Тихий порт да старая деревня, лес и горы, да вороны кружат. Да только пришлым здесь не рады, но путнику всегда даст ночлег хозяйка дома на краю.
Кто держит ее здесь? Зачем она живет? И только ветер, да солнце, да земля, по которой, танцуя, идет она к старому дубу в лесу, знают о грусти ее.
Ведь как-то забредет к ней странник в поисках удачи, чтобы найти себе ночлег...
Болтрушевич Софья
Вышивальщица (черновик)
Посвящается Д. Всеволодскому и У. Ябуровой.
Спасибо обоим, что поддерживаете всегда, первому - за то, вечно отвлекал от нужных мыслей, а второй - что поспорила со мной, что я не успею написать рассказ за неделю и оказалась права.
Он появился в деревне перед самым рассветом. Все в селении еще спали, а потому и навстречу гостю никто не вышел. Мужчина молча прошелся по нешироким дорожкам между домами, прикрытыми от любопытных высокими заборами - деревня была зажиточная, посмотрел на закрытые ставни, неприветливо глядящие на него, да и сел под одним из окон, благо скамья стояла. Старая яблоня скрыла от первых восходящих лучей, а крик петуха он и сам прослушал, прикорнув на скамье да прикрыв лицо потрепанной шляпой.
На него успели упасть и покрыть тонким кружевом шляпу золотые яблоневые листья, когда мужчина соизволил проснуться. Тут же в ноздри ударил запах жареных пирогов с луком, перебродивших вишен и конского навоза, как будто бы явственней проявляющиеся при солнечном свете, таком редком этим бабьим летом.
Недовольно сдвинув шляпу назад, мужчина поморщился от упавших с нее ему на нос листьев. Да уж, ничего бабьего ему наудачу быть не может. Вот, например, те же бабьи пересуды кумушек под самым ухом уж точно не дадут ему выспаться - когда только проснуться успели? Назойливый шум толпы рядом вгрызался в голову, словно медведь-шатун в середине зимы...
- Лукерья, а ты чегой-то здесь?
- Ой, Матрешна, да я за ягодками пришла...
- Пироги! Пироги! За недорого бери!
- Ой, врешь ты, шляпа...
- Ткани! Ткани заморские, парчовые...
- Ой, медок мой так хорош, что от смерти не умрешь!
- Да кто ж такие цены выставляет! Жмот ты, Цаготун!
- Налетай на товар, туесок али отвар!
Вот не повезло же попасть на последнюю ярмарку... Странник устало покачал головой, что гудела сейчас почти так же, как натруженные за несколько дней ходьбы ноги. В этот момент ставни окон в избе открылись и прямо над ним заорали:
- Хей, купчишки, ко мне, ко мне подходите! - дородная баба в цветастом платке почти выпала из окна, протягивая цепкие полные ладони к торговцам. Путник еле успел распластаться на скамье - вдруг все же на него выпадет? Хмыкнув про себя, мужчина тишком начал подниматься, авось и не заметят, но тут баба из окна повернула голову вниз.
- Чего это ты тут сидишь? Чай, не казенная скамья!
Мужчина, низко сдвинув шляпу на лицо, лишь хмыкнул, поднимаясь и подбирая суму из-под скамейки. Сейчас эта зажитка и его за постой попросит...
- Эй, бродяга, глухой что ли? - грубо закричала на него баба. Она все так же лежал, высунувшись по пояс из окна - и то, странно, что в окошко пролезла, видать, специально для нее рубили. Руки она уперла в боки, будто приготовившись торговаться с подоспевшими купцами. - Чего-то ты тут разлегся? Кто таков, я тебя спрашиваю? - щеки ее, и без того маками алеющие на блинном лице, раздулись и почти что коркой покрылись, и мужчина словно увидел, как из блинов ее лицо превращается в пирог.
- А что, ты здесь за стражника? - хмыкнул, опуская глаза на пыльные носки сапог, путник.
- А хоть и стражник, хоть городовой, каждый холоп, что к нам съезжает, ответ мне держит, кто таков и откуда идет, да куда путь держит, - не растерялась баба.
- Так я и не холоп, вольный. Куда иду - и сам не знаю, откуда - дело не твое, а кто - даже я не помню, - сдержано отвечал хриплым голосом незнакомец, щурясь на лучи солнца. Пыль стояла кругом: торговцы набежали на крики бабоньки и теперь с недовольством смотрели на путника, что ленно разглядывал их. Лица его из-под шляпы разглядеть почти нельзя было: только искривленные в усмешке губы да бледные впалые щеки, да заодно из-под полей с дырами торчат черные волосы. Нос не местный, с горбинкой, будто и не бродяга какой, а барин бедный.
- Говор у тебя не холопий, да... Так может, расскажешь чего, ведь не бродячий ты, - явно в предвкушении сплетни мирно отозвалась баба, высунувшись вперед еще сильнее. Купчишки, переговаривающиеся рядом в гомоне толпы, тут же было бросились к ней, надеясь поднять высокую особу при падении. Мысленно сравнив размеры торгашей и бабки, мужчина пожелал тем удачи - и вчетвером не удержат.
- Я тебе что, калика перехожий? Сплетни не собираю да песни не пою, - недовольно откликнулся он. - Или на постой оставишь?
- Чур меня, надо мне побродяжек в доме оставлять! - скривилась, как будто клопа на ягоде съела, баба, замахав на него руками, создавая так необходимый толпе душным утром ветер. - Еще украдешь чего...
Да, духота та еще. Надо бы найти, где переночевать, а то и зиму провести. Ежели на корабль к купцам не успеет.
- Скажи хоть, к кому тогда я напроситься могу, раз ты здесь такая знающая, - без всякого уважения отозвался мужчина, отвернувшись от избы к толпе. Слова бабы догнали его уже средь лавок, что стояли прямо перед домом - вот умудрился же он где не надо уснуть!
- Да кто ж такого, как ты, к себе в хату пустит! Ирод! - заливалась вздорная из своего окна, а под ней сновали купчишки, стараясь барыню умилостивить. - Тебе только к чертовке на кулички идти, даром, что сам на черта похож!
Усмехнувшись, мужчина шагнул внутрь людской толпы. Припортовая деревня жила богато, а потому и на последний базар пышно оделась, словно деревья осенью - показывая всю свою ржавую красу. Он не любил осень. И весну не любил - они словно стороны одной и той же монеты, словно одной и той же старой и болотистой тропой идти два раза. За осенью всегда шли холода, а весна обманывала, даря надежду на тепло и тут же ее обрывая. Осенью и двигаться тяжелее, да все спать хочется, вот и он в порт припозднился - чуяло сердце, что сегодня-завтра он из порта уйти не успеет. Заморозки вот-вот грянут, а потому придется искать место для ночлега, затем - снова в путь, в лес. Зима холодна, но хоть пряма и бесхитростна в своем холоде, а потому осталось лишь найти место, где заработать... А то и вовсе в лесу жить охотой.
Путник устало бродил меж рядов с товарами, разглядывая не их, а людей, что продавали, да тех, что покупали. Те же на него вниманья не обращали: бродит бедняк и бродит, украсть не пытается и ладно. На секунду ему почудился в спину заинтересованный взгляд, но когда он обернулся, любопытствующего закрыли спины людей. Только где-то из глубины толпы пробивался ясный и звонкий голос, расходящийся эхом в душном гомоне толпы:
- Ткани вышитые, камни яркие, ты бери мой товар, яхонтовый! Бисером трудилась, ночи не спала, а иголка, а иголка - ох, нужна мне новая игла! - слова не сильно отличались от криков зазывал других, вот только звучали они, словно песня. Но песня эта быстро растворилась в окружающем шуме.
Выбросив из головы голос вышивальщицы, путник оглядел базар. Смотреть на радужные лавки и товары быстро надоело, мужчина подозвал мальчишку-подавальщика из единственной здесь таверны.
- Эй, малец, - рука в кармане нашарила мелкую монету. - Не подскажешь, у кого тут переночевать можно да не задорого? - монетка полетела в руки мальчугану, нагло глазевшего на мужчину.
- Ой, с такой монетой вам только двор да колода! - воскликнул подавальщик, пробуя монетку на зуб.
- Нахал! - усмехнулся мужчина. В приоткрывшемся на мгновение рте блеснули зубы. - А что, без монеты у вас на постой не оставляют? - но денежку мальчонке добавил. Тот задумчиво осмотрел ее на предмет изъянов, таковых не нашел и убрал в карман передника.
- Да есть тут одна... Вам все Аглаи-вдовицы дом укажут, кого не спросите. Она во-он там, на краю деревни живет, - мальчик указал куда-то сквозь толпу. Мужчина, посмотрев туда, задумчиво проговорил:
- Это не там ли у вас порт?
- До порта топать и топать, там лес густой... Нагл... Аглая-вдовица у самого края живет, на пригорке. Вы прямо идите, не ошибетесь, - добавил мальчик. - Только...
- Федорий, ты чего там прохлаждаешься?! - недовольно заорал на подавальщика хозяин трактира. - Кто должен был барину ботинки почистить? А ну, хорош языком двор подметать, вертайся к столам! - отвесив мальчонке затрещину, от которой у того прыти и желания услужить явно прибавилось, трактирщик проворчал что-то про бродяг, которые по округе шпыняют, и оставил путника в одиночестве.
- Вдовица, значит? - пробормотал мужчина, поглядывая на верхушки старого леса за деревней. Солнце в зените ярко освещало осеннюю его красу. - Посмотрим, что за старушка на этот раз даст переночевать, - хмыкнул он.
Чуть дальше, за лесом, были видны серые горы, которые скрывали от обитателей деревни приближающуюся грозу.
***
- Что, ведьмарка, не берут твой товар? - ехидно скалился булочник, поглаживая окладистую бороду.
- Твой, я смотрю, тоже только ворье разбирает, - усмехнулась я. Старый пекарь возмущенно взглянул на прилавок, с которого как раз пытался стянуть хлебец один из проходящих мимо ребятишек.
- Ах ты, черт рогатый!.. да я тебе!... - заорал на весь базар Прокопий, но мальчик успел скрыться. Жаль, хлеба он так себе и не достал, я ведь не про него хотела сказать - только сам булочник не видел, что по столу его, то тут, то там бегают мыши, прогрызая дырки в батонах и булках. Неужто запаха не чует, седая борода?
- Эй, Наглая, почем товар? - ко мне, между тем, подкатил еще один колобок нашей деревни - купец Аркалий, что из ткацкой гильдии.
- Тебе за тридцать монет лоскут отдам, - ответила я, закрывая - вдруг кто стащит - ткани в корзинке рукой. С собой я сегодня немного взяла, времени не было вышить больше.
- Да ты ж только что нищенке за полушку плат шелковый отдала! - схватился за сердце купец. Вот только знаю я Аркалия, здесь лишь гробокопатель проверенный скажет после его смерти, есть там мышца кровеносная али нет.
- Так то старушке на память, а то тебе, Аркалий Пенькович, - хмыкнула я, отворачиваясь. Ничего, не продам, сколько есть - так у меня на следующую ярмарку больше товара будет, весной девицам покрасоваться надобно перед парубками. Возьмут, что уж тут загадывать.
- Да как ты...! Наглая, опять мое имя коверкаешь?! - возмутился купец мне в спину.
- Как коверкаю? Разве?! - обернулась, в испуге приложив ладонь к губам. - Ох, прости, батюшка, я-то все думала, что у нас здесь в почете чужые имена коверкать! Аркалий Пятакович, прости дуру беспробудную, - повинилась я и под громкий хохот соседей пошла дальше. Отчество у купца было что ни есть прозаичное - Петрович, а потому и коверкать его людям на потеху да себе в утешенье было одним удовольствием. Вот только денег у меня не прибавилось, как бы не хорохорилась... Может, стоило продать за пятак-то? А то жаль такую красоту оставлять в сундуках. Пальцы привычно погладили нежную ткань с вышивкой. Нет, не стоит такому жмоту свою душу отдавать, что вложила, душу ценить надо, и не за какие деньги продавать я ее не стану.
- Ведьмарка! Наглая, вот на том свете будешь ты жариться на сковородке за свои богохульства диавольские! - привычно пропустила мимо ушей тот сор, которым Аркалий клокотал мне в спину. Так все говорят. Ничего, поживем, помрем - увидим, кто на сковороде плясать будет. А если и мне плясать, то уж я станцую так, чтоб и дьявол расплакался искренне!
Прислушалась. Показалось, что сквозь гомон толпы гром прогремел. Но нет, солнце ярко освещает голубой небосвод, от которого все в деревне успели отвыкнуть. Холодная зима будет... Взгляд упал на верхушки деревьев за деревней. Что ж, раз товар не берут, пора и честь знать. Нужно ли более ругаться со всеми? Меня и так не сильно принимают здесь.
Идти было далековато. Все-таки ярмарку на среднем перекрестке, в самом центре деревни, устроили. Кажется, любят наши бабы говорить слова такие: "ничего не знаю - моя хата с краю"*. Только вот сказать это скорей я о себе могу - хатка моя стоит на самой окраине, у леса, вот и доходят до меня все новости, как люди до моей избушки. Народ сегодня шибко взбудораженный, гудит, как улей, да плодит тут и там слухи да сплетни всяческие - ну, да мне без надобности их.
И снова гром. Приглядевшись, заметила у самых вершин горных - ох, сколько я их вышила на платах серебряных и синих, - черные тучи грозовые. Батюшки святы, и точно, пора и честь знать. Ветер скорый у нас, мигом тучу принесет, не дай боженька под такой ветерок попасть. Побежала быстрее к дому, надо ведь и курей запереть, да теленка завести на место. Ох, а если град? Побьет мне всю позднюю вишенку, радость мою последнюю в этом году с огорода, даром что мальчишки соседские ее у меня срывают.
Смотри-ка, другие-то не сильно торопятся. Невольно замедлила бег, до края ведь совсем немного осталось. Сказать им? Ведь испортится товар, не успеют убрать до ливня. Остановилась напротив лавок, задумавшись.
- Ведьмарка, ты чегой-то тут застыла! Кышь отседова, глаза б твои проклятые на нас не глазели! - засуетились кумушки за лавками, телом прикрывая товар на столах. - Кышь, кышь отсюда, ведьмарка наглая!
Хмыкнув, отвернулась и поспешила к дому. Что ж, сами решили. Вот только чует сердце у меня, что ливень, что пройдет уж точно не по моей воле, на меня сошлют. И чего им неймется? Я ж без зла. И ничего плохого вроде не делала, ан нет, проклята и все тут. Обиды у меня нет на них - что с людей взять? Только не пойму я их.
У последнего забора меня настиг крик вороний. Карика, покружившись, сел на плечо. Потянувшись, погладила черную голову.
- Где ж ты был, а, гулена? - ласково погладила ворона по голове. Тот продолжал ластиться, словно кошка, а не птица, вытаптывая что-то у меня на плече. Вот животных понять я могла, а людей - нет. Нащупала в кармане завалявшиеся орешки. Карика с радостью принял подношение, будто не кормила я его совсем недавно. Улыбнулась. Что бы я без них делала.
Так и шли мы к пригорку, где стоял мой домишко, от самой деревни. Жухлая трава шуршала под ногами, падала на протоптанную давно тропинку. Солнце все еще ярко освещало мне путь. На мгновение луч его заставил зажмуриться, но не прекратить путь, а потому мужчина, что стоял, прислонившись к забору, у самой моей избушки, стал для меня неожиданностью.
Высокий, я у него под бородой ходить могу, хоть той у него и не шибко много - остригал, что ли? Непривычный. Стоит себе, рассматривая мою избушку да фыркая чему-то под нос. Шляпа старая, нездешняя, будто хозяина старше, светлая когда-то рубаха, что покрыта была толстым слоем пыли дорожной, темные порты да стоптанные сапоги, да котомка на плече - вот и весь наряд. Не здешний. Лицо бледное-бледное, губы тонкие, нос орлиный, сам худой да жилистый, волосы только что перьями не торчат: стоит себе, чертяка вылитый, подставив лицо последним лучам солнца, да глаза прикрыв, не дает их цвет разглядеть, ладонями за забор держится, будто от скуки, а сам еле на ногах стоит. Интересный.
Присмотрелась с любопытством, склонив голову набок. Меня он пока не замечал. Стоит, одиночка.
Больной он, кажется. Я такие вещи вижу.
И чужой какой-то совсем. Что мне, что деревенским. Как волчок одинокий. Нет.
- Карика, смотри, твой собрат вороний к нам с запада прилетел, - улыбаясь, пробормотала склонившему ко мне головенку ворону. Тот, оскорбившись будто своим сравнением с кем-то, недовольно закаркал что-то у меня под ухом да крыльями за хлопал, будто не ворон вовсе, а куренок. Засмеялась.
***
Покликав вдовицу несколько времени, мужчина понял, что зря явился так рано. Со двора ему отзывались, кудахтая, наседки, да кошка с крыши пошикивала. Старуха наверняка на ярмарке сейчас, до вечера не вернется, пока базар не закроется. А так, что... Постоит, подождет.
По правде говоря, глодали его смутные сомнения, что Федорий над ним посмеяться решил - дом у вдовы был если не зажиточный, то справный точно. Небольшая избушка с аккуратными синими ставнями в окнах и такой дверцей, которые украшали диковинные узоры, чуть дальше - баня, чтоб не так далеко до речки после бежать, огород чин по чину, теленок к баньке привязан, куры бродят, березка у забора да те же вишни здесь, так и тянут сорвать. Словом, не верилось ему, что вдова так запросто и возьмет его к себе в дом даже на ночку одну. На кой черт ей это?
Ветер колыхал цветные занавески в окне. Словно в танце кружили по двору, убаюкивая, листья в осенней пляске, солнце весело ласкало последние ростки на грядках теплыми лучами. Мужчина сонно подставил лицо лучам: ай, черт с ней, с бабкой этой, не впустит - уйдет, впустит - не зря стоял.
Сзади послышался приглушенный смех. Мигом обернувшись, странник увидел перед собой простоволосую девчонку, что о чем-то, хихикая, шепталась с вороном на плече, то и дело подкармливая его орешками. По корзинке с тканями да по голоску он узнал ту самую крикунью-вышивальщицу с базара. Хотя иначе и быть не могло: кто ж еще весь сарафан, будто барыня какая, решится изукрасить мелкими бисеринками, что на красной ткани узор такой покажут, будто в пламени девчонка стоит? Ткань такая дорогого стоит, даже богатый так тратиться на свою зазнобу не будет, чтоб та в простом сарафанчике на ярмарку, словно на бал шла. А она, гляди, даже в светлые мелкие кудри нитки с бусинами вплела, оттого при ходьбе словно колокольчики в ее волосах тихо-тихо шепчут. Странно, что не заметил раньше.
А девка-то стоит все, его разглядывает, ворону что-то нашептывает. Не боится, не презирает, а будто любопытен он ей чем-то. Нахмурился мужчина, а ладонь сама потянулась шляпу нахлобучить сильней на голову. И чего она тут стоит? Дочка вдовицы что ли? Глядя на него, девка недовольно скривила губы да шагнула к калитке, как ставни, изукрашенной синими цветами.
- Что ж это, путник дальний решил к ведьме в гости зайти? - лукаво улыбаясь, спросила девчонка, заглядывая ему в лицо.
- Ведьме? - опешил мужчина, мигом забыв обо всем.
- Ну так, ты ж, путник, за травками да за леченьем к Наглой пришел, ее в округе все знают, - заметив недоверие на его лицо, девка нахмурилась. Лицо у нее было загорелое, в детских мелких веснушках, глаза чистые, золотисто-карие. - Нет? Так ты поглумиться над Аглаей пришел, путник? - и снова, без презренья, спокойно любопытствовала вышивальщица.
- Нет... Меня ко вдовице на постой отправили, - фыркнул мужчина, понимая теперь слова мальчишки. Посмеяться, верно, Федорий решил за монетки его, направив на пригорок.
- На постой? - изумилась девушка. - Что же это, теперь старостиха и места для приезжих гостей из чужих сама выбирает... - озаботилась она.
Все к ведьме пошлют его, да? Вот только что ж девчонка тут делает, сплетни собирает? Впрочем, дело не его. Ночлег можно и в порту найти. - Что ж, мальчонка хорошо пошутил, - пробормотал он себе под нос и, не глядя на вышивальщицу, что, закусив губу, стояла рядом, над чем-то раздумывая, пошел к тропинке до порта.
- Так ты, значит, ведьмарки боишься?
Мужчина остановился. Чуть повернув голову в сторону девки, ответил недовольно:
- В ведьм я не верю, уж прости. Верю только, что вашей ведьме я на постой нужен как козе пятое копыто на хвосте, - фыркнул он, отворачиваясь.
- Раз не боишься, зачем уходить? - удивилась девушка. Послышался звук отпираемого засова в калитке. - Заходи, коли не страшно, уж переночевать я тебе дам, - когда странник обернулся, за дверцей скрылся край красного сарафана.
***
Придумали тоже: отправить к ведьме путника переночевать!
Ворчала я, конечно, не со зла. Карика, как на двор вошли, полетел к себе в гнездо на верхушке березы, а я пошла кур загонять. Кошка, мурлыча, спрыгнула ко мне с крыльца, когда я подошла ближе. Ух, ластится, подлиза. Надо бы молочка ей налить. Боится, что перед дождем я ее, проказницу, в дом не пущу, так ведь сама виновата - убегает от меня все время!
Ворон мой каркал что-то на березе, а Ворон приезжий наконец вошел во двор, с недоверием на меня посматривая. Нахмурилась. И что же тебе не нравится, путник? Пустить - пустила, дам ночь переждать, али ты все равно меня, колдунью, боишься?
- А ты не врешь мне, девица? - внимательно на меня глядя, начал он. Кошка недовольно зашипела на чужака. И правда, чужой, вон, и Карике не понравился, и котеньке, и деревенским. А глаза черные-черные оказались, и сам он темный, взаправдашней Карики птица будет.
- А зачем мне врать? - улыбнулась, но ответила серьезно. - Тут мой дом, зовут меня Аглая, или Наглая, как деревенские, а можешь хоть Аглаей-вдовицей, как приезжим говорю. Пойдем в дом, про оплату поговорим, - ох, ветер поднимается, буря будет! Так и тянет в пляс пойти.
- Тебе сколько лет-то, вдовица? - насмешливо спросил в спину путник.
- Сколько есть - все мои, посчитай лучше свои, - откликнулась, на крылечко ступая. Так-так, а в доме-то прохлада, пора бы печку топить.
- Я свои-то и не помню, - ох, не ври, ты-то все помнишь, злой у тебя глаз да слух, чтоб себя не помнить.
- Так зачем о чужих спрашивать? Садись-ка за стол, - провела его я из сеней да в комнату. - Смотри-ка, вон лавка, там спать будешь, я - на печи, едой накормлю, чаем напою. Банька затоплена уже, можешь сходить, попариться, как захочешь - так уйдешь. Вот что от меня, - говорила я, расставляя чашки-тарелки на столе. Он, стол-то, с самоваром у самого окошка, что на улицу, у меня стоит, чтобы удобнее было как сижу, вышивать под солнышком.
Ветер снова качнул занавески, бисером изукрашенные, как крылья птицы, что счастье приносит.
- Что же от меня тебе надо? - мужчина снял шляпу свою наконец да положил ее на стол. Не шибко старше ты меня, чтоб про возраст спрашивать, погляжу я.
- Ну... - задумалась я, остановившись посреди горницы. Корзинку, что все за собой таскала, поспешила на пол поставить, рядом с сундуками, где ткань моя лежит. Гость-то, смотрю, сидит, к стенке боком прислонившись, голову потирает. Ох, спохватилась я, подскакивая: - Для начала рубаху сними, а потом посмотрим.
- Чего? - ой, смешной какой, особливо, когда так глаза изумленно выкатывает! Засмеялась себе под нос.
- Снимай-снимай, да на лавку животом ложись, - потянула его со стула, а сама за печку убежала - она у меня, никак в других избах, в углу стояла, а посередь комнаты, деля ее надвое. Вот и фартучек мой, вот и снадобье, что раны заживляет, только больно от него - аж жуть берет! Как-то себе руки да ноги заживляла, порезанные да пораненные, так огнем горели несколько часов. Вернулась да сразу к печке - согрелась вода али нет? Ох, его б в баньку, так ведь больной он, тяжело будет. Повернулась к гостю, а она все стоит у стола, на меня в возмущенье поглядывая.
- Вдовица, ты чего это удумала? - начал он тихо и зло. - Если я у тебя жить решил, то...
- Да ты все в рубахе?! Ложись, кому говорю, мне же еще рану промыть надо будет, пока вода не остыла, - не обратила внимания я на его слова, да сама рукав потянула. Ох, высокий какой, не дотянуться! Хотя нет, вон, сам снимать начал.
- Ты откуда про рану узнала? - и снова не верит, глазом черным косит. - Она у меня давно уже...
- Так ведьмарка же, что с меня взять, - простодушно ответила. - Ты ж на ветру качаешься от боли. И не так уж давно она у тебя, раз болит еще, а может и зажила плохо... Погляди-ка! - ахнула я, глядя на так и не заживший темный шрам, наискось пересекающий спину путника. Шрам не так уж стар, но зажить был должен уже. Ну, или мужчина умереть должен был, так нет же - шагал себе да шагал, вон докуда дошел! Да еще и хорохорился, не дал смазать сначала.
- Что-то на ведьму ты не похожа, да и дом твой на колдовское логово не похож... - проворчал он.
- Да? А деревенские зовут, вот я и откликаюсь, - беззаботно ответила я. - А на кого же тогда я похожа?
- На чудачку, - фыркнул мужчина тихо, да я услышала, засмеялась. Потом он громче добавил: - На лекаря ты больше похожа, что в городе живет.
- Ну, в городе-то я и не бывала, не знаю, - хмыкнула.
На лавку я его все же уложила, теплой водой спину промыла, полотенцем вытерла, да тихонько снадобьем помазала. Ишь, лежит, терпит. А ведь жжется оно, сама знаю.
- Так, полежи чуток, болеть еще денек будет, да пройдет, в баньку лучше вечерком сходи, - хлопот больше, чем я помнила всегда, оказалось: совсем забыла про тучи я. Солнце хоть и светит еще, да ветер сильный их от гор несет.
Путник тем временем, меня не слушая, сел на лавке, смотрит на меня задумчиво.
- Что же ты за исцеление да за постой хочешь?
- Что?... - да, про оплату я так и не подумала. Пожала плечами. - Раз ты лишь на ночь, да на день, оставь, как уходить будешь, сколько не жалко, да и ступай себе с богом.
- Добрая ты, - посмотрев вниз, ответил он, усмехаясь. - Только я вроде не говорил, что на день пришел.
- Так оставайся сколько хочешь, кто тебе мешает? - прокормить еще один рот, да еще и тот, который к хозяйству ненадолго можно пристроить, для меня уж точно не в тягость.
Мужчина озадачено покачал головой.
- Странна ты... А если б я татем ночным оказался или убийцей? Что, так бы в дом и пустила к себе?
- Так ты ведь днем пришел, - хмыкнула я. - Да если и не сможешь ты ничего украсть у меня, - тот в ответ лишь засмеялся хрипло. - Как звать-то хоть тебя, путник?
- Ай, - мужчина устало махнул рукой, укладываясь на лавку обратно. Спать его давно клонило. - Зови, как твоей душеньке угодно, вдовица.
- Тогда Вороном будешь, - кивнула я сама себе, склянку с мазью убирая. Запах от него, честно говоря, тот еще, не люблю я его доставать. - А мне вдовицей не зови, не привычно, хоть и правда это.
- А как же тебя звать? - пробормотал он сонно.
- Люди меня Наглой, да ведьмаркой кличут, - пожала плечами. - Зови, как тебе нравится.
- А Аглаей тебя никто не зовет? - удивился он, приподнимая голову.
- Аглаей... - задумалась. - Муж когда-то так звал, - ох, сразу грустно стало. И холодом с улицы повеяло. Давненько я мужа своего не вспоминала, да и не надобно было. Мертвых надо в установленные дни мыслями тревожить, да именем звать, а в дни обычные и так горя много. - Да родня, когда с ними жила.
- Значит, и я буду, - равнодушно отозвался Ворон и уснул.
Снаружи свистел ветер, радуясь грядущей грозе, словно щенок новой игрушке.
***
- Пламя, пламя, не ворчи,
Лучше в горнице свети,
Я под светом твоим ярким
Наготовлю всем подарки, - мурлычишь себе под нос песенку, так и дело быстрее идет. Да и чего говорить, дело любимое и привычное, такое, что счастье приносит и только!
Тихо рассмеялась, нанизывая еще одну бусину на нить. Раз, два, три - узелок. А лучина почти прогорела, скоро и света не будет, разве что от угольков в печи. Раз бусинка, два бисеринка, три - новая.
- Ах вы угли, угольки,
Словно ящерки какие,
Вы глядите, угольки,
На меня в печи алые...
Да, ал - румян платок, а вот здесь - словно солнце взойдет, да золотом воды морские окрасит... Хороша работа, ай да я!
За трудами я и не заметила, как время пролетело, а тучи за окном превратились в бурю. Да и что такое время? Как по мне, так и пташки малые, что ко мне во двор каждую весною прилетают, постоянней времени будут. Часы да минуточки расписаны вроде, да ведь расписаны людскими пальцами, что в руках тростинку держат, а расписаны они по песку, что у реки бурной находится. Стоит человек, ногой песок попирает да и гордится, что вот де он такой мудрый да хитрый, что время укротил: в песок втоптал, да на части разделил. Смотрит человек вверх, мечтая укротить и небо, и горы, и волны вдали, да не видит, что вода речная песок под его ногами давно размыла, смешав и часы, и минуты с секундами в один бесконечный поток...
Тучи черные небо закрыли, словно черной шерстью овечьей. Каковы же вы, тучки, мягки ли на ощупь? Вас никакой ворог не утащит, ведь есть у вас зубы острее волчьих - молнии, а лентяй прилежный, пастух ваш Ветер несет гонит вас с места на место своей хворостиной, то и дело не забывая доить вас - и сыплется нам на головы дождь сотнями капель.
Застучали первые его капли в стекло, зашумел ветер ставнями. Их-то я закрыть и забыла: как начнет безобразник-ветерок северный ими бить-колотить по дому! Да вот только уж очень хотелось мне поглядеть на эту бурю, на эти тучи, на сильный поток воздушной реки, что уйдет скоро, да унесет с собой все тепло этой осени, уступая место зимней вьюге.
Ох, как же мне не терпелось...! Хоть пальцы, хоть локти кусай, но нельзя, нельзя на улицу мне пока. Да и работа не сделана, вон, сколько тканей цветастых своей очереди дожидаются, сколько в доме уборки требует, сколько скотины еды просит... И котька, будто в ответ на мысли мои, подошла да об голую ногу мою потерлась гладким мехом, ласкаясь. Поправила сарафан да кошку за ухом почесала. Погоди, мурлыка, наливала я тебе уже молока.
Про гостя своего я почти забыла - как не забыть, коль лежит он, недвижимо на лавке, за все время не перевернулся даже? Благо, не мертвый лежит, спит. А рана, я даже так вижу - заживает, легче ему становится, с каждым часом все больше мира во сне его, с каждым вздохом все спокойнее воздух выходит да медленнее.
Да и мне бы спать пора. Вот, лучинка прогорит, котечка, и мы с тобой на печку полезем, на теплом да мягком спать, на перинке. Дай только ряд закончить, а потом и отложу я веревочку, да ниточку отрежу, а вышивания в сундук спрячу...
Мирные мысли прервал громкий стук в дверь. Кошка испуганно спрыгнула с колен.
Стуку отвечал недовольным карканьем Карика с чердака: я гнездо с березы сняла, да в дом занесла - птицы меня знали, вместе в дом и залетели. Ветер мог гнездышко и сбить с ветки.
Да сейчас и мое гнездышко с пригорка, как с ветки, слетит вниз до деревни, если они продолжат так стучать! Тут и плетенье мое, как кошка, из рук выскользнуло, с тихим звоном на пол упало.
Люди. Неужели они думают, что я их не слышу? Нахмурилась, вставая с лавки, да метлу в руки беря.
Неужто им думаются, что я их боюсь?
Голые ступни чуть щекотали сухие циновки на полу, а сквозь щели под дверью уже задувал холодный ветер. Зябко. Передернула плечами, да все же шагнула к двери, где уже шипела на гостей кошка, вздыбив шерсть да выгнув спину. Ведь не открою сейчас, а они дверь выбьют, как в прошлый раз было. А я не одна, скотина в доме, да на улицу не выбежит, заберут ведь. За спиной слышалось все еще тяжелое дыхание Ворона - больной у меня в доме, я ему постой да защиту обещала, а тут - люди пришли...
Не вовремя ты, странник, ко мне забрел. Пришел бы вчера - и вечер бы тихий был, солнечный, и деревенские обо мне бы не вспомнили, готовясь к ярмарке. Ушел бы ты с миром сегодня на лодочке, уплыл бы, никто бы тебя, болезного, не тронул.
Сняла замок с двери, цепи убрала, да пнула со всей силы прямо в спорящих людей за ней. Пока те охая да ахая причитали, встала в проходе, ноги да руки широко расставив, метлу подмышку спрятав - не пройдете, вот вам крест!
И как только пробрались, спрашивается? И не лень им было на пригорок по глине скользкой в дождь карабкаться, да через забор лезть, да в дверь ломиться, чтоб на меня, ведьму босоногую поглядеть!
- На что же это вы, гости, глазеете? На что, лупоглазые, смотрите? - прошипела зло. Кошка рядом мне вторила, Карика слетел на плечо, волосы я так и не заплела, а голые ступни уже промокли под косыми струями дождя, что умудрялся через открытую дверь внутрь попадать - переступила в нетерпении на месте, будто замерзнув, да и перехватила метловище удобней.
- Ай, нечистая, это ты та чего на нас свои зенки распялила, Наглая?! - отмерли деревенские, перестав меня разглядывать. Любят же люди объяснять все так, как им будет удобнее: вдовица не в черном монашеском, а в красном купеческом по полям бродит, да волосы не остригла, как бабы их - точно, ведьма!
- Чего явились? - буркнула, хмурясь. Многовато их: вчетвером явились, плохое число, редко когда счастливое, хоть и несчастья яркого не несет. Кого из них знаю, кого и в первый раз вижу: видать, посидели в кабаке, да и развлечься решили толпой, что там сидела, да только самые упертые до моей избенки дошли. Или самые пьяные - черт их разберет!
- Пускай внутрь, расскажем, - скалясь, начал один из них. Его-то я и не видела что-то раньше у своего дома, а остальные-то все люди мне привычные: задира деревенский, Прыхшко, Андрусь, деверь его, который еще пару годков назад бегал ко мне настой от угрей просить, да задохлик купеческий, сын барыни местной, бабы Стаси, чей муж вроде как когда-то был выбран к нам в старосты, да так проворовался, что от стыда издох, а все денежки жене оставил. Как сына этого зовут, я и не помнила, а вон те на, и этот стоит, масляно глядит на меня, хрыщ мелкопудный. Кажется, его-то я в грязь дверью и уложила - вся рожа то ли в помоях, то ли просто в грязи дворовой.
- Зачем пришли? - стояла на своем, не двинувшись с места, а лапу мужика с плеча сбросила, чтоб неповадно было хватать. - Вон подите, коль не за лекарством пришли али не при смерти кто в деревне!
- При смерти священника зовут, а не ведьмарку, - фыркнул сынок купеческий, оставаясь в сторонке и благоразумно ко мне так близко, как этот, незнакомый мне, не подвигаясь.
- Как ты, баба, смеешь мужикам перечить?! А ну-ка, в дом пусти! - заорали на перебой Андрусь с Прыхшкой, от которых сивухой местной разило так, будто они неделю в ней купались, замачиваясь на зиму. Но тут им путь преградил их новый собутыльник, чем удивил и меня, и их.
- Ну что же вы так, - делано запечалился он. Приезжий он, кажется. Остальные знают, что не люблю я, когда ко мне так близко наклоняются да в дом без моего разрешения заглядывают. Лыбится тут, да злом от него несет в дом гораздо больше, чем пивом деревенским. - Мы ж не просто так, мы за лекарством, - кривляясь, пропел он. Лицо еще близко-близко к моему опустил, да все рассматривает во мне что-то.
Нахмурилась еще сильней. Эти могли и поглумиться прийти, и поколотить, но что, если и правда кому-то в деревне плохо? Были у нас старики, которым уход ежечасный нужен, да одни жили, вдруг на самом деле этих пропойц от них послали?..
- Что за лекарство? Кто болен? - отстранилась от этого, пришлого, да встала чуть по свободней, перестав яростно сжимать в руках метелку. Зря расслабилась.
- Катрас, да прекращай уж лясы точить, к тебе ж на новоселье пришли, - лениво бросил баринов сын, кивнув и остальным двум. Пришлый тут же, без церемоний, толкнул меня в грудь, пытаясь войти. Ох, зря я поверила!
Еле успела Катраса по голове метлой огреть, да все равно пришлось назад отпрыгнуть - и шавки купеческие внутрь начали продавливаться.
- Ты чего удумал?! Пшли отсюда, псы! - ух, разозлили. Кошка вцепилась Прыхшко в штанину, Карика Андруся за волосы схватил, а остальные-то разбойника-то на меня остались! А отступать некуда: за мной т-то дверь в горницу ведет, а оттуда уж я их прогнать точно не смогу!
- Тише, тише, Аглая, - петушился, посмеиваясь, сынок стаськин, ох, чтоб ее, стерву, злой месяц осветил! Еще и по имени, гаденок, называет. - О тебе ж заботимся. Ты у нас сколько уж вдовствуешь, годков пять? Пора и муженька нового завести, хозяйство вести, да за тобой, ведьмой, приглядывать...
А Катрас все скалиться, видать, хорошую ему потеху пообещали, да дом осматривает. Что же это они, скоты, удумали?! И меня в полон, и им новый дом?
- Я тебе что, зверюга какая, непонятно за кого идти? Уходите по добру, по здорову, а не то...
- Чегой это ты, девка, так меня невзлюбила, а? - хмыкнул Катрас, легко отбирая у меня метлу, да руку выкручивая. Слезы чуть из глаз не брызнули, давно меня не били... Вырываться начала. - Я тебя, отродье ведьмовское, по ласке хотел, по закону взять, а ты так меня встретила... - цокнул языком.
- Так зачем тебе отродье? - глянула исподлобья. Сколько ж они меня мучить будут? Столько лет уж прошло... - Проклятым станешь, коль мой дом силой возьмешь, - прошипела в лицо мужику. - Это мой дом, моя земля. Здесь травинка любая, листок с дерева, песчинка с тропки - моя, а потому не удержишь ты мою избушку, - Катрас недоверчиво хмыкнул, не отрывая взгляда от моего лица, а затем крепче схватил за руку.
Словно заверяя в моей правоте, зашумел сильнее ветер снаружи, береза ветвями забилась в окна. Как бы не заломила ее буря...
- Не слушай ты ее заговоров, - внезапно проблеял гад-купец, с опаской поглядывая на меня. Ишь, зашевелился! Знает, что правду говорю. - Наглая с три короба наговорит-запугает, а пискуха-пискухой - ничего сделать не сможет, так? - и на меня настороженно поглядывает.
Был уж случай, так ведь, стасеныш? Не сселите с матерью меня с моей опричнины*, умру, да и то никто, кроме зверя на моем пригорке не поселится.
Так неужели пора умирать? Застыла, на секунду забыв про иродов, что сейчас по дому моему шастают. Неужели, уже пора? Ведь прав змей, сама я не справлюсь с четырьмя мужиками, а скотина моя - подспорье хорошее, да сама скоро уж помрет, чем меня сможет ото всех защитить. Так неужто пора уже и мне идти?...
- Да кто ж бабу, хоть ту же ведьму, слушать будет? - ощерился в улыбке рот у пришлого. - А ну-ка пошла! - с силой дернул он меня вперед, отрывая от дум. Со всей силы швырнул меня в стену у двери, резко выпустив мою руку. Я виском приложилась о дерево стены, аж в глазах помутнело. Ох, больно это будет - умирать... Слезы в глазах так и копятся, того и гляди - по щекам покатятся, а у меня и силы пропали их вытереть, не то, что встать, да обидчиков прогнать.
Слышала, как шуршал подол порванный сапогами чужими, как бусины летели по полу... Сколько я вышивала ими...
Ноги задрожали уж не от холода, а от слабости. С закрытыми глазами и тихим вздохом опустилась на корточки. Как же умирать не хочется! Но сил нет...
Может, умру, да и легче будет? В раю-то, говорят, вечно солнышко да травка зеленая вокруг, да благодать... За окном засвистел отчаянно ветер, грохот грома прокатился по лесу, на секунду и избушку и молния осветила - аж под веками видать. Ноги опалило дождевой прохладой из проема двери входной.
Да все это на вечное солнце поменять, мне, ведьме проклятой?! Да никогда!
- Тю, ты посмотри... - раздались рядом ненавистные голоса гаденыша и пришлого. - А ты-то говорил: наглая, строптивая кобыла, а как со мной присмирела - в миг! Нет, скучно мне будет! - чьи-то пальцы грубо вцепились в кудри запрокидывая мою голову вверх.
Бо-ольно... Лишь чуть выдохнула в стоне боли, но слезы будто сами исчезли. Со злым наслаждением на меня смотрел Катрас, наблюдая за моей болью.
- Эй, а нам поразвлекаться?! - возмутились за его спиной Андрусь с Прыхшко. Жалобно мяукала кошка, Карика молчал... Ох, что вы с моими зверятами сделали?! Дернулась к ним, но пришлый удержал.
- Куда?! Сидеть, нечисть, - с силой вдавил мою голову в стену, диво, что та на щепки не рассыпалась. - А вам потом... - это уже дружкам. - Сначала я. Идите в комнату пока, берите, что хотите, - захохотал он. - Дарю в честь новоселья! - Катрас широко распахнул дверь в горницу...
Там же Ворон!...
С криком бросилась к двери, не пуская их. Катрас от неожиданности волосы-то и отпустил, только клок в ладони и остался.
Нельзя им туда. Дала на растерзанье животину, но те отойдут, дом, да тот и сам отомстит, не жить им на чужой земле, себя, да я спокойно на тот свет уйду, коль надо, но беззащитного, да еще и гостя отдавать? Да кем же я после этого буду?!
Загородила дверь, тяжело дыша. Вот и силы вернулись, где только были до того. Не люблю я людей, не стала б рисковать, коль то кто-то из деревенских был, да только знаю ведь - не везде живут, как у нас. Не везде меня б ведьмой называли, да прогнать пытались, не все люди мне зла желают - не желаю и я им. Мне гость мой ничего не сделал, зла я в нем не видела, только черноту на вороньих крыльях, а потому и не могу ему зла допустить. Обещала кров, значит, и защиту.
- Ты смотри, ожила! - захохотал Катрас. Остальных же, вижу, пьяная злоба взяла, вон как поглядывают. - Что это ты там такое прячешь, ведьма?
- Уж не черта ль самого, а?
- Говорят, ей Михей золота оставил, что в чужих странах добыл, - пробормотал Андрусь, алчно смотря мне за спину. Только не разглядит ничего - лучина моя давно потухла, темно в доме, а молнии, словно мне на счастье, не гремят у хаты боле.
- Точно-точно, а то откуда ж она свои буски берет, - забормотал Прыхшко, приближаясь ко мне.
- А может у нее там шабаш, что на лысой горе собирается? - хмыкнул купченок, пытаясь отвлечь собутыльников, а сам тоже пытается что-то в горнице разглядеть.
Не слушала их, думая, как же быть. Не проснется Ворон на мой крик, коли раньше не встал - рана страшная у него была, проспит еще долго. Как же быть? Как же мне дом уберечь, ведь перероют они все тут, коль успеют убить до утра!
- Девка, ну-ка, признавайся, - снова ухватил меня за руку Катрас, да все за то же место. Ай! Сморщилась, но смолчала. Глаза его наливались кровью от ярости да злости. - Пусти меня, кому говорю! - заорал он вдруг, попытался снова меня об стенку швырнуть да внезапно с криком оторвал от меня ладонь. Не успела я ни о чем подумать, как меня назад, в горницу потянуло, словно меня Катрас туда швырнул.
Гроза осветила комнату на миг, когда голова моя коснулась пола, и в глазах потемнело совсем. На секунду ни услышать было ни воплей мужиков, ни рева ветра за окном, не поскуливания котьки. Такая тишина спокойная... Да только не люблю я такой тиши, когда ветра не слышу, да песни нет.
Открыла глаза. Тут же шум да гам, не поймешь, что происходит, ветер ноги холодит в порванном подоле. Темно, не видно ничего, а гроза-сестрица помочь не может, только дождь в окно стучит, будто в гости просится.
Села тихонечко. За дверью кто-то кричал, да только глянула не туда - на лавку пустую. Где же гость мой?... Шатаясь, поднялась. Что-то я слаба стала. Всего-то по голове пару разков побили, да синяки на руках оставили, а я уж и падать начала. Шагнула за дверь, да успела заметить, как Ворон пинком последнего из гостей незваных из дома выталкивает, ногой со всей силы пнув.
Неслышно шагая по полу, подняла на руки кошку и Карику. Вроде, ничего серьезного. Занесла в горницу, положила в тепло к себе, на печку. Вышла.
Устало прислонилась к стене. Частенько сегодня мне это делать приходится. Взгляд будто сам утыкается в широкую спину с небрежно наброшенной на нее рубашкой. А взгляд гостя устремлен наружу, где еще слышно, как орут от страха улепетывающие воры.
Один справился, смотри-ка. Больной, а справился. А я его еще жалеть собралась!
Стоит, спокойный, смотрит, сторожит. Услышал-таки, когда пьяницы заявились. И зачем вмешался? Рану ведь потревожил, пока с ними разбирался. Мог просто уйти, когда все понял.
Улыбнулась сама себе, да шагнула к выходу. Все, сил моих нет...
Не обращая внимания на фигуру гостя, загородившую проход, проскользнула. Тут же мелкие капли захолодили кровь в руках и ногах, мелкой дробью отбивая свою песню по коже. Вздрогнула, остановилась на мгновение. Улыбнулась снова, улыбнулась дождю и ветру, что принес эту бурю. Шаг, другой. Уселась на ступени, закрыв глаза и подставив лицо ветру и струям дождя. Хо-ро-шо....
- Спасибо, - не поворачиваясь. Ох, как хорошо! Так не бывает от солнца сил, как от бьющего в лицо дождя, так не бывает желания взлететь, как от холодного хлесткого ветра... Но надо и про гостя не забывать. - Можешь не оставлять деньги за постой.
- Да я не о том! - раздраженно откликнулся он.
Открыла глаза, чувствую, что силенок у меня сегодня маловато. Спать пора. Обернулась к гостю.
- Не жди меня, иди спать, - улыбнулась я, чуть качнув головой. - Я скоро приду.
Нехотя, Ворон отступил, беспокойством на меня глядя. Дверь, словно сама, закрылась.
Капли дождя стерли улыбку с губ. Встала.
Вот же чужак.
Пальцы утонули в мокрой траве.
Что с ведьмовским отродьем под дождем случится?...
***
За ночь буря усилилась. Ветер так и норовил сорвать с избушки крышу, завывая на чердаке.
- Карика, вниз бы вас снести? - нахмурилась я, поглаживая ворона по умной голове. Чердак у меня был теплый, да вот что, если крышу снесет? Карика лишь удобнее расселся в своем гнезде, не желая уходить. Летать он пока не мог, да крылья я обмазала, к весне как новенькие будут. Котька, защитница моя, лениво на печи разлеглась, явно привирая о своей беспомощности. Да я и не в обиде - пусть себе лежит, да мне нитки не путает.
Из маленького окошка, которое ставнями мне не мешало б закрыть, можно было разглядеть, как у подножья пригорка моего суетятся люди, словно мухи по гнилому мясу. К кораблям бегут купчишки да гости, да только не успеют они: я отсюда вижу, что из порта уже не один сорвиголова не сунется в море-океан, так волны бушуют. Страшно в шторм попасть. Горы за далеким проливом скрыли тучи серые, злые, а ветрам все нипочем - резвятся они со своими невестами-волнами, их черед пришел, месяц ветрогоном не зря ж зовется. Да только не к счастью это моего гостя.
Вздохнула. Время раннее, только петухи пропели. Ворон еще спал, да все на той же лавке, где я его ночью нашла, когда в избу вернулась. Стыдно перед ним. Уйди он ночью, когда деревенские напали, может, и успел бы на последнюю ладью, ведь он спешил куда-то. Злиться, верно злиться будет.
Потеребила кончик ленты. Успокаивали меня всегда чуть звенящие от движения бусины на конце, да если еще чуть потереть сквозь пальцы - так и благодать придет.
Если б еще не люди! Я бы спокойно жила, только бисером вышивая, только бусины на нитки нанизывая... Если бы людей рядом не было.
Пора бы спускаться да будить постояльца. Рядом с лавкой, на столе, уж и еда стоит, может, так умилостивлю. Как же стыдно! Да еще и меня такую ночью видел, слабую да беззащитную. Бабу и девку, одним словом, как меня мужики и называют.
Стоило лишь потрепать по плечу, как Ворон глаза открыл, будто и не спал вовсе. Молча сел, хмурится, будто и не понимает, где он да с кем. Недоуменно посмотрел на меня да на стол с едой, сонно волосы темные вороша.
А я что же? Что и говорить-то, не знаю. Уселась недалеко от него, да за вышивку взялась. И правда, нечисть я. Не умею людей благодарить.
- Хозяйка, а утро уж настало, что ли? - ворчливо спросил он, в окно поглядывая. И я взглянула. Чуть посветлее стало, солнышко где-то да прорывалось сквозь пелену дождя, да все равно, так и тянулись пальцы свечи зажечь, чтобы темень в хате осветить.
- Буря не успокоилась, - спокойно отвечала, вдевая нитку в иголку. Гость нахмурился еще сильнее. - Ты на корабль попасть хотел?
- Кажется мне, что не попаду я уж никуда в этом году, - невесело усмехнулся он, поднимаясь со своего места да потягиваясь. Ух, хорошо рана зажила. А я-то волновалась, как бы в ночной драке ее не задели. - Что ж, пойду я... - меж тем путник хлеба кусок в суму закинул со стола, да на плечи дерюжку какую-то накинул, в окна поглядывая. - Ветрогон бушует - пора и место для зимовки искать, - шагнул к дверям.
- Да чего искать-то? Оставайся, - искренне удивилась. - Место у меня есть, за постой недорого возьму, кормить - накормлю, а ты мне, как дождь утихнет, дров наколи.
- Прыткая ты, Аглая-хозяйка, - усмехнулся мужчина, замерев на пороге да подумав чуть. - И лечишь без спросу, и оставляешь, не зная, кого, да за дрова! Колотить-то, кроме них, я смотрю, и мужиков пришлых придется? - уже серьезней посмотрел на меня.
- Да не сунутся они уж теперь до весны, - беззаботно откликнулась я. - Им смелости набраться каждый раз месяц, а то и боле надо...
- Так зачем же я тебе здесь? - удивился уже он.
- А не знаю, - пожала плечами. Людей я не люблю, да ведь ты-то плохого мне ничего не сделал. Так отчего бы не поселить у себя кого, как кошку или ворона? Все ж вместе веселей. А ты даже злиться не стал, что из-за меня ты не попал на корабль, значит, и... - Не хочешь, так не ерепенься - иди, - фыркнула я.
Странник качнул головой. Постоял, раздумывая о чем-то, да и вышел наружу.
Одной тоже жить хорошо. Просторно... Оглядела горницу. Вон, травки мои за печью стоят, сундуки с тканями заморскими везде, а уж бусин моих сколько! Бусины, они ведь как люди, все разные: какая красная, какая синяя, та старая, деревянная и потертая, а эта - лаком покрытая новая, перламутром окрашенная, да только уж успела облупиться... А эта - яркая, красная, да матовая, старая бусина, я ее на тонкой нити на запястье ношу, словно оберег какой. Вот другая - совсем не для вышивки на первый взгляд, да только посмотри, какой узор серой кистью выведен на ней - загляденье!
- А знаешь, останусь. До птицепева, потом и в путь можно, - скрипнула дверь, впуская Ворона обратно. Суму бросил он у печи, а сам к столу пошел. Я лишь плечами пожала, так меня завлекли бусины мои. Нет, не быть им на ткани, быть браслету сплетенному.
За окном дождь на несколько минут перестал, осветив пригорок последними теплыми лучами, да снова ударил со всей силы водой по земле.
***
Дни шли за днями, часы за часами, запас бисера в маленьком мешочке начал кончаться, как и мои запасы некоторой снеди, а тут и буря пошла на спад. Дорогу с холма размыло, что низ пригорка превратился в болото, а потому все же мне следовало подождать еще несколько дней, прежде чем снова спускаться в деревню.
Задумавшись, уколола палец иглой. Кровь тут же не замедлила политься на ткань платка. Чертыхнулась и со злости отбросила ткань подальше в открытый сундук - все равно стирать придется, а работа не клеится.
- Что это ты ругаешься, хозяйка? - хмыкнул со своего места Ворон. Он подавал голос не часто за эти дни: все лежал да спал, иногда что-то рассматривал у себя в углу, попросив у меня пред этим свечу. Изредка выходил наружу, стоя с недовольным видом под козырьком и рассматривая серые тучи, сливающиеся на горизонте с темным камнем гор.
Фыркнула про себя. Кажется, нечем моему постояльцу заняться, что даже голос начал подавать. Молчит да молчит, его дело, так ведь порой будто с призраком в доме живу: только забуду, что он здесь, да начну обо всем с выздоровевшей кошкой и Карикой говорить, как Ворон тут же смехом тихим, а то и взглядом удивленном о себе напомнит с лавки. Кажется, день на второй я чуть и не забыла, что кто-то гостит у меня: в голове узор стоял, да тех бусин не было, да крючка особого, что еще весной у меня сломался, тоже не хватало, вот я с расстройства чуть на похрапывающего постояльца не села. А тот глядит да скалится: видно, есть над чем позабавится!
- Да вот, работа испортилась, - все же ответила, с почти ненавистью глядя на рундук. - Чтоб я еще раз за этот узор взялась, - недовольно проворчала, посасывая уколотый палец. Ранку я по задумчивости сделала глубокую, теперь та саднила и тянула, мешая работать.