Она снова вздрогнула от разрыва снаряда где-то неподалёку. Несмотря на то, что прошёл уже год с той ужасной бомбардировки Кенигсберга британскими ВВС, Марта, и её чуткие уши породистой немецкой овчарки вздрагивали от громких звуков. Она, со своими хозяевами фрау Хельгой, и её дочкой Евой, сидела в глубоком и глухом подвале их, когда-то красивого трехэтажного дома, где на третьем этаже располагался их удобная и просторная квартира, звуки казались ей слишком резкими, а язык новых хозяев Пруссии, слишком гортанным и шипящим. С улицы почти не долетал никакой шум, но взрывы были слышны и мешали ей спать.
Их квартира располагалась на последнем, третьем этаже здания, вход в которое закрывала массивная дубовая дверь, а за состоянием душ жильцов присматривал мраморный ангелок над этой дверью. В каждой комнате, занимаемой раньше Хельгой и Евой, стояли печи, сложенные из глянцевых изразцов, у мамы - коричневая, а у дочери темно-зеленая, у которой Марта любила лежать и наблюдать, как Ева делает уроки, или вышивает, или что там еще делают девочки в 10 лет? Сейчас в этой квартире жили русские, мужчина по имени Иван и его сын, которые разрешили Хельге с семьей жить в их же подвале, между кучей угля, банками с солеными огурцами и ящиком с инструментами, который так любил муж фрау Хельги, так и не вернувшийся с фронта из-под Сталинграда.
Марта точно помнила день, когда в их квартиру вошли чужие, она зарычала и даже прицелилась в шею, которая так беззащитно торчала у этого худого мужчины, и только резкое "Хальт!" хозяйки остановило её. Зря, наверное, но приказы хозяев не обсуждают, она была воспитанной собакой.
Русский не разрешал им выходить из подвала, пытаясь объяснить на ломаном немецком что-то о насилии, женщинах и солдатах, о безопасности, о том, что им так будет лучше. Видимо им и правда лучше было сидеть в подвале без солнца и свежего воздуха, но это замкнутое помещение давало им иллюзию безопасности.
Дверь стукнула, это зашел Иван, который раз в день приносил им еду, сегодня это был странный суп из капусты с косточкой, запах от которого заполнил подвал.
- Это щи, ешьте.
"Как много шипящих", снова подумала Марта, как будто змеи разговаривают, которые заползли в их жилье и заняли все свободное место. Косточка, естественно, досталась Марте, которая закопала ее в угол угольной кучи. Потом ее можно будет снова полизать, восстанавливая вкус тех давних довоенных лет.
Иван обратился к фрау Хельге:
- Давайте собаку выведу, команды какие-то знает?
- Хельга постаралась перевести: halt - стоять, zu mir - ко мне, spaziren - гулять...
- Этого хватит, перебил ее Иван. - Gehen, Марта.
И они вышли из подвала, повернули налево и пошли вниз, к проходной бывшего паровозного завода, который тоже сильно пострадал от бомбёжки в 1944 году. Слева дома уцелели, и Марта вспоминала кто там жил, вспомнила своего друга, пуделя по кличке Аксель, забавного кудрявого дурачка, который, который каждый день оправдывал свое имя, крутя кульбиты вокруг неё. Аксель с хозяевами уехал куда-то вглубь Германии год назад, еще до бомбежки, и Марта иногда скучала по нему, друзей у нее совсем не осталось. Кто-то умер уже от старости, кто-то уехал, кто-то погиб, война ведь много чего разрушила, в том числе и давнюю собачью дружбу.
Справа дома были совершенно разбиты, и Марта увидела на развалинах черно-белого кота, который что-то разгрызал, не обращая внимания на окружающих. Она его вспомнила, это был кот Боцман семьи Шварц, которая погибла под бомбёжками в этих развалинах справа. До войны он был холеным и мордатым негодяем, совершенно непохожим на это черно-белое нечто, исхудавшее до костей, которое пыталось найти еду над бывшими своими хозяевами, лежащими глубоко под обломками здания.
Проходя дальше мимо огромной котельной, Марта почувствовала запах мазута и дёгтя, который стоял здесь всегда, и, когда она со своим хозяином Ульрихом, мужем фрау Хельги, десять лет назад гуляла и играла здесь, и сейчас, когда котельная не работала уже довольно давно. Ульрих учил ее слушаться хозяев, искать и находить спрятанное, и, даже защищать свою семью, если понадобиться. Увы, это она сделать не смогла, когда было нужно, и жила теперь в подвале.
Пройдя проходную, она увидела группу стоящих советских солдат, шерсть на ее загривке поднялась, и она тихонько зарычала...
- Тихо, девочка, тихо - ласково сказал Иван, она его поняла и успокоилась.
Солдаты стояли кружком, грызли семечки, о чем-то разговаривали, и, периодически, громко смеялись.
- Эй, мужик... Собака твоя? Отдай её нам, мины искать нужно. Да и фрицы прячутся везде, надо эту шваль выловить всю, и расстрелять к чертям.
- Не, ребята, Вы что? Я ее из Москвы вез, она моя, как же можно свою собаку отдать? Да и старая она, 10 лет ей, своё отработала.
- Ну, если старая, то нам не надо, нам лучше бы молодых. Они снова громко засмеялись, начав сразу что-то обсуждать, и совершенно забыв о существовании Ивана и Марты.
Иван повел Марту дальше. - Вот, сказал он, показывая куда-то пальцем. Тут мы будем катки делать, асфальт укатывать. Немецкое слово "асфальт" Марта знала, это слово пахло миром, теплом и дорогами, по которым ездили не танки, а машины и велосипеды. Это слово было из той, довоенной жизни с Ульрихом и Хельгой, когда не было того страшного грохота, который будил ее последний год, и людей, которые выжили её из нормальной, привычной жизни.
Они пошли дальше. - Смотри, снова сказал Иван. - Пожарный водоем. Карасей тут запустим - пусть люди ловят и едят. И вообще, коммунизм тут построим, еды будет вдоволь, никто голодать не будет, даже ты. Марта слушала его голос, не понимая речи, но понимая, что он говорит о чем-то хорошем, о том, что они скоро въедут в свою квартиру, и она сможет погреть свои ноги у любимой зеленой печки, а Хельмут вернется и снова в квартире будет пахнуть табаком и пивом.
Они повернули направо и вышли на Speihersdorferstrasse к дому. Марта уже еле плелась, было жарко, ей хотелось пить, лечь и отдохнуть. Они проходили мимо маленьких домиков, которые, казалось, совершенно не затронула война, в садах висели яблоки и груши, в палисадниках цвели розы, и даже фрау Ланге, как и до войны сидела с своем кресле-качалке с книжкой и сигаретой в руках. Иван посмотрел на фрау Ланге, его вечно сдвинутые брови слегка разошлись, он, как будто бы вспомнил что-то, что доставило ему радость, где-то очень глубоко в душе. Но потом он бросил взгляд на немецкую табличку с названием улицы, и снова стал тем суровым и замкнутым человеком, который выбросил Марту и её семью из нормальной жизни в подвал с угольной кучей.
Они подошли к дому. - Нагулялась старая? Спросил он Марту. Марта наклонила вбок голову в знак согласия и чуть-чуть убрала назад уши. - Ну, пойдем тогда на место, Хельга небось уже литр слёз вылила, думая, что я тебя убил где-то, и съел.
Когда они зашли в подвал, дочка фрау Хельги бросилась к Марте на шею так, как будто не видела ее целый год, а не какой-то час. Марта устала, она лишь лизнула ее в нос и отошла к угольной куче на свое привычное место. Она засыпала и видела, как они всей семьей въезжают назад в квартиру, как Хельга моет мраморный пол в кухне, в казане варится свиная рулька, от которого ей достанется очень вкусная кость, а сама Марта лежит у своей любимой зеленой печки, и наблюдает, чем занимается такая повзрослевшая и, одновременно постаревшая дочь фрау Хельги.
В какой то момент, она услышала свое имя. Он посмотрела вверх, и увидела красивый мост, он был огромный и переливался семью цветами, как самое прекрасное, что она видела в своей жизни.
- Марта, Марта, звал её Ульрих.... Com, com zu mir. Разве она могла ослушаться своего хозяина?