Аннотация: Рассказ был написан для конкурса: "Большой фантазм 2014". Тема: "Пока народ неграмотен, важнейшим из искусств для нас является..." http://litkreativ.ru/index.php?m=works&nr=2280
Древнейшее искусство
1
Деревня Солон разрослась вдоль быстрых и глубоких вод широкой реки Лён. Впиралась одним боком в таинственно тёмный лес, а другим - в бескрайние степные дали.
Народ разводил свиней, коров и разноперую птицу. Некоторые промышляли рыбной ловлей, выращивали злаки и овощи да вели торговлю с жителями других поселков.
Деревянные постройки с крышей из тростника и соломы, прятались под шапками садов, укрывались кое-где вьющимися накидками винограда.
Дивно здесь было весной, когда всё окутывалось белым цветением и чудно летом: оно скрывало угодья и их обитателей в зелени.
Но сейчас на дворе царил холод. Лён постепенно зарастала льдом. Хижины огромными грибами выглядывали из-под снега и выпускали ленивые тучки дыма из труб. Деревья сонно покачивали на ветру голые кости ветвей.
В такое морозное утро, первого месяца зимы к берегу спустился незнакомец. В темно-зеленом плаще из необычной материи и черных кожаных сапогах осторожно ступал по заснеженной тропе,
Его голова пряталась в закромах глубокого капюшона. Нижнюю часть лица скрывал серый шерстяной платок. Лишь руки подставляли голую кожу под холодные лучи восходящего за лесом светила.
Неизвестный сразу привлек внимание людей у ещё свободной ото льда речки. Местные удивленно переглянулись, поправили меховые шапки, натянули повыше рукавицы, пожали плечами и продолжили следить за кончиками торчащих из воды гусиных перьев, готовых в любой момент скрыться в глубине.
Было самое время утреннего клёва, и ничто не могло отвлечь их в этот час. Странного вида пришелец сел особняком от всех и разложил снасти.
Когда солнце взобралось по небу довольно высоко, наметанные глаза рыбалок заметили, что улов у чужака выдался намного больше, чем у них. Странно. Человек совсем не походил на заправского рыболова, судя по неумелым движениям, возможно, впервые ловил рыбу.
- Здравствуйте, а дозвольте полюбопытствовать, чем приманиваете-то? - спросил приземистый мужичок, в кожухе до колен, грубых шерстяных штанах и толстых валенках, подходя к незнакомцу.
Остальные стояли чуть поодаль, делая вид, что собирают пожитки и удила.
- Да, ничем особо. Кашей, вон, да песней, - проговорил тот глухим голосом из-под закрывавшего нос и рот платка.
- Песней? - переспросил рыбарь, подумав, что ему почудилось,- мы ж ничего не слыхали...
Закинув еще одну рыбину в ведро, он повернулся к собеседнику.
Темные зеницы, размером с добрые полыньи пристально изучали любопытного мужичка.
- Спеть-то и в мыслях можно, - в тихом говоре чужака послышались веселые нотки. - Главное знать, для кого поешь, и они услышат.
- Чудный ты человек,- произнес удильщик, отводя взгляд, - давно в наших краях?
- Нет. Вон, в том срубе на окраине живу, - кивнул в сторону. - Староста дал добро,- зачем-то ещё уточнил.
- А-ага, - потянул рыбак, - что ж, давай знакомиться. Меня Силантием кличут,- представился мужичок, снимая грязную рукавицу и протягивая мозолистую ладонь незнакомцу.
Чужак пожал её, на удивление теплой, с тонкими пальцами, рукой. Снял капюшон, освободил рот от шарфа и сказал уже более громким голосом:
- А меня называют...
Мужичок не расслышал имени, а лишь с открытым ртом смотрел на говорившего, а за ним разом охнули рыбаки.
Длинные густые волосы незнакомца, заложенные за продолговатые и неестественно острые уши, прятались за спиной. На широком лице с малым вздернутым носом, играла добродушная улыбка, обнажавшая ряды белоснежных зубов с двумя чуть выступавшими, как у кролика, крупными резцами.
Перед ними стояла девушка или женщина. Кто ту колдовскую породу разберет...
К полудню уже каждая собака знала о новой жительнице Солона.
Никто не мог уразуметь, что ей нужно, почему покинула родной край и сородичей.
Просто так не уходят гордые хранители лесов жить с простым людом. Видно, что-то ужасное содеяла, раз и там не стерпели.
Солонцы не любили и страшились своих соседей - таинственных лесунов. Но мирились с их существованием, ведь нужно выменивать дерево у них, чтобы как-то выжить в холодную пору, ну и летом ягоды не помешают к столу, да запасы грибов заделать надобно. Ведь лес сторонних не принимал.
Но во всем, что шло не так, винили лесной народ. Утонет кто, пожар ли, неурожай, засуха вдруг иль наводнение - не обошлось, значит без тёмной магии ушастого племени. Говаривали, они были бессмертны, ведь сами духи леса прислуживали им.
И теперь один из них обитал в человеческом селении...
2
- Ой, убила! Сгубила! - голосила над распростертым на снегу телом крупная женщина в расхристанном полушубке и съехавшем на бок платке.
С соседних дворов сбежался народ:
- Чего вопишь, дура?- спрашивали мужики.
- Да что стряслось то, Марья?- переживали бабы.
- А-а-а! Я ж не хотела на смерть его! Он окаянный приперся хмельной, стал приставать! Пригрей, говорит, ну я и пригрела, то есть огрела, как тискать начал... поленом по лбу. А он возьми и полети с крыльца спиною оземь. Лежит. Не шевелиться.
Все глядели то на зарёванную Марью, то на лежащего, решая, к кому и куда бежать, и что делать:
- За знахаркой! За Сивухой послать бы!
- Нет! К ней отнести!
- Но, верно ж тяжелый, зараза!
- Сани нужны! Коня!
А тётка всё голосила, утирая рукавом слезы:
- Ой, что же это будет теперяче-е?
- Расступитесь! - раздалось вдруг сзади властно.
И расступились. Даже новоявленная убийца перестала причитать.
- Гля! Она!- тыкнула грязным пальцем в сторону девушки дородная розовощекая тётка.- Ишь, и не холодно в одной сорочке.
- Бесстыжая!- зашипела другая, сплёвывая на снег.
- Да она вон, недалече живет... и прибегла же...- сказал широкоплечий парень с вязанкой дров в руках.
- Штаны-то гляди, как у мужика, - заметил пацаненок, лет тринадцати, с усеянным веснушками лицом.
- А мо оно и есть мужик? Кто лесунов этих поймет,- прошептал низенький мужичок, почесывая длинную бороду. - Кажут у них там, в причинном месте, совсем не как у людей.
- Но грудь, шо не кажи - бабская, - заверил тощий как жердь старичок, прищуриваясь.
Забыв про убитого, люди провожали косыми взглядами чужачку.
Лесунка склонилась над незадачливым ухажером, расстегнула кожух и разорвала ему рубаху. Приставила острое ухо к груди. Нахмурилась... Не дышит.
Толпа замолкла и ловила каждое её движение.
Та, тем временем, гладила пальцами его затылок, а второй рукой потирала кожу в месте, где находилось сердце. А губы что-то быстро и неразборчиво шептали.
Люд тихо загомонил:
- Ай да...
- Ворожит не уж то.
- Ага... и побелела вон...как смерть.
Вдруг послышался стон, потом хрип и крик.
- У-у-у! У-у-бью! - стал размахивать руками, как перевёрнутый на спину жук, несостоявшийся покойник.
- Живой черт! Живой, чтоб его! - опомнилась зарёванная баба и кинулась подымать свою давнишнюю жертву, которая тем часом перестала орать и ошалело глядела на всех.
Все столпились вокруг них. И никто не заприметил, куда подевалась спасительница. Как в снег ушла.
Горе ухаживатель так и не понял, что почти с того света его вытащила. По-пьяни хоть и обижал баб, но по совести жил. И на следующее утро лесунка обнаружила у порога тушки трех жирных ощипанных гусей.
А народ стал не только бояться, но и уважать колдунью из леса.
Спустя время в деревне заболел ребенок. Сивуха испробовала всё, но в итоге лишь устало покачала головой: нет, мол, не жилец. И отчаявшись, мать постучала в покосившуюся дверь девушки-изгоя.
Наутро дитя начало оправляться. А старая знахарка лишь плюнула в сторону, где жила приблуда из леса.
Вскоре повадились ходить и другие в избу на окраине Солона.
Всем лесунка помогала и не называла цену, каждый платил, чем мог: едой, работой, медяком.
3
За бутылём обжигающего нутро и веселящего душу напоя шумел люд в переполненной корчме:
- ...Говорю вам: сущий дьявол во плоти. Я много поведал на своем веку, но такой услады не вкушал,- почесывая бороду, рассказывал старый мельник.
- Да-а. Эдакое выделывает: не лежишь - летишь с ней! И, правда: готов хоть в ад,- ответил, вытирая усы, сын кузнеца.
- Не зря, говорят, лесной народ чудеса творит! И верно: куда там нашим благоверным.- Мечтательно закатил глаза здоровяк с красным щеками.
- Да будет вам брехать,- махнул рукой хозяин, ставя на стол мысу с дымящейся снедью,- лишь бы языками чесать!
- Да кто бреше! Сам сходи и узнаешь! - возмутился молодой кузнец.
- Нет, я погодю свою душу в пекло совать!
- Эх, зато, хоть чуток да в раю побываешь,- сказал и залпом осушил кружку здоровяк, раскрасневшись ещё больше.
Никто не знал, когда и почему это началось. К лесунке стали забредать и здоровые мужики в летах, и младые хлопцы в силе. И никому не отказывала - всех принимала, кто не боялся да не брезговал лечь в ложе к не человеку.
Бабы хмурились и плевались. Мужики подмигивали и ухмылялись. Девицы краснели да изумлялись. Сивуха довольно скалилась беззубым ртом и кивала: " ... я ж говорила, не к добру она здесь. Мало, что волшбой занимается так еще и мужиков обольщает, пусть бы там свободных заманивала, но нет же..."
Да! И мужья повадились втайне от жен посещать деву лесную. А ничего ведь не скроешь. Деревня хоть и большая, но и язык длинный все разнесет: и правду, и небыль.
К весне дом лесунки приосанился: новые двери, выкрашенные ставни, залатанная крыша, заборчик поставлен изновья. Во дворе завелось кой-какое хозяйство. Кто как, и чем мог, платил за невиданное искушение.
Но когда знахарке не смочь было прогнать болезнь иль боль унять, скрипя зубами все ж шли к лесунке.
4
Он ехал домой. Но сейчас возвращался не просто в край, где появился на свет, стал сиротой и вырос воином, не в грязную таверну, пропивать монеты и время, а спешил в дом, где его ждали.
Раньше у него было одно любимое дело - война. Она воспитала, сделала мужчиной и дала ему смысл бытия.
Влёк и пугал его трепет перед боем и страх засевший подколодной змеей в сердце. Но мужество побеждало - захватывало мысли и тело. Бесстрашие рождалось из гнева и разливало силу от кончиков пальцев до последнего волоска под душным шлемом.
Опьяненный запахом грядущей схватки - жаждой колоть, рвать и рубить плоть - он делался одержимым. Весь отдавался драке, будь то маленькое сражение или великая битва.
Но после жестокой сечи наступает затишье. Отдыхает тело, успокаивается душа. Но ненадолго. Вскоре снова тянуло пережить все заново.
Не находил он умиротворения в передышках между резней и пьяным отдыхом. Быть сильным: уничтожать могучих и давить слабых - его жизнь... Была такой до недавнего времени.
Вот тогда, как и сейчас, он возвращался в родную деревню, где и увидел ее... и их.
В ее глазах не было страха, лишь непонимание. Взгляд воина. Воина, никогда не воевавшего.
Она падала от ударов и знала, что умрет. Убьют слабые сильного. Сильного духом. Но так неправильно, не должно быть... и не будет.
Человек в дружине - воин, в битве - расчетливый хищник, а в пестрой толпе - безумный зверь.
Шпоры вонзились в бока лошади. Меч сам лег в руку. Мощным тараном ворвался он в стадо обезумевших шакалов. А там суки рвали гордую львицу.
Они завизжали и разлетелись в стороны.
Он слетел с седла и ударил железом тех, кто еще добивал истерзанное тело.
Ударил не лезвием - плашмя. Сытому хищнику жертвы не нужны.
Вопли. Стоны. Страх... Проклятия.
Но он больше ничего не слышал и не замечал, а видел лишь истерзанный людьми жалкий комок жизни.
Растрепанные волосы, лицо в алых потеках, губы разбиты. Кровь уродливыми узорами украшала разорванную ткань, что почти не скрывала белоснежную кожу, исчерченную бороздами царапин и безобразными пятнами ушибов. Он бросил меч, схватил ее на руки и понес в дом.
В нос ударил аромат дурманящей мяты, вонь горькой полыни, дух едкой бузины, и мягкий запах ромашки и еще чего-то сладкого. Дивный смешанный букет щекотал широкие ноздри вошедшего. Сушеные травы, листья и даже шишки висели повсюду на стенах и на потолке.
На столе пылали свечи, бросая причудливые тени на скромное жилище гостьи из леса. Так он впервые оказался в ее доме.
Он положил недвижное тело на кровать у печи и начал омывать раны. Волосы черным веером распушились на подушке. Она почему-то казалась, не побитой, а спящей победительницей. Исцарапанное лицо выглядело не уродливым, а наоборот девственно прекрасным и стало еще краше, когда она открыла веки. Темные как ночь с отблесками свечей очи осмотрели его морщинистый лоб, косой шрам над бровью, чуть кривой мясистый нос и тонкие ленты губ, а потом заглянули в выцветавшие зеленые глаза. А в них ... тигр, но не охотник: уже успокоился и бережно охраняет своего детеныша или ... самку.
Затычка шмякнулась на пол. Прокислый смрад перебил дыхание и на глазах выступили слезы. Морщась, он влил ей в рот зловонную жидкость и лесунка сразу уснула.
Он вышел, подышать весенним воздухом и собраться с мыслями.
На дворе его ждали. Четыре женщины - все кто остался после того, как он разогнал бабский самосуд. Вокруг валялись брошенные в спешке палки, вилы и даже несколько топоров лежало у повалившегося заборчика. Его конь спокойно пасся в саду. Увидев воина, они отпрянули и, потупив взгляд, спросили:
- Ну, как там она? А ? Федот?
- Померла чай?
Он хмуро глянул на них и бросил:
- Спит.
Бабы переглянулись, вздохнули то ли с облегчением, то ли разочаровано и наперебой заговорили:
- Ты не подумай! Мы же не хотели так!
- Чужая она здесь Федот и смуту приносит...скурвилась ведь совсем.
- Мы ж только просили уйти ее, но потом Сивуха да эти завелись...
- Да и ушастая хороша! Заладила, что врем мы все, что не заманивала мужиков, сами шли, и что лишь хорошо им делала. Наделала лярва!
- Ну, ты сам подумай без колдовства то кто на нее позариться, кости да кожа одна и лесная же.
- Подобру хотели ведь...А она и нас совратить пыталась, чтобы мы с ней там...Тьху.
- Да. Хотя и нам помогала, мы бы и не тронули, но сам видишь: народ против и завелся не остановить было.
- Эх ... бабы...- сказал, как плюнул Федот и вернулся обратно в избу.
Оставив гадать женщин, что имел он ввиду: их, срамницу ту, или всех баб в мире.
5
Раньше никто бы и не заметил: вернулся он или убит на поле брани. Но появилась она. Тоскует. Любит. Ждёт. А ему есть куда идти.
Лесунка заполнила ту коморку его сущности, где не витал запах крови и трупов. Страсть к доброму милому существу и влечение к жестокой уродливой войне - две половинки его счастья стали нераздельными.
Федот был сражен и млел от жгучих касаний озорных губ, падал в истоме, пронизанный лаской прикосновений. Девушка доводила его до блаженства на грани упоения и смерти, после чего не хотелось возвращаться к мирской суете,... а так бы и лежать нагим и беззаботным, как первые люди в потерянном райском саду... или в лесу, из которого вышла она.
Казалось бы - что еще надобно-то.... Но не мог остаться в этой неге навсегда, не мог не идти туда, где над головой кричит голодное воронье.
И лесунка знала, почему... У неё ведь так же есть призвание- не только изгонять хворь, но и дарить наслаждение людям, удовлетворять их своим телом: гладью кожи и мягкими движениями будоражить умы, непредсказуемыми касаниями разнежить и сотрясать плоть.
Федот не понимал, как смог возлюбить частицу покоя и мира в облике хрупкого, но сильного создания. А разве любят за что-то? Возможно, взаимопонимание и есть та неуловимая вечная любовь.
Пускай ей нравиться доставлять эту радость другим. Ведь то часть ее сущности, как часть его - кровавый ратный труд. Главное - она лишь ему, дарит свою особую сладость соблазна. И Федот растворялся в плену ее неистовых чар.
Подобного не купишь и поэтому все равно, что в этот дом приходят за крохотной частицей того, что он получал сполна.
Да, он - безжалостный убийца. Лишь это умеет делать хорошо, от души. Но и у души могут отобрать единственное пристанище - тело. Поэтому теперь Федот знал точно: должен побеждать всегда, чтобы вернуться.
И вот он снова возвращался и вспоминал тот страшный для нее и роковой для него день...
6
Федот сидел на лаве напротив спящей и дремал.
-Зачем ты их остановил? - он вздрогнул и посмотрел на лежащую девушку. Та, повернув к нему голову, говорила:
- Мой народ бы не мстил. Мы не такие, да и я же сама ушла...
- Я просто не мог, по-другому. Я понял тогда, не знаю как, что правда за тобой, а не за ними
- Это хорошо, - задумчиво сказал Федот.- А ты зачем пришла к нам? Знала ведь, что не почитает вас люд.
- Вот поэтому и пришла... Хотела поделиться умением, что бы хоть немного растаял лед меж нашими народами...
- Поделиться чем? Волшбой?
- Нет, передать хоть чуточку, того, что приносит радость, покой, наслаждение и раскрепощает разум. Может быть, тогда вы стали бы другими. Но я успела лишь показать...
Федот усмехнулся.
- Слыхал про твои умения! На такое и у нас любая баба горазда. Да, натворила делов...
- Нет, ты не понял. Но поймешь, когда я покажу и тебе. Потом. А сейчас, - лесунка запнулась. - А звать-то тебя как?
- Федотом величают.
- Федот, подай горшочек вон тот, - указала трясущейся рукой на полку,- нужно смазать раны.
Ее голос уже окреп и стал другим таким легким, звонким. Федот не сразу уяснил, что она от него хотела, вслушиваясь в чудные новые нотки ее говора.
Открывая горшочек, с отвратительной на вид и на запах кашицей, Федот спросил:
- А тебя мне как называть?
- Массаж, - не сказала: пропела она.
- Мас-саж, - опробовал на звук ее имя. - А можно я буду звать тебя Масша?
Она кивнула и улыбнулась из под густых ресниц, одними глазами, а те, казалось даже, посветлели.
Теперь ему хотелось смотреть в них вечно.
***
Нежными ладонями, худыми, но сильными перстами Масша творила чудо: приносила отдых и успокоение телу и расслабляла саму душу.
Руки резво и мягко скользили по коже, сливаясь в затейливый вихрь движений: легких нажатий и плавных касаний, а потом замирали и неспешно лобзали напряженную спину, затекшую шею, усталые плечи и утомленные ноги.
И отдыхали мышцы под кожей, а кости под ними умиротворенно дремали.
Кончики пальцев находили островки боли и выпускали ее, заставляя растекаться по телу огнем и превращаться в ледяной поток упоения, и тогда хотелось взлететь. Казалось ты легче пёрышка и душа сейчас вместе с телом взмоет ввысь.
Все кто ложился на ее ложе - вставали другими людьми: свежее, добрее, отдохнувшими и готовые к новым свершениям.