Отдаленный крик прорезал живую тишину терема, словно нож вошел в плоть, - и оборвался в тишине уже умершей. Только гулкое эхо, подобное агонии, разгуливало по каменным коридорам, вскользь задевая стены и просовывая холодные пальцы под запертые двери спален.
Человек вскочил с постели, будто действительно ощутил безжизненное прикосновение. Все волоски на теле встали дыбом, руки лихорадочно нащупали огниво и принялись неловко, неумело высекать искры. Сквозь распахнутые ставни тянуло сыростью, но не проникал ни единый луч света: новолуние, время хозяйки-тьмы.
Наконец вспыхнул крошечный лепесток пламени. Свеча озарила молодое лицо с темными испуганными глазами, маленькую низкую комнату, грубую деревянную кровать да резной сундук с глиняным кувшином воды. Забранное решеткой стрельчатое окно осталось колодезным провалом мрака.
Юноша выхватил из-под соломенного тюфяка меч, отшвырнул ножны. Но из мертвого коридора никто не спешил нападать. Несколько минут он колебался, потом бросил клинок на постель и начал торопливо натягивать штаны.
Ночная тревога не стала неожиданной. Но когда то, чего больше всего опасаешься, наконец, происходит, оно потрясает сильнее, чем любая случайность, бьет по напряженным нервам, сжимает грудь железными клешнями, не дает перевести дух. Ведь сразу выясняется - ты совсем, совсем не готов, и, слушая об угрозе, втайне надеялся: пронесет. Мысли бестолково мечутся, мучительно понимаешь: что-то надо делать. Но что, что?
Безмолвие за дверью лопнуло, рассыпалось десятками встревоженных голосов, шагов, звоном металла. Парень откинул засов - и в горницу ворвался хаос, пахнущий страхом.
- Там, там, на лестнице! Везде кровь... - по коридору бежала простоволосая служанка в одной сорочке. Безумие металось по искаженным чертам.
Из соседней комнаты выскочил дружинник, неузнаваемый и голый без привычных, словно вторая кожа, доспехов. Шлепая босыми ногами по некрашеному дереву пола и потрясая мечом, он канул в темноту.
Парень сунулся было следом, замер в нерешительности: ни зги не видно. Вернулся за свечой. Но выйти уже не пришлось: дверь с жутким, как показалось, неестественным лязганьем захлопнулась за спиной.
Он медленно обернулся. И облегченно выдохнул.
- Госпожа! Что происходит?
Кроме него в крошечной спальне находились двое: высокая черноволосая девушка в свободном домашнем платье и коренастый мужчина средних лет, успевший лишь набросить плащ на исподнее.
- Присматривай за входом, Лаврентий, - девушка повелительно махнула факелом, который держала над головой.
Ее спутник поспешно отвернулся и заложил засов. Скрытое плечом боярина, что-то засветилось, по воздуху пробежали искры. От низкого, на грани восприятия звука заложило уши.
- Да, - тихо проговорила гостья, - это он. Явился прямо в сокровищницу, разорвав магические замки и презрев наши сильнейшие заклятия. Он. Неодим.
Девушка дрожала, но не от страха. Они знакомы всего несколько месяцев, но за это время юноша успел понять: княжна Мелания не умеет бояться. Зато она умеет принимать решения. В глубоких черных глазах горела ярость, смешанная с ясным осознанием правильности своего выбора. Невольно парень почувствовал пробежавший между лопаток мороз. Нечто неумолимо, как ледяная лавина, надвигалось на него.
- Что же делать?
- Ты немедленно возвращаешься домой.
- Ради Творца, ведь Неодим охотится не за мной! - взмолился он.
- Нет.
В пространстве повисло молчание, пробирающее холодом до костей. Чадящее пламя факела тщетно сражалось с промозглым сумраком.
- Он пришел вот за этим.
Узкая ладонь разжалась, и два взгляда впились в небольшой гладкий камень, вроде окатанной речной гальки. Прожилки слюды тускло поблескивали - и больше в нем не виделось ничего примечательного. Но юноша не заблуждался. Ни один самоцвет, ни одна глыба никогда не была ценнее, опаснее, чем этот невзрачный кусок породы.
- Средоточие!
- Ты возьмешь его с собой.
Он изумленно вздрогнул:
- Что? Но как... Ты понимаешь, что говоришь, княжна? Ведь это...
- Нет времени объяснять и убеждать. Возможно, истекают последние минуты свободы Княжества - если мы промедлим. Средоточие не должно попасть в руки Неодима. И нет для него тайника надежнее, чем твой дом.
- А вдруг колдун пойдет за мной?
- Не сможет. Если ты будешь следовать всем условиям, о которых я говорила.
- Но как же вы без Средоточия?
По бледному лицу Мелании пробежала горькая улыбка.
- Нам придется непросто. Однако не беспокойся о нас. Рано или поздно, застывшая капля крови Творца вернется, и время возобновит привычный бег.
- Ты уверена?
Только одно мгновение длилась пауза перед тем, как княжна твердо ответила:
- Да.
Юноша не мог представить, что чувствовала девушка, произнося, быть может, свое последнее заклинание. На ее лице отражалась только сосредоточенность. Сейчас Мелания не имела права на ошибку.
Врата распахнулись неожиданно: там, где только что темнело окно, открылся мерцающий жемчужно-белыми сводами коридор. Издалека, с другого конца, примчался стылый ветер со знакомой примесью дыма. Оказывается, он прежде и не замечал, что воздух в Княжестве пахнет иначе, чем дома.
Внезапно входная дверь сотряслась от мощного удара.
- Скорее! - выкрикнул Лаврентий. - Долго мне не продержаться. Надо отсечь Центр магии - тогда мы сможем...
Мелания не дала дослушать. Камень оказался в руке юноши - и девушка мгновенно втолкнула его во Врата.
Дубовые доски за спиной боярина разлетелись в мелкую щепу.
В проеме возник грозный серебряный силуэт. Мятежник шагнул в разоренную спальню, и парень не сдержал любопытства: обернулся. Каков тот, кого не сумел - или не успел - остановить сам князь?
Наверное, колдун был еще молод. По липнущим ко лбу волосам, короткой бороде на кольчугу стекала кровь, но Неодим не обращал на нее внимания. Тяжелые капли срывались с кончика обнаженного меча, которым он встретил удар Лаврентия. Глаза под сдвинутыми бровями сверкали ненавистью и превосходством: победа близка. Вот оно - то, чего жаждал столько лет, осталось сделать всего шаг.
- Иди же! - крикнула княжна Мелания, бросая во Врата последний поток магии.
Уже через сходящиеся створки парень видел, как торжество на лице Неодима сменилось недоумением, а потом и ужасом. Как сквозь разбитые двери ворвались вооруженные воины, заломили руки княжны и ее спутника. Как колдун бросился к быстро сужающемуся отверстию и бессильно, страшно, отчаянно заревел, как дикий зверь.
Тьма поглотила оставшийся за гранью мир.
Глава I
Легенды говорят - было так
Свирепый ветер вольно гулял по жухлому лугу, вздымая грязно-желтые вихри песка и иссушенной палящим жнивеньским зноем травы, швырял их в лицо одинокому всаднику. Вороной ронял наземь хлопья пены, с изорванных шпорами боков капала темная кровь. Верный конь с тоской обиды косился на хозяина, но острое железо вновь впивалось в плоть, и, всхрапывая от боли, жеребец вновь ускорял бег.
Всадник не замечал страданий доброго коня, верой и правдой служившего в нужде, спасавшего в кровавой сече. То, что влекло его на полночь, за уходящей к окоему тяжелой свинцово-серой тучей, уже стало сильнее верности другу, сильнее самой жизни.
Всадник был смугл, кареглаз, широкоплеч. Лицо же его искажало такое смертное отчаяние и ярость, что на выжженном лугу, в пучине разгулявшейся бури, он казался черным демоном ночи. И та же черная ночь царила в душе.
Владислав изо всех сил погонял коня, не отводя глаз от сгустка тьмы. Тот полз, казалось, по самой земле и задевал не только вершины одиноких деревьев, но и высокие сухие стебли бурьяна, что безвольно раскачивались над лугом, словно толпа неприкаянных мертвецов. Длинные черные волосы конника, привычные к шлему, свободно развевались на ветру за спиной - шлем он давно потерял. Как и верный булатный меч, и прочный щит с родным гербом. Не поможет крепкая сталь в битве с врагом, которого преследует Владислав. Единственное оружие, которое сжимает в руке изо всех сил, с виду напоминает обыкновенный, совсем небольшой камешек-голыш, каких немало валяется по берегам быстрых ручьев Княжества.
Не жалел коня Владислав, да и себя не жалел. Горькая пустота леденила душу, лишь одна мысль билась в голове - не отстать от стремительно несущейся тучи, догнать - а там будь, что будет. Не было уж у него надежды на победу - на что может рассчитывать смертный, выступая, верно, против самого беса? И скакал вслед лишь потому, что не видел другого пути для себя. Зажатый в кулаке камешек, Отцовский Амулет, в чьей чудодейственной силе он нередко убеждался, на сей раз вряд ли спасет.
Тот, кто явился в Княжество, оказался куда сильнее Владислава и люто ненавидел его Отца.
Для людей Владислав был князем - ясным солнышком, полубогом, кому поклоняться и подчиняться так легко, что ослушание и в голову не приходит. Да как же иначе, если именно ради него Творец привел народ в новый, чистый мир?
Владислав не упивался дарованной властью, а строил жизнь в Княжестве по-простому. Правил ровно, без причуд, об ином и не мечтал. Светлели бы лица при взгляде на князя - вот лучшая награда, которой желал. Кланялись все еще ему в землю, но он надеялся, что в будущем перестанут, станут за добро да справедливость уважать, а о происхождении высоком забудут.
Один лишь Владислав в этом мире знал, что нет горше участи, чем родиться смертным сыном бессмертного.
Отчего юный бог-творец, один из младших богов, вздумал увлечься смертной женщиной - то сокрыто туманом прошлого, но женщина эта родила ему сына. Отец принял своего отпрыска благосклонно, но едва взглянув в темные, беспомощные глаза младенца - отшатнулся. Даже для него оставались неподвластными высшие вселенские Законы, и неожиданностью явилось рождение сына смертным. Бог-творец создавал целые миры - но он не был в силах повлиять на тайные прихоти Судьбы, словно в насмешку так странно распорядившейся его могущественной плотью и кровью.
Владислав не ведал, какие мысли бродили в бессмертном мозгу Отца, когда тот убеждался в немощи и слабости сына. Но хорошо помнил жгучую обиду, слезы бессилия, когда холодный, как ночное небо, взгляд бога-творца становился леденяще презрительным. Его сын уродился сильнейшим из сильных среди волшебников-людей, но оставался жалкой букашкой для собственного отца. И не короткий век человека пробуждал в высшем существе отвращение - а отсутствие стремлений к власти, к силе. Обладая божественной кровью, и смертный мог миры в грязь втаптывать, а Владислав только о покое и помышлял.
Не отринул от себя бог-творец свое дитя. Когда не стало места Владиславу-нечеловеку в материнском доме, когда не принял его сонм бессмертных, создал для мальчишки целый мир - ценный подарок бросил с барского плеча - и исчез, устав возиться с жалким червяком. И способ владеть подарил - тот самый камешек, что Владислав называл Отцовским Амулетом. С ним сын бога и сам всесильным становился.
Вот только не желал Владислав всесилия. Забыть бы о великом Отце, княжить мирно среди своих подданных. Не суждено, видно, тому быть.
Кем был Враг, явившийся однажды в Княжество, Владислав не успел понять. Знал лишь, что нет пришельцу дела до обычного человека, что не его это Враг - Отца. Равный богу-творцу, не смертному. А в тесный для себя новорожденный мир вторгся потому, что однажды потерпел поражение. Кем бы ни был бессмертный и грозный Враг в прошлом - лишенный большей части своих сил, изгнанный и униженный, он стал по разуму своему уподобляться ничтожнейшим из смертных. Осознал, что не сможет победить в честном бою и решил ударить в спину, в слабое место - ударить по князю маленького мира. Владиславу.
Наступил страшный час для Княжества, когда расступилась земля, извергнув из нее полчища злобных тварей - подданных Врага. Исчадия вознамерились не только Княжество стереть с лица Вселенной, но и самый мир, и все живое в нем.
Однако не зря Владислав был сыном бога-творца - бога-победителя. И не зря держал в руках Отцовский Амулет. Злобные твари оказались столь же смертны, как люди, что поднялись навстречу с оружием и именем князя на устах. Верная княжья дружина не опускала мечей, пока нечистые полчища не рассеялись по полям и лесам, так, что никогда уже им не восстать.
Проследив за гибелью своей армии, Враг понял, что не справиться ему и с сыном бога, не извести род людской в целом мире. И тогда, отчаявшись, пошел на самое низкое в своей бессмысленности коварство.
Владислав защищал свою жизнь, ибо как любой человек почитал себя нужным - своим подданным. Но не так уж дорожил этой самой жизнью. Чужим он был среди людей с малолетства, чужим остался и для тех, кого привел в новый мир. Для всех, кроме одной. Той, что не испугалась полубожественной, получеловеческой крови, что простила вечную тоску и горечь, что сумела дать полукровке вкус истинного счастья, простого и необыкновенного, что доступно лишь смертным. И стала единственным, чем бесконечно дорожил Владислав.
Мелиора.
Как же он не разглядел ворожбы, когда в становище будто бы ниоткуда появилась златокосая девица, с такими огромными небесно-голубыми глазами, что молодые парни тут же утонули в них, забыв о своих нареченных? Как не догадался, что неспроста эти прозрачные, словно омут глаза лишь на князя и глядят неотрывно, будто нет у него любимой жены. Почему принял чашу вина из рук красавицы да осушил тут же до дна, видя лишь призывные, бесстыдные очи?
Что было потом - не мог объяснить. Только налилось тяжестью тело, замедлилось время, расплылись лица, все, кроме одного, как будто из белого мрамора выточенного. Оно - приблизилось, свет заслонило. Мягкие губы прижались, дыхание выпили, стройное тело да гладкая кожа под руками оказались, а руки его сами собой жили, хозяина не слушая.
Что увидала Мелиора, почему из дому убежала, нетрудно понять. Только едва очнулся Владислав - и ее, и девицы сладкой да хмельной уж и след простыл. Лишь туча на горизонте собиралась. Так и не узнал бы князь, где любимую искать, да Отцовский Амулет сам указал.
Почему проклятая нечисть не остановится ни на миг? Неужели не видит, как беспомощен сейчас одинокий всадник? Как бы ни были верны дружинники, ни одна лошадь не выдержит бешеной многочасовой скачки. И Владислав давно бы отстал, если б не Отцовский Амулет. Князь с радостью отдаст себя Врагу взамен за свободу Мелиоры. Но туча все летит и летит вперед, поднимая вокруг себя бурю, уводя человека за собой, изматывая, истощая его имеющие предел силы.
Уводя за собой? Может, это всего лишь приманка?
Надежда затеплилась в истерзанной душе. И правда, зачем Врагу обыкновенная смертная женщина? Только чтобы завлечь в ловушку измученного преследователя.
Так ли это, Владиславу не пришлось долго гадать.
Изменился ветер, подул не в лицо, а в спину, закрутил сизые, рваные края тучи, сворачивая ее в тугой витой столб, от земли до неба простирающийся. Вспухла туманная колонна алым светом - и опала, растеклась отравой по ободранному лугу, впиталась в иссушенную землю, рванула волосы всадника смрадным порывом.
Князь резко натянул поводья, не обращая внимания на хрипение коня, которому удила рвали губы. Остановился, напряженно вглядываясь в клубы мглы. Побелели пальцы, сжимающие камень-амулет.
Владислав не знал, как будет выглядеть Враг, принявший человеческий облик, но почему-то он представлялся кем-то похожим на Отца в его земном воплощении: высокий, с суровым ликом и пронзительными, страшными в своем всеведении глазами. Но взору его предстала... давешняя златокосая девка, коей и имени-то он не запомнил. Только выше ростом, кажется, стала, да вместо нежной поволоки в глазах - жесткость темная.
- Ты? - изумился Владислав.
Девка рассмеялась мелодично.
- Что ж не рад? - по голосу да стати - ну обыкновенная крестьянская дочка. - Аль не люба?
- Где Мелиора?
Она насмешливо пожала плечами:
- Откуда ж мне знать? Сам не уберег. Сбежала от тебя - и правильно.
Но Владиславу не до праздной болтовни было, усталость и боль к земле тянули, потеря огнем жгла.
- Где?! - он прыгнул к девке, пытаясь схватить. Белое ее лицо, почти испуганное, не далее вершка мелькнуло, но руки встретили лишь пустоту.
- Вот как, стало быть? - услышал Владислав за спиной шипение и едва успел обернуться, чтобы отразить железным нарукавником бросок огромной змеи. Отразить-то отразил, да сила удара была такова, что кубарем на землю с коня полетел. Вскочил, отпрыгнул, пригнулся в ожидании.
Гадина, появившаяся на месте красавицы, была куда толще князя, а надутый ее клобук, поднятый на двухсаженную высоту, заслонял солнце. Отбить ядовитые зубы, длиннее пальца взрослого мужчины, ему удалось только потому, что змея лишь примеривалась. Но теперь она готовилась к настоящему удару. Владиславу показалось, что черная зловонная пасть с мечущимся в ней алым раздвоенным языком растянута в довольной ухмылке.
Пожалел Владислав о брошенном мече, да поздно. Что ж, придется биться тем, что есть.
Оскаленная пасть взметнулась над князем - вот-вот обрушится на слабого человечка тяжелая туша, вобьет в землю, а сверкающие зубы пронзят горло насквозь. Чтоб посильнее был бросок, почти взвилась в воздух змея, лишь концом хвоста о пригорок опираясь. И этих нескольких секунд, что гадина размахивалась, хватило Владиславу, чтобы подготовиться.
Отрешиться от мира, от жизни, как учил Отец, отмести все мысли, чаяния и желания, кроме одного. Вышвырнуть прочь из себя все, кроме ощущения ненавистного Врага. Сражаться словно с самой Костлявой - отступать некуда, поражение грозит большим, страшнейшим, чем просто тьма небытия.
Будто мрачный вихрь подхватил напряженное тело - не умеют люди двигаться так быстро, не разят с такой мощью. Из костяшек пальцев руки, сжимающей Амулет, вырвались короткие ослепительные лучи, всего на мгновение. Но этого мгновения хватило, чтобы вонзить, отсечь, разодрать толстую чешуйчатую кожу, проникнуть в дрожащую серую плоть, выдрать огромный кусок мяса - и отскочить в сторону. Дыхание прервалось, пронзила боль: все же человеком он был, а человеку не так легко божественным могуществом пользоваться.
Змея издала вопль недоумения и боли, смешанный с яростью. От падения промахнувшейся гадины вздрогнула земля. Она попыталась снова, но развороченные мышцы хвоста не держали уже тяжелого тела, и Враг, вернее, Врагиня, вновь перекинулась в девку. Ни следа от змеи не осталось, только рука князя по локоть была покрыта липкой, зловонной кровью.
- Неплохо для смертного, - зло прошипела девка. - Только радоваться-то не спеши. Думала простым колдовством от тебя, козявка, отделаться, легкую смерть тебе приготовила. Не хочешь - ну что ж, пеняй на себя.
Златокосая красавица взмахнула руками, медленно, плавно, словно лететь собралась. Ясное солнце, проглянув из-за туч, облило ее кожу золотом, заиграло в волосах. Впору залюбоваться ею, да знал Владислав, промедлишь - век тебе любоваться восходами и заходами на этом месте. Рванулся вперед, выправляя огненные лучи, но на этот раз Врагиня не зевала: уперлись они в невидимую стенку - и переломились как соломинки.
Владислав упал, взвыв от боли. Казалось, все кости в руке вмиг переломались. Но нельзя, нельзя лежать и слабости потакать, Враг не медлит. Видел князь, сквозь мировую ткань видел, как набирает мощь чужая ворожба, из глубоких омутов, из заброшенных могил, из мрачных провалов выползая. Холод это был, холод мертвых, от которого нет живым спасения.
Но уже вновь Владислав на ногах, ощущает, как ненависть с болью сплетается, придавая новые силы, как пульсирует Отцовский Амулет в кулаке: дай только мне волю, хозяин, уж мы с тобой попразднуем! И Владислав дал.
Вспыхнуло высокой стеной жаркое пламя, окружило кольцом князя и Врагиню, отрезало от всего мира. Не обычное пламя, живое: билась в нем жизнь Владислава. Пока горит оно, жив князь, пока жив - горит. Не пробиться мертвому холоду внутрь живого кольца, не убить, не потушить.
- Хитер... - не поймешь, ярится девка или смеется. - Будь по-твоему.
Поднесла ко рту сжатый кулак, расправила пальцы, дунула - и закружился вдруг ниоткуда взявшийся вихрь, понесся ветер прочь от Врагини во все стороны, ударил князю в лицо - но свистнул мимо, и прямо в огонь. Рвал пламя в клочья, сбивал, гасил, унося тлеющие искры, разметывая. Но искры и в воздухе жили, горели. Только сквозь открывшиеся бреши в живой стене начал холод проникать. Корчился он от жара, съеживался, но лез на зов госпожи, медленно, неотвратимо.
Знал Владислав, что не осилить ему Врагиню в колдовстве: она уж, небось, тысячи и тысячи лет ворожит, козни строит. Что он против нее, сорока лет не проживший, да с силами не своими - подаренными. Не с холодом бороться надо.
Сказывал как-то Отец, что даже у бессмертных богов есть свое уязвимое место, через которое их убить можно. А не убить, так обезвредить, запереть, мощи лишить. Да только как узнать, где у этой бесовки уязвимое место?
А холод уж коснулся князя, тоненькими щупальцами-отростками путь себе прокладывает внутрь, к сердцу, к душе неумирающей - загасить, остудить, рассеять. Дернулся Владислав - а из холода не вырвался. Тогда призвал на миг свое пламя, - окатило оно тело жаркой волной, опалило кожу, на которой тут же вздулись волдыри, зажгло волосы - и отпрянуло вновь с ветром сражаться. Боль ожгла князя, но была она сладкой, желанной, ибо изгнала холод. Однако он знал: не надолго это. Мертвый холод вновь найдет лазейку, проберется туда, где бьется упрямая жизнь человека.
Что же может быть слабостью этой бестии? Отец, Отец, почему ты не подскажешь, ты ведь победил ее, ты знаешь. Из-за тебя она обратила свой бессмертный взгляд на нас, из-за тебя потеряла столько сил, что не может избавиться от жалкого смертного одним ударом.
Но бог-творец молчал, слишком занятый своими великими делами, чтобы заметить беду сына.
Она не боится ни жизни, ни смерти, она не боится ни воды, ни огня, ни жара, ни холода. Что нужно ей от человеческого князя, зачем похитила его жену? Чего хотела этим добиться - неужели думает, будто тем самым досадит Отцу? Менее всего бога-творца заботит здравие женщины, о существовании которой он и не подозревает...
И вдруг Владислав понял.
Врагиня уже не равна богам. Победитель навсегда изгнал ее, и побежденная не помышляет о возвращении. Ощутив потерю, она давно смирилась. Начав со стремления отомстить, она оставила в прошлом саму себя - величайшую - и выбрала нового врага, как раз по силам. Но князь не стал легкой добычей, он сумел противостоять ударам, и Врагиня решила прекратить войну.
Владислав догадался: в тот день она пришла не разить - мириться. Вот только и в мире она желала властвовать, и над сердцем нового союзника. А князь не замечал красавицу, лишь на жену смотрел. И опоенный, в объятьях ее, только о жене помышлял.
Вот слабое место - оскорбленная женская гордость. Желала Врагиня, чтобы голову князь потерял от любви к ней, а он как от надоедливой мухи от нее отмахивается. Вот почему увезла Мелиору - не простила сопернице счастья.
Если и есть у Владислава шанс, то лишь один - обмануть. Не молчать: молчание его презрительное лишь снова оскорбляет, вопросы о жене гнев множат.
- Почему? - хрипло выдохнул он, едва разлепив спекшиеся, обожженные губы. - Зачем ты со злом пришла? Зачем дома разорять, ведь нечего нам с тобою делить, места на земле всем хватит.
- Место на земле? Зачем оно мне? - Врагиня говорила надменно, но холод могильный как будто замешкался, давая госпоже время поговорить с этим живым.
- Да неужто ж хорошо одной, красу и ласку за жестокостью прятать, всех ненавидеть, страх наводить?
- Что ты знаешь обо мне, человечишка? - она рассмеялась, но следить за Владиславом не перестала. Ой, не верит льстивым речам...
- Только то, что ночью было, - смело заявил князь, глядя прямо в глаза-омуты. - За то, чем одарила, любой смертный душу без оглядки отдаст, если не оставишь, не предашь. Мало тебе? Так нет больше у людей ничего.
Вздрогнула Врагиня, глаза прищурила:
- Не лги, храбрый князь, не прощу. Не смерть легкую подарю - вечные муки.
Видел Владислав, крепко задумалась красавица, совсем ненадолго ворожить перестала, а значит, есть у него несколько мгновений. Не убить, но... Метнулся к ней, но не удар нанес - схватил за косу, к себе притянул.
- Это я не прощу! Не человек тебе нужен - а страдания его. Украсть сердце и сбежать тайком, ночью, пусть несчастным калекой доживает-мается. Так?
Врагиня могла в этот момент расправиться с князем одним щелчком, потому что не защищался он: все силы свои, всю мощь Амулета направил на то, чтобы спрятать от нее ненависть, изобразить бешеной страстью. Смутить ее разум, заволочь пеленой, не дать догадаться о правде.
- Не нужен? Верни жену.
Врагиня колебалась, но не отстранялась. Хотелось ей, видно, верить, да не очень верилось. Как же еще убедить вздорную бабу, усыпить настороженность? Медленно, медленно стал Владислав сжимать ауру Отцовского Амулета, направляя ее меж ним и девкой в объятьях. Осторожно, незаметно туманила разум Врагини покорная воле владыки сущность неведомого камня. И вот уже затрепетали густые ресницы над глубокими омутами очей, вот полураскрылись влажные губы, потяжелело тело, свинцовой тяжестью опустившись на руки князя. Не было более пред ним Врага, была лишь жаждущая ласки женщина. Окутанная сладкой истомой, не видела она, как стихает ветер, и вокруг них двоих продолжается яростная битва. Как исчезает, утягивается назад в глубочайшие могилы, теряет способность разить мертвенный холод, лишенный магической поддержки хозяйки, пожираемый свирепствующим пламенем. Как выполнив свое предназначение, утихает огонь, возвращаясь к Владиславу и умножая его силы.
Лишь убедившись, что колдунья полностью утратила контроль над вызванными ее ворожбой стихиями, что оставила она рассудок на берегу реки страсти, отважился князь проникнуть в память Врагини. Тончайшими нитями жажды знания потянулся он в бездны бессмертного ее разума - и отпрянул в ужасе: столько невероятного, неизведанного, чуждого, нечеловеческого было в нем. Никогда ранее не приходилось Владиславу пробираться в душу могущественного волшебника, и растерялся бы он, убежал в страхе, если б не были нужные сведения так важны. Он искал всего одну логическую цепь, присущую только человеку: цепь ревности. Все же остальное, открывавшееся его магическому оку, он отбрасывал не вникая, хотя, возможно, спустя часы, дни или годы это стало бы спасением - но нет, времени было слишком мало.
Что произошло, он не понял. Только вдруг глаза Врагини широко распахнулись, тонкие руки оттолкнули от себя князя, вроде бы несильно - но он внезапно оказался шагах в десяти от нее.
- Лжец! Разбойник! Лиходей! - оглушительно закричала она, так что ветер поднялся от одного этого вопля. Одним рывком выдернула из своего разума связующие ее с Владиславом нити. - Никогда не увидишь свою жену!
Князь поморщился от боли, но более уже ничего сделать не успел.
Словно оскорбление разбудило все дремавшие силы колдуньи, а бешенство удесятерило их: удары посыпались на Владислава как частый дождик, только вот каждая капля этого дождя способна убить человека наповал. Были и огненные шары, и ледяные стрелы, были и шагающие скалы, и птицы со стальными когтями и клювами, были и разверзающиеся пропасти, и орды мертвецов, и еще что-то, что в вихре сражения князь даже не успевал разглядеть, почувствовать, осознать, он знал только то, что все это надо отразить. Счастьем его было то, что в необузданной своей ярости Врагиня начинала плести новое заклинание раньше, чем заканчивала предыдущее, и большая часть ударов получалась вялыми или промахивалась. Но и того, что достигало цели, с избытком хватило бы, чтобы уничтожить всю княжескую столицу вместе с дружиной.
Владислав чувствовал, что долго ему не продержаться. Да и не так уж сильно ему хотелось жить. Зачем, если последняя возможность вернуть Мелиору исчезла в смертоносном смерче, в который превратилась обезумевшая колдунья. Вот уже жало огромного шмеля оцарапало плечо, и князь едва успел заставить отравленную кровь выплеснуться из раны. Вот сгусток мрака метнулся к горлу, и был отброшен лишь в последнее мгновение. Но оставшийся там, где он коснулся кожи, ожог медленно, но верно расползался: тело начало тлеть само собой. Владислав упал на колени и зарычал от боли, нащупывая и мучительно отсекая пораженную плоть. Но в этот момент клыки еще какой-то твари вонзились в бок. Последним усилием он отпихнул тварь, но он понимал, что следующий удар будет последним.
И вдруг заклинания, что валились на князя со всех сторон, замерли. Владислав удивленно посмотрел на зависший в воздухе не далее двух вершков стальной диск, чье заостренное ребро непременно раскроило бы ему череп, не останови колдовской полет неведомая воля. За диском застыл целый лес змеиных тел, готовых к броску, а дальше - стая худых, голодных гиен.
Не понимая, почему Врагиня решила пощадить уже почти поверженного противника, Владислав поднялся на ноги. И понял, что колдунья не намеревалась щадить: она застыла тут же, среди порождений своего гнева. На покрасневшем от мучительного напряжения лице ее пылала гримаса еще большей ярости. Она старалась освободиться, но неизвестный спаситель князя не дал возможности.
Миг - и за ее спиной открылся темный, испещренный сребристыми бликами зев межпространства. Другой - и земное воплощение Врагини исчезло в нем. Алчная пасть поглотила пришелицу, чтобы швырнуть в пустоту. Туда, где самый могущественный колдун либо погибнет, либо проживет в безвестности остаток своего долгого, но не бесконечного существования.
- Нет! - закричал Владислав.
Но было поздно.
Ему не пришлось долго гадать, кто решил вмешаться в ход событий. Меж растворяющихся в воздухе, словно миражи, чудовищ, спокойно и величаво шел высокий, широкоплечий человек со слишком пронзительными глазами, чтобы они могли принадлежать смертному.
Князь рухнул на колени, не видя света за болью, застилающей взор.
- Нет, - повторил он шепотом, на чудо уже не надеясь.
- Ты не благодаришь? - бог-творец изогнул бровь. - Люди еще способны меня удивлять.
- Мелиора, - простонал Владислав. - Только она знала, где Мелиора.
- Ах да, твоя женщина, - кивнул Отец. - Жаль, но даже мне не удалось бы выведать, что с ней сталось. Если вершняитку разозлить, можно только отдалить от себя - больше нет способа с ней бороться. Но хватит об этом. Встань наконец.
Владислав почувствовал, как некая сила сама собой подняла его с колен. Он не спрашивал, кто такая вершняитка, его это уже не интересовало. И вовсе не хотел разговаривать с Отцом, ведь тот все равно бы не понял горя: одной смертной женщиной больше, одной меньше, - не все ли равно? Но и отмалчиваться было невозможно.
- Есть ли какой-нибудь способ узнать, где моя жена?
- Нет, - бог-творец недовольно поморщился. Ему было уже не интересно. - Для этого мне придется пару десятков лет собирать рассеянные частицы Эфира в поисках тех, что соприкасались с сущностью твоей жены в последнее мгновение перед перемещением. Это скучно, сложно, да и не понадобится тебе к тому времени, как результат будет получен. Так что послушай хоть раз моего совета: забудь. Возьми себе другую женщину и забудь.
Владиславу показалось, или в бесстрастном голосе Отца действительно на долю секунды прорезались отеческие нотки? Как бы там ни было, долго сочувствовать столь ничтожной беде он не мог.
- Идем, - велел сыну. - Ты князь.
Глава II
Хозяин заброшенного хутора
Электричка, лязгнув дверями и простужено свистнув, медленно покатила прочь от станции.
Наташа с наслаждением распрямила спину после двух с половиной часов сидения на жесткой неудобной скамье и огляделась. Поднятый проходящими вагонами озорной ветерок трепал подол юбки, шелестели ветки, показывая сизую изнанку листьев. Солнечный полдень обещал тепло.
Станция была старой, маленькой и почти безлюдной - только на другом конце платформы возилась приехавшая пожилая пара, пристраивала на спинах рюкзаки - вероятно, дачники.
Перрон вдоль изогнутой стальной колеи состоял из серо-зеленых от времени бетонных плит. За едва видным из-за разросшегося бурьяна ограждением сплошной стеной стояли буйные заросли цветущего шиповника и ежевики. В кустах торчал одинокий сарай с облупившейся краской, на котором красовались темные, засиженные птицами буквы: "ГАВРИЛОВО", а чуть ниже "КАССА".
Вот так глушь, подумала Наташа. Но тут же одернула себя: именно это ты и ожидала увидеть, не так ли? Раз потратила столько времени, чтобы приехать, нет смысла отступать. Расправив плечи, она подошла к кассе и заглянула в зарешеченное окошко.
- Здравствуйте.
В полумраке домика пожилая женщина в цветастом платке отложила вязание и нацепила очки в старомодной роговой оправе. Толстые стекла немедленно превратили блеклые старческие глаза в выпученные моргающие виноградины.
- Вам билет? - приветливо отозвалась кассирша. Она внимательно оглядела девушку с чересчур серьезным, юношески округлым лицом и забранными в "конский хвост" каштановыми волосами.
- Нет, у меня есть, спасибо. Подскажите, пожалуйста, как к хутору пройти.
- Это к Ситниковым? - улыбнулась та. Видимо, старушка скучала в одиночестве и обрадовалась минутному собеседнику. - Так прямо по тропке, куда все идут, за платформой направо. Всего-то ходу минут пятнадцать. Перед самой деревней и хутор их будет: большой такой желтый дом. В прошлом году выкрасили.
- Нет, - Наташа помотала головой. - Я другой хутор ищу.
- Это какой такой? - удивилась кассирша. Глаза-виноградины несколько раз подозрительно мигнули. - Больше нету здесь.
Наташа заволновалась:
- Ну как же? Недавно мужчина, молодой, в эти края приехал, хутор купил и один там живет.
- А-а... - на морщинистом лице отразилось живейшее любопытство. - А вы кто же ему будете?
- Родственница.
- А, ну да, ну да, - закивала старушка и снова улыбнулась. Дескать, знаем мы, какие родственницы к молодым мужчинам на хутора приезжают. - Ну тогда тоже по той тропке ступайте, только за перелеском колею увидите, где телеги проезжали, так шагайте по ней налево. За час доберетесь.
Ого, - мысленно присвистнула Наташа. Это сколько же я на дорогу потрачу? Час по городу, два с половиной на электричке. Да тут еще час, может, больше, ведь не знаю, куда идти. Пять часов. И еще неизвестно, как он встретит.
Вежливо поблагодарив словоохотливую кассиршу, она мужественно пошла в указанном направлении.
Если боишься неожиданностей, выбирай профессию парикмахера. Или бухгалтера. Или продавца. Но не журналиста.
Наташе было лет десять, когда мама привела ее на работу к знакомой - секретарю издательства популярной в то время газеты. Главного редактора не было на месте, а значит, тетя Лена могла чувствовать себя совершенно свободной. Что и делала. Подруги заболтались в "кофейной" комнате, а девочка устроилась за секретарским компьютером пострелять в бегающие шарики. Временами до нее доносился приглушенные голоса и звонкие смешки, изредка в приемную просовывались головы, но быстро исчезали, завидев Наташу.
Она успела несколько раз побить тети Ленин рекорд и почти заскучать, когда застекленная дверь со звоном распахнулась, и в помещение ворвался ураган. Он состоял из клубка разноцветных шарфов, юбок, копны рыжих локонов и десятка звякающих браслетов. Сердито стуча каблуками и помахивая черным портфелем, вихрь промчался к кабинету главреда:
- Нам нужно не меньше двух часов, Елена. Позаботьтесь, чтобы никто не помешал, - повелительно бросил шквал в сторону Наташи, которая испуганно спряталась за монитором. И не сразу сообразила, что у стихийного явления - писклявый женский голос.
Смерч исчез за обитыми кожей створками, но тут же выбежал обратно:
- А где Возницын?.. - требовательно начал он, но осекся.
Девочка осторожно выглянула из-за компьютера:
- У него встреча за городом. Вернется только завтра, - повторила она слова тети Лены.
Буря немного покружила по комнате, рассеянно смахивая шарфами бумаги со стола.
- Но, - протянула в крайней растерянности, - мне нужна колонка на первой или хотя бы второй странице. Это бомба! Возницын обгрызет ногти до самых пяток, если не пустит материал в завтрашний номер. Потому что послезавтра новость будет во всех газетах, кроме нашей...
Наташа поежилась от слова "бомба", но быстро поняла, что странная дама не приносила с собой ничего взрывоопасного. Разве что, статью.
- А вы, случайно, не Люся Марченко? - осторожно поинтересовалась она.
- Да! Ты меня знаешь? Читала? - журналистка приосанилась.
- Конечно, - согласилась Наташа. Не важно, что в жизни не брала в руки газет. Нельзя же обижать человека? - Смотрите, тут у тети Лены записка: "Оставить Люсе Марченко три тысячи знаков". И подпись такая, красивая.
- Покажи! - женщина вновь превратилась в вихрь и вырвала бумагу. - О! Ты моя спасительница! И не только моя, всей редакции, с Возницына причитается...
Что именно ей причитается, девочка не услышала: Марченко умчалась и голос ее затих в глубине длинного коридора.
Может, на этом история бы и закончилась, но через несколько дней удивительная особа дала о себе знать. И крайне настойчиво.
- Ребенок, который читает мои материалы и так здорово соображает, достоин быть журналистом! - безапелляционно заявила она, вторгшись в дом. На этот раз на Марченко не было шарфов, зато болталась связка бус яркой африканской раскраски. - Так что я беру тебя под свое покровительство. Что здесь? Физика? Откладываем. Химию тоже. Это у нас будут только оценки, если нужно - всегда можно заглянуть в библиотеку. А вот русский язык - поближе. И литературу. Тут уж будь любезна! Потом и кровью. Школьного курса мало, конечно... Найду тебе репетиторов. Но не дай бог узнаю, что где-то оценки ниже пятерок! Со мной лучше не связываться, ясно?
Наташе оставалось только кивать. Она уже догадывалась, что остановить напор этого цунами невозможно.
Пришлось заниматься.
А осознание важного пришло, как всегда, неожиданно. Однажды учительница с изумлением и восторгом прочла ее сочинение всему классу как образец отличной работы, а пятерка в тетради оказалась украшена тремя плюсами.
Вот тогда-то Наташа внезапно поняла, чего хочет в жизни.
Вникать в суть вещей и событий. Иметь свое мнение, отличное от голых "понравилось" или "не понравилось". Извлекать на свет тайны, на которые другие не обращают внимания. Смело пробовать свои силы, вызывать волну критики или даже агрессии - лишь бы не равнодушия - спорить и побеждать. А проиграв - зализывать раны и бросаться в новое начинание.
Она хотела быть журналистом. Настоящим.
Ее не привлекала перспектива посиживать в редакции, кропать статьи о постройке новых школ, субботниках или съездах пенсионеров. И не интересовала шуршащая "благодарность" за то, чтобы проталкивать в газету рекламные заметки о кремах, экстрасенсах и средствах для похудения.
Наташа мечтала стать корреспондентом и делать сенсационные репортажи. Одни из тех, которыми люди зачитываются в метро, пропуская свою остановку, обсуждают на работе, забыв о квартальном отчете, спорят дома, размахивая ложками над остывающим супом. О которых пишут хвалебные или разгромные статьи, кричат с телеэкранов, требуют опровержения, но и - может быть - дают премии...
Люся Марченко продолжала оказывать покровительство. С ее помощью девушка поступила на желанный факультет. Увы, без связей туда было не пробраться: слишком много желающих нести свое слово миру... или детей тех, кто уже его успешно несет.
Результат учебы - жесткая синяя обложка с бланками, в которых написано имя. Не чье-нибудь! Ее имя. Такая маленькая вещица - а как много значит, и как много в ее обретение вложено труда...
Марченко, теперь уже главному редактору газеты, не составляло труда взять Наташу в штат, но та вдруг заупрямилась. Опека старшей подруги хороша для ребенка, считала она. Но не выйдя из-под опеки самостоятельности не обретешь. Поэтому последнее, что для ее будущего сделала Люся - это, раздувая ноздри от обиды, набрала номер знакомого из хорошего еженедельного журнала.
И вот - первое рабочее место.
Несложные, неоднообразные, спокойные будни: требовалось писать по одной небольшой статье в неделю, иногда - по две. Перечень тем ограничен, обговорен, согласован, объем утвержден. На ней можно легко и ненавязчиво просидеть всю жизнь, получая свою зарплату и не слишком напрягаясь. Как многие сотрудники и делали.
Но были и другие - те, кто, поговорив по мобильному телефону, внезапно срывались с места и мчались куда-то, а вернувшись, надолго запирались в кабинете с редактором. Носили под мышками пухлые папки, полные фотографий, записок, распечаток, днями не вылезали из-за компьютера, и в это время к ним нельзя было даже подойти. И вот в очередном номере появлялась огромная статья на целый разворот. И все читали ее, обсуждали, качали головами: да-а!
Такие, как Люся Марченко.
Наташа завидовала. Не тому, как писали репортеры, она была уверена, что способна делать статьи не хуже. А, может, и лучше. Завидовала она тому нюху, с которым эти люди обнаруживали новость - и вот, готов материал. Ей самой, так же как и коллегам из отдела, темы предлагал редактор. Но темы эти были тем, что уже отфильтровали другие, поименитее, и отбросили как недостойное высочайшего внимания.
Наташа слишком хорошо понимала, что ждать признания можно всю жизнь. Двадцатидвухлетней девчонке, только-только после института, никто не позволит разрабатывать действительно важные вопросы. Но и среди репортеров со стажем лишь единицы способны создать яркий материал. А все остальные - гужевые лошадки, что заполняют пустоты страниц посредственными текстами и смиряются с тем, что закрыв журнал, читатель их имен не вспомнит.
Сенсации и даже просто интересные факты никто не отдаст соседу: хочешь быть знаменитым, действуй сам. Поэтому у журналиста всегда должны быть свежие идеи.
Наташа полагала, что кое-какие идеи у нее уже есть. И одну она решила реализовать.
"Я ничего не теряю, - рассуждала девушка, шагая по лесной тропинке. - Первая самостоятельная вылазка - только проба сил. Прежде, чем браться за что-то серьезное, нужно знать, на что способна. Во-первых, необходимо проверить свое умение добывать информацию. А во-вторых, в моей "тренировочной" задумке может оказаться что-то стоящее - первый шаг к завоеванию репутации".
Пройдя насквозь небольшую рощицу, она действительно обнаружила некое подобие проселка. Прогулка обещала быть приятной. А что, собственно, еще может быть надо для радостного настроения юному и полному жизни существу: яркое солнце, весело пробивающееся сквозь ажурную листву, легкая прохлада после духоты электрички, интересное дело впереди и никаких проблем за плечами. Наташа улыбнулась, глубоко вдыхая свежий воздух, и уверенно зашагала по колее.
Но все же, так уж она была устроена, некоторые сомнения вмешивались в воодушевленные мысли. Наташа желала быть журналисткой, но еще не была ею в полном смысле: она еще не обладала в достаточной мере той самоуверенностью и бесцеремонностью, без которых невозможна успешная карьера репортера. И хорошо понимала это.
Она постаралась еще раз припомнить и обдумать все, что известно.
С неделю назад Наташа выбралась в соседнее кафе пообедать и встретила знакомую, одноклассницу. В школе они были едва ли не лучшими подругами, но потом разошлись в разные стороны: Наташа мечтала об институте, Таня, не особенно надеясь на свои силы, отправилась в торговый колледж. Какое-то время перезванивались, изредка встречались. Но с каждым разом ощущали, что все больше отдаляются сферы их интересов - и вот уже года четыре не виделись вовсе.
Увидав Таню, одну за столиком, девушка ужасно обрадовалась.
- Привет!
На лице давней подруги расцвела такая же улыбка, и, забыв об обеде, девушки принялись с удовольствием болтать: о работе, об общих знакомых, о личной жизни, о последних увлечениях, - словом, как обычно это бывает у девушек. И, конечно, больше всего интересующий вопрос:
- Замуж собираешься?
- Нет пока, - Наташа со смехом даже замахала руками, словно отгоняя от себя мысли о замужестве. - Это когда-нибудь, лет через... даже не знаю. Сначала хочу хоть чего-то добиться в этой жизни.
Она замолчала, уловив то самое выражение, которое всегда появлялось на Танином лице, когда подруга начинала вслух мечтать о будущей карьере. Непонимание, неприятие - и потому скука.
Юная журналистка подумала, что именно планы на будущее отдалили их друг от друга. Таня не испытывала стремлений к бурной, насыщенной жизни и не желала разделять с подругой ее восторг. А ту страшно обижало невнимание и равнодушие к самым важным, сокровенным мечтам.
Наташа улыбнулась, и продолжила разговор в том духе, который был Тане ближе.
- А ты разве еще не замужем? Я слышала, у тебя большой роман.
Однако и эта тема не заставила разгладиться складки на Танином лбу.
- Нет, еще ничего не решено, - неопределенно ответила та.
Наташа понимала, что это личное: наверное, не все так просто, и, наверное, подруге неловко говорить. Но по старой ли, детской привычке к откровенности, а может из-за начавшего складываться стремления выведывать тайны - она не отставала, пока, вспыхнув, Таня не выложила все. И, уже начав говорить, не в силах была остановиться. Словно долго прятала в себе эмоции, молчала, а тут прорвало. Не это удивительно, так часто случается.
Удивительным стал Танин рассказ.
С одной стороны все просто: после двух лет вместе два человека расстались. Печально, но не редкость. Вот только поводы встречаются разные. Бывает, надоели друг другу, поссорились. Измена, новое увлечение, даже работа, которая стала важнее отношений - всякое случается.
Но о такой причине Наташе еще слышать не приходилось.
Все было прекрасно до самого последнего дня. Того самого, когда Танин жених, проводив ее после кино, домой не вернулся. Встревоженные родители Павла - так его зовут - позвонили в пятом часу утра. Мол, понимаем, дело молодое, но надо бы совесть иметь, хотя бы набрать номер и предупредить... Удивленная Таня не стала пугаться: может, опоздал на последний троллейбус. Деньги все растратили еще вечером, и парню пришлось идти через полгорода пешком. Мобильный "вне зоны доступа" - так мог разрядиться, что тут удивительного.
Однако когда Паша не явился домой ни к семи, ни к десяти утра, ожидание стало тягостным. По очереди обзванивали больницы, морги, милицейские участки, даже вытрезвители. Находящаяся в полуобмороке мать и хмурый отчим несколько раз ездили в морг опознавать трупы высоких темноволосых мужчин от двадцати до тридцати лет без особых примет...
Павел будто провалился сквозь землю.
В положенные сроки, через трое суток объявили в розыск. Принимавший заявление следователь не пытался обнадежить - уж больно редко в таких случаях человека действительно можно найти.
Однако этот случай стал исключением из правил. Через два с небольшим месяца Павел явился домой.
Он выглядел исхудавшим, загоревшим несмотря на октябрь месяц, был одет в жуткую грязную дерюгу, напоминавшую домотканую мешковину, и голоден как зверь. И отказался объяснять, где был все это время. Просто заявил, что все забыл.
Да, отшибло память. Как? Откуда мне знать! Прекрасно помню всю предыдущую жизнь до того злосчастного дня, когда ходил с Татьяной в кино. А с тех пор до настоящего момента - полная пустота.
Таня сразу же приехала: с одной стороны обрадованная, а с другой - здорово рассерженная. Но в ответ на упреки Павел не стал ни оправдываться, ни просить прощения. Впервые за все время знакомства они поссорились до скандала. Таня ушла, хлопнув дверью, но он не побежал за ней и не стал позвонить.
Напуганная провалами в памяти сына, мать настояла на обследовании. Но врач не нашел никаких физических причин, которые могли бы привести к амнезии.
Встал вопрос: действительно ли Павел испытал потрясение, которое, как выразился доктор, нарушило деятельность мозга? Или мнимая потеря памяти - только способ о чем-то умолчать? Таня склонялась ко второму.
Вскоре и амнезия отошла на второй план. В Павле проявились новые странности. Сразу по возвращении он первым делом нарядился во все черное. Это не так уж странно, если не вдаваться в крайности. Однако Паша, не мудрствуя лукаво, отправился в магазин и принес домой кипу новой одежды исключительно черного цвета. Черными были даже трусы, майки и носки. Надевать что-нибудь другого цвета он отказался наотрез.
Следом он продал машину, на которую копил четыре года, откладывая зарплату, подрабатывая по выходным и по вечерам. А надо было видеть сопровождавший покупку триумф! И ведь всего за три месяца до своего исчезновения.
Вооружившись газетой "Недвижимость", Павел отыскал несколько предложений о домах в мелких деревеньках. Несколько дней мотался по пригородным автобусам и электропоездам. И наконец, потратил все вырученные деньги на заброшенный хутор при Богом забытом местечке Гаврилово.
Как и следовало ожидать, поведать родным и друзьям о мотивах своих поступков, он не захотел.
После этого Павел недолго прожил в родительском доме, и только чтобы уволиться с работы. Твердо отклонив мольбы родителей, тепло, но без страсти попрощавшись с раскаявшейся Татьяной, он собрал небольшую сумку черных вещей и переехал на хутор.
- Наверняка что-то произошло, - говорила Таня, кривя губы при воспоминании об унизительной сцене расставания. Она просила, плакала, кричала, словно обращалась к стенке... - Я уверена, что у него съехала крыша. Какой нормальный человек уедет из города в глушь чтобы жить в одиночестве посреди леса в старой развалине с дырявыми стенами и крысами в подвале?