Рукопись этого рассказа прислал мне в Израиль Юрий Абраменко, челябинский мой знакомый, прозаик и журналист, ныне покойный. Это было несколько лет тому назад, и он, видимо, не надеялся этот рассказ опубликовать в России . Я поместил его на литературном сайте, который вскорости приказал долго жить. Рукопись затерялась среди бумаг, но недавно, их перебирая, я отыскал её. Для меня, челябинца бывшего, особо интересна топонимика города конца 20-х годов и множество примет того, давнего времени.
Лев Бондаревский
Лёшка Август учился в неполной средней школе на улице Свободы, бывшей Ключевской. Вторая смена занятий кончалась поздно вечером. Бренчал медный колокольчик, и классы пустели. Коридоры на двух этажах полнились топотом и криками : ученики спешили на свободу.
В декабре на большой перемене Лёшка позвал парней с Исетской улицы, ныне имени К. Маркса, встречать возчика Латыпова, который возит утиль со склада Гортопа, что за Алым полем, местом народных гуляний. Лёшка Август говорил, что в утиле бывают мировецкие книги, которые возчик отдаст за копейки. Парни согласились, но Вася Уткин занемог и отправился домой. Скворцова и Лекомцева нарядили пилить дрова в школьном сарае, и с Лёшкой пошёл Боря Фрадкин, компанейский парнишка, среднего роста, но выносливый.
Боря носил перешитую командирскую шинель старшего брата, и мороз его, в общем, не страшил. Август, длинный, тощий, был одет в короткий кожушок, и за квартал от школы холод проорал Лёшку. Он, однако, бодрился, махал руками, рассказывал, что в китайской Красной армии бойцы на привалах кипятят воду в котлах, чтобы мыться кипятком и пить горячий чай для понижения температуры тела. Лёшка много знал, потому что читал книги, которые собирал и переплетал его отец. Он приносил в класс книги по истории техники, справочники, приключения и фантастику.
Над домами Исетской улицы стояли отвесные столбы печного дыма. В конце улицы виднелись залитые электрическим светом порталы Восточной подстанции Челябинской ГРЭС. Лёшка и Борис пришли к дому доктора Сурьянинова. Над крыльцом этого четырёхоконного дома висел фонарь, свет которого ложился на дорогу и был виден издали ночному путнику. На Исетской было тихо, даже собаки не лаяли. Только приближался, растягивался тонкий скрип, будто железом вели по стеклу. Это полозья розвальней царапали заледенелую дорогу. В морозной дымке низенькая лошадёнка Латыпова казалась пожарным битюгом. Возчик шагал рядом, наступал на полы тулупа, спотыкался и ругался по -русски. Лёшка замаячил поднятой рукой, потёр варежкой задубевшие губы, заступил дорогу Латыпову.
-Здорово, товарищ Латыпов! На улице живой души нет, давай, товарищ, товар, а имеем трёшницу.
Возчик остановил лошадёнку, стал распутывать верёвки. Затрещала мёрзлая рогожа, под которой были навалом брошены книги, журналы, бумаги, связанные шпагатом, присыпанные опилками, крошевом льда, глины. Книги, казалось, затаились, точно зверушки, почуявшие беду.
-Боря! - радовался Лёшка, - тут Некрасов, Байрон! На вот широкий мешок, крапивный, буду подавать, а ты не бросай. Опускай чтобы не рассыпались. Держи "Севастопольские рассказы",- Лёшка шарил в розвальнях, копал и подавал книги Борису. - А вот Саша Чёрный, вот Куприн, опять Некрасов!
-Лёха, погоди! Тут чужой попался, духовная книга, и с крестом.
- Да нет, Боря, то исторический роман, "Крестоносцы".
- Лёха, а вот точняк духовная. Смотри, колокольня!
-Опять, Боря, нет, То Мельников, добрый писатель.
Иней отбелил воротник кожуха Августа, брови заиндевели, но Лёшка, похоже, забыл про мороз. Топал вокруг розвальней, ложился на книги.
- Ты опять много берёшь, - осерчал Латыпов, зачем так много! Это книга буржуй писал. Не работал, контра, писал!
Лошадёнка услышала возчика, дёрнула розвальни. Латыпов натянул вожжи, захрипел : -Тпру, дохлятина. Такой книга суд велел хлебозавод таскать. Печка топить велел.
-Книги горят к беде, - вспылил Лёшка, - к большой беде!
- Бяде, бяде!, -Латыпов запахнул тулуп.-Одна трёшница мало. Надо другой деньга платить.
Он потянул вожжи, лошадёнка пошла.
Всходила оранжевая луна с белыми ушами. Были слышны гудки паровозов, стук вагонных колёс по рельсам. Такое бывало в крутые морозы. Когда птицы на лету замерзали. Лёшка и Борис тащили мешок волоком. Бросали его, чтобы руки погреть. Августы жили от Сурьяниновых рукой подать, занимали половину брусчатого дома, выделенного отцу Лёшки, электромонтажнику, командированному на строительство ЧГРЭС минскими энергетиками.
Двери парням открыла Ида Петровна, Лёшкина мама, высокая, рыжая, в красном стежёном капоте Велела мешок бросить в сенях и шагать в дом, скинуть там мёрзлые валенки, надеть войлочные чуни. В большой натопленной комнате пахло столярным клеем и табаком. Лёшкин отец, Ефим Фомич, огромного роста, коренастый с ленинской плешью, курил трубку. Он сказал, чтобы Лёшка и Борис протёрли спиртом подмороженные физиономии. Ента, чернявая младшая сестра Лёшки, поставила на стол эмалированный таз с пирожками, миску с мёдом и крынку с топлёным молоком.
-Кали ласка, - пригласила Ента Бориса ужинать, брата походя шлёпнула по стриженому затылку.
Борис согревался и рассматривал книги на дощатых полках, переплетённые и не переплетённые ещё. Возле стены на верстаке был резак для бумаги, винтовой пресс для переплётных работ. В ящике под верстаком чурки и курительные трубки, резанные из чурок. На стенах комнаты были картины, написанные маслом на фанере. Всё больше это были солнечные пейзажи. Ида Петровна вышла к столу в тёмном строгом платье с брошкой. Такой, наверное, её видят студенты пединститута, где Ида Петровна преподаёт древнюю историю.
-Мальчики, а вы - молодцы!- громко отчётливо похвалила она сына и Бориса, - да, молодцы, хотя ваши приобретения я только мельком посмотрела.
Ида Петровна примолкла, стало не до разговоров. Пирожки с рисом и мясом были сочными, горячий чай - густым и сладким, однако немного погодя мама Лешки продолжила свою мысль : -Ищите и находите, мальчики! Библиотека института ещё пока небогата. Плутарха в институте нет и в городе тоже нет.
"Жизнеописания" есть только у меня, и студенты его у меня берут. Лёшка, расскажи, где ты нашёл Плутарха?
Польщённый Лёнька взял с полки солидный том- "кирпич". Переплёт был оклеен плотной лощёной бумагой с цветными пятнами, похожими на морскую гальку.
-Ещё прошлым летом в Гортопе держали только ночную охрану, - рассказал Лёнька, - Днём ходи по развалам кто хочешь, пожалуйста! Тогда, помните, я нашёл "Оливера Твиста", "Гаргантюа", которого Ента зачитала, помните?
-Во! Опять Ента! Чуть что - опять Ента!
Она взяла чайник и ушла на кухню. Ефим Фомич стряхнул с синей спецовочной куртки табачный пепел и попросил внимания:
- Если серьёзно, так я вам скажу, что судейские приговаривают не конкретные книги контриков, а их библиотеки. Ну всё, что есть в книжных шкафах у купца, офицера, дворянчика. А в шкафах могут быть и сочинения классиков, труды по истории, нужные студентам, ну и народу.
Он пожал плечами, набил трубку. - Надо спросить интеллигенцию, -вздохнул он, - почему пединститут не согласует этот вопрос с судейскими? Или не знают, что суд пускает на распыл?
-Так, Боря, как ты пойдёшь домой? Мороз! Паровозы вон гудят под окнами. Может, постелить тебе рядом с Лёшей?
Борис сказал, что побежит, такие морозы привычны. И добежал, конечно . Дома на кухне вода в вёдрах покрылась ледком.
Надо сказать, что зимы в конце двадцатых годов прошлого столетия были отменно суровыми. В школе старшеклассники дежурили ночами: топили печи, но днём в классах был виден парок от дыхания. В конце ноября простыл и слёг учитель литературы, интеллигентный старикан из бывших. Он носил пимы, ватные брюки и холщёвую толстовку при галстуке. Часы литературы взяла Нина Яковлевна, математичка, выпускница физмата пединститута. Ростом малышка, но стройная, лыжница, носила узкую суконную юбчонку, свитер крупной вязки и на нём значок "Ворошиловский стрелок".
Нина Яковлевна по школе не ходила, а бегала в белых подшитых бурках. В класс врывалась, забывая поздороваться, сразу стучала мелом по доске. Потом, изобразив условия задачи или теоремы, улыбалась ученикам, подмигивала. И ждала желающих самостоятельно справиться с заданием. Математичка при каждом удобном случае напоминала классу, что ЧГРЭС в срок даст промышленный ток. Тогда поднимутся корпуса заводов и не будет безработицы. Она внушала ученикам, что в самом ближайшем будущем точные науки должны будут понимать не только инженеры, но и все квалифицированные рабочие.
- Вы, ребята, можете знать, почему Анна Каренина бросилась под паровоз, а можете и не знать. Это знание не влияет на индустриализацию страны и социалистическое строительство!- вещала математичка, - в наше -то время как нужно высшее образование, но сами знаете, что оно не для всех. А вот иметь заработок должны все. Поэтому не отрывайтесь от рабочего класса, гегемона и базы нашего государства.
Парни с К.Маркса ( если по-новому) в амбарушке Фрадкина выгородили место для слесарных и столярных работ. Провели электричество, стали паять, лудить посуду, чинить замки, примуса, даже велосипеды. Лёшка Август принёс " Занимательную астрономию", где были схемы, чертежи, советы, и парни собрали телескоп, чтобы искать на небе Марс. Собрали они и фотоаппарат, стали делать приличные фотографии.
ЧГРЭС дал промышленный ток По городу пошли трамваи. Августы получили квартиру в посёлке энергетиков. Лёшка уехал учиться в Минск. Борис поступил в энерготехникум.
Пуск ЧГРЭСа так или иначе повлиял на жизнь каждого челябинца. Борис окончил техникум и поступил в литейку Челябинского тракторного завода, более года он обслуживал электроплавильные печи. Заводские кадровики послали его учиться в Уральский политехнический институт. Проблем с учёбой не было, Фрадкин не сомневался, что будет иметь диплом с отличием и звание инженера - энергетика. Однако началась война с фашистами. Борис отказался от брони, которая позволяла старшекурсникам завершить учёбу, он решил, что защитит диплом после победы над нацистами. После командирских курсов в танковом полку он под Ленинградом командовал разведвзводом КВ (Клим Ворошилов). В начале сентября тяжёлые танки его взвода встретили колонну чехословацких танков с немецкими крестами на броне. Четыре машины гитлеровцев были подбиты и сгорели, остальные отступили к своим батареям. В этом бою Борис был тяжело ранен и отправлен в медсанбат. На другой день его перевели в полевой госпиталь, а ночью эвакуировали на Большую землю. Санитарный поезд доставил ленинградцев в Кировскую область, на узловую станцию, где в здании средней школы был развёрнут тыловой госпиталь.
Палаты были просторными, потолки высокими, окна большими. Врачи госпиталя прибыли из Ленинграда и Перми ( тогда Молотова). Опытные специалисты наладили лечение, уход и сносное питание. Особое внимание обращали на моральное состояние, настроение бойцов и командиров. Каждый вечер в палаты приносили почту. Полная медсестра, в белом широком халате похожая на облако, вручала письма лежачим, беседовала с ними. Приходили мальчишки и девчонки школьного возраста, они читали раненым письма, писали ответы, читали свежие газеты и книги, которые приносили из дома. Борис обратил внимание, что переплёты книг были затёртыми.
Отец писал Борису часто короткие письма о самом главном. Всё было интересно Борису. Недавно отец стал уполномоченным по приёму вторцветмета на ЧТЗ. Старший брат на Амуре командовал артиллерией укрепрайона. Квартиру отца уплотнили, в одну из комнат вселили инженера Венцеля из Харькова с семьёй. Из писем отца Борис знал, что все парни с Исетской и К.Маркса воюют. Вася Уткин служит в АЛД, Толя Скворцов - фронтовой связист. А вот Гена Лекомцев погиб в Керчи. Отец тревожился, что от Августов нет известий, а книги, которые они дарили Борису, читает старая мама инженера Венцеля.
В феврале потеплело, но забуранило. Это затруднило подвоз продуктов в госпиталь из города Котельничи. В марте светило солнце и падала капель. Борис впервые надел шинель, взял костыли и заставил себя выйти на крыльцо. Ветерок приносил запахи талого снега, тёплой коры деревьев. Борис закрыл глаза, голова закружилась, точно отведал хмельного.. Почти неделю он на крыльце дышал воздухом, слушал пение птиц и шум станции. Потом осмелился сойти на аллею школьного сада. Дня через два он уже добрался до садовой беседки, где в одиночестве читал газеты полковник Бруслевский, командир понтонно- мостовой бригады. В госпитале знали, что командование округа, учитывая, что он воевал в гражданскую, а теперь залечивает очередное ранение, решило оставить Бруслевского преподавателем в военном училище. Однако полковник заявил, что фашисты загубили всех его родных и близких, и потому он не может ожидать Победу в тылу, но собирается в действующую армию.
Полковник надел папаху, прикрыв седые кудри, пододвинул к себе газеты и предложил Борису посидеть на скамье радом с собой.
-Лейтенант, шкандыбаешь уже, получается, но передохни!
Борис ежедневно выбирался в школьный сад и шкандыбал. Ноги его, перебитые осколками, жгло и ломило, но это была уходящая боль, непременная при заживлении ран. Неделей позже Борис оставил костыли, опирался только на трость. Как-то под вечер, когда ходячие раненые собирались на ужин, Бруслевский в одиночестве читал в беседке солидную книгу. Он держал этот "кирпич" перед глазами обеими руками. Борис из вежливости спросил, что читает полковник почти в сумерках.
- А я не читаю, - ответил Бруслевский, - я молюсь. Эти Сидур, еврейский молитвенник. Он положил книгу на колени страницами вниз. Переплёт книги был оклеен плотной бумаг в цветных пятнах, похожих на морскую гальку.
Борис был взволнован, даже перестал чувствовать жжение в побитых ногах, он увидел то, что можно было назвать вестью от Августов. Это было несомненно, хотя Августы жили в Минске, когда началась война.
-Причём тут Августы?- возразил ему полковник.- Сидур привезла из Перми наша зубная врачиха, набожная женщина. Поскольку я отбываю на фронт, она стала осматривать мои зубы, как положено.. Осмотрела, и предложила мне Сидур, чтобы я сутки читал Шахарит, Милху, вечернюю Маарив. Рая Мироновна верит, что молитвы оберегут меня от огня неприятеля. Подержи Сидур, лейтенант. - Бруслевский передал книгу Борису, достал папиросу и небольшую трофейную зажигалку.
-Так вот, лейтенант, - Бруслевский взял Бориса за локоть, - мальцом я ходил с дедом в синагогу топить печи. Бывало, ночами спал на тёплом полу бимы. Тебе, комсомольцу, не понять, но молитвы читать мне волнительно и приятно. Они точно память детства. Жизнь-то с молитвой начиналась.
На станцию ворвался тяжеловесный состав с военной техникой. Грохот, лязг, гудки мощного "ФД" прервали беседу. Состав казался бесконечным, шум растягивался, но постепенно стал удаляться. Полковник держал Бориса за локоть, морщил лоб и размышлял: - Августы - таковая фамилия, так что с того? В Молодечно, в Кревах, в Сморгони, где была оседлость, таких не встречал...В Минске - почему нет? Там могли быть, но я с такими не служил.
Борис открыл молитвенник на последней странице, где оказался нарисованный тушью в левом верхнем углу муравей.
-Муравей, товарищ полковник, отметина Августов. Они искали, собирали книги, обречённые на гибель, приводили их в порядок, переплетали. Вот и этот молитвенник...Для души только, себе в охоту.
Бруслевский взял у Бориса молитвенник, подержал, погладил, поглядел на муравья, отстраняясь, немного лукаво, но говорить стал серьёзно и с достоинством:
- Знаешь, лейтенант, евреи всегда берегли книги. Если пожар, погром или опять война- прежде всего спасали книги. Потом уже хлеб, добро, ну и самих себя. Ну а твои Августы - только конкретное подтверждение того, что нашему народу присуще.
Мимо станции следовал санитарный поезд. Зелёные пассажирские вагоны с красными крестами на них. Тонко гудел паровоз "ОВ" (овечка), словно посвистывал. Полковник Бруслевский и Борис переглянулись, понимая, что в госпиталь привезли пополнение. Стало быть, раненым, которые сами ходят, говорят и размышляют, надо возвращаться в строй.