Надеюсь, вы догадались, что речь пойдет не о рождении маленькой особи женского пола рода человеческого или о начале гражданской войны. Итак, служба в армии ушла в прошлое, но еще много раз она приходила ко мне во сне. Каждый раз это были новые командиры, другие, незнакомые лица солдат, одинаковым было только мое отношение к вновь начатой службе: возмущение тем, что я уже отслужил свой срок и желание доказать командованию, что меня снова забирать в армию не имели права. Интересно, что каждый подобный сон мною во сне нумеровался, и я доказывал очередное неправомерное действие с присвоенным ему следующим по порядку номером.
Я встретил жену с сыном в Новосибирске. Она должна была уволиться со своего прежнего места работы. На следующий после прилета день, оставив меня с двухмесячным сыночком вдвоем, она пол дня пробыла в бегах по переставшему быть своим почтовому ящику (так назывались в то время все секретные предприятия и организации, связанные с разработкой оборонных военных тематик). За время её отсутствия маленький Андрейка выспался и устроил мне "веселенькую жизнь". Я менял ему бесконечно мокрые пеленки, бегал с ним по комнате, по коридору, по двору, совал соску, которую он тут же выплевывал. Ничего не помогало: он орал без остановки. И тут до меня дошло: ребенок хочет есть, надо дать ему что-нибудь вкусненькое. Не найдя ничего лучше, я взял сгущенное молоко, развел его в теплой водичке, налил в детскую бутылочку и дал попробовать. Человечек замолк, выпил граммов сто болтушки и спокойно уснул. Измученный я прилег рядышком на кровать и почти уснул, но тут пришла жена. Увидев в бутылочке остатки мутной белой жидкости, она с тревогой спросила чем я кормил ребенка. Думая, что совершил небольшое, но нужное открытие, я не без гордости поведал об остатках содержимого и о том, с каким удовольствием Андрейка выдул приготовленный раствор. По мере моего рассказа лицо жены приобретало все более и более трагическое выражение: "Что ты наделал, ты же так угробишь сыночка, которого я родила в таких адских муках. Он же целый месяц температурил, его лечили антибиотиками, он едва выжил". Откуда мне было знать все подробности рождения первенца и чем можно, и чем нельзя кормить младенца. Кое-как мне удалось предотвратить истерику совершенно обескураженной несчастной жены. Слава провидению, никаких отрицательных последствий моя инициатива с революционным методом кормления маленьких детишек, не имела, за исключением того, что Андрейка, выспавшись, не сразу согласился с заменой сгущенки несладким материнским молоком
Еще через день, попрощавшись с гостеприимной "вороньей слободкой" (так называли девушки Раиной общежитской квартиры место своего обитания), с небольшим количеством домашней утвари и пищевых припасов для сыночка мы улетели в град Челябинск, где, как выяснилось вскоре, нас, кроме отца моего никто и не ждал. Обед, устроенный в честь моего возвращения со службы был весьма скромным, если не сказать честнее, скупым. На лице новой жены отца Ангелины только раз промелькнуло подобие улыбки, когда она взглянула на нашего Андрейку. Будущее не обещало быть безоблачным и радостным. Собственно ничего другого я и не предполагал увидеть и почувствовать: ведь нас встречала не мать, а так называемая мачеха и нам отдавалась в пользование часть квартиры: комната правда самая маленькая, но не проходная и достаточно теплая. В этой комнатке площадью 14 метров мы и прожили до смерти отца. В ней помещались не только мы с сыном, но и нянька сына Якимовна, которая несмотря на малограмотность и внушительные размеры была человеком кротким, добрым, аккуратным и выдержанным. Платили мы ей сущие копейки 25 рублей плюс пансион. Общая сумма нашего с Раечкой заработка составляла 180 рублей, но нам хватало: молоко, хлеб, крупы стоили буквально копейки, мясо - 1р.90к., колбаса от 2 до 4 р., водка 2р.12к.- 0,5 л., вино от 90к. до 1р.50к., квартплата вместе с коммунальными услугами была чисто условной.
Поскольку меня восстановили в число студентов УПИ, а жить предстояло в Челябинске, мне необходим был перевод в Челябинский политехнический, чем я и занялся после возвращения со службы в армии. Прежде всего я посетил декана вечернего отделения ЧПИ и, получив его принципиальное согласие на перевод из УПИ в обмен на то, что я приведу свою физиономию в соответствие с его представлением об облике студента. Ему не нравился мой внешний вид: абсолютно лысый блестящий череп и большущие "буденовские" усы. В таком виде я и отправился в Свердловск. Прежде всего, я посетил своего товарища по группе Новикова Леонида, который, открыв дверь и увидев перед собой почти пугало, спросил: "А вы к кому, любезный?" Применение последнего обычно не входящего в его лексикон слова, говорило о крайнем удивлении и растерянности. Я стоял и молча, с улыбкой, смотрел на него. Наконец после полуминутного оцепенения он пришел в себя, на лице его засияла радостная улыбка: "Артурка, чертила, ну, проходи!" После визита к Леониду я решил не дразнить гусей и сбрил усы. На следующий день я сходил в УПИ, где мне с большим удовольствием подписали документы на перевод в ЧПИ. Особое удовольствие получил от этого акта, по-моему, директор УПИ профессор Сиунов, выйдя от него с моим подписанным заявлением, секретарша аж светилась от удовольствия: наконец то избавились от неугодного и неудобного студента, из-за которого пришлось, по непроверенным слухам, тов. Сиунову даже прервать свой заграничный визит.
Теперь мне необходимо было устроиться на работу. Почитав объявления в газетах, я направил свои стопы в научно-исследовательский проектно-технологический институт автомобильного машиностроения НИПТИАМАШ, куда в лабораторию ультразвука, возглавляемую К.Т.Н. Боруном, требовался лаборант. После беседы с завлабом и получив добро на прием, я оставил заявление на имя директора института Андропова. Звоню через два дня. Подписи на моем заявлении нет. Звоню через неделю. Секретарь говорит, что директор вентилирует этот вопрос в райкоме партии. Забираю заявление и иду на ЧТЗ, откуда меня выперли в начале 1957 года. Сменивший Попова, новый начальник бюро ИТР по фамилии Кудрявцев, вполне доброжелательно дал мне список вакансий. Я выбрал отдел главного технолога, а в составе его бюро автоматических линий и группу электроавтоматики. И вот я - конструктор этой вышеназванной группы. Состав группы не велик: начальник Валентин Михайлович Леканов и я. Осваиваю азы проектирования электросхем станков автоматов. Молодой пытливый гибкий ум схватывает все налету. Дело новое интересное. Через неделю несу на подпись энергетику дизель-моторного цеха первый проект электросхемы станка-автомата.
Начинаются занятия в ЧПИ. После работы бегом домой, легкий ужин, а потом на две пары лекций в институт. На занятиях иногда засыпаю. Момент засыпания просто определить даже не криминалисту по конспекту : буквы начинают сливаться в одну сплошную линию, которая затем резко идет вверх, а голова при этом также резко падает на грудь: по ночам Андрейка своим вечным плачем не дает выспаться.
Бедненькая женушка моя, тоже весь день на работе. В перерыве она несется домой, покормить грудью малыша; после работы шастает по магазинам, достает продукты питания, потом стоит у плиты, готовит ужин и завтрак, а большая часть ночи рука её качает детскую кроватку с голосящим малышом, у которого наверняка что-то болит. В общем, еще та идиллия семейной жизни, явно не для слабонервных. Все-таки молодой организм выдерживает эти нагрузки. Хорошо, что время рождения детей приходится в основном на молодой возраст.
Делаю себе искусственный перерыв в учебе: не хожу на занятия неделю, вторую, потом встречаю кого-нибудь из группы: "Ты, что не ходишь? Скоро поэлектроприводу лабораторные начнутся, их пропускать нельзя: потом, наверняка, наверстать не удастся. Соберись". Берешь себя за шкирку и тащишь на занятия. Пару раз чуть было не бросил учебу. А многие не выдерживали, бросали. Моя относительно спокойная и не особенно утомлявшая физически работа была для меня спасением. Кроме того, иногда, когда не было больших и срочных работ, можно было под прикрытием знакомства с технической литературой урвать часок, другой от рабочего времени для занятий или выполнения практических заданий на рабочем месте или позаниматься в технической библиотеке инженерного корпуса. Для сдачи каждой экзаменационных сессий, на работе предоставлялось 15 дней оплачиваемого отпуска. Нет, бросать учебу было никак нельзя.
Прошло 4 месяца..
31декабря 1960 года около полудня раздался телефонный звонок: нарисовался приехавший на встречу Нового года мой друг Всеволод Бородин. Представился сотрудником КГБ и потребовал немедленной аудиенции. Узнав его по голосу, я напомнил ему номер квартиры и этаж. Через пятнадцать минут ухмыляющаяся довольная Волькина физиономия красовалась в дверном проеме. Зримо и быстро доброжелательная улыбка превратилась в звериный оскал, а правая рука звонко отпечаталась на моей левой щеке, очки при этом с легким треском, ударившись о дверной косяк, шлепнулись на пол но, слава богу, без характерного звона разбитого стекла. Как всегда встреча началась с легкой потасовки, приемов французской борьбы и самбо.
- Потрох!- ласково прошипел друг.
- Ты почему не ответил мне на последнее мое почти предсмертное от
тоски письмо?
При этом, не ожидая ответа, он наносил мне короткие, но ощутимые удары по корпусу. Зная его неуемную натуру, я вступил в ближний бой, крепко обвил правой рукой его короткую шею и. пользуясь создавшимся преимуществом, резко опрокинул его на выставленное правое колено, не переставая усиливать нажим. Через полминуты бесплодных усилий, поняв, что освободиться от почти профессионального захвата не удастся, он попросил таймаут, а я, отпуская жертву, пытался оправдаться в, столь очевидном с точки зрения друга, грехе.
После того, как встреча вступила в стадию мирных переговоров, поздороваться с Волькой вышли отец, мать и Раечка. Всеволод достал из портфеля бутылку французского коньяка "Наполеон". В начале шестидесятых в Москве можно было без всякого блата за 25 ре купить не польскую подделку, а настоящего великого полководца спрятанного в матовый пол-литровый пузырь. Вскоре за приятным разговором мы оценили качество напитка. Он был действительно великолепен. Ничего до и после этого момента более изумительного мне попробовать не пришлось, за исключением, пожалуй, нашего КВВК (коньяк выдержанный высшего качества). Хотя Волька утверждал, что "Наполеон" все-таки лучше.
Во время нашей дегустации маленький Андрей захныкал: ему не хватало близкого общения, и его пришлось взять на руки. Друг решил подержать на коленях малыша. После 10 мигнут Волька, употевший от бесконечных прыжков ребенка, вернул его мне. Еще через десять минут устал и я, но сын был неутомим. И тут в голову мне пришла абсолютно дикая мысль: успокоить его с помощью капельки коньяка. Я налил в чайную ложечку капель 10-15 напитка и этот малолетний любитель всего настоящего с удовольствием и причмокиванием облизал ложку. Волька катался от смеха в кресле и кричал: "Вот он настоящий ценитель всего самого, самого" Ребенок успокоился, удобно устроился на моих руках и уснул. Всю ночь Петровна - моя жена, задавала тревожно один и тот же вопрос: "Почему ребенок спит?" Она привыкла, что парень все время плачет. Тайну эту я ей открыл спустя много лет, когда у Андрея родился третий ребенок - сын, названный в честь меня Артуром. Никому не советую повторять мой опыт: в наше время даже водка "самопальная", от неё и взрослый мужик окочуриться может.
Первый год после армии был, пожалуй, самым трудным. Мы не голодали, но экономили на всем, а этот способ выживания один из неприятнейших. Я целый год не вылезал из солдатской робы и сапог, заменив только портянки на шерстяные носки. Демисезонное пальто, которое мне купил отец еще на первом курсе института, прослужило еще несколько лет. Костюм, заменивший солдатское одеяние, был куплен где-то через год и это было событием чуть ли не мирового масштаба, только не отмеченное ни одним из средств массовой информации. Раечка тоже обходилась своим стареньким небогатым запасом одежды и обуви. К концу года мы устроили малыша в ясли и отказались от услуг няни. Жить стало полегче. Зарплата наша постепенно понемногу росла и еще через полгода мы приобрели свою первую мебель: шифоньер страшненький фанерный, но он казался нам верхом красоты и изящества.
Прошел следующий год, и после сдачи экзаменов за пятый курс мы с двухлетним сыном едем на летний отдых в станицу Крыловская Краснодарского края. Это поселение было рекомендовано в качестве отдыха одной из пожилых женщин из нашего подъезда, которая родилась и прожила там до замужества. Мы наслушались рассказов о всех прелестях её родимых мест и решили, что лучшего места не найти: тут тебе и сады и огороды, и молоко парное, и речка для рыбалки и купания под названием Кубань. Встретили нас родственники нашей соседки радушно, выделили комнату с одной большой и одной детской кроватями. Первая же ночь, проведенная в душном деревенском доме с закрытыми окнами и ставнями, на пуховых перинах и под пуховыми одеялами в кромешной темноте и абсолютной давящей тишине, была изнуряющей, неимоверно длинной и не принесла долгожданного отдыха. Раннее утро, с палящим уже в 6 часов солнцем и неимоверной жарой окончательно поколебали правильность нашего выбора места проведения отдыха. Заключительным аккордом было посещение местного рынка, где не было никаких молочных продуктов. Объяснялось это совершенно просто. В это время генсек, наш Никита Сергеевич, решил освободить все жилое население деревень от ухода за скотом. Приняли правительственное постановление о сдаче крупного рогатого скота в общественное стадо. После этого в станице Крыловской на более чем полторы тысячи дворов осталось две коровы, остальных хозяева пустили под нож, и молоко, которое лилось до этого рекой и стоило копейки, стало абсолютным дефицитом. Купив билеты на самый ранний автобус, поблагодарив хозяев за радушие, мы на следующий день отбыли в Краснодар. Путь наш лежал до железнодорожного вокзала, где мы пересели на поезд Краснодар - Сочи. Еще в Челябинском поезде мы ехали вместе с семьей греков, возвращавшихся с отпуска домой, на Черноморское побережье. Их маленький сынишка все время играл с нашим Андреем, мы познакомились и сблизились с ними, и они пригласили нас к себе, если вдруг на Кубани нам не понравится. Это-то и случилось. Платформа, где был их дом, называлась РАБИС ( работников искусств) и располагалась между Туапсе и Сочи.
Нам сдали комнатку с окном и одной кроватью за 25 рублей в месяц. Рая с Андрейкой спала на кровати, а я на матраце под вечно приоткрытым окном, из которого струилась ночная прохлада, и несся стрекот цикад. Столовались мы через несколько домов у одной армянской женщины, родной брат которой работал шеф-поваром в одном из многочисленных домов отдыха и мог беспрепятственно её снабжать очень дешевыми, а иногда, по-видимому, и просто бесплатными продуктами. Питались мы три раза в день за символическую плату 2 рэ в день за троих (двухлетний Андрейка за человека в учет не принимался), причем питание было отменным.
Воздух на побережье был целительный. Море - исключительно чистым. Люди - доброжелательны и предупредительны. Под навесом на берегу всегда можно было найти местечко в тени. Малыша нашего, Андрейку, все окружение постояльцев пляжа, особенно молоденькие девушки, не отпускали от себя, вместе с ним купались, рассказывали сказки, незаметно для нас подсовывали ему сладости и фрукты. Благодаря такому интенсивному общению Андрей, до того не говорящий предложений, вдруг внезапно заговорил как Цицерон, чему мы были несказанно рады. Незаметно, очень быстро, наш отпуск приближался к концу. Кончались и взятые с собой деньги. Хорошо, что отец по нашей просьбе выслал сто рублей, поддержал пошатнувшееся финансовое положение. Настала пора уезжать. С большим неудовольствием мы сели в поезд Сочи - Челябинск и в первую же ночь малыш наш простыл от сквозняка в вагоне. Привезли мы его в Челябинск с распухшим носом и кашлем. На работу пошли не с большой охотой, но никуда не денешься: есть такое слово "надо".
С так называемой мачехой, Ангелиной Николаевной, отношения не заладились. Недоброжелательное отношение выражалось во многом, если не сказать во всем. Когда Андрей спал днем, она буквально кричала при разговоре по телефону, который помещался в коридоре на тумбочке рядом с нашей комнатой. Когда же её дочь приводила в воскресенье своего сына Сашу и его укладывали спать, Ангелина ходила на цыпочках и говорила шепотом. Когда вечером я садился за пианино и включал свет, она тут же без слов его выключала. На кухне у Ангелины с Раей постоянно возникали перепалки буквально беспричинные. Правда, надо отдать должное моей жене, она в большинстве случаев, не вступала в склоку, а, извинившись, уходила в нашу комнату. Однажды Андрейка, придя из садика, и услышав разговор Ангелины на повышенных тонах, сказал ей: "Бабушка, ты собака!" Она тут же побежала к отцу с криком они научили ребенка! Он назвал меня собакой!" Пришлось убеждать отца, что у нас и в мыслях этого не было. Мало ли что можно услышать от мальца, посещающего садик, иногда и позабористей словечки и выражения выскакивают.
Прошел еще один год. Я успешно защитил диплом. Под натиском Волькиных рассказов о Новосибирском Академгородке, о работе с членкором Войцеховским, начальником лаборатории быстропротекающих процессов института гидродинамики СОАН (Сибирского отделения Академии Наук), об огромных перспективах работы у них я уволился с ЧТЗ и уехал к Всеволоду. В беседе с Войцеховским я не проявил должной прыти и смекалки, у меня случился ступор, как при сдаче военки в институте. Я что-то мямлил, не мог ответить на простейшие вопросы по механике и, конечно, разочаровал Вольку, но он уговорил шефа взять меня с испытательным сроком в конструкторскую группу при лаборатории.
Пребывание в Академгородке было очень коротким. Я получил из дома телеграмму о том, что отец при смерти и улетел в Челябинск. После похорон начались хлопоты по переоформлению ордера на жилплощадь. Ангелина не стала препятствовать тому, что вторая комната, принадлежащая отцу, и ранее занимаемая семьей сына мачехи Сергеем, который до этих трагических событий перебрался с женой в Москву, перешла в наше распоряжение. Спустя некоторое время дочь Ангелины Татьяна, проживавшая в отдельной квартире с мужем и сыном, решила объединиться с матерью. В результате обмена мы переехали в квартиру Татьяны и зажили спокойной прекрасной жизнью без нервотрепок и ссор. И отношения с Ангелиной Николаевной наладились и были впоследствии хорошими.
Ни о каком возвращении в дом Всеволода и о возобновлении работы в институте не могло быть и речи, тем более, что, несмотря на кратковременную жизнь рядом с другом, в результате непомерного употребления алкоголя, табака и кофе, бесконечному недосыпанию, мое здоровье пошатнулось. Начали болеть почки и желудок. Мой организм оказался не приспособленным к столь экстремальным нагрузкам и издевательствам над собой. Я написал заявление об увольнении и отослал его Бородину. Меня заочно рассчитали и уволили. Так бесславно и быстро закончилась моя работа в СОАН е. Между прочим, я об этом не жалел никогда. Выдержать такой сумасшедший режим и ритм способны немногие.
Всеволод Павлович имел всего пятерых официальных жен. Это о чем-то говорит? Правда, дети были не ото всех, а от трех последних. Только жена Мартина, сама доброта и кротость, похоронившая его, когда ему шел 53 год, смогла прожить с ним долгих 10 лет. Да, друг мой был человеком не простым, но бесконечно добрым к добру, не отвечающий злом на зло, чувствительным на фальшь, натурой увлекающейся и увлекающей, напористым, трудолюбивым, разносторонне развитым и талантливым. Он исключительно, почти как профессионал джазист, играл на фортепиано, писал прекрасные стихи, прозу и песни и бескорыстно раздаривал их всем. Он, обладая нежнейшей душой, стараясь внешне казаться грубым, но стоило чуть подействовать на него лаской, и напускное нахальство исчезало бесследно, обнажалась легко ранимое его существо. У меня хранятся многие из стихов Всеволода. Хочу привести здесь некоторые из них:
Из письма 1978 г.
Сергею Есенину.
Красивым, синеглазым
Не просто умирать.....
Он пел, любил проказы,
Стихи, село и мать...
Нам всем дана отчизна,
И право жить и петь,
И кроме права жизни -
И право - умереть.
Но, отданные силой,
Нагану и петле,
Храним мы верность милой,
Оставленной земле.
Я видел, как в атаках,
Превозмогая смерть,
Бесстрашные вояки
Хотели умереть.
Они ли не рубили
Бездарную судьбу?
Они ли не любили
И землю и борьбу?
Когда бросают женщин,
Лукавых, но родных,
То любят их не меньше
И уходя от них.
Есть ужас бездорожья.
И в нем конец коню!
И я тебя, Сережа,
Нисколько не виню.
Бунтующий и шалый,
Ты выкипел до дна.
Кому нужны бокалы,
Бокалы без вина?...
Растет, цветет отчизна,
Но ты не можешь петь,
Ведь кроме права жизни
Есть право умереть.
*******
Из письма 1978 г.
Романтик.
Утратив ум, в бреду исканий,
Мечусь в беззвездной я ночи,
И в лени или в благоспаньи
Меня никто не уличит.
Я не ищу покоя, тленья,
От жизни я не жду гроша.
Ко мне пока в самозабвеньи
Мечты безумные спешат.
Я есть хочу трепанг, креветок,
А не колбасы из собак,
Не кислых дамских сигареток,
А крепкий , злой хочу табак.
Я не лишен страстей и женщин,
Подобных чуть китайским бонзам
Я не люблю, их было б меньше,
Когда б их плавили на бронзу
Я не пойду за "Белоснежкой"
На белоснежную террасу.
Хочу я гордую усмешку,
А не слезливую гримасу.
Из сердца правды не украсть:
Я не люблю луну слепую.
Хочу бушующую страсть,
А не слюнявых поцелуев.
Мне не нужна асфальта лужа,
И в ней колес авто строка,
А горы, дикий лес мне нужен,
Иль своевольная река.
Но больше всех люблю свободу,
Свободу слова, чувств, идей.
Другим, пускай, нужна угода
И тяжесть золота цепей.
Мной здесь уже весь мир изведан...
Уйду в суровую тайгу,
Чтобы играть в баши с медведем,
Цветы срывая на бегу.
Пусть упрекнут меня, что в воду
Реки рычащей, в пенный вой,
Я бросил верную свободу
Своею собственной рукой.
Я знаю, там, за поворотом,
Где затихает бег воды
Стоит она и ждет кого-то,
Глядя на пенные следы.
Она чарует взглядом гордым,
В ее глазах - сиянье звезд,
Стройна собой, на гибких бедрах
Застыла тонких пальцев гроздь...
Моя свобода не утонет,
Она, проплыв среди камней,
В потоке, что все время стонет,
Возляжет рядом перед ней.
Она глаза свои опустит,
Но смело их поднимет вновь,
Чтоб излечить меня от грусти,
Согреть в застывших жилах кровь.
Я к ней в любую непогоду
Приду, от счастья охмелев.
Я ей отдам свою свободу,
Ничуть о том не пожалев.
Можно было бы писать и писать стихи В.П. Бородина, но для этого нужна отдельная книга с разъяснениями и комментариями. Поэтому ограничусь приведенными стихами, которые, по-моему, характеризуют в какой-то степени необузданную, метущуюся и нежную натуру моего друга детства и отрочества.
НОВАЯ РАБОТА. НОВЫЕ ДРУЗЬЯ.
Смерть отца была для меня совершенно неожиданной. За неделю до кончины я получил от него письмо, в котором он, бодрясь, обещал к ноябрьским праздникам встать с постели и окончательно разделаться с болячками. Такой здоровущий мужик, как мой отец, должен был бы жить до ста лет минимум, а он не дожил даже до пенсионного возраста. Прошло более года, пока прекратились звонки по телефону с вопросом: " Неужели, правда то, что Авенир Иванович умер?" Только спустя более полусотни лет перестали мучить меня сны о том, что отец жив и, по его словам, просто врачи поставили неправильный диагноз, признав его мертвым. Просыпаясь, я обычно долго не мог сообразить, что видение было сном, а действительность куда печальнее.
После возвращения из Новосибирска нужно было устраиваться на работу. Совершенно случайно, я встретил на улице бывшего одногруппника по ЧПИ, некоего Юрия Турковского, который несколько месяцев тому назад уволился из лаборатории Боруна. Ну до чего тесен мир! Я только теперь узнал, кто работал в лаборатории на предназначенном, по праву первого, мне месте. Юрий Тимофеевич поведал мне, что работает в Челябинском ПНУ(пуско-наладочный участок) треста "Уралмонтажавтоматика" со своим другом, работой доволен и приглашает меня пополнить ряды наладчиков:
-Работа интересная, получать будешь сначала 120 рэ., потом все будет зависеть от тебя, кроме того, будешь ездить в командировки, а это тоже для семьи, как никак, поддержка.
Я отреагировал на приглашение положительно и через пару дней, пройдя медкомиссию, был зачислен на участок инженером-наладчиком по КИП и А (контрольно-измерительные приборы и автоматика). Начальником участка был Бергман Николай Альфредович - немец из числа прошедших, во время ВОВ так называемые трудовые лагеря. Человек он был коммуникабельный, умный и никогда не упрекавший советскую власть в том, что его содержали во время войны под стражей и использовали его физический труд на строительстве ЧМЗ (Челябинский металлургический завод). Он прекрасно знал, что в США, во время второй мировой в лагеря, подобные нашим, были упрятаны все японцы, проживавшие в Америке, и их родственники. В те далекие добрые шестидесятые в нашем Челябинском монтажном управлении таких немцев было большая часть контингента. Работали они, по-моему, не за страх, а на совесть, не в пример нынешним монтажникам. Одним словом, работать с ними было одно удовольствие: все замечания тут же устранялись, никто никогда не стремился показать свое превосходство и ученость, т.е. все вопросы решались с помощью убедительных доказательств и существующих строительных норм и правил.
Добрая половина наладчиков нашего ПНУ (пуско-наладочный участок) состояла из немцев и финнов, проведших в трудлагере вместе с Бергманом, практически всю войну и почти год после её окончания. Самым обиженным из их числа, на советскую власть был Самуил Самуилович Велькер. До войны он возглавлял комсомольскую организацию молодых школьных учителей в одном из городков немецкой автономии на Волге около города Энгельса. В первый же день войны с фашистской Германией Велькер, имеющий звание младшего командира, добровольцем ушел в армию, командовал взводом, а потом и ротой в пехотном полку.
По рассказу Самуила Самуиловича, его рота заняла выгодный рубеж обороны, успела окопаться и с успехом оборонялась. Была ранняя весна 1942 года. После очередного отражения атаки врага его вызвали в штаб полка, вручили ему пакет и предписание явиться в штаб дивизии. Из штаба дивизии он получил направление в штаб армии, а оттуда в штаб фронта и т.д. В г. Куйбышеве с него сняли офицерские знаки отличия и уже под конвоем, в составе команды таких же бывших солдат и офицеров, погрузили в "теплушку" и направили в распоряжение военного коменданта трудового лагеря в г.Челябинске.
Отношение охраны к контингенту трудлагеря в нашем городе, по-видимому, как и во всех остальных, было хуже, чем к пленным немцам. Последних нормально кормили и одевали, относились к ним согласно международной конвенции о военнопленных, а к нашим землякам относились, как к преступникам, вина которых пока ещё не доказана. Это было верхом несправедливости к Велькеру и подобным ему гражданам страны советов, которые вместе со всем советским народом самоотверженно трудились на стройках, на заводах и в колхозах, были проводниками зарождающейся новой пролетарской культуры. Они совершили в этой жизни только одну оплошность и то не по своей вине: родились на свет не русскими.
Большая часть из числа неприспособленных к экстремальным нагрузкам и обладающих слабым здоровьем людей умерло от недоедания и болезней. Врачебной помощи в лагере, можно сказать, никакой не было. Среди лагерников находились и бывшие медработники, но что делать, когда нет элементарных лекарств, перевязочного материала и средств антисептики. Самуил Самуилович оказался сильнее многих и выжил. Только спустя 11 лет, в 1956 г., всем немцам, включая и его, отменили ежемесячную явку для отметки в военную комендатуру города. Естественно, после всего того, что ему пришлось вынести и пережить, отношение к советской власти было соответствующее. В глубине его души, наверно до самой смерти, не утихала боль от обиды за ни чем неоправданное, несправедливое отношение к себе и остальным бывшим фронтовикам антифашистам. К сожалению, о презумпции невиновности мы впервые услышали не так уж давно приблизительно одновременно со словами "права человека" и, мне начинает казаться, если в дальнейшем все будет развиваться в таком же, как сейчас, ключе, скоро об этих понятиях начнут забывать, не успев к ним привыкнуть и твердо осознать.
Интересно, что те наши офицеры и солдаты немецкой национальности, которые сменили свои фамилию, имя и отчество на русские до войны, провоевали до дня победы и имели высокие правительственные награды.
Моя новая, после окончания института, насыщенная постоянно сменяющимися стройками, объектами, командировками, работа началась. С ней пришли новые товарищи и друзья.
В очередной приезд Волька Бородин познакомил нас с Раей со своими знакомыми Бондаревским Лёвой и его женой Маечкой. Правда, с мужской половиной я встречался ранее, когда ехал из Челябинска в Москву поступать в ВУЗ, но, откровенно говоря, физиономия Левонтия, так я его называл позднее, в моей памяти не удержалась так же, впрочем, как моя в его. Потом мы могли вспомнить только некоторые эпизоды из тогдашней поездки. В то посещение столицы в институт Лёва не прошел, вернулся домой и поступил в Челябинский политехнический, который и закончил вместе с Маей. С этой парой у нас завязались теплые дружеские отношения, опорой которых было совпадение взглядов на многие аспекты нашей советской действительности, неподдельная любовь наша к песенному творчеству Высоцкого, Галича, Окуджавы и других бардов, а также непреодолимое желание попеть под мой аккомпанемент русские народные песни и романсы.
У Бондаревских был свой круг друзей, в который мы постепенно вошли, весело и интересно встречали все праздники и многочисленные дни рождений. Среди новых знакомых были инженеры с радиозавода и, почти неразделимого от него, НИИТа, сотрудники филиала института биофизики, преподаватели из политехнического и даже один участник войны. Писать о ком-либо отдельно, не имеет смысла, каждому можно посвятить не только главу, но и книгу. Ограничусь перечислением фамилий: Тропины Борис и Элеонора, Козловы Виктор и Нина, Киневские Александр и Лора, Подольские Юрий и Рая, Малкины Павел и Роза, Штейнберги Михаил Максимович и Лия Ароновна, Мананниковы Сергей Андреевич и Генриетта Анатольевна. У двух последних пар кроме имен названы и отчества, но не потому, что они были профессорами и докторами наук, а просто между нами в возрасте было большая разница.
Особо задержусь только на единственном участнике великой отечественной войны, проректоре по науке ЧПИ Мананникове С. А. Этот человек, пришедший с войны без одного глаза, сумел стать сначала инженером, потом аспирантом, потом доктором наук. Кроме того, у него были золотые руки и настоящий талант художника и резчика по дереву. Он мог страшный раскидистый корень превратить в произведение искусства. При внимательном рассмотрении это была композиция из героев и животных Пушкинских сказок: тут были и кот ученый, и русалка, и леший, и Кощей, и волк, и царевна, и тридцать три богатыря, и многое другое. Чего-либо подобного я больше не встречал нигде и никогда. Из кусков дерева и досок он вырезал массу интересных и красивых масок, статуэток и даже портретов. Не знаю, сохранила ли Генриетта Анатольевна эту уникальную коллекцию неповторимых произведений после его смерти. Сергей Андреевич был большой весельчак, ценил остроумие, юмор, любил анекдоты и народные песни, частенько исполнял со своим другом М.М. Штейнбергом любимую ими песню "кирпичики".
Печально, но сейчас в живых остались только те, кто уехал в Израиль, это Киневские, Подольские и Бондаревские. Из них двое последних издали в Москве книги воспоминаний. О книге Бондаревского я уже упоминал в преамбуле своего рассказа о житии. Лев начал баловаться написанием стихов с юношеских лет и не прекращает этим заниматься, по-моему, и по сей день. Молодец!
Книга Льва под названием "Поверх заборов" объемом в 670 страниц, имела тираж всего 50 экземпляров, причем один из них у меня.
С утра моросило немножко,
По скверу с зелёной травой
Бегущие стёжки-дорожки
Светились опавшей листвой.
Я вспомнил соломенный запах
Осенних подстриженных нив,
Я снова запутался в слабых
Руках увядающих ив,
Склоненных над синей рекою
Из тех незапамятных лет,-
И странное чувство покоя
В душе засветилось в ответ.
Я не большой знаток поэзии, но эти стихи Лёвы мне кажутся воплощением Бунинских мыслей и представлений о том, как надо писать стихи. Сам Иван Алексеевич руководствовался ими всегда. По таким строкам можно, по-моему, совершенно точно и однозначно определить место на земном шаре, которое присутствует в стихах.
Автор второй книги, изданной тоже в Москве, Юрий Подольский замечательно вспоминает военное детство, школьные и техникумовские годы, работу в колонии малолетних преступников, армейскую службу. Небольшая книжица в сто страниц полна точнейшими описаниями природы, живыми интересными событиями, пронизана юмором и добром. Всем бывшим жителям града Челябинска и окрестностей, уехавшим на "историческую родину" советую прочесть эти воспоминания на сайте Юрия в Интернете. Не пожалеете о затраченном времени - точно! Кроме того, вы сможете познакомиться с его творениями не только литературными, но и с искусством ручной работы: восстановленными заново красивейшими предметами старины, оружия и много чего ещё.
Товарищи по моей работе накладчика были в основном молодыми здоровыми жизнерадостными людьми с высшим образованием. Как было принято в нашем кругу, все общения и сближения происходили во время коллективных застолий по разным поводам. Это могло быть успешное завершение этапа работ, подписание акта о приемке в эксплуатацию систем автоматизации объекта, чей-нибудь день рожденья, праздник или самая элементарная получка - получение очередной зарплаты. Поскольку состав "собрания" или, как мы шутили, "симпозиума" был достаточно однороден и в меру грамотен, то обычно мероприятия проходили весело, без применения мордобоя и появления "застенчивых", т.е. держащихся за стенку. Собравшиеся были настроены всегда мирно и предпочтение отдавали ночлегу в собственных квартирах и постелях. За столом, как всегда, говорили о проблемах связанных с работой, рассказывали байки и анекдоты. В компаниях командированных играли в преферанс, поскольку до дома далеко и спешить некуда.
Среди наших ребят были, конечно же, и "малопьющие": сколько бы ни выпил - все мало. К ним относилась и группа товарищей живущих на свежем воздухе в собственных домах поселка Каштак, расположенном в сосновом бору на берегу реки Миасс. Все они имели собственные машины, и хотя пили за рулем не только парное молоко, в аварии не попадали. Один из таких могикан Саня Иванков однажды, приняв на грудь приблизительно 800 граммов водки, сел за руль и был остановлен ГАИ. После контрольного дутья в трубочку признали, что у него незначительные следы вчерашнего употребления алкоголя и отпустили восвояси.
Недавно смотрел коллективную фотографию нашего пусконаладочного участка, вспомнил, кто, сколько и как часто дружил с зеленым змием. Оказалось, что все злоупотреблявшие сверх меры здоровяки ушли в мир иной первыми. Не зря говорят , что всему нужно знать меру и это касается не только спиртных напитков, еды и воды, но и всех других различных удовольствий. Злоупотребление чем бы то ни было приводит к пресыщениям, к потере желаний, к утрате цели, а это значит к угасанию жизни.
Мы работали на совесть. Возводили массу предприятий сельскохозяйственных, объектов промышленных, мирного и военного назначения; налаживали автоматику везде, где она была необходима, начиная от курятников и свинарников, кончая стартовыми шахтами стратегических ракет.
Валовой внутренний продукт в СССР в восьмидесятые годы подбирался к 70% от ВВП Соединенных штатов. Наше Всесоюзное объединение ТЯЖПРПОМЭКСПОРТ заключало массу контрактов на строительство за рубежом страны металлургических, химических, атомных предприятий, гидротехнических сооружений. Огромное число наших специалистов работало на строительстве данных объектов в Египте, Шри Ланке, Кубе, Анголе, Корее, Пакистане, Китае, Индии, Иране, Ираке, Вьетнаме, Финляндии, в странах народной демократии и других развивающихся странах.
Без нас, специалистов по пуску и наладке контрольно-измерительных приборов и автоматики, конечно, обойтись не могли и нас начали оформлять для поездок на работу заграницей. Мне предложили работу на строительстве металлургического комбината в Индии около города Бхилаи.
При оформлении документов на загранкомандировку необходимо было заполнить большущие анкеты и написать автобиографию. С последней возникли некоторые затруднения, связанные с исключением из комсомола и института. Я решил посоветоваться с начальником участка, как с человеком решающим часто трудноразрешимые вопросы, и отличающегося доброжелательностью. "Напиши так: в учебе был перерыв и дальше переходи на службу в армии и т.д. Важно пройти отдел кадров треста и не отсеяться там, а о действительном положении дел там, где это должны знать, знают, и будут смотреть без предвзятости, опираясь на характеристики и взаимоотношения внутри нашего коллектива, на отзывы ближайшего окружения". Я внял его совету и не пожалел об этом.
Примерно недели через три четыре дома после работы раздался телефонный звонок. Звонивший представился сотрудником обкома партии по промышленному отделу и выразил желание встретиться со мной и переговорить о предстоящей командировке в Индию. Июль месяц, погода прекрасная и место проведения беседы - сквер напротив оперного театра - не показалось мне странным. Встреча состоялась. Знакомясь, симпатичный средних лет мужчина с серебрящимися висками, извиняясь, внес некоторые уточнения и представился капитаном КГБ Макаровым Василием Никифоровичем: "Не хотелось Вас пугать названием нашей организации и настраивать на отрицательную реакцию. Вы меня прощаете? Ну, вот и прекрасно. Теперь перейдем к делу. О вашем выступлении на комсомольской конференции института знаю не понаслышке: изучил полный стенографический отчет в нашем архиве. Не скажу, что со всеми вашими высказываниями согласен, но что вы человек не безразличный к судьбе нашего отечества, что вы никакой не враг - уверен. Я буду в числе тех, кто поддержит ваше направление на строительство металлургического комбината в Индии" После этого монолога он сделал небольшую паузу и перешёл к взаимоотношениям на работе и в семье. В этой части разговора "Некифирыч" (так я стал называть его сокращенно про себя) в основном слушал, изредка вставляя пару слов, или задавал наводящий вопрос. Потом беседа перетекла к общим вопросам внутренней и внешней политики. Иногда наши мнения расходились, но он очень спокойно оперируя логикой, фактами и цифрами вносил коррективы в мои горячие эмоциональные суждения. В конце встречи он вернулся к своему вступительному монологу и хорошенько, по-свойски (между нами уже через 15 минут начали складываться доверительные товарищеские отношения) отчитал меня за грубые оскорбительные слова, сказанные в отношении "домашних попугайчиков". Прощаясь, Василий Никифорович дал номер своего телефона, просил звонить, если возникнут какие-либо вопросы и затруднения, улыбнулся широкой доброй улыбкой, крепко пожал мою руку. Потом, несколько посерьезнев, попросил никому не рассказывать о нашей встрече. Я шел домой погруженный в охватившие меня чувства легкости, уверенности и спокойствия: в этой зловещей, по нашим понятиям, организации, оказывается, есть люди способные понять, правильно оценить события 56 года и даже морально поддержать.
Документы на загранкомандировку так давно оформлены, что я начинаю забывать об этом. Спокойно работаю на металлургическом заводе в городе Чебаркуле. Вдруг меня вызывают на участок и Бергман предлагает мне съездить на пол года в ГДР на строительство цеха холодного проката в городе Ейзенхюттенштадте:
- Поработаешь в Германии, возвратишься, а там и Индия подоспеет, -сказал мне шеф.
- Лучше синица в руке, чем журавль в небе, - прикинул я и дал согласие. Особо серьезного значения этому разговору я не предал и даже не сказал о нем жене: в глубине сознания не было уверенности в том, что поездка состоится.
Лето приближалось к финишу. Вскоре произошло событие, которое, по-моему разумению, ставило крест на моей загранкомандировке.
Один из моих новых товарищей наладчиков Юрий Гридин, с которым я работал ранее в отделе главного технолога тракторного завода, проживал с женой и грудной дочерью в комнате, полученной от ЧТЗ. После того, как он перешел к нам по моей настоятельной рекомендации, заводская дирекция потребовала от него либо возвращения на старое место работы, либо освобождения комнаты. Работа наладчика пришлась Юрию по душе, возвращаться назад он не собирался. Руководство треста письмом, гарантировало возвращение комнаты через полгода, после завершения строительства нашего дома, но чиновники ЧТЗ были непреклонны и ждать не захотели. Суд Тракторозаводского района по постановлению исполкома вынес решение о выселении семьи Гридина Ю.К. из занимаемой ими жилплощади, принадлежащей ЧТЗ, до 31 августа. Это был последний день возможного выселения людей с грудными детьми. 1го сентября их бы уже никто не тронул аж до июня следующего года.
Судебный исполнитель, вместе с грузовиком и грузчиками прибыли в 9 утра. Я был оповещен Юрой о выселении, но прибыл для оказания помощи на место событий с небольшим опозданием. В момент моего появления судебный исполнитель (женщина) ходила по комнате и погоняла теперь уже бывшего хозяина, требовала, чтобы он энергичней шевелил задом и быстрее готовил вещи к выносу. После того, как он предложил отнести в машину штангу с блинами, гантели и две двухпудовые гири, мадам встала в позу базарной торговки и заявила, что все тяжести понесет сам владелец их. Юра спокойно стал разъяснять ей, что это его изгоняют с жилплощади, он то, дескать, никуда не переезжает и грузчики обязаны вынести все вещи принадлежащие ему. Перейдя на повышенный визгливый тон, представитель советского правосудия стала оскорблять моего товарища и обвинять его во всех смертных грехах и закончила тираду так:
-Тащите сейчас же свои железяки иначе я вызову вашего участкового и он заставит вас сделать это.
И тут я взорвался и сказал все, что думаю о ней и о самом гуманном советском суде и вообще о советской власти, которая знает только насильственные принудительные методы во всем, начиная с проведения демонстраций, привлечения на помощь сельскому хозяйству работников промышленных предприятий, научных и учебных институтов и кончая данным мероприятием, о котором необходимо сообщить в редакцию русского отдела радиостанции БИ-БИ-СИ. В конце я подверг сомнению в правильности применения для нашей страны лозунга о свободе, равенстве и братстве.
После моего высказывания грузчики, по сигналу судебной исполни-тельницы, тихо, без слов, вынесли реквизиты тяжеловесов, а она поинтересовалась моими ФИО, местом работы и записала их. Я, чувствуя за собой правоту, без тени волнения назвал ей свою фамилию и название своего треста и управления. Только потом, я сообразил (хорошая мысля приходит опосля), что напрасно был на сто процентов откровенен, но слово не воробей.
Через несколько дней мне позвонил "Некифирыч" и предложил встретиться вечерком после работы на старом месте в сквере у оперного театра. При встрече он сообщил, что ему передали из обкома партии для рассмотрения и принятия мер письмо из суда, в котором приведены мои высказывания в отношении советского правосудия и советской власти вообще.
-Плохо дело. Видимо поездку в загранкомандировку придется отложить.
Я рассказал ему со всеми подробностями о выселении Гридина и сообщил, что в тресте мне предложили съездить на пол года в ГДР.
-Вот сволочь,-такова была его оценка поведения судебного исполнителя.
-Ну, что ж, если вызовов придет завтра или послезавтра, то я смогу приостановить дальнейшее продвижение письма. Будь, что будет. Езжай.
Вызов пришел вовремя.
Ехал в Москву и гадал: где меня возьмут? Могли встретить на вокзале, могли чуть позже в Главзарубежстрое или в Минмонтажспецстрое, где помещался наш главк либо в ЦК партии на Старой площади, где проходила напутственная беседа с инструктором иностранного отдела, но пронесло. Сажусь в поезд "Москва-Берлин" на Белорусском вокзале. Тронулись. Граница с Польшей. Остановка в Варшаве. Граница с ГДР. Франкфурт на Одере. Выхожу. Встречают с плакатиком, на котором написано название комбината и города, а внизу, помельче, моя фамилия. Двое в штатском представляются. Один:
-Репкин, Ленинград.
Второй:
-Бережной, Челябинск.
Едем по Франкфурту. Поражает малое количество людей на улицах. Говорим обо всяких мелочах. 30 километров пути до первого социалистического города Ейзенхюттенштадт - как одна минута. Удивляюсь: почему мы произносим неправильно названия немецких городов. Правильно: Айзенхюттенштадт, Ваймар, а не Веймар, Ляйпциг, а не Лейпциг, Айзенах , а не Ейзенах и т.д. Мои сопровождающие , как и я, не могут объяснить это. Въезжаем, в переводе на русский, Город стальных печей. Пешеходы единичные. Наконец спрашиваю в изумлении об отсутствии людей на улицах. Однако, уже десятый час вечера, а поскольку рабочий день начинается в 7.00, то все дети, а потому и взрослые уже дома и укладывают своих чад в постельку. Для самых маленьких, оказывается, песочный человечек по телевизору уже рассказал сказочку и посыпал в глазки песочек, чтобы детки потерли их и скорее заснули. Выходим у пятиэтажного дома, какими застроен весь микрорайон рабочего городка. Везде чистота и порядочек. Идем на второй этаж в трехкомнатную квартиру, одна из комнат которой предназначена мне. Знакомлюсь с двумя соседями, оставляю чемодан и верхнюю одежду в своей комнате и ухожу. вместе с встретившими меня инженерами, в квартиру напротив, где хозяйка - жена Виталия Ивановича Бережного - уже хлопочет у накрытого, в честь вновь прибывшего, стола. Теплые слова приветствия. Задушевная беседа. Обильный вкусный ужин и мы прощаемся до утра, до встречи в автобусе, который повезет нас в 6 часов 30 минут на работу на комбинат "ОСТ" компании Эрнст-Тельман Верке, названной так в честь первого секретаря компартии Германии, расстрелянного фашистами в 1944 году.
Ну, что ж? Пока пронесло! Василий Никифорович слово держит. Спасибо ему огромное. Есть, есть все-таки в СССР настоящие люди-человеки. Честь и хвала им во веки веков.