Первое Мая. Прохождение колонн до перекрестка Проспекта Победы и ул. Ленина.
Начинается новый подъем, лестница стоит перед глазами до края обозримого пространства, потом делается горизонтальной. У ее края выглядывает из-за двух стеклянных бутылей хитрого вида дедушка в синей фуражке и приглашающе машет. На тропе и раньше нам встречались китайцы с прозрачными термосами, прикладывающиеся к настоям, я отрицательно машу головой. Дедушка убедительно показывает лицом, что я придурок, наливает на дно стаканчика и смотрит снизу вверх. Отвары трав, отвары трав - в стаканчике могучий до содрогания самогон, дедушка ласково улыбается, я выдыхаю дым из ушей и следующие пять километров скачу как гоночный верблюд. Описывать то, что происходит по сторонам тропы практически бесполезно, хотя нам несказанно повезло и туманов, которые обычно закрывают гору, нет и в помине. Не жарко, знай иди и читай пояснительные таблички к деревьям, с удивлением отмечая, что вот этот куст, оказывается встречается на высотах 1800 метров, а мы тогда где? Понять это никак невозможно, видны большие и малые деревья, перед носом очередной пролет лестницы, очень хочется что-либо сфотографировать, а нечего, деревья, камни и мелкие растения примерно одинаковы, а если в просвете между деревьев возникает до неприличия причудливый контур дальней горы, то объектив утверждает, что его не видит. В общем все склоняет идти без остановок вперед и вверх, до обещанного Храма Золотого Пика и там сподобиться откровения и просветления. "Глаз Будды" обещают нам там путеводители, удивительное зеленое сияние, которое изредка можно видеть на рассвете и закате. И ведь это непременно случится, когда мы там будем, правда, да?
Около шести вечера достигаем большого монастыря, кажется Zhongphen. Толпа с подушками и матрасами, поют караоке, жарят свинину, дым, ощущение, что мужики по первой уже приняли и скоро повторят. У ворот сидит полицейский чин и солдат с красными нашивками, которые требуют наши документы. Здравствуй Большой Брат, вот те паспорт, изучай. Большой Брат с ученым видом смотрит в первые страницы документа и передает его рядом стоящему гражданину, а нам подает книгу в которую кивком головы велит внести паспортные данные. Начинаю вносить и понимаю, что это регистрационная книга посетителей монастырской гостиницы, мы переглядываемся и от лица товарищей я выражаю телом и лицом отрицание, укор и отказ от немедленного вселения. На лицах добрых китайцев выражается ужас, они убеждают нас жестами в том, что мы пропадем, что до следующего монастыря, кажется Honпchungpin или Xianfeng, не менее 20 километров, что дорога изобилует опасностями, что в прошлом году кто-то заблудился и умер и это же ждет и нас, жестами говорят они, если мы немедля не окунемся в теплую вонючесть общественной жизни и чуть не плачут жестами от сочувствия. А ужасно не хочется, день еще теплый, светло и пройти надо гораздо больше, потому что у нас мало дней, а хочется посетить Лешаньского Будду, стоящего посреди реки и поплавать вокруг на лодочке. Прошли же мы в силу физической слабости мало, оттого смущаемся и отрицательно поцокав последний раз, идем вдоль монастырской стены к лесу. Становится гораздо прохладнее, солнце совершенно определенно собирается садиться за горы. В русской сказке в минуту колебания нам должна была явиться старушка с клубком, яблоком на блюдечке, печкой и серебряным копытцем. Гора Эмейшань построила будочку. С навесом из серых ветвей, над коричневыми столами и скамьями и кухонными тряпками, которые висят над зеленью пропасти и мешают видеть закат. Две китайские девушки и большой парень в фартуке, собирались там есть из алюминиевой миски. Увидев нас, они замахали в сторону монастыря и попытались объяснить, что закрыты. Надо сказать, что я с детства склонен к попрошайничеству. Не знаю чем это объяснить, скорее всего это началось когда деревенские тетки на базаре спросили у меня, приехавшего на каникулы к бабушке: "чому дытына якась блiдна?". Произнесенное дрожащим голосом: "Может быть это потому, что я приехал из Челябинска", произвело на сердобольных жительниц пригорода Симферополя эффект равный признанию в том, что вообще-то я живу в концлагере под Хиросимой. Когда бабушка вернулась с купленным карпом под дерево, где мне было велено ждать, фрукты и цветы не умещались в бледных руках несчастного ребенка. Вот с тем же выражением лица я и обратился к колективу государственного предприятия с просьбой о малой толике еды и чаю. Не шучу, на каждой такой будочке висит государственная лицензия с портретом владельца, красной печатью и удостоверяющий диплом Ассоциации торговцев Горы Эмей. Чай - казалось бы простое слово, китайское, тем более, какие проблемы, так примерно ты думаешь, подходя к очередному приюту для путников. Открываешь рот, говоришь: "Чай, please". Персонал приюта подходит поближе, поворачивает голову, чтобы лучше слышать и делает более внимательное лицо. "Чай, Чай!" - говоришь уже громче, как велит национальная традиция, считающая глухонемым всякого, кто не понимает с первого раза.
Вот в Ереване у доктора Усмана Ибрагима Эль-Шерифа была такая пациентка - Марта. Она доктора Усмана полюбила и возила ему из деревни товарок на исцеление. Очередная бабушка излагает по-армянски, что у нее болит и показывает где. Доктор Усман внимательно ее выслушивает и поворачивается к Марте за разъяснениями. Марта по-армянски же, но громче начинает повторять то, что говорила бабушка и на больные места показывают они уже вдвоем. Или вот американец из Орегона, который приехал жениться на двоюродной сестре хозяйки и сидит как пень на диване. С ним все начинают говорить по-русски не только громче обычного, но еще и с акцентом: "Там кощщька!" и показывают большим пальцем за спину. Профессорская жена выходит вечером из Средиземного моря. Говорит, сияя: "Вода найс!" и тоже показывает за спину. Что при этом должен думать коварный Абдель Карим Рыззк, который привез ее купаться на камни у набережной Бейрута, где нет кабинок для переодевания, но похоже одна сторона довольна процессом, а другая прецедентом. Манипуляции этой смелой женщины с бюстгальтером наблюдала не только специально подплывшая группа сирийских работяг, которые до того пытались простирнуть в море одежки. Сбежалась, забыв свои калачи и семечки, половина вечерней Корниш Мазра. Белая толстая женщина, меняет среди камней Ближнего Востока розовый лифчик на черный! Шибко карош мадама! Тамам яни! Лазим чуф! Один раз в Бейруте! Только в вечер джумы! Бесплатно?! На обратном пути из мечети! Ай, хабиби, ай! Материализация мечты жителя Ближнего Востока, где мужчины почитают хватание себя за мошонку жестом не приватным, а сугубо общественным. Но они и жест "пятьдесят процентов", которым в России обозначают отношение к предлагаемым условиям, используют для того, чтобы тормозить машину, а для нанесения сексуальной обиды показывают не средний палец, а мизинчик. То есть, счастливым единение различных культур может быть только при непонимании того, что происходит: дама счастлива от встречи с Средиземным морем, сирийцы счастливы оттого что бесплатно ловят сеанс, дедушка в куфие счастливо проклинает белую проститутку и отгоняет внука, чтобы не смотрел, а тот счастлив, что сам видел и всем расскажет, Абдель Карим наслаждается коварством и гнусно улыбается в сталинские усы. И любые слова только портят это всеобщее счастие, ну объясните вы ей, что происходит - и очарование исчезнет.
Я же продолжаю кричать "чай" к всеобщей радости. Проходит минуты три, лезу в сумочку за листком с иероглифами и тычу пальцем в тот, под которым написано "чай". Персонал улыбается, говорит: "Ха, Тя!" и приносит термос и стаканы. Вооруженный этим знанием приходим к следующей будочке покрытой ветками, я говорю: "Тя!" и улыбаюсь приветливо. Далее см. на тридцать строк выше, т.е. персонал наклоняет голову, потом смотрит на бумажку и довольно произносит: "Хооо, Сяяяя!". К вершине горы у меня накопилось достаточно вариантов для пятиминутной имитации криков птенца черноморского баклана. Парень смотрит на иероглифы, вздыхает и идет в кладовку. На столе появляются рис, мясо с овощами и чай, мы едим из наших мисок, китайцы из своих и счастливо улыбаемся друг другу. Пока солнце заходит окончательно, успеваем купить фонарик, ничем не отличающийся от того, который у нас был в 65 году, кроме золотистого корпуса, набрать к нему батареек, переодеться в сухое и теплое и занести ногу над очередной первой ступенькой. Тут мимо нас проносится группа очень спортивных китайцев в желтых тренировочных костюмах, которые отпугивают злых духов стуком палок по камням лестницы. Последний подмигивает нам и показывает большой палец. Мы одни теперь, тихие и осторожные. Темнеет, договариваемся идти по сорок пять ступенек, чтобы не сбивать дыхание. Фонарик освещает только ближайший пролет серо-коричневых ступеней, в промежутке между деревьями черно и очень тихо, перила, повороты, узкие ступени. Перемещение, как тренировка небольшой мышцы, никак не подкрепляемое видимыми изменениями. Хотя, если судить по очертаниям скалы, которая видна справа от тропы, мы едва заметно поднимаемся. Выходим к беседке, где уже сидят и приглушенно беседуют несколько человек, отдыхаем, пьем, дышим, опять идем. Прошло еще около трех часов, мы миновали небольшой бассейн, в который по мху стены капали слезы неизвестной принцессы, тропа стала горизонтальной, и слева от нее обнаружилась избушка. Сев на скамью и расправив карту в надежде понять, где же мы, мы вдруг поняли, что из избушки смотрят. Смотрят и шепотом отдают друг другу какие-то приказы. Я посветил фонариком на очки, надеясь, что они и здесь воплощают миролюбие и придурковатость, показал на себя большим пальцем и сказал: "Лаовай, лаовай!" Слово это вообще-то сродни "немцу" в смысле, "не понимающему человеческого языка", но значит буквально "косорукий". Не косоглазый, чернозадый и немой для китайцев являются чуждыми, а именно неумелый. Занятно, не правда ли? Избушка была узкой внизу и более широкой в верхней части, как гриб на ножке. Так вот, снизу, в шляпке гриба, вдруг открылся люк. Не окно и не дверь, а люк в верхней части, куда невозможно сразу вскочить, оттолкнув хозяина, и откуда в тебя удобно тыкать копьем или держать на прицеле лука, поливая гадостью и оскорблениями. Высунулась оттуда заспанная и всклокоченная морда небольшого мужичка и что-то сказала. Лаовай, лаовай - бормотал я приближаясь к нему, а он пытался мне обьяснить, что поздно, час ночи, все спят, закрыто уже, но я протягивал ему карту и все бормотал про лаовая, показывая что страшно и холодно лаоваю, что ему нужна вода, батарейки к фонарику и чаю бы. И далеко ли еще, бормотал я подходя, а он прислушивался и протягивал уже воду и горделиво рявкнул на сонную жену, сунувшуюся под руку: "Не мешай, у меня люди!". Жена испарилась, а он отворил двери и продал батареек, про чай сказал, что ну никак, и махнул рукой вперед-вперед. Теща в байковой пижаме высунула голову в нижнюю комнату и ее он погнал со свирепой радостью: "Мамо, вы што сдурели, я тут с иностранцами работаю, а вы лезете! Скажи ей - твоя ж мать!". Жена солидарно тявкает, теща немедленно скукоживается за выступом потолка. Я показал ему большой палец, отдал деньги, поклонился в пояс и мы побрели под огромными соснами в кромешной темноте, погибая от ночной сырости и желания уснуть немедля и навсегда. Лестница опять поднимается, темнота становится особенно мрачной, еще далеко впереди и сбоку висит какой-то идиотский фонарик, откуда тут взяться фонарику-то, лес кругом же, мы поднялись еще на три ступеньки, фонариков стало десять. И в тридцати метрах от нас. Это был монастырь. "Монастырь Xianfeng кажется раем ночным путникам" - так мы назовем картину ,-осторожного, чтобы не спугнуть, приближения к красной расписной стене с окошком. Две сонные тетки в ночных пуховиках, открыли нам комнаты со стенами из пластмассы и сырыми матрасами, принесли термос и стаканчики с заваркой. Ночь проходит в попытках согреть ноги, роса оседает на любой выставленной части тела, но можно лежать и не надо все время считать по сорок пять, хотя остановиться пока тоже невозможно. При первых признаках зари в коридоре раздается топот и крики, батальоны уходят на первомайский штурм. Мы же беспринципно спим в постепенно наступающем тепле и изнеженности. Отрадно выйти в пустой монастырский двор, где лежит огромный камень и поблагодарить местных будд за чудесное спасение всеми возможными способами. Потом попросить супу, рису и экзотическое национальное утреннее блюдо - яичницу с помидорами, очень постепенно все съесть и посмотреть на тех, кто приходит к монастырю. Юноша в костюме героя боевых искусств останавливается перед воротами храма, приводит в порядок доспехи и налобную повязку, кланяется и перед тем, как переступить высокий порог достает из дорожной сумы маленького черного пуделя. Затем он скрывается в темноте храма, а пудель стоит на задних лапках, упираясь в порог и ждет его возвращения. Посмотрите на сияющую вокруг зелень и великолепие каменных львов, и начинайте-начинайте уже навьючивать на спину рюкзак и устраивать в подбрюшье сумку с фотоаппаратом.
Удивительная вещь эти фаллические символы для корректных! Пожилой англичанин шел по пароходу мимо меня со своим более длинным, но более тонким объективом, остановился, вздохнул и ни говоря не слова аккуратно потрогал указательным пальцем мой. Я был очевидно польщён, хотя с гомоэротизмом у меня не очень. И еще о символах: стою это я во время поездки в армянские монастыри и любуюсь птичками в храмовом дворе. Перспективой дальних гор любуюсь, а доктор Усман пошел слушать ангельское пение местного хора. Из храма выходит наша благодетельница, организовавшая эту поездку, весьма крупная дама, и взволнованным грудным голосом говорит мне:
- А хотите я вам сейчас фаллос покажу?
Я собрался с силами и ответил, что если она считает, что сейчас подходящее время и место... Дама указала пальцем мне за спину, стало много легче, я оглянулся и обрадовался. У туфовой стены стояло два каменных члена, которые в обычной жизни верующие похлопывают по головкам, чтобы все было хорошо. Доктор Усман, выйдя просветленным после службы, поднял палец и сказал: "Я вам как гинеколог должен сказать, что где-то рядом должна быть противоположность!". И она нашлась неподалеку, чуть меньшего диаметра и из гораздо более темного камня. Армяне большие молодцы и бестрепетно приносят в жертву барана, когда им что-либо нужно от христианского бога. Или себя - от фразы ритуальной карабахской вежливости: "Ке матах!" - "Я для тебя жертвенное мясо!" - немой ужас сковывает любое желание, напиться попросить там или что еще. Вопросов о том, нравится ли богу подобное приношение или нет, они не задают, почему кроме них так никто не делает - тоже. И очень похоже, что никаких явных возражений это не вызывает, бог трепетных католиков и трудолюбивых протестантов с удовольствием принимает жертвенный матах и при втором пришествии может быть приглашен на хаш с чесноком, лимоном и водкой. Надоедает ведь бесконечная подмена, хочется истинности в отношениях, а что более истинно, чем кровь, мясо и смерть, и что более приятно, чем дым жертвы всесожжения, она же шашлык? Ничего, скажет вам почти любой человек, до которого летний ветер доносит запах пекущегося на углях мяса, а раз мы созданы по образу и подобию, то может это правда?
И мы опять пошли, было не так страшно, но жарко, и пришлось повесить на шеи мокрые полотенца. На какой-то остановке жизнерадостный папа в белой майке и черной бейсболке при виде нас начал уговаривать свою маленькую дочку подойти спросить кто мы и откуда. Девочка сильно смущаясь, спрашивает:
- Where are you from?
- Russia - отвечаем, чтобы не утомлять мозг ребенка статистически недостоверной разницей между Россией и Украиной.
Девочка в недоумении смотрит на нас, потом на папу и тихо пожимает плечами. Папе, однако интересно и я говорю ему: Moscow! Масква!
Он вдруг радостно кричит: СТАРИН!
Я радостно кричу: МАО!
И мы опять братья навек. Помните, почтенные, каждого из вас от брата отделяет буквально стакан чая и два понятных с детства слова. Папа счастлив и достает из-за уха по сигарете каждому участнику диалога. Прощаемся приязненно, показываем большие пальцы и улыбаемся еще не менее километра. Лестница нынче весьма крута, внизу в чудовищном отдалении движутся маленькие фигурки и можно гордиться, что прошло всего сорок минут, а мы уже так высоко, ноги движутся сами и не нужно обращаться с просьбой к местным таксистам. Да, на лестнице существует служба доставки - жилистые мужчины в зеленых жилетках с носилками. Они же, кстати, проносят на гору все продукты и товары. Ко мне они, оценив весовую категорию не пристают, но всячески показывают лицом, что вот барышню-то вашу, если вы нормальные пацаны, надо на руках пронести метров на 600 вверх, а? Недорого, мужчина?! Категорически отказываемся и упорно ползем вверх, пока мимо нас проносят тучную бабушку с мопсом в руках и бледного мальчика, накрывающего лицо газетой. Достигаем мелкой реки, покупаем на прибрежном рынке фруктов, садимся на камни, болтать ногами в прозрачной воде, есть груши и мелкие дыни. Прекрасный мальчик в очках приходит к нам, мы с ним пытаемся разговаривать, угощаем грушей и передаем конфет для сестры. Он учит нас произносить слово "друг", показывать на пальцах цифры по-китайски. Удивительное ощущение тишины возникает, когда находишься в среде людей, языка которых категорически не понимаешь. Вокруг плещутся на мелководье десятки китайцев, но то ли от мягкого света, то ли от вкуса дынь становится тихо, спокойно и необременительно жить. Прощаемся с мальчиком, и пока идем вдоль русла, видим посреди потока местную тургеневскую девушку в романтических одеждах, разве без кружевного зонта. Она сидит на валуне и пишет в тетрадку, босоножки рядом. Проходим ущелье и поднимаемся к Monkey joking zone. Гора считается местом передачи священного знания и права представлять на земле "небесных наставников", прохождение по ней - испытание для идущего. Если сакральные обезьяны тебя не трогают - значит ты хороший человек, если трогают - надо еще поработать над произношением. Страшно становится, плакаты предупреждают, чтобы вынули руки из карманов, вели себя тихо, не дразнили бы и не кормили, и громко бы не разговаривали. И ни в коем случае не спорьте - обезьяны знают лучше, не вас такого первого видят. Идентичный инструктаж дают при первом посещении психиатрического отделения, знаете? Доходим до удивительного места, если вы играли в Farcry, то уже его знаете - висячие лестницы, шаткие деревянные ступени и беседки, в которых кишат проворные монстры. А пулеметов и аптечек нет, отчего становится тревожно, озираешься и проверить все ли на месте, хочется больше обычного. На столбиках лестницы вырезаны фигурки обезьян, которые смотрят на тебя, обнимают друг друга, нянчат детенышей, едят бананы и вот сидит первый живой местный. Он, как полагается королю сельской танцплощадки, выставил немаленьких размеров гениталии и тускло смотрит сквозь: "Сышь, ты, очкастый, поди сюда! Ты чё, борзой, не понял? Я кому сказал, сюда иди!" - как бы говорит он гостям священной горы. После чего чешет яйца, спрыгивает со столбика, уголовной походкой подходит ко мне и пытается разжать кулак, в котором я опрометчиво держу два шарика можжевелового дерева. Отныне я официально плохой человек, никаких сомнений. То что обезьяну чувствительно пихает шестом свирепая тетка-сторож,и он немедленно смывается, а другие уже ко мне не подходят, никак не приносит утешения. Вокруг творится вакханалия, обезьянья мелочь тренируется на карманах и мешочках посетителей, девушки визжат, молодые люди напрягают мужественность, тетки орудуют шестами. Прекрасно экипированный фототехникой молодой человек в белоснежном свитере пытается словами объяснить стоящему перед ним макаку, что попрошайничать нехорошо и надо идти работать. Маленький волосатый человек внимательно слушает, стоя на задних лапах и отчасти даже кивает, потом традиционно кааакпрыгает молодому человеку на грудь. Тот визжит и бросается наутек. Проходит еще несколько часов подьема и спуска. Мы видели за это время физкультурного папу в майке, шортах и лакированных ботинках, который бодро бежал вверх по ступеням с большим чемоданом, а в пяти шагах за ним тащился, рыдая, микроскопический ребенок; двух увешанных фенечками пожилых разнополых европеоидов, которые спускались нам навстречу и, сочувственно улыбались; третьего, свежего и активного, с прекрасной гидессой, за которым шесть человек свиты мрачно волокли объемные самсонайты. Вечером доходим до Xixiangchi - Храма Купания Слона. Не спрашивайте, отчего такое название и каждый ли достигший этого храма должен своего слона хорошенько отмыть, или хотя бы омочить хобот в водах местного бассейна. Народ в великом множестве устраивается на ночлег, деревенские в чистых рубашках и тапочках подтягиваются из лесов и садятся на храмовую ограду. Уходим, конечно. Далее лес, огни групп, нагоняющие нас снизу, впереди идущий китаец начинает свистеть: "Вставай проклятьем заклеймённый". Холодает, мы достаточно высоко, небо, уже почти не закрывают окружающие горы. Карта попрежнему ничего не подсказывает, глаза видят слева от тропы обжорку, тело велит мозгу прекратить считать и поесть в последний раз. В шалаше одетые в вечерние пинжаки носильщики выпивают после смены и смеются. Заправляет хищница-ведьма-змея с блестящей косой, свирепая и пахнущая самогоном, мечта всей триады, рядом топчется большая простодушная тетка в ватнике. Внимание носильщиков сосредоточенное на порочной красотке ночного леса, переключается на нас, слышен шепот "лаовай" и звукоподражание слову "плииз". Изучив двадцатистраничное меню, укутанное в полиэтилен, тычу пальцем в блюдо стоимостью 100 юаней, гуляем, значить! Толстая тетка приседает и пучит глаза, уголовница хлещет косой по сторонам и показывает, что не сезон. Тычу тогда в что-то попроще и в нечто из курятины с трехчленным ингредиентом, который никак иначе не поясняется. Надежда, что блюдо это волшебное и перенесет нас на вершину Золотого Пика есть, нужно ею воспользоваться, пусть это и стоит дороже, чем понятный пельмень. Толстая тетка начинает метаться, приседать и складываться, хватает целую курицу, в кухне ревет пламя и грохочет железо огромных сковородок. Снизу приходит детская группа, человек тридцать в панамках. Рассаживаются на жердочках вдоль тропы и начинают клевать свой рис, деликатно используя только местное освещение. Толстая тесаком рубит белую доску в щепки, мы пока пьем чай и едим что-то попроще: беляши, кажется. Змеища ставит наш заказ. Толстая, подперев щеку, смотрит из кухонных дверей, носильщики тихо прыскают, потом начинают надсмехаться в спину, разворачиваюсь и улыбаюсь всей мордой, они стихают и начинают заигрывать с огрызающейся ведьмой. Мдаа, опять... Удивительно, но курица порублена так, что из каждого микроскопического куска торчит два или три костных отломка и есть это бессмысленно - нет на них мяса. Такая, гнида, овеществленная метафора про хочется и колется. Покрыты эти косточки пенопластом несъедобным кусковым. И очень постепенно оказывается, что пенопласт - это куски той доски, которую рубила толстая, которая на самом деле - древесная губка, которая постепенно начинает размокать и увеличиваться в объеме, впитывать весь соус из миски и делаться нежной и удивительной. Платим и лезем вверх, именно лезем, лестница практически вертикальна, закрыта сверху толстой металлической сеткой от камнепадов. Мы с китайскими пионерами оказываемся в классическом пространстве фильма ужасов, не хватает промышленного вентилятора, зомби рвущих ржавые цепи и капающей сверху ядовитой слюны. Местность представляется совершенно необитаемой, ну кроме пионеров, и представляется еще часа полтора, потом ступеньки наклоняются под более человеческим углом, людей становится намного больше, слева обнаруживается туалет, обложенный белым кафелем, впереди множество огней и чудовищная догадка возникает - тут недавно ездили на автомобиле! Мы вышли к Leidongping - деревне с дискотеками и трехзвездочными отелями, автомобилями, автовокзалом и станцией канатной дороги, соединенной с Багуосы приличным шоссе, оказывается. Чудовищность профанации произошедшего терзает просветленный дух, пока его обладатель сидит и жрет яблоко на вокзальной скамье. Зачем верил я в нетронутость мира и смысл делания, зачем считал ступени, зачем были мои физические мучения и радость при виде бабочек синего цвета? Я ждал воздаяния, дурацкая идея получения награды по завершении пути, воспитанная делением года на четверти и каникулы, овладела мной без остатка. И вот - пустая асфальтированная площадь, физкультурники в желтых дождевиках на понятном английском говорят, что конечно мы не пойдем ни в какую гору, а пойдем в хороший отель, там отдохнем и утром уже спокойно сядем и поедем на гору. Омерзительное ощущение возможности этого заставляет переставлять негнущиеся ноги к сонным коридорам Jeylin Palace и искать новую лесную тропу. Наказание за гадостные мысли следует немедленное и жестокое, тропа вертикальна, узка и не имеет мест для остановки, только все большие пространства неба указывают, что мы приближаемся к вершине. В последнем на пути монастыре молодые люди во влажных дождевиках собираются в группы, пьют горячее и разминаются перед броском. Серыми скукоженными тенями проползли мы мимо и костенея стали перемещаться вверх, что, как известно, свойственно инстинктам человека и кота. Сознание решительно отсутствовало все время до тех пор, пока мы не вышли к вершине горы, где стоял благоухающий многими тысячами паломников индустриальный туалет и женщина - продавец печенья и кофе. Под ногами хлюпала жижа, между непонятных лесов, куч и груд в молчаливой толпе, по мосту с перилами из цепей, увешанных замками, которые паломники вешают для того, чтобы семейные узы были крепкими, а желания исполнялись адекватно, в сером воздухе - шли мы к огромному золотому храму и площадке за ним, которая была обращена на восток. Храм Золотого пика еще строился, под статуями гигантских будд стояли компрессоры и лежали мешки с цементом, на лесах сидели пришедшие ранее и ждали, они же стояли у перил, внизу на краю обрыва; везде, где можно было заметить - молчаливо шевелились люди. Постепенно начали меняться цвета неба и курток тех, кто стоял на утесе внизу, холод же не исчезал, в отличие от реки, где мгновенное наступление жара сопровождало солнце с первых минут его появления. Рассвет случился без "глаза Будды", стала видна долина с рекой внизу, окрестные горы, телевышка на соседней горе - и все.
Стало можно уходить, и все уходят. Просто, не оборачиваясь, не декламируя стихов и не делая надписей тушью, никто не вращает гибкими мечами с красными шелковыми кистями на рукоятках, не обретает на наших глазах просветления или сакральных текстов, не пьет эликсир волшебных грибов, нет - набиваются в огромное стеклянное кафе и начинают есть паровые пельмени, потом бегут мимо бухт кабеля по серым строительным доскам к станции канатной дороги. Там ловкий молодой человек в черном костюме и белых перчатках, вращаясь на каблуках как тореадор, забрасывает их в кабинки. Последняя маленькая девочка с косичками в слишком большой куртке с печальным изумлением смотрит на нас, стоя у кучи сброшенных дождевиков желтого цвета. Сквозь мутное оргстекло кабины видна тропа, которую мы преодолели ночью и очередь, ползущая в гору с кульками и сумками. Лес под кабинкой серый и редкий, около урн громоздится пластиковый мусор, кабинка возвращает нас на асфальтовую площадь у вокзала поселения Leidongping. От отчаяния хочется купить деревянный лакированный меч, как делают все. Ощущение, что праздника недодали, что обманули, что все должно было закончиться не так, продолжается пока мы завтракаем какой-то гадостью и едем в Багуосы, поминутно засыпая. Водитель дико сигналит на каждом повороте, визжит на пассажиров, орет на придурка, забывшего свой портфель, душно, автобус набит, кресла слишком маленькие, голова откидывается, мама, асфальт - опять асфальт и бензин. Большая птица с синим оперением и длинным хвостом вылетает из придорожных кустов и падает вниз к реке утешительной галлюцинацией.
Багуосы, выходим в тридцатипятиградусную жару у полицейского участка, небо серое, голова кружится от перепада высот, асфальт размягчается с каждой секундой, нужно немедленно покончить с этим местом, отменяем Лешань, останавливается желто-зеленое такси, девушка-шофер решительно кивает в ответ на предложение везти нас в Ченду и мы несемся по каким-то пыльным задворкам. Барышня не включает счетчик и кондиционер, мимо несутся автобазы со скульптурами львов-хранителей у ворот, над городками висят рядами гигантские красные шары с первомайскими лозунгами, пассажиры мотороллеров и телег с соломой пристально смотрят, когда мы вдруг тормозим у заправки. С противоположной стороны на дороге возникает еще одно такси, тормозит около нас, выходит юноша в цветной рубашке и отдает нашей барышне пачку купюр. "Вот деньги, где товар?" Нас перегружают в его машину, потом в третью и мы попадаем в Чэнду, в Отель Гражданской Авиации. Ванна, кондиционер, чай, прачечная, аспирин, кома.
Первое Мая. 14.00 - 24.00 Праздничная кома.
24.00 - 24.15 Поедание деревянного яблока.
24.16 - 8.00 Продолжение праздничной комы.
Второе мая и другие развлечения мирового разума.
Чудесное ночное спасение состоялось благодаря удивительному фрукту. Организм отказывался жить и почему собственно проснулся осталось непонятным, но благодаря этому был накормлен деревянным яблоком. Как бы это объяснить? Ну вот, вы уже купили на оптовом рынке все, на что надеялись, и идете на остановку маршрутного такси через подземный переход. Вас на секунду привлекает дивное благоухание и вы смотрите туда, где у стены, стоит и курит Саша, торгующий поделками из многострадального крымского можжевельника. На его прилавке кроме расчесок и браслетов лежат яблоки, выточенные из желтого дерева. Вот это было оно, но без запаха скипидара, с него снималась толстая кожура, а под ней обнаружились некие дольки, почти как у мандарина, но с косточками. Видимо оно и вернуло к жизни организм, он высунулся посмотреть, что творится на асфальте, ничего с девятнадцатого этажа не увидел и отправился есть завтрак и гулять по городу Чэнду. А чего бы организму после пережитых страданий хотелось бы увидеть? Понятное дело, то - чего в других местах никак. А так получается, что вот этого никак - не так уж много остается, все более ты видишь в новом месте то, с чем уже встречался в прежних местах обитания. Ведь, если в далласском автобусе едет черный дедушка с блатным ногтем на мизинце и в красноармейской ушанке, то на выставке Рембрандта можно ждать появления бабушки "Добрый Вечер" с традиционной просьбой "допью из кружечки вашей"? И какая разница между глухонемыми, которые раскладывали календари с отважными советскими девушками, рискнувшими сфотографироваться в спущенных трусах на фоне фамильного ковра и той глухонемой, которая забегает в автобус на Сан-Антонио и раскладывает по сиденьям металлические распятия с биркой: "Каждое распятие стоит 2 доллара. Я глухонемая - это на жизнь". А ничем; кроме большей практичности товара,- каждое распятие еще и свисток,- а календарем можно было только любоваться и прятать в том "Жизни животных" с беспозвоночными. Свистни в крест - там тоже дырка!
Или возьмем танцы в сельском клубе, точнее рождественский вечер магазина Nordstrom, куда вас пригласил Rich C. Rierson, посоветовав, однако, надеть более приличные штаны. Ну, штанов- то у нас нет, поэтому едем в чем мать родила, то есть в джинсах. Собственно, если в клуб все равно пять километров по ночному лесу, то вы ведь идете в кирзовых сапогах с бархатными портянками и не смущаетесь. Rich также не особенно прифрантившись, садится в джип, говорит: "Я должен заехать впрыснуть моей старой девочке немного свежего сока!" и мы едем на заправку, около которой светится вывеска "Condoms to go", что можно перевести как "Гондоны навынос", но лучше не переводить, а то слишком смешно. Представляете, навынос? Внутри - ни-ни, администрация пресекает, со своими приходить тоже не рекомендуется, а на вынос, на воздухе - пожалуйста. Магазин Nordstrom размерами и формой напоминает сборочный цех оружия возмездия, построен на века, могуч его бетон, автостоянка поместительна, у входа четыре барышни в кринолинах поют, слегка приседая от усердия, рождественскую песню. По трем этажам дефилирует общество постоянных клиентов, ах, давайте же искать аналогии: изящные дамы в брючных костюмах Армани и необязательных норковых паланкинах - это скорее всего те, которые работают в сельсовете или библиотеке и коротко знакомы с председателем. Могучие плейбои в седых кудрях и усах гитаристов ВИА "Пламя" торчат у бара с бесплатной разбавленной водкой и как все старожилы ругают асексуальность современной молодежи, качество героина и запаздывающую на неделю пенсию. В двери входит народный коллектив, вру, конечно, однако как еще назвать трех весьма состоятельных джентльменов в верблюжьих пальто, шарфах Burburry, сапогах ручной работы и черных десятигалонных шляпах? И дама средних лет, тоже в полной амуниции cow-girl, разве вот поля шляпы поменьше. Ввалившись с мороза, оббили они чесанки в сенях, скинули, взойдя в горницу зипуны да малахаи, и грянули величальную... как-то так.
Среди публики встречаются джентльмены, твидом и фасоном шляп подчеркивающие свою принадлежность скорее к Соединенному Королевству, чем к Штатам - род кокетства, которым грешили девушки в семидесятых, говорившие, что вообще-то они польки. Есть примерные негры - с зализанными блестящими волосами, в тугих белых воротничках, желтых галстуках и черных костюмах, на которых угадываются ромбики университетских значков, и один плохой - в камуфляжных штанах, куртке и бейсболке козырьком назад, извинениями которым служит двухметровый рост и роскошная камера. И последний привет - небольшая, очень пьяная, девушка шестидесяти лет, которая танцует перед поющим блюзы негром.
Босиком, в чулочках, на спине кротовой шубки проплешина, нету лишь зажатой в кулаке селедочки, как у ее сестры, виденной туманным утром на плавучем мосту в районе больницы КБС. Ее плотный спутник с оливковой кожей и блестящей косой стоит рядом с музыкантами и притоптывает, давай джазу, чуваки! Чуваки, кстати дают очень здорово, черный в кепке поет и играет на губных гармошках, которых у него целый чемодан. С ним несколько белых пацанов, которые стараются, но органичен только черный, белые не умеют прыгать, и только черные должны петь блюз! Да, белые не умеют, все про это говорили, я тоже скажу, не умеют и пусть даже не пробуют. Вот вы едете на концерт мисс Этты Джеймс, Кристофера Делберта и мистера Эла Грина, хрен с ними с шестьюдесятью долларами, сколько можно заочно плакать, когда мисс Этта Джеймс поет свое дивное: "Только женщины кровоточат", ведь никогда более не получится так, что вы будете в том городе, в который она приезжает на гастроли, а вам в этот день не жалко щестидесяти,- нет, считая такси, пожалуй, и сотни долларов. Такси, кстати, важный фактор американской индустрии развлечений. Вот каждое объявление девушки, эээ, массажистки, включает указание места ее жительства и ссылку на сайт, где можно уточнить стоимость девушкиной транспортировки и решить, на сколько минут массажа вы теперь сможете рассчитывать. Подъезжаем к парковке Развлекательного центра Военно-воздушных сил США, на въезде получаем листок в котором написано, что мисс Этта Джеймс заболела и что деньги за билеты можно получить в окошке 2. Едем в задумчивости дальше, черные братья, мерзнущие в балаклавах и желтых жилетах, машут фосфоресцирующими палочками куда. Выхожу и начинаю у одного из них спрашивать про оставшихся исполнителей. "Ну что вам сказать про Эла Грина, сэр, ну вот это - вы знаете.. - и они вместе с коллегой начинают слегка приплясывать и петь "Let's come together" - моим родителям нравится. И вам, сэр, скорее всего тоже понравится!". Вот-вот, на юбилее выпуска паренек-звукооператор, в ответ на просьбу принести что-нибудь для нашей возрастной категории совершенно бестрепетно протягивает диск Клавдии Шульженко, неужели Эл Грин, тоже поет про синий платочек? Однако, решаю идти в зал. Там здорово, мы можем наблюдать черных братьев во всем прекрасном разнообразии и не сомневаться ни в чем, как при взгляде в телевизор. Телевизор же чаще показывает нам черных братьев глубокой ночью в специальной программе черного юмора. Юмор достаточно специфический, присутствует тень от девушки, которая виртуозно вибрирует большой попой и грудью при появлении очередного юмориста. Юморист выходит в надетой набекрень бейсболке, в меховой шубе, с бутылкой подмышкой и начинает рассказывать о своей семейной жизни, через слово повторяя: "Я те, еб твою, реально говорю... ". Завершается скетч пассажем о том, что влагалищные выделения черных женщин настолько более богаты микроэлементами и полезными веществами, чем у белых, что каждый раз, перед тем, как начинать заниматься оральным сексом, нужно произнести благословение на хлеб. Тетки в зале благодарственно взвизгивают и вытирают слезы. "Эй, что делают белые, когда потеряют собаку? Они расклеивают по всему городу объявления, ходят по соседям и звонят в полицию. Что делаем мы? Заводим новую!" Все счастливы, буквально все. "И перестаньте вы тыкать всем в нос свои рэпперские штучки. East Side! West Side! Что тогда должны кричать братья, которые действительно сидят в тюрьме: In Side?!". "Эй, что делает белая женщина, когда на улице видит черного? Перевешивает сумочку на другую сторону, как будто с этой стороны - квартал другого цвета!". А тут он прав. Я видел женщину, которая несла свою сумочку именно подмышкой и придерживала рукой туго натянутый ремешок. Поворачивалась она при этом всем корпусом, чтобы посягательств на сумочку избежать. Я было задумался, не советская ли это женщина, а она повернулась к соседке и сказала: "Мамо, вас щось цiкавить?". Ночной субботний юмор радикально отличается от того, что показывают по утрам в воскресенье, когда молодой человек в прекрасных кудрях и костюме-идеал ходит перед многотысячным залом и рассказывает о том, как его отец однажды решил пятнадцать минут поговорить с Господом и в это время не отвечать на телефонные звонки. "И он ушел специальную комнату и закрыл за собой дверь, и начал он говорить с Господом. И телефон зазвонил. Тогда отец подумал: мои дети звонят мне, чтобы поговорить со мной, но я буду тверд и не буду брать трубку. Он продолжал пытаться говорить с Господом, но телефон продолжал звонить. Тогда он подумал, жена моя хочет чтобы я поговорил с ней, но я буду говорить с ней только тогда, когда закончу говорить с Господом! А телефон все звонил и звонил. И через пятнадцать минут отец решил, что это Президент Соединенных Штатов хочет с ним о чем-то посоветоваться. Он выскочил из специальной комнаты и закричал в трубку: Да, мистер Президент, я вас слушаю! Что вы думаете? Они ошиблись номером... Поэтому, друзья, перед тем, как вы собираетесь поговорить с Господом - поместите на свой автоответчик короткое сообщение". Пятнадцать тысяч человек облегченно вздыхают.
А вы еще не видели как пастор Попофф смотрит на вас во время короткой паузы в проповеди и говорит: "Поверьте, я знаю, как заставить Господа выполнить ваши молитвы. Вопрос не в том, с какой просьбой вы обращаетесь к нему, вопрос в том, как вы это делаете. Я умею молиться очень агрессивно и я сделаю так, что ваши молитвы дойдут до Его ушей в кратчайшие сроки. Позвольте мне выслать по вашему адресу большую упаковку воды "Святой источник".... Про проповедь рассказывать сложнее, надо видеть.
- Что с тобой сестра? - спрашивает Попофф у толстой пожилой негритянки.
- Эти опухоли в моем теле - начинает она, зал сочувственно охает.
- Закрой глаза, сейчас силой Господа нашего Иисуса, я избавлю тебя от опухолей - говорит Попофф и стучит бедную женщину в лоб.
Та падает в свое инвалидное кресло, потом открывает глаза и смотрит на Попоффа.
- Встань - кричит он, а вы все скажите "Аллилуйя"! Все говорят, все пятнадцать тысяч.
- Что ты сейчас чувствуешь, сестра?
- Ничего - говорит бедная женщина не очень уверенно.
- Аллилуйя, Господь избавил ее от этих опухолей! - кричит Попофф и старушку увозят.
- А ты сестра, ты была на нашей проповеди полгода назад?!
- Дда, как вы запомнили...
- Зачем ты пришла сегодня?
- Вы сказали мне пить воду.....
- И ты пила воду?
- Да, я пила воду, и все, все случилось как вы сказали, мы получили от страховой компании пять тысяч долларов!
Она машет бумагами, чтобы все видели.
- Пять тысяч долларов, сестра! Аллилуйя!
Зал: Аллилуйя!
Потом будет вставка про человека, который пил, потерял работу и веру в себя, а выпив воды все вернул и еще получил неожиданных выплат от правительства на двадцать тысяч долларов. А потом чудесное исцеление негритянки в камуфляжной форме, которая только что не могла стоять, а после удара по лбу начинает показывать "лунную походку" не хуже Джексона.
- Аллилуйя, братья, два года в Ираке!
Попофф в клетчатом пиджачке, с крашеными волосами и уголовными глазками не вызвал бы сочувствия, даже если бы просил на беляш на автовокзале, однако показывает чудеса с такой производительностью, что шуруповерт погиб бы от зависти. Понятно, шагнула технология, команду "Возьми постель свою и ходи" можно теперь отдавать на всю больницу сразу, и зачем ходить по воде, когда можно ее рассылать по почте?
Публика на концерте тоже относится к скорее к сказочным персонажам и продуктам воображения: бритые наголо могучие гангстеры в белых свитерах и их роскошные подружки в леопардовых тканях, тетушки в баптистских шляпках, которых под руку препровождают на место тучные племянники в светлых штанах и синих блейзерах, сутенерского вида молодой человек во всем алом: котелок, туфли, пальто до пят, седой рокер в прическе "конский хвост" и одежде из кожи Франкенштейна, и прочая, охочая до музыки соул культурная среда. Перед нами, однако, садятся вполне знакомые личности: двое мрачных больших черных мужчин в кожаных плащах и один маленький, вертлявый в коричневой вельветовой кепке, с большими серебряными перстнями на трех из пяти пальцев каждой руки. С ними четыре развеселых тетки, совершенно херсонского вида и темперамента продавщиц придорожного базарчика, с поправкой на гамму. Двое кожаных - видать "Черные пантеры" в прошлом - сильно суровы и даже в минуты всеобщего экстаза, выражают одобрение подъемом "V" и все. Ну чё, паанятно, земляки, дело известное: сало-масло западло, колбаса на х.й похожа, рыбу водолаз е..л - атлянские битухи, по малолетке натерпелись, теперь все чиста по закону, не в предьяве, брат, ты пойми! Впрочем, возможно, просто устали с работы. Маленький сел среди теток, подпрыгивает на внутренних пружинах, вращается, топает и хлопает, тетки заливаются от счастья и верещат от его шуточек. На сцену прибегает Кристофер Делберт и песен шесть имитирует Джо Кокера. Напор у него, как у бульдозера, а качество не то. Публика, однако, радушно хлопает и две тоненькие девушки с большими бюстами и очевидным стремлением познакомиться танцуют перед креслами первого ряда, откуда их гоняет охрана.
Делберт проваливает, публика идет гулять, потом постепенно начинает возвращаться, музыканты уже на местах, свет начинает гаснуть, под первые крики появляются три мощные бэк-вокалистки в блестящем и начинают повизгивать, пока бас-гитара, фисгармония и ударные напоминают, что соул должен звучать именно так. Мощность нарастает, присоединяются духовые: "Леди и джентльмены, имею честь приветствовать на этой сцене мисера Эээээээла Грина!!!". Бббабах! Мистер Эл Грин выскакивает из-за левой кулисы, с охапкой алых роз, на груди его горят золотые крест, могендовид, полумесяц и солнечный диск. Он счастлив всех видеть, он поет, мелко приплясывает у края сцены, нагибается, чтобы вручить цветы дамам, потом чтобы их поцеловать, потом перестает петь и говорит, что он счастлив быть в Далласе, что мисс Этта Джеймс, к сожалению приболела, что он тоже чувствовал себя вчера неважно, позвонил на ресепшн и попросил таблетку, и знаете, они втроем приносят мне таблетку, а я их спрашиваю, почему такая большая таблетка, гайз? А они мне отвечают...... "Потому что это - Тексааас!". Зал воет от восторга, а мистер Эл Грин предлагает вспомнить 1957 год и песню Сэма Кука "В то время, как время проходит" и запевает, ах! В программке написано, что Эл Грин пел ранее госпел в церкви и мы падаем жертвами всего тяжелого арсенала Джизаса: спев фразу - смотрит в дальний угол и проникновенно говорит: "Есть в этом зале люди, которые понимают, о чем я сейчас говорю...", через песню признается в любви к публике, танцует на цыпочках, срывает с себя смокинг, визжит и сияет обаятельнейшей улыбкой.
Знаете - спрашивал меня муж Лены из пгт. Шерц, штата Техас, как доказать что Иисус был черный?
- Неет..
- Он ко всем обращался "брат" и нигде не мог найти праведного суда. А как доказать, что Иисус был из Калифорнии?
- Он носил длинные волосы, целый год ходил без штанов и основал новую религию. Ну а то, что он был евреем, а?
- Он до 33 лет жил с мамой, причем считал ее девственницей, она его богом и главное - он пошел в семейный бизнес!
Иисус был черным - теперь это очевидно еще более, чем в эфиопской православной церкви. Эл Грин прекрасен и неодолим, зал держится на кончиках его пальцев и непрерывно испытывает интенсивное счастье. "А сейчас леди и джентльмены, я прошу вас выслушать песню, которую исполнит эта молодая леди - моя дочь!". И опять: можно было только всю жизнь мечтать о такой музыке, начиная с первой мятой пластинки голубого цвета из журнала "Кругозор", на которой чудом нашелся "Мемфис-блюз" Армстронга и второй - из серии "Вокруг света", где хор пел спиричуэлз, именно так, "з" на конце слова, да чего там, начиная с уроков английского, когда мы хором пели "Тело Джона Брауна лежит в земле сырой", подменяя в припеве "славься, славься, аллилуйя" на "слава, слава герою!!", потому что так нас учила родная школа, а правду и слово "госпел" мы узнали много потом. Далее - концерт "Уральского диксиленда", вот вы смеетесь, а я был шокирован поведением папеньки и его дружков, которые разнузданно свистели и хлопали во время музыки. Ранее, будучи приводим мамой на концерт симфонической музыки, я благополучно засыпал услышав слова: "Скерцо из концерта ре-минор. Исполняет лауреат конкурса имени Шостаковича...", просыпался в антракте и думал, что так и надо. А тут дядьки в клетчатых пиджаках дули, дребезжали и грохотали чем-то, что заставило ноги подскакивать, руки хлопать, и шикать на папеньку я перестал довольно скоро. И ведь это был даже не "Ленинградский диксиленд", с роскошным кларнетистом Усыскиным и не Давид Голощекин со скрипкой, равной которой не было на всей территории СССР и стран Варшавского договора, не "Современник" Кролла с юной Долиной, от которой мурашки стыли по всему позвоночнику и не шахиншах всех барабанов Иван Юрченко из оркестра Лундстрема - нет, лауреат областных конкурсов играл, солянку от "When the saints go marching in" до "Бамир бис ту шейн" - в смысле: "Старушка не спеша дорожку перешла, ее остановил милицанер...". Организм же рвался и трепетал, вспоминал что-то и буйствовал вместе с банджо и стиральной доской. И сейчас или потом в Сан-Антонио, в "Jim Cullum Landing" где играли все - от Бикса Байдербека до Уинтона Марсалиса, когда трубач, закончив номер, говорит: "Мы сейчас отойдем в бар, пить свой вечерний шнапс, а вы пока можете насладиться кухней отеля "Хайятт!", неважно. Традиционный состав: трубач, зачесывающий волосы на лысину, бритый налысо пианист в очках, корректный, как школьный английский, кларнетист, контрабасист, которого невозможно запомнить, и элегантный - "мистер Быстрый Эдди" на барабанах. Сидя над махи-махи с соусом из меда и мелиссы, коктейлями "Харрикейн" и "Куба Либре", глядя на Riwerwalk набережную, где ходит мальчик в бумажном презервативе на голове и светятся разноцветные огоньки, понимаешь, что это финальное воплощение американской мечты папы Паши. Мечты того времени, когда коктейли пили из мочевых катетеров, на галстуках рисовали привет с озера Рица и хором пели "Москва-Калуга, Лос-Анжелос". Никаких усилий или ограничений, никакой добавленной стоимости - прекрасный джаз и прекрасная кухня, нет необходимости быть борцом с устоями, демонстрировать нестандартность мышления или ширины брюк, слушай, хлопай, ешь. И никто не свистит, кстати, и в туалете написано, что он не терпит излишеств и быстро забивается. Будьте осторожны с хрупкой действительностью.
И последнее - сельскохозяйственная выставка. Именно-именно. Поезжайте, походите между каруселей, лотков с сосисками и приспособлений для изготовления шаров сладкой ваты, среди сияющих фургонов для лошадей-паломино и лошадей обычных, прилавков с ядовитыми игрушками и будок с прибитыми над ценниками рогами лонгхорнов, подышите мокрой соломой, полюбуйтесь, как детки показывают жюри выбритые шеи своих овечек, послушайте, как всхрапывают племенные жеребцы в стойлах, подивитесь пятнадцатикилограмовому кролику, выращенному любителем из Билокси и смотрите-смотрите по сторонам. Вокруг все - в глаженых со стрелочками джинсах, клетчатых рубашках, дутых жилетках и шляпах - дети и женщины включительно. Все степенно и с вниманием разглядывают стойла и клетки и переходят от жесткого порно свинарника к классическому эротизму коровника. Да, именно в коровнике понимаешь, что Памела Андерсон и прочие девушки "Playboy" и "Bay Watch" - безусловный продукт эстетики американского племенного скотоводства. Точнее - породы Ангус белый, если настаивать на блондинках. Да, ресницы, задницы, выражение глаз и: "помни, сынок, просвет под брюхом вола ничего не весит" - это бюст.
Два огромных стервятника запросто садятся на крышу павильона для родео, пора и нам туда. Гаснет свет, героический баритон, отзывающийся в области пахового сплетения, рокочет добрый вечер. Леди и джентльмены встают под звуки национального гимна, следует бабах, под потолком появляются клубы белого дыма, сквозь них опускаются флаги всех штатов. Начинается парад, на красный песок выезжают красотки на белых лошадях с флагами и образуют две идеальные линии. Из ворот под нами начинает появляться слава Техаса и Далласа, полные джентльмены верхами в парадной амуниции - спонсоры и руководители, за ними едут профессиональные ковбои из Монтаны, Дакоты, Аризоны и Вайоминга, потом легкие девушки в белых рубашках и сеньорита в накидке-серапе, в финале - клоуны на пони и последний - на ослике. Баритон приветствует присутствующего здесь сегодня шефа Мендозу - главу полиции Далласа - шестисотенный белый стетсон "Эль Патрон" в первом ряду кивает и машет рукой присутствующим. По проходам ходят молодые люди в белых фартуках и красных пилотках с лестницами, увешанными мешочками со сладкой ватой, наклоняют лестницы к желающим, разбрасывают пакетики с орешками и раздают сладкие сосиски на палочках. Для детей носят светящуюся фиолетовым гадость вроде джедайских мечей и обручей на головы. На арене появляются два верховых молодца традиционно одинаковых с лица, которые будут обеспечивать безопасность на родео, баритон, представляя, проходится по их Вайомингскому происхождению, одинаковым рубашечкам, многозначительно покашливает и говорит: кто знает, кто знает... А скажите, леди и джентльмены - сколько у нас нынче гостей из других штатов?! Раздается многоголосый вой, наш в том числе. А теперь - сколько у нас сегодня гостей из Тексаса?! Лавина, гром, молния, флотилия Б52 - восторг и обожание зашкаливают хиросимские мегатонны. И начинается... В качестве разминки на арену выпускают двадцать бычков и сорок детей в возрасте лет 12-13, судьи мелом размечают квадрат, в который дети должны затащить бычка. Тем, которым это удастся обещают пару ковбойских сапог. Дети усердствуют, тянут бычков за хвосты и рога, бычки проявляют строптивость и не идут. В необходимое время никто не укладывается, пропали, значить, сапоги. Потом показывают, как лошади-квартероны удерживают бычка, не давая ему вернуться обратно в гурт. Ощущение, что лошадь пляшет перед бычком сама, ковбой не только неподвижен, даже лицо его бесстрастно, как у гармониста на деревенских танцах. 40 секунд - рекордное время, леди и джентльмены, а теперь посмотрим, как наши парни будут ездить на этих диких скакунах! Скакуны беспощадны, бьют воздух, страховщики на галопе снимают с висящей в воздухе лошади тех, кто еще держится. Рекорд сегодняшнего дня 14 секунд, леди и джентльмены! Рекордсмен, придерживая отбитую поясницу, машет публике высокой шляпой. Теперь девушки галопом скачут вокруг трех бочек, лошади приседают, публика визжит, девушки прекрасны - самой быстрой потребовалось только 20 секунд. Потом бросают лассо, тоже на галопе, точно под передние или задние ноги несущегося бычка, бросаются плашмя с лошади и вяжут за 6 секунд. Теперь скачки на больших быках, ковбои снимают шляпы и одевают шлемы, все серьезно, ребятки, туши по тонне двести взлетают в воздух и скручиваются там как, вафельные полотенца - никаких шансов просидеть шесть секунд. Но, черт возьми, вот этот парень из Дакоты держится уже пять, семь, восемь секунд! Ааа!!, бычара все же стряхивает молодца и пытается забодать его, но клоуны в юбках и отрепьях его отвлекают, ведут за собой, заскакивают в последнюю секунду на дощатое ограждение сцены и слышен только могучий удар рогов по забору. Самый старый клоун - "легенда родео, на арене уже более 20 лет" обманывает быков с помошью резинового надувного человека, большого красного бублика и бочки, в которую он заскакивает при приближении скотины. И нагло шутит с баритоном в процессе:
- Ой, а кто это у вас там сидит рядом?
- Это шеф полиции Далласа!
- О, через год, я буду сидеть на его месте, так ему и передайте...
- Почему это?
- Все клоуны получают эту работу!
Баритон притворно сокрушается: вы видите, я ничего не могу с ним поделать... Еще гонки на маленьких крытых фургонах, еще комические номера с прыгающей с шеста собачкой и конем, который якобы не хочет возить седока, еще пепси, еще сосиска и все заканчивается, можно ехать обратно. На стоянке стоит пыльный джип с надписью - "Фермеры - наши тихие герои, Джон Керри - наш кандидат", с плаката последняя нежная корова говорит: "Я наполню твое сердце Юго-Западом". И представьте, почтенные, это так - мы очень мало видели, практически не разговаривали с людьми, населяющими Техас, но ощущение - весьма странное ощущение осталось. Очень жаль покидать улицу, где стоят поилки для птиц и утром можно видеть кардинала, а по вечерам желуди лопаются под ногами. Не выйдет за газетой старичок из дома на углу Президентской улицы и совершенно неожиданно не скажет тебе: "Прекрасная погода, сэр, доброе утро!". И нежный ирландский сеттер за коллективной оградой кондоминиума не наклонит голову в ответ на твой щелчок языком, а потом не побежит наперегонки вдоль забора, пока ультразвуковой свист хозяйки не напомнит ему, что так нехорошо и стыдно. Ранним утром не будет тебя преследовать гигантская косилка, со стоящим на ней окоченелым мексиканцем, и больше не раздастся топот ног мужчины в шляпе и желтых перчатках, бегущего со своей хаски, которая одарит тебя внимательным взглядом синих глаз и беспечно лизнет за нос. Ах, и не бродить нам ночью, теряя направление и не понимая, что значит, когда тебе говорят - иди на восток, потом сверни на север и не будет более вокруг нас летать гигантский козодой, хватая души неродившихся младенцев прямо из серой травы. Остается ощущение признательности, на голове появляется шляпа, в речи уместными становятся "сэр" и "мэм", а встреченные в Евпатории через полгода люди, живущие в городе Озарка, штат Миссисипи кажутся родственниками не только потому, что ты пил воду из канистры с таким названием, но и потому, что внутри тебя поселилась некая часть южного гостеприимства.
Не расстраивайтесь, почтенные, у нас еще остается целый день на невиданное в других местах, который мы прогуляем по Чэнду. О как мы его прогуляем, бодро и пружинисто мы прогуляем его по ровной поверхности, без одышки и сердцебиения будем мы грациозно двигаться по коридорам и лестницам отеля, опережая немецких туристов и пожилых учительниц. Опыт, приобретенный за неделю велит подойти к стойке регистрации и попросить написать иероглифами пару фраз. Они таковы:
"Отвезите меня в аэропорт"
и
"Отвезите меня к пандам".
Слово "панда" сказанное по-английски девушку за стойкой не впечатлило, поэтому пришлось панду нарисовать, а когда рисунок, собравшихся клерков скорее заинтриговал, то и лично показать, как я ее себе представляю. Помогло, представьте. Нам пишут нужные слова и мы мчим в пандятник, пандемониум, пандовник, словом - туда, где находится центр по разведению этих енотов, которые еноты, а не бамбуковые медведи по правде-то. Причем еноты ленивые во всех смыслах, ничего их не интересует, кроме как пожрать сычуаньского бамбука, им даже порнофильмы показывают для того, чтобы они хотя бы размножались, что ли. Но панды на это тоже не очень ведутся, поэтому народная власть построила гигантский центр по разведению и воспроизводству панды, где все за них делают трудолюбивые китайцы и куда мы и едем, быстро-быстро, чтобы успеть до самолета. Вот ворота, вот ступеньки, бегом-бегом, опережая всех мы бежим, чтобы первыми увидеть символ вечного благодушия и старшего брата пленки "Свема". За кругом бетонной ограды стоят таблички: "Я национальное достояние и ненавижу шум!" и висят мемориальные доски с именами директоров предприятий, которые взяли на себя почетную обязанность откармливать панду. Среди них такая: "Компания Майкрософт взяла на воспитание панду и назвала ее Майкрософт". Кстати, копия Windows в магазине на центральной улице Ченду стоит около 10 долларов, то ли они не нужны никому, то ли так много продают, что все равно не в накладе. Около бревенчатого домика в позах отдыхающих трактористов лежат и сидят панды, и жуют себе стебли бамбука очень неторопливо и очевидно постоянно. Публика благоговейно щелкает и жужжит (вспышки запрещены). Благоговения, однако, хватает ненадолго, уж больно монотонны и неподвижны объекты. И, зайдя с одного и другого бока, мы решаем погулять и посмотреть что такое значит "Лебединое озеро", нарисованное в углу карты. Идем вдоль беленой стены, на которую нанесены сцены из жизни панд и пытаемся свернуть с дорожки, чтобы не возвращаться все время к парадному вместилищу жевунов или к месту, где одетым в защитные фартуки туристам сажают на руки красную панду. Красная панда - это практически та же лиса, причем судя по ее лицу - отчаявшаяся. Оказываемся в бамбуковых зарослях, там стоит маленький домик, к стенке которого прислонены разноцветные швабры. Из домика выходит печальный маленький дедушка в серых отрепьях и скрывается в чащах. Заходим, конечно. Домик оказывается туалетом, в котором настолько давно не ступала нога человека, что в отверстиях унитазов сидят волосатые пауки, размером с мышь, которые потирают руки и причмокивают при виде потенциальной жертвы. Идем по дедушкиной тропинке, бамбук покрыт каким-то потеками, паутина висит клочьями. Выходим на полянку и изо всех возможных мест вдруг взлетает туча птиц, в которой белые и серые цапли, утки, какие-то бакланы и чуть ли не археоптериксы. Ну хорошо, пеликаны. И каждый шаг вглубь оборачивается все новыми птицеизвержениями, так что мы решаем поворачивать и какими-то техническими тропками выходим на задворки большого бетонного вольера, в глубинах которого кого-то зовет тонкий девичий голос. Из-за угла вдруг выходит странное существо, оно существенно больше, чем те панды, которых мы видели, мех у него буроватый, хотя черные трусы и майка надеты на нем, как и на белых собратьях. Оно медленно бредет к ограде, за которой мы прячемся, потом усаживается в ванну и начинает тереть себя подмышками и окатываться водой. Ощущение, что вот оно - недостающее звено эволюции, не до конца отмытый медведь-человек-тракторист, который и делает всю черную работу по размножению, пока его сибаритствующие родственники валяются в тени, не желая пачкать своих манишек. Большой медведь демонстрирует все свои достоинства, а мы счастливы, как от внеочередного петушка на палочке. Тихо-тихо уходим, посмотрев на прощание коллекцию бабочек провинции Сычуань, под легким дождичком едем на рикше к памятнику Мао. Вы понимаете - никак нельзя было себе отказать. Рикша очень добросовестно нас привозит и просит всего 5 юаней. Показываю на размер собственной задницы и даю десять, он смеется, я смеюсь и помахав руками в знак дружелюбия, идем к памятнику. Он велик, его окружают красные знамена, он идет и простирает правую руку туда, куда это все памятники делают. Весь постамент уставлен горшочками с красными листьями, среди которых оставлен небольшой проход для желающих сфотографироваться. Две девочки в желтых свитерах стоят там, взявшись за руки, и серьезно смотрят на папу. Ах, зачем отняли они у нас веру в непогрешимость вождей, зачем? Насколько спокойней жить, когда она есть, и Мао по-прежнему Великий Кормчий? Покупаем у деревенской бабушки стаканчик ягод, напоминающих ежевику, которые лопаются во рту мелкими пузырьками, но с косточкой внутри, покупаем еще деревянных яблок у разносчиков. Подходит дедушка в костюме отшельника и дает мне маленькую золотую пластинку с буддийскими письменами. Спасибо, дедушка, вот тебе ягоды взамен, а про пятьдесят юаней мы уже проходили у таких же святых людей, которые трутся у Стены Плача. Впереди аэропорт, в аэропорту нам вырезают иероглифы "гора" и "река" на печати камня "цыплячья кровь", кормят дивной клубникой со сливками, предлагают купить корень женьшеня с сертификатом и микроскопическую фигурку дракона из красного нефрита, который стоит много дороже бриллиантов. Мы опять летим в Шанхай, отель разительно отличается от идиллии Сычуани. За стойкой стоят девушки мафии, в лифте пьяный китаец, в ресторане невкусно и быковатая публика, в номере инструкция для приезжих: "Те, кто будет в номере устраивать азартные игры, бои, просмотр фильмов порнографического содержания, продавать или употреблять наркотики - будет сурово покаран бойцами Народной Армии. Приятного отдыха!". Утром под окном шесть женщин с веерами приседают и поворачиваются между мусорными ящиками. Выписываемся и едем искать шелковый рынок, таксист машет - вон туда, и мы идем по старому кварталу, с каждым шагом все более понимая, почему трущобы наших городов называли "шанхаями". На границе района стоит дедушка в синей форме и крутит в руке три железных шара, через улицу висят и капают выстиранные простыни, с каждым шагом становится понятно, что именно здесь можно бесследно исчезнуть за каждым поворотом улицы или в одном из микроскопических дворов. Окна в домах настолько маленькие, что жить за ними можно только лежа, три человека и собачка заполняют двор, в котором стоят общие кран и кресло. Мальчик, глядя в стену, прыгает через скакалку в глухом углу пустого переулка. Выходим на улицу, которая один сплошной базар и мороз между лопатками усиливается. Клетки с жабами, тазы с моллюсками, которые побулькивают слизью, змеи и угри, заполняющие пластиковые емкости, странные рыбы и фрукты, чья форма вызывает подозрения - ощущение, что на этот рынок ходят не за продуктами, а за ритуальными снадобьями. В маленьком магазинчике трав в Плано нам встретилась кривая негритянка с обожженным или изрезанным лицом, которая понимающе покивала, выслушав нашу беседу с продавщицей и сказала: "Я тоже давно ищу одну травку, которую никто не знает!", оборачиваешься сейчас - стоящая за спиной женщина с огромным мачете пристально смотрит тебе в глаза и одним движением разваливает огромную дыню. Кажется пора прощаться.
Поезд со скоростью 400 километров в час подлетает к аэропорту, в очереди - люди с белыми волосами и безобразно понятной речью.
Прощайте, почтенные, впереди нас ждет только джет-лаг. Как было написано на большом плакате по дороге в Сан-Антонио: "Иисус сказал - все!".