Как-то очень давно рабби Акива произнёс: "Если бы человек имел возможность пойти в некий дом, чтобы сбросить там бремя своей судьбы и выбрать из других лучшую, каждый вернулся бы вспять с собственной, ужаснувшись чужим страданиям".
Вероятно старцу Акиве гнёт бытия казался невыносимым, и чтоб подбодрить себя, утешить, он сочинил судьбе оправданье. Судьбе и своей покорности; понять значит простить - так оно было во все времена. Или, напротив, проснувшись как-то утром, рабби нашел свою жизнь недопустимо лёгкой, безмятежной, и решил, что слезам паствы требуется спасительная жилетка.
Впрочем, принимайте эти комментарии исключительно, как домыслы; однако всё нижеописанное имело место в действительности.
Нельзя сказать, что жизнь Павлины Короленко сложилась очень удачно; к двадцати восьми годам она уже имела на плечах сына-второклассника, а муж, наоборот, эти плечи давно покинул; и работа секретаря-референта совсем не мёд, и старушка мать частенько пугает "скорыми" и нуждается в поддержке, и... и ещё много чего. Нормальная жизнь, как у многих. "Нормальные" люди вскорости привыкают жаловаться на судьбу; да оно и понятно: попеняешь, похнычешь - ан вреде бы и легче становится, светлее.
А Павлина по жизни шла бодро, легко. На работе отчеты писала за себя и за подружку, вечерами с сыном задачки решала - выправляли двойки, и у матери полы каждую неделю мыла. Всё запросто, с песенкой, с улыбкой. Порхала Павлинка над землёй без грусти, как бабочка.
Летний отпуск Короленко проводила в деревне - снимала у вдовы комнату в большом бревенчатом доме. Деревенька эта, Лопаткино, пользовалась у дачников популярностью, и недостатка в окружении обычно не ощущалось.
В этом сезоне домик напротив вдовиного снимала чета Дридасовых. Каждое погожее утро Арсений Петрович Дридасов - почтенного возраста мужчина с брюшком и плешью, - выходил на двор в кальсонах небесного цвета; и глубоко вздыхая, выливал на себя ведро воды. (Воду предупредительно начерпывала для супруга Юлия Михайловна Дридасова.) Арсений Петрович крякал, приседал и, подвывая, бежал в дом, мысленно зарекаясь никогда более так не издеваться над собой.
Через два дома по той же стороне улицы комнату снимал инженер Самойлов: мужчина средних лет, высокий, с весьма располагающим лицом. В компании Самойлов больше молчал или отвечал кратко, но к обществу стремился и охотно поддерживал любые предложения.
В торце улицы, мансарду кирпичного дома арендовали бездетные Лиза и Григорий Серовы.
Были в деревне и другие дачники, но они как-то не входили в кружок знакомцев Короленко; разве встретившись на рыбалке - а энергичная Павлина не чуралась утренних зорек, - она здоровалась и справлялась, как отдыхается.
Развлечениями Лопаткино не баловало: пруд, речушка, кино в клубе... ну за ягодами в лес сходить или уговорить мужиков жеребца оседлать - через луг рвануть галопом. Пожалуй, и всё. Из культурных мероприятий только вечерний бридж под домашнюю сливянку и разговоры. Скукота. Блаженная тягомотина, от которой прочищаются мозги, и тело наливается силой и страстно хочется что-нибудь сделать, воздвигнуть, наворочать... Ну хоть не воздвигнуть так яблони окопать. Или выскочить под молодой месяц на двор и заорать благим матом на звёзды.
Григорий Серов мучался с утра похмельем и к борьбе был крайне не склонен - как в песне подметил Макаревич. Григория унижала ситуация: жена, Лиза, денег дать категорически отказалась, а внутренних резервов было от силы рублей тридцать. Включая мелочь и заначеный червонец. Оставалась зыбкая надежда на кооперацию.
- Самойлов! - Григорий подошел к распахнутому окошку, заглянул в комнату. - Слышь, Самойлов! Ты как с утра? Ничего? а то может по-тридцаточке скинемся?
Инженер, одетый в просторные льняные штаны и малороссийскую косоворотку, сошел с крыльца, сел на лавочку, Григорий опустился рядом.
- А? Я сбегаю.
- Шестьдесят рублей не хватит. - Пить Самойлов не собирался, про деньги он заметил механически. - И потом, Павлина собирается источник смотреть. Вы разве не пойдёте?
Говоря "Павлина собирается", инженер Самойлов имел в виду, что организатор и затевала, Павлина Короленко, ведёт их компанию смотреть родник - местную достопримечательность. Григорий это ясно себе представлял, он также понимал, что и он состоит в этой "их" компании, что его дражайшая половинка Лиза наверняка уже согласилась, а это значит, что придётся тащиться к чёрту на кулички ради чепуховой диковинки: на высоченном холме течёт из земли вода... Ах, чёрт побери, а так хорошо было бы сейчас портвешка холодненького или пива.
- Что же это делается? - Предвкушая муки восхождения, Григорий тосковал. Флегматичного характера, он категорически не переносил людей энергичных, считая в них причину всех неприятностей человеческих. "Хуже дурака, - говаривал он, - только дурак с инициативою". - Может, не пойдём? Может лучше по-тридцаточке? А?
Самойлов безразлично пожал плечами, мол, ты как хочешь, а я пойду.
По дороге шла и призывно махала мужу Лиза Серова. В руке она держала корзинку прикрытую белым платком - завтрак в дорогу. С треском догорали мосты позади Григория.
- Что за жизнь? - Серов пошел за инженером; сетовал, местами срываясь в нецензурщину. - Каждая дрянь норовит влезть в твою жизнь, указать, что и как тебе делать. Учат мля! Терпеть ненавижу этих живчиков! Муж её бросил, не утерпел, так она нас терзает. Ну вот скажи, Самойлов, какого хрена мы туда попрёмся? Ну вот чего ради?
- Утренняя прогулка, воздух, красивые места. Ты разве не за этим сюда приехал?
- Отдохнуть я приехал, понимаешь? От-дох-нуть! Только этому дизелю, этому павлину отдых не требуется. Мотор внутреннего сгорания. Когда она уже вразнос пойдёт?
У калитки показались Дридасовы; подтяжки разъезжались на животе Арсения Петровича, и он их неловко поправлял левою рукой. Правая рука держала шахматную доску. Поход, говоря откровенно, Арсению Петровичу также не был по-душе. Утром Арсений любил проиграть самому себе две-три партии в шахматы, побаловать своё самолюбие. Сегодня эта шалость ломалась. И даже перспектива игры с Самойловым не исправляла ситуации - инженер мог и победить.
- Чтоб двигатель не пошел вразнос его нужно нагрузить. - Зачем-то буркнул инженер, и громко поприветствовал Дридасовых.
Сказал "здрасти" и Серов, в его глазах мелькнула искра, запылал дьявольский огонёк, и "зеркала души" нехорошо замаслились. Григорий сделался суетлив. Подошли Лиза и Павлина с сыном.
- Все готовы? - Павлина улыбнулась, осматривая свою команду. - Пошли?
Григорий что-то невнятно пискнул, сбивчиво и быстро заговорил. Он выпрашивал пару минут его подождать, у него де срочное дело, что просто до зарезу, что пусть они идут одни, если хотят, а он догонит. Но без мужа отказывалась идти Лиза. Заговорили все разом; никто не верил, что у Григория может быть неотложное дело и посему его стали уговаривать.
- Друзья, зачем мы спорим? У нас достаточно времени. Может Григорию действительно нужно. - Павлина смотрела на помятого Григория, тот отворачивался, пряча лицо.
Серов метнулся на соседнюю улицу и, действительно, минут через пять вернулся со свёртком подмышкой; он принял от жены корзинку и уложил свой свёрток внутрь.
Чтобы пройти к источнику, нужно было идти вокруг полей километра три, и ещё с километр подниматься по склону холма - холм зарос терновником, а дорогу паломники проложили хоть и пологую, но очень длинную. Это не считалось недостатком: с тропы открывались чудесные виды.
А утро меж тем расцвело. Павлина рассчитала верно: часам к одиннадцати роса подсохла, но оставалась ещё дивная прохлада в луговой траве и солнце, не распалившись добела, светило дружелюбно. Дорогу решили оставить и идти напрямую, через луг. Через полусотню шагов все разулись, пошли босиком. Даже мучения Григория будто бы отступили.
У подножия холма сделали привал, позавтракали. Павлина и Лиза побежали в поле, собирать цветы, через пару минут молодые женщины вернулись и стали уговаривать идти с ними Юлию Михайловну. Та долго отказывалась, но, наконец, согласилась, соблазнившись роскошным венком. Тем паче, что неожиданно выступил Григорий, сказав, что венок лучшее украшение женщины. Дамы ушли; за матерью убежал и сын Павлинки.
Арсений Петрович проиграл две партии подряд, и третья выглядела безнадёжно:
- Ах, как не вовремя этот поход, - произнёс он в раздражении. - Я лучше бы дома... вот Юленька меня упросила.
- Будет вам, Арсений Петрович! - Миролюбиво басил Самойлов. Он был готов отдать противнику коня, чтоб только поднять ему настроение. Потом решил, что коня будет лишку, и проиграл пешку. - Отличная прогулка. Пейзаж-то каков!
- Вот и я говорю, у одного шило в мягком месте, - подхватил Григорий, - а нам отдувайся. Никаких не вижу преимуществ, а виды такие же, как в Лопаткино. Я предлагаю... вернее, как вот инженер предложил нагрузить нашу попрыгунью. Уж больно прытка.
- Как это? - Оторопел Дридасов.
- Элементарно. - Серов хмыкнул. - Я вот похмельем мучаюсь, у вас одышка с радикулитом, а у Самойлова, наверняка, геморрой. Соберём всё это и втихаря ей в сумку. Пусть тащит. Небось тогда прыгать-веселиться перестанет. Смирнее станет. Человечнее. Погуляем чуток и домой.
- Что ты такое говоришь! - Возмутился Самойлов. - Никогда я тебе такого не предлагал!
Рассерженный инженер поднялся, на миг о чём-то задумался и ушел в поле.
- И ладно, без тебя управимся. Я в деревне у мужиков лени прихватил, пьянства, злости и ещё всякой дряни. - Григорий захихикал. - Давайте-ка сюда вашу одышку.
Арсений Петрович надул пунцовые щеки, задумался:
- Ну это... голубчик... я думаю это будет неудобно. - Он колебался. - Неприлично.
- Да ладно вам стесняться. Посмотрите какая она здоровая. Здоровенная девка.
Женщины водили хоровод, пели. Голос Павлины перекрывал остальные.
- Нет, но это неудобно. Она всё же дама.
- А ну вас! - Серов нервно махнул рукой. Он вытащил из своей корзинки массивный свёрток, прибавил к нему что-то ещё и впихнул в сумку Павлины. Сумку положил на прежнее место. - Так-то!
Вернулись женщины; привал свернули и, подхватив корзинки и сумки, дачники отправились дальше. Павлина продолжила прерванный стоянкой рассказ, смеялась и, казалось, не замечала прибавки в своей поклаже. Или не подавала виду? Григорий исподволь бросал на девушку взгляды; удивлённо посматривал Арсений Петрович. Он уже откровенно досадовал, что не переложил и своей тяжести.
Начало восхождения прошло легко. Потом, на крутом участке, Дридасов стал помаленьку отставать, пыхтел и задыхался; лоб Григория покрылся испариной; расстегнул рубаху и Самойлов. Но самая печальная метаморфоза случилась с Юлией Михайловной. Она вдруг побледнела, как полотно и ватная осела на траву.
- Ой, Сеня, - она, извиняясь, смотрела на мужа. - Я, кажется, дальше не смогу.
Остановились; не раскладывая вещей, накоротке. Лиза отдала Юлии Михайловне свою соломенную шляпу, Самойлов сделал из листьев веер. Минут через двадцать Дридасовой стало легче, она ободрилась, пожелала идти дальше:
- Ну как же, друзья? Столько лет мы ездим в Лопаткино, а до сих пор не видели источника! Давайте, всё же поднимемся. Только, прошу вас, не так быстро.
Павлина живо поднялась и, прежде чем кто-либо смог возразить, вместе со своей кладью, взяла сумку Юлии Михайловны. "Так вам легче будет". - Пояснила она.
Арсений Петрович посмотрел на девушку, в его взгляде метались сомнения, он поднял, было руку - опустил, открыл рот и, слова не сказав, осёкся.
Остаток пути больше молчали. Самойлов пару раз порывался помочь Павлине, та отшучивалась:
- Своё добро не тянет. - Девушка смеялась. - Не привыкла я трудности на других перекладывать.
Наконец, вышли к источнику. В первый же миг - а такие моменты случаются, когда один-единственный миг всё разъясняет, стирает сомнения и делается совершенно очевидно - оно того стоило. Как откровение. Лиза захлопала в ладоши, Юлия Михайловна восторженно вздохнула, обмахиваясь шляпкой, и даже удивлённые глаза Серова поднялись вверх. В каменной чаше, беззвучно серебрясь, бил ключ. Лишняя вода, делясь на пряди, сбегала по желобам наружу, чтобы поодаль вновь соединиться в ручей и, уже журча и напевая, стремиться вниз, под гору.
Павлина за чем-то раскрыла сумку; рука её на миг замерла, погрузилась в самую глубину.
На траву, среди дамских мелочей и остатков завтрака рухнул "кирпич" вложенный Серовым и россыпь ещё чего-то черного.
- Зачем это тебе? - Удивилась Лиза, осторожно обходя кучу.
Павлина не отвечала.
Серов съёжился; но на него Павлина не взглянула, заведомо пренебрегая. Она обвела остальных дачников медленным взглядом, подошла к Дридасову.
- А ведь вы знали, Арсений Петрович?.. Знали и...
- Признаться, я не... - Мужчина повёл плечами, хотел отвести глаза, но каким-то магическим усилием Павлина задержала его взгляд.
Этот миг, этот стоп-кадр продолжался не более секунды, потом Павлина резко вскинула руку для пощёчины, но не ударила - рука замерла в воздухе. Дридасов конфузливо заморгал, дёрнул головой и, закрываясь рукой, по-бабьи присел. Даже не присел - чуть подсогнул ноги. И столько в этих суетливых движениях было трусости, малодушия.
- Да, ты знал. - Выдохнула Павлина. Её рука беспомощно опустилась и, после паузы она подошла к инженеру: - А вы, Саша?
Самойлов только отвернулся и пошел назад, в деревню.
Павлина уехала в тот же вечер. Самойлов - на следующий день. Дридасовы и Серовы остались в деревне до конца отпусков.
Впоследствии Арсений Дридасов несколько раз пересказывал этот случай. Конечно, не для малознакомых людей, но исключительно в узком кругу близких. Она стала своего рода притчей Дридасова. Свою роль он сменил, и свёл её к роли стороннего наблюдателя. И о несостоявшейся пощёчине не упоминал. "И вот когда она смотрела на него, я, чисто случайно перехватил этот взгляд. Просто так получилось, что я стоял у него за спиной. И в её лице... во взгляде было такое... В тот миг я доподлинно узнал, что означает выражение "выразительный взгляд". Нда-с, уж поверьте". - И всякий раз по спине Арсения Петровича пробегал могильный холодок.