Дерево было взрослым и сильным. С плотной корой, защищающей тело от холодов и жары. По мускулистым нижним ветвям к более тонким, дочерним, неукротимо двигались потоки питательной жидкости, чтобы потом уже мелкими ручейками течь ещё дальше, к зелёным листочкам, развернувшим свои ладошки для каждодневного диалога с солнцем.
- Вот уж кто не боится холестерола, - с завистью подумал Григорий Валентинович.
Они посадили эту грушу давно, когда ещё был жив отец:
- Растите вместе, Гриша и груша, - отец тогда погладил его по голове и чему-то счастливо засмеялся.
Деревья растут быстрее, чем люди . Как ни быстро рос Гришка, но к моменту окончания школы груша намного его обогнала.
- Вы наверное посадили не грушу, а секвою, - говорила их соседка, физручка из Гришинной школы.
Она не шутила, она завидовала. Когда шутят - улыбаются. Не любил он её: за каждую провинность Ольга Вадимовна, так звали физручку, норовила вызвать в школу отца. Мама всё удивлялась:
- Почему по другим предметам у Гриши нет проблем? Ох, Валентин, положила на тебя Ольга Ведьмовна глаз.
Незадолго до Гришкиного поступления в институт, они поставили возле груши скамейку и сфотографировались всей семьёй, на память.
Мама рассказывала, что рак у папы обнаружили слишком поздно. Последние несколько недель он всё время сидел под грушей, гладил её, будто разговаривал.
Обо всём этом Григорий Валентинович узнал только через год. За это время он успел помотаться по столицам и странам, успешно отвоёвывая позиции на сложных ступеньках карьеры.
Мама не хотела беспокоить сына, пусть он запомнит отца сильным.
Гриша тогда просидел под деревом полночи. Сидел и пил. И никак не мог захмелеть. Никак не мог избавиться от боли, от чувства вины, засевших в каждой его клетке. Как всегда, знаменитое "Вот если бы..." пришло слишком поздно.
- Всех ждёт одно и то же, - Григорий Валентинович не заметил, как рядом с ним на скамейку присторился дед Василий.
- Будете? Помяните батю со мной?
Дед Василий был живой легендой их городка. Перебрался он в эти края давным-давно, откуда-то с Украины. В местном музее про него шутили, что деда Василия надобно хранить, как экспонат.
Но удивлял он жителей городка не столько годами, сколько мудростью. В пятидесятые годы его даже в КГБ вызывали.
- Гражданин Паршутич, почему про тебя говорят, что ты колдун? Это что, форма религиозной пропаганды? - капитан дымил казбеком, щурился и изучал анонмимку.
- Так вы у тех спросите, кто говорит.
- Но ведь ты отрицаешь науку, утверждаешь, что человек не является царём природы.
- Человек может назвать себя кем угодно, только неплохо бы природу об этом уведомить. Не уверен, что мать-природа будет приветствовать самодержавие.
Скорее всего до капитана дошла только последняя фраза, после чего он уважительно посмотрел на деда:
- Эко вы завернули. Вам бы в наших рядах работать, - и отпустил старика восвояси.
Увидев рядом на скамье деда Василия, Григорий Валентинович не удивился.
- За Валентина буду, - согласился старик. - Хороший был человек. Цельный. По нему вон, даже груша плачет.
И вправду, дождя не было, а листья на груше были мокрыми. Видать от росы.
Посветлело тогда у Григория на душе, полегчало. Утром он уехал.
А потом опять закружили его годы и города, встречи и открытия.
Вернулся Григорий уже Григорием Валентиновичем, получив в родном городке назначение на должность директора крупного завода. За эти годы он поседел, обзавёлся двумя чудными мальчишками-двойняшками, и женой - Галиной - в прошлом первой красавицей их городка.
И опять всё у него ладилось. В короткий срок вывел завод в передовые. Люди стали получать прогрессивку, текучесть упала, городские власти не могли нарадоваться на нового руководителя. Предлагали ему четырёхкомнатную квартиру в центре, но он все отказывался и теснился в отцовском доме, поближе к маме.
Потом не стало мамы. Семья переехала в центр, но Григорий Валентинович выкупил у государства родительский дом под дачу. Завёз землю, сам перекопал, посадил вместе с сыновьями клубнику и цветы:
- Пусть будет красиво.
И вправду, было красиво. Целая поляна ромашек в самом центре города. Ольга Вадимовна, бывшая физручка, только зло косилась через забор.
По выходным, когда темнело, Григорий Валентинович заносил лопату в дом и садился под грушу отдыхать, беседовать с незримыми родителями.
- Давай хоть в гости к кому-нибудь сходим, - просила Галина.
- Слушать кто с кем развёлся? А здесь на свежем воздухе, возле родительского дома.
- Какой же это дом? Развалюха, - возмущалась жена. - У твоего зама по строительству дом в десять раз лучше.
- Мой зам по строительству ворует в десять раз больше.
- А что ж ты его не снимешь?
- У него связи. Благодаря этим связям он прокручивает уникальные вещи в министерстве. Не могу я его снять.
- Понятно, он ворует, а посадят тебя: у тебя же таких связей нет, - разумно возражала Галина. - А эту развалюху, - она махнула в сторону дома, - надо снести и построить новую. Всё равно она скоро рухнет, вон как корни под стены пошли. Жена была права, корни груши действительно уходили куда-то под фундамент.
Однажды вечером, когда Григорий Валентинович только-только успел закончить перекапывать дальний участок и собирался отдохнуть, он услышал громкую музыку, и во двор въехал микроавтобус зама по строительству, полный пьяного народа. Гости вывалились из машины и шумной гурьбой двинулись к дому. Впереди процессии шествовала его Галя, размахивая бутылкой Столичной.
- Всё, на сегодня полевые работы закончены. Переходим к водочным процедурам, - прокричала она мужу.
"Оказывается Галя знакома с Анатолием Петровичем, моим замом. Она никогда об этом не говорила," - подумал Григорий Валентинович и что-то нехорошее зашевелилось в груди.
На заводе было известно, что Анатолий Петрович не пропускал ни одной юбки. Наглого и франтоватого зама нельзя было назвать большим красавцем. Как ему, при его-то росте, удавалось доставать до дамских сердец, оставалось всеобщей тайной.
За столом Григорий Валентинович неоднократно перехватывал томные взоры собственной жены, обращённые на Анатолия Петровича. А когда он увидел, как зам вышел на улицу, а следом за ним выпорхнула Галина, нервы его сдали, и он напился так, что еле стоял на ногах. Покачиваясь, и, прихватив по дороге топор, он вышел во двор.
В небе на трубу их дома уселась полная луна и, не мигая, смотрела, как в тени отцовской груши Анатолий Петрович целует Галю. Его Галю! Она была значительно выше зама и тому пришлось стать на бордюр цветника. Веснушчатыми пальцами он мял её платье, опускаясь всю ниже и, похоже, ей это нравилось. А вот луне было смешно и мерзко.
Галина никогда не ограничивалась малым. Всегда ей хотелось "как у всех". Будто у всех, кроме них, уже были квартиры, машины. Ведь ясно, что получив квартиру, надо будет её обставлять, а, значит искать нужных людей, тратить на это время и, в итоге, становиться таком, как Анатолий Петрович. Вот кому точно нужно всё. И чужое тоже.
Дед Василий тогда сказал:
- Бог даёт всем поровну, да берут по разному. Тебе, Гриша, дарована большая удача, у тебя всё путём. Вот природа и пытается балансировать: к тем, у кого всё ладится, она подбрасывает противовес - тех, у кого жизнь наперекосяк.
Так куда же ты подевалась, хвалёная удача? Ведь сейчас там, под грушей, не Галя, а сама Фортуна млеет в чужих руках, от чужих ласк. Рука сжала топор, и Григорий Валентинович горько улыбнулся пришедшей на ум мысли: "Нет, в Отелло мы играть не будем."
- Эй, Галя, так ты говорила, что это корни груши разваливают наш дом? - и он с размаху засадил топор в землю.
Тень от дома закрывала корень, но на этой земле он знал каждый сантиметр и промазать не мог. Вместо звука удара он услышал вздох. Эхо подняло вздох, пронесло по листьям, и они испуганно затрепетали, зашептали на своём зелёном языке.
Григорий Валентинович вздрогнул, выдернул из дерева топор, но, оглянувшись на внезапно притихшую парочку, ударил опять. Слёзы, как тогда, после смерти отца, стекали по подбородку, а он всё рубил, и рубил, и рубил.
Луна молча слезла с трубы и укрылась за ночным облаком. Она уступила место пришедшей на шум старухе. Время и ветер растрепали некогда густые пряди Ольги Вадимовны, изогнули спину дугой. Зато глаза её горели в темноте жёлтым светом, а беззубый рот победно ухмылялся.
Очнулся Григорий Валентинович утром на земле, рядом с перерубленным корнем. Тусклый свет пробивался сквозь ветки и исчезал за распахнутой дверью. Он поднялся. Голова гудела. Хотелось пить. Правая рука не слушалась. Он вошёл в дом, опрокинул в себя кем-то недопитый стопарь - вроде полегчало - и принялся перемывать посуду. Из спальни, сонно потягиваясь, вышла Галина :
- Ну ты, Гриша, вчера и перебрал. Я тебя таким ещё не видела.
Он молчал. Ни объясняться, ни говорить не хотелось.
- Сцены неприличные стал закатывать, - продолжила она. - Как с цепи сорвался. Никогда не ревновал, а тут... Тоже мне нашёл к кому.
- А целоваться с чужими мужиками, это прилично?
- Да ты думай, что несёшь! Пил бы поменьше, так не снилась бы всякая чушь, - она демонстративно повернулась и исчезла в спальне.
Григорий Валентинович старался не вспоминать этот случай. Может, и вправду, в темноте померещилось. Да и поцеловалась разок -тоже не смертельно: женщинам приятно внимание, а за него надо расплачиваться. Но между ним и Галиной с тех пор, как кошка пробежала. И разговаривал с ней нежно, и по ночам был ласков, да только то доверие, что было раньше, ушло. Плюс ко всему рука продолжала болеть. Он-то думал, что просто её потянул, а она - уже два месяца прошло - лучше не становится. Доктор утверждает, что это отложение солей. Чепуха! Сохнет рука, слабеет. При чём тут отложение солей? Из-за болезни Григорий Валентинович даже на участок перестал ездить, клубнику и ту не собрал.
И всё-таки однажды, по дороге с работы, попросил он Ваську - водителя завернуть на родной двор. Смеркалось. Оранжевые и голубые тени протянулись по небу и земле. Только вверху, над самой грушей кружилось голубое озеро с белым корабликом-облачком посередине.
Топор торчал в корне, там же, где он его тогда оставил. Истерзанное дерево в лучах заката казалось окровавленным. Здоровой рукой Григорий Валентинович вытащил лезвие, потом постоял, подумал, вошёл в дом, взял лопату и, не обращая внимания на боль, принялся раскапывать отрубленную часть корня. Васька забрал у него лопату и прокопал сам.
Корень действительно подходил к самому фундаменту, но у самой стены он резко изгибался и шёл вдоль, как бы помогая поддерживать всё здание.
Григорий Валентинович не был верующим человеком, над мистическими побасенками смеялся, а тут засыпал всю раскопанную часть чернозёмом, удобрил её, полил водой. Конечно, корень не срастётся, но он чувствовал свою вину перед деревом, как перед чем-то живым.
Ночью ему приснился человек без лица. Человек лежал на земле, а из его живота росло дерево. Пошёл дождь, но с листьев на землю капала не вода, а кровь. Капли превращались в потоки, эти потоки текли на лицо, проявляя детали. Ещё мгновение - и Григорий Валентинович узнал себя.
Он вскочил. На электронном будильнике мигали цифры. Так бывало, когда отключался свет. Что-то давило на грудь. Перед глазами стояло видение окровавленного человека-дерева. Григорий Валентинович, как был в пижаме, спустился к машине и, управляя одной рукой, понёсся на окраину, к деду Василию. Испуганные лужи разлетались прочь от колёс, дворники не успевали размазывать грязь по стеклу, а он всё гнал и гнал в темноту.
О деде Василии он давно ничего не слыхал, поэтому был нимало удивлён, увидев старика сидящим на скамейке перед домом:
- А я тебя, Гриша, уже не первую ночь жду. Городок наш маленький, серьёзных событий никаких, поэтому люди из любой мелочи сенсацию сделают. Знал я, что появишься.
- А раз знали, то подскажите, что мне делать. Я в потусторонние силы не верю. Но вокруг происходит нечто такое, после чего хочется самому идти сдаваться в дурдом. Перерубил я корень у груши и - сразу стала сохнуть рука. Ладно, допускаю - совпадение. Почему всё пошло наперекосяк? А тут ещё этот сон, будто что-то пытаются мне объяснить.
- Природа, Гриша, - это живой организм. Она, как и мы, состоит из своих атомов и молекул. Какие-то её элементы находятся в отдалённой связи, какие-то в непосредственной. По невероятному совпадению оказалось, что с этим деревом ты связан, как сиамский близнец. Плохо дереву - плохо тебе. Вот и весь мой сказ.
С тех пор Григорий Валентинович стал приезжать на участок каждый день. И, может быть, от того, что он работал физически и этим разминал руку, боль стала потихоньку уходить. А однажды, заехав на участок, он увидел, как на старом обрубленном корне проклюнулось несколько маленьких листочков.
Теперь уже Галина стала подозревать супруга в неверности:
- Нечего там тебе делать по вечерам! Не пропадёт твой огород. Скажи лучше правду, что завёл себе молодую.
Ничего не ответил Григорий Валентинович, но, приехав однажды в родительский дом и обнаружив там Галину, он не слишком удивился.
Одноразовой проверкой жена не ограничилась. И ладно, если бы она просто посещала, а то стала захаживать к соседке, бывшей физручке.
- Что у тебя может быть с ней общего? Она же тебя на сто лет старше, - возмущался он.
- Не говори так, если не знаешь. Она - интеллигентный человек, в прошлом чемпион района по гимнастике. Ты просто злишься на неё из-за отца.
- Причём тут отец? - удивился Григорий Валентинович.
- Как при чём? Так ведь любил он её, - Галина победно взглянула на мужа.
Григорию Валентиновичу захотелось треснуть её сковородой.
- Это физручка ему проходу не давала, а папа... папа был... Да что ты понимаешь в людях, дура!
Жизнь шла своим чередом. Григорий Валентинович ежедневно встречался с женой в родительском доме, но пропасть между ними становилась всё глубже, и всё чаще он искал спасение в работе. Несмотря на это, если бы не было крайней необходимости, в очередную командировку он бы не поехал. Как будто предвидел беду. Справившись в столице за день, Григорий Валентинович переночевал в гостинице, а утром на поезде отправился домой.
Сердце прихватило в пяти минутах от родной станции. Он не стал паниковать, а решил прямо с вокзала отправиться к знакомому кардиологу. Однако на вокзале его уже ждал давешний водитель Васька:
- Григорий Валентинович, поехали, ваша жена дерево спилила.
"Это конец," - промелькнула мысль.
Они въехали прямо во двор. Там, где раньше стояло дерево, было пусто. Галина носилась вокруг, вереща:
- А какая польза была от этой гнили, Гришенька? Ты же сам корень подрубил. А тут, как раз, бригада работала. Вот я и попросила спилить, по дешёвке, за тридцать долларов.
- За тридцать сребреников, - прошептал Григорий Валентинович, склонившись над срезом.
Годовые кольца волнами плыли от центра к краям, отмечая, кого одарить аплодисментами, любовью, успехом, а потом, ударяясь о кору, катились назад, неся боль, разочарования, пустоту.
- Нет, больше не плавают мои волны удачи по этому морю.
Волны шли назад. Они становились выше и круче, поднимались до самой шеи и душили, душили.
Всё было белым. Сияюще-белым. Только дед Василий примостился в ногах тёмным силуэтом.
- Я умер? - вместо собственного голоса Григорий Валентинович услышал хрип.
- Если бы из-за спиленных деревьев каждый раз умирали, то людей бы уже не осталось. Тебя просто сердце подвело. Весь в отца. Твой отец был очень щедрым и счастливым человеком. Он говорил:
- Всё у меня есть: и дом, и любовь, и удача. Но что я могу оставить моему сыну? Вот если бы оставить ему удачу!
И тогда я посоветовал ему посадить вместе с тобой дерево, как знак того, что он дарит свою удачу тебе. Валентин перестарался. Передал тебе всё, поэтому рано ушёл.
- И я был бы рад оставить моим малышам всё, да дерева уже нет, - прошептал Григорий Валентинович.
- Когда рабочие начали пилить грушу, я попросил у них разрешения срезать росток, тот самый, который принялся на спиленном корне. Росток этот сильный и обязательно примется опять. Вон, глянь-ка в окно.
Окно дыхнуло свежестью подступающей осени. Там, возле спиленной груши, его мальчишки окапывали саженец. Васька-водитель руководил работой подростков. Заметив, что за ними наблюдают, он крикнул:
- Эй, дед, а помочь внуку не хочешь? Иди, говори свои волшебные слова. А вы, Григорий Валентинович, воду тащите: без воды никакие волшебства не помогут!