Оповестились мы, как белые люди. Расселись вокруг чемодана.
Никто никому не мешает, закуска в пределах доступности. Печник, как положено проставляющемуся, ещё на ногах, наводит последний штрих. Достал из запасника пачку салфеток чтоб значит, культурно было.
А из Черкашина культурку хренами не вышибешь. У нас-то с Терентием Тихоновичем ещё с того раза налито, а у него пустырь. Стало быть, непорядок. Он Карпа и достаёт: "плесни" да "плесни". Не терпится бедному с винчестера пробу снять. Тот:
- Сколько тебе?
- Что, - типа, - не видишь краёв?
- Смотри, крепачок!
- Да ни разу не крепче меня!
Печник и плеснул, а Сашка не разбираясь добрую треть стакана - тыдынь! - в глотку одним глотком.
Я, кстати, сразу заподозрил неладное, когда вино только-только в Сашкин стакан полилось, уж слишком его цвет не соответствовал, как бы точнее сказать, коду продукта. Будто в грелке не чемергес, а слёзы невесты Христа. И мелкие пузырьки вскипают на дне, как у неразведённого чистогана. Повезло ещё понтовщику, что был то не ректификат, а всего лишь, домашний продукт двойной перегонки.
Выпили и все остальные. Стали вопросы неудобные задавать. А у Карпа... в смысле, в его деревне, что ставят на праздничный стол, называют вином: покупным, либо домашним. "Херес", "Портвейн" и прочая муть включая "Стрелецкую", считается "красным вином", а всё остальное "белым". Заходишь в сельпо и продавцу:
- Три белого с перцем!
И ведь, понимают. У нас бы завернули с порога: "Иди-ка ты, мужик, протрезвей!"
Просветились, короче. Радость опять же: Бугор жрать перестал,
налёг на винчестер...
Вот так, под перезвон стаканов и перестук колёс, мы прибыли в Исилькуль - вполне себе русский маленький городок с казахским уклоном. Дома у него не выстраивались шеренгами улиц, а стояли вполне себе вольно, хоть и соблюдали равнение. Видно, что земли дохрена и стоит она гроши.
Это касалось и вокзальных строений: в линию, но обособлено. Даже перрон был широким, как футбольное поле. Летом, наверно, здесь будет красиво: много зелени на площадях. Но и зимой ничего.
Вопрос: выходить, или не выходить, даже не поднимался. Все как-то забыли про битые рожи, и потянулись к выходу. Даже Карп - человек "малопьющий и некурящий" - перед общим порывом не устоял:
- Я тоже пробздюсь...
Вокзал Исилькуля напоминал домик хоббита. Особенно издали. Окна, правда, квадратные, но вход один к одному: правильный круг из стекла и бетона. Если б не шпили на заснеженной крыше, можно бы было подумать, что угодил в сказку. Каждый из них был похож на безымянный палец, с широким обручальным кольцом.
Пробздеться с наскока не удалось. Проводник Сидоров в своём амплуа: закрылся на ключ и послал по тому самому адресу. Вышли сквозь соседний вагон, и оказались последними, кого интересовал табачный вопрос. Людей впереди: мама моя! Встали в очередь без малейшей надежды. Что-то, думаю, раньше закончится: сигареты в киоске, наше терпение, или стоянка поезда. Даже Бугор заскучал.
Тут, как водится, подкатил ушлый товарищ, предложивший решить проблему "в любом количестве" по триста рублей за пачку. Людей впереди поубавилось, но не настолько, чтобы Сашка повеселел.
Карп вроде бы с нами стоял. А потом как-то - раз - и нет его. Невелика потеря, а неприятно. Думай теперь, куда он попёрся, не к самому ли?
А очередь будто заклинило. Ни на йоту не продвигается. Вот и решаем, как быть: идти на поклон к альтернативному мужику, или подсаживаться на махру, с учётом того, что Артемьев не курит, но лишняя пачка в неделю - это очень и очень мало?
Тут он, лёгок на помин:
- Робяты, за мной! - и опрометью к вагону-столовой.
Там - издали вижу - крытые машины стоят, коробки и ящики
над головами плывут. Неписи впахивают. Вот уж кому не повезло в наряд загреметь. У нас хоть надежда есть. Или уже была?
Насилу догнали мы нашего четвёртого нуба, стали спрашивать, что и так.
- Да я тут насчёт табачка с Фантомасом договорился.
У меня и глаза на лоб: за что ж это, думаю, любящий дядька так погоняет родного племянника? А у Черкашина позднее зажигание, насчёт "Фантомаса" он как-то не въехал:
- Я, кажется, предупреждал, зачитывал статью из Устава: "Не положено обращаться к старшим по званию..."
- Дык я и не обращался! - отсёк обвинение Карп. - Он сам ко мне обратился. Где, спрашивает, ваша бригада? - В очереди за табаком. - А ты? - Я некурящий. - Ну, передай старшему: если поможете КАМАЗ разгрузить, будет вам от меня по блоку сигарет с фильтром и по четыре пачки махры. Если надо ещё, то за наличный расчёт. А то, мол, не успеваем... Пойдёмтя, робяты, пока Фантомас других не сыскал.
Нет, это слишком хорошо, чтобы быть правдой! Взяли мы его в полукруг и повели. Не факт, что мужик головой тронулся, но очень похоже на то. Отконвоировали к месту событий:
- Показывай, с кем ты тут договаривался, пускай подтвердит.
Покрутил печник головой:
- Дык вон Фантомас, в кабине сидит, бумаги подписывает!
А за стеклом прапорщик каптёр, нас тоже заметил и рученькой так, типа того что: айн момент, мужики!
Было у нас в лексиконе два Фантомаса - старший да младший, а появился ещё один - левый. Чтоб не смущать Карпа, решили мы в узком кругу звать этого прапорщика Фантомом.
Он кстати, расплатился по чесноку, остались довольны. Только вымазались как чуни даже сквозь спецодежду. КАМАЗ-то оказался с мукой. Раскидали её махом, но отряхивались до самой учебки.
***
Я понял, что это она, когда нубы отпускники поставили на уши наших проводников. С ними "пошёл на" не прорезало: чуть двери не выставили. Водрузили Василия Николаевича на штатное место в тамбуре, прислонили к стене: бди! Потом ожила радиоточка:
- Личному составу с вещами строиться на плацу! Начальнику группы срочно прибыть в штабной вагон!
Засуетились и мы. Стали убирать стол, чтоб половину каюты не занимал. Убрать-то убрали, втроём передвинули на нижнюю полку, а дальше? Это Надькя такой чемойдан собирает на раз-два. И тапки впихнёт, и "кухвайку". Для печника это высшая математика:
- Вот падла! Не лезя...
А за окном матюки, нездоровые шевеления. В такой обстановке всегда почему-то кажется, что это тебя ищут. Размял сигаретку из самых, что ни на есть, свежих запасов - и вон, к месту событий.
Учебка представляла собой добротную кержацкую деревеньку, окружённую по околице замкнутым железнодорожным кольцом. А вокруг степь, редколесье и, как пояснил Василь Николаевич, где то там, за горизонтом, тайга: "Фух... из правления видно..."
Словом, как впрочем, и телом, он в должной степени не владел. Всё больше смотрел умоляющими глазами. Ему, как я понял, очень хотелось раскрутить меня на стакан. Как это провернуть, не завязав разговор, тёзка не знал, хоть считал себя в какой-то мере своим.
На взгорке, в том, как раз направлении, куда Васька нацелился подбородком, возвышался рубленый пятистенок с табличкою над широким крыльцом "Колхоз "Новый мир". Правление". Оттуда по наезженной колее двигалась вереница санных подвод с угольными ящиками на задках. В противоход им мерно раскачивались сутулые спины нубов отпускников.
И сколько ж нам тут куковать?! Мало того, что картина сама по себе мрачная, она ещё и никак не вязалась с моим представлением об учебке. Вот где здесь, к примеру, баня? Да за любым из заборов, подпирающих скаты крыш. Снег под ногами - и тот не такой как везде, а серый, припорошенный сажей. Даже обшарпанный поезд, подсвеченный бликами уходящего солнца, смотрелся на этом фоне, как золотая цепь на шее бомжа. В общем, как говорил ослик Иа-Иа, "жалкое зрелище".
Не успел я как следует оглядеться, а тем более, закурить, нате вам:
- Э-эй! Лукина позови!
- Какого тебе? - Оборачиваюсь, а это тот самый рассыльный, любитель раскладывать "Солитёр".
Остановился поодаль, да как заорёт:
- Будет тебе "какого"! Быстро в наряд загремишь!
Смазал, падла, все краски остатка дня. Я к нему:
- В том смысле, что какого вам Лукина?
- Да не тебя! А того, что боевой нуб!
- Значит, меня!
- Не понял. Громче кричи!
Подошел я поближе, представился. Ещё раз спросил:
- Что надо?
А он:
- Это мне надо?! Это тебе надо! Команда по громкой какая была? - "Начальнику группы срочно прибыть в штабной вагон". Или ты не начальник, а вещмешок?
Всю дорогу мне мозг выносил. Наверное, расклад не сложился. Ну, хоть анекдот напомнил про двух начальников.