Борисов Павел Павлович : другие произведения.

Неторопливые скачки через пропасть. Игроки

"Самиздат": [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Мир Регента Константина. С чего началось и чем продолжилось

  Часть вторая, ретроспективная:
  Игроки
  
  Глава первая
  
  В поисках себя
  
  Четверг, 18 октября 1873
  
  ...Папа любит редерер. Мама любит гренадер.
  В.Пикуль.
  
   Мать он обожал с детства. Вечно занятой отец был то далёк, то недоступен, то чем-то недоволен, маменька же, которую Никола видел ещё реже, его любимая и самая лучшая в мире маменька щедро оделяла его материнской лаской. Он скучал по ней, ревновал и к Оле и Костюхе, и к отцу, порой увозившему в дальние путешествия. Но Оля всё же была ему другом. С двоюродным братом Лёкой* их разделило море -- Николу укачивало в мало-мальски свежую погоду.
   Приставленный к нему воспитателем немец своими щедрыми оплеухами выбил из Николы детство. Юный великий князь до того не мог и помыслить, сколь унизительным окажется физическое наказание, механически совершаемое над ним сторонним человеком. За детские шалости наказывали и прежде, но та "расправа" была кратка и не так обидна -- шлёпала его нянька, ставила на колени бонна мадемуазель Л., частенько драл за ухо "дядька" Егорыч -- это были мелочи, которые он стоически переносил, и, любя, прошал.
   Немец лупил его расчётливо. Вслух отсчитывал удары, ждал и требовал извинений и, бывало, зверел, недождавшись. Когда семья вернулась из Польши, вместо любимого сына великая княгиня Александра увидела загнанного зверёныша. Глаза Николы поменяли цвет, из васильковых они стали волчьими -- жёлто-серыми. Немец был изгнан отцом, но Никола, не колеблясь, приписал эту заслугу маменьке, спешившей вернуть ему недоданную ласку. Символом семейной идиллии теми вечерами
  были родители, снова играющие на рояле в четыре руки, и дети, сидевшие в "партере". Но Никола замкнулся в себе...
   Вскоре юного князя повлекло к прекрасному полу. Дичась родителей, он потянулся к девицам, которых исправно поставлял ему верный камердинер. Тогда Никола менял девочек чаще, чем перчатки., не успевая не то, чтобы привыкнуть, но даже запомнить их. Потом было поступление в академию Генштаба, успехи у светских дам, мимолётный роман с двумя танцорками из балета, одну из коих он отбил у кузена Вово**, а вторую делил с беззаботным Лёкой, искренне не понимавшим, зачем тратить три года молодости на академическую зубрёжку.
   Холодные серо-голубые глаза повзрослевшего Николы привлекали многих -- от юных барышень до сверстниц государыни императрицы, от цветочниц до графинь, но шаблон отношений был одним и тем же, а идеал -- столь же недостижимым.
  
   Однажды во время масленичного маскарада в Императорском театре ротмистр Романов натолкнулся на прелестную незнакомку, премило щебетавшую с соседкой по-английски. Соседку, впрочем, Никола уже где-то видел (быть может, в собственной постели, но точно вспомнить он так и не смог). Когда смутно знакомая уронила веер, ему почудилась на её платье непришитая ещё алая буква. Никола поднял веер и протянул его другой.
  -- Ротмистр Волынский, -- щёлкнул каблуками, -- ваш веер, мисс...
  -- Фанни, мисс Фанни Лир, -- улыбнулась прелестная незнакомка, -- только веер не мой, а моей подруги, мисс Грей.
  -- Матильда Францевна, -- томно улыбнулась владелица веера, -- или просто Мэйбл. Вы говорите по-английски?
  -- Yes, miss, -- Никола кивнул.
  -- Какое счастье! В Петербурге это такая редкость... У милой Фанни, за время, проведённое в России... сколько ты здесь, дорогая?, нет ни одного знакомого, говорящего по-английски.
  -- О, почти полгода, -- красавица потупила глаза, -- я приехала, чтобы поступать на петербургскую сцену, но это так трудно...
  -- Мисс Фанни, вы актриса, -- по-отцовски изогнул бровь Никола.
  -- Актриса... О, нет, я немного пою, немного танцую...
  -- Фанни прекрасно танцует, -- добавила Мэйбл, -- вам стоило бы это видеть...
  "Масленица на исходе", -- пронеслось у Николы в голове, -- "коротенький романчик, который оборвётся с началом Поста, вот самый приятный способ провести вечер, от силы два-три... В крайнем случае, можно пожертвовать медвежьей охотой, на которую звал барон Шлиппенбах. Всё равно опять кончится обычной попойку. Одной пьянкой меньше."
  
   Человек предполагает, а Бог располагает, и Николе пришлось пожертвовать не одним кутежом. Очаровательная мисс Фанни оказалась в его объятьях гораздо позже намеченного срока.
   Неожиданно для себя Никола запутался в сетях прелестной американки, запутался настолько, что уже готов был выложить последний козырь -- своё высокое происхождение. Но Фанни его опередила. В день Марии Египетской, когда Никола,
  с трудом отстояв службу в дворцовой церкви, твёрдо решил объясниться с американкой, увезя в Павловск, и будь что будет, мисс Лир сходу прервала его излияния.
  -- Как вам не стыдно, ваше высочество, морочить голову бедной девушке!
  -- Так вы знаете, кто я? -- опешил великий князь.
  -- Вы сын одного из братьев императора, того, что живёт в Мраморном дворце, мимо которого мы катались в санках. Я-то думала, что вы пригласите меня к себе, а вы проехали мимо, как ни в не бывало. "Знала бы ты, чего мне стоило это..." -- подумал Никола, уклоняясь от летящей в него муфты, -- "ведь и стол был накрыт на двоих, и верный Егорыч дежурил у моего входа... Я же и виноват; кто тогда пожелал поехать на острова?"
  -- В чём же я виноват, милая Фанни? -- Великий князь подал подруге муфту, заботливо отряхивая её от остатков снега.
  -- Стыдно обманывать девушку! "Ya rotmistr Volynski", фу!
  -- Но, поверьте, Фанни, я действительно волынский ротмистр, вернее ротмистр Волынского полка и, надеюсь, на Пасху буду полковником. Вот, смотри, -- Никола пытался свести к шутке, -- на мне даже мундир волынцев, я шеф этого полка, одного из лучших полков гвардии.
  -- Ты меня не любишь, -- вновь взмахнула муфтой Фанни, -- и что мне твои титулы и чины?..
  
  * Вово -- великий князь Владимир Александрович, Лёка -- вел.кн. Алексей Александрович.
  
   Следующие недели ушли на то, чтобы убедить сначала подругу, потом любовницу в том, что быть интимной приятельницей русского великого князя -- совсем не плохо. Но самым новым для Николы было ощущение непроходящей влюблённости...
  
   По причине вышеизложенных событий новоиспечённый полковник проводил в Мраморном всё меньше времени, не очень замечая, что там происходило. Великий князь ещё и заканчивал обучение в академии, где числился отнюдь не формально,
  -- к тайной гордости отца. А дома сгущались тучи...
   Отец теперь круглосуточно отсутствовал -- то в министерстве был, то в Кронштадте, то в Государственном совете, то в Академии Наук, то на эскадре, то ещё где-то, но всегда не дома. Маменька волновалась, злилась, устраивала сцены в редкие заходы отца домой, но это не помогало. И однажды Константин Николаевич дал волю своему гневу, взбушевав, словно некогда виденный Николой черноморский смерч. Младшие братья попрятались от батюшкиного ора кто куда, великая княгиня побелела и упала в обморок, а лакеи тряслись, как снасти в одиннадцатибалльный ветер. Никола попытался успокоить родителя и заступиться за мать, но вышло хуже. Перешедший от рёва к хриплому шёпоту великий князь Константин был ещё страшнее.
  -- П-полковник Р-романов, сми-ирно! Кру-угом! Ш-шагом марш!
   С того дня генерал-адмирал бывал в Мраморном ещё реже. В качестве извинений Николе он преподнёс особняк на Почтамтской, и молодой великий князь стал приезжать в Мраморный дворец только по воскресеньям.
   С Фанни они жили душа в душу. Впрочем, Никола, находивший в своей любовнице всё новые достоинства, временами был расточительно щедр, а иногда скуп до невозможности. Всё произрастало из ежедневно пожиравшего Николу вполне английского splean'a.
   Маменька, при поддержке государыни императрицы, требовала от Николы срочно ожениться, допуская, в принципе, брак по любви, но, понятное дело, на немецкой принцессе. А молодому великому князю не было дела до ходивших в высшем обществе слухов о "порочащей его связи", но когда он слышал это от Александры Иосифовны, ему становилось не по себе.
   После возвращения из прошлогодней официальной поездки Николы на воды в Эмс, когда Фанни тайно составила ему компанию, маменька ополчилась на сына с удвоенной силой. Её идея-фикс, что эта проклятая американская авантюристка отнимала у неё сына, а с тем и последние надежды на примирение с мужем, была однажды в полный голос озвучена при Николе, и он поспешно ретировался с поля боя.
  
   Всё же женская солидарность побеждала. В феврале следующего года ротмистр Романов был отправлен в поход на Хиву, на туркестанскую границу. Это произошло с подачи маменьки, отчаявшейся оторвать Николу от американки. В судьбе его приняла участие императрица, и даже, в какой-то степени, сам августейший дядюшка, который дамскими усилиями был ознакомлен с подобранными в известном ключе фактами -- и согласился на "ссылку" племянника в действующую армию.
  
   В том тяжёлом походе молодой великий князь не только сидел при штабе. Его отправляли в рекогносцировки, он попадал и в песчаные бури, и под артогонь. Вначале на съёмках кроков* Николу сопровождал топограф, которого из-за лихорадки отослали в тыл ещё до перехода по пескам. В помощь князю прислали новоиспечённого выпускника академии Генерального штаба штаб-ротмистра Сергея Гонвельта, исполнявшим обязанности одного из топографов казалинского отряда. Тогда, год назад, Никола ещё и предположить не мог, как вскоре изменятся судьбы как его самого, так и рослого штаб-ротмистра, посоветовавшего ему оставить, несмотря на лихорадку, в новопостроенном близ урочища Хал-Ата Георгиевском укреплении большинство вроде бы необходимых в походе вещей. Походное приятельство, незаметно перешедшее в крепкую дружбу, связало таких, казалось бы разных людей, к пущей ревности верного, но недалёкого адъютанта Варпаховского.
   Никола успел, как и половина войск, переболеть лихорадкой, побывать под обстрелом на рекогносцировке у стен Хивы, где "халатники" стреляли по русским всадникам из пушек. Ротмистра Романова обдало песком от ядра, рикошет которого едва не убил его кузена Евгения, герцога Лейхтенбергского.
   Второй штурм Хивы, когда через проделанный пушками в толстенных глинобитных стенах пролом хлынула русская пехота, был жесток и кровав. Но попрекаемое издревле русское азиатство было непричём -- хивиницы всего лишь двести лет таскали русских в полон; в этот раз фортуна была не на их стороне. При взятии собственно дворца довелось отличиться и Николе, который с дюжиной охотников пробрался через взорванное окно-бойницу в гарем сбежавшего владыки вопреки
  строгому запрету командующего войсками генерала Кауфмана, -- и успел свести знакомство с пятипудовыми наложницами. Хорошо прочувствовав восточный менталитет, Никола не сошёлся во мнениях с генералом, в обычаях войны истым европейцем, и потому затребованный князем в качестве унижающего выкупа личный ханский жеребец так и не был отдан русским войскам. Но больше всего удивил Николу полученный в награду орден Владимира III степени. Представляли его и к Георгиевскому оружию, но за "известные художества" великий князь получил лишь очередной чин.
   Вернувшись в столицу, герой хивинского похода вновь застал семейную идиллию, ну, почти идиллию -- любимая сестра Ольга вышла замуж за греческого короля и уже уехала на новую родину. На званом вечере, устроенном в честь возвращения Николы в Мраморной дворце, на маменьке сияло новое колье с экзотическими розовыми бриллиантами. Отец был явно в духе. В конце вечера, когда вечер стал истинно семейным, Константин Николаевич и Александра Иосифовна, окружённые детьми, снова играли вместе на рояле, но внезапно идиллия распалась. На каком-то особенно сложном пассаже маменька прервала игру, вскочила уже в слезах и выбежала из залы, генерал-адмирал молча побарабанил пальцами по крышке инструмента, закрыл его, кивнул старшему сыну и также вышел, но в другие двери. Младшие братья и сёстры же, до того облепившие брата-душку и героя, тут же стали невыносимо плаксивой толпой, и Никола, вызвав бонну колокольчиком, тут же поспешил убыть...
  
   Полковник Романов вместе с обожаемой мисс Лир вновь пустился во все тяжкие. Ещё тогда, год назад был куплен домик и обстановка для Фанни, но теперь она жила в особняке с Николой, который обдумывал морганатический брак с любимой женщиной. Великий князь прекрасно знал, что государь согласие на подобные союзы даёт редко, и поэтому помысливал о том, чтобы выехать инкогнито из страны вместе с Фанни и пожить за границей частным порядком. Заметим, что однажды у Николы проскочила мысль, что революция может помочь даже ему, ибо дядюшка был против "свадебных фокусов" со стороны членов императорской фамилии. Но пока всё это было лишь бесплодным умствованием.
  
   Наконец, маменька вместе с императрицей не нашли ничего лучшего, чем вновь пожаловаться августейшему дядюшке.
   Обычно одетая в стиле Марии Стюарт, великая княгиня была неотразима -- но император вдвойне таял от грубоватого шарма слегка, как и он, картавящей невестки. Она впорхнула в кабинет, где на столе вверх корешком лежала большая тетрадь, перо явно только что воткнули в чернильницу. Государь сидел, откинувшись на спинку кресла.
  -- Саша, тебе не кажется, что Никола подаёт дурной пример подг'астающим бг'атьям? И в кого он только пошёл?
   Император молча кивнул, словно проглотил пилюлю. На полях его собственного дневника, заглянув через плечо владельца, можно было бы заметить несколько штриховых рисунков -- на них, изображённой в три четверти и в профиль, несложно было узнать княжну Екатерину Долгорукую; тайный роман государя был в самом разгаре. Всё же под давлением родственников даже царя можно было заставить пойти на некоторые шаги, и тогда же зимой, будучи в Павловске, царь было взял племянника за пуговицу и даже собрался прочитать ему нравоучение, но... увидел в глазах Николы пыл юношеской влюблённости, смутился сам и скомкал разговор, переведя его на тему погоды и природных красот.
  
   На удивление тёплым осенним вечером, по прибытии домой из заграничной поездки, в которую из среднеазиатского похода Николу отправили врачи (опять же, не без влияния великой княгини, всё пытавшейся оторвать сына от американки), молодой князь шёл странной походкой по коридору Мраморного.
   Для человека, дважды за год побывавшего в тёплом климате, лёгкий петербургский сквозняк, погуливающий по коридору, был куда заметнее. Но лицо полковника Волынского горело отнюдь не от холода, или, что было бы понятно многим, от алкоголя.
   Проходя пятью минутами ранее мимо двери маменькиной спальни, Никола встретил выбегающую оттуда в неглиже Бетси Потоцкую -- одну из маменькиных фрейлин. Розовое пятно на ковре в полутьме коридора оказалось лежащими женскими панталонами, и сплин молодого полковника перешёл в shock.
  
  Глава вторая
  
  Мальтийские рыцари
  
  Пятница, 11 января 1874
  
  Павловск
  
  Веселие в России есть питие.
  Почти народное.
  
   С ночного неба сквозь позёмку безучастно глядел полнеющий месяц. В запряжённых резвой парой санях, мчащихся вихрем по пустынным дорогам, сидели укрытые медвежьей полостью, два кузена-гвардейца -- поручик князь Георгий Долгоруков и безусый корнет Митька Савин; правил старший, но прихлёбывали из маленькой пузатой бутылки строго поочерёдно. Настроение было отличное, только что обыграли в карты уйму народа. Выигрыш, частью уже наличный, грел души не слабее коньяка.
  -- ...Представь себе, Митька, я уж подумывал о женитьбе. Отдаться какой-нибудь не слишком пожилой вдове с имением...
  -- А как же наследство? У тебя столько бабушек, тетушек, кузин бездетных...
  -- Есть и без меня претенденты. Один дядюшка-генерал Фадеев чего стоит. Крепок старый дуб. Да и есть еще наследнички, взять того же кузена Александра, или Сержа. Ты представляешь, наш карапуз Серёженька корпит над железнодорожными
  тарифами. Не дворянское это дело, да что поделаешь, голландская кровь над долгоруковской взыграла. Ты лучше у Федьки долг забери, а то он угодит на погост, или в армию переведут, чтоб неповадно было. Только ты с ним... поделикатней...
  -- Что ж так? Что он вообще такое, Федька Кирхберг? Играет вроде прилично...
  -- Да, игрок не последний, весь в папеньку. Но поперву он лихой бретёр. Давеча стрелялся из-за актриски с Плантатором, шляпу прострелил ему, а тот, не будь дурак, сбил с его сигары пепел, да и как картинно сбил...
  -- Какой плантатор?
  -- Гриссом, Артур Фёдорович, американец, что на Любе Барышниковой женат, наследнице золотошвейной мануфактуры. Ну помнишь, позументы мундирные...
   Митька отрицательно помотал головой.
  -- А заодно и золотое и серебряное шитье для духовенства. Конюшню старика Барышникова помнишь, полковой ремонтёр*?
  -- Ещё бы, ка-акие лошади, -- теперь корнет кивнул, -- вот тебе и купец!
  -- Так преставился старик Сильвестр, вот зять-американец теперь капиталы и прокучивает. Конный заводик-то тестев ставит на современный манер.
  -- Так почему же плантатор, Жорж?
  -- Ха... Ну ты, Митенька, меня удивляешь. Ты как Мишель Ардан у мосье Верна, с Луны свалился... Гриссом этот -- бывший майор армии американских конфедератов, удалой кавалерист, наших по-ковбойски натаскивает стрелять с седла и прочим
  кунштюкам учит. Кое-кто из стариков плюётся, плебейство, дескать, а нашему брату нравится; как у нас за плантатором повторяют, что легко в ученье -- тяжело в гробу.
  -- Это же надо, америкашка -- Суворова цитирует... -- Митька отшвырнул в искрящийся снег бутылку.
  -- Кого? Князя Александра Аркадьевича? Тоже мне нашёл кавалериста!
  -- Ну, Жорж, на этом ты меня не подколешь. Его дедушку-полководца, конечно.
  -- Александр Васильич, Царствие ему Небесное, -- Георгий перекрестился, -- сказал "Тяжело в ученье -- легко в бою". А это верхоглядство всё, Митенька, от твоей недоученности. Лентяй ты, кузен, хоть и с большими способностями. Главное тебе здесь не споткнуться.
  -- Ты меня введи в компанию, -- корнет ухмыльнулся, -- пенки поделим пополам. А про долг забудем по- родственному.
   Поручик извлек из ящика в ногах очередную бутылочку, срубил пробку палашом, и не выпуская из рук вожжей, надолго припал к содержимому.
  -- Выгорит дело, Митька, нюхом чую; Варпаховский игрок азартный, да и другие, а уж если Сам сядет, дело пойдёт.
  -- Сам-то, поди, в Зимнем пирует? -- Корнет приуныл.
  -- Не-а. Волынцы с караула сменились, наверняка в Павловске гуляют, стало быть, и полковник с ними.
  -- Сколько пропулим для форы? -- Митенька решительно настраивался на игру.
  -- Четверть, не больше... -- князь, опростав бутылку, закашлялся на ухабе, но и сейчас вожжей не выпустил, -- ну, от силы треть.
   Митька треснул кузена по спине.
  -- Жорж, гони осторожней, чай, не фельдъегеря.
  -- Не боись, Митюха, -- Георгий наконец прокашлялся, -- один раз живём, да и дорога широкая!
   Сани мчались лихо. Миновав Славянку, распили ещё бутылочку. Вдали показался заснеженный Павловск, кони мчали во весь опор, и на улице чуть не сбили заполошную бабу. Вынырнувший у Садовой решётки служивый, разглядев гвардейские погоны, взял под козырёк...
  
   Пролетев заснеженными дальними аллеями, кузены увидели огни дворца и, перемахнув напрямую Вокзальные пруды, миновали рощицу. Сани въехали в Чугунные ворота, Жорж снова ухарски свистнул, лошади прибавили ходу. Подскочили на мостике, и вот уже круглый двор, где грозный государь Павел Петрович сурово взирал на молодых офицеров из-под снежного плюмажа, венчавшего бронзовую треуголку.
   Из распахнувшихся дверей выскочил лакей с фонарём.
  -- Его императорское высочество великий князь Николай здесь?
  -- Извольте, господа, в гардеробную.
   Вынырнувшие конюхи приняли вожжи и кузены проследовали в глубину дворца, передаваемые с рук в руки вереницей всё более важных лакеев. Князь двигался с неумолимостью конной лавы, Митенька скромно следовал в арьегарде, замыкал шествие лакей с ящиком из саней в руках. Ближе к личным апартаментам молодого великого князя Жорж несколько сбавил темп и тон.
  -- Скажи-ка, милейший, -- обратился он к очередному лакею, величественному, как императорский гофмейстер, -- капитан Варпаховский у себя?
  -- Никак нет-с. С их высочеством в столовой.
  -- Хорошо. Доложи-ка, любезный, поручик князь Георгий До...
   Но доклад не понадобился. Из распахнувшейся двери, едва не приложившей князя по лбу, спиной вперёд вывалился пьяный в дым офицер-волынец.
  -- Ба, Рябинин, здорово, дружище! -- Князь сразу повеселел.
  -- Жорж, ты что ли? Тебя-то и не хватало. Что же ты так поздно, мы уже и пить устали, -- гвардеец еле ворочал языком, -- а это кто?
  -- Ящик с коньяком! -- последовал ответ, -- а это так, мальчишка-кузен.
   Корнет по-девичьи залился краской.
  
   Гвардейская пьянка была в самом разгаре. Вокруг уставленного полупустыми в основном бутылками стола сидели, стояли и возлежали, чаще откинувшись на спинки стульев, до полутора десятков молодых офицеров, явно преобладали мундиры Волынского полка.
   Чуть в стороне от стола, слегка раскачиваясь в кресле с бокалом вина, сидел двадцатитрёхлетний гвардии полковник. Это был лихой герой Хивы, старший сын и наследник хозяина дворца, великий князь Николай Константинович. Скептически
  слегка приподняв бровь, подобно родителю, он рассматривал своё окружение, и взор его, казалось, говорил о несовершенстве окружающей человеческой природы.
   По правую руку, очевидно, разместился его адъютант -- приснопомянутый и изрядно помятый капитан Евгений Варпаховский. Далее на стуле развалился медведеподобный ротмистр, огромная ручища его твёрдо сжимала кружку мейсенского фарфора, мундир был расстёгнут на три (sic!) пуговицы. На соседний стул плюхнулся Рябинин, тщетно пытаясь привлечь внимание его высочества. Следующие двое офицеров почивали сидя, словно проглотив штыки. За ними за большой бутылкой белого стекла недреманным оком нёс вахту худощавый моряк с погонами лейтенанта. И кто-то примостился в конце стола, с трудом ковыряя вилкой в тарелке.
   Слева от Николы компания подобралась попестрее. Ближе всех к хозяину помещались двое английских моряков, один из которых вращал глазами враздрай*, и кавказец. Меланхолически обгладывающий очередную ножку пулярки высоченный
  худощавый ротмистр с аксельбантом Генерального Штаба подпирал левым кулаком ухо и исподволь оглядывал вновь прибывших внимательными серыми глазами прикидывающегося пьяным человека. За ним сидел какой-то незнакомый адъютант, видимо, озирающийся в тщетных поисках шефа, пирующего сейчас в Зимнем дворце. Офицер, сидящий после пьяного адъютанта, щурил свои восточные глаза, разглядывая на просвет стопку с прозрачной влагой -- говорят, ночью и под крышей можно, тем более, что это явно была пшеничная. Был здесь и светловолосый крепыш с погонами гвардейского подпоручика артиллерии, который сосредоточенно пытался намотать на палец нитку воздушного шарика, обстреливаемого маслинными косточками. Обстрел посредством ложки вёл некий субъект во французском мундире. На этом конце стола в салате спали.
  
  * (Флотское) в разные стороны.
  
   Судя по степени опьянения честной компании, наполеоновские планы кузенов-картёжников рассыпались в прах. Уже и сам с трудом соображающий в тепле Жорж лихо представился.
  -- Ваше императорское высочество, честь имею явиться, лейб-гвардии гусарского полка поручик князь Георгий... -- тут он икнул, снова закашлялся, но браво вскинул руку, -- позвольте представить трофеи...
   Лакей внёс коньяк, вызвав почти всеобщее оживление. Очнулся даже огромный ротмист, заявивший громогласно, что эту гадость он больше пить не будет. И меньше -- тоже. Адъютант великого князя приветливо помахал рукой, оглядывая
  стол в поисках закуски.
   Никола поднял вторую бровь; пьянка явно ступила в решающую фазу.
  -- Ротмистр Шлиппенбах, -- зычным голосом объявил он, -- пора проветриться, за мной! Расслабленных не бросать, выносить! -- и решительно двинул к выходу.
   "Медведь" кое-как поднялся, и потащил на себе самого пьяного англичанина. После купания в снегу, более длительного для самых нетрезвых, вытащенных товарищами за ноги, недолгого, но жестокого боя снежками, колонна господ офицеров вернулась в столовую, убранную и вычищенную; стол был вновь накрыт.
  -- Кто это с тобой, Жорж? -- обратился Никола к князю, наконец-то соизволив заметить Митеньку, -- что за птенец к нам залетел?
  -- Честь имею представиться, ваше высочество, лейб-гвардии гусарского полка корнет Дмитрий Савин, -- с несколько нарочитой робостью пропищал Митька, молясь о чуде "Да мИнет меня, Господи, пьянка сия...".
   Но Фатум был неумолим. Протрезвевший Шлиппенбах взревел "А ящик-то неполный!"
   Пересчитав взглядом бутылки Рябинин пробормотал почти трезво "Да, Ж-жорж, действительно не того..."
  -- Четырёх не хватает, -- деловито уточнил адъютант Варпаховский.
  -- Именно, -- переплюнул через губу длиннющий ротмистр, опять жуя куриную ножку.
   Никола вприщур взглянул на корнета и поручика...
   Жорж оторопел. Подкрутив ус, он пробормотал, "Ваше высочество, дозвольте э-э... поискать в санях?".
   У то бледнеющего, то краснеющего Митеньки вспыхнула было надежда, что Жорж сунул слуге не тот ящик, пили-то явно из этого, а полный должен был остаться там.
  
   Увы, как выяснилось через минуты, в санях было пусто -- в Павловске, как и везде во дворцах, лакеи были не промах. Дело запахло фотогеном* и Митьке стало страшно, что не укрылось от бдительного взгляда единственного в компании
  русского моряка. Жилистый лейтенант вперил в юного корнета орлиный взгляд левого глаза, -- правый медленно заплывал, подбитый снежком.
  -- А корнетик-то хлюздит! Ишь побледнел!
  
  * керосином.
  
   И понеслось. Кто-то наставил на Митеньку прокурорский перст: "Этот-то небось и выжрал!"
  -- Да он и пить наверняка не умеет, мальчишка же, -- проявил трезвое великодушие генштабист, чем только подлил масла в огонь.
   Сам с трудом понимая по-русски, один англичанин пытался что-то объяснить второму, хлопающему глазами, но явно без особого успеха.
  -- Нэхрыст окаянны! -- дружно заорали кавказец и киргиз.
  -- Нехристь? -- переспросил Рябинин, -- Рыцари, крестить его!
   Варпаховский солидно кивнул головой, не спуская глаз с великого князя, казавшегося ко всему безразличным.
  -- Крестить! -- грохнул кулаком по столу Шлиппенбах, как сваю вбил.
   В возникшем вслед за тем кратком, но жарком богословском споре, по чину какой конфессии крестить неофита, все были наголову разбиты тонким аргументом артиллериста, что кроме как на католичество помимо выпивки коньяка не хватит...
   Митенька стоял ни жив ни мёртв. Он оторопело поводил глазами в поисках Жоржа, и перед ними плыло. Осенними мухами об стекло черепа бились мысли:
  "Позорище... Из гвардии вылететь вон... Застрелиться..."
   Меж тем господа офицеры притащили широченное кабанье блюдо, Митеньку подхватили под руки и вознесли. "Господи, яви чудо! Спаси, пронеси..." Но и мимо блюда не пронесли. За шиворот упали первые капли...
   И чудо явилось -- стремительно распахнулась дверь и в зал явился ангел. Ангел была среднего роста с вьющимися каштановыми волосами, чудными, вроде бы синими глазами и припухлыми розовыми губами, одетой по последней парижской
  моде.
   Несмотря на весь трагизм ситуации -- коньяк уже лился на макушку толстой струёй, Митенькины глаза, видавшие модные дамские журналы, зафиксировали наличие весьма пикантного турнюра.
  -- Nicky, my darling, what does it matter? Что ви делайт с бедни бой? Shame on you, misters! You torture the child!*
   Митенька увидел бездонные глаза и понял, что пропал...
   Восхитительная незнакомка топнула ножкой "Никол'а!". Великий князь поднёс палец к губам, улыбнулся и подмигнул, дескать, в порядке.
   Встрепенувшийся француз любезно разъяснил:
  -- Les boyars russe tradiсion, mademoiselle Fanny**.
   Не на шутку озлившаяся прекрасная незнакомка выдернула корнета, благоухающего клопами и мокрого, словно мышь, корнета из блюда за руку.
  -- Всьо, всьо, малыщь, не бойсья.
   Её рука была тёплой и мягкой, а удивительно тонкие пальцы, сжавшие запястье корнета, были так приятно (и неожиданно) сильны, что Митенька уже ничего не боялся.
  
  -- Представление окончено, господа рыцари, -- донёсся как бы издалека голос Николая Константиновича. Великий князь во избежание конфронтации с любовницей решил изменить курс на памятные ему с детства шестнадцать румбов*3, -- тем паче, мы нарушили традицию.
  -- Теперь уже поздно, -- снова с тем же скучающим видом развёл руками генштабист, -- впору прощения просить.
  -- Ротмистр Гонвельт прав, -- решился Никола. -- И попросим. Господин корнет -- от имени присутствующих приношу вам наши искренние всепьянейшие рыцарские извинения. Мальтийцы!
   Великий князь церемонно поклонился. Все присутствующие соотечественники с более или менее неуклюжей грацией преклонили колено, а иностранцы вытянулись во фрунт. Мокрый как мышь, Митька малиново зарделся.
  -- Герольдмейстер-то наш по полку дежурит, -- вклинился Рябинин.
  -- Мишель, да объясни же ты салаге, -- досадливо добавил моряк.
   Фанни тем временем поняла, что влезла в какой-то загадочный офицерский ритуал, и спряталась за спиной великого князя.
  
  -- Видишь ли, Дмитрий, это не позор, а честь большая, это же Павловск. Здесь живы мальтийские традиции, и, местами, всё прочее. Мы, конечно, не орден святого Иоанна Иерусалимского, -- великий князь улыбнулся, -- но тоже не лыком шиты, и не
  лаптем щи хлебаем. Здесь в соседней зале прадед мой, государь Павел Петрович в рыцари посвящал. Вот и мы теперь изощряемся.
  -- Изврашшаэтес? -- переспросила Фанни?
  -- Нет, ангел мой, это совсем другое, -- ответил Никола, после чего протяжно закашлялся, чтобы не расхохотаться во всю глотку вместе с другими русскими офицерами, кои в основном подавляли смех скорбными минами.
  
  -- Позвольте представиться, -- через добрую минуту произнёс второй адъютант, -- Мишель Олсуфьев, адъютант герцога Лейхтенбергского. Наш прадед мальтийским командором был при Павле Петровиче, вот братца моего герольдмейстером и выбрали. Но он сегодня на дежурстве, мы потому ерунду и сгородили...
  
  * Стыд, господа, пытать ребёнка! (фр.)
  ** Русская боярская традиция, мадемуазель Фанни.
  *3 На противоположный (мор.).
  
  Глава третья
  
  Милый ребёнок
  
  Воскресенье, 27 января 1874
  
  Санкт-Петербург
  
  O tempora, o mores...
  
   Мейбл Грей знала и взлёты и падения, то поднимаясь до тайного советника, то опускаясь до гвардейских поручиков, ценя в мужчинах финансовую состоятельность, но не пренебрегая и молодостью.
   После четырёх лет пребывания в Петербурге, она по праву считалась одной из львиц полусвета. Той зимой мисс Мэйбл покровительствовал маститый железнодорожный делец, облечённый генеральским званием и изрядным состоянием. На правах более опытной содержанки она давно уж опекала Фанни и была для неё единственным человеком, кому та могла пожаловаться на непредсказуемую смену Николиных настроений.
  -- То он осыпает меня бриллиантами, то отказывается заплатить за извозчика. То носит на руках, то целыми днями молчит как бука, или напивается со своими однополчанами. А кстати, дорогая, как поживает этот юный корнет, о котором мы говорили на неделе?
  -- Фанни, душечка, он просто великолепен, -- скромно потупила глаза Мейбл, -- и совсем непохож на этих русских медведей.
  -- Ты уже успела?, -- в голосе Фанни послышались нотки ревности.
  -- Ах, Фанни, если бы ты знала, как порой приедаются обычаи моего Топтыгина, -- нарочито смутилась Мейбл. -- Никакой Фантазии.., так хочется для души чего-нибудь свежего, чистого... Между прочим, милый юноша тобой просто очарован.
  -- И ты его соблазнила?! -- Фанни уже озлилась не на шутку.
  -- С трудом и чуть-чуть, самую малость... Ну, ты понимаешь...
  -- Я тебя задушу, -- Фанни взмахнула диванной подушкой.
  -- Он говорил только о тебе!
  -- В твоей постели? Так я тебе и поверила!
  -- Всего лишь на кушетке. Мой генерал Топтыгин мог вернуться в любой момент, у нас было слишком мало времени.. в первый раз.
  -- Ах в первый раз? А сколько их было, -- Фанни швырнула в подругу злополучной подушкой. -- всего?!
  -- Один, -- спрыгнула с дивана Мейбл, -- подушка пролетела на угрожающем расстоянии от её причёски, -- ну... два... но второй был просто волшебен. Моего Мишеля откомандировали в Москву, шёл жуткий дождь со снегом, бедный юноша промок до костей и я, было, едва не потеряла его в халате моего Мишеля, но ему больше идёт женский...
  -- Ты уговорила его одеться в твоё платье?! -- Фанни чуть не задохнулась.
  -- В халат, и тёмные чулки ему очень идут, -- Мейбл грациозно изогнулась. -- Всё началось так невинно, а закончилось только в полдень...
  -- Мерзавка, я считала тебя подругой! -- у Фанни предательски заблестели глаза.
  -- Но, милая моя, ты уж выбери, чего ты хочешь. Ты же не можешь быть с ним в доме великого князя? Да и в твоём гнёздышке все слуги наверняка шпионят. То ли дело, у меня, учитывая, что Топтыгина не будет ещё неделю...
  -- Какая же ты дрянь!..
  -- Я просто люблю свою душечку Фанни, и хочу сделать тебе приятное...
  -- Предлагаешь подглядывать за вашим спектаклем в щелочку? -- Фанни удивилась "щедрости" подруги.
  -- Вовсе нет, сыграть в нём роль главной героини.
  -- Главной?..-- Фанни немного оторопела, -- а что же ты? Как ты себе это представляешь?
  -- Вот увидишь, -- ушла от ответа Мэйбл, -- наш мальчик будет в восторге. Я для него -- только приключение, а ты -- ты совсем другое.
  -- Shame on me
  -- Сгорать от стыда мы предоставим нашему ангелочку. Посуди сама, darling, ведь он не смеет поднять на тебя глаза, наверняка мучаясь от страсти. Его надо ошеломить и завоевать.
  -- А тебе-то что? -- Фанни подозрительно оглядела Мейбл.
  -- И я и мальчик получим то, что хотели, но у меня останется Мишель, а у тебя твой гран-дюк. И главное, никто ничего не узнает. Ну же, Фанни, смелее! Это будет чудное приключение...
  
  Глава четвёртая
  
  Жандармские игры
  
  Воскресенье, 3 февраля 1874
  
  Санкт-Петербург
  
  Коготок увяз -- всей птичке пропасть
  Народная мудрость.
  
   Мы давно уже задавались вопросом, будет ли снисходителен наш любезный читатель к нашим возможностям? Мы не ангелы Господни, и увы, не можем проникнуть всюду, куда бы нам хотелось.
   Ни в "глубину сибирских руд", где заживо погребён "Вопрошавший"*, ни в сераль халифа правоверных султана Абдул-Азиза II. Не поведём мы читателя по кабакам и борделям, оставлял это на откуп более искушённым авторам. И же, читатель,
  попробуем напрячься и проникнуть в святая святых Российской империи. Нет, не в спальню государыни императрицы, тем паче, что она хворает, но в тот самый дом у Цепного моста на Фонтанке, 16, откуда недреманным оком взирал на Россию
  главноуправляющий III отделением собственной его императорского величества канцелярии и командир корпуса жандармов генерал от кавалерии граф Пётр Андреевич Шувалов, всемогущий любимец императора. Тем более, что время послеобеденное, бдительность аргусов несколько притупилась, а его сиятельство, пребывая в отменном расположении духа, любезно беседует с одним из своих ближайших сподвижников, который, впрочем, хорошо Вам знаком.
  
  -- Охота была славная, государь лося уложил с первого выстрела, старая закалка. Да и я не сплоховал, в отличие от Адлерберга. А принцы пропуделяли, Аффи, и даже, на удивление, Берти*, -- Шувалов улыбнулся, -- отлично провели время. Ну и как там наши фигуранты, ваше превосходительство?
  
  * Аффи -- принц Эдинбургский, жених Марии Александровны, его старший брат Берти -- принц Уэльский, будущий британский король Эдуард VII, успешный охотник.
  
   Новоиспечённый генерал-майор Кирхберг, в парадном мундире с орденом Святой Анны на шейной ленте, развернул папочку.
  -- Как сообщает "Жёлтый", молодёжь опять пьянствует, ваше сиятельство, валяют дурака с англичанами из свиты герцога Эдинбургского и французами из военной миссии. Появилось там новое лицо, некий корнет Савин, по-моему для разработки вполне перспективен; на днях моего сына в вист ободрал как липку.
   Граф Шувалов улыбнулся.
  -- Кстати о вашем сыне, Николай Григорьевич. Вы по-прежнему настаиваете на его переводе на Кавказ?
  -- Так точно, ваше сиятельство, нечего ему дурака валять в Петербурге.
   Шувалов развёл руками.
  -- Ну что ж, вам виднее. В таком случае великий князь Николай Николаевич сегодня подпишет приказ, переведёт его ротмистром в один из драгунских полков, гусар ведь на Кавказе нет. А с этими картёжниками вам и карты в руки, генерал. Хотя не много ли чести для корнета или, скажем, "Хорунжего"? -- Петр Андреевич поднял бровь.
   Кирхберг заговорщицки улыбнулся.
  -- Хороший игрок чина не имеет. А если плут, то какой он "Хорунжий", скорее так, фоска, от силы "Валет".
   Шувалов зевнул и поморщился.
  -- Валеты, валеты... Избито... Если думаете, что можно использовать, прощупайте его сами, а там посмотрим. Что в Мраморном? Есть ли сообщения от "Пономаря"?
  -- "Пономарь" на этот раз не сообщает ничего существенного, -- Кирхберг перевернул несколько листов в папке, -- "Мичман" в очередной ссоре с "Шотландкой". Рвал и метал как всегда, при закрытых дверях.
  -- Что "Сплетница"?
  -- Сообщает, что у "Шотландки" опять истерика, недовольна мужем, "Молодцом", и его "Красоткой". "Тихуша" сообщает, что у Мичмана на обеде были "Дьяк" и "Коршун". Спорили.
  -- О же? -- Шувалов заинтересовался.
  -- Мичман готовит свадебный подарок, это подтверждают сведения из разных источников.
  -- Вот как?
  -- На днях на высочайшее рассмотрение будет предложено переименовать строящийся фрегат "Александр Невский" в "Герцога Эдинбургского".
   Шувалов громко расхохотался, Кирхберг удивлённо воззрился на шефа.
  -- Ай да Мичман! Славный подарок новобрачным... Вы что ж, не понимаете, Николай Григорьич, крейсер-то против кого делается? В общем, дружеский привет королеве английской. Миссис Браун*, -- Шувалов подмигнул, -- будет рада до самой смерти, а уж лорды-то Адмиралтейства...
   Ну-с, Николай Григорьевич, продолжайте наблюдение. Привлекайте, кого сочтёте нужным, я вам полностью доверяю. Поощрите там "Тихушу", "Жёлтого", а мне пора... выслушивать нуднейший рапорт Шульца. Увидимся вечером в клубе.
   Кирхберг откланялся, забрал из приёмной молодого адъютанта Алекса Стерёгина, и проследовал в другой конец здания, в секретную картотеку. Работы хватало не только в верхах.
  
  * Презрительное прозвище королевы Виктории, любовником которой считали лакея Брауна.
  
   Вечером в одном из малых покоев клуба Жорж и Митенька, наконец, взяли реванш за зелёным карточным столом. Шлиппенбах и Рябинин уже бесславно выбыли из игры. Варпаховский пока держался. Смущал Митеньку ещё один партнёр -- достославный мистер Гриссом. Смущал не столько своим искусством игры в покер, надо сказать, незаурядным, сколько славой лихого стрелка. Нарываться не хотелось.
  
   Игра снова пошла так себе, выигрыш переходил из рук в руки, впрочем, оставалась надежда на то, что появится Федька Кирхберг, который давеча грозил отыграться. Спустив некоторую толику денег, корнет извинился перед партнёрами, и направился в буфетную. Закусывая чем Бог послал, Митенька пытался осмыслить ситуацию.
   "Жорж с его азартом нарывается на неприятности. Играть в клубе наверняка просто глупо, слишком рискованно. Зато здесь самое подходящее место, чтобы завести новое знакомство, и сойтись накоротке с игрочком, а уж потом, где-нибудь в надёжном месте, обыграть в пух и прах, продув для отвода глаз часть денег кому-нибудь из своих или непричастному..."
   В игре корнет был весьма осторожен, и головы старался не терять, да и, собственно, вообще был трусоват. К тому же, новые знакомства, завязавшиеся при столь жестоких обстоятельствах, были очень многообещающи, и требовали тонкой игры и выверенного поведения.
   "Втереться в ближний круг государева племянника не так уж и легко, но куда труднее завязаться там надолго, стать своим человеком. А Фанни... Боже мой... Ангел... Делить любимую с великим князем... о, как это невыносимо..." Поток мыслей внезапно был прерван появлением младшего Кирхберга под-шофе, который ввалился в буфетную, подвывая "Он был титулярный са-ветник...".
  -- Ба, кого я вижу... Здорово, Дмитрий, шампанское будешь?
  -- Нет, Федор, спасибо, у меня от него голова болит.
  -- Может, тогда коньячку дерябнем? -- поручик откинул с глаз рыжеватую чёлку.
  -- Нет! -- Корнет побледнел добела, -- только не коньяк! С каких это пор ты от водки отказался?
  -- Правильно, Митюха, гусары водки не боятся. Эй, милейший! -- рявкнул Фёдор, -- бутылку вдовьих слёзок мне! Развеем наше горе...
  -- Ты, -- Савин встрепенулся, -- кажется, не в духе?
  -- Будешь тут в духе... не успел в клуб ввалиться, -- Фёдор опрокинул первую рюмку, -- лакей уж доложил, майн либер фатер наверху играет по-крупному.
  -- С кем же это он? -- лениво поинтересовался корнет.
  -- С графом Петром Шуваловым.
   Митька слегка побледнел, не заметивший того Фёдор опрокинул рюмку и продолжил.
  -- Они всегда Адлерберга откатывали, да тут Некрасов подключился!..
  -- Поэт что ли? -- теперь у Митьки глаза полезли на лоб.
  -- Он самый, лихой картёжник... И такая компания собралась, что покуда тыщ двадцать не проиграют, из-за стола никто не встанет. Продует батюшка, ясное дело, дома гроза, а выиграет, и того хуже, будет намекать на мои картёжные страдания, а уж язык у него страшнее пистолета... В газетной сидеть не хочу, не гусарское это дело... Слушай, Митя, может к цыганам махнём? Ай-нанэ-нанэ, ромалэ... Как там у вас, кто с кем играет? -- Кирхберг-младший потёр руки.
  -- Мы с князем волынцев обыграли, Гриссому в покер продулись, вистуют адъютант Николая Константиновича и какой-то самарский помещик... Тот ещё гусь, ему бы в стуколку резаться... Скукота.
   Лихой поручик совсем приуныл.
  -- Слышь, Митька, может тогда к актрисулькам амператорскаво тиятру, разгоним кровь? -- Фёдор снова вскинул голову, -- или прямо к мадам Реми двинем?
  -- Мне только французского насморка не хватало*, -- скривился осторожный корнет.
  -- Втюрился, что ли? Эт-то дело, брат. Тогда поедем к цыганам.
  
  * Французский насморк, "французка" -- триппер.
  
   Незаметно подошеший лакей прошептал что-то Федьке на ухо и тот, подхватив Митеньку под локоть, стремительно направился к дверям, в коих и столкнулся с высоким рыжеватым крючконосым мужчиной лет пятидесяти, с военной выправкой и Анной в петлице фрака, донельзя довольным.
  -- Ба, Федюша, здравствуй, сынок, где бы встретились... Кто это с тобой?
   Федька потух, как свеча на ветру.
  -- Добрый вечер, батюшка, приятель мой, корнет Савин.
  -- Лейб-гвардии гусарского полка корнет Дмитрий Савин! К услугам Вашего превосходительства! -- расшаркался Митька.
  -- Генерал-майор Кирхберг, -- отрекомендовался Носатый, -- Теодор, ты опять под мухой, в клубе? Моветон. Едем-ка домой, друга бери с собой, я здешних баранов уже остриг. А остальное дома. Поужинаем, -- Кирхберг потёр руки, -- пулечку распишем... Вы, молодой человек, насчёт картишек как? -- спросил он у Савина, заговорщицки подмигнув, -- вистуете? Ну и чудесно... Едем в моей карете, нечего вам на лихача тратиться.
   Пока лакей почтительно подавал Николаю Григорьевичу бобровую шубу, в гардеробе появился невысокий человек, сам облачившийся в щегольское коверкотовое пальто, неуловимо похожее на военную шинель несколько непривычного для русского глаза кроя. Фёдор окончательно приуныл.
  -- Вот, ваше превосходительство, рекомендую моего великодушного противника, Артур Фёдорович Гриссом, прошу любить и жаловать.
  -- Добрый вечер, господин Кирхберг, -- американец говорил практически без акцента, только чуть твёрже выговаривая окончания.
  -- Здравствуйте, сэр, мистер... Как же мне вас величать? Может быть, господин майор? -- Носатый, излучая радушие, протянул обе руки; впрочем, стоял он так, что боковым зрением приглядывая и за сыном, и за скромно притулившимся в тылу корнетом.
   Крепкое рукопожатие сопровождалось широкой улыбкой американца.
  -- Майор -- это в прошлом, сэр, я просто русский делец американского происхождения. Очень приятно, господин э-э... генерал.
   Кирхберг-старший приподнял бровь.
  -- Уже растрепали, сороки клубные. Ну, давайте без чинов. Окажите честь отужинать с нами, -- он понизил голос, -- весьма благодарен вам, Артур Фёдорович, за моего балбеса.
  -- За что ж благодарить, господин Кирхберг, поверьте, дуэль с хорошим стрелком и без крови -- большое удовольствие.
  -- Сам дуэлировал, знаю-с, хороших стрелков много, истинные джентльмены наперечёт, так что прошу.
  -- Почту за честь, -- американец кивнул.
   Носатый обернулся, -- Федя, корнет, не отставайте.
  
   К дому на Лиговке подъезжали на двух экипажах. Генерал с сыном и Митенько в тёплой карете на рессорах, а американец в саночках, запряжённых дивной каурой кобылкой. Правил он сам.
   Ужин удался на славу. Супруга генерала, Елизавета Андреевна, стройная дама со следами былой красоты, привечала Митьку, привычно игравшего роль херувимчика, на Гриссома поначалу смотрела с ужасом, но потом поддалась очарованию интересного собеседника.
  -- Так как же вам живётся в России?
  -- Бог создал два чуда, красивую женщину и породистую лошадь; в России мне повезло вдвойне -- я женился на чудной русской красавице и получил в приданое конный завод...
   А меж тем Фёдор, протрезвев на холоде, прикинулся, что в тепле его развезло и под благовидным предлогом удалился из-за стола. Носатый же не скрывал
  нетерпения при тайном сочувствии Митеньки, теперь ждали только четвёртого партнёра, какого-то родственника хозяйки.
  -- Лизхен, расспроси Артур Фёдорыча, как они на Вашингтон ходили, -- как бы между прочим Носатый теперь обращался к Митеньке, -- ну-с, молодой человек, позвольте пригласить вас ко мне, дабы продемонстрировать презанятнейшие для вас вещи, -- Кирхберг дружески подтолкнул корнета, -- прошу-с...
   Не чаявший подвоха Митенька переступил порог генеральского кабинета, украшенного конным портретом Незабвенного монарха, рядом с ним висел какой-то степной пейзаж и портрет незнакомого генерала в голубом мундире.
  -- Это-с вот, венгерская пушта, за Дунаем. В тех местах я был ранен. А это вот благодетель мой, Леонтий Васильевич Дубельт.
   Митька несколько оторопел.
  -- Я ведь, корнет, после ранения по Корпусу служу. Так что игры нам предстоят особенные-с. Итак, к делу.
   Генерал сел в кресло, извлёк из стола тоненькую папочку и, развалясь, заложил ногу за ногу.
  -- Посмотрим на ваши шалости в упор, -- сказал Кирхберг, поигрывая лупой, также извлечённой из ящика стола, -- ишь, писаря сколько понакропали, да мелким бисером.
   В гвардии вы без году неделя, а уже успели отличиться. И игра подозрительно счастливая, и суммы ремонтные, в рязанской губернии странным образом поистраченные... Да вы присаживайтесь, присаживайтесь, в ногах правды нет...
   Митька провалился в глубокое кресло, как пророк в пасть кита.
  -- А па-звольте узнать, сударь, с какой целью вы проникли в окружение его императорского высочества великого князя Николая Константиновича? -- Носатый встал из-за стола, -- сидите,.. уж не собираетесь ли вы, милостивый государь,
  играя наверняка, влезть в карман племянника государя императора?!
  -- Ваше превосходительство, -- взвыл Митенька со слезой в голосе, -- как вы можете, как, я ведь.. я же... я дворянин.
  -- Вы, молодой человек, -- мягко, едва слышно произнёс генерал, подойдя и по-отечески положа руку на плечо немедленно вскочившему корнету, -- шулер, едва не схваченный за руку. Подумайте сами, что ждёт вас в подобном случае -- выход из полка со скандалом, судебные преследования, или, не дай Бог, дуэль, на которую рано или поздно вас вызовут, а вы, насколько мне известно, не из лучших стрелков в полку. Пуля, уж поверьте, воистину дура, и не разбирает, кто молод, хорош собой и пользуется успехом у дам... Ведь пользуетесь? -- Тон генерала был задушевно-родительским, и от этого Митеньке стало совсем страшно, хотя...
  
  -- Ваше превосходительство, я вам как отцу родному, -- всхлипнул корнет, -- сознаюсь, женщины...
  -- Ваша слабость, -- с готовностью подхватил Кирхберг. -- Понимаю и нисколько не сужу. В возрасте вашем только о них и думать, а практически...
  -- Практическая сторона требует больших средств, -- стыдливо потупился Митенька.
  -- Которые вы, молодой человек, добываете не вполне законными способами и пускаете их на ветер. Послушайте совета человека, умудрённого опытом -- займитесь бухгалтерией -- в какую сумму вам обошлась последняя ваша интрижка? Связь с содержанкой члена правления Петербургско-Варшавской железной дороги?
   "Вот откуда нынче ветер дует", -- пронеслось в голове корнета, -- "Медведь вышел на охоту... Бедняжка Мейбл рискует остаться без покровителя... Но ведь гад первостатейный! Жандармского генерала нанял. Неужели могли выследить нашу встречу с Фанни?! Нет, только не это. Это -- конец...
   Но, может, подпустить туману, не отрицая очевидного?.."
  
  -- Ваше превосходительство! Матильда Францевна совсем непричём. Она милейший человек, и я имею честь считать себя другом. Но люблю я совсем другую даму. Люблю давным-давно и совершенно безнадежно.
  -- Ваша прекрасная дама замужем? -- Кирхберг вопросительно изогнул бровь.
  -- Да, -- прошептал Митенька, -- и, увы, любит своего мужа. Мне с ним не потягаться, но я терпелив, вернее сказать, я пытаюсь быть терпеливым, и...
  -- В обществе милейшей Матильды Францевны, -- подхватил генерал.
  -- Матильда Францевна -- умная женщина. А по сравнению со мной, -- Митька поник головой, -- просто мудрая. Благодаря ей я учусь понимать женскую душу. Никакие модные романы не научат этому.
  -- Милый мой, -- генерал подмигнул корнету, -- да вы по девкам-то ходите? Очень способствует бодрости духа.
   Митенька, посмотрев на генерала, часто заморгал.
  -- Должен признаться, ваше превосходительство, что я брезглив. Даже наши пейзанки меня не привлекают, а уж петербургские Цирцеи -- тем паче. Моему сердцу ближе дамы из общества, в худшем случае -- их горничные.
   Вот вы, ваше превосходительство, меня попрекнули поездкой в рязанскую губернию. Да я все деньги те проклятые к ногам одной дамы бросил. А потом по губернии за ней следом. Там и деньги занимал, где она останавливалсь, И что же вы думаете, господин генерал, недавно узнал стороной -- у неё лямур с кучером -- стыд-то какой...
   Кирхберг сложил руки на груди и покачал головой.
  -- Эх, юноша... что ж тут стыдного, дело-то житейское. Вы горничных любите, а дама -- кучеров. В старое время гувернёры-французы употреблялись по сей части.
   Митенька покраснел до корней волос, удивлённый генеральским цинизмом.
  -- Посудите сами, молодой человек, если бы ваша дама изменила вам, ну с тем же гувернёром, тут можно было бы предположить наличие общих вкусов, интересов, литературных, например, или любовь к романсам при луне. А кучер -- что с него взять -- просто здоровьем бог мужика не обидел, одна, извините-с, -- Кирхберг развёл руками, -- натуральная фи-зи-о-ло-ги-я...
  -- Но я же дворянин, -- беспомощно прошептал Савин, наповал сражённый генеральской логикой.
  -- Да хоть великий князь, -- брякнул Кирхберг, -- в этом положении дамы не на титул смотрят,.. э-э, да что с вами, юноша?
   Митька, едва не грохнувшись в обморок, привалился к столу. Опираясь на крышку одной рукой, другой он, тонким платочком, утёр пот со лба.
  -- Уж не влюблены ли вы в одну из великих княгинь? Боже мой, да вы поэт... Садитесь, Дмитрий, Бога ради, не то сейчас упадёте. Выпейте коньяку... Я, простите старого дурака, кажется, угадал, великая княгиня, -- м-да. Это высоко, шею можно свернуть и практически -- недостижимо. Хотя...
   Кирхберг плеснул коньяку на дно бокала.
  -- Коньяк не переношу, Ваше превосходительство, -- Митенька взглянул на генерала глазами побитой собаки, -- у-увольте...
  -- Ну тогда водки, и бросьте вы величать меня превосходительством. Николай Григорьевич, к вашим услугам, господин романтик. -- Кирхберг звякнул колокольчиком, -- Петруша, водки нам!
   Старый лис возвёл очи горе и ударился в лирику:
  -- Баронессы у меня были, графини... княжна,.. А уже в Австрии... а вот и водка.
  
   Камердинер внёс блюдо с двумя чарочками и порезанной лососиной. Генерал заботливо протянул корнету чарку, отхлебнул из своей, закусил, и отдал слуге поднос с закуской.
  -- Что ж ты, дурень, штоф не принёс -- тащи живо! -- отмахнул Носатый в сторону двери, и продолжил, -- как же вам помочь, юноша?.. Дело такое деликатное... Если бы мой Федька попал в подобную передрягу... Впрочем, вы совсем другой.. да пейте же, пейте, нагреется; вы натура тонкая, поэтическая, редким воображением наделённая...
   Генерал привычно почесал кончик носа.
  -- Прежде всего, корнет, попробуем определить предмет вашей страсти. Так сказать, направление ветра. Вы молчите, милый мой, молчите, я пока сам. Великих княгиь у нас пять. Одна из них проживает в Тифлисе; другая -- в Киеве, впрочем, она настолько богомольна, что выше всяких подозрений. Остаются трое. Одна из них матушка вашего павловского знакомца, другая замужем за Наследником (ого!), третья -- блистательна, очаровательна, и ныне -- беременна.
  
   Митеньку стало развозить "на старые дрожжи". Он слегка оттаял, подумав: "Кажется, немчура треклятый сбился со следа со своей безукоризненной логикой. Давайте, давайте, ваше превосходительство, бес вам в помощь!"
   Тем временем вновь явился Петруша, с водкой и той же, но уже уполовиненной закуской. Малый барина, как и требовалось, понимал с полувзгляда.
   Отправив слугу, Кирхберг вновь наполнил чарки, выудил из ящика стола три золотых полуимпериала.
  -- Вашей умной подруге Матильде нынче года двадцать два. Предводительше -- не краснейте, юноша, это у меня профессиональное, знать о многих...
   Митька в смущении навернул чарочку под одобрительным присмотром генерала.
  -- Так вот, предводительше, скажем, щадя ваши чувства, едва за тридцать. Стало быть, дама из Мраморного дворца отпадает. И слава Богу, это, знаете ли, та-акая оригиналка... впрочем, тс-с. Об этом ни слова. Остаются две (одну из монет он смёл обратно в ящик). Так какая же из них? -- Носатый подкинул на каждой ладони по монете, сложил ладони вместе, махнул, подбрасывая содержимое в воздух, и снова поймал, не дав монетам коснуться стола. -- Что это, юноша?
   На раскрытой генеральской ладони сиротливо лежал серебряный полтинник.
  -- Где же ваши княгини? Сдаётся мне, вышу прекрасную даму зовут мисс Фанни Лир, не так ли? Ну вот, трёх минут не прошло -- опять обморок, что за молодёжь пошла такая слабая... И даже в карты плохо играют.
  
  Глава пятая
  
  Родительское благословение
  
  Суббота, 16 февраля 1874
  
  Санкт-Петербург
  
  ...дорог много, Путь -- один.
  
   Несколько заполночь вышедший из кабинета с бокалом в руке отец встретил сына, только что вернувшегося от знакомой актрисы.
  -- Поди сюда, Теодор.
   Федька скривился, как от зубной боли, обращение "Теодор" предвещало долгий и нравоучительный разговор, которому он предпочёл бы громы и молнии отцовского гнева. "Ave cаesar...", -- мелькнуло в голове молодого повесы, и он покорно зашёл за родителем в кабинет.
  -- Ох и разит от тебя табачищем, добро бы виргинским... -- Носатый недаром был так прозван, нюх его и вправду был остр, как у многих некурящих, -- снова жуковскую махру смолишь?, -- Кирхберг скупо улыбнулся бесшабашному сыну.
  -- Никак нет. Турецкий, батюшка...
  -- Вот и хорошо, что турецкий. На Кавказе виргинский дорог, рубль с полтиной осьмушка. Не придётся привыкать...
  -- На Кавказе?..
  -- Именно, Теодор, именно. Хотел было я отправить тебя в Варшаву, да ты ведь не Гришка, станешь со шляхтичами рубиться, да и нарвёшься на мастера. Давеча же нарвался?
   Лихой поручик застыл, потупив глаза.
  -- Слава Богу, что американец твой приличным человеком оказался, впору за него свечи ставить. Авось это выучит тебя, дурака, уму-разуму. Стреляешь ты лихо, играешь уже и по-крупному, верхом скачешь получше меня...
   Кирхберг отхлебнул великолепный арманьяк.
  -- Хватит с тебя красносельских подвигов, да казарменных попоек. Пора служить без дураков. Я в двадцать один год на высочайшее имя писал, на Кавказ просился, когда твоего дядю Петра чечены убили. Государь наш, покойный Николай Павлович собственноручно отказал, вот, взгляни.
   Николай Григорьевич отпер стоящую на столе шкатулку, где хранились семейные документы, впервые на глазах сына бережно достал с самого дна продолговатый конверт, извлёк письмо и протянул сыну.
   Поверх строк, выписанных неизменным строгим почерком отца, была размашисто наложена высочайшая резолюция красным карандашом, завершавшаяся вензелем:
   "Достойный офицер, жаль. Он бы мне тут пригодился. Н."
   Старик подозрительно хмыкнул, побарабанил пальцами по столешнице, справляясь с волнением.
  -- Сядь, Федюша, не майся, ради Бога, не на смотру.
  Федор мысленно перекрестился. Кажется, нотаций больше не будет.
  -- Я тряхну старые связи, и пошлю на Кавказ пару депеш, кому -- тебе знать не надобно; дабы держали тебя от Тифлиса подальше, к границе поближе, и дурить тебе не давали. Дев полусвета на Кавказе меньше, да и вообще с ними не вяжись, уж не мальчик. Подбери себе лучше местную девицу, но не печоринствуй там без нужды. Денег на первых порах много не дам, пока не освоишься. С собой возьмешь Кузьму, жалование ему я заплачу вперёд за полгода. Не вздумай у него занимать.
  -- Батюшка!..
  -- В жизни, Федюша, всякое бывает... Но лучше, чтоб не было. И имей в виду, сын, кавказские офицеры -- народ особый, каста, кровью спаянная. Ты для них -- царскосельский гусар, генеральский сынок. В военное время освоился бы ты быстро, я тебя знаю. Да где ж войну взять?.. Впрочем, и мира там настоящего нет, как у нас с господами нигилистами, только что здесь не стреляют.
  -- А там, стало быть, постреливают?
  -- А то ты, стало быть, -- отец ехидно фыркнул, -- не знаешь. Так вот, далее. Стрелять изволь каждый день. Из всего, что стреляет. Научись по-кавказски рубиться, пригодится наверняка. На эспадронах мы с тобой фехтовали вдоволь, научись рубить палашом. Не хочу тебя огорчать, Федя, но Марса и Плутона продашь.
  -- Как же так, батюшка!.. -- Фёдор приуныл.
  -- Думай сам, Федюша, не горные это кони, гусарские. Масть не пойдёт, и климат другой, и корм. Лучше продай здесь, не торгуясь, в хорошие руки. Кони того стоит. Жили бы в поместье, я бы их себе оставил, а тут кто его проезжать будет, Никита-дворник?.. В общем, прибудешь в Тифлис, отыщешь дом князя Эристова, Георгия Зурабовича, помнишь такого?
  -- Отставной кирасирский полковник?
  -- Именно. Я его семь лет не видел, так что кланяйся. Ежели предложит у себя поперву поселиться, не вздумай отказать, обидишь старика. А вот денег брать в долг не смей. И не пытайся его перепить, хоть он тебя и старше втрое.
   Федька хмыкнул.
  -- Безнадёжно, батюшка, я уже пробовал Мишку, младшенького его, перепить, конвойца*.
  -- Балда! Нашел с кем связываться, -- и два кавалериста, молодой и старый, рассмеялись от всей души.
  
  * Конвой -- личная охрана его императорского величества, формировалась в т.ч. из кавказцев.
  
  -- И дай мне слово, Теодор, -- старший Кирхберг снова нахмурился, -- полгода никаких дуэлей. Полгода.
   Федька с интересом взглянул на отца.
  -- Хочешь спросить -- спроси, когда ещё поговорим по душам...
  -- Отчего же именно полгода, батюшка?
  -- Года не требую, знаю, не выдержишь, сам молод был... перевод в другой полк -- уже трудно, а тут... Кавказ. Провокировать тебя будут, я уверен. Учись держаться и не дерзить попусту. Случайных собутыльников в друзьях не держи, -- Кирхберг почесал нос, -- ставлю тебе задачу: не напиваться -- месяц. Не играть -- три. Не драться -- полгода. Дай слово, Теодор.
  -- Не пить, майн либер фатер, я смогу два, а то и три месяца, ежели, конечно, у Георгия Зурабовича не загощусь. Не играть без денег не так трудно.
  -- Резонно, Теодор. Где подвох готовишь? -- отец усмехнулся.
  -- А ежели меня вызовут, поступить, как Улисс Грант? Сесть на бочонок с порохом, и выкурить сигару?
   Кирхберг усмехнулся в усы.
  -- От Артура Фёдоровича слышал о благородстве его противника? Есть много способов, Федюша. Можно слух распустить, что перевелся в драгуны в поисках обидчика. Серьёзные дуэлянты, а ты пока лишь записной бретёр, укладывают и дела, и противников поочередно. Можно учиться стрелять с обеих рук и рубиться левой. Производит впечатление... поверь мне. Есть и иные метОды.
  -- Ловкачество это... м-м... -- поручик протянул смущённо, -- не по мне.
  -- Просто воинская хитрость. Конечно, ты хитрить не горазд, кроме того случая, когда банку варенья слопал, и мучился животом немилосердно. Но даже няньке не признался, за что и не был в тот раз порот.
  -- Охота вам, майн либер фатер...
  -- Уедешь, Федюша, и не то вспомним. Особенно Лизавета. Сделай милость, пиши матери хоть изредка. Знаю, ты не краснобай, но и про Марью, и про Маргариту с Надей не забывай.
   Фёдор кивнул.
  -- Сколько дней у меня на сборы?
  -- Дал бы неделю... Да мать жалко, совсем изведётся. Три дня мало будет, так что управишься за пять. С уплатой долгов и отвальной вместе.
   Младший Кирхберг замялся.
  -- Что, поручик, долгов много и расплачиваться нечем?
   Сын снова кивнул.
  -- Лошади не покроют?
  -- Никак нет, ваше превосходительство.
  -- Засранец ты, Теодор. Сколько?
  -- Шесть... с хвостиком...
  -- Ох и засранец... Утром получишь. К вечеру раздашь. Кредиторов сколько?
  -- Серьёзных четверо. Двое наших, один драгун и один шпак.
  -- Все в Питере?
  -- Никак нет, Оболенский наш в отпуске, в имении.
  -- Адрес и долг мне оставь. А несерьёзных?
  -- Не считал, батюшка, там один Марс покроет, и останется.
  -- Это кому?
  -- Портному, за дрожки, и такое.
  -- Тогда дам на семьсот меньше, а Марса оставишь мне. Не жмись, поручик.
  -- Что же я, батюшка, в путь без копейки, да и отвальная...
  -- Трезвее и целее будешь, -- отец спрятал за спину бокал, -- и доедешь до Таганрога поездом. Копейки дело Кузьмы, Лизанька тебе равно на запонки даст, а в Новочеркасске тебе трёх лошадей приобрести надо.
  -- На какие гроши, ваше превосходительство?
  -- А это, поручик, моя забота. Явишься в войсковое правление, найдешь есаула Грекова-восьмого Алексея Карповича, заберёшь лошадей и дуй во Владикавказ.
  -- Батюшка, а как же бумаги, что же я полковому командиру скажу?
  -- Экий ты тугодум, Федюша. С графом Воронцовым-Дашковым дело улажено, Пётр Андреевич** помог. Кстати, -- генерал почесал нос, -- обоим завтра визиты и нанеси прежде всего, кредиторы потом. Благодари отца-командира и от моего имени пригласи на обед. С графом Шуваловым говори кратко и почтительно.
   Поручик улыбнулся.
  -- Примет ли меня вице-император? Невелика птаха гвардейский поручик.
  Кирхберг поморщился.
  -- Жаргон нигилистский оставь. Моему сыну это не идёт. А шеф тебя примет. Я ныне ему, -- Николай Григорьевич многозначительно воздел перст, -- очень нужен. Ступай спать, Федюша.
  
  ** Граф Шувалов.
  
  Глава пятая
  
  Борзой котёнок
  
  Воскресенье, 17 февраля 1874?
  
  (пока без эпиграфа)
  
   Как и полагалось двадцатилетнему гусарскому офицеру, Митенька политикой не интересовался. Шалости за картёжным столом, успех у милых дам, новости полка и конюшни, ну и, конечно, светские скандалы, околотеатральные новости -- типичный круг интересов молодого лейб-гвардейца, не слишком обременявшего себя службой, ну разве что с поправкой на некоторую меркантильную озабоченность.
   Разговор с генералом Кирхбергом не просто ошеломил Митьку: в первые минуты он был смят, растоптан и смешан с грязью; его самолюбие, столь тщательно лелеемое им с младых ногтей, получило увесистую оплеуху. Цепкий ум корнета лихорадочно искал выход; он понимал, что оставка или отъезд за границу не особо-то и спасут от жандармских тенет, да и жить-то на что-то надо. В отличие от родовитого Жоржа наследство ему не светило, по крайней мере в ближайшее время, а отцовские капиталы были уже почти просажены. А как же Фанни? -- ведь он не допускал и мысли о разлуке с ней.
   Неожиданно Савин свыкся с мыслью, что он находится на генеральском крючке. Старый шулер раскусил его, и предлагает играть наверняка, краплёными картами; ну что ж, во всяком случае, тыл у него теперь обеспечен. Посмотрим, ваше императорское высочество, чья возьмёт. Главное -- не трусить. Марш, марш вперёд!.. азарт предвкушаемой игры кружил голову, помогая забыть о предательской дрожи в коленках.
  
   С утреннего развода свободные от службы волынцы вернулись понурые, и даже обильный обед у Кюба не поднимал настроения. Два стола были накрыты на восьмерых, гостящий Митенька успел выпить аперитив и съесть толику горячего, тем временем ротмистр Шлиппенбах молча опустошил целую супницу, а Рябинин опрокидывал рюмку за рюмкой. Шеф волынцев приказал его не ждать.
  -- Виктор Борисович, что вы грустны, как на похоронах? -- корнет обратился к мрачному адъютанту.
  -- А на похоронах и есть. Полковую славу хороним, -- дёрнул кадыком Рябинин.
  -- Слюшай, как он смэл, ми щто, ни дворяне? -- вспыхнул поручик Джандиери, в минуты волнения коверкая русский язык.
  -- Да плевать хотел цесаревич на наше дворянство, -- как всегда веско и по делу вмешался ротмистр.
  -- Как плэвать?
  -- Слюной! Когда Александра Александровича заносит, мало никому не бывает. Да и не любит он двоюродного брата, чего уж тут скрывать.
  -- Нельзя так с гвардией, мы ж не крупа* гарнизонная, -- сказал малознакомый Митьке поручик, никогда в компании не игравший в карты.
  
  * Презрительное название армейской пехоты.
  
   Могучий швед решительно отставил рюмку:
  -- А слыхали ль Вы, господа, о капитане Гунниусе?
  -- Что за капитан? Расскажите, Фридрих Густавович, -- пискнул Митенька.
   Рябинин поперхнулся глотком и закашлялся.
  -- История не такая и давняя, рассказчик из меня... Впрочем, молодёжь, вникайте. Я поручиком был, а земляка моего, Карла Гунниуса, откомандировали в Северо-Американские Соединённые Штаты. Наши большие стратеги -- великий князь Николай Николаевич (старший, конечно), с Милютиным решили перевооружить некоторые части американским оружием. Цесаревичу, говорят, это было сильно не по нраву, а так, ну кто его знает. Вернулся Гунниус, чего он там достиг -- не знаю, но, к несчастью, в Петербурге великого князя Николая не было, а за него оставался цесаревич, и разнёс он беднягу капитана в пух и прах, как и нас давеча. Что уж там Карл ему ответил, не знаю, но не смолчал, а цесаревич кулаком по столу и обложил его по... хм. По всей генеалогии.
  -- По какой такой геологии? -- спросил Тевеккелев.
  -- По материнской линии родства. Обругал он его последними словами; отправился Гунниус домой да и послал цесаревичу письмо, требуя извинений -- ежели через 24 часа извинений не последует, вынужден буду застрелиться.
   Джандиери цокнул языком.
  -- Вах, дуэль?
  -- По сути дела -- дуэль, на нервах. В общем, сидел он у Энквиста, водку мы ему наливали, а он всё на часы поглядывал. Ввечеру, не дождавшись извинений, пожал всем нам руки, ушёл домой, где прощальную записку родителям написал, да и пустил пулю в лоб.
  -- Нэ извинился Алэксандр, -- Джандиери вытер лоб платком.
  -- Да-а уж, такие дела, -- вздохнул Рябинин.
  -- Свят-свят-свят, -- перекрестился Митенька.
  -- Дошло до государя, он-то гвардию ценит, и велел он цесаревичу через весь город за гробом пешком идти. Так и отшагал Александр Александрович до самого Волкова поля. Несколько лет с тех пор гордыню смирял, а ныне вот опять прорвало. Да и, я уж говорил, не любит он нашего шефа, чего уж тут таить.
  -- Россия-матушка, -- адъютант вновь махнул водки.
  --Не досмотрел государь с воспитанием наследника. Да и странная история вообще... Я вот слышал, что по закону о престолонаследии великий князь Константин Николаевич должен был быть государем, -- сказал корнет.
   Рябинин вновь едва не подавился.
  -- Митенька, с чего вы это взяли? -- удивлённо воззрился на Савина Шлиппенбах.
  -- Ну как же, государь родился от великого князя Николая Павловича, а Константин Николаевич -- от царствующего императора Николая Первого.
   Краем глаза корнет увидел входящего в кабинет Варпаховского. За ним маячили ещё две рослые фигуры.
  -- Такие разговоры до самого высокого места в Питере доведут, -- усмехнулся могучий ротмистр.
  -- До Адмиралтэйскаво шипиля, щто ли? -- удивился Джандиери.
  -- До Цепного, -- Шлиппенбах указал в окно, -- моста, оттуда и Сибирь видно.
  -- Великий князь Константин и в народе популярен, -- пьяно стоял на своём Митенька, -- его и Европа знает.
  -- Bon appetite, -- перебил его тираду вошедший великий князь, -- что это вдруг вы о политике, других тем нету?
  "Неужто клюнуло", -- подумал взмокший Митенька.
  
  ...
  
  
  Часть III, политэкономическая:
  
  Радетели
  
  Глава первая
  
  Чайки ходят по песку
  
  Понедельник, 31 марта 1875 года
  
  Стрельна
  
  (также пока без эпиграфа)
  
   Утро было промозглым, но в приёмной Павел согрелся.
  -- Ваше превосходительство, гвардейской артиллерии подпоручик Баканов прибыл в ваше распоряжение.
  -- Прошу-с. -- Адмирал Сарычев, управляющий дворцовой конторой его высочества, иронически хмыкнул и указал на дверь кабинета.
   Кабинет, располагавшийся в одном из флигелей Стрельнинского дворца, был необычен подстать своему хозяину, скорее напоминая каюту, нежели кабинет высокопоставленного придворного чиновника. На двух стенах, задрапированных японским шёлком, располагались картины с морскими батальными сценами вперемежку с полками, уставленными книгами. Напротив двери висели портреты каких-то седых адмиралов, из которых Павел узнал только Нахимова. Впрочем, в одном из портретов явно проглядывало семейное сходство с хозяином кабинета. Часть обширного стола была уставлена фототипиями, на одной из них Павел узнал в окружении сидящего на корабельном орудии великого князя Константина самого адмирала, впрочем, ещё в офицерском мундире.
   Пока подпоручик исподволь оглядывал кабинет, контр-адмирал раскуривал трубку и пристально рассматривал визитёра из-под набрякших век*.
  
  * Мемуары П.И. Баканова "На земле и над морем", послужившие одним из источников нашей книги, явно отличаются некоторой тенденциозностью, в частности, в отношении Ф.В.Сарычева.
  
   Под этим холодным немигающим взглядом молодому офицеру стало неуютно.
  -- Поручик, вы всё ещё надеетесь увидеть ваши статьи в "Морском сборнике"?
   От неожиданности заданной темы Баканов дёрнул кадыком и едва не икнул.
  -- Так точно, Ваше превосходительство, не могу представить причины задержки.
  "Наивен или хитрит? -- подумал контр-адмирал.
  -- Во-первых, редакторский портфель каперанга Зелёного забит статьями различной тематики, и примерное содержание на этот год уже известно. Во-вторых, сейчас "Сборник" более тематичен и посвящён в основном флоту. -- Адмирал затянулся трубкой и окутался клубами крепчайшего табачного дыма.
  -- Ваше превосходительство, полагаю, что возможный с корабельного аэростата обзор горизонта на сорок миль куда лучше обзора с мачты на десять-пятнадцать.
  -- Это вы так полагаете, поручик. В-третьих, разница невелика, потому что с сорока миль вы не узнаете силуэт корабля, особенно -- если он будет идти курсом на вас. В четвёртых, ныне "Морской сборник" не печатает статей, могущих нанести ущерб интересам Российского флота. Ведь его читают не только в дружественной нам Германии. Так что публикацию можете не ждать, -- сквозь рассеиваюшийся дым контр-адмирал снова уставился на Павла, -- в утешение же вам могу добавить, что его императорское высочество распорядился об издании строго ограниченного тиража брошюры с вашей последней статьей, -- Сарычев положил на стол трубку и полез в ящик, -- вот ваш авторский экземпляр, гонорар вложен, -- контр-адмирал протянул ему пакет.
  -- Рад стараться, ваше превосходительство, -- Пашка попытался засунуть пакет за обшлаг.
  -- Извольте пересчитать деньги и расписаться вот тут-с, -- адмиральская длань, высунувшись из очередной порции клубов дыма, подвинула журнал.
  
   Вскрыв пакет, подпоручик едва не присвистнул. Кроме тонюсенькой брошюры, в нём лежало его годовое жалование. Сарычев же, потушив трубку, указал Павлу на чернильный прибор и достал ещё один пакет.
  -- Поскольку ваше здоровье оставляет желать лучшего, -- "Что за ерунда" -- подумал Павел, -- "слава Богу, я здоров, как бык", -- вам надлежит подать рапо'рт на имя начальника артиллерии кронштадтской крепости о предоставлении отпуска для исправления здоровья на родных вашему сердцу ессентукских водах.
   Впрочем, его высочество полагает, что вашему здоровью полезнее воздух Ривьеры и Елисейских полей. Билет на поезд выписан на третье апреля*.
   Павел изумлённо вытаращил глаза.
  Контр-адмирал выбил трубку и, выдерживая паузу, начал её чистить.
  -- Но, ваше превосходительство, зачем?!
  -- Сен-Сир -- единственное в мире военное училище, где с недавних пор факультативно изучают воздухоплавание. Краткосрочный курс там ныне проходят и турки, и австрийцы. Для того, чтобы вы за шесть недель прошли весь трёхмесячный курс, вы легендируетесь как богатый вольнослушатель из России. Через, -- Сарычев глянул на часы-луковицу, -- полчаса в Кронштадт идёт катер с моим адъютантом. В этом пакете ваш рапорт. Жду вас с докладом завтра поутру, тогда и получите билет и дальнейшие инструкции. Не забывайте о строгой конфиденциальности нашего разговора. Можете быть свободны.
  
   Павел, едва ли не бегом под дождём по дорожкам огромного парка, прибыл на пристань ровно через пятнадцать минут, где и увидел разводящий пары катер. Подпоручик почувствовал лёгкий тычок под рёбра и, обернувшись, увидел старого знакомого.
  -- Заставляете себя ждать, господин поручик, -- Пётр Левандовский, бывший командир личного катера великого князя Николая Константиновича, был всё так же худ, жилист и ехиден.
  -- Здравствуйте, господин лейтенант. Вы тоже в Кронштадт? А где же адъютант адмирала?
  -- Перед вами, прошу на борт. Проходите, Павел Ильич, в каюту.
   Каютка на катере размерами была похожа на собачью конуру. Два неудобных диванчика, откидной столик и шкапчик, из которого Пётр достал пару кружек и оплетённую бутыль.
  -- Ну что, адмиральского чая за встречу? Промозгло нынче, -- лейтенант разговаривал на повышенных тонах, потому что за тоненькой стенкой шумел котёл, а за бортом плескались ледяные воды Финского залива.
  -- Не откажусь, Пётр Владимирович.
  -- Вообще-то с тебя причитается; как тебе впечатления сегодняшнего дня?
  -- Ничего не понимаю. Со дня на день жду перевода из Гвардии в какой-нибудь пограничный гарнизон. Наконец, получаю предписание явиться в распоряжение начальника артиллерии Кронштадта, в приёмной генерала мне вручают пакет с направлением к контр-адмиралу Сарычеву. Предстаю пред его ясные, -- Павел передёрнул плечами, -- очи, получаю назначение, о котором ни сном, ни духом. Теперь вот встречаю тебя -- что за ерунда?
  -- Поль, что ты дёргаешься как корюшка на крючке? То ли ещё будет. Выше нос, парижанин, -- заявил Пётр и плеснул по полной.
  -- Спасибо, Пьер, уте-... кхе... -шил, -- от неожиданности Баканов чуть было не подавился, -- с чего ты?..
  -- А с того. Догадайся с трёх раз, кому ты обязан своей командировкой.
  -- Ну, раз вопрос ставится таким образом, может быть, ты мне что-нибудь объяснишь?
  -- Всему своё время.
   Офицеры, чокнувшись, выпили.
  -- Ты, Паоло, хоть понимаешь, что мы с тобой последние из "мальтийцев", кто пока ещё остался в Столице? Да и отделались, можно сказать, лёгким испугом. О судьбе наших "рыцарей" представление имеешь?
  -- Немного. Разогнали кого куда. Тевеккелев в Финляндии, Шлиппенбах на Кавказе, Варпаховский, бедняга, изгнан со службы.
  -- Ну, Рябинин как в воду канул, -- процедил Пётр, -- а твой друг Сергей под Одессой, в Очаковском гарнизоне. В большой мере этим вызовом ты обязан ему.
   Павел пригнулся в кресле так, что его лицо приблизилось к Петру и, глядя глаза в глаза, негромко спросил, -- а как же сам?
  -- И правда ничего не знаешь?
   Офицеры выпили по второй. Качка, а вместе с ней плеск волн и шум котла усиливались. Пашка горько улыбнулся:
  -- Ходили в гвардии слухи, что Николай Константиныч того-с, -- Павел неопределённо помахал рукой около фуражки, -- надеюсь, что лечится где-нибудь за границей; только вот от чего ему лечиться?..
  -- Полгода назад был в Павловске.
  -- Как в Павловске?!
  -- Так, не во дворце, в перестроенном егерском флигеле, в изоляции. Потом его куда-то увезли, говорят, в том виновны его амуры. Но не это самое неприятное; Фёдор Васильевич не сомневается, что большая игра против генерал-адмирала продолжается, несмотря на отставку графа Шувалова. Вот о тебе и вспомнили.
  -- Но я-то причём?
  -- Виконта-то помнишь?
  -- Оде де Шалиньяка? Помню, конечно.
  -- Он теперь офицер французского генштаба; недели три назад адмирал (он, кстати, мой крёстный) получил частное письмо из Парижа. Из него следовало, что Шалиньяк уже несколько раз пытался связаться с великим князем Константином, но эти попытки кем-то пресекаются. Дело в том, что в Париже в ближайшее время должны выйти мемуары любезной тебе мисс Фанни Лир.
   Павел присвистнул.
  -- Вот тебе, -- Пётр кивнул, -- и Юрьев день. Представить себе, что ещё одна Жорж Санд накропает, возможно, и что последует -- тоже. Поверь, что в гневе император грознее покойного Николая Павловича. Я вот на одно надеюсь -- жду назначение на эскадру на Тихий океан. Как-то подальше от начальства оно и поспокойнее будет.
  -- Стало быть, командировка моя -- для отвода глаз? -- Баканов был порядком расстроен.
  -- А ты рассчитывал за казённый счёт фланировать по парижским бульварам? Или теперь ты согласен подержать за коленку мисс Лир?
  -- Ну не совсем. Твой крёстный пообещал мне полтора месяца обучения воздухоплаванию, но, похоже, на это не будет времени.
  -- Ты не забывай, что гладить её можно только по затылку или по коленке. Если увлечёшься, Никола по твоей масляной, -- моряк не особо церемонясь, щёлкнул Павла по носу, -- роже узнает, и тебя утопит прямо тут, в Маркизовой луже. Но если мемуары выйдут, генерал-адмирал прикажет привязать тебе балластину к ногам, а меня крёстный на рее вздёрнет, мы ведь с Гонвельтом тебя рекомендовали.
   У подпоручика забрезжила идея.
  -- Когда катер идёт обратно?
  -- Я заберу пакеты с почтой для его высочества, матросики уголёк пересыпят, да и пойдём. Шесть склянок, не больше*.
  -- Это по-вашему полтора часа? Отлично, -- Павел ухмыльнулся, -- Питер, поклянись мне страшною клятвою...
  -- Клянусь подвязками мисс Фанни, а что?
  -- Если мы подойдём к форту "Константин", ты простоишь там у пирса треть часа под парами?
  -- Наглец ты, Пауль. Простою, могу и больше, но зачем?
  -- Пора задействовать моего крёстного, -- Павел подмигнул, -- у него подряд на отсыпке камня на фортах, и если сегодня он здесь и в духе, то помогай мне Бог.
  -- Постой, так Кузьма Баканов твой крёстный?
  -- Так точно, а ещё и дядя родной. Но это большой секрет, -- Павел поднёс палец к губам.
  
   Преогромного роста дядюшка Кузьма Михайлович Баканов в долгополом сюртуке и шубе нараспашку, отпустил воротник тщедушного субъекта, и сопровождая знатный пинок малоподходящими к печати эпитетами, добавил:
  -- Я т-тебя, с-сук-кина с-сына, не в каторгу сдам, а здесь и утоплю, нехристь, взял манеру ссыпщиков тухлой капустой кормить! Грибов солёных нет? Гречи нет? Оконфузить перед его высокопревосходительством меня хочешь?
  -- Виноват, ваше степенство, -- типчик прижимал грязные ручонки к груди, -- Бога ради, помилуйте-с...
  -- Сгинь с глаз моих, аспид! Жаль, нету сейчас в Кронштадте Эдуард Иваныча Тотлебена, он бы тебя, гадёныша, расстрелять велел, чтоб я рук не марал.
   Субъект словно испарился; Кузьма, наконец, увидел племянника, любовавшегося знаменитым дядюшкиным самоуправством.
  -- Вот, видишь, жулик на жулике, рабочих обкрадывают все, кому не лень, а я повсюду не поспеваю. Ведь не Астрахань тут, не Нижний, почитай, лицо державы, а ворюг-то, ворюг... Егор Дмитрич Костаки, покойный, побогаче меня был, и постарше, а ведь когда гавань Кронштадтскую подрядился углублять, самолично во всё вникал. Вот и приходится в каждый котёлок своей ложкой лазить. Тьфу ты-ну ты, прости Господи. Эх-х, мать-Расея... -- крепкий седобородый старик перекрестился и махнул рукой.
  -- Здравствуйте, дядюшка Кузьма Михайлович, как здоровье ваше?
  -- Ну, здорово, Павша. Какое там здоровье, было, да всё вышло. Помнишь, как мы с Демьяном через Волгу вплавь... было времечко. А теперь час в парной просидеть тяжко, и апрельская вода холодной кажется. Как там ваше благородие поживает? Девок портишь, али дело лепишь? -- купец хитро прищурился, и подмигнул.
  -- Так ведь большое дело без денег не слепишь, -- старик знал крестника как облупленного, и хитрить с ним не стоило, -- в точку, дядюшка, меня тут большое начальство заприметило, и отправляет ко стольном городу Парижу, так я к вам за подмогой.
  -- Тебе дам. Ты-гвардейский, а денег у меня не спрашивал, да и отца за карман не особо теребишь.
  -- Так ведь повода не было, дядюшка. Как там Демьян Михалыч?
  -- Что ему сделается, лежит близнец -- бревно бревном, мои Дарька да Нютка его по очереди с ложечки кормят, из рожка поят. Лекари только деньги берут, а толку нет. Руку десную еле-еле для крестного знамения вздымает, языком теперь хоть чуть ворочает, "да-а, не-е, о-осподи" -- вот и весь сказ.
  -- Ну не зря вы, дядюшка, на Афон ходили.
  -- Вестимо, не зря, да иногда, грешным делом, думаю, может, братец коли помер бы, легче б ему было. Он ведь могутней меня был, из трёх раз два меня обарывал.
  -- Я помню, дядюшка, и как вы со староверами об заклад бились, помню.
  -- Дурость это и грех большой, -- старик в сердцах сплюнул через левое плечо, -- Волгу-то, ясное дело, мы переплыли, статочное ли дело проигравшему веру менять?
  -- Так ведь помиловали вы того раскольника.
  -- Тарасыча-то -- конешно, помиловали. Десять тысяч на воспитательный дом отдал, на том и порешили, -- старик добродушно улыбнулся, -- его бы рогожские* со свету сжили. Что, Павша, в трактир пойдём, отобедаем?
  -- Я бы рад, крёстный, да время казённое, -- подпоручик развёл руками, -- и к вам на вырвался на четверть часа.
  -- Ну, смотри. Кузен-то твой, Гошка Стоцкий, тоже, слышь, в Париж мылится.
  -- Да ну. Когда же? -- Павел, недолюбливавший кузена, этого не знал.
  -- После Пасхи. Что-то ему от добра добра хочется, да вдвое. Решил через французов на ренте заработать, да ихними бумагами поторговать.
  -- На бирже?
  -- Вот-вот, на парижской. А ты туда за чем таким едешь? Тебе что, французку** подцепить начальство приказало? Так этого добра и в Питере завались.
  -- А теперь, дядюшка, не угадал. Помнишь, как мы с тобой на ярмарке в Нижнем на воздушном шаре катались?
  -- Помню, и как ты в трубу с того шара пароход наш углядел, тоже помню.
  -- Вот с того и запала мне мысль выставлять такие шары над морем в военное время. По этому делу начальство меня и шлёт к французам.
  -- Над морем? Так ведь улетит. Или ты его цеплять к чему будешь, к бакену?
  -- Нет, Кузьма Михайлович, бери выше, к пароходу. А ещё есть за границей такой проект, как бы тем шарам против ветра летать.
  -- Прожектёрство, думать надо? Французы они дюже легковесны, -- старик усмехнулся во всё ещё густую бороду, -- кабы немец придумал, абы англичанин какой, тогда дело иное.
  -- Да есть немец один, вюртембержец, Прочёл я в журнале, что вышла книга его, "Почтовая связь и воздухоплавание". По отзывам -- умная, зело толковая. Я уж заказать хотел, да вот во Францию отряжают.
  -- Вюртемберг? Это где государева сестра замужем? Мюнхен, что ли?
  -- Штутгарт, крёстный.
  -- Один пёс, все они у Вильгельма в кармане, а у Бисмарка на аркане.
   Чувствовалось, что славянофильствующий дядюшка осведомлён был и в европейской политике. Старик подмигнул:
  -- Тебе-то в мой карман надобно, сколько тебе отвалить? Тысчонку-другую?
  -- Это сколько вам угодно будет, дядя Кузьма.
  -- Кто ж по своей воле с деньгами расстаётся... опять же, с другой стороны, ты мой да Демьянов наследник...
  -- А воспитанницы-то ваши? -- Павел знал, что Даша и Нюта на самом деле его двоюродные сёстры, прижитые вне брака, и что старик в них души не чает.
  -- Павша, я в тебя верю, ты сирот по миру не пустишь, пристроишь девок, за хороших людей замуж выдашь, коли я помру. Пусть лучше в девках посидят, а за прощелыг каких, охотников за приданым, не пойдут, -- старик многозначительно хмыкнул, -- хватит нам и господина Стоцкого-старшего... Когда едешь-то?
  -- Четвёртого дня мне назначено.
  -- Батьку, стало быть, не увидишь, а к мачехе не пойдёшь. Илья-то в Швеции?
  -- Батюшка в Мальмё, по делам своим рыбным. К Марфе Васильевне зайду, конечно, на сестриц гляну. А вам дай Бог ещё сто лет прожить, дядя Кузьма, и помереть в как дедушка, в парной.
  -- Хочешь меня совсем состарить, -- Кузьма шутливо погрозил пальцем, -- где петербургское отделение "Лионского кредита", знаешь?
   Павел кивнул.
  -- Будь там завтра в час пополудни. Переведу тебе тридцать тысяч. Надо будет ещё -- телеграфируй приказчику моему, Никифору.
   Павел никак не рассчитывал на такую сумму. Впору было целовать старику руки.
  -- Дя-адюшка!
  -- Но-но, полноте, Павша, учись деньги тратить; да и то, сказать, за границей нашего брата по кошельку встречают, особо скупердяйничать нельзя. Мотать, знаю, ты не будешь, хоть и гвардеец. Не ровен час, Жорка на бирже продуется, всё ж-таки своя кровь, сестрица-покойница... хоть и подпорченная...
  
  * Рогожское кладбище -- крупный центр московских старообрядцев-поповцев.
  
   Павел сглотнул. Сбывались его самые заветные мечты. Кроме всего прочего, он оказывался в Париже на пол-месяца раньше кузена.
  
   Обратно от причала, уже зная дорогу, до дворцового флигеля Павел дотопал за несколько минут, так и не успев выкурить папиросу. Низкое серое небо снова посыпало дождём, и на огонёк неожиданно шлёпнулась крупная капля. Поймав какого-то субъекта из дворцовой челяди за рукав, он осведомился.
  -- Его превосходительство адмирал Сарычев у себя?
  -- Никак нет-с, они у Пал Егорыча.
  -- Какого Пал Егорыча?
   У челядинца заблестели масленые глазки.
  -- Его высокородия полковника Кеппена-с.
  -- Так где его найти, любезный?
  -- Известное дело, во дворце, -- лакей смотрел на гвардейца едва ли не свысока.
   Павел вздохнул, достал из кармана кредитку, глянул на лакея, добавил к ней ещё одну.
  -- Проведи!
  -- Неположено-с... разве что с чёрного хода. Ступайте за мной, ваше благородие.
   Ещё через пять минут путешествия по закоулкам задней части дворца Павел, наконец, услышал глуховатый басок контр-адмирала и звонкий грассирующий голос его невидимого собеседника. Челядинец, заслышав разговор, моментально куда-то испарился, и Баканов -- была не была -- через анфиладу пошёл на голоса.
  -- Оставь, Фёдор! -- невысокий оппонент адмирала на ходу рубанул рукой, да так, что рукав сюртука едва не затрещал, -- Ты и сам прекрасно знаешь, что сие невозможно. Тебя ещё убеждать!
  -- Ваше высочество, дело обстоит именно так, -- пытался возражать адмирал.
   Павел, сообразив, что едва не столкнулся с генерал-адмиралом, попятившись, неожиданно запнулся на толстом ковре и едва не упал.
   Хозяин дворца остановился и резко обернулся.
  -- Кого здесь носит, едрить твою в стеньги-стаксель?!
   Баканов вытянулся.
  -- Ваше императорское высочество, гвардейской артиллерии подпоручик Баканов к адмиралу Сарычеву.
   Контр-адмирал, потемнев лицом, смерил Павла таким взглядом, словно сейчас уже готов был вздёрнуть его на рее.
  -- А, Баканов, вот ты каков... И что ты тут делаешь, поручик? На воздушном шаре прилетел? -- иронично оглядывая в пенсне офицера, спросил великий князь.
  -- Виноват, ваше императорское высочество. С докладом вернулся к его превосходительству.
  -- А во дворец как проник?
  -- Осмелюсь доложить, осёл, гружёный золотом, войдёт в любые ворота.
   Великий князь поднял бровь. Пенсне выпало и закачалось на шнурке.
  -- Что ж ты, Фёдор Васильич, осла собрался в Париж послать? Разве ж ослы летают? Ладно, идём.
  -- А вот посидит он у меня на гауптвахте -- враз поумнеет.
  -- Лучше на брандвахте, -- усмехнулся Константин Николаевич, -- быстр и на язык остёр. Посмотрим, каков на ум. Все бумаги подписаны? -- великий князь сменил тон на сугубо деловой и вновь обернулся к Баканову.
  -- Так точно, все. С завтрашнего дня числюсь в отпуске для поправки здоровья.
   Генерал-адмирал резко свернул в какую-то комнату, уселся на заскрипевший старинный стул, махнул рукой Сарычеву.
  -- Введи молодца в курс дела, -- и отвернулся к столу.
   Всё ещё багровый управляющий дворцовой конторой кашлянул и, не спуская с Павла осуждающего взгляда, спросил:
  -- Подпоручик Баканов, как долго вы были вхожи в кружок так называемых "мальтийских рыцарей", и как туда затесались?
  -- Полгода, ваше превосходительство. Был представлен его высочеству штаб-ротмистром Гонвельтом.
  -- С оным Гонвельтом откуда знакомы?
   Великий князь тем временем безучастно барабанил по крышке стола, словно играя на рояле.
  -- Познакомились в библиотеке Михайловского артиллерийского училища. Продолжили знакомство в библиотеке офицерского собрания. Меня интересовали подробности Хивинского похода...
   Константин Николаевич неожиданно спросил.
  -- С кем из волынцев знакомы?
  -- Со всеми, кто входил в "мальтийский орден", и с некоторыми другими.
  -- А именно?
  -- Ротмистр фон Шлиппенбах, штаб-ротмистры Джандиери и Рябинин, поручик султан Тевеккелев, подпоручики Ундольский и граф Олсуфьев. Остальных не упомню. Разумеется, знаком и с разжалованным капитаном Евгением Варпаховским.
   Великий князь снова забарабанил по столу.
  -- Сколь тесно знакомы с госпожой Блекфорд?
  -- Никак нет, не знаком.
   Контр-адмирал вперил в Павла свой ястребиный взгляд, а Константин Николаевич досадливо махнул рукой.
  -- Фёдор, откуда ему знать. Поручик, сия особа известна тебе как Фанни Лир.
  -- Был представлен ей под Рождество семьдесят третьего года его высочеством.
   У Павла несколько умаслились глаза.
  -- И сколь тесно были знакомы? -- Великий князь невесело усмехнулся.
  -- Обещал летом покатать на воздушном шаре у Излера на "минеральных водах", но...
  -- Ясно. В поездке в Москву в марте прошлого года был?
  -- Никак нет... Был на Варшавском вокзале в числе провожающих.
  -- Как на Варшавском?
  -- Так точно, ваше высочество, на Варшавском вокзале.
  -- Какого числа это было? Мы об одной поездке говорим?
  -- Семнадцатого марта прошлого года.
  -- Действительно... Какого чёрта, Фёдор... что-то мы упустили, впрочем, ладно. Скажи, Баканов, эта особа, -- Константин многозначительно кашлянул, -- тебя узнает?
  -- Смею надеяться, да, ваше высочество.
  -- Захочет ли узнать, вот вопрос, -- адмирал обратился к ним обоим.
  -- Видишь ли, поручик, -- Константин протёр пенсне, его взгляд на мгновение стал растерянным, -- оная особа вознамерилась издать мемуары. По всей видимости, они уже в печати, -- генерал-адмирал надел пенсне, и его зелёно-голубые глаза вновь стали по-романовски пронзительными, -- понимаешь?
  -- Понимаю, ваше высочество...
  -- Есть у меня в Париже человек, верный, надёжный.
   Сарычев кашлянул и отвернулся.
  -- Знаю его с Варшавы, с шестьдесят третьего года. Верил ему и доселе верю, но что-то он тут не справляется. Полковник Довгерд-Механович, живёт он в Париже в Гранд-Отеле. Действуй в контакте с ним. Фёдор Васильевич тебе письмо даст к нему.
  -- Ваше высочество! -- Сарычев с обидой в голосе вытащил трубку и сунул её в зубы.
  -- В контакте с ним, но думай своей головой, ты ему не подчинённый. В крайнем, в самом крайнем случае обратись к военно-морскому агенту во Франции адмиралу Лихачёву.
  -- Не вздумай в посольство обращаться, -- адмирал положил трубку обратно в карман, -- а управишься -- занимайся своим воздухоплаванием.
  -- Ваше высочество, осмелюсь испросить вашего разрешения...
  -- Короче, поручик, -- вздохнул Константин, -- что там у тебя?
  -- Предполагая, что книга уже в наборе, и дабы оная особа... госпожа Блекфорд... захотела меня вспомнить, позвольте мне действовать иным образом...
  -- Да хоть спи с ней, хоть придуши, но книга выйти не должна, -- Сарычев ударил кулаком по столу.
   Константин молча кивнул.
  -- Я, ваше высочество, о другом. Позвольте действовать как богатому наследнику из России.
  -- Деньги должны быть у полковника, -- набычился Сарычев, -- от тебя другое потребно.
  -- У меня с собой будет тридцать пять тысяч, если надо, ещё получу.
   Адмиралы недоверчиво воззрились на поручика.
  -- Да ты что, Крёз?
  -- Никак нет, ваше превосходительство. Единственный наследник купцов Бакановых.
  -- Постой, постой, -- удивился великий князь, -- а как же ты в гвардии?
  -- Отец смолоду из семьи ушёл, на Кавказе служил, в отставку вышел майором Кабардинского полка.
  -- Имени его сиятельства князя Барятинского, -- вопросительно подхватил великий князь Константин.
  -- Так точно. Отец в его батальоне прапорщиком был. Лично князю известен, Старшая сестра моя покойная -- князя Александра Ивановича крестница. По письму его сиятельства поступил в Михайловское артиллерийское училище. В гвардейскую артиллерию волею его высочества Михаила Николаевича*.
  -- Экий ты шустрый. Наш пострел везде поспел, -- усмехнулся Константин Николаевич, -- великие князья, фельдмаршалы в знакомствах. Ты уж прости, милок, что мы тебя к кокотке засылаем.
   Павел покраснел.
  -- Если что-то понадобится, -- вклинился контр-адмирал, -- телеграфируй на имя Петра, крестника моего.
   Великий князь встал, по-морски враскачку подошёл вплотную к подпоручику, вперился в него своим романовски пристальным взглядом.
  -- Справишься?
  -- Сделаю всё возможное, ваше высочество.
  -- И невозможное сделай, -- князь доверительно взял Павла за пуговицу и чуть слышно добавил, -- судьба моего сына в твоих руках. Ступай с Богом.
   Павел щёлкнул каблуками, лихо развернулся и направился к двери.
  -- Так тебя лакей провёл? Его запомнил?
  -- Так точно, ваше императорское высочество, -- Павел остановился.
  -- Ну, ступай.
   Не успел Павел закрыть дверь, как раздался голос генерал-адмирала.
  -- Фёдор, что за бардак? Иногда, чёрт побери, отмена съезжей** сожаления достойна, трижды чёрт!
  -- Сегодня же Кеппен его уволит.
  -- Погоди, может, ещё пригодится, -- великий князь махнул рукой, -- вон, поручик из Парижа вернётся -- сразу ко мне. Ты мне лучше шуваловское охвостье из дворца выкури...
  
  * Младший сын Николая I, генерал-фельдцехмейстер (командующий артиллерией) и наместник Кавказа (после кн. Барятинского).
  ** На съезжей пороли до отмены телесных наказаний в 1864 году.
  
  ...
  
  Часть четвёртая, героическая: Защитники
  
  Глава 1. Модные салоны
  
  Пятница, 20 января 1878
  Санкт-Петербург
  #
  
   Елизавета Андревна Кирхберг, жена немолодого отставника, поутру уговаривала мужа уехать в Ниццу. Николай Григорьевич отчаянно упирался.
  -- Какой к чертям курорт, я государя давеча видел! Он о службе намекнул!
  -- Так тебя обратно и взяли, а то еще, чего доброго, пошлют обер-полицмейстером в Болгарию, или в Коканд губернатором.
  -- Да хоть начальником жандармского округа, Лизонька, хоть на Камчатку, в моём положении от службы не отказываются. Не могу я без работы, захирею скоро.
  -- И так уже захирел, не спишь по ночам, коньяк чуть ни весь в доме выпил, -- Елизавета Андреевна всплеснула руками, -- а если и спишь, по три раза с боку на бок переворачиваешься.
  -- Не ворчи, мой ангел, коньяку на мой век хватит.
  -- ...дочь у тебя невеста, а зашлют в дыру, да еще век себе укоротишь в провинции, где женихов искать будем?
  -- Ну, Машка-то в девках не засидится.
  -- За проходимца твоего?! Ну уж, Коленька, ты скажешь, не ровня он ей.
   У генерала дёрнулся кадык.
  -- Лиза, я дураков на службе не держал, а проходимцев тем паче. И чем Алекс тебе не угодил?
  -- Гол твой бывший адьютант как сокол, ты хочешь, чтобы Мари на жалование ротмистра жила?
  -- Пфуй, сейчас так порохом пахнет, что через пару лет он полковником станет, а ещё лет через пять меня обгонит, если в службу не попаду.
  -- А как ты Маше приданое дашь? Что от папиных денег осталось?
  -- И осталось, Лизхен, а служить буду -- капиталы удвоятся. Да и связи мои кое-чего стоят. Подумай только, Государь меня помнит!
  
   Любимая дочка опоздала к завтраку. Мари явилась в гарибальдийке, испугав мать почти до обморока. Но отставной жандарм на фрондёрство не посмотрел, выговорил за общение с оккультистским кружком, что собирался вокруг Мирбаха, медиума
  великой княгини Александры. Вслед за Машей в дверях показался слуга с утренней почтой и свежими газетами на подносе.
   Сверху лежал пакет в сургуче и печатях. Но одинокий лист внутри был скромным и гласил:
  
   Любезнейший Николай Григорьевич!
  
   С получением сего покорнейше прошу Вас
  прибыть ко мне в удобное Вам время,
  часы моего приёма Вам известны.
  
   Искренне преданный Вам
   генерал-лейтенант Шульц
  
   Кирхберг фыркнул.
  -- Ну и дела... За три года хоть бы раз вспомнил, старый сыч, а как я Государя повидал, так сразу и "любезнейший" и "искренне преданный". Словно граф Шувалов вернулся, да прямо в свой старый кабинет.
  
   Вечерело. Кабинет бессменного управляющего III отделением генерала Шульца за эти годы совершенно не изменился, добавилось только свечей и ламп, да стёкла очков на утином носу хозяина стали толще. Старый осторожный канцелярист, встав из-за почти пустого стола, внимательно оглядел мундир отставного генерала.
  -- Ну-с, Николай Григорьич, на службу рветесь, вижу-с. И вполне возможно-с, только с мундиром рановато-с. Велено на ближайшие месяцы считать вас прикомандированным-с.
   У Кирхберга, помимо воли, вытянулось лицо.
  -- ...впрочем, облечённым полномочиями и с полным доверием-с. Так что, скажу Вам, неофициально, можете считать себя на службе с сего часа.
  -- Понимаю, Ваше превосходительство.
  -- А понимаете, так присаживайтесь. Будем работать-с. По косвенным данным, -- Шульц выудил из папки тоненькую тетрадку, -- как-то: обзор австрийской печати, обзор британской печати, и так далее, мы с Вами имеем основания предполагать не просто утечку информации чрезвычайно конфиденциального характера, а действия весьма разветвлённой агентурной сети на юге Империи, в полосе, непосредственно прилегающей к мобилизованным округам, и в них самих.
   Носатый привычно отключился от монотонного голоса Шульца, улавливая суть, а не словесный поток.
  -- Поскольку вам доводилось работать в контакте с представителями Военного министерства, и в нашей среде вы, Николай Григорьевич, пользуетесь заслуженным уважением, то, даже не уточняя вашего статуса, вам окажут всяческое содействие и споспешествование. Кроме того, вам придаются офицеры Корпуса, которые будут, независимо от вас, вести расследование в конкретных пунктах.
   Генерал-майор, наконец, добрался до истины.
  -- Спугнуть голубчиков хотите, ваше превосходительство? А что именно известно, почему на юге?
   Пожевав губами, Шульц поправил очки и продолжил голосом плохого пономаря.
  -- По оперативным разработкам информация не могла просочиться в Австрию из обеих столиц. Вам необходимо обратить внимание на подозрительные сообщения с юга, но район действия обозначить сложно. Вам придётся пройти частым гребнем в области Войска Донского, и обязательно посетить узловые станции и порты Харьков, Таганрог, Одессу и Кишинёв.
  -- Я полагаю, Ваше превосходительство, Государя в Крыму охраняют благонадёжные лица, но на строящемся железнодорожном узле в Николаеве посмотреть не мешает.
  -- Именно-с, Николай Григорьевич, именно-с. Зрите, так сказать, в корень-с. Слава Богу, есть кому смотреть, но ваш незамутнённый взгляд может потребоваться и в Крыму. Проедьте севастопольской веткой хотя бы до Джанкоя, а будет надобно, то и далее... Вот, извольте-с, -- Шульц протянул визави лист из папки, -- эта дезинформация должна подойти вам как приманка.
  
   Кирхберг, единым взглядом окинув одинокий листик, почесал нос.
  -- Содействие чинов Военного министерства?
  -- Распоряжением товарища военного министра вам придаются князь Козловский, майор Берсенев и ваш добрый знакомец, -- Шульц сделал эффектную паузу, -- полковник Рингер. Список сотрудников нашего учреждения пока уточняется. А агентов вам подберёт Кириллов. Вот уж кто рад вам будет, Николай Григорьевич. Не смею вас задерживать-с.
   Носатому осталось только встать и старой, ещё гусарской привычке щёлкнуть каблуками.
  
  Глава вторая
  Секретные дела
  Суббота, 28 января 1878
  
  #
  ...
  
   Приличная публика озиралась на товарный вагон, прицепленный к скорому севастопольскому поезду. На его стенке белой краской каллиграфическим почерком было выведено "Государственный преступник". Вокруг вагона стояли вооружённые новейшими, редкими даже на фронте винтовками Бердана моряки Гвардейского экипажа. Тонкие стволы качались в направлении любого вызывающего подозрение человека. Но приближаться к вагону или заговаривать с конвоем дураков не было.
  
   Среди прочей публики на перроне был и вновь помолодевший генерал-майор фон Кирхберг.
  -- Поглядите-ка, Василий Фридрихович. Мичман-то, похоже, от либерализма избавился. И гвардейцев нагнал, как на похороны племянника. Кого же это они везут, да ещё и в Севастополь, на Балтике рей не хватает, что ли?
   Рингер услышал негромкий, смутно знакомый по офицерскому клубу голос:
  -- Адресат груза кавторанг Диков Иван Михайлович, Севастополь, минные склады Черноморского флота. Необходимо обеспечить строжайший надзор и высочайшую безопасность, чтобы не получилось, как с беднягой Шпаковским на испытаниях его
  самодвижущейся мины.
  
  -- Что за чертовщина? -- мелькнуло у него.
  
   Рядом с севастопольским стоял поезд на Одессу. Скромный замыкающий вагон не охранялся, на борту вагона была меловая, полустёршаяся уже надпись "Товарищество братьев Нобель. Грузы господина Линдзея, Одесса".
  ...
  
  Глава третья
  Царьград
  Воскресенье, 29 января 1878
  Стамбул
  
   ...Дмитрий Иваншин усмехнулся.
  -- Ну вот, свершилось. Русский офицер зачерпнул воды из Золотого Рога.
  -- Начало хорошее, вот только что дальше будет? Этой войне конец, мы все живы, -- произнёс Сергей Гонвельт, -- а вот когда следующая?
  -- Дрянь водица, дерьмом отдаёт, да и дует здесь, как в степи, даром, что холмы повсюду, -- одетый штатским подполковник Куропаткин не скрывал раздражения.
  -- Да ну вас, Алексей Николаевич, -- Гонвельт, с улыбкой от уха до уха, отхлебнул из шедшей по кругу фляжки, запил водой из котелка, -- вечно вам не угодишь. Смотрите, Царьград -- вот он. Красивые всё же места, да и турки не такие уж звери.
  -- Эх, Серж, разве ж можно азиатам верить? Нынче он тебе улыбается, халвой угощает, а через час ятаганом пырнёт.
  -- Ну ятаганов, положим, не видно, а вот штыки на каждом углу. Глядите, сколько патрулей...
  -- Нет, господа, всё-таки турки от войны устали, да и рады, должно быть, радёшеньки, что война так кончилась, -- Иваншин описал круг руками, -- город наши не жгут, лавок не грабят. Что ни говори, даже худой мир лучше...
  -- Не мир пока, Дмитрий Валентинович, перемирие...
  -- Ну а покуда перемирие, а часы увольнения быстротечны, на что порекомендуете взглянуть, господин историк? Стамбул у наших ног.
  -- Не Стамбул, Пера. Стамбул на той стороне бухты. Вот там бы сейчас побродить, в Топкапы заглянуть, в старый дворец то есть. Четыреста лет уже султанской резиденции. Или в Фанар завернуть, обедню отстоять в патриархии.
  -- Ой, скажете тоже, даст Бог, в Москве отстоим. Топкапы это, конечно, интересно, но вот карте последней лет двадцать пять, -- в Гонвельте взыграл топограф, -- подновить бы.
  -- Ага, подновишь тут, гляди, как османы зыркают. В Стамбул-то сам и не попасть, разве что на лодке, и огрести потом...
  -- Н-да... Странно, господа офицеры, патрулей что-то уж слишком много.
  -- Так ведь где-то здесь неподалёку строится султанская резиденция, дворец Йылдыз, звезда то бишь... Эх, всё-таки зря мы драгомана* с собой не взяли.
  -- Неужто с турком не объяснимся? Вон, хоть с тем офицером, явно фронтовик... И армяшка что с ним сластями торгует, может, он по-русски разумеет?
  
  * Драгоман -- переводчик.
  
   Немолодой на вид армянский торговец с тёмными кругами под глазами давно уже буравил взглядом лица русских. Засахаренные фрукты, кишмиш да халва нескольких сортов составляли нехитрый набор яств. А рядом с лоточником переминались с ноги на ногу двое рослых аскеров или, скорее, муширов*, то ли приценивающихся, то ли просто дурака валяющих.
  -- Ежли мне память не изменяет, у мусульман выходной в пятницу, -- сказал Гонвельт, -- но, видимо, выпустили и их на русских поглядеть.
  -- Ассалям алейкум, ага, -- произнёс Иваншин с заметным французским акцентом.
  -- Салам, -- буркнул офицер, не скрывая раздражения.
  -- Компрене-ву, -- Дмитрий Валентинович перешёл на более известный ему язык, -- мы русские офицеры, хотели бы найти каик**, покататься по бухте. Да вы понимаете ли по-французски?
  -- "Неверные собаки, дошли до Стамбула и не выучили наш язык, да поразит вас меч Пророка, -- пробурчал по-турецки офицер и перешёл на французский, -- прекрасно понимаю, глаза б мои на вас не глядели.
  
  -- Что угодно победоносным воинам белого царя? -- немного нараспев, но на заметно лучшем французском заговорил торговец. -- Семь сортов лучшей халвы, инжир по-дамасски, урюк, кишмиш, окажите честь скромному торговцу Меджидянцу. Офицер неожиданно сник, а два мордатых мушира, напротив, расправили плечи, словно готовясь к драке.
   Гонвельт большим пальцем незаметно взвёл курок верного револьвера, а Иваншин, ничего не замечая, подошёл к лотку и, загораживая линию огня, долго выбирал, чего бы прикупить. В итоге ему приглянулся здоровенный кусок ароматной
  кунжутной халвы и, не торгуясь, Дмитрий протянул серебряный рубль с профилем государя императора. Торговец, взвесил в руке монету, попробовал на зуб, и отсчитал кучку мелкой серебряной монеты на сдачу. Кучка была больше заплаченного рубля, что несказанно удивило нашего историка.
  -- Странно что-то, сдача больше цены.
  -- Ай, не волнуйтесь, молодой человек, здесь монета старая, в ней серебро плохое. Разве будет старый торговец торговать себе в убыток? -- Армянин улыбнулся русскому офицеру, и подмигнул, скосив глаз. Муширы почему-то расступились. Торговец же продолжил разговор с выгодными клиентами.
  -- Что хотите видеть в Истанбуле? Наверно, дворец, или даже гарем падишаха?
  -- Да аллах с ним, с гаремом, пусть туда султан ходит, нам бы в баню.
  -- А правду говорят, что ваши генералы не сегодня-завтра возьмут Царьград?
  -- Чепуха, -- безапелляционно заявил Гонвельт, так и не убравший руку из кармана.
  -- Всё в руках Аллаха, -- отозвался торговец и неожиданно смутился.
  -- Меджидянц-ага мусульманин?
  -- Здесь, в Турции, всё в руках Аллаха. А баня там, ближе к "Сладким водам"*3, каики на берегу, -- торговец махнул рукой вправо и начал быстро укладывать товар в корзину.
  
  * Аскер -- солдат, мушир -- сержант.
  ** Каик -- гребная прогулочная лодка.
  *3 Долма Бахче -- река в черте Стамбула, дословно "Сладкие воды".
  
   Часа через полтора хождения и направо, и налево, и кругами по пригороду Иваншин взмолился:
  -- Господи, да кого же ты нам ниспослал, Сусанина, что ли? Вот уж и взаправду, послал в баню, а мы всё идём и никак не найдём. Одно хорошо, халва вкусная.
  -- М-да, всё же интересно, -- сказал Куропаткин, упарившийся от долгого похода по холмистому району, и это несмотря на январскую прохладу, -- кто был этот Меджидянц?
  -- Скорее всего, Алексей Николаевич, какой-то переодетый полицейский чин, -- ответил Гонвельт, периодически сверяющийся и правящий старую карту, -- видать, подобрались мы к новому дворцу, вот он нас ненавязчиво и отослал... Фамилия странновата, Меджидянц... получается армянин благородных кровей, но сын турка Меджида, так что ли?.. у турок-то фамилии нет. Ладно, у Иордаки спросим в штабе.
  -- У Иордаки так у Иордаки, -- отозвался Куропаткин, -- только, пожалуйста, вы, Серж, и вы, Дмитрий, называйте меня по имени, а то как-то неловко, я же годами младше.
  
   Никифор Ахиллесович Иордаки, прикомандированный к штабу скобелевского отряда переводчиком уроженец Стамбула, услышав рассказ Гонвельта, схватился за остатки седых волос на голове.
  -- Батюшки, влезли... Да ведь это, похоже, сам Бедрос-ага и был.
  -- Какой Бедрос-ага?
  -- Абдул-Гамид, сын Абдул-Меджида. Знаете ли, молодые люди, подобно Наполеону Третьему, некогда ставшему главным надсмотрщиком за своими возлюбленными подданными, лучшим шпионом султана Абдул-Гамида является он сам.
   Глаза молодых офицеров выросли до размеров уплаченного за халву рубля.
  -- Это был султан? А мы его за замаскировавшегося полицейского приняли...
  -- Переодетыми бывают и султаны. Такие фокусы здесь практикуют ещё со времён Мехмеда II Фатиха. Ваше счастье, что вы его не признали. Охранники бы вас, господа, там же и положили. Это ж надо так нарваться,.. а тут ещё Михаил Дмитрич по сералям вояжирует...
   Теперь у молодых офицеров отвисли челюсти.
  -- Да ну?! Как же вы его отпустили?..
  -- Только отобедали и кофе выпили, засел было отец-командир с начштаба за бумаги, вдруг является здоровенный турок, то есть не турок, евнух, причём черный как сапог, и на прекрасном французском, господа, подчёркиваю, на прекрасном французском просит Ак-пашу навестить одну высокопоставленную даму.
  Ну, Михаил Дмитриевич надраил было пуговицы до блеска, бакенбарды надушил и расправил, сапоги Стёпка-денщик ему наваксил, а негр-то его и просит, чтобы оделся поскромнее, дабы внимания не привлекать, дескать, честь дамы и всё такое прочее.
  -- Хороша же у них честь, евнуха за генералом посылать.
  -- Что вы хотите, господа, эмансипация по-турецки; в общем, накинул наш Белый Генерал трофейную шинелишку и отправился в гарем. Слава богу, граф Келлер за начштаба, за ним две пятёрки пластунов отправил, хоть знаем, где он; вытащат.
  
   Тем временем Михаил Дмитриевич Скобелев кейфовал под гостеприимной кровлей дворца покойного визиря. Напротив него на кушетке сидела стройная дама в европеизированном турецком наряде с крошечной чашечкой кофе в руках. Общаясь на французском, международном языке любви, к некоторому своему огорчению, Ак-паша быстро понял, что вызвал у своей хозяйки отнюдь не амурный интерес, и с трудом скрывал свою заинтригованность. Дама оказалась ни много ни мало, внучкой Махмуда II и двоюродной сестрой султана, дочерью и вдовой великих визирей. Кроме того, Сение Султан была просто очаровательна, несмотря на бальзаковский уже возраст*.
  
  -- ...Если об этом разговоре узнают, я наверняка погибну, такова судьба. Но могут задушить и султана Мурада.
  -- Бывшего султана, вы хотите сказать, ваше... высочество?
  -- Законного султана Османской империи.
  -- Но ведь он смещен с престола, как неизлечимо больной?
  -- Это неправда, и в это никто не верит, из тех, кто его знает...
  
   Вернувшийся почти на закате Скобелев поднял по тревоге свой штаб и вызвал казачий полк.
  -- Господа, как мне стало известно из неопровержимых источников, в пятнадцати верстах от нас, на берегу Босфора во дворце Чираган содержится под стражей свергнутый султан Мурад V, старший брат Абдул-Гамида. Стамбул переполнен беженцами и возможно, что уже в ближайшие часы кучка фанатиков попытается захватить его, дабы вновь провозгласить султаном. Моя...мои конфиденты считают, что это провокация, которая позволит нынешнему султану окончательно устранить брата. Наша задача -- сорвать эти планы. Сейчас надо связаться с отрядом Струкова. В Ставку сообщить не раньше, чем через час-полтора, иначе там замаринуют аж до тех пор, пока его высочество главнокомандующий с Числовой** не посоветуется. Выступаем с наступлением темноты, в авангарде есаул Кольцов с двумя конными сотнями и пластунами. Сергей Владимирович, отправляйтесь с ними, необходимо срочно и скрытно разведать вокруг дворца местность и дороги. Имейте в виду, сразу за Чираганом -- парк Йылдыз, в нём строится новая резиденция султана, поэтому без команды не стрелять. С Богом!
  
   Темнело по-южному быстро. Снова задул пронизывающий ветер с Чёрного моря. Мелкий снежок не ложился на землю, таял в гривах лошадей. Гонвельт, натянув башлык, сгорбился в седле, стараясь не отставать от невозмутимого есаула. Казачьи кони шли тяжёлой рысью, с пластунами за седлом. За час отмахали десять вёрст по холмам, пересекли речку, потом другую. Проводник, давешний чёрный евнух, сидя на породистом вороном скакуне, указал на какую-то дорожку, ведущую к северу, мимо каких-то заброшенных то ли дач, то ли загородных особняков, поди разбери, что там у них, нехристей. После поворота на восток из-за туч вынырнул растущий месяц, и Сергей вытащил часы. Ни черта не было видно, но, по-видимому, они небыстро, но и неброско двигались уже около полутора часов. Евнух показал на юг, на далёкие холмы, заросшие лесом.
  -- Киоск*** Йылдыз.
   Есаул молча указал нагайкой вправо и лошади пошли шагом.
   Ещё около получаса езды, и послышался шум моря. Кольцов негромко сказал:
  -- Вот он, Боспор. Станичники, спешиться. Чираган где-то тут.
  
  * В то время считавшийся где-то после тридцати лет.
  ** Екатерина Числова -- балерина и актриса Императорских театров, давняя любовница и мать нескольких детей великого князя Николая Николаевича-старшего.
  *** дворец (тур.).
  
   По дорогам вокруг дворца пробирались цепочками, ведя коней в поводу сквозь заросли. Громадное здание, похожее на огромный кремовый торт, медленно выплыло во всёй своей красе из прибрежной дымки, окутывающей кипарисовые и самшитовые рощицы. Есаул только цокнул языком, поражаясь размерам загородной резиденции султана. Два этажа на высоком цоколе, поверху балюстрада, по которой между факелами медленно перемещались тени часовых. Попробуй тут, подберись скрытно, предательский месяц то и дело выглядывает из-за туч.
   Как и всякому курильщику в минуту опасности, Сергею ужасно хотелось разок затянуться, хоть бы жуковским табачищем. Дабы не соблазниться, он отвязал кисет и высыпал из кармана даже табачную пыль. Кольцов, грызя холодную трубку, поднёс к глазам подзорную трубу. Гонвельту казалось, что перед дворцом они торчат как на ладони, но оглянувшись, он увидел позади только вестового. Лошади тоже исчезли, совершенно беззвучно.
  -- Ну черти, ну казачки...
  "Днём было жарко, а сейчас -- ух-х, подмораживает. До рассвета ещё часов девять, и где ж это наши? Интересно, а чего это тени двигаться перестали?"
  
   Прошло минут пять, и есаул легонько ткнул штабного.
  -- Ну, ваше бла-ародие, можно и поспать. Дворец окружен, муха не пролетит. Вон, уже и пушки к пристани подтащили, так что и на лодках турки не подойдут, Миха-ал, -- "казачий майор" смачно зевнул, -- Дмитрич дело знает.
  -- Ну тогда отойдём, -- согласился Сергей, -- хоть за ближние кипарисы.
  
   Гонвельт, подмерзая в седле на подведённой снова лошади, боролся со сном.
  Задремывая, как ему казалось, на минуту-другую, и периодически открывая глаза, он не видел никаких перемен вокруг, разве что месяц пропал.
  -- Странно, вроде и тучи ушли, а месяца нет.
  -- Так ведь, ваше благородие, -- неслышно подошёл вестовой, -- третий час ночи.
  -- Как третий? А где наши?
  -- Туточки. Вы, ваше благородие, вовремя проснулись, вас как раз енарал кличет. Он супротив ворот.
   Сергей, спешившись, пробирался среди подмёрзших кустов, удивляясь, как много кругом солдат и казаков сидит совершенно беззвучно, не курят и даже, казалось, не дышат. Вон казаки, вон там стрелки. Артиллеристы на берегу -- и тех даже не слышно, а ведь до дворца рукой подать. Скобелева Гонвельт нашёл расположившимся шагах в ста от ворот, в крошечном сарайчике. Молодой генерал выслушивал произносимые шёпотом последние донесения и также негромко отдавал распоряжения.
  -- Телеграф?
   Вдали на той же дороге, по которой прибыли русские, дважды мигнул потайной фонарь.
  -- Вот, ваше превосходительство, срубили.
  -- Штабной горнист здесь? Куропаткин, Гонвельт, Иордаки -- за мной.
   Скобелев и остальные размашисто перекрестились, и пять человек отправились к дворцу.
  -- Комендант дворца Нури-паша в Стамбуле. Впрочем, он не так опасен, как Саад-бей, начальник внутренней охраны. Если что, он наверняка может приказать задушить Мурада. Поэтому его нужно вывести из игры первым, желательно без стрельбы. В гарнизоне должны быть офицеры, сочуствующие Мураду. Ещё опасны евнухи, ну это ладно, это забота нашего проводника, там двое им подкуплены. Артиллеристам дан приказ стрелять холостым через э-э, -- Скобелев глянул на часы, -- двенадцать минут. Ну вот и ворота, труби, буди османов!
  
   Ночную тишину разорвал резкий звук трубы. По балюстраде заметались тени. Факелы на крыше разгорелись ярче. У ворот из сторожевой будки высыпались заспанные аскеры. У ворот загорелись новые огни. Горнист повторил сигнал. Теперь уже огни появились и во дворце, через огромные окна это было прекрасно видно.
   Наконец, хлопнула дверь дворца, и по ступеням мраморной лестницы проворно сбежал, прихрамывая и ругаясь по-турецки на чём свет стоит, невысокий крепко сбитый офицер лет тридцати, несмотря на позднюю ночь, с иголочки одетый.
   Никифор Ахиллесович, зябко поёживаясь, переводил, пропуская слишком уж изысканные ругательства.
  -- Кого здесь шайтан принёс на мою голову в три часа ночи..? Дворец ... не проходной двор! Представьтесь.., или я открою огонь! -- всё это произносилось турецким офицером очень быстро и с любезным выражением на лице.
   Скобелев поправил белую как снег перчатку, неторопливо поднес руку к виску и заговорил по-французски:
  -- Имею честь говорить с полковником Саад-беем, начальником охраны дворца?
  -- Non. -- Турок также перешёл на язык Вольтера и Бонапарта, -- je suis Camal-bey, le capitain vice-commandant du palace. Merde, ?
   Скобелев, неплохо размовляющий и на жаргоне, прекрасно понял офицера.
  -- Bon soire, messieur Camal-bey. Nouri-pachat -- en Istanbul? Я полномочный представитель русского командования. Мы не нашли Нури-пашу в городе. Вызовите тогда начальника охраны, у меня срочное сообщение чрезвычайной важности.
  -- Bon nuit... Неужели нельзя подождать до рассвета? И потом, что вы делаете вооружёнными за линией перемирия?
  -- Никак нет, подождать нельзя, дело идёт о жизни и смерти бывшего султана.
  -- Вы своим появлением не сильно облегчили ему жизнь. Я отвечаю за гарнизон, могу сказать, что будет делать внутренняя охрана, но чёрные евнухи никому из нас не подчиняются и могут оборвать нить жизни бедняги Мурада в любой миг.
  -- Месье Камаль-бей, мятежники на подходе. Они могут в любой момент атаковать дворец. Ни смерть Мурада, ни восстановление его на троне равно не отвечают интересам русского командования, потому я имею честь предложить вам следущее: во-первых, мои войска займут оборону вокруг дворца; во-вторых, ваши составят внутренний ярус обороны; и в-третьих, вы и ваши люди сами нейтрализуете возможных палачей.
   Если русское командование получит гарантию, что жизни принца Мурада ничего не угрожает, то мы окажем вам всяческую помощь. В противном случае...
   Раздался грохот пушки.
   Камаль-бей инстинктивно присел. В полной тишине прошло едва ли не несколько минут.
  -- Это холостой, -- продожил Скобелев, -- я просто даю знать своему командованию о ведении переговоров. Но имею инструкцию через полчаса открыть огонь боевыми в случае невыполнения моих требований.
   Камаль-бей вдруг увидел, что за спиной маленькой кучки русских офицеров как из-под земли возникли по меньшей мере несколько сот русских же солдат.
  -- К тому времени душонка этого несчастного пьяницы Мурада покинет обременяющий её труп.
  -- Возможно, моя тоже, как и наверняка ваша, -- парировал Скобелев,-- как у вас говорят -- кысмет.
  -- Ну что ж, -- турок отступил на шаг и салютовал, -- каждый выполнит свой долг.
   Скобелев улыбнулся.
  -- Вы ведь фронтовой офицер, Камаль-бей?
  -- Да. Воевал с сербами, потом с вашими под Плевной. После ранения оказался здесь.
  -- Мы могли бы встретиться под Плевной. На котором приступе вас ранило?
  -- На третьем... Эти проклятые румынские штуцера... Хвала Аллаху, жив остался.
  -- Неужели вы, боевой офицер, хотите войти в историю как палач султана Мурада?
  -- Кысмет, вы сами сказали, кысмет, что наши желания пред волею Аллаха...
  -- И всё же, мой друг, вы решитесь стать палачом? Помните судьбу убийц Селима III?
  -- Мураду далеко до Селима Обновителя. Да и где теперь новый Мустафа-паша Байрактар*?
  -- Боюсь, что ближе, чем мы оба этого хотим. Так союзники мы или враги, решайтесь, Камаль-бей.
  -- Но всё же я хотел бы знать, с кем имею честь?
  -- Простите, впопыхах не представился. Генерал-лейтенант Скобелев-второй.
   У невозмутимого на вид до сей поры турка дрогнуло лицо.
  -- ...Ак-паша?..
  -- О да, мой друг, кысмет, -- по-приятельски улыбнулся Скобелев.
  
  * Селим III пытался провести в Турции модернизацию и был свергнут в результате переворота. Один из его сподвижников, Мустафа-паша Байрактар, попытался восстановить его на троне, а после его смерти отомстил убийцам.
  
   К дворцу по дороге вдоль моря, бешено настёгивая взмыленного коня, мчался одинокий всадник. Его сопровождаюие безнадёжно отстали. Грузный наездник так и не заметил, что на самом деле их умело отсекло внешнее кольцо казачьих пикетов.
   Подскакав к воротам, верховой неожиданно увидел добрую сотню нацеленных на него винтовок, и едва не свалился с коня. Впрочем, его предупредительно поддержали выехавшие из-за высоких кустов казаки.
  -- Mon Dieu, кого я вижу, -- Скобелев рассмеялся, -- уж не ли сам Нури-паша собственной персоной?!
   Старый паша всё-таки слез с коня, задыхаясь. Правой рукой он судорожно хватался за эфес сабли, а левой не менее судорожно вытирал лоб здоровенным, подстать пузу платком.
  -- Oui... Я несчастный Нури-паша, утративший всякий разум... Во имя Аллаха, скажите, что здесь происходит?
   Скобелев взял старика под руку.
  -- Слава Богу, ваше превосходительство, вы поспели вовремя, дабы предотвратить непоправимое. Рад привествовать вас, генерал. Камаль-бей, помогите же своему командиру.
   Турецкий офицер дал знак, и калитка раскрылась. Скобелев, провожая пашу, просочился за калитку с Иордаки и доброй полудюжиной офицеров.
  -- Вынесите хотя бы стулья, надо же уважать пожилого человека. Еще минут десять у нас есть, пока пушки молчат.
   Нури-паша только оторопело вертел головой. Неожиданно он набрал воздуху в легкие и рявкнул:
  -- СААД-БЕЙ!
   В окне второго этажа над входом дёрнулась занавеска.
  -- Саад, сын поганой шлюхи и собачей стаи, -- взревел паша по-турецки, ещё грознее и громче, словно матёрый медведь, -- вылазь немедленно, или я прикажу кормить тебя свининой, покуда ты не сдохнешь!
   Занавеска снова шевельнулась. За ней мелькнула какая-то усатая физиономия.
   Лицо старого паши залилось багрянцем. Камаль-бей приказал туркам выполнить желание гостя.
   Подали стулья. Скобелев заботливо усадил пашу на самый удобный, присел на табурет по правую руку от него, боковым зрением охватывая и калитку, и дворцовые двери.
  "Во дворце не меньше трехсот солдат, дюжина черных евнухов, которые могут исполнить роль палачей, и трусоватый и потому вдвойне опасный Саад-бей", -- вспомнил он рассказ Сение Султан, -- "ну что ж, добавим неразберихи в осаждённую крепость, раскол в их рядах нам не помешает... Пока точно не ясно, где сейчас Мурад, нет смысла ломиться во дворец, а вот убедиться, что он жив -- надо, иначе вся операция теряет смысл, как и твоя, Мишель, карьера..."
  
   Скобелев мысленно трижды перекрестился, и продолжил виртуозно маневрировать словами.
  -- У вас есть связь? Отбили бы телеграмму визирю, разузнать, в чём же дело.
   Камаль-бей отрицательно покачал головой.
  -- Нет связи.
  -- Ну так пошлите гонцов, разумеется, мы их пропустим.
   Паша встрепенулся.
  -- Как нет связи?
  -- Телеграф не отвечает, а почтовых голубей в Чирагане не держат.
  -- Ну вот, мятежники близко... -- Скобелев состроил скорбную мину.
  -- Какие мятежники? Опять Адыл-бей воду мутит?
  -- К сожалению, имя предводителя мне неизвестно, но говорят, это кто-то из ваших генералов, -- сказал Скобелев, -- у него есть сторонники среди беженцев и городской черни.
  -- Неужто Сафар-паша, его таборы только накануне вошли в город, или это Мехмед, или же сам Сулейман-паша, раздери его дэвы? -- Паша схватился за сердце.
  -- Что будем делать, господа, -- Скобелев всё с той же скорбной миной оглядел собеседников, -- у меня есть инструкции, но, чувствую, они тут совершенно не к месту.
  -- Какие инструкции? И вообще, господин русский, вы кто такой?
  -- Вам Камаль-бей расскажет, я, впрочем, из пушек стрелять не буду, мне бы убедиться, что бывший султан жив и здоров, и чёрт... простите, Аллах с ним. Давайте договоримся о взаимодействии, и я выведу посты на внешний периметр дворца. Между прочим, могу ли я попросить вас об услуге -- на кухне дворца могли бы приготовить пищу солдатам, они тогда не будут переводить на дрова деревья в парке.
  -- Жив-то он жив... -- ответил за пашу Камаль. Паша же перешёл к практической стороне дела. -- И на сколько персон вам готовить?
  -- Ну... На это утро тысячи на две, а днём на три, кухни должны подойти ввечеру, вместе с драгунами.
   Старый паша был близок к обмороку.
  -- Три тысячи?! Да они же сожрут все запасы дворца за этот день!
  -- Ну, мы не очень-то любим соловьиные языки, да и до кофе с чуреком русские люди не особые охотники, продукты мы купим сами. -- Скобелев улыбался вовсю, -- я передаю в ваше распоряжение моих адъютантов Сержа и Дмитрия. Надеюсь, и
  вы предоставите мне офицеров для связи. Вы покажете моим адъютантам бывшего султана?
  -- Да с меня нынешний голову снимет!
  -- Ну не знаю, пошлите гонцов к визирю или даже к самому султану. Между нами говоря, мне было бы достаточно вашего слова, но я всё же не один, как сказали бы в России, до Бога высоко, до царя далеко, а соглядатаи рядом. Я думаю, вам не откажут в разрешении, а пока... можете показать моим адъютантам э-э... например, султанских жён -- издалека?
  -- А жёны-то вам зачем? -- удивился старик.
  -- Если с Мурадом ничего не случилось, то они не заплаканы. Женщины не смогут этого скрыть, не так ли?
   Паша с улыбкой кивнул, молодой турок хмыкнул.
  -- Вашему уму мог бы позавидовать сам Сулейман-ибн-Дауд, уважаемый Ак-паша, -- сказал Камаль-бей.
   Услышав имя своего собеседника, Нури-паша побледнел и едва не грохнулся со стула в обморок. Этот милейший молодой русский, такой почтительный и деликатный, был грозой турецких войск, неистовым Белым Генералом...
  
  Глава четвёртая
  Султанская клетка
  Понедельник, 30 января 1878
  Дворец Чираган, окрестности Стамбула
  
  #
  
   Следующий день тянулся безумно долго... После короткой, но интенсивной проверки кухонь Гонвельта с Иваншиным отвели в роскошно обставленную комнату на первом этаже (к которой снаружи приставили удвоенный караул). Умудрённый вчерашним происшествием Иваншин потребовал поставить в карауле муширов, и просьбу адъютантов самого Ак-паши уважили. Слуги с поклоном внесли яства. Среди прочих была и возненавиденная ими кунжутная халва, и тогда русские офицеры потребовали от турок отведать сих яств. Слуги обиделись, но отведали. Затем явился таинственный Саад-бей, ещё более худой и высокий, чем Гонвельт, с длинными усами на выбритом лице, долго униженно кланялся, клялся в любви к России, русской армии и особенно к Ак-паше, пытаясь выяснить как бы мимоходом привычки Скобелева, из чего Гонвельт сразу сделал вывод, кого назначили офицером для поручений с турецкой стороны. Затем явился Джаухар-ага, старший евнух, приставленный к Мураду.
   Потенциальный султанский палач оказался толстым лоснящимся негром с отвисшими щеками. Этот отмалчивался, кланялся и пытался умильно улыбаться. Ему показали на часы и ткнули пальцем в потолок, дескать, когда нам покажут принца Мурада. Тот снова пытался кланяться и улыбаться, но Гонвельт в воздухе нарисовал силуэт петли, скорчил страшную рожу, и евнух ретировался, видимо, решив, что душить скоро будут его.
   После третьего намаза явился другой евнух, помоложе и потоньше, но с такой продувной рожей, что сразу стало ясно, кому проводник передавал золото турецкой принцессы. Судя по трудам итальянца Ломброзо, Саад-бей этому субъекту и в подмётки не годился. Сей пройдоха пытался целовать руки и чуть слышно повторял "Сение Султан ханум", ясно было, что продался с потрохами. Иваншин попытался со своими скудными знаниями турецкого спросить, не обеспокоил ли дам из сераля орудийный выстрел, на что получил ответ по-французски, что по этому поводу не стоит беспокоиться. Тогда уже Сергей попросил засвидетельствовать их почтение жёнам его бывшего величества и заверения в их совершеннейшей преданности. Евнух его не вполне понял, но тоже кланялся и улыбался.
   Через какое-то время на заднем дворе послышалось громкое блеяние. Судя по звукам, на кухни дворца прибыла целая отара баранов.
  
   К обеду явился невозмутимый Камаль-бей в разутюженном мундире, был мил, заботлив, радушен. На вопрос о прогулке по дворцу он сдержанно ответил, что это не в его власти, впрочем, обещал, что к вечеру можно будет погулять по крыше дворца, если его уважаемые гости не будут приближаться к часовым у балюстрады. Услышав вопрос, когда же покажут Мурада, он несколько смутился, и было весьма похоже, что искренне.
  -- Видите ли... Я думаю, досточтимый Ак-паша шутил насчёт жён, но, боюсь, больше ничего не остаётся. Султан Мурад спит...
  -- Сколько же он спит?
  -- От одного ужина до другого. А ужин он запивает шампанским, в свою меру.
  -- То есть, по слухам,.. безо всякой меры?
  -- Вы сказали, уважаемые гости, -- развёл руками капитан.
  -- Но у нас есть приказ...
  -- Я всё понимаю, но... -- Камаль-бей задумался, -- может, подождем возвращения гонца от визиря?
  -- Когда ж вы его послали, что он ещё не вернулся? Уже вторая половина дня.
  -- Первого -- сразу, как вы вошли во дворец, второго -- часа четыре назад.
  -- Ну так посылайте третьего, да с хорошей охраной. Что вообще творится в вокруг?
  -- Да что-то непонятное происходит. На той стороне Босфора скапливаются чьи-то войска, возможно, это те самые мятежники. Где-то вдали стреляют. У нас, слава Аллаху, всё спокойно.
  -- Надеюсь. никаких недоразумений между нашими и вашими нет?
  -- Нет, что вы, всё в порядке. Лошадь Ак-паши стоит у нас в конюшнях, самому Ак-паше поставили палатку в самшитовой роще напротив западного входа во дворец. Ваши сейчас тянут новый телеграф, Ак-паша посылал людей на базар в Галату покупать продовольствие, вот только кухни ваши пока не подошли. Воды, к счастью, хватает.
  -- А что, Мурад всё вино в замке выпил? Конечно, мы понимаем, уважаемый бей не пьёт, но...
  -- Ну что вы, желание гостя -- закон. К ужину я угощу вас "Аи" из личных запасов покойного падишаха Абдул-Азис-хана.
   Поскольку до ужина и встречи с султаном было ещё явно далековато, Дмитрий решил проявить инициативу.
  -- Нет ли во дворце книг на европейских языках?
  -- Есть конечно, в библиотеке сераля.
  
   Через полчаса после обеда толпа слуг под предводительством одного младшего евнуха и всё того же купленного плута приволокла ворох как наимоднейших, так и ставших уже классикой французских романов, от Вольтера до популярного фантазера мсье Верна.
  "Эх, жаль Павла нет, он с Жюлем Верном у Этцеля сталкивался", -- подумал про себя Гонвельт, а вслух произнес, -- этих-то книг нам на год хватит, с чего же начать?
   Плут скосил глаза на томик месье Дюма-отца.
  -- Вы читали о графе Монте-Кристо?
  -- Читали, читали, -- отозвался Дмитрий.
  -- А может, перечесть? -- спросил Сергей.
  -- Непременно перечтите, уважаемый, редкое издание, любимая книга Мурад-хана, особая редакция. Вам нравится описание пещеры на острове?
  -- Да... -- ответил Гонвельт, рассеянно листая роман, -- Мурад-хан читает на европейских языках?
   В указанном евнухом месте меж страниц лежала записка, написанная изящным почерком. Французская её часть гласила: "Сейчас султан находится в комнате второго этажа, шестое окно по фасаду. Под ней есть глухая комната без окон, куда ведёт потайная лестница. В случае опасности его могут спрятать там. Да поможет вам Аллах." По-немецки же было написано "Устраните Джаухара-ага".
   Дмитрий, в свою очередь перелистывая Вольтера, поймал взгляд Гонвельта и, указав глазами на приоткрытую дверь, пальцем постучал по уху, негромко напевая по-русски "У стен есть уши, милый друг, у стен есть уши, и у дверей, и у дверей, послушай, друже...".
  -- Да, читает, играет на рояле, пишет музыку.
  -- А что читает Джаухар-ага? -- с нажимом импровизировал Гонвельт.
  -- О-о, Джаухар-ага читает Коран.
  -- Из библиотеки дворца?
  -- Джаухар-ага очень благочестив, он собирает рукописные издания книги Пророка.
  -- И давно он приобрёл последний экземпляр? -- Сергей удвоил нажим в голосе.
   Евнухи заговорили между собой по-турецки, после чего плут сказал:
  -- Да не более недели назад, в лавке антиквара в Стамбуле, у мечети валиде султан* Пертевнияль.
   Сергей слегка улыбнулся.
  -- Как зовут антиквара?
   Евнухи снова поговорили между собой.
  -- Какой-то грек, кажется, Пенейоти.
  -- Чернявый, с глазами как оливки?
  -- Был чернявый, теперь седой, -- улыбнулся младший евнух, -- он уже совсем старый; чернявый -- это его турок-приказчик. Только мусульманин может взять в руки книгу Пророка.
  -- Вы можете принести его? -- Сергей продолжал гнуть свою линию.
  -- Приказчика?! -- Даже пройдоха был несказанно удивлён.
  -- Коран, конечно, -- Гонвельт снова улыбнулся.
  -- О Аллах, зачем вам книга Пророка, ведь вы не мусульмане? -- Евнухи разинули рты.
  -- Один из продавцов этой лавки известен как предатель и заговорщик; хотел бы я взглянуть на этот экземпляр Корана.
   За полуоткрытыми дверями раздался какой-то шорох. Потом кто-то побежал от дверей на цыпочках по толстому ковру, на каждом шагу спотыкаясь и брякая амуницией.
   У Сергея проскочила мысль "Сработало!". Он снова обратился к купленному пройдохе.
  -- Вы можете разузнать, чем сейчас занят Джаухар-ага?
  -- Конечно, господин адъютант.
  -- Сделайте это, и если возможно, займите его разговором, хотя бы на час-другой. А вы, почтенный, соберите книги, и принесите тот Коран.
   Плут удалился. Гонвельт вывернул свои карманы. Иваншин, видя такое поведение своего друга, спросил по-русски:
  -- Финансовый кризис?
  -- Думаю, тебе грозит принудительный займ. У меня всего рублей сорок золотом и серебром, бумажки не в счёт.
  -- Ну, у меня где-то столько же. Да ещё зашит империал на счастье.
  -- Империал -- то что надо, Митя, ищи его.
   Гонвельт обернулся к евнуху, собравшему книги.
  -- Почтенный, а вы хотели бы стать старшим евнухом?
   Тот посмотрел на него глазами преданной собаки.
  -- За каждый час, что Джаухар-ага будет занят подальше от принца Мурада, вы получите серебром, за каждый час его сна -- золотом. Если начнётся заварушка, приведите Джаухара к нам, и я доложу о вас самому падишаху.
   Дмитрий протянул выуженный из шва гимнастёрки империал Сергею, тот бросил его кастрату.
  -- Держите, это задаток.
   Тот и с книгами под мышкой поймал на лету тяжёлую золотую монету и попятился, униженно кланяясь.
   Сергей выглянул за дверь и обнаружил там ещё троих сержантов. По их физиономиям можно было решить, что по-французски они не понимают, впрочем, они могли хорошо притворяться.
  
   Казалось, прошла вечность до обещанной прогулки. Наконец, дверь снова распахнулась, на пороге стоял новый мушир, приглашающе кивнул головой.
  -- Камаль-бей, променад, -- и показал рукой вверх.
   До ближайшей лестницы оказалось совсем рядом. Но в уже виденной русскими офицерами части дворца произошли разительные перемены. Окна были заложены плотно набитыми мешками, кое-где забиты досками. У бойниц в проёмах дежурили стрелки, в коридорах хватало аскеров, у подножья лестницы была возведена баррикада. Впрочем, сюрприз был и на мраморной лестничной площадке -- там стояла французская митральеза**, развёрнутая стволами по пролёту.
  
  * Титул матерей султанов.
  ** Митральеза -- многоствольная мелкокалиберная пушка, предшественница крупнокалиберных пулемётов.
  
   На плоской крыше стоял Камаль-бей, покуривая сигару.
  -- Похоже, вы времени даром не теряли.
  -- Увидели митральезу? Это ещё что... В подвалах тонн пять динамита, и фитили подведены...
   Где-то в Стамбуле к небу рванулось облако черного дыма, через полминуты ветер донес тяжкий грохот взрыва. Часовые завопили по-турецки. Камаль выплюнул сигару и засвистел какой-то бравурный мотивчик.
  -- Ну вот, кажется, началось...
  -- А гонцы так и не вернулись?
  -- Нет. Боюсь, их уже можно и не ждать. А ваши вон уже и возле дворца окопы заканчивают, можете посмотреть.
   Иваншин пошёл к босфорской стороне. Сергей вместе с Камаль-беем подошёл к углу крыши. Со стороны Стамбула донеслись звуки выстрелов.
  -- Камаль-бей, этот мушир, что понимает по-французски, надёжный человек?
  -- Восемь лет в армии, ещё учился в Германии, два ранения. Как вы его определили?
  -- Догадались, когда он побежал докладывать; только кому, не вам ведь?
  -- Нури-паше. Выслужиться захотел, в обход и меня и начальника караула.
   Далёкая перестрелка то затихала, удаляясь, то приближалась. Вновь завопили часовые. Иваншин указал подошедшим Камалю и Сергею на дюжину лодок, плывущих через Босфор. Вдали чадил колёсный пароходик.
  -- Уж не мятежники ли это, на лодках?
   Камаль приставил к глазам новомодную офицерскую игрушку -- цейсовский призматический бинокль. Гонвельт достал неизменную подзорную трубу.
  -- Сдаётся мне, они самые. Господа офицеры, будьте любезны покинуть крышу. Вас проводят.
  -- Камаль-бей, нам вернут оружие?
  -- Да, да, само собой, -- офицер махнул рукой, отдал приказ по-турецки и тот же сержант отвёл их обратно. По пути вниз Сергей подошёл к ещё работавшему фонтанчику и вполне по-мусульмански трижды омыл руки. Сержанта это несколько удивило.
  
   Коран в дорогом переплёте уже лежал на столе, а новый услужливый евнух, который должен был переворачивать страницы книги Пророка, заполошно бегал от окна к окну. Гонвельт мгновенно переложил записку из томика Дюма в Коран и кивнул Иваншину. Минут через пять, заполненных размышлениями, Сергей открыл дверь и увидел теперь уже шестерых муширов, среди прочих -- того, что бегал с докладом.
  -- Камаль-бей обещал нам оружие. Пусть нам принесут наши револьверы и кинжалы.
   Турки посовещались. Один побежал искать Камаля.
   Из комнаты высунулся Иваншин, за ним стоял раскрасневшийся евнух, потрясая Кораном и гневно говоря что-то по-турецки.
  -- Смотри, Сергей! Эта жирная образина служит не только падишаху!
  -- Ну-ка, ну-ка, дай сюда! ...Ого! Приведите главного евнуха, да скорее же, именем султана Абдул-Хамида!
   Сержант скорчил рожу, но отправил одного человека в противоположную сторону. Гонвельт показал ему записку. Сержант побелел и послал еще двух человек в разные стороны.
   Между тем выстрелы раздавались уже и с крыши, на набережной раз, другой, третий отрывисто рявкнули русские пушки. Похоже, как Камаль-бей, так и Скобелев приказали открыть по мятежникам огонь. Отправленный на поиски Камаля мушир так и не вернулся, зато прибежал второй с тремя солдатами. Турки поговорили на повышенных тонах. Сержант по-французски всё же сказал: "Дворец атакуют с трёх сторон, ваши стреляют по пароходу и лодкам из пушек". Подошёл третий мушир, неся их оружие. Пока всё шло как надо.
   Наконец, явился недовольный Джаухар-ага, сопровождаемый последним отправленным муширом и тем самым молодым евнухом. Все зашли в комнату. Гонвельт сунул ему под нос книгу, раскрытую на "неучтённом вложении".
  -- Что это такое?! -- закричали по-французски оба русских офицера.
   Толстяк ошарашенно переводил глаза с Корана на записку.
  -- Прочти этому дураку его смертный приговор, -- Гонвельт насел на сержанта.
   Тот, запинаясь, перевёл всю записку на турецкий. Толстяк побледнел, и с трясущимися губами, заикаясь, пытался что-то сказать. Не слушая его, Гонвельт дал ему под дых, а Иваншин с размаху добавил по голове толстенным томом Вольтера, который по наитию давно уже приглядел (для благой цели бывает годен и философский труд).
  -- Именем султана Абдул-Хамида вяжите изменника! Он связан с мятежниками!
   Сержант что-то рявкнул и теперь уже явно бывшего главного евнуха не только связали, еще и попинали от всей широкой турецкой души. Солдаты пару раз приложились прикладами, младший евнух скромно плюнул жирному экс-начальнику в рожу.
   Вдруг внутри дворца раздался взрыв, потом загрохотали выстрелы винтовок и митральезы. Гонвельт выхватил из рук мушира свой револьвер, тот сам протянул другой Иваншину.
  -- Вперёд! Предатели внутри!
   Они пробежали по коридору саженей десять, как вдруг услышали завывающие крики на турецком.
  -- Суави! Суави! Али-Суави! Нури-паша ...@
  -- Русские, стойте, Нури-паша убит! -- крикнул по-французски всё тот же сержант, бегущий сзади, -- мятежники во дворце!
  
   Выстрелы раздавались где-то совсем рядом, в коридорах заметно пахло порохом. Внезапно из боковой комнаты выскочил здоровенный турок в белом тюрбане с ятаганами в обеих руках, вопящий что-то совершенно неразборчиво. Гонвельт выстрелил в него в упор раз, другой, турок ударил ятаганом, Сергей попытался парировать удар кинжалом, левую обожгло, третьим выстрелом снес противнику полчерепа. Из-за спины падающего турка выскочили ещё двое. Иваншин и трое муширов встретили их огнём. Стрельба пошла по всему коридору, какой-то инсургент* бомбой взорвал двери. И тут раздалось русское "Ура-а-а!!". Через несколько секунд через остатки дверей вбежали пластуны и Куропаткин в рукавах от шинели...
  
  * Повстанец.
  
   Мутноглазый мужчина средних лет, валяющийся на скомканной постели, громко отрыгнул, распространяя перегар, и на традиционно хорошем в султанской семье французском языке произнес, пьяно растягивая слоги:
  -- Ну вот, не правоверные, водку, значит, пьёте. Во имя Аллаха, будьте же милосердны, дайте выпить...
  -- Да, видимо, все принцы одинаковы... -- Гонвельт, уже с рукой на перевязи, пробормотал под нос, -- не дать не взять, Николай Константинович Романов. После Хивы тот тоже не просыхал...
  -- Квасу с хреном ему бы дать, моторинского -- Скобелев иронически ухмыльнулся, -- только на днях подвезли, кисленький. И где он летом был?..
   Генштабист Куропаткин, в кои-то веки выйдя из боя без единой царапины на теле, зато в новой и в лоскутья разодранной шинели, еще полчаса назад выпив добрую треть коньяка из приснопамятной фляги, отцепил её от пояса и протянул страждущему.
  -- Прошу вас, ваше султанское величество.
   Мурад встрепенулся, сел, понюхал содержимое, улыбнулся, и одним глотком опростал ёмкость.
  -- Какое же я, к Иблису*, величество? Я давно уж нарушитель закона Магомета, и всех османских традиций. А вы-то кто, господа? Откуда они, Саад?
   Саад-бей угрюмо глянул на новых владетелей дворца и решил промолчать.
   Скобелев скромно отрекомендовался:
  -- Мы офицеры русской армии, стоящей у стен Стамбула. Прибыли осведомиться о здоровье вашего... высочества, если вам так угодно; теперь вот вынуждены охранять вас от всяких... случайностей.
  -- А вы, господа, думаете, меня при вас не..? Я потому и напился э-э... вчера? Кажется, да,.. до белых верблюдов, пусть уж, думаю, душа отдельно летает, пока тело душить станут...
  -- О мой господин, -- Саад-бей сказался возмущённым, -- кто посмеет причинить вред сыну великого Абдул-Меджида?
  -- А я не знаю. Может, у тебя есть для меня золотой шнурок. Или ножницы, как для дяди...
  -- Под охраной русской императорской армии вам ничего не угрожает, -- Скобелев улыбнулся ровеснику, -- мы сменили наружные караулы во дворце, а сейчас сменим и внутренние. Вы сами оставите при себе столько правоверных, сколько вам угодно.
  
  * Иблис -- воплощение Сатаны у мусульман.
  
   Вскоре ко дворцу прискакал отряд драгун, возглавляемый великим князем Николаем Николаевичем-младшим. Августейший адъютант своего отца был срочно прислан с целью "пресечь и наказать". Скобелев вышел навстречу.
  -- Слава богу, ваше высочество, это вы. Я уж было ждал какого-нибудь чиновного дурака из штаба.
  -- Что вы себе позволяете, Михаил Дмитриевич, вы же перемирие нарушили. Османы встревожены, подтягивают силы, в окрестностях Стамбула вспыхивают перестрелки. О чём вы, с позволения сказать, вообще думали?
  -- Ваше высочество, вы позволите представить вам его величество... к сожалению, бывшее -- султана Мурада Пятого? Вы имеете шанс доложить главнокомандующему и самому государю о подавлении мятежа местной черни и взятии под российскую руку судьбы законного турецкого султана.
  -- Так он ведь не в своём уме?
  -- После пол-фляжки коньяку -- вполне в своём. У их султанского величества жестокое похмелье, в остальном с головой у него всё в порядке.
  -- Ну и как он?
  -- Бодр... относительно. Но если его выдать братцу -- будет похож на повешенного, потому что э-э.., задушат скорее всего, традиция у них такая.
  -- Да-а, ч-чёрт, наломали дров... Теперь отдуваться... На сей счёт не было никаких инструкций.
  -- Ваше высочество, через полчаса сюда сбегутся все генералы из ставки, и выдадут нам столько инструкций.., и потому я очень рад, что вижу именно вас -- умного человека и представителя императорской фамилии. Вы сами всё видите, и можете доложить как вашему августейшему батюшке, так и самому государю, и при всём при том увиденное вами не исказится по пути наверх.
   Молодой высокородный офицер был несколько ошарашен таким напором неистового Ак-паши.
  -- Михаил Дмитриевич, вы и Коканд так брали?
  -- Не без того, ваше высочество, -- усмехнулся молодой генерал, -- решайтесь.
   Естественное любопытство заставило Николашу журавлиными шагами направиться к комнате Мурада.
  
   Низложенный монарх тем временем стараниями своих жён и собственного желудка пришёл в себя. В европейском костюме он выглядел вполне респектабельно. Портили картину только желтоватая кожа и мешки под глазами.
  -- Ваше величество, позвольте представить вам адъютанта главнокомандующего.
  -- Князь Николай... Романовский, -- включился в игру Николаша, соблюдая полуинкогнито. Имею честь приветствовать ваше императорское э-э... величество.
   Мурад уже не сопротивлялся. От него пахло французскими духами и коньяком.
  -- Прежде всего передайте его высочеству главнокомандующему мою глубочайшую признательность за моё спасение и спасение моих близких. Поверьте, если бы это зависело от меня, Россия и Турция никогда не оказались бы врагами.
  -- Угодно ли будет вашему величеству обратиться к моему государю с просьбой о защите и покровительстве?
  -- Э-э-э... Но ведь... м-м... наши государства... то есть державы... сейчас... вроде как... находятся в состоянии войны... народ османской империи меня... не поймёт... Э-м-м, с другой стороны, что, собственно говоря, вы можете мне предложить?
   Николаша нерешительно взглянул на Скобелева. Михаил Дмитриевич, припоминая разговор с Сение Султан, распушил бакенбарды, и ринулся в атаку.
  -- Светило австрийской медицины профессор Ляйдерсдорф гарантировал ваше полное выздоровление после трехмесячного курса лечения в его венской клинике. Очевидно, от вашего величества скрыли эти сведения, предпочтя заменить вас на троне Османов вашим братцем. В худшем случае вы получите возможность поправить здоровье в любой европейской клинике по вашему выбору, в лучшем -- вернётесь на трон, который принадлежит вам по праву.
  -- Разумеется, если ваше величество сочтёт нужным обратиться к нашему государю за помощью, -- Николаша пригладил усы, -- уверен, великодушие его императорского величества вам известно.
  -- Похоже, э-мм... у меня нет выбора, -- промямлил бывшей венценосец.
  
   Неожиданно распахиваясь на всю ширину, открылись резные двери, и в комнату одновременно протиснулись Иваншин и Куропаткин в следующей шинели, залитой уже чьей-то кровью. Историк тащил за собой турецкого офицера, всего в пороховой копоти и с перемотанной грязным бинтом головой. Гонвельт с трудом признал в нём всегда столь элегантного и почти невозмутимого Камаль-бея.
  -- В Стамбуле уличные бои, горит дворец Топкапы -- взбунтовались войска Сафар-паши. Паша, кажется, убит. Адыл-бей и предводители студентов медресе и беженцев требуют вернуть трон султану Мураду, -- сказал турок, -- а Абдул-Гамид, удрав в Ускюдар*, сместил визиря и вызвал подкрепления из Анатолии.
  -- Сулейман-паша где? -- Скобелев подобрался.
  -- По телеграфу последнее сообщение было, -- сказал по-русски генштабист, -- с войсками следует к Стамбулу на английском пароходе. Сейчас к телеграфу не пробиться, там бой. Все три наши полевые нитки оборваны.
  -- Ваше превосходительство, придётся отходить к Ешилькёй кружным путём, -- добавил Гонвельт, -- через Ишкерли.
   Мурад застонал и схватился за голову. Его рефлекторный жест повторил Николаша. Михаил Дмитриевич, казалось, очутился в своей стихии. По-французски он сказал: -- Полчаса на эвакуацию дворца; вы с нами, Камаль-бей? Тогда поручаю вам безопасность женщин, ты, Серж, сопровождай его величество. Алексей Николаевич, -- Скобелев кивнул своему забрызганному кровью адъютанту, -- обеспечьте связь любой ценой. А господин адъютант командующего, я думаю, одолжит вам драгун,
  что скажете, князь?
  -- Будем прорываться, Михал Дмитрич? -- молодой великий князь не торопился раскрывать своё инкогнито.
  -- И будем, и прорвемся. Славная будет пифпафочка. С Богом, господа!
  
  * Крепость на противоположном берегу Босфора.
  
  Глава пятая
  Бессонница
  Четверг, 2 февраля 1878
  Адрианополь
  
   Великий князь Николай Николаевич-старший рвал и метал. Молодецкая выходка генерал-лейтенанта Скобелева-второго являлась вопиющим нарушением воинской дисциплины, идиотской авантюрой и неоправданным риском. Перемирие фактически сорвано. Турки заявили официальный протест, но это мелочи, Абдул-Гамид уже обратился за помощью к англичанам, и сейчас он её получает, пока против своих доморощенных мятежников. Но лиха беда начало... Мало того, броненосная эскадра адмирала Хорнби стоит под парами у Дарданелл, направив свои чудовищные пушки в сторону галлиполийских фортов. Как умудрённый стратег, он считал, что в любой момент можно ждать новой Восточной войны.
   "Господи, за что такое мученье?.. А как всё хорошо начиналось... Разбить турок казалось нетрудным делом, в доблести русской армии был уверен абсолютно. Но потом всё пошло наперекосяк. Ещё отъезжая из Москвы, заболел желудочным катаром... Мелкие неприятности при переезде через Румынию, тяжёлый переход через Дунай, бардак в тылу, плевненский нарыв, нелепая смерть племянника Сержа Лейхтенбергского, потом роковой день гибели наследника престола. Обидная выходка Владимира на военном совете. Нервы ни к чёрту, поохотиться бы на оленя, отдохнуть на курорте в Европе... Так и бросил бы всё к свиньям собачьим, если бы не она. Верная и преданная, любимая Катя, Катенька, Катюша Числова, услада
  и утеха.
   Нет, был один радостный незабываемый день, когда после геройской обороны Плевны сдался стойкий Осман-паша. Все европейские газеты обошла фотография, где отважный турок вручает ему свою саблю. Государь милостивым рескриптом наградил его орденом Святого Георгия первой степени. Недалёк, казалось, и фельдмаршальский жезл, а главное, брат отозвал наконец Милютина, торчавшего здесь то ли в помощь ему, то ли надзирателем, но опять всё пошло вразнос..."
  
   Переход через горы в чудовищный мороз, который он приказал совершить после знаменательного военного совета по сдаче Плевны, хоть и спас тьму народа от османских пуль, но и погубил в снегу немало. Турки тогда просто не успели подтянуть силы. Но неудовлетворённость всё равно осталась. И эти навязчивые слухи о том, что на посту главнокомандующего его скоро сменит великий князь Владимир... только того и не хватало, неймётся племяннику; другое дело сдать дела Тотлебену, заслуженному генералу, а самому бы в Баден-Баден, взять Катю, детей...
   Ещё четырнадцатого января князь перенёс свою ставку в Адрианополь, война остановилась у порога Царьграда, заключено выгодное перемирие... и тут пожалуйста... Бешеный Мишка Скобелев опять отличился, испортил всю обедню. Мало ему геройств под Ловчей, Плевной, Шейново, решил всю войну выиграть, авантюрист. И как вскинулись генералы! Все эти Драгомировы, Столетовы, Гурки... Не навоевались, что ли?! Даже Сашка Струков, любимец, бывший адъютант, и тот туда же. Как же, прикрывал отход Скобелева, затыкал дыру в порядках войск, пока сей пострел геройствовал. Да что Струков, самое обидное, что даже Николаша -- и он вернулся горячим скобелевским партизаном... Султана приволок, хоть и бывшего...
  
   "Сына-то понять несложно. Всю войну держал при себе, не давал высовываться, тем паче после гибели кузена. Конечно, у главнокомандующего быть адьютантом -- это должность не последняя. И под пулями побывал, и чины и ордена не миновали. Но пойди объясни это молодцу! Когда сам был таким, в Севастополь рвался. Было, всё было. И опять же, Катя. Из-за неё, вернее, её пребывания поблизости, без которого он уже не может обойтись, трудно порой смотреть Николаше в глаза. Ну дал бог ему случай отличиться, вот он и ходит, как павлин, распустив хвост. Герой, конечно герой. Да ведь не затем же его туда посылал, посылал унять бесшабашно зарвавшегося Скобелева. Мурада с его бабами притащили на мою голову, гарема только и не хватало.
   Какие разговоры пойдут? И потом, султана надо поселить, придется отдать губернаторский конак*. Наверно, прав Николаша, что просится представить его Государю, ну так пусть берёт и бывшего султана, и гарем его, и отправляется прямо в Севастополь морем, целее будет. Даст бог, и Александр будет доволен. Ему, самодержцу, виднее. Так-то оно, пожалуй и лучше..."
  
  * Небольшой дворец.
  
   А экс-султану было тяжко. Коньяка ему больше не давали, шампанское и вина разбились при памятном взрыве в подвале, куда из подземного хода прокопались инсургенты, и слава Аллаху, что те пять тонн динамита, о которых он слыхал, не взорвались вместе со всем дворцом. От русского кваса Мурада мутило. Ухаживающие за ним Эбру, Тарзи Невин, Эмине-ханум и другие одалиски отпаивали его лёгким турецким пивом, подсовывали разнообразные закуски и шербеты, и щебетали, щебетали, шайтан бы их побрал. Хотя голова уже почти не болела, но тревога не отступала. Женщины ему пророчили милость русского царя, отдых от забот и тревог, скорое возвращение на трон Османов. В конаке нашёлся рояль, и Мурад даже сподобился сыграть на нём свой "Силистрийский марш", в котором Гонвельт узнал мелодию, насвистанную Камаль-беем перед боем.
   Камаль-бей, неожиданно для себя оказавшийся адъютантом отставного султана, сменив мундир на сюртук, всё еще ходил с повязкой, напоминавшей о памятном бое с инсургентами. Он был немного зол на вынужденных союзников, обведших его вокруг пальца, но Скобелевым искренне восхищался. Служить единственным посредником между экс-венценосцем и его освободителями было непросто, и он вовсе не имел свободного времени, уставая к вечеру говорить по-французски.
   Великий князь Николай Николаевич-старший ему не понравился. При всём желании выпускник Сен-Сира не мог понять, как этот заурядный паша, хоть и урожденный шах-заде*, мог оказаться победителем Османа-гази и других прославденных полководцев, сокрушителем Сулеймана-паши, разбившим турецкую империю вдребезги. Узнав о предстоявшей поездке в Крым, он несколько воспрял духом, надеясь понять изнутри причины могущества русских.
   Жаль, у него почти не было времени на общение с Гонвельтом и Иваншиным, да и немыслимо выучить язык противника за несколько часов, которые остались до отъезда, точнее, отплытия. Впрочем, молодые офицеры великолепно говорили
  по-французски...
   Иваншин, по складу своего характера более кабинетный учёный, и совершенно неожиданно для самого себя ставший одним из вершителей турецкой истории, стремился с максимальной отдачей использовать часы знакомства с султаном. То льстиво, то настойчиво, он убеждал его величество в необходимости писать мемуары, дабы просвещённая Европа узнала подлинное лицо османской цивилизации. Мурад уже готов был поклястся на Коране, только чтобы неотвязный русский оставил его в покое. По его приказанию Тарзи-невин нашла в библиотеке губернаторского дворца несколько турецких хроник и поэтических диванов**, кои и были подарены Дмитрию с милостивым автографом Мурада, украшенным личной тугрой***.
   Гонвельту не слишком повезло, царапина от ятагана загноилась. Конечно, промыли, прочистили, но пользоваться левой было тяжело... Два дня проходил с жаром, хотелось выспаться, но раз его приставили к бывшему султану, пришлось держаться. Красавца одалиски обожали, считая, не совсем незаслуженно, главным спасителем султана, и даже вечно витающий в облаках Дмитрий пару раз уже наступил Сергею на ногу, замечая слишком пристальные взоры, бросаемые на поручика из-под яшмака* одной из гурий султана, впрочем, просвещённый и протрезвевший монарх закрыл глаза на это вполне по-европейски. К своему превеликому сожалению, Сергей был вынужден уступить место сопровождающего на пароходе великому князю Николаю-младшему.
  
   "Великий князь Константин" стоял под парами у европейского берега, дожидаясь срочных и секретных пассажиров. "Ливадию", более подходившую для перевозки монархов, после боёв, ремонтов и переделок трудно было узнать, да и опасно было отпускать в подобный переход единственный на зимнем штормовом Чёрном море прогулочный пароход.
   Султана вместе с женами погрузили на понравившийся ему крупный пароход, управляемый молодым бородатым и хмурым капитаном, недурно говорящим по-французски. На прощание Мурад расчувствовался, долго тряс руку Гонвельта, заявил, что Сергей всегда будет его желанным гостем. Сходя по трапу, Сергей споткнулся и чуть не упал -- его поддержал какой-то крепкий голубоглазый блондин в форме мичмана флота, на удивление смуглый.
  
  -- Павел?!
  -- Тсс... Ты меня не видел, поговорим, когда я вернусь.
  
   Конногвардейцы из личного эскорта великого князя взяли на караул, пароход прощально рявкнул гудком и взял курс на Севастополь. Гонвельт обернулся к Иваншину и тут заметил скромно стоящего позади всех в простой казачьей бурке поверх белоснежного мундира своего отца-командира.
  -- Михал Дмитрич, -- оторопело произнёс Сергей, -- а что ж вы?.. Султан вас ждал, саблю вам хотел подарить...
  -- Эх, Сережа, -- вздохнул "Белый Генерал", -- наше дело спасать, давно нелюбых мне свитских при штабах -- порхать, а провожать -- это великокняжеское. Его высочество счёл, видимо с Числовой, -- Скобелев при сём каламбуре невесело хмыкнул, -- излишним моё официальное присутствие. Да и зол он на меня за партизанщину. Пойдём, мон шер, надерёмся в штабе... Куропаткин как раз чудного винца раздобыл... Господин историк, вы с нами?
   Дмитрий машинально кивнул.
  
  * Легкая паранджа.
  ** Сборник стихов. *** Личный каллиграфический росчерк.
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
Э.Бланк "Пленница чужого мира" О.Копылова "Невеста звездного принца" А.Позин "Меч Тамерлана.Крестьянский сын,дворянская дочь"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"