Может быть, в мировой истории такое случалось не впервые, но нынешний смотритель лично ни разу с подобным не сталкивался, в летописях не читал, и предшественники устных легенд не передавали. А уж таким бы поделились!
Но несмотря на небывалость события, государственного преступника, добровольно явившегося под стражу, в Таклоне оформили быстро и сноровисто. С четким формализмом проверили обоснованность слов молодого человека, убедились, что, как ни странно, его требования абсолютно законны. Препроводили в тюремную камеру и даже сообщили, что ужин будет через два часа.
Одиночка была далеко не та, что Эрвин уже когда-то обживал. И уж конечно без того особого, специально для него устроенного, комфорта. Сырая и промозглая. Если замереть, были слышны удары речных вод о каменные стены темницы.
Воздух милой Родины, утяжеленный сыростью, - получай и хоть захлебнись в нем.
Постельное белье на нарах отсутствовало, от матраса даже на расстоянии несло плесенью. Каменный пол лишь у самых нар крохотным плевком покрывала бамбуковая циновка. Голые искарябанные надписями стены с отвалившейся местами штукатуркой. Металлическая закругленная столешница, намертво прикрепленная к стене, - такую не вырвешь даже в ярости, и подобный же обрубок чуть ниже, означавший сиденье. Всё.
Прогресс и иные отзвуки внешней жизни в подземелья не наведывались столетиями. Здесь обитала вечность - подруга небытия. Инстинктивным движением узника Эрвин взялся за прутья оконной решетки и попробовал их растрясти. Пустая затея, даже если бы он строил планы побега. Пути наружу не было. Узкая бойница заканчивалась не застекленным или беспрепятственным видом на улицу, а глухой каменной кладкой. Единственный смысл, который пришел Эрвину на ум, что стена в этом месте получалась самой тонкой, пробить ее ничего не стоило. И этим можно было легко и якобы случайно впустить в камеру реку, похоронив в забвении судьбу узников. Вполне себе средневековый ужас.
Эрвин стукнул по решетке ладонью, отошел, сел на нары.
Вскоре принесли постельное белье: грубое, серое, но чистое и сухое. Сухое до тех пор, пока не пропиталось здешней сыростью. Вместе с бельем всунули в руки стопку тюремной одежды, увенчанную парой тяжелых башмаков. Застилать пришлось самому, а предложенный наряд Эрвин брезгливо откинул в сторону. Хотя в том, что вышел утром без куртки, раскаивался. Но разве ж мог знать, где закончит свой теплый летний день. "Не знал? Совсем-совсем не предполагал вероятность? Не добровольную, а просто вероятность?" - Эрвин хмыкнул сам на себя.
Ужин был подан, как и обещано, - можно часы сверять. Волосатые руки с засученными до локтей рукавами втолкнули тарелки в окошко двери, опустив внутреннюю решетку на манер откидного столика. Но кусок не лез в горло, и Эрвин не притронулся. Из всего ужина заставил себя только залпом выпить чай. Обжигающий, он прокатился по пищеводу, вызывая невольные слезы.
Время отбоя. В камере погас основной свет, зато зажегся слабый ночник под потолком. Эрвин лег не раздеваясь, только скинул обувь, завернулся в одеяло и закрыл глаза. Сон не шел. Влажный воздух с привкусом плесени забивал легкие, а представление того, что находишься глубоко под землей, ниже уровня воды, угнетало.
Всю ночь Эрвин прислушивался к шорохам: то ли это волны гладили стены, то ли крысы шуршали по камням. Он гнал от себя образы, которые один за другим рождались в голове: Николь - ее ласковые нежные глаза, просвеченные солнцем рыжие кудри, застенчивая улыбка, сдержанный счастливый смех. Светлые и приятные картинки проносились едва уловимой очередью, а поверх всех оставался один, последний, замерший кадр: ее непонимающий, осуждающий, обиженный, напуганный, но несмотря ни на что, исполненный влюбленной жалости взгляд.
Стоило подавить эти видения, как подступали следующие. Поленька и ее "когда всех победишь, вернешься?" и щемящая тоска от того, что не может ответить на этот вопрос даже себе.
А потом нянюшка. Она-то его понимала, не осуждала. Он сам осуждал себя за всех.
И тот довлеющий образ, что присутствовал во всех его видениях, накрывая собой все мысли, как свод небесный, этот образ даже не был человеческим - это был сам воздух, от избытка или недостатка которого начинало мутиться сознание.
Эрвин предпочел бы, чтобы к нему являлись призраки бывших заключенных. С распростертыми объятиями он встретил бы оживших висельников, обезглавленных преступников или окровавленных невиновных ангелов, если бы они взяли на себя труд занять излишек мыслей, ставших очередным его проклятием.
Следующий день прошел в тупом ожидании перемен. Почти как дома, в замке. С той лишь разницей, что теперь он сделал свой странный ход в игре, и безвременное ожидание стало еще более бездеятельным. Отступать поздно. Вызов брошен, и в ту или иную сторону, рано или поздно он должен был сработать.
Эрвин то забывался поверхностным сном, то резко просыпался, разбуженный нахлынувшими мыслями или случайным шорохом, принятым за звук шагов за дверью. Но кроме снабжающего едой дневального, его и здесь никто не тревожил.
Вечером, забирая у Эрвина нетронутый ужин, дежурный понтересовался:
- Я должен принять это за объявление голодовки и сообщить начальству? Если думаешь, что тебе дадут сдохнуть с голоду, то губы-то сильно не раскатывай.
Эрвин приподнялся с нар. Он видел только руки, с ловкой быстротой забирающие посуду. Поэтому поторопился заговорить, пока снова не останется в одиночестве.
- Не собираюсь подыхать. Воду же выпил. Как я могу узнать условия своего здесь содержания?
- У меня - нет.
- Мне запрещено получать информацию?
- Я похож на справочное бюро? Мне совершенно пофиг, как и сколько ты тут тянешь. За количество клиентуры платы не накидывают. А тебе должны были всё объявить в приговоре. Есть претензии - можешь вызвать тюремного адвоката, - в окошке, с которого уже были убраны тарелки, сверкнули человеческие глаза. - А шмотки тебе разве не дали? - недовольно спросили эти очи.
- Выдали. Я обязан в них впяливаться?
- Да нет, кому ты нужен, в камере-то. Можешь оставаться в своем, пока оно рваньем само с тебя не сползёт. Но, один хрен, в стирку сдавать все равно придется. Причиндалы не отморозишь, пока твое тряпье стирать будут? Да и как отсидишь, домой, глядишь, уже голым потопаешь.
Глаза в окне пропали, решетка поднялась, ставенка, скрипнув, закрылась.
Лояльные правила.
Еще одна почти бессонная ночь, еще один пустой день. И еще одна ночь...
Першило горло. Эрвин передвигался, закутавшись в колючее полотно, должное служить покрывалом.
На третий день наконец снизошло долгожданное спокойствие. Не святое смирение "будь, что будет", не равнодушие к своей судьбе, именно благословенный покой. Окончательно и бесповоротно надоело копаться в себе, надоело пытаться что-то понять, угадать, ждать, надеяться, ныть и анализировать. Прожитой и полученный опыт - вещь безусловно замечательная, но разменивать его на смакование обид, жалобы об утерянном и на планы мести - мелочно. Проще надо быть. Есть только сейчас, и к нему надо пристраиваться. Будет потом - будем в свою очередь осваивать и его.
Забавно, но для того, чтобы умные мысли, наконец, убедили в своей правоте чувства, пришлось бренное тело заключить под надежный казематный замок. С другой стороны, тюрьма ведь, кроме выполнения карательных функций, и предназначена для перевоспитания. Эрвин не впервые на собственной шкуре испытывает благотворное влияние смирительных стен. Если вдуматься, он вообще никогда не воспринимал отнийские места заключения, как суровое наказание для себя. В пору горячей юности Эрвин познакомился со многими из них, с какими-то даже неоднократно. Правда, всегда кратковременно. И покидал их стены с ощущением прощенного ребенка, честно отстоявшего своё в пыльном углу. Не более того. Так что состояние отдыха, посетившее Эрвина в мрачном каземате, было не впервой.
Вместе с дневными тяжкими думами разом, как отсеклись, пропали ночные метания. Исчезли образы, сбежали призраки.
Так крепко и безмятежно Эрвин не высыпался со времени... честно говоря, не припомнил, когда последний раз спал столь сладко. Посему и вставал отныне по утрам бодрый и полный сил. Раздражало только отсутствие естественного света и необходимость подчиняться режиму. Но опять же - пристроился.
Вот здоровье неожиданно дало сбой - кашель, как следствие промозглой сырости, донимал всё сильнее. Эрвин старался загружать тело физическими нагрузками, помогая организму согреться и обрести силу для сопротивления недугам. Места в камере для занятий спортом не шибко много, а о дополнительных приспособлениях и мечтать не приходится, но кто хочет - варианты сыщет.
Закончив упражнения, Эрвин насухо вытер пот жестким шершавым полотенцем, растерся им же до покраснения кожи. Откашлялся, сплюнул на пол в угол. Надел ставшую отвратительно грязной футболку.
Вид принесенного завтрака сегодня не вызвал мгновенного отторжения. Ведь предыдущие, не менее омерзительные обед и ужин держались в организме. Значит, переварится и эта гадость - главное, ее туда запихать.
Поначалу Эрвин сомневался, что это ему по силам, несмотря на всё возрастающий адский, сжирающий внутренности голод. Потом призвал в помощь воспоминания о тех несчастливых моментах начала своей великосветской карьеры, когда его, выросшего на пышных пирогах, овощах с мясом и сахарных сладостях, приучали к виду и вкусу улиток, устриц, змей, начинающих попахивать разложением рыб, фруктов, шевелящихся насекомых и прочей аристократичной экзотики. Но дабы не ударил в грязь лицом и не опозорил венценосного правителя, Эрвина научили всё это красиво в себя запихивать, согласуясь с правилами этикета; натренировали и его желудок, чтобы не взбрыкивал, несмотря на подступающую к горлу тошноту. Высшим достижением стало умение не кривить брезгливо физиономию и зажигать глаза восторгом, разыгрывая благодарный гастрономический экстаз.
Тюремная баланда, поставь ее в тот великосветский ряд, проигрывала бы лишь внешним оформлением, предполагаемый же состав обещал быть даже приличнее, ибо вряд ли включал заморские разносолы. И Эрвин в себя поверил.
Первым делом, пока еще горячее, выпил содержимое большой кружки. На этот раз там было нечто весьма отдаленно напоминающее кофе или чай. Светловато-коричневое пойло без сахара, молока и лимона. На счастье - вовсе без вкуса.
Просыревший за ночь организм начал согреваться изнутри.
Но надолго этого тепла не хватит. Надолго, как понял Эрвин, его и самого не хватит. Через пару месяцев, от силы три, он загнется, если не сойдя с ума, то сгнив заживо от сырости. Но подумалось об этом спокойно и деловито, как о проблеме, которую пора бы начинать решать.
Взял в руки кучку тюремного рубища. Сегодня-завтра его собственную одежду должны забрать в стирку, так что хочешь-не хочешь, придется привыкать. Отставил черные тяжелые башмаки. Основными цветами остального гардероба были ядовитый фиолетовый с яркими оранжевыми вставками и пятнами. На подобное сочетание не решился бы и попугай. Носить такой наряд еще можно, а вот зрение тех несчастных, кто вынужден наблюдать за передвижением столь живописных особей, хочется пожалеть. Но надо отдать должное дизайнеру - гамма цветов так резко контрастировала с любыми пейзажами, что сбежавшему из тюрьмы арестанту затеряться бы не удалось нигде.
Эрвин обреченно сплюнул. Мало того, что он ненавидел какое бы то ни было разноцветье на одежде, а понятие униформы не выносил на физиологическом уровне, так это сочетание еще и подвергало его тонкий высокоаристократический вкус невыносимому испытанию. Хуже могли быть только розовые рюши и кружева. Однако ткань хоть и поднабрала влаги, всё-таки больше подходила к местному климату: плотная, крепкая, натуральная. Чистая. К фасону и размеру Эрвин заранее решил не придираться, а с расцветкой всё-таки смириться - зеркала тут нет и видеть себя ему не придется.
Увы, повертев в руках, так и не решился развернуть или хотя бы перебрать содержимое кучи. Казалось, если согласится облачиться в тюремное рубище, то своими руками навесит дополнительный замок на выход отсюда, сдаст партию, подпишет проигрыш. Глупо, но человеку свойственно верить в приметы, даже если принял неизбежность. Эрвин снова отложил одежду и прижал ботинками. Может, после завтрака? Но попробовав на вкус кормёжку - не то жидкая яичница, не то комковатая каша, но такого в предыдущие дни не предлагали, - Эрвин оказался перед дилеммой. Одинаково тошнило и от вида одежды, и от вкуса еды. Какую пытку применить первой? Или чередуя маленькими порциями? Наконец, нашел компромисс: из всего завтрака счел приемлемым кусок хлеба, предварительно очищенный от соленого маргарина, потом вызвал дежурного, попросил, чтобы ему принесли еще горячего питья, и выразил желание возможно скорейшей встречи с адвокатом.
Если уж приходится здесь обустраиваться, то пора бы выяснить свои права и обязанности. По всей видимости, начальник тюрьмы был так огорошен добровольным прибытием нового постояльца, что не сообщил даже элементарных вещей. Срока заключения Эрвин услышать не надеялся, а также нисколько не сомневался, что даже отсутствие судебных процессов в отношении него прекрасно впишется в какую-нибудь неведомую правовую норму. Черт с ними. Но нужно хотя бы узнать будет ли его жизнь составлена из исключительного одиночества в этих четырех стенах без общей столовой и прогулок? Вероятно, ему будет велено соблюдать инкогнито. Но вдруг - нет, и разрешат общение? Надо выяснить, как и где здесь можно принимать душ, дозволено ли ему дополнительное тепло и какие развлечения предусмотрены. На варьете губу не раскатывал, но книги должны позволить, а может и спортзал, музыку или радио.
Лязгнул замок отпираемой двери.
Эрвин не ожидал столь быстрой реакции на его просьбу об адвокате.
Вот только удивляться следовало не тому.
Выпрошенную узником дополнительную порцию горячего пойла дежурный на этот раз не просунул в дверное оконце, а лично вошел внутрь камеры и поставил кружку на столик. А рядом - вытянутую, блестящую сталью конструкцию. Без пояснений удалился.
Назначение сюрприза Эрвин определил сразу: видеть доводилось - не бомба, хотя отдаленное внешнее сходство имеется, - большой трехсекционный термос. Это же... это же три перемены блюд!
Пуская и сглатывая слюнки, Эрвин не спеша, оттягивая удовольствие, расставлял этажи яств по столу, наслаждаясь видом и ароматом. Каша потрясающе пахла парным молоком и чуть кисловато от обилия сливочного масла. Огромный трехслойный сэндвич с сочнейшим куском натурального мяса был явно не из Макдональдса.
Ну, Нора, ну, сокровище! Умница, прелесть! Такая светлая голова определенно заслужила повышение оклада и отдых на Канарах! И как только слугам, видать, в момент невзгод снова воспылавшим нежной заботой о своем непутевом графе, удалось распознать, где он находится?! Но потом, всё потом! Больше терпеть не было мочи.
Жадно, сколько сумел зараз впихнуть в рот, Эрвин оторвал зубами кусок сэндвича и, пытаясь прожевать, раскрыл последний отсек, с десертом. Предвкушающее пир умиление сползло с лица, парень подавился и закашлялся.
Каша - она ведь везде каша, бутерброд - и подавно лишь хлеб с довеском. Но такое в магазинах не купишь, а высших кулинарных институтов Нора не заканчивала. Эрвину же сей изыск был знаком - он не раз готовился на королевской кухне по его персональному заказу. Причем именно в такой эксклюзивной интерпретации. Вот только вряд ли инициатором лакомой передачи заключенному был сам дворцовый шеф-повар.
Возле утопающего в карамели пирожного - сложенная пополам записка.
Вместо облегчения, радости, благоговения или еще чего-то подобного Эрвина обуяла злость. Снова письмо?! Ну неужели, снизойдя до живого общения с бывшим воспитанником, безнадежно пострадает величие?! Отчего так нужно посредничество безликой бумажки? Встреча унизит? Телефонный разговор невыносим? Времени личного жалко? В таком случае честнее передать приговор через адвоката!
Эрвин сердито обтер от сладости и развернул маленький листок картона размером с визитную карточку. Прочел: "Предложение в силе. P.S. Мне начинает нравиться эта традиция - прикармливать тебя и вытаскивать из-за решетки". Подписи не было, но она и не требовалась. Эрвину был знаком и почерк, и стиль, понятен и смысл.
Он смял, потом снова расправил и остервенело разорвал записку, не поленился сходить и выкинуть обрывки в нужник. Традиции... Уж кто-кто, а Великий Герцог Норим мог бы попридержать язык, величая себя хранителем традиционных ценностей. А то, что он называет этим словом, - лишь скудоумие с мнимым посягательством на оригинальность. Воистину, большая власть плюс большие моральные уродства рождают небывалую тупость и зашкаливающее самомнение.
Эрвин засунул руки в карманы и окинул взглядом стол.
Больше всего теперь хотелось запустить унизительное подношение в рожу. Или за неимением жертвы - хотя бы размазать по стене. Но изголодавшиеся внутренности в ответ на такие жестокие мысли тут же заголосили жалобно и тоскливо. И практичность победила.
Скотина-герцог, как то ни гнусно, снова его поймал. И снова на те же грабли... Традиция? Да ну и чёрт с ней!
Усмехнувшись, Эрвин деланно поплевал на ладони, потер их друг об дружку, пристроился за столом и методично уничтожил королевский - без переносного тому смысла - завтрак до последней крошки. И ведь ничего - больше ни разу не поперхнулся, поперёк горла кусок не встал и обратно не попер.
Не оправдалась и шальная мысль, что в еде может прятаться ключ от камеры, напильник, веревка, миниатюрная ядерная бомба или иное подспорье к побегу из тюрьмы. Ну или флакончик с ядом для прекращения мучений страждущего свободы. Всё-таки это оказалась исключительно уничижительная подачка, которая не содержала ничего кроме аппетитных калорий.
Напоследок Эрвин не удержался и трахнул уже пустой термос о каменный пол. Просто ради удовольствия, очень уж уши соскучились по громким звукам.
Видимо, за его действиями наблюдали. Потому что в камере мгновенно в сопровождении вооруженной охраны появился дневальный и быстро собрал осколки и унес вместе с грязной посудой.
После еды Эрвина снова потянуло в сон. Вообще-то интересно, это эксклюзивное питание - разовая акция, чтобы напомнить о себе и на примере питания дать сравнительный обзор состояния дел и перспектив, или такое спонсорство пойдет на постоянной основе? Что ж, он не откажется. Но если будет и дальше так есть и столько спать, то скоро побеждать противников сможет только на соревнованиях сумоистов. Если к тому времени, когда отсюда выпустят, еще сумеет пролезть в дверь. Скудный тюремный рацион, как оказалось, вызван заботой о здоровье узников... Да, Эрвин понял, что мысли его уже деградируют и глубоким умом не блещут.
Но остаток дня прошел без сюрпризов, в одиночестве, в ритме поспал-отжался-поел-отдохнул.