Рая работала в детской больнице, в отделении патологии новорожденных. В ее обязанности входило готовить смесь для младенцев, находящихся на искусственном вскармливании. Здесь таких было большинство. У некоторых мамочек молока не хватало, у иных вовсе не было. Кроме того, здесь жили свои первые дни брошенные дети. Этих Рая особенно жалела. В положенные часы она стерилизовала стеклянные бутылочки, разводила в воде белый сладковатый порошок, который, если верить надписи на упаковке, был питательным, гипоаллергенным и заменял грудное молоко по всем параметрам, кроме одного - материнской близости.
Кроме этого приходилось делать почти все, что не требовало специальной медицинской подготовки: кормить малышей из пузыречка, и купать, и пеленать. Разумеется, это касалось тех, кто лежал здесь без матерей.
Раньше Рая работала библиотекарем. Работа была нетрудной, но утомительной и однообразной. Собственно, когда Рая училась, она по-иному представляла себе свою будущую профессию. Она любила книги и любила уединение. В библиотеке все это вроде было, но оказалось столько сопутствующих и неблагодарных дел, что скоро Рая почувствовала себя неуютно. Каталоги, книжные выставки, ежеквартальные отчеты...Ей казалось, что по большому счету все, что она делает, никому не нужно. Ей вообще стало казаться, что в мире огромное количество никому не нужных профессий и, оказывается, ничуть не меньше бесполезных книг. А когда в автобусе Рая попыталась расположить названия остановок в алфавитном порядке, она поняла: надо уходить. И ушла. Никому толком ничего не объяснив.
Рае казалось, что она живет в бумажном доме, и что дом этот скоро рассыплется, но ей даже хотелось, чтобы он рассыпался, она даже ждала этого. Учеба, работа, выполнение каких-то ежедневных мелких обязанностей, самому человеку, как правило, не нужных, вроде приобретения билета на проезд в осточертевшем автобусе или дежурства на лестничной площадке, создают иллюзию того, что ты кому-то необходим и чем-то занят. Но проходит время, а нет ни сына, ни дерева, ни мало-мальски сносного жилища. Сидя в четырех стенах, Рая размышляла о том, как фантастически одинок человек, как он феноменально одинок, как он одинок бесконечно и безнадежно. Так продолжалось довольно долго.
Вот тогда Рая и стала жить в бумажном доме. Сначала дом был пустым. Потом в нем поселились голоса.
Работа на молочной кухне - это было что-то совсем далекое от ее прежней жизни. Здесь не было ни книг, ни уединения, но Рае почему-то нравилось. В конце концов, для чтения у нее оставались дни между сменами. Со стороны окружающих это все выглядело по меньшей мере странно. Для того чтобы готовить смесь и кормить грудничков, не требовалось высшего образования. Но теперь ее это не заботило. Она приходила в свою смену, заглядывала в боксы, потом шла на молочную кухню и бралась за бутылочки. Конечно, она знала, что никто из этих малышей и их мам не вспомнит тихую и незаметную Раю, так же, как и посетители библиотеки, которые вряд ли даже заметили ее отсутствие. Но там были книги, а здесь - дети.
* * *
- А вот здесь у нас материнская комната. Туалет, душ направо, пользуйтесь аккуратно, буфетная напротив. Вот ваша кровать. Постельное белье свое, нет? Сейчас принесу. Располагайтесь.
Бодрая санитарочка проводила Иру, помогла ей донести до места тяжелые пакеты. Ира оглядела комнату. Теперь она будет жить здесь. В материнской уже сидела молодая мамаша. Она дружелюбно улыбнулась Ире. Увидев ее заплаканные глаза, понимающе кивнула:
- Все плачут, кто приезжает. Потом успокаиваются. Ничего - недельку-другую полежите, подлечитесь - и домой.
Ира усмехнулась. Ах, если бы!
Все дни теперь были похожи один на другой. По утрам Иру будил крик дежурной медсестры из коридора: "Мамочки, подъем!" Надо было кормить малышей. Бутылочка со смесью для ее мальчика уже стояла на столике. В который раз Ира относила ее на детскую кухню почти нетронутой. Потом садилась и ждала. Иногда вполголоса напевала колыбельные или рассказывала сказки и стихи - все, что помнила наизусть, - твердила их как заклинания. Вечером позже всех возвращалась к себе. Падала ничком и не засыпала - проваливалась. Для нее не было разницы между сном и явью. Ей мучительно хотелось проснуться. "В той норе, во тьме печальной гроб качается хрустальный..." Внутри хрустального гроба белело личико ее ребенка. В неверном свете оно расплывалось, и порой Ира видела перед собой лицо взрослого, даже старого человека, только очень маленького. Она иногда доставала его - покормить. И клала обратно.
А в материнской соседки Иры обсуждали диагнозы своих ребятишек.
- Ну какой же порок сердца у моей Санечки! - восклицала Света, женщина уже немолодая. Дочка Санечка была ее поздним ребенком. Из рассказа Светы Ира знала, что у нее есть тринадцатилетний сын Максим, был и второй сын, но умер. - Ест хорошо, живенькая, розовая. А между прочим, если сердце не в порядке, ребенок синеет и задыхается.
- Да все будет хорошо с твоим ребенком, - вяло отвечала ей другая соседка, Люда, девушка деревенская, молодая и крепкая. Разговор этот на тему здоровья и болезни ребятишек был не первым, поэтому былая острота эмоций была потеряна, и реплики звучали по привычке.
- Врач говорит - тремор, - продолжала Света, с легкостью, приобретенной в больнице, вставляя в речь медицинский термин. - Тремор, говорит, еще присутствует. А я что-то ничего особенного не вижу. Ну, губка подрагивает иногда, совсем чуть-чуть, даже не заметно.
Люда лениво потянулась к тумбочке, к пакетику с домашней снедью, взяла пухлый пирожок и принялась жевать.
- Со мной в роддоме, - с набитым ртом начала она, - лежала девчонка, малолетка совсем. Рожала она трудно, но все ж родила. Вот у ее мальчика такой тремор был - он даже грудь взять не мог. Его вот так трясло, - она показала, как. - Так что здорова твоя Саша, не сомневайся.
Сама Люда уже готовилась к выписке. Ее мальчик лежал в отделении положенные три дня после пустячной процедуры удаления гематомы.
Еще совсем недавно Света навзрыд плакала, рассказывая о том, что потеряла одного ребенка, подросшего уже, причитала, что это ей крест на всю жизнь. Люда тоже рыдала, поскольку была уверена, что для удаления кровоподтека на голове ребенку необходима трепанация черепа. Это даже не операция, - успокаивали плачущую Люду медсестры. - Введут шприц, откачают лишнее, и все. Да таких проколов у нас в патологии по пять раз на дню делают. Сейчас все уже было позади, и Люда с нетерпением считала дни до отбытия домой.
Ира прошла на свою койку и легла, отвернувшись к стене. Помолчав, соседки продолжили разговор, но уже вполголоса.
- Спит?
- Вроде бы.
- Споко-о-ойная! Она, может, не знает, что такое лейкоз?
- Да знает, конечно. Просто, наверное, уже выплакалась.
- Бедная. И малыш ее бедный.
Ира молчала, закрыв глаза и стиснув зубы. Они продолжали шепотом жалеть ее и ее малыша, выплескивали свое облегчение - что все бывает страшнее и безнадежнее.
Между мамочками принято было убеждать друг друга в том, что их дети абсолютно здоровы. Описывая друг другу симптомы и состояние ребенка, рассказывая такие же случаи из жизни, когда ребенок с таким же диагнозом сейчас (теперь, по прошествии стольких-то лет) жив и здоров и даже занимается спортом (отлично учится, водит машину, ходит в музыкальную школу, собирается замуж и так далее, в зависимости от пола и возраста). Уверяя себя и других в том, что с их (или своим) ребенком все, в общем-то, в порядке, за исключением досадной мелочи, но это ведь сущие пустяки, - они искали утешения извне, но все равно в глазах жила тревога. Они знали, что абсолютно здоровых детей выписывают из роддома домой, а не в больницу.
С Ирой не разговаривали. Не о чем было беседовать. Здесь говорили о детях и их здоровье, а Иру утешать и поддерживать никто не представлял, как. На нее избегали смотреть, при ней не говорили о своих малышах - боялись взгляда, каким смотрят матери больных детей на ребятишек здоровых. Но Ира ни на кого не смотрела. Ей просто не было дела ни до кого в мире. Ее вселенная вертелась вокруг тусклой и холодной лампочки, днем и ночью горевшей над постелькой ее малыша.
* * *
Сейчас в Раином боксе спали четверо: цыганенок Вася, два мальчика, один из которых с синдромом Дауна, и девочка Юля. Юля была самой взрослой из всех - ей было два месяца, она уже хорошо держала головку и начинала улыбаться. Два месяца назад и подбросили эту малышку к дверям больницы. Она была завернута в тонкое одеяльце и беспрерывно плакала. При осмотре оказалось, что девочка совершенно здорова. Только никому не нужна. Красивый и подвижный ребенок, Юля скоро стала любимицей всего персонала. Имя ей тоже дали в больнице. Пока жаловаться ей ни на что не приходилось. Ею любовались, ее ласкали, окруженная вниманием и заботой, она еще не видела той неизвестности, что ждала ее впереди. Беззаботного детства ей было отпущено очень мало. Рая, правда, надеялась, что такую здоровенькую и умненькую малышку при первой же возможности удочерят.
Дауненку в этом смысле надеяться было не на что. Большеголовый и раскосый, он не оставлял в этом никаких сомнений. Рая даже не знала, как его зовут, да и все звали его просто дауненком, хотя по документам он как-то там проходил под нормальным именем.
Цыганенок Вася, собственно, брошенным не считался. Просто его мама, юная цыганка Зара, едва родив чадо и оправившись, умчалась вперед за цыганской звездой кочевой. Звезду звали Николаем, был он, само собой, цыганом и отцом ребенка. Догоняя табор, молодая мамаша поручила сына добрым докторам, здраво рассудив, что в жестокие январские морозы путешествовать с младенцем будет трудно. Путешествие родителей, правда, затянулось почти до весны, но Васю все равно должны были забрать - цыгане своих отпрысков не бросают. Вася был кудряв, смугл, громогласен и прожорлив, унаследовав, как видно, все достоинства своего кочевого племени. За раз съедал больше положенных новорожденным сорока грамм, орал, требуя еще, а если не давали, сосал палец.
Еще оставался тихий мальчик Саша, бледненький и болезненный. Он даже плакал потихоньку - может, оттого что не было сил. Истории его Рая не знала.
Ее ребята успели проголодаться. Юля призывно и весело вскрикивала, дауненок гудел, Вася сосал палец, который уже успел побелеть. Саша не подавал признаков жизни, и когда Рая подошла с бутылочкой к его кроватке, без интереса посмотрел на нее. Рая улыбнулась ему. Последнее время ее внимание со всеобщей любимицы Юли переключилось на Сашу - она жалела мальчика, которого, скорее всего, тоже никто не возьмет.
Она как раз кормила Сашу, когда почувствовала спиной чье-то присутствие.
- Извините.
На пороге стояла одна из здешних матерей. В соседнем боксе под капельницей и стеклянным колпаком лежал ее сын. Эту молодую женщину Рая запомнила. Она часами сидела возле своего ребенка, выражение лица у нее не менялось - рассеянное и безжизненное. Словно жизнь, уходившая из ее малыша, улетучивалась и из нее тоже. Рая думала, что так оно и было.
- Извините, - повторила женщина. - Про нас, наверное, забыли. Сейчас ведь время кормить, а бутылочки нет. Нам пока еще нужно...
Она говорила с каким-то затаенным вызовом. Рае стало жарко. Как же так - она же помнила, что ставила пузырек со смесью на столик возле мальчика. Наверное, мамочка по привычке отнесла нетронутую еду на молочную кухню и забыла. РаРHHhHСпорить Рая не стала, протянула Юлину бутылочку, все равно сейчас сбегает и принесет девочке еще.
Женщина не уходила.
- Сиротки? - спросила она, кивнув на кроватки, в которых копошились Раины подопечные.
- Нет. Отказники.
- Да что вы говорите! Все?
Рая пожала плечами.
- Надо же - в нормальных семьях рождаются больные дети, а кто-то отказывается от здоровых.
- Они в отделении патологии, значит, не такие уж они здоровые, - возразила Рая.
- По сравнению с моим мальчиком они здоровы!
- Не кричите так. Детей напугаете.
Женщина хотела еще что-то сказать, но передумала. Она резко повернулась и вышла.
Рая ей, конечно, сочувствовала. Ее малыш не выдержал бы лечения, которое ему полагалось, так что вопрос о его жизни и смерти решался однозначно и скорее считался вопросом времени. Рая повидала многих мам - и озлобленных в том числе. О да, она понимала ее. Но своих грудничков давать в обиду не собиралась.
- Незачем здесь кричать. Правда, мой маленький? - обратилась она к Саше. Тот, конечно, не ответил.
В следующее Раино дежурство странная мамочка пришла опять. Бесшумно вошла и села в уголке. Рая молча взглянула на нее, и та сама начала разговор.
- Вон там, - она ткнула пальцем в стену, - уже который день лежит мой ребенок. Я его сильно ждала и заранее любила. Он у меня один, больше никого нет, понимаете? А он родился, чтобы умереть. Это справедливо?
- А разве вообще справедливо, что болеют и умирают дети?
Собеседница усмехнулась.
- Можно я закурю? - спросила она.
- Послушайте - вас, кажется, зовут Ира? Так вот, Ира, вы прекрасно знаете, что в отделении запрещено курить. И не надо обвинять в своем несчастье весь мир. Тем более других детей.
Ира открыла было рот, но тут голодным басом закричал Вася и она замолчала. Глаза у нее опухли от бессонницы. Наверное, она вообще почти не спит, - подумала Рая.
- Можно, я посижу здесь? - тихо спросила Ира. - Там от меня все равно никакого толку.
- Пожалуйста.
- Вы не обращайте на меня внимания. Я посмотрю.
- Что, простите? - переспросила Рая, не расслышав.
- Посмотрю, говорю. Как вы пеленаете, купаете, кормите. Может, все-таки пригодится.
Рая уже готова была сказать - конечно, пригодится обязательно, даже не сомневайтесь. Но мысленно оборвала себя. Врать не хотелось.
- Что, не верите? Не верите, что мой ребенок выживет?
Рая внимательно посмотрела на нее. Она сходит с ума, подумала она про Иру, и, как все сумасшедшие, почти читает мысли.
- Ира, - медленно заговорила Рая. - Разве что чудо...
Он не договорила и зажмурилась. "Что я говорю? Разве это можно говорить?"
- Ну что ж, спасибо, - вздохнула Ира. - Правда спасибо.
- Да за что же?
- За то, что не врете, как все вокруг. И не отворачиваетесь, когда говорите. От меня же все шарахаются, будто не у сына моего лейкоз, а у меня - чума.
* * *
Ночью Ира горячо молилась.
Ей вдруг вспомнились утки, стайка уток, всегда прилетавших на их городскую речушку. В один год неподалеку от берега построили автомастерскую, которая стала сливать в воду какую-то дрянь, отчего все вокруг было покрыто чем-то липким и черным. Прилетевшие утки застали речку неузнаваемой. Они шли пешком по берегу, молча, ступали лапками, перепачканными в мазуте, и такое было в этом шествии - это и покорностью не назовешь, такое безоговорочное приятие своей судьбы, какова бы она ни была. И это казалось красноречивее всякого упрека.
А дети-то, - думала Ира, - новорожденные дети тоже страдают, если уж им приходится страдать с первых дней жизни, и принимают как должное свои страдания, хоть и плачут от боли. Они просто не знают, что бывает по-другому. Это потом они научатся мечтать о лучшей жизни. Впрочем, тогда они будут страдать еще сильнее. Что же это за мир такой, в котором вся боль достается самым невинным и самым беззащитным - детям и животным?
Может, этот мир и мудро устроен, но страдающие дети в нем точно ни к чему. Это уже не молитва была, Ира понимала. Только вот смириться с этим и утешиться тем, что кому-то, дескать, виднее, казалось ей еще хуже.
* * *
Где-то за бумажной стеной плакал Саша, совсем близко. Рая заметалась, ища выход. Ни окон ни дверей в этом проклятом доме не было. Идти напролом бесполезно - Рая знала. Однажды она пробовала, ломала стены. Они легко поддавались, но впереди была еще одна стена, еще и еще...
Утро Рая любила. Дети еще спали, полусонные мамаши разбредались по комнатам, возвращаясь с первого раннего кормления. Рая не спеша стала переодеваться, машинально отметив, что в прошлый раз свирепствовал ветер и детишки беспокоились и кричали. Сегодня повисла тишина.
- Юлю удочерили, ты знаешь? - встретила Раю напарница.
- Так быстро? - удивилась Рая.
Напарница рассказала, что Юлю забрали в хорошую семью, что у нее теперь мама, папа и старший брат и что назвали ее теперь по-другому.
- А чем Юля не понравилось?
- Хозяин - барин.
- Так хозяева или родители?
- Рай, ты чего? Я же говорю - хорошая семья. Там ее не обидят.
- Хорошо бы. Я это к тому, что ребенка усыновить - это не котеночка завести. Котеночек тоже свой норов имеет. А о человеке и говорить нечего. Сначала им имя не понравилось, потом покажется, что личиком не вышла, потом характер не устроит. А она ведь расти будет, свою жизнь сама лепить. Пытаться, во всяком случае. А если родителям, или хозяевам, не понравится? Что тогда? Откажутся и прогонят?
- Да с чего ты взяла, что у Юльки будет такая судьба?
- Может и не будет. И правда, чего это я? - Рая сама удивилась своей горячности. Так ведь надеялась, что девочка попадет к хорошим людям, теперь это случилось, ну и что за сомнения? Однако возможность совсем не радужной судьбы усыновленного ребенка она осознавала впервые.
В этот же день забрали дауненка, и в этот же день Рая узнала, что скоро приедут за Сашей. Он отправлялся в интернат.
Этот день вообще был какой-то странный. Что-то случилось с бумажным домом. Все оставалось по-прежнему, но вдоль трепещущих стен пролетал какой-то сквозняк, и вообще дом выглядел как перед землетрясением.
Рая в задумчивости стояла перед кроваткой Саши, когда появилась Ира.
- А мальчик мой умер сегодня, - сообщила она.
Ира была бледна. Рот ее медленно растягивался до ушей. Это была безумная улыбка.
- Я не дала ему имени, - сказала Ира, и ее начало трясти.
На секунду Рае стало жутко. Врача, - подумала она было. Но уже в следующее мгновение шагнула к дрожащей Ире и крепко обняла ее.
- Ну что ты, мамочка, что ты, он же в раю теперь, твой сыночек, он теперь ангел, - она говорила много и быстро, тихо и быстро, совсем по-бабьи, она даже не думала, что может так много говорить и так говорить. Просто в этот момент она чувствовала, что молчать нельзя. И вдруг Иру прорвало.
- Я не... успела. Как же он - без имени? Как же он - безымянный? - повторяла она сквозь рыдания.
Раньше такое тоже бывало. За бумажными стенами на разные голоса плакали дети, а Рая не успевала к ним, потому что не видела выхода. Они же умрут от голода, - ужасалась она, и чем громче и надрывнее они кричали, тем безнадежнее были ее попытки найти дорогу.
- Что же мне теперь делать? - спросила Ира, выплакавшись.
- Возьми себе Сашу.
- Ты думаешь, он заменит мне сына?
- Ты не поняла. Не взамен, а просто возьми Сашу. Если ты будешь пытаться заменить им своего малыша, ты возненавидишь этого ребенка. Это не тот. Это другой твой сын.
Сначала Рая не поверила. Бумажного дома не было. Не землетрясение - ураган, - догадалась она. Действительно, остатки бумажного лабиринта еще валялись кое-где серыми лоскутами, но небо очистилось, сияло солнце, а ветер... Ветер был веселым и ужасающе сильным, но Рая уже ничего не боялась. Главное, за стенами больше не будут плакать дети.
* * *
Ира уходила из больницы в начале апреля. Она бережно несла сверток, в глубине которого тихо посапывал бледненький болезненный мальчик. Ничего, маленький, - мысленно обращалась к нему Ира, - ты окрепнешь, вырастешь большим и сильным и будешь похож... Впрочем, какая разница. Ты мой теперь, а мне все равно, на кого ты будешь похож.
Ира еще не успела полюбить этого ребенка. Она и на руки-то взяла его первый раз за все время. Сразу же после смерти сына она занялась документами по усыновлению. Все оказалось непросто, зато ей некогда было горевать. Наверное, я все делаю правильно, - думала она.
На улице ярко светило солнце и мощными потоками сбегали вниз, в землю, последние ручьи. Для Иры весна в этом году осталась за окном, а она ведь была уверена, что это будет самая счастливая в ее жизни весна. Впрочем, апрель только начинался. Ира в последний раз оглянулась на окна больницы. Она хотела, чтобы кто-нибудь помахал им рукой, но окна тоже ослепли от солнца. Ира поправила кружево на конверте, чтобы солнце не разбудило Сашу, вдохнула полной грудью и пошла дальше, уже не оглядываясь.