Любознательность Данилы Игнатьевича воистину не имела границ. И даже его преклонный возраст никоим образом не мог стать существенной причиной хотя бы незначительного ослабления его страстного стремления знать всё и обо всём. При этом все члены его семьи с железной уверенностью могли пояснить гостям или каким-нибудь другим посетителям, по какой-то причине оказавшимся в их семейном кругу, что, если Данила Игнатьевич напевает себе под нос слова "... мои года - моё богатство..." из известного в прошлом шлягера, то к нему лучше не подходить пусть и с архиважным делом, поскольку в это время он с головой погружён в изучение чего-то нового и очень интересного, что в данный момент представляется ему самым важным и жизненно необходимым как лично для него самого, так и для всех жителей планеты. Любая попытка оторвать его от подобного познавательного процесса, в котором он, как правило, чуть ли не растворяется всем своим существом, не помня самого себя, наверняка приведёт к длительному и нудному выяснению отношений, к проявляемому в различных формах возмущению нанесением невосполнимого ущерба общечеловеческому благу, а возможно и к грохоту падающих предметов интерьера или звону бьющейся посуды, что может произойти из-за его энергичных жестикуляций в состоянии крайнего возбуждения.
Понятно, что ныне таких монстров, неутомимо возжигающих священное пламя познания божественных истин, осталось так мало, что их можно пересчитать на пальцах одной руки. Для сохранения же вами хоть какой-то положительной самооценки в случае, если вы вдруг окажетесь в обществе этого человека, весьма полезно иметь немалый запас отваги при осознании данности того, что перед вашими широко открытыми от безмерного удивления глазами находится один из таких монстров познания в лице Данилы Игнатьевича.
Знания, обретённые им в целом по жизни, были настолько обширны, что телевизионный конкурс знатоков неизменно вызывал у него всего лишь саркастический смех. Однако, не стоит утомлять читателя даже наикратчайшим описанием всех тех отраслей знания, которые перед его изощрённым умом открывали все свои двери и форточки. Суть не в этом. Упоминание об этом неординарно одарённом человеке вызвано совершенно другими обстоятельствами, которые в настолько болезненной форме взбудоражили его разум, оставив при этом неизгладимый по своей глубине отрицательный отпечаток в его чувствительной душе, обычно находящейся в оптимистичном состоянии безмерной радости от какого-нибудь нового, актуального своей полезностью людям знания, что он, как одержимый, принялся изучать всё, что так или иначе касалось неприятно поразивших его воображение обстоятельств, откровенно говоря, носивших чрезвычайно негативный характер. Таким образом, нежданно-негаданно Даниле Игнатьевичу пришлось спуститься с ангельски чистых высот концептуального познания эволюционно позитивистских закономерностей жизнепроявления в различных по своим физико-химическим свойствам средах в сумрачные пласты прозаической жизни реальных людей.
Ну а для того, чтобы в последующем у читателя не возникало дополнительных вопросов, надо сказать, что Данила Игнатьевич был известным учёным с мировым именем, совершившим множество выдающихся открытий в нескольких смежных отраслях научного знания, состоя при этом во многих экспертных комиссиях, преподавая ряд дисциплин в целом ряде престижных университетов, консультируя и наставляя молодых исследователей. То есть этот человек и на своём седьмом десятке лет был востребован в обществе на все сто процентов. А чтобы была ясна вся подноготная той метаморфозы, что случилась с ним, как ни странно, впервые в жизни, нужно уточнить, что эти самые негативные обстоятельства касались такой горькой тяготы, как напряжённые взаимоотношения старшего и молодого поколений в семьях, что во втором десятилетии XXI века, таящим в себе невероятный по своей новизне познавательный потенциал, с его точки зрения, представлялось дичайшим оскорблением человеческого разума. Неожиданно открывшиеся ему разрушительные качества этих взаимоотношений, как оказалось, в массовом порядке существующих в обществе, вызвали в буквальном смысле физическое недомогание у этого убеждённого семьянина, большая семья которого жила радостно и счастливо, решая возникающие недоразумении на общих семейных вечорах в благожелательной атмосфере доверительности и конструктивности.
Тем изначальным поводом, что выбил его из привычной колеи повседневности, стала случайно попавшаяся ему на глаза газетная заметка с жизнеописанием последних лет жизни Георгия Вицина - одного из своих любимейших актёров, которого он уважал, помимо всех прочих его талантов, и как высокообразованного, культурно развитого, многознающего человека. Если вкратце, то заметка была примерно следующего содержания.
"Георгий Вицин, обладавший выдающимся актёрским мастерством, на излёте своей творческой карьеры в первые годы после ординарного выхода на пенсию, неожиданно для себя столкнувшись с падением своей актёрской востребованности у режиссёров нового времени, что нанесло серьёзный ущерб его личностной самооценке, вынужден был ходить по различным мосфильмовским студиям и буквально выпрашивать у звукорежиссёров согласие хоть на какую-нибудь озвучку в отснятых ими фильмах. Поначалу ему давали возможность озвучивать тех или иных актеров, а затем и в этом вопросе он был отставлен, вынужденно соглашаясь озвучивать всякие фоновые шумы или, к примеру, жужжание пчелы либо посвист ветра. Ну а далее от озвучки его окончательно отлучили также, как и от игровых ролей в новых фильмах. И тогда наступила грустная пора полного забвения этого популярнейшего в прошлом гранда киноискусства, по причине чего он почти перестал выходить из дома, разве что в магазин за продуктами, попутно подкармливая дворовых голубей. Так и умер, забытый всеми, кроме родных и старинных друзей, упокоившись на Ваганьковском под скромной каменной плитой с указанием всего лишь имени с фамилией и периода жизни без какой-либо эпитафии".
Эта информация пробудила в Даниле Игнатьевиче некое тревожное внутренне беспокойство, которое через некоторое время оформилось в краткий вопрос самому себе: "А не живу ли я в благостном мире иллюзий, когда множество людей пенсионного возраста вынуждены влачить жалкое существование, будучи выкинутые, как отработанный субстрат, на обочину жизни в маргинальное состояние?". И ещё. Почему-то его не по-доброму взволновала цифра 60, которой обозначалось количество социально полезных лет жизни человека, после чего некая неявная система переводила его совсем в другое качество жизни, то есть в состояние стариковского доживания. И, судя по примеру жизни Г. Вицина на пенсии, эта таинственная система обладает самым разнообразным инструментарием геронтоцида, применяемым ею в целях максимально возможного сокращения сроков этого самого доживания пенсионеров. Тут же в памяти всплыло и описание Олдосом Хаксли "нового дивного мира", где жители райского общепланетарного общества по достижении ими 60 лет в обыденном режиме умерщвлялись методами, похожими на те, какими сегодня в некоторых суперцивилизованных странах осуществляется эфтаназия.
Все эти, казалось бы, сторонние и лженаучные мысли, тем не менее, резко возбудили его самость. По богатому опыту своей научной деятельности он, прекрасно сознавая наличие векторной основы своей безмерной любознательности, был уверен, что за короткое время в нём активируется мощнейшая тяга к научному поиску по так взволновавшей его сфере проблемного существования пожилых людей в условиях современной цивилизации. И он не ошибся - всё произошло ровно таким образом, как и предполагал сей учёный муж: в нём вновь проснулся отчаянный флибустьер, для которого самым ценным сокровищем всегда были блистающие изысканным совершенством знания. Его исследовательская натура, для которой честь истинного учёного являла собой ядро человеческого самосознания, дала старт научным изысканиям в той предметной области, о которой, по правде сказать, он никогда ранее не задумывался даже на секунду, искренне полагая, что мир в целом устроен праведно и гармонично.
Погрузившись же в тему исследований, Данила Игнатьевич с необычайным смятением чувств обнаружил, что, как правило, по такому же сценарию, как в случае с Г. Вициным, и у рядовых тружеников происходит усугубление личной невостребованности с первых лет их "заслуженного" отдыха на пенсии. Поэтому-то для большинства из них нет ничего более тоскливого, чем унылая безликость стариковских лет, аритмия которой задаётся мерцающей пульсацией тусклой пенсионной звезды. Эта безликость, рано или поздно устанавливающая своё господство над любым трепетанием жизни фактически каждого персоналия, дожитие которого на пенсии в годовом исчислении определяется строго по законодательно утверждённым нормативам, готова подобно болотной трясине поглотить любого страстотерпца, отрешённого от общественно полезной деятельности узурпировавшим бразды правления страной молодым поколением тех, кого теперь бросово называют россиянами. У человека, подпавшим под мертвящие лучи пенсионной звезды, без всяких оговорок остаются далеко позади яркие, многособытийные годы жизни, когда кровь чуть ли не кипела в жилах, из-за чего бурные паводки чувственных извержений вдребезги разносили всевозможные запреты и ограничения по осознанию величайшей силы молодого куража, а при просыпании по утрам казалось, что он стал какой-то новой, более разносторонней личностью по сравнению с той, каковой пестовал себя ещё во вчерашнем дне.
Размышляя о различных аспектах рассматриваемого вопроса, Данила Игнатьевич как-то неожиданно для себя вспомнил чудесный советский фильм "Зимний вечер в Гаграх" с Евгением Евстигнеевым в главной роли. Фильм жизненный, поднимающий целую гамму этических проблем во взаимоотношениях людей. Однако, перед внутренним взором всезнающего учёного, обладающего профессиональной отточенностью критического восприятия реальности, всплыл один вроде бы незначительный эпизод из этого фильма, очевидно, потому, что представление Данилы Игнатьевича о глубинной сути человеческого образа жизни с первого просмотра этого фильма капитально было задето той взрывной трагедийностью разыгранной в данном эпизоде сценки, которая, как он позже выяснил, никогда особо не обращала на себя пристального внимания широкой публики, хотя этим эпизодом создатели фильма выявили опасную тенденцию вытаптывания дорогими фирменными штиблетами святая святых в душе человека. Тенденция же эта выражается в сущностном предательстве родителей утратившими базовые нравственные устои их детьми. Тем самым дети буквально взрывают своих родителей изнутри, повергая их в критические психо-физиологические состояния, чреватые самыми непредсказуемыми последствиями, вплоть до летального исхода.
Эпизод же фильма состоит в том, что к одиноко живущему отцу, когда-то блистательного чечёточника, заезжает "на минутку" его обожаемая взрослая дочь, с которой он много лет назад в Гаграх "бил степ", выступая перед курортной публикой на эстрадной площадке. И вот теперь его любимая дочь объявляет отцу, что она выходит замуж и, нисколько не смущаясь, настоятельно просит его не приходить на её свадьбу, поскольку роль отца будет исполнять отчим, уважаемый человек, окружение которого даже не подозревает, что она - всего лишь его падчерица, а не родная дочь. Дочь аргументирует свою просьбу к своему родному отцу тем, что отчим, воспитывавший её с детства, имеет большее право называться её отцом, да и к тому же появление на свадьбе двух отцов, биологического и названного, вызовет ненужные пересуды у знакомых и коллег отчима, что без сомнения навредит его имиджу добропорядочного семьянина с возможными неблагоприятными последствиями для его карьеры.
Прирождённое благородство родного отца, конечно же, вынуждает его скрыть от глаз дочери свои истинные чувства в тот момент, когда он якобы без колебаний соглашается удовлетворить её просьбу, да ещё для разрядки возникшего напряжения от выставленной напоказ безнравственности дочери придумав вроде бы правдивую причину своей невозможности из-за гастролей, на которые на самом деле его никто не приглашал, быть на свадьбе, даже если бы она и пригласила его на свадебную церемонию. Всё разыграно как по нотам: отец в состоянии серьёзного шока, который он отчаянно пытается скрыть от дочки, даже найдя в себе силы непринуждённо улыбаться ей, отводя при этом глаза, и дочка, хотя и прекрасно понимающая всю степень нанесённого отцу оскорбления, но несмотря на это чрезвычайно довольная бесконфликтным осуществлением своего аморального замысла, не вызвавшего никаких тягостных выяснений отношений с отцом, после чего тут же выскочила из его квартиры, отказавшись даже от чаепития с донельзя униженным ею родным человеком. Всё отлично - один остался со своим горем, не зная, как с ним справиться, а другая - нисколько не заморачиваясь низостью своего поступка, весело и непринуждённо унеслась готовиться к началу счастья собственной семейной жизни.
Тенденция, отмеченная в этом эпизоде фильма, вышедшего на экраны в далёком 1985 году, казалась в те поры совершенно дикой в соответствии с существовавшей на то время советской моралью общественной жизни и подлежавшей незамедлительному искоренению здоровой частью общества, поскольку в народной среде тогда ещё считалось абсолютно недостойным, и даже - изуверским, прилюдно выказывать презрение к своим родителям. Однако, все те люди того давнего времени, которые яро порицали подобное унижение родителей, оказались слишком наивными мечтателями, поскольку сегодня, по прошествии всего лишь 35 лет, подобное наплевательское отношение к родным и близким, включая родителей и детей, стало постылой обыденностью в современном обществе морально развращённых людей, для которых нравственные основы жизни - пустой звук из какой-то другой, давно и безвозвратно исчезнувшей жизни предков, воспринимаемых сегодня с гораздо большим отторжением, нежели даже пресловутые инопланетяне.
"Чем же на самом деле является нарочитое отрицание человеческим индивидом своих предков, в состав которых, естественно, входят и деды, и родители? - неотвязно раздумывал Данила Игнатьевич. - Очевидно, если смягчить исконно правильные формулировки означенного явления общественных отношений псевдоразумных существ, в коих числятся особи, ещё не постигшие или уже лишившиеся осознания нравственных основ вселенского мироустройства, то это явление можно определить, как предательство сути человеческой жизни, принявшее форму жестокосердия, помноженного на гипертрофированное обывательское ханжество". Данила Игнатьевич хорошо представлял себе, что такое предательство не возникает из ничего, что это не одномоментный эксцесс, а процесс, постепенно формирующийся в человеке непрерывной чередой мелких и даже мельчайших ущемлений совести, о чём этот человече даже не задумывается, не задерживая на всей этой бессовестной последовательности дел и делишек своего драгоценного внимания, поскольку его высокомерное самомнение о себе любимом принципиально не способно снизойти на уровень отстойной мелочности пресловутой этики собственных поступков. По мнению такого индивида, для которого имеет значение исключительно текущая мораль толпы, в подобных поступках, массово практикуемых среди всех его знакомых и липовых друзей, в принципе, нет ничего предосудительного: подумаешь совершил что-то незначительное, немного унизившее достоинство какого-то человека, куда-то не пришёл, кому-то не позвонил, с чем-то кого-то не поздравил, обманул чьи-то надежды на общение, не поблагодарил какого-то человека за доброе дело, надолго без всяких причин вычеркнул кого-то из другарей или знакомых из своей бурной жизни, встал по отношению к кому-то, попавшему в беду, в позицию равнодушия...
Испытать же настоящий мировоззренческий шок Даниле Игнатьевичу пришлось после изучения нескольких монографий по интересующей его теме, когда ему стал понятен характер отношения к родителями со стороны подобных индивидов, составляющих на сегодня согласно регулярно производящимся социологическим опросам подавляюще большую долю населения страны. Эти особи предпочитают плыть по жизни в русле общепринятых подходов, которые всенепременно предусматривают незримое выстраивание непреодолимой стены между ними и родителями, что позволяет совершеннолетним детям жить полноценной жизнью "как у всех", при этом ставя родителей в строго ограниченные рамки, препятствующие их нескончаемому в течении всего дня, а то и ночью "вынесению мозгов" своим отпрыскам. Обретаясь в своё удовольствие за такой стеной, эти отпрыски настолько полно отдаются круговерти чувственных наслаждений, что напрочь забывают обо всём, что выпадает из круга их сиюминутных интересов.
Молодь, ведь, как считает: детей (то бишь - их самих) родители рожали и воспитывали по собственному усмотрению, о чём их никто не просил, поэтому и мы (то бишь - дети) по собственному усмотрению определяем своё отношение к родителям, чаще всего склоняясь к полному забвению их существования, ибо противное отягощено серьёзными материальными издержками, которые не позволяют нам, их детям, вести облачный стиль жизни, как это принято в среде нашего обитания. Таким образом львиная часть взрослых детей вычёркивает своих родителей их своих жизней, фактически полностью отрекаясь от них. Живы - да и ладно, пусть общаются со своими престарелыми друзьями-товарищами, пусть живут своими интересами, пусть сами о себе заботятся, пусть своими глупыми, отдающими нафталином, советами не мешают жить нам, молодым, пусть сами оздоравливаются собственными методами, пусть отдыхают и путешествуют по своему плану, пусть сами себя материально обеспечивают, пусть...
Короче - ни дети, ни родители ничего не должны друг дружке по жизни. Ежели же данный вопрос оценивать с точки зрения ныне популярного гендерного мировосприятия, то надлежит признать, что биологические родители - это практически чужие люди для детей, которые родили их, дали им путёвку в жизнь - на том и спасибо, и до свидания, дальше детишки как-нибудь и сами проживут без родителей, всего лишь выполнивших ради собственного удовольствия некую физиологическую процедуру зачатия и рождения детей. Вот таковы современные нравы множества молодых особей, зашкаливающая безнравственность которых трансформирует их в существа только лишь внешне похожих на людей.
Даже обладая завидным мужеством учёного, только благодаря которому многие научные разработки, осуществлявшиеся в прежние годы под его непосредственным руководством, удалось довести до логического завершения, Данила Игнатьевич, систематизировав разрозненные сведения по исследуемой им социологической тематике в аспекте личностно-семейных отношений, поступившие в его распоряжение после отправленных им официальных запросов в соответствующие государственные и научные инстанции, находился в крайне удручённом состоянии сознания. Ранее в подобное состояние он впадал только единожды, когда, будучи совершенно неопытным молодым исследователем, приступил к своей первой серьёзной научно-изыскательской работе. Тогда ему удалось преодолеть своё внутреннее кризисное состояние перед открывшейся перед ним хаотической беспредельностью темы его работы за счёт фантастической уверенности в способности собственной познавательной одержимости молодого учёного обороть эту беспредельность хаоса, втиснув её в научно обоснованные граничные условия эксперимента. Но в ту пору его научные амбиции шли рука об руку, как он рассчитывал, с внушительным временным заделом его физической жизни, то есть ему были ясны блестящие перспективы своей научной деятельности, как минимум, с полувековым временным ресурсом для творческой активности в компетенции учёного. Но вот нынешнее состояние, в которое его ввергли беспристрастные научные изыскания по стариковскому вопросу, кардинально отличается от того, что случился с ним на заре научной юности.
Прежде всего, в данном случае категория "возрастное дожитие" со всей её беспросветностью не обладает признаками объективной научной фактологии, поскольку напрямую включает в себя и лично Данилу Игнатьевича как субъекта исследования. И вырабатывать какие-то научные гипотезы по грамотному разрешению объективно существующего социального конфликта на семейном уровне ему приходится с учётом своей собственной способности по воплощению этих гипотез в социуме. Налицо оказывается неразрешимое противоречие, когда он, как неотделимая часть системы, пытается объективно исследовать саму эту систему, что принципиально невозможно, пока он не перестанет быть её частью. Но это может случиться только в одном варианте - при его смерти. Уходить из жизни он не собирается, хотя бы потому, что тогда некому будет продолжать исследования, а поэтому, в итоге, принял единственное разумное решение - прекратить строгое научное исследование, что незамедлительно им и было осуществлено без откладывания сего действия на потом.
После свёртывания научной работы по данной тематике перед ним встал закономерный вопрос о его дальнейших действиях. Вернуться к прежней жизни "учёного не от мира сего" ему уже было заказано, поскольку его великолепная память не способна была на изничтожение всего комплекса знаний, уже полученных им по данному направлению жизни. Не было у него никакого оптимизма и по поводу перспективы заняться другими научными изысканиями по иным темам, ибо нависающая над стариками, в том числе и над ним, угроза геронтоцида уже не позволит ему полностью сконцентрироваться на какой-то новой проблемной области исследований... Смысловой тупик... Так он и сидел подолгу в любимом кресле, пустым взором озирая округу, чем до ужаса напугал своих домашних, за много лет привыкших видеть его в совершенно другом образе. Да он и сам ощущал, что становится совершенно отвратен своему окружению, находясь под гнётом полнейшей неопределённости по отношению к своей дальнейшей жизни, короче, был противен даже самому себе.
Как-то, войдя в комнату, где семейные собрались у телевизора, по программе которого демонстрировался фильм о последних днях жизни Л. Н. Толстого, Данила Игнатьевич оцепенело застыл, будучи всецело поглощённым сюжетом фильма. С экрана телевизора актёр в образе Толстого донёс до него простой и незатейливый вариант способа выхода из той патовой ситуации, в которой он оказался супротив своей воли. Данила Игнатьевич внезапно понял, что конкретно ему надо теперь делать, чтобы вновь оседлать гребень жизни. Круто развернувшись на месте, он в сей же час решительно направился в свой кабинет, где, аккуратно сложив в углу комнаты все материалы, которыми занимал свой ум уже довольно приличное время, разыскал в секретере многочисленные адресные книги, куда много лет подряд записывал контактные данные своих знакомых и коллег. На тот момент в его голове доминировала всего одна мысль о настоятельной необходимости связаться с вышедшими на пенсию адресатами сохранившихся записей, чтобы в непринуждённых беседах постигать их вариации по дожитию, при этом предлагая им консультативную помощь на основании всего того колоссального массива знаний, который он успел пропустить в себя, пытаясь совершить невозможное - найти общее решение для ставшего маргинальным всего старшего поколения нашей страны.
Известная народная поговорка "Не откладывай на завтра то, что можно сделать сегодня" ещё с юности стала одним из главных принципов жизни Данилы Игнатьевича. Поэтому, после приведения в порядок письменного стола, он открыл самую растрёпанную адресную книжку и начал вызванивать по записям в ней своих старых знакомых. Естественно, тут же возникли определённые затруднения, связанные с изменением адресов знакомых, с тем, что некоторые из них уже почили с миром, а другие в связи с плохим состоянием здоровья уже адекватно не реагировали на реалии. Но, привыкшему к научной методичности в осуществлении собственных замыслов Даниле Игнатьевичу всё же удалось выискать тех, кто с радостью откликнулся на его звонки. Как и предполагалось, почти все старые знакомые, находящиеся, как и он сам, в преклонном возрасте и при этом сохранившие ясность ума и цепкость памяти, мало интересовались его личной жизнью, почти сразу же начиная посвящать его в свои житейские проблемы.
Как бы ни странно это выглядело для него самого, он с удовольствием выслушивал их долгие сетования на неустроенность как личной, так и семейной жизни. После молчаливого выслушивания первоначальных тирад знакомцев, изливавших на него водопады печалей и тревог, Данила Игнатьевич ненавязчиво начинал сообщать им полезную для них информацию в части социальной помощи, юридических прав и обязанностей домочадцев, поддержания здоровья, психологической проблематики и т.д. Что-то воспринималось ими, что-то - нет: всё шло, как и должно было идти, поскольку естественная реакция людей была предусмотрена его методологией общения. Вскоре у него уже составился список знакомых и друзей, которым было жизненно необходимо общение с ним, в результате которого они получали от него внушительную интеллектуальную поддержку, что, по признанию их домочадцев, способствовало повышению их тонуса жизни - они переставали "доживать", вновь возвращаясь к полноценной жизни.
Надо сказать, что домашние и самого Данилы Игнатьевича вздохнули с большим облегчением, поскольку он тоже ожил, стал похож на себя прежнего, и главное - у него вновь заблестели глаза, в которых угадывалось масштабное полыхание мыслей. При всём при том, он, конечно же, не мог не оставаться учёным. И поэтому вполне предсказуемо после множественных погружений в истории непростых жизней своих визави его суть учёного "возмутилась" тем, что так бездарно пропадает бесценный фактологический материал об уникальных судьбах людей, обречённых на доживание, при наличии целого ряда общих закономерностей для всех доживальщиков. И уже через некоторое непродолжительное время он с молодым задором и увлечённостью начал документировать наиболее существенные для его будущей монографии жизненные перипетии своих приятелей, коллег и знакомых при строгом соблюдении их безымянности. Чем ещё были ценны все эти контакты, в которых Данила Игнатьевич выступал как бы самостийным психоаналитиком, так это поразительной глубиной умозаключений некоторых доживальщиков, что было выстрадано ими и вызывало эмпатию самого высокого уровня. Поэтому, чтобы отдать должное уму, душевности, великому чувству любви к своим близким (даже к тем, которые совершают гадливые непотребности), выдержке и таланту представителей старшего поколения нашей страны, вопреки всему сохраняющих веру в добро и расцвет культуры народа, имеет смысл предоставить для ознакомления некоторые из записей Данилы Игнатьевича.
Запись 267.
"Психическая катастрофа жизненно активного человека. Более 40 лет он был в гуще общественных событий, нужен был большим и малым общественным группам, лидировал, постоянно выказывал идеи по улучшению общественного бытия, т.е. чувствовал свою значимость, что вызывало восторг от жизни - просто был счастлив своей востребованностью у людей везде, где бы он не находился... И вдруг старость, потеря всех общественных стимулов к активной жизни, ненужность никому, ибо на разных ступенях общества заступили в свои права новые активисты с современными взглядами на жизнь, с совершенно другими методами решения существующих задач нового времени. Это как корабль, на полном ходу налетевший на рифы. Результат понятен - крушение с негарантированным выживанием. Если такой пожилой активист - психологически сильный человек, способный трезво оценить ситуацию в обществе и свою внутреннюю потенцию к новой для себя жизни с имеющимися у него для этого жизненными ресурсами; готовый перекоммутировать свою общественную активность на абсолютно другие стороны жизни; разумно относящийся к изменению принципов восприятия людей последующих поколенческих генераций; конструктивно действующий в целях определения своего нестандартного места в системе современных общественных отношений; стремящийся свои физические возможности организма собрать воедино из того, что у него сохранилось к настоящему времени, чтобы направить их на поставленную им самим новую глобальную задачу на время жизни, оставшееся у него, то он не погибнет под ударом психической катастрофы резкого изменения жизни во вселенских по его мировосприятию масштабах. Такой волевой человек обязательно выживет даже вопреки тому, что привычное ему время частных задач, ограниченных конкретной практикой жизни общества, безвозвратно завершилось.
Ну а большинство, судя по статистике, не справятся с такими психическими цунами. Их участь жалка: существующие социальные методы их поддержки носят характер сиюминутного вспомоществования, что аналогично бросанию спасательного круга тонущему человеку, после спасения которого никто им уже не интересуется, а что с ним будет дальше - дело его самого и никого более. Вся эта отработанная за много десятилетий примитивизированная социальная помощь без включения активности пожилого человека на уровне посильного для него нового общественного положения лишь ускоряет его умирание, то есть обрекает его на полное исчезновение из этого мира, где царствуют люди нового психического и идеологического склада. Естественный закон по вынужденной утилизации остатков своей прошлой деятельности действует для большинства людей, и только единицы их них способны эти остатки превратить в какую-то отвечающую требованиям нового времени возможность своей полноценной жизни".
Запись 598.
"Рубикон пройден. Ранее он был для своих партнёром по жизни. Теперь же этой функции он лишён. Сегодня к нему относятся со снисходительной благожелательностью, основанной на том, что, чем бы старик не тешился - лишь бы не мешал жить молодым, не доставляя им дополнительных проблем по времени и делам. Теперь все домашние мероприятия осуществляются ими по своим личным соображениям, в которых вовсе не учитываются его желания и ожидания, его мечты и надежды, то есть всё, что ныне происходит в семье, не предполагает никакого его участия. Таким образом, его превратили с некими туманными целями в стороннего наблюдателя за текущей жизнью семьи, происходящей исключительно по планам и возможностям молодых, в результате чего он оказался в состоянии, когда ни на что не может повлиять, в его помощи или совете никто не нуждается, но, вместе с тем, всё обставлено так, чтобы ему было понятно, что его домашние просто растягивают время без споров и конфликтов с ним ради того, чтобы он побыстрее убрался на тот свет, источив себя изнутри чувством своей тотальной бесполезности. Его время в какой-то прикидке ими уже сочтено, и они всего лишь ждут его смерти, чтобы оприходовать занимаемое им жизненное пространство. То есть ему предоставили шикарную возможность тихо и неотвратимо, но обязательно ускоренно умирать.
Домашние пристально приглядываются к нему, фиксируют все изменения в его здоровье и психическом состоянии, мол, когда же ты, дед, помрёшь, а то итак уже зажился сверх всякой меры никому не нужный и всем мешающийся. Иногда до его слуха, как будто бы нарочно, доносятся обрывки телефонных разговоров молодых с какими-то приятелями, в которых звучат возгласы об их устойчивом желании навсегда избавиться от утомительных и надоедливых забот о нём, что, конечно же, является откровенным лицемерием, поскольку никакой заботливости о нём с их стороны никогда не наблюдается. В этой ситуации, весьма трудно что-либо посоветовать старику супротив такого настойчивого подталкивания его к могиле, поскольку с каждым днём нетерпение домашних в ожидании сего вожделенного ими события становится всё более прямолинейно демонстрируемым и нарочито беспардонным.
Однако, у него самого нет никаких сомнений, что, если смириться со своей участью, опустив руки, и просто плыть по течению к своему жизненному финалу, ничего не предпринимая для недопущения ускорения роковой развязки, то он очень быстро сыграет в ящик на радость всей окружающей его домашней челяди. Нет, он уверен, что нужно во что бы то ни стало выскочить из расставленных на него силков, ибо последние годы жизни любого человека обязательно должны быть вольными, когда он в полной мере испытывает счастье свободы воли во всех своих делах в каждый из дней, оставшейся ему земной жизни. Помыкающие же свободой воли пожилого человека - это нелюди, которых вскорости ожидает небесная кара за их отступление от человечности, за их пренебрежение священными заветами предков, за уничижение родовой традиции воздаяния старцам и старицам заслуженных ими прижизненных почестей за их благой труд по жизни во славу рода".
Запись 851.
"Ещё одна характерная ситуация. Есть квартира, в которой зарегистрирован престарелый человек с целым пучком различных возрастных заболеваний и для которого эта квартира - последнее пристанище с крышей над головой, поскольку другого варианта жилья, где можно было бы хотя бы перебиться на несколько дней, не говоря уже о том, чтобы пожить там какое-то длительное время, у него нет и в помине. По ряду серьёзных причин собственниками квартиры стали представители молодого поколения семьи, то есть молодая семья его любимой дочери. И хотя он не является знатоком жилищного законодательства, но всё же смог разобраться в том, что его перспективы на существование в этой квартире, где когда-то сам был хозяином, теперь носят крайне ограниченный характер ввиду того, что собственники квартиры в любой момент могут прекратить его право проживания в ней. В связи с этим ему уже не единожды достаточно откровенно намекали, чтобы он жил здесь тихо, не выступал по несогласию с ныне установленными порядками и не мешал цветуще-весёлой жизни молодых да рьяных.
И вот однажды, когда старичок привычно тихо, как мышка-норушка, обретался в своём уголке квартиры, где он довольно напряжённо трудился над сочинением очередной своей книги, ибо принадлежал, кстати говоря, к писательскому сословию, его неожиданно громко и требовательно позвали на кухню, которая была приспособлена по функциям к гостиной. Зайдя на кухню, где молодые, с царственно торжественным видом восседая за обеденным столом, ничтоже сумняшеся, легко и спокойно, без какой-либо тени сомнения в правоте своих действий объявили ему, что завтра начинается ремонт жизненно важных мест обитания в квартире - ванны и туалета, с заменой труб и сантехники. Заявление это начиналось с произнесения ими своей коронной фразы "Думай, что хочешь, но...", которой его уже не раз "оглоушивали", когда неожиданно объявляли ему о каких-то изменениях правил нахождения в квартире. Услышав эти слова, старичок тут же внутренне обмяк, поскольку мгновенно ощутил, как чрево предназначенной для него вечной шестиаршинной обители стало быстро приближаться к нему.
На следующий день, молодые разъехались по разным местам комфортного пережидания неудобств и вредности для здоровья ремонтных работ, которые грозили растянуться на целых два месяца. Ошарашенный и морально подавленный старичок-писатель молча наблюдал за их эвакуацией, после чего обречённо воспринял и факт прибытия в квартиру рабочих, заполонивших всю прихожую стройматериалами и инструментами. Ну а затем он с ужасом ощутил своё полное ничтожество под шум и грохот начавшихся работ по сносу всего, что в сантехнических местах находилось до сего времени. Не стоит даже описывать всю унизительную фатальность его положения, когда он задыхался в строительной пыли, когда у него скакало на запредельный уровень давление, когда голова раскалывалась от трескотни перфораторов и иже с ними, когда не было воды, чтобы остановить начавшиеся кровотечения, когда ему приходилось, подобно ночному татю, пробираться в темные места парка, чтобы справить там естественные потребности и т.д., и т.п.
Как, какими словами передать его подавленное бомжеватое состояние, когда через две недели этих гнетущих испытаний, он, почувствовав резкое ухудшение состояния здоровья, вынужден был таскаться по чужим людям, которые когда-то знались с ним и которые из сострадания к еле стоящему на ногах старичку пускали его на пару-тройку дней пожить у них?!. Молодые же в это время, контролируя ремонтные работы издали по телефону, преспокойно отдыхали на даче, доступ на которую для старичка был заблокирован бывшими родственниками.
В связи со всей этой низостной непотребщиной возникают серьёзные вопросы: "А молодые члены его семьи люди или уже нелюди, если ни на понюшку табака не позаботились заранее о престарелом родителе и свекре? Не поспособствовали его обустройству на проживание где-нибудь на время ремонта? Да, и просто не предупредили заранее о ремонте, дабы он хотя бы своими силами мог бы найти себе временное пристанище?" Даже если и не отвечать на эти вопросы утвердительно, то при принятии во внимание глупое самомнение молодых, уверенных в своём всезнайстве; уничтоженную у них системой образования способность продумывать подобные ситуации с учётом уважения к старшим при понимании их усугубляющегося бессилия противостоять физическим неурядицам; препарированную совесть и искоренённую нравственность в любом случае можно сказать, что с человечностью у них очень большие проблемы, ибо при продолжении такого образа жизни они в скором времени лишатся даже жалкого подобия своих человеколюбивых чувств.
Но особо прозорливые могут задать и другой вопрос: "А может зря молодым даётся такая фора, оправдывающая их поведение из-за низкого интеллекта? Может, всё наоборот: они слишком умны, чтобы, прикрываясь своей неразвитостью в отношении человеческой взаимопомощи, вынашивать, на самом деле, план хорошо обставленного процесса изживания старика со света для освобождения жилплощади?" В таком случае, если здесь имеет место злой умысел, дорогие и любимые стариком детки - это какие-то нечеловеческие биороботы в полной своей завершённости.
Ну а как же всё это расценил сам мудрый, многоопытный и интеллектуально развитый старый писатель? После долгих, непростых и тяжёлых раздумий, во время которых он мучительно подыскивал аргументы, согласно которым нельзя было бы прийти к однозначному утверждению о перерождении своей семейной молоди в нелюдей, он остановился, в конце концов, на таком мнении: "Скорее всего, здесь у молодых проявилось легкомысленное равнодушие, мол, на наше здоровье все эти "прелести" ремонта никак не повлияют, а как со стариком?.. да, будь, что будет: выживет - хорошо, а если заболеет и помрёт - ну, что ж, все мы в этом мире смертны"".
Запись 1213.
"Он с детства каким-то непостижимым образом через свои ежедневные ощущения при тех или иных взаимодействиях как с близкими и хорошо знакомыми, так и с чужими, а часто - и вообще со случайно встретившимися людьми знал о своей ненужности никому, кроме мамы, в целом по всей предстоящей ему жизни. И, тем не менее, вплоть до наступления старости он пытался, часто совсем недостойным образом, навязаться кому-нибудь в компаньоны, лишь бы только ощущать свою, пусть даже и мимолётную, нужность и полезность для кого бы то ни было. Но все его попытки заканчивались плохо: в короткое или несколько продолжительное время им пользовались по полной программе, эксплуатируя его способности и умения, а затем отбрасывали, часто откровенно грубо и оскорбительно, как изношенные башмаки, после чего быстро забывали о его существовании, в последующем при случайных встречах с трудом узнавая его.
После смерти мамы он до конца своей непутёвой жизни так и не встретил хотя бы одного человека, которому он был бы нужен на достойном уровне как воздух, как море, как солнце, да и просто, как верный друг, готовый всем пожертвовать ради этого человека. Теперь же он находится в жалком предсмертном состоянии в доме престарелых, где с ним никто не общается и никто его не посещает".
Перечитывая свои заметки и записи, Данила Игнатьевич частенько ощущал те или иные отклонения в своём самочувствии. Здравомыслящий человек с непредвзятым мнением охарактеризовал бы выбор его направления деятельности как духовное подвижничество, ибо только человеку высокого духа, каковым и является Данила Игнатьевич, по силам вместить в себя всю скорбь многих миллионов доживальщиков на пенсии. Силой своего духа он духотворит преображение этих скорбных излияний израненных душ, напитывая эти души благостной радостью надежды на справедливость и традиционное почитание старших. Интересно отметить, что весть о нём со временем распространилась по городам и весям. Через год с небольшим его телефон уже просто захлёбывался от входящих звонков. Пришлось ему переходить на компьютерный формат общения с нуждающимися в его словах.
На написание же монографии у него чисто физически не хватало времени. Вместо неё он публиковал статьи в научных журналах. Кроме того, писал рецензии на исследовательские работы по данной теме, выступал на симпозиумах, конференциях, семинарах, принимал участие в работе комитетов и комиссий Федерального собрания, а также Правительства РФ, представлял официальные экспертные заключения. То есть Данила Игнатьевич не откладывал в долгий ящик собираемые им материалы о печальной участи доживальщиков - сообразуясь с ними, он действовал самым активным образом на всех уровнях общественного сознания.
И тем не менее, многим его знакомым вовсе было непонятно, ради чего же он живёт в таком духовно-интеллектуальном напряжении, хотя мог бы предаваться заслуженному отдыху, занимаясь садом или огородом. С любой трибуны он мог бы открыто ответить на такой вопрос, но он предпочитал объясняться по этому поводу исключительно в приватном порядке, часто поражая собеседников своим ответом: "Ради умиротворения каждого конкретного пожилого человека, чтобы его душе при её неупокоенности не пришлось бы претерпевать опасные мытарства при переходе в мир иной, то есть ради того, что сегодня многими примитивно развитыми личностями не только осмеивается как реликтовый пережиток прошлого, но и подвергается целенаправленному изничтожению, дабы люди вообще забыли о таких понятиях как счастье и радость жизни".
В этой связи всем порицателям действий Данилы Игнатьевича следует чётко зарубить себе на носу, что испокон веков все учения духа, все религии, все основные философские концепции, все старинные традиции человеческого общежития наставляли и продолжают наставлять людей на всемерную заботу и почитание родителей наравне с древними святыми праотцами. Уничижительное же отношение к родителям - это первейший признак разложения гнилой натуры человекообразной особи, которой нет места в обществе праведных сыновей и дочерей своих родителей. Именно поэтому таких уродов, которых в народе прозывали изгоями и извергами, повсеместно изгоняли из здорового нравами общества людей. Потому и жива до сей поры человеческая раса и будет жива во веки веков, а изгоям-извергам, мимикрирующим под праведников с помощью современного психического макияжа, нет места для жизни среди людей бессмертной души.