Уставший весенний вечер; жара постепенно сползает за горизонт. Воздух пахнет нагретой пылью. Задний двор школы - пятачок между спортивной площадкой и мусорными баками. Около цветастой гимнастической конструкции возятся двое подростков. У одного круглые очки на резинке и обгрызенные ногти, у второго - засаленные волосы, чёлка всё время падает на глаза. Этот второй выше очкарика на целую голову.
Очкарик держит кота: одной рукой уцепил за шкирку, второй пытается поймать лапы. Кот хрипит, звук похож на человеческий голос: "Ы-ы-ых! Ха-а! Ы-ы..." Сучит лапами, старается вырваться. В глазах затравленная ярость.
Высокий подросток разматывает проволоку, прикидывает, как лучше привязать жертву.
- Выпустим ему кишки. - Проволочная петля цепляет лапу, кот умудряется её выдернуть. - Развесим гирлянды по всей лестнице.
Очкарик сопит от напряжения, суетится, потом вскрикивает - коготь оставил на предплечье глубокую царапину.
- С-сука! Нет, он так быстро сдохнет. Я хочу, чтобы он орал всю ночь, и даже завтра. Представляешь рожу директрисы? - Оба глумливо смеются.
"Хихикайте уроды, хихикайте".
Задние лапы прикрутили к нижней перекладине, передние - к верхней. Изо рта кота побежала слюна, звук стал грубее: "Ыух - ыух".
Высокий вынул нож-бабочку, играючи её крутанул: - Лучше сдерём с него шкуру. Так он точно не сдохнет.
"Валяйте засранцы. Пробуйте. Сдохнуть я точно не сдохну". Смотреть на них одно удовольствие: резвятся юные создания, познают мир. Ещё точнее - внутренний мир. Мой внутренний мир надеются узреть. Для правдоподобия добавляю ярости в глазах, зрачки сужаются в щёлочки.
Очкарик вынимает из рюкзака что-то белое в синий цветочек.
- Что это?
- Трусы Жанки Ахметовой.
- Гонишь!
- Зуб даю! Сеструхе заплатил пятихатку, она в раздевалке на физре стырила.
Высокий уважительно хмыкнул: "Бро - ты матёрый!"
- Чё хочешь сделать?
- Измажу в кровяни, потом подброшу на химии.
- Крутяк! Сам придумал?
- А то! Представляешь, как Жанка заверещит? И тича тоже!
Очкарик размахивает пухлыми пальцами, демонстрирует девичий испуг и удивление. Артист.
Пока он гримасничает, я высвобождаю переднюю лапу. Нарочно держу её у петли, будто ничего не произошло.
- А давай ему снимем скальп? Типа он индеец.
Высокий подносит лезвие, оно дрожит, ходит ходуном. Ладошки вспотели, он перекидывает нож из руки в руку, предлагает очкарику: "Может ты?" Напарник кривится в ответ - слабак! - берёт нож. Коротко взмахнув, ударяет меня в шею. Уворачиваюсь, лезвие рвёт ухо.
"Кровь за кровь!"
Коротко бью веером когтей. Удача - очкарик перегибается, стонет. Стекло спасло глаз, однако досталось ему неслабо. Он воет, в ярости кидается опять.
Пора. Мальчики почти созрели. Выдёргиваю лапы из петель, прыгаю на перекладину выше, оттуда - затяжным - на землю, пулей в щель между баками и резко вбок. Главное не слишком спешить иначе они потеряют меня из виду.
- Держи его! Держи!
Патлатый хватает палку, очкарик перехватывает нож. Он просто крут! Не хуже Риддика!
Вечерняя улица пуста. С тополей сыплется пух, из открытого окна говорит телевизор. Городок разморило. Воскресенье.
Из подворотни кажет нос столетняя старуха, видит меня и мелко крестится, торопится спрятаться - клюка семенит по мостовой. "Верно, бабуся! Верно, милая. Опыт тебя не подводит! И поплюй через плечо - лишним не будет".
Нарочно бегу зигзагом. Так получается медленнее - мальчиши в азарте, глазки горят, - и каждый уже по десятку раз пересёк мою чёрную черту. Ах, как это замечательно!
Впереди кованый забор, красивые виньетки, на концах прутьев острые пики. То, что надо.
Шныряю между прутьев, и останавливаюсь шагах в пяти, припадаю к земле. Самое время зашипеть, но голоса нет. Очкарик слишком сильно давил мне горло: "Ы-ух! Хр!" На клыках появляется кровь.
- Ах ты ...дь! - высокий швыряет палку, та пролетает, не задев. Оба гнусно матерятся - мелодия для души.
Сажусь и начинаю умываться. Поглядываю пренебрежительно.
Очкарик лезет через забор. На вершине теряет равновесие, неловко перебирает руками и срывается. Но не падает: пика пробила ему бедро - очкарик повис, как курица над грилем. Верещит, стонет, ругается и клянёт меня одновременно.
Переворачиваюсь, раскидываю лапы, начинаю вылизывать ТАМ. Напоказ, чтоб всем было видно. "Вы сами виноваты, ребятишки. Не стоило связываться с чёрным котом".
Высокий мечется вокруг своего товарища, не знает, что делать: бежать за помощью? Пытаться помочь самому? Но как? Чем? Что можно сделать?
Оглядываюсь по сторонам, так хочется с кем-нибудь разделить успех, и - о чудо! - на подоконнике бельэтажа - она! Она! Сегодня бесспорно удачный день.
Мгновенно забываю обо всём, есть только я и она: божественный мех, ухоженные лапки, глазки цвета Средиземного моря у корсиканского побережья (не удивляйтесь, я там бывал), а язычок... всё бы отдал, чтоб облизать этот язычок. Этот малиновый леденец.
Она смотрит на меня с любопытством. Делаю шаг назад, раскланиваюсь. Из порванного уха капает кровь, но это чепуха - шрамы украшают.
- Мур-мур. А что вы делаете сегодня вечером? - Она чуть приподнимается на бархатной подушке, взгляд теплеет на один градус. Воодушевлённый этим, продолжаю: - Мы бы могли прогуляться. Да-м-м. Я покажу вам самое сердце этого города. Его угольную начинку. Все объедки всех свалок будут у ваших ног. Мур-мур.
Очкарик барахтается, высокий бегает вокруг. Это походит на представление клоунов: Бим и Бом поднимут ваше настроение.
- Мур-мур, мы опять встретились! Это судьба! Мы просто предназначены друг для друга! Вы спуститесь ко мне, милая? - я впихиваю во взгляд всю наличную преданность и подобострастие. - Или мне подняться к вам? Спуститься или подняться - вот в чём вопрос! Мур-мур! Эта водосточная труба великолепно подойдёт для свидания. Мур-мур! Люди встречаются на мостах, а кошки на трубах. Каждому своё - так говорил мой дед, когда его сжигали в девятый раз.
Моя богиня бросает скучающий взгляд и широко зевает. У неё безупречные зубки - труд и пот дантиста.
- Я знал, что вы ответите отказом, - продолжаю свой монолог, - так было всегда. Я только прошу, ответьте на один вопрос. Эта загадка тревожит меня вторую сотню лет. Почему вы не спрыгнули на мостовую? Почему не пересекли дорогу? Ведь одного вашего белого следа хватило бы, чтоб спасти этих мерзавцев? Почему вы не сделали этой малости? - Она опускает голову на подушку и смотрит в небо. Солнце покраснело и скатилось к закату. - А пробеги вы перед ними дважды, и, быть может, им даже повезло бы!
Она меня не понимает. Даю ещё одну подсказку: - Наказание слишком жестоко для такого проступка. Они ведь дети. Всего лишь несмышлёные дети. Мы тоже такими были.
Белая кошечка поворачивается спиной, ещё миг и она исчезнет в проёме окна. Кричу изо всех сил, как всякий раз во время наших встреч:
- Потому, что у тебя слишком белая шубка! Ты не хочешь её замарать! Твоя лежанка слишком мягка! А коготочки слишком ухожены! Как же можно их запачкать? - Перехожу на визг. Когда-нибудь я достучусь до её атласных небес. - Ты НИКОГДА не утруждаешь себя! Ты! Белая! Ухоженная! ...!
Последний эпитет заставляет её вздрогнуть. Я долго его изобретал, и, очевидно, достиг успеха.
Приносящая удачу смотрит на меня холодно - уродливый чёрный кот ей не интересен. Она выгибает спину и прыгает в комнату - слышу, как лапки касаются ковра. Аудиенция завершена. Финита!
Ладно, чего уж там... мы не гордые, подождём ещё сотню лет.
Возвращаюсь к своему развлечению. Проскальзываю между прутьями, несколько раз обхожу вокруг долговязого - он силится подставить спину и столкнуть приятеля. Умно. Почти получается. Долговязый замечает меня, глаза его округляются, в них плещется ужас. Жгучий неподдельный ужас.
"Пр-равильно, - чешу бок о его ногу, он не сопротивляется, - пр-равильно, боишься!"
Из-за поворота вылетает грузовик. У него что-то не в порядке с тормозами, я это точно знаю.