"Что, ежели решиться? Прямо теперь, ещё не оскандалившись и без малейших объяснений..." - Николай Андреевич Чаплицкий перегнулся через перила, замер на мгновение и продолжил тянуться дальше, по ту пору, покуда не разглядел в глянцевой черноте Фонтанки отражение своего цилиндра... или так ему показалось?
"Нет, не годится".
Обаче не угроза боли, коя настигает всякого утопленника в первые секунды, отворотила самоубийцу, но плебейская примитивность методы. Кроме того, не хотелось формировать окружающим хлопоты.
"Брюки надуются пузырями, крылатку закинет поверх головы, туловище раздует, как флакон и станет вертеть... насколько пошло всё... и ново, и не ново. Жизнь пролетела, словно на ветру, случайно брошенное слово".
Вообразилось, как по воде плывут калоши (возникла уверенность, что их обязательно стянет течением и понесёт), как на мостовую баграми вытянут труп с опухшей физиономией, точно Чаплицкий беспробудно пил последние две недели, и погиб от пьянства, а не по собственной решительной воле.
- Примитесь, барин!
Чаплицкий выпрямился, инстинктивно отпрянул в сторону, пропуская окликнувшего его человека и лишь после этого уразумел, что на пустом мосту столпотворения нет и "приниматься в сторону" отсутствует малейший смысл.
...Было шесть утра, карточная игра только-только окончилась и господа сели перекусить. Ныне играли в доме конногвардейца Наумова. К закускам подали шампанское, и разговор побежал бойко, точно среди молодых мужчин появилась юная, очаровательная мадемуазель. Николай Андреевич сел ужинать вместе со всеми, однако в первые же минуты выскользнул из-за стола, воспользовавшись всеобщей экзальтацией. Чаплицкий сегодня проиграл. Вчера он тоже проиграл... и позавчера...
- А вам не кажется, любезный, - холодно проговорил Чаплицкий, ухватывая хамоватого мужика за ворот, и намереваясь возвернуть выскочку на место, - что вы много себе позволяете?
Внешность мужика была типической и запоминающейся одновременно: полушубок из овчины, высокие грязные сапоги, засаленная шапка и... глаза - глаза отпечатались в памяти Чаплицкого сильнее всего. Один глаз был крив и смотрел куда-то в поднебесную область. Второй беспрестанно шил по сторонам, так что сойтись с ним прямым взглядом не представлялось возможности.
- Утопиться хотел, да? - заговорил мужик. - Да? Да? Только глупость это. Глупость, глупость, я те говорю.
Он стрекотал слова быстро и дробно, обдавая Чаплицкого винными парами и повторяя одно и то же по нескольку раз. Следовало ударить его в ухо (желательно сильно), затем отвести в участок и сдать городовому, но... тогда бы открылись подробности встречи и намерение Чаплицкого.
- Прыгни с моста, прыгни, прыгни, - выговорил мужик. - Где головой ударишься - там и деньги. Деньги, я те грю.
- Как же? - от неожиданности предложения Чаплицкий опешил. Глупо напомнил: - Там же внизу вода.
- Сущеглупый барин! Какого ляда с Калинки прыгать? Прыгай с Сухого. У цыганской слободки.
Ворот полушубка выскользнул из руки Чаплицкого, следом и весь мужик неправдоподобно быстро растворился в осенней рассветной мути.
"Привиделось? - Чаплицкий потянул носом воздух. - Или ангел небесный в таком обличье ко мне спустился? Иного я не достоин?"
Следующая половина часа слабо отпечаталась в голове Николая Андреевича. Во-первых, он размышлял над своим печальным финансовым положением, а во-вторых, пытался уразуметь, как относиться ко встрече? "Уж не ограбить ли он меня собирался?"
Сухой мост был невысок, и права родниться с другими Петербуржскими мостами едва ли удостоился по заслуге. Чаплицкий прогремел каблуками по доскам, перешагнул через оградку и, прежде чем задуматься над нелепостью поступка, бросился вниз. В сухую пучину.
"Как больно! Царица небесная!"
Сознания Николай Андреевич не лишился, но плечо вывихнул и лбом приложился основательно - оставил в земле отчётливую вмятину.
Из кармашка возник нож...
Вершка через три-четыре перочинное лезвие наткнулось на гладкую тёмную преграду - завёрнутый в просаленную мешковину таился чугун с монетами. "Золотые червонцы, - проговорил Николай Андреевич, вспоров тряпку. - Не болен я часом? Не сошел ли с ума?"
Меж тем, червонцы оказались самыми настоящими, и окромя пониженного тонуса, доктор Гёссер не обнаружил в организме Чаплицкого других отклонений.
Николай Андреевич расплатился с долгами, переехал в новую просторную квартиру, купил себе пару вятских приземистых лошадок, рессорный экипаж и завёл кучера - толстого, необъятного в талии Феофана, приводившего в ужас иных извозчиков. Львиную же долю богатства Чаплицкий пустил в основное своё увлечение - карточную игру.
Потребовался год и два месяца, чтобы финансовое положение Николая Андреевича вновь расстроилось. Кредиторы опять вздёргивали носы и нехотя протягивали руку. Экипаж и лошадей принял банк (в уплату процентов), квартира... светлую квартиру о семи комнатах населял ныне удачливый инженер из обрусевших немцев. Несколько раз Чаплицкий видел в окне его профиль.
"Хоть волком вой... верно говорят: голодная собака верует только в мясо. О чём можно думать, когда до позора остался один только шаг, да и нога уже занесена для поступка".
Вечером в доме Страменского назначена была игра. Чаплицкий не хотел (и не собирался) идти, и, вместе с тем, был твёрдо уверен, что пойдёт. Так пьяница бывает уверен, что выпьет, увидев чарку с вином.
"Страменский не станет смотреть в лицо, подчёркнуто не вспомнит о долге, - размышлял Чаплицкий. - Но каждый его жест, каждое движение, когда он начнёт метать банк будет вопить: Ты должен! Ты должен мне больше, чем ты стоишь!"
Николай Андреевич поднял глаза и в дрожащем свете фонаря разглядел круп коня, вставшего на дыбы, юношу, пытающегося усмирить животное, и понял, что стоит на Аничковом мосту.
"Что, ежели решиться?" - в душе сформировалось странное чувство, Чаплицкому показалось, что это уже происходило однажды.
Предрассветный воздух был прозрачен и хрупок. В его хрустале возникла резкая луковая нотка. К ней присоединился запах вина и пота.
- Решиться хочешь, барин? Да? Да? Глупость это. Глупость, глупость, опять те грю.
- А... - проговорил Чаплицкий. - Это ты. Зачем явился?
Грубость вопроса мужик пустил мимо ушей, заговорил быстро и дробно, в своей обычной манере:
- Слушай! Слушай и запоминай! Нынче ставь на семёрку две тыщщи! Семёрка сыграет тебе соника, уразумел? Только ты её не меняй. Загни пароли, и она опять выиграет соника! - Мужик ликовал, подчиняясь какому-то неведомому внутреннему магнетизму. - И после этого не меняй карту! Загни сетелева и жди безмятежно. Ежели всё сделаешь точно, то на последнем абцуге будет у тебя ещё один соник! Ущучил? Однакось прокидывай при чётных сдачах и не давай ставить мазы!
Ровно, как и в первый раз, Чаплицкий почувствовал стремление двинуть мужику в ухо и сдать его городовому, но...
- Будете играть, Николай Андреич? - осведомился Страменский, заложив пальцы за жилет и поблёскивая лукавым глазом.
- Пренепременно! - откликнулся Чаплицкий, делая вид, что не услышал упрёка и подначки. - Ощущаю в себе некую... - он пошевелил пальцами, имитируя морские водоросли, - подъёмную силу.
Не мудрствуя лукаво, Чаплицкий поступил по совету: поставил на семёрку две тысячи и гнул пароли до самой последней возможности. "Верных сто тысяч!" - ухватил краем уха шептание за спиной перед последней раздачей. "А как не повезёт?" - пробасил сомневающийся скептик.
Весть о невероятном выигрыше облетела Петербург. Кто-то упоминал сказку, кто-то говорил о невероятном везении. Предполагали порошковые карты.
Так или иначе, Николай Андреевич вернулся в свою квартиру (выселить немца стало делом чести), воротил Феофана и тройку орловских рысаков. Регулярно устраивал балы и мужские пирушки; денег не считал, да и не имел представления, как это делается.
Два года спустя, Чаплицкий обнаружил себя на Синем мосту. Ранним утром: фонари уже уморились от вахты, птицы не успели проснуться. Вдалеке упрёком поблескивал Святой Исаакий, Мариинский дворец казался приторно монументальным.
"Вот уж какой глыбе хоть земля трясись, ничего не сделается", - подумал Чаплицкий и обнаружил в душе неприятную пустоту.
Пустота не касалась дворца и собора, но трогала сущность самого Николая Андреича.
- Послушай! - Чаплицкий не удивился появлению кривого мужика, и сразу заговорил о деле. - Утомили меня светские хлопоты. Хочу быть таким, как ты.
- От те на! - мужик всплеснул руками, и подвижной его глаз на мгновение остановился. - Не ожидал, барин. Думал, денег станешь просить. Стать как я трудно. Однакось немудрено. Явимся таперь в одно местечко... ты часто его поминал в мыслишках. Там следует обождать. Но коли произнесёшь хоть слово - не обессудь, договору нашему конец.
Мужик двигался первым. Шел не оборачиваясь и не сбавляя шага, точно ему было безразлично успевает ли за ним напарник или безнадёжно отстал. Чаплицкий же (за время пути) успел подивиться двум вещам: совместному договору: "Какой договор? Никакого договора меж нами нет!" и таинству петербургских улиц: "Всю жизнь живу, но не подозревал такого лабиринта!"
В парадном мужик замешкался, пропустил Чаплицкого вперёд (буквально втолкнул), захлопнул двери и был таков.
"Вот уж чепуха, - подумал Чаплицкий. - К чему? Привёл в участок. Большей глупости трудно вообразить".
Городовой (худой, резкий мужчина, пребывающий в первой половине жизни) поднял перо и посмотрел его на просвет - не прилипла ли ворсинка?
- Фамилиё! - каркнул строго и громко.
Чаплицкий хотел назваться, но сообразил, что это часть экзамена, и промолчал.
Городовой побагровел щеками, воткнул перо в чернильницу и закричал в голос:
- Фамилиё! Отвечать, когда тебя спрашивают!
Ответом Чаплицкий не утрудился, но различил в душе некий отклик - сделалось забавно. Николай Андреич сложил на груди руки и посмотрел на служку насмешливо.
- Молчишь? - переходя на змеиный шепот, проговорил городовой. - Тогда берегись!
Через минуту в комнате появился обрюзгший апатичный мужчина, в котором Чаплицкий (не без труда) опознал полицмейстера.
- Кто таков? - спросил полицмейстер.
- Не говорят-с! - шипел городовой.
- Как так? - вскинул бровь полицмейстер. - Отвечать! - Вскипел и взъярился:- Сукин ты сын!
Чаплицкий почуял, как жар приливает к его щекам, собирался ответить обидчику, но опять вспомнил условия и промолчал.
- Ах так? - полицмейстер вытянул из ножен саблю и, не утруждаясь дальнейшими расспросами, вонзил её в грудь Чаплицкому.
"Как может быть?" - возник вопрос, на который ответа Николай Андреевич не получил. Он умер.
Загробный мир незначительно отличался от Догробного: от тощего злого городового Чаплицкого отделял стол, в углу комнаты грудились некрасивые часы (которые не ходили), из окна лился золотистый свет и, глядя на этот свет, становилось невыносимо тоскливо: где-то был рай, жили светлые чистые люди, но ты - тут. В свинарнике.
Заместо полицмейстера функционировал деловитый бес. Он разузнал детали, кивнул, и, не обращая на Чаплицкого внимания, велел привести его родителей.
"Матушка? - заволновался Чаплицкий. - Батюшка? Почему вы здесь?"
Привели двух старых кляч (вятских лошадок), в которых Чаплицкий (с ужасом и любовью) узнал своих родителей. Бес ухватил в руку бич и принялся хлестать лошадей.
Через минуту одна кляча пала. Чаплицкий бросился к ней, ухватил голову, прижал к груди.
"Не волнуйся за нас, сынок, - различил голос матери. - Главное, чтобы ты был счастлив".
- Сволочи! - вырвался вопль. - Что вы делаете, мерзавцы! Оставьте их в покое!
Звук голоса ещё не стих, но комната уже исчезла. Растворился морок, часы (где-то позади) пробили шесть. Чаплицкий обнаружил, что стоит на мосту и глядит на своё отражение.
- Примитесь, барин!
- А? Это ты?
- Времени мало, барин, - проговорил мужик - Богатым вы были, карточная удача вам сопутствовала. Таким как я вы быть не сможете. Спрошу напрямик, чего вы хотите?
Чаплицкий отошел от парапета, с некоторой даже брезгливостью подумал о том, что хотел утопить себя.
- Маленький дом, - обозначил первое желание. - Любящая женщина и некоторые средства к существованию.
- Вполне приемлемо, - одобрил косой мужик. - Что-то ещё?
- Скажи... - Чаплицкий помедлил. - А если бы я вытерпел... промолчал, когда били мать...
Мужик кивнул, давая понять, что ухватил вопрос. Ответил:
- Убил бы. Порешил бы тебя на месте. Ибо такая мерзость недостойна жизни.