По субботам мне снятся замечательные сны. В этот раз приснилась веранда - вся в солнечном свете, - плетёная мебель, поскрипывающие доски пола. За столом сидит мужчина, читает газету, пьёт кофе. Мой муж. Пиявка номер рас.
На мне цветастый шелковый сарафан, соломенная шляпка и ощущение полноты в душе.
- Почисти картошку, а я пожарю. С укропом, как ты любишь.
- Э-э... - первый слог выдаёт колебания супруга, - му-у-э, - финальное мычание получилось скорее отрицательным. Понятно, картошка отпадает. Я принесла сливочное масло, французский батон, пожарила тосты. Когда холодное масло оплывает по горячему хлебу, в этом чувствуется гармония. Лёд и пламень в миниатюре.
На веранду выполз Серёжка. Не расчёсанный и не умытый. Увидел тосты - глаза разгорелись. Пиявка номер двас.
Быстро налил себе чаю, отрезал колбасы. Чтобы отвлечь внимание от своей персоны бойко застрекотал про физичку. По всему получалась физичка беспросветная идиотка отягощённая гипертрофированными амбициями. Дирижерским жестом я показала сыну: "сняли", пальцем указала на дверь: - Умыться и привести себя в порядок.
Сережка распахнул рот для ответной тирады - в этот момент зазвонил телефон. Мой квартирный телефон. Сон пожух и скукожился.
Без пятнадцати восемь. Интересно, какая... невоспитанная личность звонит в такое время?
"Ирка беременна, - мысленно повторила я. - Какая досада". Вчера вечером показывали мультик про Карлсона.
Звонила Людка Гуськова, Ирка - её дочь... теперь, оказывается, беременная.
В принципе, беременеть - это самое естественное женское свойство. Что ещё может быть ближе природе, чем продолжение рода? Вот если бы забеременел Павлик (отец Ирки), тут можно было бы горланить даже в четверть восьмого.
- Не уловлю, мне тебя поздравить или посочувствовать? - вопрос я задала тактично без нажима. - Ты намекни.
Людка закатила глаза, это чувствовалось даже через телефон. Быть может медная проволока в состоянии передавать эмоции?
- Ну что ты говоришь? Она ещё ребёнок! - Шестнадцать лет Ирке должно исполниться через два месяца.
Я мысленно представила себе Ирку, худую и подвижную, с широкими, почти мальчишечьими плечами и огромными глазами лани. Плечи у неё от матери, чернявость и глаза от отца - Павлик на две трети еврей.
Ирку я называю средней хорошисткой. "Хо-хо" - хорошая хорошистка. Есть троечники, которые очень стараются и выбиваются в хорошисты. Это восходящие хорошисты. Есть способные дети, которым лень учиться и они соглашаются на четвёрки - это нисходящие хорошисты. Ирка получала то, что заслуживала и ни к чему другому не стремилась. Во всяком случае, я так думала. Оказалось у Ирки другие жизненные приоритеты.
К тому же, если мальчишка лет в четырнадцать-пятнадцать работает по вечерам - мы принимаем это благосклонно: парень занимается мужским делом. Хвалим, что не оболтус, что не тратит время в компьютерных клубах или - не дай Бог! - у пивнушки. А если девушка беременеет... это не комильфо. Зачем тогда мы третье столетие боремся за равноправие полов? Невозможно же сказать: здесь мы равны с мужчинами, а тут извольте помнить, что мы благородные девицы.
- А кто отец? - спросила я, чтоб что-то спросить.
- Я поэтому и звоню. Она не говорит.
"Она не говорит... а звонят мне, очевидно, Гуськова надеется, что у меня она заговорит". Нет, испортить утро, это, конечно, преступление, но не настолько тяжкое, чтоб превратить меня в гестаповца.
- Чем я могу помочь?
- Ну как же? - изумилась Гуськова. - Ты же адвокат... есса.
В молодости Людка Гуськова мечтала выйти замуж за графа. Можно русского, но лучше немца, и чтоб он не знал русского языка. Выйти замуж и уехать из страны. Людка взращивала в себе крупицы благородства: учила немецкий, отставляла в сторону мизинец, когда держала чашку, и ко всем женским профессиям прибавляла "есса": поэтесса, адвокатесса. Уехать в Германию у Людки не получилось, а дурные привычки остались.
- И что?
- Ну как же, вам же читали курс психологии.
Действительно, читали. Цепочка людкиных умозаключений постепенна прояснялась. Чтобы окончательно убедить меня, Гуськова прибавила:
- Павлик в командировке. Всегда так: как только он нужен, его не оказывается на месте. Как думаешь, позвонить?
- Зачем? Что ты ему скажешь?
Я закрыла глаза и попыталась вспомнить сон. Вместо этого привиделись Людка, её дочь с торчащим пузом и командировочный Павлик. Они шли мимо меня, как кони, и смотрели широко распахнутыми глазами. Не глаза, а форточки. "И где моё место в этой жизненной комедии?" - спросила я себя.
- Хорошо, заеду часа в... - страстно хотелось дать себе паузу, - часа в три.
- В три нельзя, - засуетилась Людка. - В три у неё курсы. Приезжай сейчас.
Да что же это такое! То она беременеет, то у неё курсы... а я получаюсь подай-принеси. Шнурок без ботинка. И всё потому, что я адвокат. Да, я адвокат, у меня офис в центре города, небольшая практика, нервные клиенты и ненормированный рабочий день, но нельзя же меня за это наказывать!
- Ожидайте, - сказала я и положила трубку. Положила, и показала телефону фигу. Потом подумала и прибавила ещё одну, на левой руке: " Подождёте. Ничего с вами не случится".
К несчастью, проснулась совесть. Напомнила, что мы школьные подруги. Этот факт можно было задвинуть на периферию сознания, но подключилась память: в восьмом классе мы прятались в подсобке за актовым залом, прогуливали химию. Заглянул учитель физкультуры, Людка выскочила вперёд и заслонила меня собой. Взяла всю вину на себя. Меня физрук не заметил. "Шьёрт побьери!" - я погасила одну фигу, затем вторую и стала собираться.
*
Дверь открыла Людка: халат на теле, фрагменты вчерашней косметики на лице, сеточка на волосах.
- Это что? - спросила я.
- Разруха, - Людка откусила кусочек огурца. - Заходи. К чему антураж? Павлика нет, теперь эта... из семьи выпадает. Ради кого прихорашиваться?
Есть женщины, которые с раннего утра накладывают макияж, переодеваются, ведут себя так, будто они уже выходили в свет. Людке, чтобы привести себя в порядок требовался весомый довод, причина, иначе она могла весь день провести в халате и ушастых тапочках.
- Она там, - Людка кивнула на дверь второй комнаты.
Признаться, я ожидала, что мы выпьем чаю, поболтаем, обсудим. И даже купила пирожные. "Не терпится. Ни о чём другом думать не может, - поняла. - Сильно материнское чувство".
Ирка лежала на кровати в джинсах и свитере. Листала журнал мод и грызла карандаш. Выглядела много лучше матери.
- Здравствуйте, тетя Женя! - она села, отложила журнал. - Вы ко мне?
- Привет, - я опустилась рядом, посмотрела на глянцевую обложку. Красивая девушка красиво улыбалась красивому парню. - Как жизнь? Что в школе нового? Куда планируешь поступать?
Третий вопрос был явно лишним, не по смыслу, а по интонации. Я чувствовала себя неловко в своей миссии и потому волновалась. Ирка это тоже почувствовала:
- Она вас послала?
- "Она" это, полагаю, твоя мать? Да, она и да, послала. Правильнее сказать, попросила. Считаешь это плохо?
- Она хочет прожить мою жизнь, - вздохнула Ирка. - Пытается мной манипулировать.
"Людка? - пронеслось в голове удивление, - эта тягловая лошадь? манипулировать? Вот это новость. Довели женщину".
- А я уже взрослый человек. Личность. - Из ящика стола Ирка вытащила пачку "Лаки страйк", достала сигарету. Она собиралась прикурить, я перехватила сигарету, выдернула из руки зажигалку:
- Не нужно этого делать. - Внутри разгоралась злость. Пока ещё миниатюрная, но яркая и напористая. - Ты считаешь, что личность формируется к шестнадцати годам? Хорошо. А что происходит с ней позже? Например, к моему возрасту и возрасту твоей мамы?
- Ничего хорошего, - она повела плечами, мол, ежу понятно. - Стареет, вырождается, покрывается коркой житейских проблем. Недаром гениальные поэты творят в молодости.
Сложный случай. Я пыталась привести мысли в порядок. Входя в комнату, я думала, что предстоит разговор с девчонкой, а тут оказалась идейно подкованная девица. "Его работа, - пришла мысль. - Точно. Обработал и лишил девственности. Мерзавец".
- Пушкина убили в тридцать семь, - проворчала я, - Чехов умер в сорок четыре... Это к сведенью. Так, где вы познакомились? - Когда не знаешь, как вести разговор - действуй напрямик. В конце концов, прямой путь всегда короче.
- В школе был медосмотр. Он доктор... в смысле, он осматривал. Женский.
"Нормально! Слово "гинеколог" боится произнести, малолетка, а о творчестве и смыслах рассуждает. И он хорош - воспользовался служебным положением... это статья".
- И что?
- Искра, тётя Женя. Между нами проскочила искра. С вами хоть раз такое случалось?
"Что ты, девочка! Куда мне, с моим-то рылом, да в калашный ряд!" - злость уже порядком разгорелась и, к моему удивлению, мне не хотелось её погасить. Ирка продолжала:
- Потом мы бродили в саду, по зелёным аллеям. Колесо обозрения уносило отдыхающих вверх, а мы стояли под клёнами и ели мороженное. В первый вечер мы не произнесли ни слова. - Она мечтательно закрыла глаза. - В другой раз мы опять пошли в парк. Шел мелкий дождик, мелкий тёплый дождик. Колесо поднимало нас в небо, к птицам... мокрое платье облепило...
- Постой, он, что тебя на втором свидании?
- Конечно нет, тётя Женя! Зачем вы глупости говорите? Почти три месяца прошло. Мы ходили в кино, сидели в библиотеке, несколько раз были у него дома. Он хотел познакомить меня со своей мамой. У нас оказалась уникальная биологическая совместимость. - Мои брови взлетели вверх, Ирка объяснила: - Наши души вибрируют на одной частоте. От этого мысли, чувства и желания совпадают.
"Красиво излагает, зараза, не жизнь, а песня, - я даже почувствовала зависть. - А что? Быть может она права, и короста жизненного опыта нас задушила? Мы уже не верим, что может быть вот так: легко и красиво, что сердца бьются в унисон, и нет места лжи. Любят души и любят тела".
- Хорошо, я поняла. Теперь послушай моего совета. Как подруги твоей матери и адвоката. На самом деле мужчины - слабый пол. Они любят решительных женщин, любят, когда за них принимают решения. Замечала? - Ирка задумалась, потом кивнула. Вот и хорошо, первый шажок сделан, я продолжила: - Иногда их требуется чуть-чуть подтолкнуть в нужном направлении. А какое у нас нужное направление? - Она хотела сказать, я опередила: - В направлении загса. Не возражай, как говорил Мойша Матусевич, штамп в паспорте ещё никому не помешал. Так вот, мы должны подтолкнуть твоего рыцаря к алтарю.
- Не думаю, что это обязательное условие для любви.
- Для любви нет, для семьи - да. Ты же хочешь, чтоб у твоего ребёнка был отец? Конечно хочешь. Давай сделаем так: ты скажешь его имя. Я с ним побеседую. Обещаю - никто не узнает.
- Даже мать?
- Никто. Могила. - Рука легла на воображаемый Кодекс. - Я всего лишь побеседую. Без нажима, без нервов. Сообщу ему о твоём положении, объясню, что вам необходимо зарегистрировать свою семью. Так будет лучше для всех. Для дитя в первую очередь.
- Эдуард Бунин.
Мир подбросило, перевернуло и поставило. Я огляделась - все предметы на своих местах, однако всё как будто переменилось. "Нет, ребята, всё не так. Всё не так ребята", - пришла строчка Высоцкого. Захотелось переспросить, да только бестолку, я всё прекрасно расслышала.
Эдик Бунин. Мы вместе учились в медицинском. И он мне нравился. Какое-то время жили вместе, в одной комнате. Без надежд на длительность отношений, без перспектив и без стремления выстроить эти перспективы. Эдик замечательно готовил - огромный плюс, - я же, напротив, к плите иду, как на Голгофу. К минусам можно отнести чрезмерную сексуальную активность Эдика. Он учился на отоларинголога, по-простому "ухо-горло-нос". В потоке Эдик заслужил персональное звание: в ухо, в горло, в нос. Моральных проблем это не создавало, бытовые - часто. Особенно мне не нравилось, когда очередная пассия тайком примеряла мои вещи.
Потом мне всё это надоело, и я перевелась в юридический. С потерей одного курса, с досдачей кучи хвостов и потерянным летом. Один мудрый знакомый мне посоветовал: "Человека нужно покупать целиком, а не по частям". Это факт. Что такое медицина? Покупка человека по больным органам. Чем дешевле орган, тем ниже такса. Юрист покупает душу целиком, естественно, что целое стоит дороже части.
- Так он это... - я машинально закурила иркину сигарету. - Ах да, ты говорила... медосмотр. Но он же женат!
- Не страшно, он разведётся. Мы уедем жить в Сибирь, в край снегов и талантливых людей. Он будет работать в больнице, а я буду готовить ему обеды и растить нашего ребёнка. По вечерам мы станем зажигать свечу и смотреть на пламя, как на нашу любовь, держась за руки.
От её спокойного тона меня чуть не вывернуло. "Боже! - хотелось вопить. - Ну почему они такие идиоты? Какая Сибирь? Почему они не видят элементарных вещей? Он может не захотеть, жена может не дать развода, а если и согласится, процесс может длиться годами... а где жить? А что есть? А чем кормить ребёнка и на какие ши-ши покупать памперсы? Дьявол!"
- Он так сказал? что разведётся?
- Нет, мы редко говорим о бытовых глупостях...
- Понятно. - Ярость в душе уже обрела вполне себе характерные формы. - Бытовуху вы для матери приберегли. У неё душа заскорузла. Устроится на вторую работу, чтоб внуков кормить.
Ирка округлила глаза и пролепетала: - Я вас не понимаю, тётя Женя.
- Тебе когда шестнадцать? - сухо спросила я.
- Через сорок пять дней. А что?
- А то. Сиди дома. Ему не звони. - Я выкинула окурок в форточку, помахала рукой, чтоб разогнать дым. - С матерью помирись. Рот не открывай. И это... ешь витамины. Свежую морковь и яблоки.
*
Если бы в этот момент мне попался на пути Колизей - он был бы разрушен.
У перекрёстка за сквером поймала такси, долго искала в записной книжке адрес Бунина. Водитель недовольно мялся, но протестовать не решался, очевидно, бешеный блеск моих глаз пугал.
- Проспект Вернадского, шестьдесят четыре. И побыстрее, пожалуйста. - Таксист хмыкнул и дал газу.
"Впух ты Эдик. Влип по самые свои золотые коки, - мстительно предвкушала я. - Только дай мне повод... вот только дай!"
Когда поднималась в лифте, сообразила, что оставила в такси берет. Плюс - вернее минус - таксист не дал сдачи, сказав, что нет мелких купюр. "Гадство! Кто-то должен за это ответить!"
Открыл Эдик. Он почти не изменился. Поджал плечи, как двадцать лет назад. Вообще-то он вполне себе среднего роста и приличной комплекции, но когда вот так поджимает плечи, делается маленьким и хорошеньким. Плюшевым мишкой.
"Мелкий, но ёбкий", - зло подумала я.
- Что папаша? Вляпался?
Эдик отошел в сторону: - Быть может, ты войдёшь? Или будешь орать на весь подъезд?
Я шагнула в квартиру: - По полной программе влип, очкарик. Девка-то несовершеннолетняя. Так что готовь тёплое бельё и сухарики. Пойдёшь за растление по верхней планке. По тундре, - пропела я, - по железной дороге, где мчится курьерский "Воркута-Ленинград".
На его лице, как на экране телевизора замелькали эмоции: Спустить с лестницы? Так чтоб с грохотом и с кувырками? Просто выпроводить и захлопнуть перед носом дверь? Напоить чаем, успокоить, чтоб образумилась полоумная?
На моё счастье, победил третий вариант.
- Выпьем чаю? - предложил Эдик. - Водку пить ещё, - он посмотрел на часы, - рановато.
- Отчего ж? Давай замахнём по стакану, молодой папаша. Такой повод!
Эдик достал из холодильника бутылку, поставил на стол. Неведомо откуда появились гранёные стаканы - я и не думала, что такие ещё остались, - поровну разлил водку. Получилось ровно под самый верх. Водка чуть подрагивала, и в хрустале жидкости дрожало моё отражение - тонкое хрупкое отражение призрака. Эдик поднял стакан.
- Ну? - это "ну" прозвучало побудительно, он подталкивал меня. Как бы подначивал. Я представила себе, что пью и...
- Очумел? Я сдохну, не охну.
Злость прошла. Испарилась. Водку делают из пшеницы, пшеница растёт на земле. Через водку моя злость заземлилась, как молния. Ушла вглубь земного шара. Остались только бледный Эдик, я без берета и два стакана. И беременная Ирка.
- Эдик, ты же взрослый человек. Что ты себе думаешь?
- Ничего. - Эдик отхлебнул полглотка. - Ничего. Мне хорошо с ней. Когда мы познакомились, у меня началась совсем другая жизнь. Представляешь? Мне за сорок, а я только начал жить. Теперь у меня светлые мысли, мне есть к чем устремиться я... живу, понимаешь? И чувствую, что живу.
- А дальше?
- Один умный человек сказал, что можно всю жизнь прожить, проживая один лишь день. Я так и делаю. Каждый день живу одним днём.
- А Светка? Вы не развелись?
- Нет. Она работает, у неё выставка, проект, китайские студенты.
- Зачем? - удивилась я.
- Они талантливые начинающие художники. Она их пестует. Вкладывая в них свою энергию, она помогает космосу.
- Она так говорит?
- Ага. И ещё самовыражается. Их успехи - её успехи. А я бесталанный, через меня невозможно выразиться.
Я попыталась оценить насколько я талантлива. Не получилось. Это значит невозможно понять можно ли через меня выразиться другому человеку. "Вдруг нельзя? - испугалась я и тоже сделала маленький глоток. - А это важно? Быть проводником чьей-то энергии? Может лучше быть просто собой".
- Как сама? Замужем? - спросил он.
- Развелась.
- Давно?
В ответ я махнула рукой - так давно это было. И было ли это? Можно ли зачесть эту ошибку молодости?
- А он был кто?..
- Ты не знаешь.
- Дети?
- Нет. Только работа.
- Карьеристка?
- Это плохо?
Контур призрака в стакане сделался чуть отчётливее. Эдик раскрыл форточку, протянул мне сигарету.
- Знаешь, а это хорошо, что она беременна. Теперь придётся что-то делать...
- А что ты сделаешь? - взвилась я. - Она несовершеннолетняя, живут втроём в двух комнатах. И у тебя тут не хоромы. Потом, Светка не даст тебе развода. Раньше нужно было думать, а теперь нужно делать аборт. И молиться, чтоб милиция не узнала. Есть знакомый врач, который сделает?
Его лицо побледнело, глаза стали испуганные-испуганные. Он кивнул, а потом затряс головой:
- Нет, пусть рожает. Как-нибудь образуется. Перетерпим-переживём. Устаканится... Через пять лет это будет маленький человек, с ним можно будет играть и учить его читать. А через двадцать лет вырастет сын.
- Или дочь, - прибавила я и подумала: "И тоже непременно забеременеет. Круговорот".
- А если ты её разлюбишь?
- Тем более! - он улыбнулся. - Дочь-то я не разлюблю никогда.
- Или сына.
Осенний вечер быстро чернел, тени становились глубже. Эдик зажег свет, от яркого электрического луча стало неуютно, я вспомнила, зачем сюда пришла:
- Отставим лирику, давай решим, что вы будете делать. Людка меня ждёт, как собака кости. Нервничает. С Иркой потом сам переговоришь... хотя, как ты поговоришь, когда я запретила ей трубку брать?
- Кто такая Ирка? - вяло спросил Эдик, от двух глотков он захмелел, стал милым.
- Не поняла? - опешила я. - Твоя пассия. Смысл твоей жизни... и всё, что ты мне тут наговорил. Ирка Гуськова... в смысле, Полуянова. Это она по матери Гуськова. Отец у них Полуянов.
- Вероника! - из бумажника Эдик вынул фотографию, протянул мне. - Вероника Голикова. И восемнадцать лет ей уже исполнилось, почему ты говоришь, что она несовершеннолетняя? Во сколько теперь наступает совершеннолетие?
С карточки на меня смотрела миниатюрная брюнетка в розовой кофточке. Чёлка до глаз, большие очки. Никаких намёков на грудь. Полная противоположность Ирки.
- А кто же тогда Полуянова Ирка? - глупо спросила я.
Минут тридцать мы восстанавливали действительность - склеивали обрывки имеющихся домыслов и фактов, потом я простилась и ушла. Была половина двенадцатого. Фонари раскрашивали асфальт желтыми и оранжевыми бликами, из водосточной трубы тоскливо выглядывал воробей. Город засыпал. Я набрала людкин номер:
- Хорошие новости, мамаша! - объявила, игнорируя формальности приветствия. - Ирка больше не беременна! Как?.. Очень сложно! Один знакомый акушер-экстрасенс провёл сеанс: ну знаешь, водил руками над заряженной водой. Ага, фотокарточка под серебряным тазиком, свечки, шар этот... как его, черти дери?.. хрустальный. Всё рассосалось.
В телефоне раздался громкий вздох облегчения. "Дурында, - подумала я, - совсем разум потеряла. Чокнешься с этими детьми".
- Ирку теперь устраивай в театральный. Гладко врёт, артистка. Представляешь, что сочинила, будто её Эдик Бунин обрюхатил! А он ни ухом, ни рылом. Даже не знакомы. Как тебе фантазия? Только в одном месте прокололась: у Эдика на беджике по ошибке написали "гинеколог"... Почему в клинике? В школе, когда медосмотр был... да, вынос мозга полнейший... ты мне должна, подруга... за нервы, перенервничала я основательно... Что? Ладно, забудь - свои люди. Пока. Ирке привет.
Слушать благодарные всхлипывания не стала - дала отбой и улыбнулась. Просто улыбнулась своей шутке, а может тому, что ночь такая волшебная. Иркина напраслина отчего-то перестала казаться зловещей. И наговором быть перестала: "Ну влюбилась, ну придумала. Сочинила себе волшебный мир с принцем в белом халате и в бахилах вместо хрустальных башмачков. Золушка. Если вдуматься, все мы так живём - сочиняем себе подходящую действительность. А я дура, клюнула. Наверняка Ирка рассчитывала, что я их познакомлю... откуда только она прознала, что я с Буниным знакома? - Этот вопрос остался без ответа. Вернее на него ответило название американского города: - Санта-Барбара".
Рядом остановилась машина, вышел водитель:
- Девушка, долго я буду вас искать? - брови красиво поднялись домиком. - Я сдачу привёз. И ещё вы берет в машине оставили. - Он протянул мне шерстяной беретик с фиалкой.
Я очарованно молчала, это было похоже на чудо. На появление ангела. К чудесам я отношусь скептически - профессия обязывает.
- Что вы молчите? Я два часа вас ищу. Возьмите берет. - Он сунул мне в руки мохнатый комочек. - Вот сдача.
- Подождите... может быть вы меня домой отвезёте? Раз так приключилось?
Он насупился. Молодой ещё, лет двадцать восемь-тридцать. Без кольца на пальце.
- Садитесь.
Машина чуть дрогнула и сорвалась с места. Одинокий листок отделился от ветки и медленно планировал над землёй.