Раннее лето; времени - чуть только после обеда. Надежда Львовна уже убрала со стола, но спросила, не нужно ли чего. Шацкий ответил, что нет, ничего не нужно и уткнулся в книгу. Ему удалось раздобыть "контрабандою" последний номер "Ведомостей", в котором - присутствовало такое подозрение - пропечатали его статью о женских повадках и "других вопросах взаимодействия полов".
- А вам, господин Толстой? - Надежда Львовна обратилась к невысокому господину, что стоял на некотором отдалении, покусывал ус и руки заложил друг за дружку, находя эту позу мефистофелевской (раз) и соответствующей моменту (два). - Подать ли вам водки?
- Не стоит утруждаться, - огрызнулся Толстой. - Водку я не каждый день пью. К тому же душно. А впрочем, притащи, голубушка... чего уж... потерявши голову, по волосам не плачут. Ты вот как поступи, душа моя, захвати целый графин, чтобы не бегать дважды.
Обедали в саду, в тени дерёв, однако и это не помогло, не прибавило аппетита. Ели мало, говорили неохотно. Сразу после перемены блюд, поковырявшись в тарелках, домашние разбрелись по усадьбе; у стола остались только Шацкий (Вячеслав Андреевич) и доктор Толстой. Шацкий расположился в кресле, курил, читал электронную книгу. Толстой прохаживался за спиной хозяина усадьбы, ощущал в себе дьявольский подъём и пытался обуздать его, как наездник пытается накинуть аркан на шею норовистой лошади. В подобном состоянии доктор бывал опасен.
- Вы много пьёте, - промежду прочим отметил Шацкий.
- Вам жаль? - с чувством спросил Толстой. - Идите к черту! Вот и не собирался пить, так теперь нарочно выпью.
Подоспела Надежда Львовна с графином и упредительным яблоком в качестве закуски (повадки доктора были хорошо известны в доме). Доктор выпил и не закусил. Налил вторую стопку. Надежда Львовна поспешила удалиться от греха подальше.
- А впрочем, вы правы, - согласился Толстой. - Я много пью.
- Как же вы работаете? - спросил Шацкий, продолжая пролистывать страницы.
Толстой усмехнулся:
- Так и работаю - трезвым. Проклятая физиология, трезвый я бываю зол, как собака. Готов весь мир искусать, матери родной не пощажу. Беспощаден, как Прокруст.
- Вот как?
- Именно так. Злость и беспощадность - два необходимых хирургу качества. Выпив - мягчаю. Становлюсь приторно добр и даже ласков... до тошнотворности. Сюсюкаю с больными, сочувствую их болячкам. Можете вообразить ласкового врача?
- Могу. Отчего же.
- Такой врач мошенник и плут. Вешать таких необходимо. - Толстой выпил ещё стопку, в яблочном диске проковырял отверстие и просунул в него мизинец, получилась коренастая балерина в зеленовато-розовой пачке. - Скажите, Шацкий, почему вы её не прогоните?
- Кого? - хозяин пожевал губами; статьи в журнале не оказалось, во всяком случае, при беглом просмотре она не обнаружилась. - Вы спрашиваете об Афине Генриховне?
- Так точно. При ваших талантах развестись с ней - пара пустяков.
Мужчины синхронно поворотили головы. В середине сада, промеж груш бессемяновой породы на лужайке резвилась пара "изменников". Впрочем, термин "резвилась" точнее будет применить к другому дуэту (о нём поговорим позднее). Афина Генриховна Шацкая сидела на качелях, молодой мужчина, взявшись за металлическую стропу, покачивал даму в такт своим словам - он говорил стихами:
Что я скажу? Когда я с вами вместе,
Я отыщу десятки слов,
В которых смысл на третьем месте,
На первом - вы и на втором - любовь.
Что я скажу? Зачем вам разбираться?
Скажу, что эта ночь, и звезды, и луна,
Что это для меня всего лишь декорация,
В которой вы играете одна!
Хозяин дома опустил глаза, изящно взмахнул рукой и молвил:
- Они любят друг друга. Такого вы не допускаете, доктор? Женский век короток, пройдёт ещё пара лет и Афочке станет трудно вскружить мужчине голову. А ей это необходимо, она любит нравиться.
- Как вы порочны! - Толстой покачал головой. - Как вы лживы в глубине своей! Философию пристроили к больному месту. Вам надоела женщина, вы её разлюбили, так и пошлите её прочь! Пятьсот тысяч сразу плюс двадцать пять помесячно и адьёс! Но нет, вы продолжаете держать её возле себя, словно объект... хотя, почему словно? именно, как объект наблюдений. Не любите её, презираете, возможно... однако терпите. Вот тот плюгавый мальчишка у качелей, вот он её любит. Не замечает морщин на шее и дряблой кожи на руках. А вы лживы.
- Ах, доктор, вы хотите от меня больше, чем я способен отдать. Я давно и честно объявил Афочке, что охладел к ней, как к женщине. И предложил решить самой, как поступить. Она... она решила.
Толстой демонстративно сплюнул и выпил стопку. Пробурчал, что водка какая-то вялая, что охмеление задерживается.
- Хмель отстаёт в пути. Ха-ха. К слову, кто он? Я не о хмеле, о мальчишке. Как он оказался здесь?
- Многих деталей я не знаю, - Шацкий оживился, - однако те, что мне известны - весьма пикантны. Ему двадцать шесть, фамилия Ломов, имя Георг, он кончил курс в университете, мечтает завести небольшой похоронный бизнес, памятники и надгробия его страсть. Любит стихи и трогать камень руками.
Через лоб Толстого пробежала морщинка, однако он ничего не сказал, не желая перебивать рассказчика.
- На этой почве и произошло их знакомство... хм... - Шацкий отложил электронную книгу, взглянул на потухшую сигарету, понюхал зачем-то пальцы и продолжил: - Я говорю со слов Афочки, а потому не убеждён, что всему можно доверять... - Доктор нетерпеливо прокрутил ладонью, мол, двигайтесь вперёд, степень доверия установим после. - Она переживала наш... разрыв, находилась в депрессии, подумывала о смерти и даже составила завещание. Если не врёт, конечно. Пришла в контору, что занимается похоронными атрибутами. В ту пору там стажировался Георг. Они с первого взгляда понравились друг другу, промелькнула искра любви... так, кажется, говорят, и Афочка отдалась Ломову. Прямо в мастерской, среди крестов и мраморных надгробий.
- Вы так говорите, - буркнул доктор, - будто и подробности вам известны.
- Конечно! - откликнулся Шацкий. - Афочка всё мне рассказала. В центре мастерской стояла заготовка для... ящик...
- Гроб там стоял, - перебил Толстой. - Давайте называть вещи своими именами.
- Гробом он становится по помещению покойника, - возразил Шацкий, - однако воля ваша - гроб. Гроб полный деревянных стружек. Афочке показалось символичным такое стечение обстоятельств: последний путь, ковчег, её желание умереть и молодой вьюноша Харон.
- Романтично.
- Мне тоже так видится.
Шацкий закурил новую сигарету.
- Могу ли я после такого всплеска осуждать её увлечение?
По тропинке, от пруда возвращались Инга (дочь Шацких) и Серёжа (её жених). Так получалось, что солнце баловалось на поверхности воды; и юная зелень, и яростные блики, и крики уток с противоположной стороны пруда - всё это сопровождало юную пару, как аура... как некий комплимент, отпущенный Природой.
- Вот это я понимаю - любовь, - одобрил Толстой. - Молодые, юные, непорочные... плодитесь и размножайтесь, и всё такое прочее... безо всяких гробов и паскудных опилок.
Тут же, без малейшего перехода доктор спросил, может ли он остаться на ночь:
- Выпил лишнего, - так он оправдал свою просьбу. - Предстоит выпить ещё больше. Но вы не волнуйтесь, пьяный я душка. Худшее, что вы можете ожидать, я стану обниматься, полезу целовать дамам руки и начну убеждать, что вы величайшего ума человек.
- Ах, доктор, могу ли я вам отказать? Имею ли я право? Скажите, а почему так давит сердце? - Шацкий повёл рукою по груди, касаясь левой стороны. - Томление неприятное и вялость мыслей.
- Будет гроза, - уверил Толстой, - по всем приметам судя. Ветер притих, парит, стрижи жмутся к деревьям. Будет гроза, притом вскорости. Ишь как Харон ваш оживился.
Мужчины опять поворотились и взглянули на поляну. Шацкая требовала раскачивать её сильнее, Георг толкал изо всех сил. "Выше! Выше! Сильнее!" - кричала Шацкая, взлетая выше горизонта.
Час с небольшим спустя, небо заволокло тучами, доктор задремал, положив голову на стол и свесив руки к земле (он сделался похож на усталого интеллигентного орангутанга в мятом костюме). На траву упали первые капли. Толстого пришлось поднимать и вести в гостевую комнату; он, как и обещал, улыбался (трансформируя лицо в масляный блин), бубнил комплименты и пускал слюни.
Ужин отложили, а потом и вовсе отменили. Афина Генриховна отправилась вместе с Ломовым "за приключением" в деревню, в деревенский магазин, Шацкий перебил аппетит чаем с крекерами. Инга и Серёжа... молодым и вовсе было не до еды. Они потребовали фруктов и заперлись в своей комнате. Надежда Львовна выполнила просьбу, но злопамятно покачала головой. Обещала отомстить за хамское поведение дурно сваренной овсянкой. Завтра же.
...однако дождь пошел только ночью. Около двух. Часы только что пробили, Шацкий проснулся, подумал, что нужно вынести часы из дому: "к черту на кулички эту пожарную каланчу; в сарай или в погреб - куда угодно", и тут же небо хрустнуло, словно пережаренная хлебная корка, ударило сильно и сухо (кажется, молния угодила в дерево), гром раздался через мгновение, а ещё через несколько секунд опустилась стена дождя.
За эти секунды Природа (а вместе с нею обитатели усадьбы) пережили удивительную трансформацию. Напряжение, трепет, животный ужас схожий с испугом приговорённого к смерти преступника и ведомого уже к эшафоту вдруг, с первым ударом молнии, разломились - Щелкунчик оказался Принцем. Капли дождя смыли страх, наполнили... впрочем, каждому жителю России знакомо это чувство обновления. Иллюзия Свободы.
"Есть хочется, - подумал Шацкий и расправил пижаму. Ночное одеяние подарила ему супруга, и, кажется, совершила сие деяние из недобрых побуждений: пижама сбивалась и напоминала (когда Шацкий передвигался) простыню привидения. - Доктор виноват - испортил ужин... хороший он человек, хотя и большая скотина".
Хозяин дома поднялся, и решил отправиться на охоту: "Загляну на кухню, там холодильник, буфет. Где-то у Надежды Львовны припрятан козий сыр... она покупает его в деревне, плутовка".
На кухне теплился огонёк. Шацкий опасливо выглянул из-за двери и обнаружил у распахнутых буфетных створок голоногого, всклокоченного дикого доктора. Доктор был явно трезв, а потому недобр.
- Вот это мило! - Шацкий выступил из тени и покачал головой. - У дураков мысли сходятся. Решили подзакусить, мосье Толстой?
- Отставьте ваши шуточки. - Доктор не удивился появлению хозяина. - Скажите лучше, где у Надьки заначена водка. Голова трещит, словно церковный колокол.
Доктор кольнул Шацкого взглядом и сказал, что было свинством уложить его спать на голодный желудок.
- Вы понимаете, что организму нужна энергия для переработки алкоголя? Теперь я вынужден похмеляться... по вашей милости. И завтрашний день летит к чёрту.
"Вот и чудно, - подумал Шацкий. - Пожрём вдвоём". - Он не любил питаться в одиночестве.
Доктор торопливо принял первую стопку, крякнул и проговорил (погружая в рот перо лука):
- Ну-с, любезный, признайтесь, что привело вас на наши галеры?
- Есть захотелось, - ответил Шацкий. - Только и всего.
Доктор сказал, что для ночного едока у Шацкого слишком задумчивый вид.
- Ночной пережор прост и откровенен, словно грошовая проститутка. - Доктор окропил хлебный кусок постным маслом, водрузил на него сегмент селёдки размером с Атлантиду. - Он чурается мыслей и чувств, как лоботряс работы. - Док откусил. - Внутри вас я примечаю сомнения и борьбу. Вы угрюмы и не обманите меня, выдавая себя за полуночного ковбоя.
- Давайте лучше выпьем, - предложил Шацкий. - Выпить хочется.
- О цэ дило, - одобрил Толстой и наполнил лафитники по верхнюю кромку.
Дождь давно кончился. За окнами зачиналась заря. Звякнул будильник, по коридору прошлёпали босые женские ноги. Полуночники бросились в угол и замерли - Надька проснулась.
Прогремел бутылками молочник, он приезжал раньше всех, с первыми петухами. Надежда Львовна о чём-то спросила молочника, тот ответил, посмеиваясь. Говорили вполголоса, и слов было не разобрать.
Ночную пирушку можно было считать завершенной. Обмениваясь знаками и сигналя глазами, мужчины вернули остатки харчей буфету, и покинули "место преступления"; расстались в гостиной: доктор пожал Шацкому руку, тот похлопал Толстого по шее. "Хороший мужик, - подумал. - Несчастный только... как и все мы, в сущности".
Ближе к шести, в спальню Шацкого постучали. Постучали дробно и нервно, как стучат, имея на руках серьёзное предписание или судебный ордер. Сон моментально слетел, Шацкий вскочил, подошел к двери и осведомился: "Кто там?" - чего не делал никогда; дверей в доме не запирали и всех, включая кухарку, считали участниками семейства.
- Вячеслав Ондрэевич!
Судя по французскому выговору (Андрей - Ондрэ), за дверью стояла Надежда Львовна. Пребывала в расстроенных чувствах - вещь небывалая, невообразимая.
- Мгновение! - попросил Шацкий. - Я переоденусь.
Когда он распахнул дверь, Надежда Львовна так и стояла, не переменив позы. "Чего это с ней? Оцепенела?"
Спросил:
- Что случилось?
- Там, - женщина махнула рукой. - Вы должны смотреть.
Пока передвигались по коридору, Надежда Львовна рассказала предысторию:
- Я постучала в гостевую комнату мосье Ломова. Мне необходимо было знать, что он предпочитает на завтрак, дабы отдать соответствующие распоряжения. Дверь не была заперта, я выждала, а потом вошла...
Ломов лежал на полу и был очевидно мёртв. Шацкий обернулся, глянул на Надежду Львовну, вернул внимание покойнику. Тот выглядел... странно. Вытянул ноги и руки, точно пытался подпрыгнуть и дотянуться до баскетбольного кольца, однако не дотянулся, упал и умер.
"Умер, окоченел в полёте, а потом упал... в моей комнате".
Пистолет находился в правой руке, однако тоже казался чужеродной деталью.
- Так! - Шацкий коснулся пальцами висков. - Зови всех. Толстого включительно, он может быть полезен.
Через минуту почтенное семейство сгрудилось около дверей. Доктор Толстой протиснулся вперёд, коснулся шеи покойника и объявил, что тот безоговорочно мёртв.
- Часов пять, не больше, - сообщил доктор. - В полицию позвонили?
Оказалось, что не позвонили, и это новое важное дело моментально всех захватило. Поднялась суета, Надежда Львовна кинулась в холл к стационарному аппарату, жених Серёжа вынул из кармана мобильный телефон, Шацкий припомнил, что где-то у него записан номер уголовного следователя, и лучше бы позвонить ему...
Полиция приехала довольно быстро. С механической деловитостью укрыли труп, сняли с очевидцев (ничего не видевших) показания. Медэксперт подтвердил факт самоубийства, и, заполучив такое подтверждение, Надежа Львовна решилась предложить завтрак.
Завтракали на террасе. Спартански: жареные тосты, бастурма, немного маринованного лука и коровье масло (Афина Генриховна купила его вчера в деревенском магазине). Когда пили чай, к дому подъехала посторонняя машина.
- Наконец-то! - выговорил Шацкий, наклонился к Толстому и прошептал: - Юра Волков приехал.
Из машины вышел среднего роста мужчина, лысоватый, с большой круглой головой и родинкой на щеке. Следователь (это был он) стеснялся своей должности и обстоятельств (так казалось). Аккуратно бочком он подошел к калитке, осторожно позвонил.
- Когда-то Юрка был любовником моей Афочки, - продолжил Шацкий. - На этой почве мы и познакомились. Замечательный человек, талантливо пьёт коньяк, умный, как сатана, к тому же играет в шахматы.
- Ценный организм, - одобрил Толстой. - Не болтлив?
- Что вы! Как можно!
Волков поздоровался, выразил сочувствие, поцеловал Афине Генриховне руку. Испросил разрешения осмотреть место преступления.
- Юра... - Шацкий замялся, - я не пойду с тобой. До страсти боюсь покойников. Доктор Толстой тебя проводит, не возражаешь? Вы познакомьтесь там, господа, пока суд да дело... вечером в шахматишки перекинемся.