У этой девушки были потрясающие бёдра. Я говорю о журналистке. Вернее, о её бёдрах. Гладкие, стройные, с ложбинкой на внутренней стороне - когда она стояла по стойке "смирно" между ними входила ладонь. Не больше и не меньше - идеально.
Мы провели вместе десять дней... или около того. В конце были близки, и даже нравились друг другу (я полагаю), но я не запомнил о ней ничего. Только волшебное имя Ингрид и сияющую белизну её кожи - северная грация в гостях у южного моря.
Наше знакомство началось с вопроса:
- Я слышала, в институте вас называли Вторым, - сказала она. - Почему?
Почему? А почему ты спрашиваешь, милая? Я смотрел на неё поверх тёмных очков, и мой взгляд неизменно сползал вниз, туда, где из шорт начинались белоснежные ноги. Я почти физически чувствовал их притяжение - так кусочек металла чувствует присутствие намагниченного собрата.
Она мне сразу понравилась: и белизной (анти, контр, противозагарной белизной), и задорной наглостью, и, вне сомнений, именем. "Ингрид, - спросил я. - Как это будет сокращённо? Инга?" После такого вопроса порядочные люди переходят на "ты", и я предложил так поступить. Она согласилась, сказала, что я могу называть её Ирой.
- Это... привычнее, - в голосе звучал прибалтийский тягучий акцент. - Имя "Ингрид" действует на местных мужчин...
- Провокационно, - подсказал я. Она кивнула и повторила вопрос:
- Так почему Второй?
Иногда вопрос несёт больше информации, чем ответ. Значительно больше. Ты спрашиваешь, а значит, ты знаешь, что это правда - я был Вторым. Тогда зачем вопрос? К чему? Чтобы раззадорить меня? Взвинченные респонденты болтают охотнее и не следят за словами?
- Потому, что я был вторым. Разве это не очевидно?
Она состроила недовольную мордочку, и подумала (вероятно) что зря согласилась на "ты" - заряд близости потрачен впустую.
- А кто был первым?
- Почему был? Он есть, - я замолкаю. Моя очередь нервировать. Возвращаю на переносицу очки и расслабленно оплываю на скамейку. Жду. Ещё мгновение и она уйдёт.
Представьте себе: южный солнечный городок, зажатый между морем и горами, гостиница сталинской эпохи, полная учёных сухарей... впрочем, учёных среди них совсем немного, в основном это околонаучная братия с длинными послужными списками, регалиями и геморроем - вот их истинный вклад в науку. Проходит нечто вроде конференции... или симпозиума - как вам будет угодно. Я один из участников. Один из. Тот самый "немногочисленный", среди "около". И конечно впереди меня он - Аркадий Зорин. Первый среди лучших.
Ингрид делает шаг - она уходит, - и мне это жаль. Не хочется оставаться одному или просто... Впрочем, об "или" я не успеваю подумать. В жару мозги работают медленно и неохотно.
- Аркадий Зорин Наш Ясный, - негромко произношу имя, и она останавливается. Подходит, садится на скамейку. Я говорю, что ей необходим крем для загара. (На самом деле, я уверен, что крем должен быть от загара. Снежный цвет этой девушки действует на меня, как охлаждающий коктейль.) Она спрашивает, какие нас связывают отношения? Речь, естественно, о Зорине, я - только повод.
Мне хочется взорваться. Вскочить и прокричать на всю улицу (так чтобы стёкла задрожали), что нихрена она не понимает! И никогда не поймёт, даже если я буду рассказывать ночь напролёт! Вместо этого я лениво предлагаю сходить в бар.
- Иначе ваша нежная кожа приобретёт печально-розовый оттенок. Вы станете похожи на розового кролика.
- Такие бывают?
- Бывают. Они водятся на страничках Плейбоя.
Бар принадлежит гостинице (как красиво это звучит!), а посему вся наша учёная братия имеет право пастись в нём бесплатно. Я сказал бармену, что Ингрид Карловна (божественное отчество!) аккредитована симпозиумом и потому тоже имеет право. Непонятное слово действует на чёрно-белого человека магически, и он убегает за выпивкой.
- Так почему Второй? Вы... то есть ты уже третий раз уходишь от ответа.
- Видишь ли... - я решил обмануть Хозяйку льдов. Поступить, как поступают японцы: не врать нарочно, но и не сообщать всей правды. - Ты просто не знаешь Аркашу Зорина. Рядом с ним все всегда вторые. - Я пригубил мартини. - И это в лучшем случае. Смысл его жизни... его бытия - быть первым. Лучшим во всём, понимаешь? - Она согласно кивнула, хотя я видел, что она не понимает. - Он идёт по жизни, чтобы быть первым. Если хочешь, - у меня вдруг вспыхнула идея, - мы можем провести эксперимент. Ты пойдёшь к нему в номер, и скажешь, что в Стокгольме один учёный... пускай его зовут Ульрих Уэлс, значительно продвинулся в исследовании металлического водорода.
- А такой бывает?
- Бывает, - уверил я и попросил разнообразить вопросы: - Тебе, как журналисту, это будет к лицу.
Продолжил: - Если ты сообщишь Зорину подобную весть, он не уснёт до утра. Мысль будет жечь его мозг, он будет ворочаться и... - шутка показалась глупой и ужасно ребячливой. Я махнул рукой: - Чепуха. Забудь. Аркадий Зорин действительно лучший, только и всего. У него был выше вступительный бал в университете. Не сильно, всего на одну десятую, но выше моего.
- Вы учились вместе?
Я опустил вопрос.
- Он на день раньше сдавал курсовые, быстрее готовился к коллоквиумам. Чуть лучше сдавал экзамены. - Я коснулся коленом её колена (естественно, намекая). - Знаешь, его очень нервировали зачёты. Три буковки "зач" в зачетной книжке не позволяли ему отличиться.
- А водород?
"Смотри-ка! - удивился я, и уважительно погладил Ингрид (догадайтесь, где), - ухватила суть. Видимо, у этой пигалицы есть профессиональные способности. С виду дурында, однако, сообразила... или по интонации услышала?"
- Водородом должен был заниматься я. Это была тема моей диссертации. - Я замолчал, ситуация требовала драматической паузы. Она, естественно, спросила, что было потом. - Потом заведующий кафедрой Бакштейн Павел Николаевич (он был нашим - моим и его - руководителем) решил, что эта тема ближе Зорину: "Там нужен кураж, Серёженька! Блеск мысли,- так он сказал. - Аркадий справится лучше. Он найдёт нетривиальное решение". Всех без исключения мужчин на кафедре старикан называл уменьшительно. Все для него были Толиками, Валеньками, Серёженьками, Васеньками, и только Зорин оставался твёрдым и незыблемым Аркадием.
Мне было обидно. До слёз обидно. До ужаса до ужаса, до рези в животе. Нет, не потому, что я оказался Серёженькой на фоне великого Зорина, я страдал из-за диссертации. Я занимался металлическим водородом с самого начала. С первого дня в институте и даже раньше, ещё в выпускном классе...
"Засранка таки заставила меня откровенничать!" - я погрузил губы в мартини. Ингрид смотрела в упор, будто я был диковинным зверьком. В её взгляде отсутствовало сочувствие, и я ей за это благодарен.
Она спросила, чем окончилась дело? Я ответил, что пока ничем. Водород оказался крепче, чем мы (наивные юнцы!) полагали.
- А завкафедрой Бакштейн? - спросила Ингрид. - Что он? Это его промашка?
Я ответил, что Бакштейну, по большом счёту, плевать:
- Брокер не остаётся внакладе. Клиент может заработать или спустить всё до копейки - брокер имеет процент с покупки. Или с продажи. Вот и всё. Он в приработке всегда, при любом для клиента финале.
Мы вышли на воздух. Солнце опустилось к горизонту и за домами (в тени) стало почти комфортно. Я взял её за руку (разумеется, она была прохладной), и мы пошли вдоль бульвара. В сквере бил фонтан, и когда налетал ветерок, его брызги разбегались радужным веером. Я сказал, что маленькая радуга - тоже радуга. А значит, под одним из её концов зарыт горшочек золота. Она рассмеялась. Полагаю, именно в этот момент она решила, что останется в моём номере до утра. Впрочем, я иногда бываю слишком самонадеян.
- Вчера был доклад Зорина, - сообщил я. Она посмотрела со значением. И вопросом.
Как наркоман нуждается в дозе опиата, так и я нуждался в продолжении этого разговора. Я вдруг сообразил, что Ингрид - человек, которому можно рассказать всё. "Многому она не поверит, да это и не важно!" Выговориться - вот чего я страстно хотел. Даже сильнее, чем её тела.
- Тебе могло показаться, что Аркадий оказался неудачником. Пшиком, который лопнул, как мыльный пузырь? Нет, всё не так. Напротив, тему металлического водорода сочли слишком сложной и зачли её, как докторскую диссертацию. А вчера Зорин докладывал высшим умам нашего государства о перспективах.
- А у него есть перспективы? - неожиданно метко спросила Ингрид. Я поцеловал её руку.
- Всё зависит от финансирования. Если заплатить в ЦЕРН (Европейский совет ядерных исследований) четверть миллиона евро за опыты на коллайдере, то вполне может получиться... - я нарисовал руками сложную фигуру. Скульптуру. Нечто среднее между девушкой с веслом и Лаокооном, разрывающим пасть льву.
- Скажи мне честно, - Ингрид взяла меня под руку, потянула вперёд - она любила быструю ходьбу. - Он бездарен?
Я рассмеялся.
- Он - гений! Даже не сомневайся. Он самый настоящий гений. Гениальнее не бывает.
Часа через два мы забрели в старый город. В сумерках каждый дом здесь казался средневековым замком - вверх бежали отвесные стены, окна-бойницы предназначались для лучников, а не для света. Каменный мешок. Где-то под боком залаяла собака, старушечий голос заговорил на умершем языке.
Из проёма высунулась небритая физиономия:
- Закурить не найдётся?
Левую руку хулиган поднял и манил меня указательным пальцем, как подманивают собачонку. Правую прятал за спиной.
- Это был вопрос? Или утверждение? - Я отступил назад, на светлую сторону улицы. (Улицы! Три человека с трудом разминулись бы в этом проулке.) Ингрид замерла в нескольких шагах, и это было хорошо - она оставалась вне опасности. - Если это утверждение, то позволю себе согласиться. Вы исключительно правы, закурить у меня нет. Я не курю.
- Умный очень? Да?
Бандит сделал шаг, и я ему за это благодарен - он дал мне повод. Блеснуло лезвие, сдавленный крик, треск рубашки...
Вверх-вниз, вверх-вниз - кулак взлетал и опускался на его разбитое лицо, как шатун в цилиндре дизельного двигателя. Он давно уже перестал сопротивляться, но я не мог остановиться.
Ингрид подошла ближе. Её зрачки чуть расширились - только и всего. Больше никаких эмоций. Я подумал, что в этот момент мы похожи на Бонни и Клайда. Она попросила, чтоб я прекратил.
- Ему уже достаточно.
Ему - достаточно. А мне? Когда мне станет достаточно?
Кроме всего прочего, Аркадий Зорин был моим другом. Моим лучшим другом. Моим лучшим и единственным другом. С самого раннего детства, с младенчества, с пелёнок - наши мамы были двоюродными сёстрами. Как-то Аркашку оставили у нас на лето. На целое лето - в те годы это не было чем-то необычным. Никаких справок, никаких доверенностей, просто в моей комнате поставили вторую кровать, и мама сказала, что Аркадий поживёт у меня какое-то время. "Если ты не против". Я был "за". Его родители уехали в командировку... или это был отпуск? Отпуск, который маскировали под командировку или наоборот?.. Не важно.
Три месяца мы возились в песочнице, гоняли мяч и лазали по деревьям. Он был вожаком-провокатором, я - отчаянным исполнителем. Только не подумайте, что он угнетал меня. Нет. Мне нравилась моя безумная роль. Я учился быть храбрым.
Нравилась до той поры, покуда не появилась новенькая. В нашем шестом (кажется) "А" классе появилась Ксения Рассольникова. Я влюбился в неё первый (да! вне сомнений я был первым). Потом это сделал Аркадий, а следом и все мальчишки нашего класса.
Сколько синяков я поставил из-за этой любви! Сколько ни в чём неповинных мальчишечьих глаз носили сине-фиолетовое обрамление из-за того, что я не имел взаимности! Сашка Трегубов обозвал её Раскольниковой и моментально получил два фингала. Сегодня бы это назвали акцией - два вместо одного.
Естественно, Ксения полюбила Аркашку. Разве могло быть иначе? А я?..
Я сторожил их любовь. Когда они занимались (точнее сказать, пытались заниматься) ею на чердаке... в подвале, в котельной на тёплых и чумазых трубах. И позже в квартире моей бабушки - это оказалось удобнее. Всякий раз я стоял на стрёме, как часовой у трона его величества. Страстно любил Ксению, но стоял.
Почему? Охранял.
- Пойдём отсюда, - Ингрид протянула мне руку. - Может появиться милиция.
Я сжал её ладонь - она выскользнула из-за крови. Ингрид сказала, что нужно вымыться в море.
- Не идти же в гостиницу в таком виде.
Я согласился.
Вы когда-нибудь купались в море с русалкой? Мне довелось однажды. Она распустила свои пепельно-рыжие волосы, сняла свои русалочьи одежды и нырнула - сверкнула в лунном свете чешуя. Плавала она великолепно, как и положено рыбе.
Оттер песком ладони, скинул брюки и нырнул следом. В прыжке, где-то между небом и водой блеснуло: "А как плавала Ксения?" Этого я не знал, и никогда не узнал. В шестнадцать лет мы расстались.
Никогда ещё "мы" не звучало так верно. Мы - это я, Аркадий и Ксения Рассольникова. Она поехала в Томск, поступать в медицинский. Мы - в Москву. Разве мог Аркадий Свет Наш Зорин довольствоваться провинциальным вузом?
- Ты меня совсем запутал, - сетовала Ингрид. Мы шли по приморскому бульвару. Чайки кричали в вышине, как безумные... - Получается твой Зорин гений, но водород ему не по зубам?
- Не совсем. Здесь имеет место эмоциональный парадокс: нашей науке необходим гений и он есть, это Зорин. Необходима тема и она есть, это металлический водород.
Я посмотрел на Ингрид.
- Так, - призывно откликнулась она.
- И ничего не нужно менять!
На детской горке были разрисованы перекладины-ступени. Я, не касаясь перил, взбежал на самый верх.
- Ты только вообрази, сколько людей кормится вокруг одного гения! Подумай, ведь им нужно руководить! Раз! - я загибал пальцы. - Его нужно направлять. Два. Необходимо поправлять - три! Советовать - четыре! Следить, чтобы он не заблуждался - пять. Не оступался, не выделялся, не растерялся... - Ингрид рассмеялась и я вместе с ней. Истина бывает смешной. - Наконец, руководить всеми вышеперечисленными руководящими лицами. Этим занимается непосредственно ректор. Всё вместе это называется академия наук.
Что будет, если металлический водород синтезируют? Вся пирамида рухнет в одночасье.
- А если нет? Что если тема будет мелка? Или, напротив, такая, что Зорин не потянет? Не-ет! Лучше уж держаться того, что есть! Что выстроено и утверждено. Теоретики теоретизируют, практики практикуют. И слава богу! Пусть так будет всегда.
- А ты? Чем занимаешься ты в этой "машине обслуживающей гения"?
- Ничем! - Я съехал по горке на выпрямленных ногах. - У меня свой проект. От-дель-ный.
В лаборатории тихо и ярко. В первый момент от света слепнешь, потом глаза привыкают. Миша Слуцкий возится над установкой. Над моей установкой. Над нашей установкой - так будет честнее. Миша Слуцкий - техник. Руководитель группы "паяльников" - так называют схемотехников и "прогеров" - программистов.
Миша удивительный человек. Он может заставить работать что угодно (я давно с ним работаю и могу это утверждать наверное), при этом он не в состоянии сгенерировать хоть мало-мальски оригинальную идею. Как-то на вечеринке (не удивляйтесь, такое случается) завкаф Бакштейн, откашлявшись по-стариковски, сравнил Слуцкого с Бетховеном - глухим музыкантом. Сравнение красивое, но не совсем верное: Бетховен писал собственную музыку, Слуцкий играет написанное кем-то. И замечательно! Замечательно, что этот "кто-то" - ваш покорный слуга.
- Как установка? - знаю, что всё в порядке и потому спрашиваю.
- Серж, это потрясающе! - Миша снимает бифокальный увеличитель, мнёт пальцами раскрасневшиеся глаза. - Сегодня откалибровал сканер и опробовал на себе. Поразительная точность!
Мишкина энергия перетекает ко мне, заряжает, как электроток заряжает аккумулятор. Я загораюсь.
- Попробуем? - киваю ему сесть в кресло, сам становлюсь за пультом.
Мишка надевает шлем, утыканный проводами и говорит, что по большому счёту эта "солдатская каска" больше не нужна. Пьезо-магнитный считыватель такой чувствительности, что позволяет полуметровое расстояние.
- Пятьдесят-шестьдесят сантиметров дают менее процента погрешности. Я проверил.
В груди возникает волнение, ещё один шаг сделан - этот громоздкий шлем меня всегда раздражал, казался артефактом каменного века.
Слуцкий продолжает, говорит, что если настроить передатчик точнее, то останутся только:
- Маленькая антеннка возле головы клиента, плюс коробочка передатчика и всё! Приёмник и обсчитывающая станция - в пределах километра.
Тихонько гудит прибор. Я думаю об Ингрид. О её маленьких грудях с острыми сосками, о родинке на левом плече. "Жаль, что в кресле Слуцкий, а не я. Было бы интересно взглянуть на мыслеобраз этой девушки..."
- Что это такое? "мыслеобразы"? - Ингрид сегодня божественна. На ней сарафан с глубоким вырезом. Вырез математически точен, параболичен: игрек равняется иксу во второй степени плюс двенадцать. - Зачем они?
Не могу припомнить, к тому моменту мы уже были близки? Или я ещё предвкушал? Вы спросите, какая в этом разница? И я отвечу, что вкус плода всегда отличается от ожидания.
- Если ты спрашиваешь о практическом применении, то их масса. Представь, ты сидишь в кинотеатре, и что-то тебя отвлекает. Шуршание обёртки, кашель за спиной, хлопнувшая дверь. Ты отворачиваешься, и часть зрелища пропадает. Тебе это неприятно. Если транслировать мыслеобразы прямо в мозг, этого не случится. Даже если ты отвернёшься, картинка сложится полностью. Как и задумывал режиссёр.
- Так эта возня ради развлечений? - она опять терзает меня, старается "поддеть".
- Есть и полезное поле... хм... красивое сочетание: "полезное поле". Это поле ещё шире. От диагностики альцгеймера на ранних стадиях, до абсолютного детектора лжи.
- Аппарат читает мысли?
- Грубо! - я поморщился и отвернулся - моя очередь мучить и дразнить. Её любопытство задето, а любопытство и кошку сгубило. - Сформулируй иначе. Попробуй задать верный вопрос.
Она задумывается на секунду, не более:
- Почему именно эта тема?
Я не показал виду, но в очередной раз поразился её... проникающей способности. "Я только учусь читать мысли, детка, а ты уже свободно это делаешь".
На бульваре безлюдно. Необъятная тётка в полосатом халате и белой наколке продаёт мороженое. Я купил две порции, подумал и взял ещё две. Знаю, что она любит.
- Отчасти я даже благодарен Бакштейну. После того, как он меня вышвырнул из металлического водорода, я задумался: зачем всё это нужно? Говоря твоими словами, чего ради эта возня?
Квантовая физика, физика заряженных частиц, плазма, распад частиц... водород этот, наконец, металлический - всё это ерунда, если вдуматься. Чепуха и прах - вот к какому выводу я пришел. Человеку нужен человек. Понимаешь? По-прежнему, как и раньше, как и сто лет назад, как и двести. Человек и ничего иного. Только так можно стать счастливым - познав ближнего своего. - Ингрид меня не перебивала, мои слова сыпались на неё с небес, как манна. - Из первого вопроса логично вытекает второй: как лучше узнать человека? Как его понять? Познать? Ответ очевиден - по мыслям.
- По мыслеобразам?
- Точно. Читать мысли глупо. Это как видеть в фильме кадры, а в книге буквы. Мыслеобразы - это слова, фразы, сцены из кинофильма. - Эмоции меня переполняли. В какой-то степени я репетировал выступление перед учёным советом. - Я научился читать и передавать мыслеобразы.
- А что, если ошибка? - спросила она. - Если твоя машина работает неверно?
Солнце мгновенно померкло, небо заволокло тучами. Ясный тёплый день в один миг превратился в осеннюю беспросветную слякоть.
Я грубо буркнул, что без ошибки не бывает науки. Не ошибается только тот, кто ничего не делает. "Или занимается металлическим водородом!" - язвительно прибавил.
Она вдруг стала мне ненавистна: - А вообще... не пора ли тебе пойти, куда подальше, девочка? Ты слишком засиделась около меня. Вокруг полно других учёных, - кавычки двумя пальцами. - "Раскручивай" их на откровенность. Столичная журналистка.
Я сунул в урну недоеденное мороженое, поднял ворот рубахи (клянусь, в тот момент мне было холодно) и зашагал в лабораторию.
"Что, если она права? Что, если она права?" - мысль долбила в висок, как паровой молот.
- Исключено! - оптимизм Миши Слуцкого был непробиваем. - Я проверил аппарат на себе. Раз десять. Абсолютный результат. И на ребятах проверял.
"Безотчётный оптимизм дауна", - зло решил я. И предложил провести опыт на независимом пациенте.
- Валяй, - беспечно согласился Мишка. - Только где его взять? Не каждый захочет, чтоб его мысли стали известны.
"Да разве в этом дело? - рассуждал я. - Мысли-мыслишки, порочные желания, сплетни, лживые обещания. Кому это интересно? Разве есть на белом свете человек, который ни разу не обманул? Всегда был чист и честен? Есть ли у кого-нибудь право осуждать других?
Ингрид права - аппарат будут упрекать в неточности. В контурности мыслеобразов, в явных ошибках. Каждый застигнутый на гнусной мысли подопытный отречётся. Скажет, что он непорочен, аки ангел. Врёт аппарат! Мой аппарат множит ошибки, сеет ложь и обман... а что это значит? Что я опять второй! Мистер Секонд! Неудачник! Лузер!"
Страстно захотелось напиться. Напиться до бесчувствия. До чёрной воды.
Я заказал двойной виски и выбросил вилкой лёд.
"Надо же! В погоне за физикой я упустил моральную сторону вопроса. Доверие к аппарату - вот самое главное. Но как обеспечить это доверие? Как доказать, что аппарат работает безупречно? Без этого не будет гранта! Не будет денег - проект закроют. И что тогда? Опять лаборантом к Зорину? На приработки? Не-ет, Аркадий слишком благороден! Он выбьет мне ставку и должность. Что-нибудь вроде заместителя по общим вопросам. Как это унизительно! Твою ж мать!"
Вот так и ломаются судьбы. Один неразрешимый вопрос - и жизнь под откос.
Хрупкий человеческий каркас не выдерживает напряжения и через некоторое (весьма непродолжительное) время появляется вопрос: "Мне что? больше всех надо?"
"Но ведь я хотел сделать людей счастливее!"
...
"Ничего-ничего! - я отодвинул стакан с недопитым виски. - Как говорил Глеб Жеглов, мы ещё покувыркаемся! Рано ставить крест на моей работе. Вам нужен достоверный эксперимент, господа учёные? Вы его получите!"
Мишка спал. Пришлось долго барабанить в дверь, прежде чем она распахнулась.
- Пожар? - спросил он. - Или наводнение?
- И то и другое.
Я вошел в его номер, зажег настольную лампу. По стенам комнаты поползли призраки, на постели зашевелилась сумрачная тень. Рыже-пепельные волосы показались мне змеями.
"Что ж... это даже к лучшему. Хорошо, что это она. Не придётся выставлять голую девицу за дверь. Она и так слишком многое знает".
Мишка натянул штаны и рубаху. Концы рубахи завязал на пупке пионерским языкастым узлом.
- Нам нужен эксперимент, - сказал я.
- Ну.
- Убойный. Фактический. Броня.
- И?
- Такой эксперимент, чтобы все уверились - аппарат работает.
- А именно? - уточнил Мишка. - Что ты имеешь в виду?
Я начал предлагать варианты. Мишка кивал и соглашался. Ингрид снисходительно улыбалась. В тот миг я понял, в чём загадка Джоконды - она издевалась над Леонардо. И художник её ненавидел. Писал и ненавидел, писал и ненавидел. И чем яростнее он её ненавидел, тем гениальнее получалось полотно.
- Чепуха! - подытожила она. Голос низкий, волнующий. - Вам нужна картина жизни. Мыслеобразы всей, - она надавила на это слово, - жизни. Целиком. Тогда демонстрация аппарата устроит фурор.
- И как этого добиться? - спросил Мишка. Ему хотелось узнать, откуда мы с Ингрид знаем друг друга, но он стеснялся спросить.
- Очень просто, - ответила она, и я понял, что это будет совсем непросто. Однако я был готов на любой шаг, на любое безумство. - Не доезжая Ането (горный пик) есть обрыв. Узкая дорога, маленькое ограждение. Очень опасное место. - Я наслаждался её голосом. "Опасное место" и "узкая дорога" в её устах звучали, как музыка. Музыка, под которую пляшут катхакали. - Триста метров вниз без единого препятствия.
- И что? - спросил Мишка и перевёл взгляд на меня. - Нам это зачем?
Он не понимал, а я был в восхищении! Только изощрённый женский ум мог придумать такое! Абсолютная искренность и достоверность подопытного. И, при этом, полный эмоциональный спектр! О таком эксперименте можно только мечтать.
- У нас будет секунд пятнадцать. Считывающий сканер я закреплю на подголовнике водительского сидения. - Я уже прикидывал, как поставлю этот опыт. - Передатчик буду держать в руках.
- Какой передатчик? Какой сканер? О чём ты? - Мишка вскочил, он нервничал.
- Машина будет падать со скалы, - Ингрид смотрела своими ясными прозрачными глазами. - В мыслях водителя промчится вся его жизнь, и вы эту жизнь запишите своим прибором. Сложно найти более веское доказательство, что он работает.
- А... - Мишка открывал и закрывал рот, не решаясь произнести. - А водитель? - решился-таки. - Что будет с ним?
- Всё будет в порядке, - уверил я. - И с водителем, и со мной... со всеми. Главное - верить.
Я встал и направился к двери. Пожелал им спокойной ночи и мысленно произнёс то же самое самому себе. Мне очень хотелось уснуть крепко-накрепко. Чтобы проверить каково там - в глубокой черноте.
Михаил подготовил оборудование. Несколько дней он ходил мрачный, на вопросы отвечал только "да" или "нет" и порвал (кажется) отношения с Ингрид. Если, конечно, у них были отношения.
Со мной он разговаривал только однажды, сказал, что наша затея ему не нравится, но он нас поддерживает: "Потому что я не могу придумать ничего лучшего". Я потрепал его по плечу и подумал, что этот глухой Бетховен никогда не придумает ничего лучшего. Он не умеет этого делать.
Мишка протянул мне кругляшек размером с пятирублёвую монету, сказал, что вставил сканер в металлическую оболочку: "Для надёжности". Из "монеты" тянулись провода трёх цветов. Мишка велел прикрепить сканер к подголовнику водителя. "А провода к разъёмам, согласно цветам. Я добился метровой чувствительности... Можно дальше, но будут помехи. Сканер должен находиться возле головы". Он заглядывал мне в глаза, надеясь, что я рассмеюсь, хлопну его по шее (играючи), и признаюсь, что всё это розыгрыш. Но розыгрышем здесь и не пахло.
Чемоданчик передатчика я решил держать на коленях - так будет надёжнее.
- Вот ещё что, - Мишка расстелил на столе лист бумаги. - Это график падения. Всё расписано по секундам. Если на шестнадцатой секунде ты отстегнёшь привязные ремни и выпрыгнешь из двери... - Я ждал, как он это сформулирует. - В общем... вероятность выжить значительно выше. Даже если сработают подушки безопасности...
- Выше! - перебил я. - Куда уж выше? Триста метров!
- Хотя бы пристегни ремни, - буркнул Мишка.
- Обязательно, - обещал я.
Водитель такси был старый. Старый, потрёпанный, непонятной национальности. Я назвал его про себя "Ахмед". Почему так? Не знаю. Мне показалось, что гибель одного изжитого "Ахмеда" - совсем невысокая плата. И ещё я пожелал, чтобы у него был богатый жизненный опыт... и быстрая память.
Говорят, что в момент гибели, за несколько бесконечно кратких и бесконечно длинных секунд человек вспоминает всю свою жизнь. От первого момента до последнего. Жизнь моего Ахмеда, в ярких мыслеобразах, я собирался записать и представить учёному совету.
- Куда надо, джигит? Везде повезу!
- К перевалу, - ответил я. - И дальше в N-ск.
- Вах! Очень далеко! Не поеду!
Куда там! "Не поеду!" Я уже выбрал его. Я влез на заднее сидение, размахивая представительным крокодиловым дипломатом и вынимая на ходу пачку купюр.
- Дави на газ, папаша! Нас ждут великие дела!
Чтобы старик не сомневался, я сунул ему зелёную купюру. Ахмед, почувствовав крахмальную жесткость денежной бумажки, успокоился, только посматривал на меня в зеркало. Я приветливо улыбался. "Сколько на земле разных чудаков! - думал старик. - Скольких из них я подвозил за свою жизнь... а скольких ещё подвезу?" Старость расположена к пространным размышлениям.
Далее всё просто, как в анекдоте: справа скала, слева обрыв. Я отвлёк его внимание, перегнулся через сидение и резко крутанул руль влево. Машина вильнула, замерла - старик всё же успел надавить на тормоз, и, поразмыслив, нырнула в пропасть.
В первую секунду я ошалел. Исчезли мысли и чувства. Исчезло ощущение реальности, и только желудок требовательно подбирался к горлу.
Сканер я закрепил заранее, загодя включил передатчик, и сейчас, глядя, как голова Ахмеда болтается из стороны в сторону, думал только об одном - чтобы он вспоминал: "Давай, старик! Всё до мельчайших подробностей. Отдай мне всю жизнь, от первой до последней буквы".
Первое воспоминание: мальчишка бежит через ручей, падает и ранит ногу об острый камень. Это больно. Хочется позвать маму и малец поддаётся этому желанию - вопит во всё горло и заливается слезами. Подходит мама (высокая женщина в байковом халате), вытирает кровь, заклеивает ранку лейкопластырем, целует, а затем отвешивает подзатыльник - на будущее, чтобы вёл себя осмотрительнее.
Совсем близко от машины - рукой дотянуться - пролетает выступ и деревце. Удивительно, что я успеваю его рассмотреть.
Ахмед продолжает вспоминать. Он видит перед собой дворовую футбольную команду. Против его друзей играют хулиганы из соседнего двора. После игры - драка. Бьют больно, однако плакать нельзя. Нельзя звать маму - засмеют и свои, и чужие. Ахмед терпит, прячет синяки, замазывает извёсткой ссадины.
Вот школа - яркий прямоугольник окна с тёмным перекрестием рамы. Перед окном сидит девочка с чёрными волосами. От ослепительного света хочется зажмуриться, но тогда девочка исчезнет. Ахмед силится, держит глаза распахнутыми. Кадры бегут непрерывной чередой до самой свадьбы: первая прогулка, первый поцелуй, робкие объятия - девочка выскальзывает из его рук струйкой ручья.
Машина бьёт колёсами о выступ, её отбрасывает в сторону, туда - к морю. Моя рука взлетает к лицу, и я автоматически отмечаю показание секундомера - десять секунд. Как хорошо! Господи, я просто гений! Спасибо, что ты послал мне Ингрид! Эта девушка действует на меня, как катализатор.
Женщина на красном красивом ковре шевелит губами, но Ахмед ничего не понимает. Женщина смотрит вопросительно, делает жест рукой, но Ахмед в ступоре - ещё бы! такая красавица согласилась стать его женой. Друзья смеются, подводят его к столу, суют в руки перо: "Подписывай, да-а! Иначе я твою невесту сам сегодня же украду!"
Рождение первенца. Гуляет вся улица. Какая-то бабка в тёмно-синей чадре грозит клюкой. Ахмед хохочет и пьёт вино, наливает старухе. Друзья заставляют женщину выпить силой, та пьёт, но ругается и шлёт проклятия.
Одиннадцать секунд.
Я провёл собственные расчёты. Слуцкий неверно учёл сопротивление воздуха. У меня меньше на целых три секунды - всего их тринадцать. Божественное число!
...Быть может, на одну больше - если очень повезёт. Целая секунда! Как это долго! Как бесконечно долго!
Вижу, как рука таксиста хватает дверную ручку. Поток воспоминаний скукоживается и блекнет. К моему счастью, дверь заклинило, и картинка вновь расцветает красками.
Второй ребёнок, третий. Собственный дом, машина. Воспоминания делаются спокойнее, я бы сказал, монотоннее. Вот только покупка машины - мальчишки остаются мальчишками - будоражит фантазию. Появляется шампанское и лица старых друзей. Долго катаются по городу - колесят, куда глаза глядят. На крыльце женщина качает головой - жена.
"Что я буду делать?" - мелькает вопрос. Удивительно, что он вообще возник - я давным-давно решил, что я буду делать. Решил в тот самый момент, когда Ингрид произнесла слово "обрыв". Теперь у нас общая судьба, милый Ахмед.
Вдруг яркая вспышка, в воспоминаниях - как звёздочка. Толстая обрюзгшая чинара, чёрная ночь. Теней почти нет, как нет и на небе луны. Ахмед осторожно крадётся, свистит соловьём и, не удержавшись зовёт: "Кэто! Кэто, отзовись!" Появляется молоденькая девушка. Ступает робко, как газель. Любовница.
Двенадцать.
Черный вечер.
Белый снег.
Ветер, ветер!
На ногах не стоит человек.
Так, кажется, писал Блок. Он ничего не понимал! Человек летит в пропасть!
Похороны. Не успеваю понять, чьи именно. Друга? Матери? Себя? Меня?
Машина врубается в хрустящую гальку (мне даже нравится этот звук), сминается, превращаясь в мусор. Переднее кресло входит в мою грудную клетку. Последний вдох остаётся неиспользованным...
...как это жаль.
Поток мыслеформ продемонстрировали учёному совету. Это сделал Михаил Слуцкий - он представил разработку своего погибшего друга и руководителя проекта.
Фильм произвёл на учёных тягостное впечатление, однако не оставил сомнений в работоспособности прибора. Гранд на разработку темы был получен. Все теоритические данные и материальную часть передали лаборатории Аркадия Зорина - он показался наиболее подходящей кандидатурой. Тем более что разработки металлического водорода решили приостановить с пространной формулировкой "как не соответствующие уровню отечественной науки".
Примерно через год Зорин узнал, что "герой" мыслефильма Ахмед (Мураз Алихаджиев) никогда не был женат. Не имел детей и собственного дома. Он всю свою жизнь прожил с двоюродной сестрой-инвалидом, в её комнате на окраине города. Об этом Аркадию Зорину рассказала девушка с пепельно-рыжими волосами.
Всё увиденное в фильме оказалось фантазией. Иллюзией. Мураз вообразил себе жизнь, которую он хотел бы прожить, о которой мечтал. Сделал он это намеренно? Или гибнущий мозг по собственной воле раскрасил последние секунды? Это осталось загадкой.
И какой вариант правдивый? Выдуманный? Реальный? Где спряталась истина для Алихаджиева?