Аннотация: Сборник рассказов. "Русская тема" присудила ему 6 место.
Сапоги
Купил как-то Юрий Матвеевич Щеголев себе хромовые сапожки. В магазине же переобулся, сунул старые ботинки вместе с новой коробкой в урну и сияющий вышел улицу.
Нежное апрельское солнышко приветливо отражалось в зеркальной витрине и делало вокруг головы Щеголева что-то в виде нимба. "Хорошо, - Щеголев вертелся перед витриной, разглядывая себя в фас и профиль. - Отличные сапоги. Перед такими сапожками, как говаривал О. Бендер, ни один стул не устоит".
Сапоги, действительно были замечательные: мягкая кожа, крепко прошитые, подбитые и, что самое главное, шли они Юрию Матвеевичу исключительно. Хоть и делали некоторое сходство с чертёжной рейсшиной, перевернутой вверх ногами.
Весь день Щёголев чувствовал себя легко и свободно, будто ангел. Будто не сапоги он себе купил, а весь до глубины души переродился. В любом месте ему казалось, что все на него смотрят, завидуют, шушукаются за его спиной и восхищенно кивают головами. А молоденькие девушки готовы броситься к нему, к его новым щегольским сапожкам и молить о снисхождении...
"Ах, как всё удачно сложилось!" - К прочему, Юрий Матвеевич ехал сегодня к своей родной тетке, в деревню, и, конечно, собирался там похвастаться перед родственниками вволю.
- Здорово Федор Андреевич! - На автовокзале Щеголев застал земляка своего и приятеля давнишнего Урюмова. - Никак тоже в Землянск собрался?
Федор Андреевич Урюмов, человек от природы мрачный и молчаливый, склонный более к созерцанию и мысли, мучился сегодня с похмелья - он вчера племянника в армию провожал и к беседе сейчас был расположен как телеграфный столб к охоте.
- Ага.
- А я вот сапоги себе купил. - Щеголев разом сообщил свою главную новость. - Хромовые. Ты посмотри какие сапожки! - Юрий Матвеевич оборотился кругом. - Как?!
- Ну. - Федор ответил односложно. Полуденное солнце припекало и от жары во рту стало отвратительно мерзко, а в желудке что-то горело огнем и прыгали черти. - "Господи, что мы пили вчера неужто политуру? Или это Танькины котлеты шалят?"
- Что "ну"? - Удивился такому невниманию Щеголев. - Я ж тебе толкую: сапоги купил. Побачь!
Щеголев живо скинул с правой ноги сапог и запрыгал цаплей:
- Кожу пощупай! Пощупай, тебе говорю... Как? Союска какая, а? - Он вертел сапогом перед лицом Федора и объяснял: - Колодка... ты где-нибудь видел такую колодку? А подбит как! Три ряда гвоздей, а гвозди какие! Латунь!
Федор реагировал слабо. Он несколько раз посмотрел на Щеголева, опустил взгляд на свои пыльные туфли, снова на щеголевский сапог, громко икнул и ответил:
- Да. - При этом посмотрел так тоскливо, что можно было разрыдаться, но Щеголев этого взгляда не разглядел.
- Я вижу ты ничего в сапогах не разумеешь. - Щеголев вернул сапог на ногу. - Но я тебе так скажу: в этих сапогах я до Землянска пешком дойду и хоть бы что. Даже ноги не устанут.
- Врешь.
- Как это вру? - Щеголев опешил. - Я в этих сапогах десять лет прохожу. Я ж тебе показывал, что это за вещь. Это ж ручная работа. А ты "врешь". Я тебе говорю дойду до Землянска - значит дойду. - Он загорелся новой идеей. - А хочешь на спор?
- Пешком до Землянска? - Федор ухмыльнулся. - Шестьдесят километров?.. Ноги собьешь и сапоги твои развалятся.
- Мои сапоги? - Щеголев ухмыльнулся и добавил уже с полным убеждением: - Ты, братец, действительно ничего в сапогах не понимаешь. В этих сапогах я дойду до Землянска и не вспотею. А носить их буду пятнадцать лет - не сношу. - Он растолковывал с выражением, с каким учитель второго класса растолковывает глупому ученику. Подумал и добавил печально: - Или даже все двадцать. Может меня и хоронить в них положат...
Федор хотел возразить, но котлеты в очередной раз заделали в желудке кульбит и спорить расхотелось. Тем паче, что подали автобус, и заждавшиеся пассажиры с шумом стали в него загружаться.
Пыльный Пазик преодолевал дорогу нехотя. Казалось он не едет, а борется с дорогой, с жарой и с пассажирами. "Ох, перегреется двигатель... сгорит", - чуть слышно стонал на каждом подъеме водитель и нервно дергал какие-то рукоятки. Автобус от этого било в трясучке, но на гору он все-таки выбирался...
И уж до Землянска оставалось чуть - километров от силы пять-шесть, когда на очередном подъеме автобус забился в конвульсиях сильнее обычного и остановился.
- Карбюратор закипел. - Водитель скривился, как от зубной боли и полез в мотор.
Юрий Матвеевич Щеголев и Федор Андреевич Урюмов вышли из автобуса. Землянск располагался на следующем холме, и до него казалось рукой подать.
- Пойдем? - Мысль родилась одновременно. Приятели посмотрели друг на друга.
- Пойдем. - Оба скинули пиджаки и повязали головы платками.
О споре никто не вспоминал: приятно было пройтись по сочному весеннему лугу под пение пичуг. И солнце уже не казалось таким палящим, а скорее приятно-согревающим...
- Погоди. - Щеголев присел, снял сапоги, связал их аккуратненько веревочкой за голенища и перекинул через плечо. - Мне ж в них двадцать лет ходить. - Пояснил удивленному Федору.
И пошлепал босыми ногами по теплой земле.
Встреча
Герман Иванович Недопанов, чиновник средней руки из городской администрации, отпуск свой проводил на даче, в Подусовке.
Деревенька маленькая и глухая Подусовка культурными развлечениями дачников не баловала. Забавы всё более старинные: преферанс и шахматы с соседями, ежевечерняя бутылочка сладкой наливки да разговоры до полуночи. Германа Ивановича это вполне устраивало. И когда он с видимым удовольствием устраивал своё брюшко перед шахматной доской, всем окружающим становилось понятно, что иного отдыха ему и не нужно.
А на все реплики о пользе бега трусцой, о необходимости занятия физкультурой он живо откликался и сообщал: "Именно голубчик! вот я посещаю наш подусовский пруд регулярно. И такая знаешь, по телу бодрость разливается! Проплывешь до другого берега и обратно - прямо ух!!" - И Герман Иванович энергично потрясал сжатыми кулаками.
Забавно это смотрелось от человека маленького роста с просторной блестящей плешкой на голове и рыжими кудряшками на груди.
Однако Герман Иванович ничуть не грешил против истины, и говорил правдиво и искренно: он действительно каждый погожий день ходил на пруд купаться. Собственно встреча, о которой идет речь, и произошла во время такого раута...
Герман Иванович Недопанов, с женой своею Ритой Моисеевной возвращался уже с пруда. В благостном расположении духа, заложив большие пальцы за лямки майки, он вышагивал, потешно выбрасывая вперед ноги, и философствовал. Рита Моисеевна, как обычно, подтрунивала над мужем, посмеиваясь над его "немужественным" видом и смешной походкой. "Ну ты прямо гусь у меня", - Рита Моисеевна предпочитала мужчин подтянутых, с военной выправкой, но элегантных.
Солнце к двенадцати часам припекало изрядно. Тени деревьев подобрались, и лесная тропинка золотилась в лучах опавшей сосновой хвоей и редкими лужами. Разговор мало-помалу сошел на нет. Тела плавились и просили передышки.
- Жарко сегодня, - чета, не сговариваясь, отвернула к бревну в стороне от тропинки.
И только Герман Иванович присел, только вытянул ноги (дорога от пруда к даче составляла километра три-четыре), только вдохнул полной грудью смолистого воздуху, только выдохнул блаженно "Хорошо!", только Рита Моисеевна презрительно хмыкнула в ответ "Хм!" и оправила на коленях ситцевое в голубой горошек платье, как кусты на противоположной стороне громко и подозрительно зашевелились. Супруги насторожились.
Раздвинув орешник руками, на тропинку вышел охотник. Залитый солнечными лучами он показался Рите Моисеевне богом охоты - до чего был хорош! Двустволка наперевес, сапоги с резным верхом, замшевая куртка, перепоясанная патронташем, и дивная шляпа с пером.
"Бог мой!" - Рита Моисеевна только всплеснула руками.
На Германа Ивановича охотник тоже произвел впечатление, но уже инкрустацией на прикладе и стволе ружья, кожаным, тонкой выделки подсумком и жаканами.
"Франт! - подумал он про себя с изрядной долей зависти. - Будто из книжки Тургенева явился".
Рита Моисеевна не сводила с охотника восхищенных глаз. Герман Иванович взревновал.
Охотник, между тем, приложил козырьком ладонь к глазам, осмотрелся и подошел к бревну, на котором расположились наши супруги.
- Ух, - он выдохнул негромко, будто бы про себя, и повесил шляпу на сучок. Лицо охотника показалось Герману Ивановичу пыльным и уставшим. - Загонял он меня. - Пояснил охотник, видя внимание к своей персоне.
Он присел, достал из подсумка трубку черного с резьбой дерева, стал набивать её.
"Ну точно пижон", - подумал Герман Иванович. "Какой элегантный молодой человек", - подумала Рита Моисеевна.
- С утра он меня по лесу гоняет, - охотник выпустил вверх густую струю ароматного дыма.
- С утра! - Полувопросительно вырвалось у Риты Моисеевны.
- С семи утра. - Охотник переломил двустволку, скинул хромовые сапоги. - Ухайдокал меня уже! Пять часов уже за ним иду.
"За зайцем видно идёт, - подумал Герман Иванович. - Не завидую косому, когда он его нагонит. Такому и из двух стволов пальнуть не жалко будет. Ради забавы-то".
- Ох устал, - продолжал охотник, - ну и устал! И ведь не отпустишь его, окаянного. Я-то охотник! Честь охотничьего цеха, гордость ну и всё такое прочее...
- Ну да, ну да, - супруги понимающе закивали головами. - Без этого никак.
- Или плюнуть? - Охотник постучал трубкой об ствол дерева, выбивая пепел. - А вдруг кто узнает? Позор! Нет, надо идти.
Охотник натянул сапоги, щелкнул двустволкой. Попросил у Риты Моисеевны глоток воды - в его красивой фляжке оставались капли.
- Пойду, - сказал прощаясь, поправляя усы. - Может к вечеру нагоню его мерзавца!
- Кого? - Герман Иванович не выдержал, - Кого вы загоняете, скажите нам, пожалуйста. Зайца или, может быть, лису? Нам очень интересно!!
Рита Моисеевна умоляюще сложила руки на груди.
- Да какого зайца? - Охотник презрительно сплюнул в пыль тропинки. - Стал бы я за каким-то зайцем пять часов круги по лесу резать!! Кобель мой от меня ушел. Зараза!! Его жена две недели не кормила, а сегодня только я его с поводка спустил - он пулей, и поминай как звали. Двести пятьдесят целковых за него отдал. Охотничья порода. Э-эх!!
Он махнул рукой и быстро скрылся в кустах.
Начальник столовой
К самой окраине маленького, что ни на есть провинциального городка, притулилась военная часть 56173. Тихая размеренная жизнь городка незаметно проникла сквозь высокий каменный забор части и никто уже не помнил зачем она была построена, от кого должна защищать и кого собственно защищать в этой таёжной глуши?
Часть жила жизнию мирной и солдат более чистки ружей интересовало, что будет сегодня на обед или, допустим, на ужин. Гадали, как постарается Иваныч, и кто сегодня в наряде на кухне - начистят ли вдоволь картошки?..
Поваром в части работал вольнонаёмный Иван Иванович Борщеваров. И фамилией, и внешним видом, а был Иван Иванович среднего роста пухленьким толстячком, и складом характера, и врожденной чистоплотностью Борщеваров представлял собой идеального повара. Ту мифическую фигуру, что идет с нами по жизни с малолетства. Сперва она советует нам тёртую морковь, из книжки о вкусной и здоровой пище, потом выкатывает на сверкающей тележке своё фирменное блюдо во французских кинофильмах и уж совсем в конце советует воздерживаться от всего вкусного...
Профессию свою Иван Иванович любил. Готовил с удовольствием, легко и свободно. Долго вываривал мозговую косточку, рубил капустку, играючи забрасывал в котел овощи, большим половником помешивал аккуратно, и снимал пробу огромной деревянной ложкой, что торчала у него из нагрудного кармана непременно.
Отчего судьба забросила его в конце жизни в глушь таежного городка никто не знал, а сам он на эту тему говорил неохотно. Ходили слухи, будто раньше работал Борщеваров в столичном ресторане. Шеф-поваром. Кто верил, кто не верил, но все единодушно признавали, что готовит Иван Иваныч бесподобно.
Только один человек в части всякий раз нервничал и раздражался, вкушая борщеваровскую стряпню. Злился, язвительно выражался в адрес повара и даже жаловался командиру части. Хрякин Маркел Модестович.
Хрякин военного звания не имел и, также как Иван Иванович, работал в части вольнонаемным. Только в должности несколько противоположной поварскому делу, хотя и имеющей к нему отношение.
Он являлся в столовую всегда последним, гремел тележкой собственной конструкции. Смастерил её Хрякин из старой детской коляски германского производства. Установил на колеса деревянный ящик из-под яблок и прично примотал его бечевой.
Первым в столовой появлялся командир части. Борщеваров встречал его лично. По тому, как командир поглаживал свои густые, смоляно-черные усы заключал о настроении командира и расплывался в улыбке. Или же стремглав бежал на кухню, скорее подавать.
После обеда настроение командира всегда повышалось. И уж если до принятия пищи чувствовал себя прилично, то после... Он кликал с кухни Ивана Ивановича и громким своим басом выражал благодарность, жал руку и ставил в пример "имеющимся отдельным шалопаям". Борщеваров после такой похвалы вспыхивал как перезрелый помидор и подсаживался за командирский стол.
- Мне ж доводилось в "Праге" работать, - проговорился он как-то. - То-то были времена... - Он мечтательно прикрывал глаза. - Вот помню был случай французы обедали, а у меня фирменное блюдо: цыпленок в белом соусе с черносливом...
- Хех-ты, будь она неладна! - Хмыкал командир и хлопал повара по спине. - Мастер ты заливать, Иваныч! И придумает так ловко: французы! Хех-ты!.. Но приготовил сегодня хорошо, вон как бойцы ложками гремят. Так бы на плацу старались.
Солдаты облизывали ложки и просили добавки...
Последним приходил Хрякин. Его порция уже стояла на отдельном столике - ждала, но он не торопился. Он обходил солдат, заглядывал им в тарелки, качал головой и бурчал что-то невнятное себе под нос. Заходил в мойку, громко гремел крышками бочков, матерился и недовольный выходил.
Только после "обхода" садился есть.
В иные дни он приносил с собой четвертинку водки. Выпивал её залпом и, после обеда, наверняка скандалил с поваром.
- Опять все съели! - Хрякин срывал с бачка для отходов крышку и совал повару под нос. - Всё! Всё сожрали. Подчистую!!
- Ну. - Коротко отвечал Борщеваров.
- Что ну? Что ну? - Хрякин вспыхивал. - Что я-то теперь делать буду?
- А я причем?
- Ты мне тут Ваньку-то не валяй. "Я причем", - передразнивал Хрякин. - Твоя работа. Смотри Борщеваров, строгое предупреждение. Солдаты всё дочиста съели, а чем мне поросят кормить? А? Тебя спрашиваю?! Не знаешь? Я тебе скажу: чтоб завтра была перловка!
Назавтра Иван Иванович Борщеваров, морщась и зажимая нос, варил перловку. Командир части недоуменно тыкал в кашу вилкой и уходил голодный. В солдатских мисках оставались горки ненавистной "шрапнели", а бачки для отходов быстро наполнялись, обещая сегодня поросятам праздник...
Невеста
Третий помощник капитана Никита Ягодкин сменился ровно в двенадцать. Уже час как зашло солнце и над Японским морем разлилась тихая звездная ночь. Вдохновение для поэта. "Две синевы у горизонта сходятся..." - память выдала строчку Высоцкого, но сегодня это не порадовало. Уныло Никита мелькнул взглядом по алмазам небесным и побрел в свою каюту.
Какое-то томление... тревога... беспокойство... Никита даже не представлял, как и назвать-то это чувство, что легло на сердце и не отпускало. Будто на глаза надели серые очки и сколько не верти головой, не смотри на солнце и цветы - нет красок.
- Привет, Михалыч. - Ягодкин заглянул в радиорубку.
- Доброй ночи Никась. Сменился? - Радист Михалыч, донской казак отвечал словоохотливо. Кому же охота сидеть ночью одному? То ли дело с другом... как в степи, у костра...
- Да вот... - Ягодкин протиснулся в рубку. - Тишина? Ничего ещё не слышно? - Спросил поспешно, волнительно.
- Рановато ещё. - Михалыч оправил усы.
- Рановато. - Повторил Никита. - Ну я пойду.
- Доброй ночи.
И всё продолжилось своим порядком. И судно шло заданным курсом, и чайки дремали где-то на берегу, и маяки светили, как им и положено.
Часика через два Михалыч заварил крутым кипятком стакан чаю и принялся мечтать о чем-то, невидящим взором глядя в черноту стакана. В дверях радиорубки снова показался Никита.
- Не спится? - Михалыч посмотрел на гостя. - Садись, поговорим. Всё ночь покороче будет.
Никита присел.
- Послушай ещё разок, Михалыч. Вдруг "Маяк" на длинных добьет или ещё кто.
Михалыч приложил к уху наушник, стал медленно прокручивать ручку приемника. Писк, стрёкот, азиатская речь...
- Нет. - Михалыч прошел по всему диапазону. - Нашего ничего.
- Жаль. - Никита вздохнул. - Соскучился.
- С чего это вдруг? Ты вроде не новичок, да и рейс не самый длинный.
- Не знаю. В Сингапуре первый раз это почувствовал, как... - Никита поводил ладонью у груди и сжал кулак. - Вроде как узел на веревке завязался... Иду по улице, улыбаюсь. Глаз радуется - чистота, порядок. Мне все улыбаются. Кланяются, я в ответ кланяюсь. А вдруг так тошно стало... - Никита замолчал, подбирая слово. - Будто воздуху мало стало. Как в дыму задыхаюсь... Понимаешь?
Михалыч заварил второй стакан чаю, внимательно слушал.
- Я ворот расстегнул, думаю водки, что ль выпить? - продолжал Никита, - да не хочется вроде. Зашел в какой-то бар, так... больше любопытства ради. Хозяин меня встречает, кланяется, улыбается, лопочет что-то... Выпил я рюмку, ещё одну, ещё... потом дармовую налили, за счет заведения. Чувствую - пьяный уже, а узелок не развязывается. Я хозяину поклонился, руки пожал, обещал ещё зайти и ушел.
Хозяйственный Михалыч разрезал шоколадную конфетку на четыре части. Отхлебнул чаю, положил в рот кусочек. Никита за ним.
- Хороший город.
- Сингапур? - Переспросил Никита. Михалыч кивнул. - Да, мне тоже понравился. Улицы, дома красивые. Порт, как игрушечка. Люди счастливые, уверенные... Приятно. Приятный город...
Через трое суток были дома. Родной Владивосток, родная бухта Золотого рога. Холодный туман, морось...
В бухту кто-то слил мазута, а вахтенный не досмотрел, и судно влетело прямиком в эту лужу. Боцман орал и матерился так, что черти позатыкали уши. Всё было как всегда... Разве что рваных покрышек, пивных бутылок и окурков у причала прибавилось. Да пьяных такелажников на пирсе.
Когда швартовались, вся команда стояла наверху. И Никита Ягодкин.
- Ты чего? - С тревогой спросил капитан и заглянул ему в лицо. - Что с тобой Ягодкин?
- А? - Переспросил Никита. Всё его существо сейчас было занято другим.
- У тебя выражение лица было такое... такое как будто тебе сейчас звезду героя должны вручать. Как у святого на иконе.
- Да не, товарищ капитан, не такое. - Вступился Михалыч. - Не звезду. Будто его на берегу, невеста встречает. Писаная красавица на золотом блюдечке.
- Не невеста, - Никита улыбнулся мягко и открыто. - Родина.