(придуманный календарь нескольких дней начала двадцать первого века)
Осень. Промозглая поздняя осень. Небо повисло на крышах. То, что раньше считалось небом - эта ватная серая портянка. "Дай мне манны небесной!" В ответ - сыплет на головы морось. Противно. Во что превратилось лето? И было ли оно? Ау!
А мы ещё удивляемся, как быстро хорошенькие девушки превращаются в стервозных баб... есть у кого учиться. Было бы желание. Желание... на это слово что-то шевельнулось внутри. Понять бы что?
Холодно. Холодно на улице, холодно в квартире. Натянул старый шерстяной свитер. Немного согрелся. Из дырки на рукаве торчит локоть. Живописно. Вообразил себя поигравшимся лордом, бросил в темноту: "Ах, Джим! Сумеречно, дай огня!" Сам запалил свечу, лёг на диван. Весь вечер читал Куприна. Мерзавец он и зануда. Зануда и словолюб. Сластолюбивый словолюб - катал это словосочетание по языку и пытался бросить книгу. Не смог, как ни старался. Хорош, стервец. Быть может, гениален.
Ночью в трубах журчала вода. Противное ощущение, будто обмочился в постель. Долго соображал спросонья где я. Добил себя вопросом, почему я здесь?
Утром потеплели батареи. Душа оттаяла в момент. Смотри-ка: не все так плохо. Хорошо бы научиться курить, курильщику так мало нужно для счастья.
В почтовом ящике лежали счета за услуги. От одного этого слова "услуги" хочется повеситься. Что за суммы? Откуда? Я плачу за весь подъезд? Авансом на полгода вперёд?
Спросил у соседа. Он ковырял ключом дверь, пытался вернуться с ночной. Посмотрел на меня как на идиота. Сказал, что платит столько же, и это нормально. Когда я отвернулся, он покрутил пальцем у виска. Я не видел, но почувствовал движение. В воздухе повисло слово "банкрот". В общем-то, он прав... наверное... и слово-то какое красивое: "банкрот". Ах! В нём слышится Манхэттен и Уолл-Стрит... С-сука! Нихрена он не прав! Пидор!
Заплатил. Вопрос висит, как гильотина: Зачем?
Прежде считал, что холод противнее всего. Пожалуй, голод хуже. Хе-хе: ближе к телу.
Сегодня давали зарплату. Ненавижу себя. Ненавижу её. Ненавижу всех. В который раз мучился вопросом: зачем я хожу на эту работу? Матерь божья, я делаю это каждый день! КАЖДЫЙ ДЕНЬ ДЕЛАЮ ЭТО! Лучший ответ: MUST DIE!
К чему иллюзии? Разве это работа? Ещё говорят, что идиотизм канул в лету... приходите, посмотрите, он живее всех живых.
Зашел к букинисту. Уй его знает зачем. Ноги принесли. Хотелось что-нибудь купить... наверное. Приглядел книгу. Дорого. Пытался торговаться. Обругал букиниста, потом извинился.
Букинист - человек. Уже хорошо, правда? С обветренным, облупившимся лицом. Рябой и бесцветный. Господь остался недоволен, провёл по его физиономии божественным ластиком, попытался исправить. Не получилось... Смешно: божественная стирательная резинка.
Но хуже всего его руки. Терпеть не могу, когда он трогает ими книги. Он их унижает.
Не сбавил ни рубля. Смотрел на меня снисходительно и балагурил с соседками-торговками. Его палатка стоит у продуктового рынка. Я тоже не отступал. Увлекся: назвал его скрягой, сказал, что он не смыслит в литературе.
Поругались. Теперь я к нему ни ногой. Ближайшие две недели.
Ну и ладно. Зато осталась мелочь на мороженое. Ааааа...
Вместо мороженного купил бутылку пива. Засадил прямо из горла.
Стало почти хорошо.
Долго сидел в скверике на лавочке, подсматривал за грачами. Мудрые птицы. Размеренные. Нет даже намёка на суету.
В переулке пристали двое. Сопляки. Лет четырнадцать-шестнадцать. Не хотел драться. Отбрёхивался, матерился. Один достал нож, стал грозить. Разозлился.
...
Разбили-таки бровь.
Перед зеркалом долго смотрел на себя и на отобранный нож. Что с ним делать? Вышел на балкон, зашвырнул куда-то вглубь двора. Потом подумал, что они опять его подберут. Пошел искать. Почувствовал себя тупицей.
Дома увидел, что куртка порвана. Мерзавцы порвали куртку! Сил огорчаться не осталось, просто сказал вслух, что они паразиты! Хорошее слово, будто короткий рассказ.
Не мог унять злости. Накричал на сына. За что? Понятия не имею. За свою глупость.
Потом накатил страх: ведь порезали бы! Порезали бы, как старый ватник! И никто не стал бы разбираться! От страха затряслись поджилки. Выпил стопку водки. Настаивал эту водку на сосновых шишках, думал лечиться от простуды. Простуды? Пусть так.
Жижа горькая и холодная. Обожгла рот, ударила в желудок... страстно запросилась наружу. Удержался. Занюхал черным хлебом - блаженство! Нет ничего вкуснее чёрного хлеба! Сунул кусочек в рот и ещё раз подумал, что вкусен до неприличия.
До ночи читал Чехова. Елозил, возвращался через абзац. Сообразил, что ничего не прочитал - смысл букв не доходил до мозга. Расплывался по вселенной. Включил музыку. Тихо-онько, едва слышно. Блюзы Клэптона.
Лежал с закрытыми глазами.
...завтра идти за новой курткой...
Разозлился и, неожиданно, уснул.
Ходил на рынок. Купил.
Отдельный рассказ. Примерил первую попавшуюся, ради интереса. Чтоб уразуметь, какие буковки мне нужны: хэ-хэ-эль? или больше? Налетели скопом, как сороки: "Замечательно сидит! Сшита просто для вас! Вы так безупречны! Элегантны".
Я элегантен! Слово-то какое! Как музыка! Чувствовал, что обманывают, но устоять не смог... Уж сколько раз твердили миру, что ложь гнусна, вредна...
В конце концов, она не так плоха. Я говорю о куртке. Не хуже других.
Обсчитали на полтинник. Наверное, случайно. Скорее всего, случайно. Бог сними. Прости их Господи, ибо не ведают что творят. Уговаривал себя всю дорогу быть милосердным, но убедить не смог - обматерил всех скопом и каждого по отдельности. Полегчало.
Посмотрел дома внимательно. Велика. Куда я смотрел? Гадство! Завтра пойду менять. Это пытка. Как я не люблю ругаться с базарными торгашами.
Не поменяли. Собачились, как цепные псы. Плюнул. Пусть будет так. Дотяну до весны, а там...
Первый раз в жизни молился: Боже! не прощай этих... людей! Накажи их изо всех своих божественных сил!
Третий день, как дочка у родителей. Не с кем утром пить кофе. Никто не дёргает за руку: "Папа пора варить кофе. Только ты мне не давай, я ещё маленькая". Скучаю. Быть может завтра зайду?
Завалил на работе заказ. Проклятая спешка. Хотя какая спешка? Чувствовал, что нужно всё проверить ещё раз, и махнул рукой. Сам виноват.
Что теперь? Ничего. Как в песне: "Вроде всё как всегда, то же небо, опять голубое". Вот только денег будет меньше. Ха-ха!
Весь вечер слушал Высоцкого. По кругу. Чистый кайф: "Тот же лес, тот же воздух и та же вода, только он не вернулся из боя". Подумал, что мне есть что терять.
Утром один чистил зубы. Тоска! Дочкина маленькая щеточка в стаканчике. Розовая.
Зайду вечером, после работы, заберу. Обязательно.
На работе смотрят косо. Не могу понять почему? Из-за испорченного заказа? Едва ли. Купил маленькую булочку с маком. Коллеги осмотрели её внимательно, и назвали меня скрягой. За глаза, но достаточно громко. Обиделся. Виду не подал, но обиделся. И ведь обзывает такая же рванина, как и я... Щедрая нашлась, вонючка. Голь-моль перекатная. Полчаса придумывал обидные оскорбления. Не насытился.
Ладно... остынь, парень.
Вечером зашел к родителям. Поужинал, выпил две рюмки водки.
Как обычно поругались. Поругались страстно, как всякий раз до этого. Теперь до следующей встречи.
Забрал Дарью.
Возвращались уже по темноте. Странно, весь день хмурилось, срывался дождь, небо пыталось сблевать мне за шиворот... а к вечеру прояснилось. Показались звезды. Луна выглянула.
Дочка болтала всю дорогу. Потом устала идти и захандрила. Далеко... Чтобы отвлечься, стали угадывать какой дом наш. Она тыкала пальчиком во все подряд и спрашивала: "Этот? Этот?" Я сосредоточенно смотрел на звёзды, определял направление и показывал курс: "Там!"
Она совсем устала и расплакалась. Я влез в палисадник, сорвал с куста последний оранжевый лист с резным краем.
Успокоилась. Идём дальше.
- Пап, а какой он? - показывает листик. Темно, почти ничего не видно.
- Красный, - отвечаю. Вру потому, что оранжевого цвета она ещё не знает.
Моя девчушка повеселела, пошла шибче.
- А какой красный? Пап? Красивый?
- Красивый, - отвечаю, - очень красивый.
- Пап! - останавливается в возмущении. Догадка терзает: - Здесь же темно! Как ты увидел, что он красивый? Ну как?! Я тоже хочу посмотреть!
Ей очень хочется обмануться.
- Сейчас придем домой и посмотрим. Вместе посмотрим, какой он красивый и красный.
- И там темно! - гнусное подозрение терзает маленькую душу. - Дома тоже темно! Ночь!
- Нет, - отвечаю, внутри разливается ласковое тепло. Почему? Потому, что возвращаюсь домой, потому, что в руке маленькая теплая ладошка. Потому, что моей дочке так мало нужно для чуда: нужен только осенний рыжий листок в руке... И мне вместе с ней.