Аннотация: Избегай бейкери как огня, ворота в рай находятся в другом месте!
Томас был уникален в том смысле, что к выпечке относился равнодушно: ещё не испекли такого торта, чтобы сердце его дрогнуло. Он уважал все религиозные конфессии, но искренне не понимал людей, готовых продать душу дьяволу за кусочек чизкейка. Том был неуязвим для пирогов с вишенкой, трюфели не имели над ним власти, он считал, что "Шарлотка" - это модная шапочка французских женщин. Его не пронимал даже эклер со сгущёнкой, а это сорок пятый калибр в мире сладкого. У Томаса не было времени на такие глупости - он всерьёз занимался изучением библии, и всегда держал её при себе в потайном кармане потёртого джута.
Вот он - смотрите! - губы сжаты в красную линию, сальные волосы скрывают лицо, руки разбиты в кровь. После жестокой драки в порту Том спешит на воскресную мессу в Дом Молитв, едва задевая асфальт подошвами кроссовок; он так устремлён, что все бесы преисподней не остановят его - эту огненную искру в лабиринтах Сиэтла.
Но что за бездомная такса вылезла из-за угла и с лаем бросилась под ноги Тома? О, проныра с окраин! О, богиня канавы! Чёрной меткой глухих подворотен ты выпала Тому!
Том споткнулся о таксу и, распластавшись на тротуаре, краем глаза увидел за витриной французской булочной белое как мрамор лицо и огромные, на полнеба, зелёные как мох глаза. "Бессмертие где-то рядом, - подумал Томас, - Надо просто вцепиться ему в глотку и никогда не отпускать". Он встал, отряхнулся и пристально всмотрелся в официантку, что прижалась грудью к витрине с трюфелями. И в этот момент что-то случилось, словно где-то внутри него огромный платяной шкаф дрогнул, пошатнулся и рухнул, подняв клубы пыли со дна души. Впервые в жизни Томас захотел сладкого.
- Хитрый дьявол соблазняет тебя бисквитом с творожным кремом, - говорил Томасу проповедник после воскресной мессы, - Избегай бэйкери как огня. Врата в рай находятся в другом месте.
Но Том не прислушался к мудрым словам и стал завсегдатаем французской булочной, этого притона для грешников.
Стоило Томасу появиться на пороге бэйкери, как стремительно возрастало напряжение в целом квартале: в соседних домах перегорали лампочки, а на экранах телевизоров появлялись помехи. Напряжение чувствовали все, включая бездомную таксу, о которую, к слову, спотыкалась вся округа. Одна только официантка Ада оставалась холодной как осетрина, вмёрзшая в айсберг. Ада словно не замечала пожара вокруг и, как ни в чём не бывало, дрейфовала между столами с заварными пирожными, яблочным штруделем, а то и вовсе с творожными кексами. Надо признать, что на пенке капучино Ада всегда рисовала сердце, и никогда - ёлочку или листок.
Прошла всего неделя, а Томас уже потерял рассудок. Дошло до того, что он просыпался среди ночи с постыдным желанием макнуть в чай хрустящее имбирное печенье. В такие моменты он вставал с постели и выходил на кухню, где всем телом ощущал космическую пустоту мироздания. К концу второй недели он набрал 5 килограмм веса - ирландский пирог с клюквой в сахаре сыграл в этом не последнюю роль. Похоже, Ада не испытывала чувства вины, её не терзали муки совести, а ведь по сути руки её были в крови. Точнее, в сахарной пудре от воздушных кексов.
- Ей богу, святой отец, - сказал Том, стоя на коленях в исповедальне, - Человек я не злобный, но если она и завтра принесёт мне яблочный штрудель с этой безразличной миной на лице, придётся мне утопить её в фонтане.
- Сын мой, - ответил проповедник, - Я буду молиться за спасение твоей потрёпанной души.
Томас поднялся с колен, развернулся на пяточках и, сжимая кулаки, вышел из церкви, столкнувшись в дверях с особой, рассмотреть которую так и не успел. Ах, если бы он только всмотрелся в это мраморное лицо!
- Святой отец, - Ада постелила платочек на пол исповедальни и встала на колени, - Мне не даёт покоя один посетитель. Он приходит в бэйкери уже две недели. Я приносила ему ватрушки с маком, печенье с изюмом, клюквенные пироги, сладкие вафли, творожные кексы и уж не помню сколько чашек капучино с идеальным сердечком на пенке, и - ничего, совершенно ничего в ответ! Клянусь, если он и завтра не улыбнётся мне, я воткну в его ржавое сердце хлебный нож.
- Дочь моя, - ответил проповедник, - Не оступись! Есть черта, за которой и ангелам не спасти твою душу!
На крыше французской булочной, сложив крылья, сидели ангелы и наблюдали, как за небоскрёбами в Даунтауне встаёт солнце.
- Скажи мне, Фёдор, ты на чьей стороне? - спросил Боккаччо. - Томас, конечно, проходимец и забияка, каких свет не видывал. Но ведь и Ада - та ещё штучка!
- Эх, Бокаччо! - ответил Фёдор, - Всю свою жизнь я нахожусь на стороне любви. Но если бы я мог выбирать, то выбрал бы сторону таксы, вот кто действительно нуждается в сострадании.
- Смотри-ка, а Томас уже здесь. Развязка близко...
- Посмотрим, чья возьмёт?
Томас вывернул из-за угла, прошёл мимо старого фонтана, коснувшись пальцами прохладной воды, и подошёл к стеклянным дверям французской булочной. Он сложил руки колодцем, прислонился к стеклу и стал всматриваться в синеватую глубину бэйкери, где официантка протирала столешницы. "Схвачу её за волосы, выволоку на улицу, окуну в фонтан и всех делов,- подумал Томас, - Но только после шоколадного круасана и чашки кофе". Он распахнул двери бэйкери и сел за столик. Ада подошла к Томасу со спины с блокнотом в руках и хлебным ножом в рукаве.
- Чего желаете? - спросила Ада.
- Шоколадный круасан и чашку капучино, - сказал Томас.
- И это всё?
- И ещё кекс в сахарной пудре, пожалуйста.
- С вас девять долларов и двадцать пять центов.
Ангелы по-прежнему сидели на крыше булочной и болтали босыми ногами в прозрачном утреннем воздухе.
- Смотри-ка, Боккаччо! - сказал Фёдор, - Похоже, наш Томас топит официантку в фонтане!
- Ага, - ответил Боккаччо. - Но и она полосует его ножом!
- Отчаянные идиоты, - Фёдор похлопал крыльями за спиной: - Господь не наделил их мозгами, и тут мы, признаться, бессильны.
- С другой стороны, - ответил Боккаччо, - Влюблённым мозги не очень-то и нужны. Тут, знаешь ли, важно иметь горячее сердце. Остальное приложится.
- Разнять их, что ли? - спросил Фёдор.
- Три тысячи лет одно и то же! - сказал Боккаччо и в лучах восходящего солнца спланировал с крыши к фонтану, где обагрённая кровью любовь уже мешалась со смертью под звуки приближающихся полицейских сирен.