Хуан-Антонио-Сальваторе Первый ненавидел декабрь. Когда Хуан-Антонио-Сальваторе приникал к бойнице и смотрел на снежную стылую простынь, на ржавые пики ветвей, на клинопись пёсьих следов, его охватывала тоска. Тогда, чтобы избавиться от царапающейся где-то в области сердца безысходности, Хуан-Антонио-Сальваторе начинал разговаривать сам с собой.
- Зима пройдёт. Вернутся стрижи-непоседы. Будут кроить синь в неровные лоскутья. - Хуан был романтиком, ему нравилось думать метафорами.
- Это точно. А покушать бы нашим Высочествам не мешало, - вступал в беседу вечно голодный Антонио.
Трудно быть почти-королём. Ещё труднее быть почти-королём без королевства, без министров, без подданных, без будущего. Хуан-Антонио-Сальваторе Первый старался не вспоминать о том, что этой зимой он впервые так бесконечно одинок. Одинок отныне и навсегда...
Мать с отцом юный дофин совсем не помнил, воспитывался под присмотром двух нянек, которых не любил, но слушался. Свита небольшая, преданная холила осиротевшего порфироносца, оберегала беднягу от лишних забот, а опекунский совет осторожно готовил наследника к коронации, справедливому правлению, яростным битвам и великим свершениям. Дофин трепетно внимал наставникам и к отрочеству уже вполне осознал великую ответственность, каковая вот-вот готова была упасть на прыщавые юношеские плечи. Королевство его - маленькое, но очень гордое, постоянно подвергалось нашествиям со стороны многочисленных врагов. Помимо врагов, королевству постоянно угрожали болезни и голод. Штудируя героический эпос и историю государства, дофин не уставал изумляться стойкости и отчаянному упорству, с которой его великие предки отстаивали собственное право на престол, а также право подданных жить в благоденствии и довольстве. Впрочем, врагам и напастям упорства тоже хватало, поэтому все исторические события можно было уложить в одно единственное слово - "война".
Когда на замок напал чёрный мор, дофина укрыли в тайном кабинете, запретив даже высовывать нос за дверь. "Там припасов на три месяца с лишком", - прокашлял премьер-министр, отодвигаясь подальше, чтобы не дай бог не задеть Хуана-Антонио-Сальваторе возможно-смертоносным дыханием. "Мы станем бить в гонг, чтобы ты знал - еще есть живые. Когда мор закончится, тебя выпустят. Если же однажды утро встретит тебя молчанием - терпи, сколько сумеешь. Не торопись наружу. А там - пусть поможет тебе слава предков". Дофину казалось, что голос старика нехорошо дрожит, но он постарался об этом не думать и тщательно задвинул засов. Он много спал, мало ел, и старательно прислушивался к глухому звону, доносившемуся по утрам из-за дубовой двери. Ещё юноша читал - кто-то заботливый побеспокоился о том, чтобы добровольному узнику нашлось, чем занять себя. Толстый философский трактат, предпоследний из стопки, был освоен наполовину, когда вместо рассветного "бом-бом-бом" замок поприветствовал наследника престола свистящей тишиной. Дофин ещё целую неделю надеялся, прижимался ухом к холодным доскам, пытался уловить хоть какой-то звук, а потом смирился. Он так и не дочитал книгу, полагая, что теперь отвлечённые знания ни к чему. Зато он упражнялся в фехтовании и почти затупил сабельку о каменную колонну. Именно тогда дофин научился разговаривать сам с собой. Он бы сделал это гораздо раньше - разнопоименованные сути внутри него давно уже интересовались друг другом, но совет строго-настрого запрещал, мотивируя вероятностью расщепления личности. Теперь Хуану - Антонио- Сальваторе ничто не мешало и он разделил себя на три составляющие. Возможно, вот это растроение и не позволило дофину сойти с ума, а наоборот заставило уложить сабельку в ножны, собраться с силами и выбраться наружу, покончив с объедками и даже с настоящим кожаным ремнём, оказавшимся неожиданно вкусным.
- Наше высочество будет осторожно и внимательно, - говорливый Хуан успокаивал нерешительного Сальваторе и равнодушного Антонио. - Мы проверим, осталась ли в замке еда, и подумаем, как действовать дальше.
- Дааа. Покушать хорошо бы... - Оживал Антонио.
- Угу, - Сальваторе соглашался с остальными.
Замок встретил дофина сквозняком и безмолвием. Хуан-Антонио-Сальваторе осторожно обошёл залы и не обнаружил ни одного трупа. Видимо, заботливые подданные выползали наружу, чтобы встретить смерть там и не отравлять продуктами собственного гниения воздух, которым придётся дышать их правителю. Хуан-Антонио-Сальваторе оценил скромный подвиг своих вассалов и ещё больше оценил его после того, как разыскал на кухне нетронутые, запечатанные запасы вина и сыра.
- Мы не забудем их преданности. Мы будем нести её в нашем трепетном сердце до самой кончины, - Хуану была свойственна велеречивость и пафосность.
- Недолго ждать. Сыр и пшено вот-вот закончатся и нашим высочествам придётся потуже затянуть ремень, который мы всё равно уже сожрали,- Антонио велеречивость и пафосность свойственна не была.
-Угу, - соглашался с обеими репликами Сальваторе.
- Жаль только, что мы так и уйдём, не отведав сладкой горечи королевской власти и не ощутив чреслами жёсткого сиденья трона, - сокрушался Хуан. - Но, увы. Не осталось никого, кто бы смог короновать наше высочество.
- Да без разницы. Что так, что эдак. Зиму точно не переживём
- Угу... - Сальваторе, как обычно, не отличался многословием.
Последний ломтик сыра закончился позавчера. Теперь Хуан-Антонио-Сальваторе смотрел сквозь узкие бойницы наружу и ненавидел декабрь. Внутреннее ощущение времени подсказывало дофину, что декабрь близится к концу, и через пару дней, если дофин не умрёт от голода, ему придётся ненавидеть январь. Впрочем, до января, юноша дожить не надеялся - это подсказывало ему и внутреннее ощущение и здравый смысл. Дофин вздохнул, проследил глазами за весёлой галкой, прыгающей по веткам старого клёна. За всю свою недолгую, но насыщенную горем, жизнь дофин ещё ни разу не выбирался за ворота. Более того, дофин никогда не спускался за пределы своих покоев. "Относительно спокойно лишь здесь. Замок со всех сторон окружен врагами. Они везде: в лесах, на болотах, в городах и сёлах. Везде... Запомните, ваше высочество, опасность всюду", - предостерегали дофина опекуны.
- Надо прорываться наружу, - решился Хуан. - Иначе нас настигнет смерть.
- Так и так настигнет. - Антонио обречённо сглотнул.
- Уходим в леса, - неожиданно ожил молчавший до этого Сальваторе. - По тайному коридору, через подземелья, через подвалы. Возьмём в библиотеке карту и вперёд... Это наш единственный шанс выжить.
Наглая снежинка протиснулась в щель, обожгла ледяным лучиком щёку дофина, растаяла. Хуану-Антонио-Сальваторе вдруг стало страшно и тоскливо, захотелось плакать навзрыд. Но мужчины, а тем более будущие короли, не плачут, и поэтому юноша собрал волю в кулак и направился к арке, ведущей в королевскую библиотеку.
***
"Анна Ванна, наш отряд хочет видеть поросят", - крутилось в голове назойливым рефреном. Мария Николаевна - учительница биологии на пенсии трудно слезла с табуретки, прижимая к груди пакет. В пакете серебристо шуршал дождик, хрустела мишура, глухо постукивали друг о друга шарики, завёрнутые в газету.
Мария Николаевна сегодня никого не ждала. То есть с утра она ещё надеялась, что сын с невесткой всё же приедут, и ей не придётся встречать Новый Год, сидя всю ночь перед глупо-бликующим экраном. Но Жорка заскочил утром, чмокнул мать в щеку, вывалил на кухонный стол гору продуктов с незнакомыми названиями и убежал.
- С друзьями, наверное... Второго заглянем... Или третьего. Не грусти!
- Да что ты! Олечка зайдёт, Саша, - бесстыже врала Мария Николаевна.
Мария Николаевна умела врать. Сорокалетний стаж работы в школе позволял ей врать нагло, уверенно, красиво. Мария Николаевна набралась этого у своих учеников, и ни капли не раздумывала, прежде чем сказать неправду, если эта неправда спасала кого-то от угрызений совести. Они очень не любила когда кто-нибудь грызёт свою собственную совесть ради её - Марии Николаевны проблем. А уж тем более, если это любимый и единственный сын. Поэтому Мария Николаевна кивнула Жорке на тазик с заготовкой для Оливье, на извлечённый из комода сервиз и на ёлку - маленькую, но очень пушистую. Ёлка хамовато топорщилась голыми ветками и липко пахла смолой.
- Видишь. Только нарядить осталось. Сядем с девочками. Шампанского выпьем, песен попоём. А вы отдыхайте.
- Привет тёткам. - Облегчённо выпалил Жорка, прежде чем захлопнуть за собой дверь.
Мария Николаевна ещё с полминуты "держала лицо" и, лишь убедившись, что Жорка уже не вернётся, загрустила. Саша и Олечка - институтские подружки - ровесницы вовсе не намеревались приезжать. Первая уехала с детьми в дом отдыха, вторая приболела, и выписала на зиму младшую сестру из-за Урала. "Ну ничего, ничего, - приговаривала старушка, трогая ёлку за колючие лапки. - Сейчас доубираюсь, дорежу салат, выпью бокальчик полусладкого и спать. Свинок вот тоже покрасивее расставлю -пусть счастье несут в дом".
Если бы каждая хавронья, поселившаяся за этот месяц в захламлённой однушке , принесла с полкило счастья, то можно было бы считать грядущий год Свиньи самым удачным в жизни хозяйки. Хрюшек, в каком то совершенно невероятном количестве, Марии Николаевне натащили её бывшие ученики. "Квартира превратилась в хлев", - шутила хозяйка, распихивая розовых, и красных, и даже зелёных плюшевых уродцев по полкам. А ещё у нее в голове крутилось смешное, полузабытое : "Аннаванна, наш отряд хочет видеть поросят..."
Приговаривая четверостишие про настойчивых октябрят и суровую свинарку - Аннуванну, Мария Николаевна вытерла пыль с подоконника, разместила на нём дюжины две свиней среднего размера, удобнее расселила в серванте штук сорок поросят размера ниже среднего и усадила на диван пять гигантских свиноматок с хитрыми мордами и ноздрястыми пятачками. Потом Мария Николаевна а достала с антресолей пакет, в котором хранились ёлочные украшения, развесила по веточкам дождик, прикрутила шарики, пару раз укололась и даже загнала иголку под ноготь, закрепляя золотую пику. Потом Мария Николаевна ненадолго огорчилась из-за того, что старенькие ГДРовские сосульки уже осыпались и стали совсем некрасивыми. Однако, в Жоркиных пакетах обнаружилась коробка импортных шоколадок, каждая из которых мало того что, притворялась ёлочной игрушкой была ещё и оборудована "правильной" петелькой, и Мария Николаевна, изумляясь капиталистической предусмотрительности, всё-таки доукрашала ёлку. А потом Марии Николаевне пришла в голову странная мысль, которую уже лет пять она всячески гнала прочь.
Дело в том, что покойный супруг Марии Николаевны - человек неплохой, но не без странностей, имел пагубную страсть к коллекционированию. Однажды, когда супруги будучи в командировке в социалистической тогда ещё Германии, устраивали новогоднюю вечеринку, немецкие коллеги подарили им щелкунчиков. "Глюклишь Вайнахтунг", хором пропели немцы, и достали четыре красивых свёртка. Мария Николаевна распаковала хрустящую фольгу и ахнула. Четыре разных и очень зубастых деревянных человечка скалились учительнице в лицо. Чтобы не обидеть немцев, Мария Николаевна выставила всех уродцев одновременно. Правда, ради "фройндшафта" пришлось пожертвовать снегурочкой и дедом морозом, для которых места под ёлкой просто не осталось. Праздник прошёл весело, но с тех пор отчего-то все решили, что странная учительская семья собирает щелкунчиков. И пошло - поехало. Уезжая из Вюнсдорфа, супруги везли с собой положенный столовый сервиз "Мадонна", двухкассетный магнитофон и ящик, набитый под завязку деревянными солдатиками с ореховым оскалом. "Ну вот, Машенька, теперь мы с тобой самые настоящие коллекционеры, - потирал руки супруг Марии Николаевны, развешивая щелкунчиков по стенам новой однушки на последнем пятом этаже. - Глядишь, лет через двадцать нас на выставки приглашать начнут". Через двадцать лет странная коллекция, увеличившаяся до ста пятидесяти единиц, была небрежно распихана по коробкам и упрятана в стенной шкаф. На шкафу повис аккуратный замок, а ключик вдова убрала в плоскую жестяную банку из-под монпансье, вместе с пенсионным удостоверением, грамотой "почётный учитель" и свидетельством о смерти.
Мария Николаевна не любила натыкаться на этот ключик, потому что тогда у неё замирало сердце, и приходилось тридцать раз капать на рафинад валокардином. Ещё Мария Николаевна не любила вспоминать о том, что за панельными дверцами шкафа, в картонных гробах лежат сто пятьдесят деревянных человечков с равнодушными нарисованными глазами, с лихими усами и крепкими дубовыми челюстями. Но сейчас, глядя на неожиданно возникший "свинарник" и недорезанный оливье, Мария Николаевна подумала, что ей всё равно нечем заняться и можно потихонечку доставать щелкунчиков один за другим и перебирать в памяти события, лица, звуки... Перебирать, запивая полусладким "Абрау Дюрсо", точно как много лет назад, когда она ещё не встречала праздники в безлюдной тишине. "К концу жизни со мной остались лишь плюшевые свиньи и деревянные куклы", - грустно расфилософствовалась Мария Николаевна и полезла в комод за банкой из-под монпансье.
***
Хуан- Антонио-Сальваторе Первый полз по узкой шахте, обдирая бока о шершавые стены. Густая, как топлёный сыр, темнота обволакивала, душила, давила жутью на сердце. Порой ужас сменялся любопытством, любопытство опять ужасом. В животе звонко бурчало от голода и невыносимо хотелось пить. Чтобы не думать о страхе, голоде и неизвестности дофин разговаривал сам с собой вслух.
- На карте указано, что этот проход ведёт в подземелья. А потом, если удастся миновать логова чудовищ, мы можем выбраться на волю. Да! Там снег, там холод, но это лучше, чем бесславно погибнуть от голода. - Хуан успокаивал остальных, но пафос в его голосе слишком отчётливо перемешивался с неуверенностью.
- А чего так узко-то? - возмущался Антонио. - Наша порфироносная плоть мало того, что желает жрать, так ещё и оцарапала все бока.
- Так на порфироносцев не рассчитывали. Хватит разглагольствовать, - резко оборвал нытьё Сальваторе. - Ой! Смотрите-ка. Свет!
Мерцающий красноватый столб вползал сквозь гигантскую пробоину в полу шахты. Яркий, безудержный, бесстыдный похожий на свет полярной звезды он слепил дофину глаза и манил неизвестностью.
- Если верить карте, здесь должен быть глухой бетон, - Хуан осторожничал.
- Если верить карте, наши высочества уже час по подземельям болтаются.
- Тихо. Не орите! - Сальваторе умел командовать при необходимости.
Хуан-Антонио-Сальваторе пополз на животе к краю провала, зажмурился, а потом медленно...очень медленно раскрыл глаза. И увидел её... Она находилась прямо под шахтой, то есть если бы Хуан-Антонио-Сальваторе сейчас сделал шаг, он бы упал прямо на золотое острие и проткнул себя насквозь... Или, если правильно вывернуть тело в полёте, он бы опустился чуть поодаль... Зелёная, огромная, с сияющим острым шпилем, усыпанная серебром, увешенная прозрачными мерцающими сферами, сладострастно пылающая многоцветьем алмазов - она точно шептала "я - твоя".
- Морок, - зашептал Хуан, стараясь не смотреть вниз. - Это галлюцинации. Но какие прекрасные!!!
- Едой пахнет, - Антонио повёл носом, и ноздри дофина вдруг превратились в парус -нежный, трепещущий, ловящий каждое дуновение пропитанное карамелью и молочным шоколадом.
- Искус... Надо идти дальше. - Сальваторе благоразумно зажмурился.
"Я-твоя", - она шептала, и струилась липким, сладким, неотвратимым. И Хуан-Антонио-Сальваторе шагнул в бездну.
***
Мария Николаевна спала. Старушка так и не дождалась боя курантов и задремала на неразобранном диванчике, подпихнув под голову самую огромную из свиней. На деревянном полу "свиньёй" классической выстроились щелкунчики - все сто пятьдесят боевых единиц. Глянцевые, с местами облупившейся краской, они молчали напряжённо, отчаянно, точно ожидая команды "в атаку". С металлической яростью в глазницах, с серебряными сабельками наперевес, с ухмылками гуинпленов на размалёванных личиках. По дубовым октавам зубов перекатывались грецкие орехи, готовые взорваться картечью и разнести врага на ошмётки. Мария Николаевна спала.
Командир поправил кивер и скомандовал остальным: "готоооовсь"!!!! Скрипнули дубовые челюсти, перекатили орех в боевую позицию... "Шашки наголо" - добавил командир и поудобнее вцепился в золочёный эфес.
Дамы обмахивались веерами. В партере и бельэтаже не оставалось мест. "Гусары, драгуны, уланы - какая прелесть", - салатовая с шёлковым пятачком восхищённо шептала что-то на ухо рыжей с бантом на шее.
Хуан-Антонио- Сальваторе испуганно жался под ёлкой. Он даже не успел стянуть с нижней ветки восхитительную шоколадную шишечку. Он даже не успел коснуться лапкой прозрачного колокольчика. Он даже не успел вдохнуть всей грудью нестерпимо-прекрасный запах смолы и хвои... Сначала он услышал шорох, затем хруст, а потом обернулся, чтобы зажмуриться от ужаса, а потом широко-широко распахнуть глаза. Все три пары.
- Кровь предков стучится в моё сердце, - Хуан пытался воскресить генетическую память, а также сообразить, чем же мог закончиться тот самый недочитанный трактат, где славный пра-пра- и ещё миллион-раз-пра-прадед дофина оказался в похожей ситуации. Получалось плохо.
- Шоколадку требую перед смертью, - ныл Антонио.
- Без паники! Мы Хуан-Антонио- Сальваторе Первый сейчас перестанем трястись и вступим в бой. И будем сражаться. Зубами, когтями, усами. Чем сможем!!! - Сальваторе обнажил клыки, зашипел яростно. - Не сдадимся лубочным деревяхам живыми!!! Не посрамим славы рода!
Мышиный ещё-не-король скинул камзол. Мышиный ещё-не-король звонко шмыгнул носом. Мышиный ещё-не-король бесстрашно выхватил сабельку из ножен и выпрыгнул из-под ёлки, и пропищал почти шепотом:"иду на вы"...
- Пли! - Генерал выплюнул приказ и рваные ореховые осколки одновременно.
- Пли! - Лейтенантны дали отмашку подразделениям....
- Пли! - Затрещала скорлупа, и сто пятьдесят коричневых ядер лопнули, взорвались под железными челюстями.
Ать-два, ать-два, ать-два... Деревянный пол скрипел в такт. Ать-два. Солдаты маршировали шеренга за шеренгой, плечом к плечу, ладонь в ладонь... Ать-два... Лихо закручивались усы, сверкали шпаги, звенели аксельбанты... Ать-два...
Хуан-Антонио-Сальваторе ждал, вцепившись коготками в золотой эфес. Дофину очень хотелось метнуться под шкаф или просто лечь на спинку и закрыть глаза, притворившись мертвым. Ему хотелось вернуться обратно на чердак, который он привычно называл замком, и торчать целыми днями у чердачного окошка, которое он привычно называл бойницей... Ему хотелось стать самой обычной мышкой, маленькой и безобидной... Но на него, хрустя суставами и щёлкая зубами, двигалась деревянная армада, безжалостная, тупая, жестокая, готовая кромсать всё вокруг в клочки... А он был один... Совсем-совсем один. Хуан-Антонио-Сальваторе Первый трижды сглотнул страх. Неумолимым рождественским ужасом на него наступала смерть.
"Ах! Какой бесстрашный", - хрюкнул кто-то с галёрки и замолчал.
***
"Ну, надо же... - Мария Николаевна, проснувшаяся от грохота падающих щелкунчиков, тёрла глаза. - Надо же... Заснула". Старушка тяжело поднялась с дивана, зевнула. Недоуменно уставилась на пол, превратившийся в абсурдную иллюстрацию к поэме "Бородино". "Ну вот. Попадали все. Поцарапались, наверное", - приговаривала Мария Николаевна, рассовывая щелкунчиков обратно по коробкам. Первый, пятый, сороковой... сто пятидесятый... Последний щелкунчик разряженный в щегольской белый сюртук с золотыми генеральскими пуговицами нехотя запихнулся кивером вниз. Ключик вернулся в жестяную банку из-под монпансье.
"Ой! А это что у нас тут такое"? - Мария Николаевна нащупала очки с перетянутой изоляционной лентой дужкой, нацепила их на нос, встала на коленки.
Хуан-Антонио-Сальваторе наблюдал, как две мерцающих заслонки приближаются к нему откуда-то с неба. Дофин был настолько истощён минувшей битвой, настолько измождён странствиями и голодом, что появление новой опасности воспринял как благословение.
- По крайней мере, мы сражались достойно, - попробовал ободрить остальных Хуан.
- И надрали зубастым буратинам деревянные задницы! - прошептал Антонио.
- И не уронили нашего королевского достоинства! - Сальваторе похоже понравилось разговаривать.
Мария Николаевна - учительница биологии с двадцатилетним стажем не боялась мышей. Даже мышей с патологией. Ещё до школы Мария Николаевна работала главным лаборантом в одном из секретных НИИ, поэтому трёхголовый мышонок, вывалившийся из вентиляционного люка прямо под ёлку, Марию Николаевну не напугал, скорее обрадовал. Она осторожно ощупала зверьку хребет, убедилась, что кости целы, и что грызун жив, здоров и либо в шоке, либо имитирует смерть. Мария Николаевна хитро улыбнулась и сняла с ёлки конфету, одну из тех, что днём притащил Жорка. Фольга соскочила легко, обнажив сладкую литую сердцевину. Мария Николаевна поводила шоколадом возле притворяющихся равнодушными, носов и довольно хохотнула, заметив, как три пары ноздрей одновременно раздулись. И быстро отдёрнула ладонь, когда три пары челюстей впились в горчащую шоколадную глыбу.
Потом они сидели за праздничным столом, слушали речь Президента и пили Абрау Дюрсо - Мария Николаевна из высокого хрустального бокала, а Хуан-Антонио-Сальваторе из блюдечка. А уже под утро слегка подвыпившая Мари смастерила из конфетной фольги три миниатюрных короны, которые всё соскакивали, и соскакивали и никак не желали держаться на порфироносном челе...челах...
Хуан-Антонио-Сальваторе, разбухший от шоколада и салата Оливье валялся пузом кверху на фарфоровом блюдце и размышлял вслух.
- Королём быть непросто! Особенно когда большая часть наших подданных - чистые свиньи! -У Хуана заплетался язык.
- Чистые свиньи! - Икал довольный Атонио и тянулся лапками к зелёному горошку.