Будильник верещал из-под подушки жалобно-прежалобно. Как будто его на самом деле душили. "Заткнись", - мужская рука - крупная, в кудрявой редкой поросли рыжих волос вяло скользнула под подушку в попытке найти хоть какую-нибудь кнопку, способную вырубить адскую машинку навсегда.
Скрипнула дверь спальни. Сквозняк принес с собой ароматы утреннего, только что проснувшегося дома. Свежесваренный кофе, зубная паста, мокрая собачья шерсть (Туз, наверняка, снова валялся в луже возле сарая), домашний еще горячий хлеб, оладьи. Оладьи... Поджаристые, сдобные, густо политые сгущенкой. Оладьи... и мама. Ох! Ни с чем не спутать этот запах. Даже новые мамины духи (редкая дрянь...как они там называются? Марьяж? Оранж?) не в состоянии испортить этот совершенно неповторимый карамельный с молоком мамин запах.
- Ванечка, вставай. Вставай, ежик мой. У тебя встреча с заказчиком в одиннадцать. Человек приедет, а ты дрыхнешь! Нехорошо.
- Маааааа, еще пять минут. Ну, мааа.
- Никаких "нуу мааа", - голос звучал строго, но Ванечка знал - ма сейчас старательно прячет улыбку, а в глазах ее - серых с тёмными точками - лучится ласковый смех. - Ну-ка подъем! А то пятки щекотать стану.
- Нееет! Только не это! - расхохотался Ванечка, перевернулся с живота на спину, открыл глаза. - Что на завтрак? Оладьи?
- Оладьи, ёжик. И, между прочим, скоро остынут. - Прозвучало уже из-за двери.
Мамины легкие шаги (она всегда ходила, будто немного пританцовывая) были едва слышны. Вот она остановилась возле ванной - наверное, решила поменять полотенце на свежее, вот снова заторопилась. Почти побежала. Вот, спустилась вниз по лестнице... Загромыхали сковородки. Включилась кофе-машина. Мама любит кофе. Пьет его много, из большой глиняной чашки, которую он подарил ей когда-то на день рождения. Сколько ему лет тогда было? Семь? Или шесть?
- Ежик! Чай уже наливаю. Бегом!
Ежик... - хотя, это для мамы он ёжик и Ванечка, а так давно уже Иван Иванович - уважаемый и высокооплачиваемый специалист, человек солидный и состоятельный...- сел на кровати, сунул ноги в тапочки-зайцы (видели бы клиенты) и позволил себе еще полминуты подремать, сидя. А потом пошлепал в ванную.
"Нееет", - простонал он, наткнувшись взглядом на открытый тюбик Блендамеда. Крышечка валялась на стеклянной полке рядом с тюбиком. Под крышечкой расплывалось матовой кляксой пахнущее ментолом пятно.
Иван Иванович не просто любил маму. Он ее боготворил. Наверняка, не было еще в мире такого преданного и внимательного сына, как он... Но этот вечный тюбик! Сорок лет каждое утро одно и то же. Открытый тюбик, засохшая на резьбе паста и отвратительная клякса на стекле. Сколько можно говорить?
- Ма. Ты снова забыла завинтить крышечку! - Рявкнул он на весь дом, приоткрыв дверь ванной комнаты, чтобы она услыхала уже наверняка. Рявкнул резко, зло, обиженно. Было бы ему пять, а не сорок два он бы даже ногами затопал.
- Ой, ежик. Ну, забыла... Склероз. Прости. Повесь напоминалку над зеркалом что ли. - Крикнула она в ответ. И, кажется, рассмеялась. Но тихонько, так чтобы сын не услыхал.
Иван Иванович вздохнул. Понимал, что всё бессмысленно, и что никакой вины за собой ма не чувствует, поэтому о раскаянии и речи не идет. Опять же он понимал, что тюбик - это его личный глупый невроз и совершеннейший пустяк, а злиться за это на мать по-настоящему он не будет. В конце концов, за исключением тюбика, ма идеальна! Если бы удалось найти женщину хоть немного похожую на ма, такую же весёлую, такую же незлобивую, легкую на подъем, такую же внимательную и всё понимающую, он бы наверняка женился. И не нужны ему ни оладьи по утрам, ни накрахмаленные сорочки, ни полноценные обеды и ужины. Даже Туза он готов выводить на прогулку самостоятельно, лишь бы видеть в подруге жизни такое же как у ма искрящееся жизнелюбие и непроходящую любовь ко всему живому, а особенно к нему - к Ивану Ивановичу.
- Я люблю тебя, ма! Эй! Слышишь?
- Слышу. Я люблю тебя, сынок. - Ответила. И немедленно замурлыкала какую-то песенку. Наверное, про резинового ежика с дыркой в боку.
Иван Иванович вернулся к гигиеническим процедурам. Потом минут пять одевался - сразу после завтрака он планировал перейти в сад, где и дожидаться клиента. И уже весь при параде, в белых слаксах, в идеально отглаженной рубашке в сине-белую полоску и даже при галстуке спустился к завтраку.
"Копуша! Оладьи в деревянной миске. Сгущенка рядом. Чай давно остыл. Я в розарии. Чмок тебя в носик, ежик мой дырявый". - Примагниченная к холодильнику записка отчего-то растрогала Ивана Ивановича до слез. В этом была вся ма. Непосредственная. Порой даже бестактная. И неуемная. Подождать всего-то четверть часа, зато позавтракали бы вместе. Нет. Не выдержала. Упорхнула в теплицу к своим драгоценным кустам. Теперь до обеда будет там торчать, возиться в грязи, чтобы потом обязательно наследить калошами по всему холлу.
Пока Иван Иванович вкушал мамины оладьи, пока запивал их крепким, но уже едва теплым, чаем с сахаром (пять кусков на стакан) с лица его не сходила улыбка.
Даже когда он наткнулся в мойке на немытую глиняную чашку из-под кофе, он не поморщился, хотя беспорядка не любил. Мама всегда так... Хотя милая забывчивость ей к лицу. И хорошо... все-таки очень хорошо, что она у него такая молодая и здоровая. Случается, что с возрастом милая забывчивость переходит в ужасную болезнь.
Сполоснув обе чашки - свою и ма, Иван Иванович почти бегом направился в сад. И вовремя. Заказчик, точнее заказчица, позвонил, едва Иван Иванович расположился за садовым мраморным столом и разложил перед собой каталоги.
***
- Это то, что надо! Я, знаете ли, поизучала ваш сайт и отзывы и подумала, что мне это, скорее всего, подходит. А теперь, когда я с вами лично встретилась ... - молодая (не больше двадцати пяти лет) заказчица, одетая по-летнему очень легко и ярко, пристально глядела на Ивана Ивановича. В распахнутых ярко-голубых глазах ее плескалось безграничное понимание и восторг. По крайней мере, так казалось Ивану Ивановичу.
Он рдел, потел и стремительно терял голову.
- Благодарю. Я действительно горжусь своей разработкой. Поверьте, это намного лучше банальных искин-суррогатов. С искинами всё слишком грубо, потому что как бы ни идеальна была копия, ты все равно знаешь, что это робот. Моя же система включает самые глубинные механизмы человеческой психики. Воображение, опираясь на привычные, так называемые реперные детали, само достраивает картину привычного и уютного существования. Очень важно правильно подобрать комплект реперов - не ограничиваться только положительными эмоциями, но непременно включить три-четыре раздражителя. Эффект, поверьте мне, изумительный.
- Ежик, мы с Тузом гулять в деревню. Купить что-нибудь в бакалейном? Тянучки твои любимые или сухариков? Туз! Молчать,. - донесся со стороны розария чуть утомленный голос ма. И перекрывающий его хриплый собачий лай.
- Нет. Спасибо, ма! - Ответил и покраснел вдруг.
- Это они? - прошептала заказчица. - Ваша мать и ваша собака?
- Они. Встроены в дом уже десять лет как. Вечно молоды, бессмертны, почти безупречны. Правда собака линяет, а ма постоянно забывает грязную посуду в мойке, но именно это позволяет мне верить... Понимаете? А у вас? У вас кто будет? - Поинтересовался Иван Иванович неожиданно игриво
- Супруг, - погрустнела посетительница. - Позапрошлым летом погиб в горах. Не могу без него. Пробовала - никак. Вот... решилась к вам обратиться.
- Соболезнования. - Иван Иванович склонил голову, но голос у него как-то сразу высох. Стал ломким и неприятным. - Так вы думайте. Два месяца работы, незначительная сумма, а в результате полный психологический комфорт. Думайте.
- Да... Да, конечно. Я вам, знаете ли, очень доверяю. - Она порывисто поднялась. Схватила со стола первый попавшийся каталог и прижала его к груди. - Обычно люди пережившие одинаковую трагедию так понимают друг друга!
Взгляд Ивана Ивановича на долю секунды стал недоумевающим, потом еще на полдоли секунды пасмурным, а затем снова прояснился.
Он проводил гостью до калитки. Постоял, поглядел вслед ее электромобильчику. Потом сорвал с деревца вишенку. Закинул в рот. Задумчиво пожевал. Плюнул косточкой и попал прямо в кучу свежего собачьего дерьма на отмостке. Чертыхнулся тихонько. Нет. Можно, конечно, устранить эту опцию, но тогда утеряется с трудом достигнутый баланс реперов и коэффициент достоверности снизится от почти идеального в девяноста восемь процентов до семидесяти. И смысл тогда в собаке? Никакого...
- Ёжик, убери за Тузиком. Я устала. Полежу до ужина.
Иван Иванович не стал поднимать голову. Он и так знал, что за полупрозрачными шторами маминой спальни медленно... ( так, чтобы можно было различить контуры тела и понять что тело это принадлежит ма)... и по-кошачьи (так, как умела это делать только она) потягивается тщательно прорисованная тень.
Вот, всегда так после Заказчиков. Всегда. И подсознанию требуются минимум сутки на восстановление. Завтра к вечеру всё снова станет как всегда. Иван Иванович станет Ёжиком, а мама снова вернется. Прекрасная, умная, добрая, все понимающая ма. Лучшая ма в мире. Вечно молодая и почти безупречная. Ну, право, не злиться же на нее по-настоящему за незакрытый тюбик и чашку в мойке!
Ерунда! Это всё такая ерунда, что даже рядом не лежала с кошмаром, который Ивану Ивановичу пришлось пережить десять лет назад. Разбросанные по дому вещи. Бельё. Её лифчики и трусы. Плотные чулки на резинках. Старческие и пугающе некрасивые. Ее волосы - седые и ломкие, запутавшиеся в зубьях гребня, забытого на камине. Волосы в раковине. Волосы на полу. Еще следы от грязных калош везде... Мокрая глина кусками. Даже на втором этаже. Даже в кабинете. Разбитые тарелки, жирные стаканы, немытые кастрюли в платяных шкафах. Эта кошмарная забывчивость! Когда ты просишь сущую глупость - сделать на завтрак оладьи, а она, зная прекрасно, как ты любишь оладьи со сгущенкой, снова и снова подает яичницу. А потом, словно пятилетняя девочка хнычет, когда указываешь ей на ошибку. "Ой...Я забыла. Всё думала, что же ты просил. И забыла. Ну, прости меня, Ежик". А еще этот вечный запах преющей ветоши...
Всё-таки Иван Иванович боготворил свою мать. Иначе ему бы и в голову не пришло её вернуть. Вернуть её именно такой, какой она была до болезни - молодой, легкой, весёлой, немного чудаковатой, но все все все понимающей. Он действительно любил ее. В противном случае завел бы искин- суррогата, или бота-домохозяйку, или женился бы, в конце концов. Но любил то он лишь ее - ма. И нужна была ему лишь она. Чтобы оладушки по утрам, и пахло чтобы карамелью, и чтобы ежиком называла. Как в детстве. Когда он болел или капризничал и не хотел спать, а она сидела на краю его кровати и тихонько пела про резинового ежа с отверстием в боку. Пела до тех пор, пока он не засыпал.
Между прочим, он на самом деле был хорошим сыном. Потому что не манкировал сыновним долгом, раз в месяц навещая ма в дорогой частной клинике, куда и пристроил её сразу после того, как закончил работу над программой и запатентовал ее. Раз в месяц Иван Иванович покупал букет роз, садился за руль своего пикапа и ехал аж за сто километров. И там целых два часа сидел напротив морщинистой старухи, которая никак не реагировала на его вежливые реплики, но только мурлыкала себе под нос куплеты про резинового ежика. И про щенка из неизвестного материала.
Кстати. Собаки у Ивана Ивановича никогда не было. Туз - чистый фейк.