" Ты - женщина умная...", - джинсы бесформенным комом утрамбовались в сумку. Молния неприятно взвизгнула и разошлась. Я поёжилась. "Чёрт! - Журавлев никогда не матерился. Это я могла порой пропустить словцо-другое. Журавлев - никогда. - Я лучше чёрную возьму, потом завезу, если надо".
В висках колотились пионерские барабаны: "там-та-ра- рам! Бей ба-ра-бан-щик в ба-ра-бан". С кухни дуло - наверное, окно открыто. Кофе остыл и вонял жжеными опилками. Я отхлебнула, поморщилась и вцепилась в пульт - первый канал "радовал" очередным шоу, где фонограмма тщетно норовила подстроиться под рты прыщавых звезд.
- Слушай. Зачем тебе Магда? Всё равно торчишь на работе допоздна. Она скучать будет... Давай заберу.
Магда фальшиво мурлыкала и цепляла когтями чулки, притворяясь нежной. Она всегда притворялась, когда ей это было выгодно.
- Угу. - Почему -то болели гланды, вырезанные в три года. - Забирай. Лена же всё равно дома целыми днями. - Ехидной самоуверенности не получилось. Получилась тусклая безнадежность. Впрочем, это никого не интересовало. Вещи перекочевали в большой черный рюкзак, купленный на распродаже в хорошем бутике. Магда привычно свернулась клубком на дне пластмассовой переноски. Замурлыкала. - Диски не влезли. Заскочу на неделе. Не возражаешь? Ну, давай. Удачи...
Думаю, кивок удался - вышел умеренно бодрым. Я продолжала кивать, словно сувенирный Будда, даже после контрольного выстрела хлопнувшей двери. И еще с полчаса... Спасительная бабская истерика не приходила. Палёная стружка с привкусом кофейных зерен щипала нёбо.
***
Неделя, еще и еще. Привычный ритм, бестолковый график, постмодернизм мелькающих лиц и задниц. Коньяк, случайно плеснувший на пододеяльник и пустые пачки Мальборо вместо пепельниц по всей квартире. Бей ба-ра-бан-щик в ба-ра-бан... Безымянный яппи, блюющий в мой унитаз, и некрасивая женщина в вагонном стекле сквозь надпись "не прислоняться". Кажется, я пила. Много, бестолково, вульгарно. Все равно что, все равно с кем. Добиралась до кровати и парила, кружилась вместе с ней над желтым ламинатом спальни упившимся ангелом. Спасалась, по крайней мере, пробовала. Кажется, получалось. Кажется, я даже выбиралась на работу и пугала заказчиков густым ароматом ментоловой жвачки.
А потом, вроде бы в понедельник, барабаны в висках замолчали. Изобразили последний "бабах" и всё - тишина. И тогда я поняла, что больше не могу. В смысле, не "не хочу", а "не могу"... Причин не жить не наблюдалось. Причин жить тоже... И вины Журавлева в этом не было, никакой... Или была все-таки? В баре закончился коньяк, в комоде чистые трусы... Примостившись на табуретке у плиты, я слушала, как шипит вода на дне чайника, и занималась нехитрыми подсчётами. Раз, два, три... Два развода, с десяток романов и еще столько же романчиков, одна комната плюс одна кухня, четыре приятельницы, с дюжину хороших знакомых, оклад около штуки, тридцатник за плечами плюс еще несколько немудрёных цифирь... Результат - зеро. Баланс склеился на удивление быстро. Да! Еще два аборта. На тебе "дебет-кредит" - подавись!
Если бы не объявление на подъезде, день-другой можно было подумать, додуматься до чего-нибудь еще... Но " в вашем доме планируется отключение горячей воды" четырнадцатым Times New Roman подстегивало. Итак. Самоубийство классическое, веновзрезательное под музыкальное сопровождение для пущего эффекта... Я зачем-то накрасила глаза, поставила на розовый ворс коврика "Панасоник", вдавила клавишу... "Ты одессит, Мишка", - Утёсов вкрадчиво напоминал о море, солнце и хороших людях. Лезвие пришлось выковыривать пилкой из Журавлевского станка. Позвонил манагер из отдела продаж. Внимательно выслушал инструкции. Пожелал выздоровления. Вода набиралась медленно. Немного хотелось спать. "Ты, не просто съела цветы..."
***
- Ты же умная женщина..., - Слегка похож на яппи, испортившего мне стены в туалете. Такой же моложавый с чуть надменным взглядом сиреневых линз. Белый халат вкусно хрустел крахмалом.
- Вот собственно поэтому, - язык жирным дождевым червем колыхался во рту. Я пыталась оправдаться. - Очухалась, значит? - На коричневом дерматине стула бабушкина полосатая юбка смотрелась эклектично. - Ну и славно... Сейчас поваляешься маленько, и домой... Нечего бока пролеживать. - Бабка, пить! - Кисельку жиденького будешь? - Для своих лет и при своих килограммах она довольно живо подскочила ко мне. Эмалированная поилка больно ткнулась в губы облупившимся носиком. - Соседей залила? - После сладкого киселя говорить стало значительно проще. - А то... - хохотнула бабка, - всех до третьего этажа.
Подсчитав примерный ущерб, я усмехнулась. Не повезло вам, соседушки... Теперь фиг, что получите. Ну и ладно. Бинты туго стягивали запястья... Хотелось почесаться.
- К вам посетители, - медсестра покачала головой, шапочка с вышитым красным мулине крестом укоризненно шевелилась в такт. - Человек только в себя пришел, а уже лезут... Подождать не могут. Говорю, что только родным разрешено, а все одно - лезут. - Пусть, - было любопытно, кто же это подсуетился. - Я в порядке.
Мустафа шумел, суетился, норовил закурить. Бабка цыкала на него, но глаза у нее лучились. Мустафа бабке всегда нравился, ну и что с того, что татарин...
- Я как узнал, сразу сюда рванул. Ну, ты, мать, даешь! Вроде, умная женщина... Но знаешь, я рад... Эгоист, да? - Ага... - Я потянулась к Мустафе, дотронулась до теплого колена пальцами... Мустафа сграбастал мою ладонь своей большой смуглой рукой, сжал. Стало спокойно. Совсем. - Не обижайся. Просто... Просто, ну не ждал от тебя такого... А тебя вот ждал... - Перед соседями неудобно получилось. - Захотелось спать. Выспаться. Проснуться отдохнувшей, новой, другой... - Ты глазки то закрывай, сладурка, я тут посижу... К вечеру домой. А Кирилл Андреич забор красит, весь ацетоном провонял. - Бабкин голос убаюкивал, затягивал в сонливую бездну... Запахло малиной с молоком, словно мне опять семь лет и жутко пучит живот, но все равно я запихиваю в себя грязно-розовую сладость и не могу остановиться... - Мустафа... - Метнусь на работу и обратно. По дороге, может, Юльку захвачу. Тоже хотела на тебя, дуру, посмотреть.
***
Жигуль затормозил прямо перед свежевыкрашенными воротами. На ситцевых подсолнухах дедовой рубашки оранжево блестели масляные капли.
- Приехала, соображалка. Я то думал, ты умная... - Деда, хватит! Дай я тебя лучше обниму. Соскучилась очень. - Перебинтованные запястья терлись о жесткий подсолнушный воротник. Дед неожиданно хлюпнул носом. - Ладно тебе. Кипяти воду под пельмешки. Изгваздался весь, - бабка выставила из машины слоновьи ноги и, ухватившись за локоть Мустафы, натужно выпрямилась. Юлька копошилась на переднем сидении, разыскивая в сумке пачку "Стюардессы", других сигарет она не признавала. Кудряшки по плечи ей шли. Когда я видела Юльку в последний раз, паричок нелепо съезжал на узенький неживой лобик.
Сирень умирала. Коричневые крестики увядших соцветий пахли чуть горько. Закат путался в завитушках резных ставень и обещал ветреное, жаркое завтра. Табуретка качалась вперед-назад - ножку давно следовало чуть подпилить.
- Найдешь пятёрку? - Мустафа подошел сзади, пристроил лохматую голову мне на плечо, сунул в нос ветку сирени. - А то! Нашла уже. И съела. И загадала. А здесь хорошо, Мустафа. Спокойно. - Сирень показалась солоноватой. Или ... Или я плакала?
- Я ждал... - Давайте ужинать, а то сейчас внучки из школы придут, и не поболтаем толком... - Бабка вытирала ладони о фартук, смотрела на меня с любовью, улыбалась. - Ба, а ба... - Я поежилась, опустила глаза, выдавила через соленый комок... - Я всё хочу спросить. Кто у меня, а? - Пацаны! Хулиганистые паразиты. Отличники. Оба... - В меня пошли, - дед, звеня медалями, вышел во двор. Вырядился...- Ничего, соображалка, ты не тушуйся... Они тебя любят...
Я потянулась. Ойкнула от резкой боли в руках. Встала и пошла в ДОМ. Пошла спокойно, уверенно, счастливо... Теперь у меня были все причины НЕ ЖИТЬ.