Сегодня он желал отдохнуть. Заняться делами, до которых на неделе не доходили руки. Их, конечно, было немного - этих незавершенных дел. Сходить, к примеру, к цирюльнику. Он его давно звал, говорит, почему вы себя не любите? Возьму скромно, стрижку модную сделаю. У меня как раз новый журнал появился - из Парижа. Удивительная вещь журнал - вместе выберем вам стрижку. Какие там мужчины! А женщины - какие! Одно удовольствие, можно часами сидеть и разглядывать. И волос, говорит, у вас хороший. Другой и желал бы сделать себе стрижку, однако пустая затея - лишняя трата времени и средств. Говорить об этом - настроение клиенту портить. К чему говорить? Желает господин стрижку - извольте. Честно признаюсь, стрижка у него до утра не продержится - волос не тот. У вас - в самый раз. Одно удовольствие работать. Утром будет еще лучше. И через несколько дней - можете не сомневаться.
Вероятно, цирюльник не обманывает, хотя хитрец еще тот будет. Впрочем, обходительный до такой степени, что задаешься вопросом - как он со всеми ладит? Даже если человек будет ему неприятен, все одно встретит как родного. В кресло усадит, слово верное найдет, и будет говорить бесконечно долго, если на то будет позволение. Вот у кого следует учиться - большой мастер и подход к каждому имеется. А что? Почему и в самом деле не сходить? Поговорить и посмотреть журнал - плохих цирюльник не держит.
Внешний вид должен соответствовать всегда - такая уж у него профессия. И костюм должен соответствовать, хотя, кабы его воля, он бы работал в рубашке. В чем тут дело - непонятно. Какое значение - трудится он в сюртуке или в рубашке? Говорят, - этикет. Потому как если он в сюртуке, сразу видать - серьезный человек, и отношение к нему соответствующее. В рубашке он себе порой позволяет работать, и такое случается, - сбросит с себя сюртук, а потом вспомнить не может, когда это произошло. Вроде как захватит его работа до такой степени, что отчета себе не отдает. Не помнит себя совершенно. Данный процесс он называет творческим вдохновением. Прекрасное состояние, и случается оно каким-то необъяснимым образом, неожиданно для него - как наваждение.
В лавку нужно сходить и купить керосина для лампы. Говорят, еще дороже будет. Купить можно, да только не будешь покупать бочку. Ну купишь, экономия какая ни есть получится, удовлетворишь себя в некотором степени, и что? Потом вновь придешь и купишь по другой цене. И торговаться нельзя, если только для азарта. Видишь по глазам - желает лавочник поторговаться, и торгуешься, вроде как ему на потеху. Лавочник, конечно, знает, кто он и какой профессии будет, где трудится и каким образом зарабатывает себе на пропитание. Да только он лавочнику не нужен. Одного визита было достаточно. И хотя тот и словом не обмолвился, однако знает, прежде выдержал разговор с женой. Она его месяц упрашивала - мужа своего. И лавочник все время решение откладывал, приводил в ответ на просьбу веские, по его мнению, предлоги, чтобы не ходить. И уж потом не стерпел и спросил, а что если он супругу с дочерью отправит? И какая будет экономия?
Он не понял - какая еще экономия? Как какая! - принялся объяснять лавочник. - Вот пришел ко мне человек, вроде вас, и просит продать ему керосина. И бутылку к керосину в придачу. Как ты керосин понесешь? Не в руках же понесешь. Керосин-то следует куда-то прежде налить. А как же цена? У керосина одна цена, а на бутылку пустую - другая. И что? - спрашивает он. Как что! - удивился лавочник. Супруга моя с дочерью к вам придет - одна цена. А если мы втроем придем - уже другая?
Он смеется. Приходите, говорит, втроем. Разницы в цене не будет. Разница будет, если желаете особый вид услуг, что требует дополнительной работы. Как? - не понял лавочник, - мы же втроем места больше займем. Сами-то рассудите - двое нас или трое?
И все одно не пришел. Супруга с дочерью пришли. Как они счастливы были. Готовились, видно, серьезно. Все готовятся - случай особый. Это для него с некоторых пор случай перестал быть особым - всего лишь работа. Однако порой - именно тогда, когда он снимал сюртук, вновь возвращалась, казалось, канувшая в прошлое магия профессии. А его предупреждали. Так и говорили - мастер и художник, что ученик и учитель. Кто он нынче - сказать сложно. Впрочем, некоторые выводы он для себя сделал. Однако ни с кем делиться выводами не стал - к чему? Люди посторонние не поймут, им дела нет, что у него в голове происходит, а вот коллеги... прежде у них небольшая артель была. Одному дело поднять трудно. Средства немалые нужны. Да хоть с помещением определиться. Все приличные помещения заняты. И придти полагается в праздничном наряде. А если на улице грязь? Если мостовую не убрали? Извозчика заказывать? Верно. Люди состоятельные на извозчике и приезжают. Комната привести себя в порядок нужна? Нужна. Пусть ты прежде тридцать раз себя в порядок привел, мало ли что могло случиться по дороге? Славные были времена, а потом пришел человек с предложением.
Он тогда отсутствовал - исполнял важный заказ. За ним на пролетке заехали. Давай, говорят, торопись - видишь, погода портится. Он смотрит и точно - тучи наползли, того и гляди, дождь пойдет. Но и отказаться нельзя. Пятьдесят человек участвовали. Их всех загодя предупредили и даже по этому поводу отменили какие-то важные дела. А что, если пойдет дождь? - спросил он. Все вышли на улицу и принялись смотреть - пойдет или не пойдет дождь.
Волновались - он видел. Еще больше волновались, когда он их всех рассаживал - умаялся, сил нет. Час рассаживал. Им же не дано знать, что имеются строгие правила, которые нарушать нельзя. И объяснять бесполезно. И права на ошибку не было - деньги заплачены. Уж какие именно деньги, он не знал, сказали по прейскуранту. А уж если получится, и каждый себя узнает, премия полагается. Хороший заказ - групповой. Хотя он не любил, когда их много. Моргнет или глянет в сторону - много всяких факторов, однако претензия одна - не справился. Вернулся обратно, словно на себе каждого таскал, а мужики попались здоровые, крепкие. Это сколько в каждом будет живого веса! А всего их было пятьдесят. Сел на стул и чувствует - дрожат ноги, не держат, но и сказать, пожаловаться - насмешку вызвать. Не сказал. Лев Аронович выходит - закончил? Да, вроде, закончил, - отвечает он. И видит, что Лев Аронович на себя не похож. Явно возбужденный будет - деньгами запахло. Человек, говорит, до тебя заходил и сделал предложение. Вот я и думаю, а что, если отрядить тебя на время и к нему приписать. Бегать каждый раз - не набегаешься. Место обещал выделить - пойдешь?
Он ничего не понимает, и чтобы Лев Аронович это осознал, снял очки и принялся их протирать. - Какой человек? Какое предложение? Лев Аронович достал из жилетки часы и говорит - Ого! - говорит, - время-то уже сколько! Пошли в трактир сходим. Они накануне на базаре мясо свежее купили. Как думаешь, успели уже? Или будут держать до выходных? Я думаю - будут держать до выходных - знаем мы их. Пойдешь?
Они идут, благо идти недалеко. Улица не центральная, но грязи нет - и на том спасибо. Трактир он и есть трактир, хотя название несет иное - более привлекательное. До солидного заведения еще далеко, однако дело прибыльное, и номера в нем имеются для особых людей. Кормят сытно - грех жаловаться.
Заходят. Запах трактирный - куда от него денешься? Людьми пахнет и капустой, и еще чем-то - какой-то тоской смертельной. Или ему кажется? Потому как не может в трактире пахнуть тоской. Понятие тоска нематериальное и запаха иметь не может. Он как-то хотел было спросить одного своего знакомого - они тогда вместе кушали - и не решился. Хотя человек будет образованный и говорить с ним можно на разные темы, на которые с другими лучше не говорить, не поймут. Или вовсе подумают, что он не в себе будет. Говорить с людьми полагается о чем-либо им знакомом.
Лев Аронович кушает строго в определенное время. Даже когда нет аппетита, все одно кушает, - одно из его жизненных правил - их у него много. Лев Аронович прожил достаточно и еще поживет. Делиться своим жизненным опытом с кем попало он не собирается. Вот и ему всего пару советов дал. Но каких! Очень ценные советы. И все по профессии. И не жалко вовсе.
За едой Лев Аронович говорить не будет. И тем более о деле. Два дела совместить никогда не получится. Трапеза - как раз и будет одно важное дело. Поэтому нужно сперва откушать, а уж затем говорить о другом деле. Они кушают и молчат, лишь иногда поглядывают по сторонам. Хотя и тут ничего интересного - обычный народ, который только затем в трактир и пришел, чтобы покушать. Кто кушать не желает, они в другом зале сидят. И обслуживают их другие люди. Иногда мальчишки обслуживают - у них и фартуки не всегда чистые, потому как никто в этом зале на фартуки не смотрит.
Вроде заканчивает Лев Аронович с трапезой - взапрел слегка и поволока в глазах. Бороденку свою принялся в порядок приводить - она у него невыразительная. Он и сам знает, однако привык к своему образу и сбрить бороденку не желает. Он ее иногда щиплет - когда мысль в голове зреет, или требуется ответ на непростой вопрос.
- Вот что, Гриша, - говорит Лев Аронович, - дело нехитрое, но прибыльное. Почему ты? Ну, во-первых, новый для тебя жанр. О чем я тебе всегда говорил - помнишь? А говорил я тебе о том, что ремесло освоить не значит ремеслом овладеть. Экспозиция - это еще не все. Да ты и сам знаешь. Почему один человек получается, а другой не получается? Ты ему, конечно, не скажешь, но сам-то видишь, - не получился человек. Хитрость тут заключается в том, что человек всегда желает себя узнать на фотографии. Ты его к этому готовишь, и сам он готовится, верно? Даже если не получился человек, он этого не поймет. И что он в том момент думал, о чем мечтал, - это же секунда в жизни. А сколько у каждого в жизни секунд? Их человеку не жаль, не понимает он того, что из всей его жизни ты отбираешь нужную. Как ее отобрать? И какую именно секунду из его жизни ты собираешься забрать? Понимаешь, о чем говорю?
Гриша кивнул.
- Вот, понимаешь. А человек не понимает. Человек просто желает себя увидеть на снимке. Ему и в голову не придет, что все зависит от тебя. От человека и вовсе не зависит. Он думает: новый сюртук надел, в зеркало глянул и волосенки свои поправил. Человек думает, ты вроде как при аппарате находишься. И разницы в том, кто будет ты или я, или еще кто - никакой. Мы для человека - деталь несущественная. И пусть думает - это его право. Мы человеку не нужны. Говорю это к тому, что ты это знаешь. Верно?
На сей раз Гриша не кивнул. Прежде Лев Аронович о подобных вещах никогда не говорил. Однако в сказанном был определенно какой-то новый смысл. Верно, Гриша для человека особого значения не имеет. Человек думает, аппарат производит снимки. Секунда - это Лев Аронович неправильно сказал. Так как секундой не отделаешься, времени требуется гораздо больше. Поэтому из жизни человека Гриша забирает не секунду, а куда больше времени.
- Вот, - продолжил Лев Аронович, - все ты прекрасно знаешь. Да только не желал себе в этом признаться. Еще раз скажу - дело прибыльное. И для нас тоже прибыльное. Артель у нас, каждый должен стремиться. Ты, я вижу, стремишься - молодец. Поэтому и решил предложить. Только здесь требуется уже не ремесло, а нечто большее. Справишься?
Гриша промолчал.
- Ты, конечно, вправе отказаться, да только никто другой не справится, - сказал Лев Аронович и почесал бороденку. - Я справлюсь, но не хочу. Прибавка к жалованию? Будет тебе прибавка, но не сразу, через неделю - хорошо?
- Если откажусь? - спросил Гриша.
- Я же сказал, - напомнил Лев Аронович, - можешь отказаться. И я не сразу согласился. Говорю, предложение интересное, но необходимо с коллегами посоветоваться. У нас же артель. Вот я с тобой и советуюсь. Не согласимся, уйдет человек в другую артель. Знаешь, почему он к нам пришел? Да потому, что будем мы ближе всех. Вот тебе и ответ. Идти недалеко, а ты о чем подумал?
- Я не думал, - сказал Гриша.
- А вот он все обдумал. Поэтому и пришел к нам. Человек он порядочный, дал два дня. Придется тебе идти, больше некому.
- Мертвые? - спросил Гриша.
- Погребальная контора, - сказал Лев Аронович. - Будешь детей фотографировать.
- Детей?
- И детей тоже. Детей все желают фотографировать. Прейскурант уже другой будет. Еще не решили какой, но другой точно. Поэтому неделя и нужна. За неделю видно будет.
- Лев Аронович, - спросил Гриша, - почему я?
- Ты у нас самый молодой.
- И что?
- Молодой нужен, - объяснил Лев Аронович, - придут люди, глянут и скажут - а фотограф-то молодой.
- Не понял, - признался Гриша.
- Эх, ты, - улыбнулся Лев Аронович, - молодой, скажут люди, фотограф, и вроде как отлегло. Вон ты какой - приятно глянуть. Кучерявый, румянец на щеках, - что еще надо? Скажут себе люди - а жизнь-то продолжается. Хочется жить дальше - еще не понял?
- Про секунду вы это к чему? - спросил Гриша.
- Про секунду? Как к чему? - удивился Лев Аронович, - про секунду очень важно. Мертвый человек - какая еще может у него быть секунда? Нет у него секунды, ничего нет.
Он вышел на улицу. В руках котомка. В котомке бутылка - нужен керосин. Здравствуйте, - сказала ему какая-то барышня. Совсем еще молоденькая, лицом приятная, но незнакомая - где он мог ее прежде видеть? Он же должен где-то барышню видеть? К чему это она вдруг здороваться бросилась? И не вспомнил - экая досада! Иначе бы они с барышней о чем-либо поговорили, может быть, минут пять или десять. О какой-нибудь ерунде, или вообще ни о чем.
На углу Гриша остановился. Он всегда останавливался - здесь стояла тумба. Стоял и читал разные афиши и что в городе происходит. На сей раз ничего интересного - никаких новых афиш не наклеили. Гриша на всякий случай обошел вокруг тумбы, чтобы ничего не пропустить. "Организация похорон" - прочитал он. "Предоставление катафалка, изготовление траурных лет и букетов цветов. К вашим услугам фотограф". И адрес погребальный конторы.
Гриша прочитал и пошел себе дальше по направлению к лавке, где всегда можно купить по хорошей цене керосин. Все будет хорошо. Гриша женится, и ребенок у него будет. Только снимать он ребенка откажется. Лев Аронович будет снимать.
Ребенок - он его ждал. И она ждала. Что может быть лучше? Без сомнений, ребенок будет лучше, чем он и она. Хороший ребенок - здоровый ребенок. И родился хорошо, денег ушло немного. Лев Аронович - спасибо ему. Глаза рисовал едва ли не час. Чтобы глаза были как у живого. Уйди, - говорит, - или воздухом подыши. Гриша вышел на воздух. Лев Аронович глаза нарисовал, а уж затем с выдержкой принялся колдовать. Гриша дышит - нет воздуха. Ничего нет. Где ребенок? Нет ребенка. Сколько он детей на камеру снял? Хорошие деньги.
- Заходи, - говорит Лев Аронович, - хватит воздухом дышать. Пролетка проехала. В ней дама красивая. Гриша видел - красивая дама. И дождь пошел. А прежде дождя не было. Гриша стоит и чувствует - дождь. И спрашивает себя - почему он? За какие грехи?
- Ты у нас молодой, - слышит Гриша.
- И что с того?
Капли словно град. И тумба - он ее вспомнил. Он еще тогда за керосином ходил. Ему предложили, он согласился - что с того? Хорошие деньги. Он на свадьбу копил. В трактир лишь пару раз сходил. Нельзя было не ходить. Иначе уважать бы перестали. Все как-то не так. И непонятно как. Лужу перед погребальной конторой засыпали песком. Но грязь осталась. Гриша это понял слишком поздно. Не про лужу, про грязь понял. Обидно. И чтобы в душе... не было мысли. Всего лишь профессия, а грязь осталась.
Гриша закашлялся - он всегда боялся, но бог миловал. Для Гриши бог - профессия. Без профессии нет бога. Лужу скверно засыпали, осталась грязь. Лев Аронович щиплет бородку - она у него никакая. Глаз не отводит - ему не тридцать лет. Выдержать взгляд легко - только думать, о чем полагается, не следует.
- Все? - спрашивает Гриша.
Дождь еще сильней. Завтра лужа будет еще больше. Гриша знает - лужа будет в его жизни всегда. Большая и грязная. И никуда он от лужи не денется.