После того, как выпавший снег окончательно лишил наши войска и войска противника возможности маневрировать, передвигаться и совершать молниеносные марш-броски, война затихла сама собой. Солдаты давно роптали: сапоги, ограждающие от воды и жидкой ноябрьской грязи, имелись только у офицеров, шинели не защищали от холода. Шинели были дырявы, потому что почти ежедневно в них попадали пули и убивали находившихся внутри солдат. Солдаты каждый раз прибывали новые, народу у Родины было много, а вот шинелей не хватало, поэтому приходилось снимать их с мёртвых. Солдаты роптали: смерть свободно гуляла по окопам и между окопами, средняя продолжительность жизни на передовой не превышала двух недель. Однако были и долгожители, у которых в шинели были одна-две дырки; находились уникумы, воюющие с самого начала войны.
Не хватало продовольствия, а ежедневные сто грамм спирта превратились к зиме в пятьдесят, водки. Снабжение армии проводилось из рук вон плохо: подводы застревали, подрядчиков поставлять товары на фронт убивало осколками снарядов, их грабили мародёры, а остатки забирало начальство. Постоянно шёл дождь; от сырости разводились вши, хорошо ещё, что не вспыхнул тиф. Обе армии несли ужасные потери, но ни одна не могла одолеть, и к зиме обе Родины остались с тем же, с чего начали войну, впрочем, нет, у нашей Родины какие-то приобретения всё же появились. Вдоль линии фронта все леса были вырублены и пущены на дрова, блиндажи, мосты, заграждения и т.п. Когда не было боёв, солдаты грелись у костра, жарили от вшей одежду и пели свои тупые солдатские песни. Отдельные офицеры (их было что-то около 90%) гнушались сидеть рядом с солдатами и пили водку в штабе, а некоторые ездили в город, где дамы приветствовали их как героев и спасителей Отечества, и офицеры могли иметь (почти бесплатно) любую женщину. Солдаты ловили крестьянских жён и дочерей и учиняли непотребства над ними, но так продолжалось недолго, вскоре после начала войны все крестьяне разбежались. Солдаты, если не были истощены, активно занимались онанизмом.
Сказано, что средняя продолжительность жизни на передовой была не больше двух недель, однако умирали в основном новички, в первом же бою. Опытные вояки знали, как и где схорониться, чтобы выжить. Старые солдаты посылали вперёд себя молодых без зазрения совести; это не было дедовщиной в обычном смысле слова, старики просто пользовались неопытностью новеньких, чтобы спасти свои жизни. Общая подлость сплачивала людей, и вне боя они старались держаться вместе, а во время боя тщательно следили друг за другом, и хотя мелькали вроде бы на разных концах битвы, составляли связанную группу, даже некий единый организм; это называлось чувством локтя.
Все солдаты, и старые, и молодые, ненавидели офицеров, но не смели проявить открытое неповиновение. Офицеры жили какой-то отдельной жизнью: всё у них было другим: и обмундирование, и жратва, и разговоры. Офицеры тоже ненавидели солдат, правда, не все: находились идеалисты, пытавшиеся сидеть с солдатами у костра и петь их тупые солдатские песни. К таким солдаты относились с подозрением, не без основания подозревая в них шпионов, но из страха делали вид, что дружелюбны к ним.
После того, как зима лишила наши войска свободы маневра, жить стало не в пример легче. Получше стало с продовольствием и обмундированием. Постепенно солдаты перестали бояться вылезать из окопа по нужде. Опасность быть убитым шальной пулей почти исчезла, и воцарилась дедовщина, причём власть в свои руки взяли не более опытные, а более сильные. Люди стали привыкать друг к другу, некоторые подружились, несмотря на то, что рядовых постоянно переводили из полка в полк для предотвращения возможности заговора. Офицеры почти поголовно переехали в город, где поселились в гостиницах, пьянствовали и соблазняли женщин, которые всё ещё смотрели на них как на спасителей Отечества, хотя настроение женщин уже не было столь восторженным, как в начале войны: они жаждали быстрой победы, чтобы видеть унижение иностранок. Иностранки по общему мужскому населению нашей Родины считались привлекательнее местных. Мужчины вражеской Родины считали женщин нашей Родины привлекательнее своих, и поэтому вражеские женщины также хотели быстрой победы, чтобы видеть унижение иностранок.
За зиму солдаты отогрелись, и когда с наступление тёплых дней их вывели из блиндажей, чтобы наступать на врага, они с непривычки замёрзли. Война нчиналась постепенно, так же, как и увеличение количества жертв, по мере таяния снега. В марте убитых почти не было; чёрные апрельские ручьи уже окрасились кровью. За зиму высокие лбы из генштаба придумали план, заключающийся в широком охвате неприятельских войск с юга и севера. На западе войска должны были оттягивать силы врага на себя. Наступление откладывалось: в штабе решили, что надо дождаться окончательной сухости, чтобы с помощью хорошего транспортного сообщения закрепить предполагаемый успех. Силы понемногу стягивались к флангам. В это время противник неожиданно ударил первым. План противника был прост: прорвать центр и добить разобщённые южную и северную армии. Наши штабисты радовались: ослабленный центральный фронт отвлёк основные силы противника. Штабисты знали стойкость нашего солдата: наш солдат умрёт, но не отдаст врагу ни пяди родной земли. Никто и не думал помогать центральному фронту. Весь май шли бои, и личный рядовой состав, включая и самых опытных, и самых сильных, полнлстью менялся за одну неделю. Ежедневно рати врага шли врукопашную на наши окопы, но откатывались, неся большие потери. Наши потери составляли ещё больше, но инженеры подвели рельсы к самой линии фронта, и бронепоезд привозил состав с пушечным мясом, ждал, когда мясо выпрыгнет из вагонов, и тотчас отправлялся за новой порцией. По вагонам ходили сотрудники и без предупреждения расстреливали тех, кто надеялся уехать не поезде обратно. Сотрудники составляли заградительные отряды, расстреливавшие отступавших, так что у солдат выработался условный рефлекс, и вскоре количество сотрудников в заградительных отрядах стало возможно уменьшить в десять раз и оставить равным четверти общего количества войск. Вдоль всей линии фронта тянулись ряды колючей проволоки. Ряды колючей проволоки имели троякое назначение: помогали заградотрядам, предотвращали попытки шпионов проникнуть на территорию нашей Родины и служили дополнительной линией обороны. Впрочем, все были уверены, что дополнительной линии обороны не потребуется: стойкость нашего солдата общеизвестна. Население нашей Родины всё ещё превышало население чужой Родины в два с половиной раза.
Чувствуя стойкость нашего солдата, гражданское население вовсе не поддавалось панике. Отдельные несознательные, конечно же, уехали в глубь страны, где их разыскали и мобилизовали, но основная часть даже и не думала спасаться. Фронт грохотал в сорока километрах от них, а они всё так же посещали театры, сидели в кафешантанах и совершали променад по бульварам. Мужчин стало ощутимо меньше, женщины записывались в сёстры милосердия и могли почти бесплатно иметь любого защитника Отечества. Благодаря успехам нашей медицины тяжелораненые солдаты возвращались в строй через три недели, а контуженные всего через неделю. На офицеров новые методы лечения не действовали, и их, по старинке, лечили до полного выздоровления.
Союзники всё не открывали второй фронт, несмотря на старания наших дипломатов. В начале июня северная и южная армии ударили одновременно и попытались взять в тиски армию чужой Родины. На нашем фронте стало много легче тяжелее, конечно, чем в прошлом году, но легче, легче, чем в мае этого. Армия противника сопротивлялась яростно. Когда наши всё же взяли её в котёл и уничтожили, оказалось, что к вражеской передовой подведены рельсы и вдоль линии фронта натянута колючая проволока. Инженеры немедленно связали нашу и вражескую железные дороги и пустили бронепоезд с самыми опытными вояками (которыми оказались, конечно, самые молодые). Экспедиционный корпус был полностью уничтожен, удалось спасти только нескольким офицерам, машинисту поезда и кочегарам. Тем не менее вылазка представлялась газетами как грандиозный успех нашего оружия и гения главнокомандующего, а всем погибшим посмертно присвоили звание Героя Родины. Вся авантюра продолжалась две недели, и в течение этих двух недель на передовой погибло всего сто одиннадцать человек, которым по ошибке тоже присвоили звание Героя Родины. Вражеские войска были заняты экспедиционным корпусом, и было самое время наступать и отобрать у соперника ещё какие-нибудь территории, однако это не входило в первоначальный План, и армейская бюрократическая машина долго тормозила это естественное и вполне логичное продолжение событий. Когда информация дошла до офицеров, потом до старших офицеров, командного корпуса, генштаба, главнокомандующего, и, наконец, до Управляющего Родиной, минуя парламент, Верхнюю и Нижнюю Палаты, Специальный Военный Совет, Совет Пропаганды, Совет Безопасности, и так далее, а затем вернулась обратно, одобренная на самом верху, момент был упущен, и чужая армия была уже готова. Началась динамическая война, которая продолжалась почти весь июль. Армии попеременно занимали занимали стратегически важные высоты, наступали и отступали, маневрировали и меняли позиции. Всё это напоминало волнение на море: кое-где вода поднималась вверх и занимала место воздуха, в другом месте она опускалась и воздух занимал её место, но в глубине, и воздуха и воды, волнения почти не ощущалось. Всё так же жили сами по себе две Родины, принимали новые законы, торговали друг с другом и даже заключили договор о совместной разведке воздушных и водных недр. Жертв было сравнительно немного, всё шло к заключению мира.
В конце июля разразилась страшнейшая жара, воды не хватало, главный огонь вёлся неприятелем по цистернам с запасами пищевой воды. Приходилось рыть колодцы, и солдаты, которых посылали рыть колодцы, почитали это за счастье. Офицеры стояли наверху и жарились на солнце, а солдаты копали землю в тени, притом в совершенной безопасности от шальной пули или снаряда. До сей поры (а прошло уже немало лет) вся эта местность изрыта глубокими шахтами. Половина их пересохла, из остальных воду и раньше добывать было невозможно.
От жары ли, от чего другого, у нас вспыхнула холера. Воды, как было сказано, не хватало, поэтому умирали и солдаты, и офицеры, и даже сотрудники заградительных отрядов. Эпидемия продолжалась, этим воспользовалась армия противника, отодвинувшая нашу армию почти на прежние рубежи. Но, отодвинув нас, они сами стали добычей холеры, и в сентябре наши войска, собрав последние силы, погнали врага. Правительство чужой Родины в панике готово было подписать капитуляцию. Пока продолжались переговоры, вражеские войска оправились и неожиданно разбили наших в одной из битв. Правительство чужой Родины передумало капитулировать и депортировало посла нашей Родины. В ответ наше правительство объявило персоной нон грата вражеского посла и приказало пленных не брать. Несмотря на все принятые меры, весь октябрь и ноябрь обе армии топтались на месте. Солдаты роптали: не хватало шинелей и сапогов, ограждающих от холодной грязи. Многие умирали от воспаления лёгких. Офицеры по-прежнему ездили в город, где с трудом, но находили себе женщин, которые к тому же изрядно подорожали. Среди солдат опять выделилась группа долглжителей, составляющая единый организм. Солдаты роптали и не хотели умирать, хотя Родина добилась больших успехов: мы всё-таки добрались до конца этого поля, никем не вспаханного, ничем не засеянного, не давшего никакого урожая. Мы всё-таки дошли до его конца, и это можно было бы считать победой, если бы выпавший снег не лишил нашу армию возможности маневрировать, передвигаться и совершать молниеносные марш-броски.