В начале июня две тысячи второго года мы, Алексей Спехов, Вячеслав Балдин - они ждали вертолёта на 310-ю скважину - и Ваш покорный слуга, сидели в Нягани в квартире, которую наша фирма "Геоконтроль" арендовала на улице с чистейшим названием Кристальная. Рассказывали разные свои истории, связанные с полётами на аппаратах тяжелее воздуха - вертолётах и самолётах, - ни на каких других никому из нас полетать не довелось.
Когда я перешёл уже к третьему достойного внимания случаю, то вдруг подумал, что, собрав их под одним заголовком, смогу написать достаточно увлекательное для неравнодушных людей повествование, потому что все они относятся к рубрике "нарочно не придумаешь", а это всегда интереснее, чем какие-либо фантастические истории.
Название повести навеяло воспоминание о рассказе моего дальневосточного товарища, геолога, соавтора нескольких научных статей и одной книги, Юрия Викторовича Кошкова. В первый мой приезд в восемьдесят первом году в Зею, где тогда Юрий жил и работал в местной геолого-поисковой экспедиции, он поведал мне о трагическом случае, произошедшем в аэропорту этого города.
В один из ненастных дней там потерпел катастрофу "Як-40". При посадке, в сплошном тумане, он не попал на взлётную полосу и упал в тайгу рядом с ней. Деревья самортизировали удар, поэтому погибли только сидящие впереди пилоты, пассажиры же отделались более или менее значительными травмами. Взрыва не было, поэтому падение самолёта прошло незамеченным для служб аэропорта, пассажиров и встречающих-провожающих, из-за дождя не высовывавших наружу из здания аэропорта даже носа.
Потом они стали свидетелями того, как в наполненное помещение вошёл мокрый от дождя окровавленный человек, обвёл взглядом оцепеневших от ужаса людей, и, прежде, чем упасть без сознания на пол, произнёс такую фразу: "Вот так мы и летаем!" Она произвела на меня впечатление, неизгладимое двумя прошедшими после этого десятками лет, а теперь ей, когда она стала заголовком моего более, чем менее бессвязного рассказа, уже, наверное, не забыться никогда. Всегда поражаюсь духу российского человека, - даже в ситуации, когда "косая" ещё топчется за его спиной, он находит возможность пошутить, хотя, конечно, тогда от этой шутки никому смешно не стало.
...Мой самый первый полёт на самолёте запомнился не только тем, что он был первым. Было мне тогда лет десять. Вместе со своими родителями и дядей Володей - младшим братом отца, мы оказались на станции Нурлат, где проживала наша дальняя родственница, после посещения которой наш путь лежал дальше, через невидимую границу между Татарстаном и Самарской (тогда Куйбышевской) областью в старинное село Кошки. Туда можно было добраться наземным транспортом - по грунтовой дороге на какой-нибудь попутке, либо по железной на поезде до станции Погрузная, а там уже рукой подать до Кошек.
К моей радости, - какому ребёнку не хочется оторваться от земли и полететь не только во сне, но и наяву, - вдруг возник новый вариант: лететь на почтовом "кукурузнике", - муж нашей родственницы был каким-то боком связан с местной авиацией и мог это устроить. Расстояние между Нурлатом и Кошками было смешным - около пятидесяти километров, но и его мне хватило, чтобы получить впечатление от полёта. Замечательным было его окончание, - мы приземлились на ровном без единого строения поле, к самолёту подъехала телега, в которую была запряжена сонная лошадь, в неё загрузили мешки с почтой, сели и мы и по пыльной дороге неспешно поехали в сторону села, спускающегося к тихой речке Кондурче.
Оно было застроено деревянными домами, лишь в центре стояли бывшие купеческие особняки из кирпича. Тогда на довольно длительное время, - но, как оказалось, не навсегда, - с купцами было покончено, поэтому эти дома были заняты государственными магазинами, один из которых - книжный - я регулярно посещал тогда, задолго до книжного бума семидесятых-восьмидесятых годов прошлого столетия.
...Потом до поступления в университет мои полёты можно было пересчитать по пальцам одной руки, - один раз в Куйбышев, и четыре - в Казань на республиканские математические олимпиады. Все они совершались на доживающих свой век четырнадцатых "Илах", которые, прежде, чем начать разбег, откатывались в самое начало взлётной полосы, раскручивали винты до невероятного рёва и, сорвавшись с отпущенных тормозов, после небольшого разбега взмывали в заоблачные выси. Эти самолёты запомнились ещё тем, что постоянно проваливались в воздушные ямы, заставляя некоторых слабонервных пассажиров судорожно хвататься за поручни кресел.
Тогда же случилось и первое (и, к счастью, последнее, полностью реализованное) опоздание к отправлению рейса. Потеряв ориентировку в столице Татарстана, я появился в аэропорту, когда самолёт уже находился в воздухе, а руководительница нашей делегации была близка к полуобморочному состоянию. Рейсы между Казанью и Бугульмой совершались тогда едва ли не каждый час, поэтому та история с опозданием закончилась весьма благополучно.
Мой земляк из Лениногорска и коллега по газовому каротажу Валера Козлов рассказал мне анекдотическую историю, случившуюся с "Ил-14" на одном из военных аэродромов, на котором Валерий служил в армии. Самолёт выполнял перелёт после капитального ремонта и уже производил посадку, выпустив шасси и стремительно теряя высоту. В экипаж входили два пилота и техник, ведающий кроме всего прочего выпуском и убиранием шасси. Он сидел немного сзади обоих пилотов в своём кресле, выставив вперёд свои ноги в стоптанных ботинках, и задев ими кого-то из пилотов, получил соответствующее приказание: "А ну-ка убери лапы!".
И тогда техник, думая, что пилот, решив отменить посадку и идти ещё на один круг, приказывает ему убрать шасси, потому что они на их жаргоне так и назывались: "лапы". Ничтоже сумнящеся, техник потянул на себя соответствующий рычаг, в результате чего самолёт сел на брюхо и развалился на две неодинаковые составляющие совсем недавно единого целого, - кабина с пилотами и незадачливым техником составила его меньшую часть, хвостовая с салоном вместе, - бОльшую.
Людей спасло то, что скорость была уже невысока, и они отделались травмами разной степени тяжести. Самолёт потом списали с формулировкой: "Машина разрушилась в результате жёсткой посадки, произведённой из-за несогласованности действий экипажа".
...В студенческие годы по нашему государству я перемещался часто, цены на авиабилеты были тогда весьма божескими, и мы могли себе позволить даже, например, на десять дней слетать из Москвы на черноморское побережье Кавказа. Никаких "ЛП" - лётных происшествий за это время не произошло, поэтому и вспомнить особенно нечего. Некоторым же в этом смысле "везло". Вулканолог, ныне академик, Генрих Штейнберг с Камчатки, лёжа на раскладушке в несуществующем сейчас бывшем здании ДОСААФ на улице "Имени 3-го сентября" в Южно-Курильске, рассказывал мне как-то, - было это летом 73-го, в год извержения вулкана Тятя, - что он падал на вертолётах ни больше, ни меньше, а пять раз. И всякий раз всё заканчивалось испугом и незначительными травмами, - наверное, в рубашке он родился.
Мне тоже немало довелось полетать на вертолётах, но только один раз был очень близок к тому, чтобы погибнуть, да и то по собственной неосторожности.
...Запоминающийся полёт, - как на перекладных, - случился у меня в Приморье поздней осенью в самом конце первого после окончания университета полевого сезона. Вдвоём с Сергеем Максимовым, ещё одним сотрудником лаборатории петрологии вулканических поясов ДВГИ, мы залетели на недавно оставленное разведчиками оловянное рудопроявление с "пивным" названием Янтарное. Борт мы арендовали в Рощинской геолого-поисковой экспедиции, оплатив два рейса в оба конца, - таково было правило.
Время прибытия за нами "вертушки", разумеется, было обусловлено заранее, к этому дню мы закончили все маршруты, и, чтобы порадовать своих друзей во Владивостоке настоящей ухой, в речке Тавасикчи, левом притоке Бикина, напоследок наловили дальневосточной форели - пятнистой мальмы.
С самого утра назначенного дня с упакованными рюкзаками мы сидели на дощатой двери, оставшейся от разобранного домика когда-то существовавшего здесь посёлка геологов, от которого остался только одно зимовье, на протяжении десяти дней служившее нам жильём. За всё время нашей работы ночные десятиградусные морозы сменялись тёплыми и тихими днями, какие здесь в это время - конец октября-начало ноября - случаются крайне редко, обычно уже лежит глубокий снег.
Воздушная трасса над нами была довольно оживлённая, поэтому за день нам несколько раз пришлось срочно отрываться от игры в ножички, - её результат определялся подсчётом количества пальцев, входящих между доской и концом рукоятки сложенного под прямым углом ножа, воткнувшегося после подбрасывания его одним пальцем из положения "ноль", - и хвататься за рюкзаки, прежде чем мы убеждались, что это или самолёт, или проходящий стороной "не наш" вертолёт.
Уже начало смеркаться, когда мы поняли, что сегодня за нами не прилетят. Вернулись в обжитую уже избушку, по пути полюбовавшись чёрным соболем на дереве, а наутро снова заняли свои полулежачие места на двери. Тихая и солнечная погода способствовала приятному времяпровождению, даже не хотелось улетать в город из этого глухого уголка Уссурийской тайги.
Опять несколько раз была ложная тревога, когда и не думающий приближаться рокот вдали оказывался звуком пролетающего самолёта, а вот вертолёт вывалился из-за сопок совсем неожиданно, как будто впереди гула своего двигателя.
По пути сели ещё на одном участке, где забрали человек десять сезонных рабочих, в народе именуемых "бичами", - для них наступали не лучшие времена, ведь им нужно было перезимовать до следующего полевого сезона. С одним из представителей "золотой роты мне довелось встретиться в Рощино десятью днями раньше, когда я вышел на улицу от начальника экспедиции, весьма удовлетворённый результатами переговоров, - вертолёт нам давали уже назавтра, а пока что предлагалось переночевать в экспедиционном общежитии.
Вдруг ко мне подошёл обросший трёхдневной щетиной мужчина, несмотря на довольно тёплую погоду, - на мне, например, были только рубашка и брезентовая штормовка, - одетый сразу в две толстые нейлоновые куртки.
Впалишь? - спросил он меня коротко и, как ему, наверное, показалось, ясно.
Чего-о-о? - не понял я вопроса.
Тройнику, - доходчиво пояснил мужик.
Какого ещё тройнику? - всё ещё не "въезжал" я.
Ну, одеколону, - мужик был поражён моей непонятливостью
Э, нет, одеколон я не пью, премного благодарен, - сказал я (не делаю этого до сих пор), и мы разошлись в разные стороны, - он не стал настаивать на моём участии в распитии его "воды из Кёльна".
Часа через два после этого разговора, проходя по улице, я увидел его и ещё такого же мужика мирно почивающими на пожелтевшей травке под забором. Сразу стало понятно, для чего моему несостоявшемуся собутыльнику (а вернее, "сопузырнику", ведь одеколон содержат в пузырьках) были нужны сразу две куртки. Хотя, конечно, дело тут не в его предусмотрительности, причина крылась в другом, - у него не было дома, и весь свой гардероб он носил на себе.
В Рощино же у меня состоялась неожиданная встреча с одной из однокурсниц. Уже вечером я лежал на кровати в одной из комнат экспедиционного общежития, когда услышал разговор двух женщин в коридоре. Не то, чтобы я к нему прислушивался, - как всегда, женщины обсуждали какие-то свои пустяки, - но вдруг одна из них упомянула имя - Галя Силич, и это не ускользнуло от моего уха.
Я выскочил в коридор и поинтересовался у собеседниц, не о прошлогодней ли выпускнице геологического факультета МГУ идёт речь. Получив утвердительный ответ, спросил, как её найти и уже очень скоро беседовал с Галиной Силич, которая, как оказалось, вместе со своим мужем Александром Фроловым (свою девичью фамилию она так и не поменяла), ещё одним моим однокурсником, по распределению приехала на работу в Рощинскую экспедицию. Саши дома не было, - он ещё не вернулся с полевых работ с вольфрамового месторождения "Восток", и Галя одна занималась воспитанием их первенца.
Примечательно, что когда на праздновании десятилетнего юбилея окончания МГУ ровно через девять лет после этой встречи в Рощино я напомнил о ней Гале Силич, также вместе с мужем приехавшей на юбилей, она никак не могла припомнить факта этой встречи. Вот поэтому, наверное, женщины редко пишут мемуары, - им нечего бывает вспомнить, не в обиду будь всем им это сказано.
...Мягко приземлившись в аэропорту Рощино и выгрузившись, мы были обрадованы, что через какие-то полчаса в Дальнереченск отправляется полупустой "Ан-2". Когда мы только добирались сюда в начале нашей экспедиции, то до Дальнереченска от Владивостока ехали на поезде, а потом несколько часов тряслись в пыльном автобусе. Теперь же всё у нас устраивалось в полном соответствии с космическим веком, - не на ракете, но всё равно по воздуху.
Билеты мы взяли сразу до Владика и теперь, дождавшись попутного борта, в Дальнереченске оставалось только зарегистрироваться. Не успели мы размять свои усталые от сидения в вертолёте мышцы, как уже снова оказались в воздухе. Через полчаса полёта к нам подошёл один из пилотов и сказал, что они сообщили по рации, что везут двух пассажиров до Владивостока и в пункте пересадки обещали "тормознуть" для нас транзитный борт. Ну, разве не приятно услышать, что для тебя держат целый самолёт?
Едва мы сели в Имане, - это старое название Дальнереченска, ещё используемое старожилами наравне с новым, - нам сообщили, чтобы мы поторопились, ведь "Як-40", совершающий рейс по маршруту Хабаровск-Дальнереченск-Владивосток, задерживается исключительно из-за нас.
Нас заставили ещё взвесить свой груз и доплатить за лишний вес, - ведь камни везли, - и вот, наконец, прямо в болотных сапогах и штормовках мы поднялись на борт самолёта и сели в мягкие кресла. Сразу после этого трап поднялся и уже спустя несколько минут мы летели в бархатной ночи в сторону столицы Приморья.
В аэропорту Владивостока взяли такси и менее, чем через час, со свежей рыбой и почти не использованным спиртом я уже ввалился в свою комнату в общаге на улице Кирова, 64. Весь путь от Янтарного до дома занял у меня около шести часов (у Сергея ещё меньше - он жил на тринадцатом километре, в Академгородке, и высадился раньше), что, несомненно, можно было внести в несуществующую ещё Приморскую книгу рекордов (типа Гиннеса).
Другой раз у меня было приятное общение с авиаработниками в аэропорту посёлка Пластун, который стоит в устье реки Джигитовки, впадающей в Японское море километрах в пятистах к северу от Владивостока, куда нам - мне и лаборанту кафедры петрографии геофака МГУ Юрию Егорову и надо было долететь. Выезжали мы с ним в первых числах июля после работы в геолого-съёмочной партии Приморского геологического управления. С тяжёлыми рюкзаками выбирались из базового лагеря сначала пешком, а потом на попутном жёлтом лесовозе "Камацу". Совсем немного не доезжая до поворота на аэродром, мы увидели садящийся "Як-40".
Надеясь на него успеть, побежали вниз по дороге к аэродрому, а там оказалось не меньше полутора километров. Когда мы финишировали, то не застали в аэропорту никого, - прилетевшие пассажиры на машине проехали навстречу. Самолёта тоже не было, - он как-то незаметно для нас улетел. Зашли в пустынное деревянное здание, где был единственный человек, оказавшийся диспетчером. Выяснилось, что он видел нас бегущими с громадными рюкзаками, предположил, что мы геологи, поэтому зауважал, а когда узнал, что нам нужно во Владивосток, попросил немного подождать, и мы потом слышали, как он разговаривал с командирами пролетающих где-то в вышине самолётов и просил их совершить посадку, чтобы забрать двоих геологов. К большому нашему сожалению, все борты были загружены до предела, сообщение о чём мы сами слышали по рации.
Пропустив так два или три "кукрузника", диспетчер сказал, что улететь сегодня не получится, но завтра он нас обязательно отправит на рейсовом "Яке", хотя билетов на него давно нет. Пока что он предложил отвезти нас в Пластун, где мы сможем переночевать в местной гостиничке. Так мы и сделали, а наутро как и было обещано, смотрели, как далеко внизу проплывает береговая полоса Японского моря.
Потом проблемы с вылетом у нас с Юрой возникли во Владивостоке. Мы там не могли задерживаться более, чем на три-четыре дня - в Москве меня ждали билеты до Симферополя, - а когда я пришёл в здание "Трансагентства" на Посьетской, в кассе сообщили, что билетов нет на ближайшие две недели. Приунывший, я вышел на ступеньки, постоял немного и тут мне пришла в голову простая и гениальная мысль. Я тут же вернулся к кассе и спросил, на какое число есть билеты до Ленинграда. Мне сказали, что могу взять требуемое на когда угодно, хоть на завтра.
Я так и сделал, - взял билеты до Ленинграда, а потом сразу пошёл на телеграф и отправил в бухгалтерию геофака МГУ телеграмму следующего содержания: "В связи с отсутствием билетов в Москву прошу разрешить возвращение отряда через Ленинград. Ботряков".
Из Ленинграда в Москву мы с Юрой благополучно приехали на поезде, впервые полюбовавшись на знаменитые белые ночи и посетив не менее известный Петергоф с его великолепными фонтанами.
Когда я сдавал в бухгалтерии авансовый отчёт, главбух не удержалась от того, чтобы не подвести меня к гигантской карте Советского Союза, висящей на стене кабинета и показать мне, где Владивосток, Ленинград и Москва, - как будто я сам не этого знал. Это она сделала для того, чтобы упрекнуть меня в чрезмерной растрате государственных средств. Вынужден был ей напомнить, что из Владивостока посылал соответствующую телеграмму. Она покопалась в своих бумагах, разыскала нужное, после чего все претензии бухгалтера ко мне испарились в воздухе кабинета, как утренний туман.
...Самым неудачным для себя я вынужден считать рейс из Бугульмы в Москву в декабре семьдесят шестого. Поезд между этими пунктами идёт без малого сутки, а я из-за постоянных переносов на два-три часа в итоге потратил на этот путь целых полтора. Особенно тяжело было коротать время по ночам, - здание аэропорта обогревалось плохо, поэтому, несмотря на большое количество мест на мягких диванах, уснуть мне никак не удавалось, покуда я не догадался затащить кресло в одну из встроенных в стену телефонных будок, - они был достаточно просторны для этого. Ногам было тесновато, но своим дыханием мне быстро удалось согреть внутреннее пространство, и я довольно сносно поспал.
Зато пару лет спустя задержка рейса оказалась мне на руку. Было это во Владивостоке. Мой рейс в Москву уходил очень неудобно - в семь двадцать утра. Чтобы попасть в аэропорт к этому времени, нужно было или ехать с вечера, или часам к пяти появиться в Трансагентстве на Посьетской, - это недалеко от Морского и железнодорожного вокзалов. Там проводили регистрацию пассажиров, сажали в автобус и везли прямо к трапу самолёта. Поскольку я проживал в академическом общежитии на Кирова на окраине города, то и оттуда было добираться не совсем удобно, если бы не вариант заночевать у товарища, Жени Бочарникова, который снимал квартиру в тупике Шевченко, - оттуда было рукой подать до Посьетской, не больше двадцати минут хода. Я так и не узнал, в честь "Кобзаря" он был назван, или его однофамильца, прославившегося на приморской земле, взрастившей много малороссов, когда-то очень давно переселившихся на противоположную сторону Российской империи.
Вечером мы с Женей хорошо посидели, повспоминали былое, а утром, разомкнув глаза, на специально поставленном для меня будильнике я с ужасом увидел текущее время - семь двадцать. Если самолёт отправлен по расписанию, его колёса в этот момент должны были отрываться от взлётной полосы аэродрома. А я ещё даже не умылся! То ли я не слышал звонка, то ли будильник вообще не звонил, сие так и осталось для меня не выясненным.
Положение усугублялось тем, что за опоздание полагался двадцатипятипроцентный штраф, а денег у меня было в обрез. Решил довериться судьбе и уже на трамвае поехал на Посьетскую. В агентстве мне сказали, что нужно сдавать билет и получать свои три четверти стоимости билета. 'Ну уж нет!', - сначала подумал, а потом и вслух произнёс я, сел в первый же автобус до аэропорта и через час уже входил в его здание, где на табло увидел радостное для меня сообщение, что мой рейс задерживается на четыре часа, которых мне так не хватало.
Я едва успел зарегистрироваться, ответив на вопрос, где был всё это время, как объявили посадку, и вместе со всеми я зашёл в свой самолёт, всё-таки дождавшийся меня.
...Много мне пришлось полетать на самолётах, но похоже, что эти времена ушли навсегда и название рассказа надо бы изменить на "Вот так мы и летали!". Хотя, впрочем, вертолёты для нас ещё остались, - мы добираемся на них на скважины и не платим за это ни копейки, совсем, как при коммунизме.
С вертолётами у нас проблем нет, была бы погода. Как-то на скважине случился у меня остеохондроз, да так прихватило, что я самостоятельно причесаться не мог, хоть наголо стригись, обратно же где парикмахера брать? Пожаловался мастеру буровой, что вторую ночь не могу уснуть из-за невозможности найти места, когда бы в области обеих лопаток не втыкались острые иголки. И это, кстати, успокаивало, что именно в области обеих, ведь поначалу кололо только слева и мой самодиагноз был, - сердце всерьёз пошаливает, добегался таки до инфаркта! А уж когда и справа началось, хоть и больнее стало, как-то отлегло от того же сердца, - значит что-то другое.
Мастер не доктор, диагноз ставить не стал, а тут же сказал, что закажет для меня попутный борт. Этот разговор состоялся вечером, а уже утром следующего дня гигантская стрекоза влетела в вырубленный в тайге квадрат с вышкой посередине, зависла над дощатой площадкой и тут же со мной на борту взмыла ввысь.
Доктор в поликлинике Горноправдинска сразу определил - шейно-грудной остеохондроз и тут же прописал уколы и таблетки, направив в аптеку поблизости. Когда там назвали цену лекарств, мне ещё хуже стало, ведь тогда денег на обратную дорогу домой у меня уже не оставалось. Но я-то знаю от остеохондроза средство раз в пятнадцать дешевле - диклофенак, его и взял. Одного укола, бутылки пива и всего лишь часа сна в гостинице "Буровик" хватило, чтобы мне стать абсолютно здоровым. Наутро на вертолётке на берегу Иртыша попросил медсестру сделать ещё один укол, для закрепления эффекта, накупался вдоволь в затоне - в Иртыше вода гораздо холоднее - и первым же вертолётом меня доставили "по требованию" на остановку под названием "2-я Вареягская".
Дней десять спустя, совершенно здоровый и бодрый, на попутном вертолёте я снова направлялся в Горноправдинск, - моя работа на скважине благополучно завершилась и с чистой совестью я даже не выходил, а вылетал на свободу. Эта приятная мысль несколько омрачалась ближайшей перспективой, - нужно было переночевать в том же "Буровике", наутро ни свет, ни заря идти на баржу, со скоростью пешехода поднимающуюся вверх по Иртышу до твёрдой дороги, по пути договариваясь с водителем машины, которая отвезла бы меня в Демьянку, на железнодорожную магистраль. Всё это требовало массу времени и, разумеется, некоторого количества денег, а они тогда были у меня далеко не в избытке.
Едва приземлились в Горноправдинске, сразу увидел грузящийся вертолёт и поспешил в диспетчерскую к Марье Николаевне Трофимовой, "царице и богине" местной авиации. Справился, не в Демьянку ли борт путь держит и если да, возьмёт ли, ведь мне туда позарез нужно. Она посмотрела на меня с некоторым чувством зависти, подумала, наверное: везёт же порой некоторым, и ответила утвердительно на оба мои подвопроса. Спустя четверть часа я снова летел в вертолёте с уже знакомыми мне геофизиками, они направлялись на ликвидацию аварии, - прихвата бурового инструмент на забое, - на всё ту же родную "2-ю Вареягскую", а после их десантирования стал единственным пассажиром "восьмёрки".
В Демьянке вертолёт присел, не заглушая двигателей, высадив меня и подобрав двух пассажиров, доставленных на "джипе", - за ними, как выяснилось, борт и направлялся. До железнодорожной станции оказалось близко, и очень скоро я приобретал единственный билет на поезд, пришедший уже через полчаса, - кассир очень удивилась, обнаружив его наличие в своём компьютере. Похоже, это был мой день, все они в году были бы такими удачными!