Он стоял на паперти Владимирской церкви Санкт-Петербурга вместе с другими, выложенными на основание изгороди, старыми и не очень старыми вещами и книгами. Рядом с ними в ожидании покупателей переминались с ноги на ногу бабушки, - рыночные отношения и пришедший в нашу страну вместе с ними дикий капитализм диктовали свои условия. Им было стыдно выходить с протянутой рукой, поэтому они стали выносить из своих небогатых квартир всё, что, по их мнению, имело хоть какую-нибудь ценность. У одной такой симпатичной бабуси, похожей на учительницу с сорокалетним стажем работы в школе, торгующей у станции метро Ладожская каким-то ширпотребом, я приценился уж и не помню к чему, заплатил за него, не торгуясь, но, к её удивлению, забирать его не стал, ведь вовсе не он был мне нужен, - просто мне было приятно знать, что хотя бы на сегодня и завтра деньги на хлеб с маслом у неё будут.
А требовался мне простой помазок, ведь в поезде обнаружилось, что в обычной для меня спешке сборов я забыл положить его в несессер, поэтому побрился, намыливая щетину на щеках и подбородке ладонью, что оказалось весьма неэффективным, поскольку пена от крема для бритья никак не хотела образовываться. Уточнение, что кремом именно для бритья, считаю необходимым, дабы меня, принимая во внимание мою рассеянность, прогнозируемую по началу сего абзаца, не заподозрили, что я натирал свои щёки в ожидании пены кремом, наоборот, после бритья, - увы, такое со мной иногда случается, а однажды я даже попытался вместо шампуня помыть им голову, уж очень похожи были тюбики. Проблема взбивания пены должна была скоро решиться, как я предполагал, в граде Петра, но не тут-то было, - зашёл во множество промтоварных магазинов, но отделов с галантерейной мелочёвкой так нигде и не обнаружил.
И вот, подходя к храму, ещё издали увидел своеобразный рынок слева от входа, - чутьё мне подсказало, что именно там найду такой ныне дефицитный в Петербурге товар, и оно меня не подвело: у одной бабушки было даже три разнокалиберных помазка, один из них более всех мне понравился, - с костяной и довольно массивной ручкой с узкой талией посредине и густой, несколько жестковатой щетиной. Грустно было сознавать, что, его бывший хозяин, скорее всего, ныне покоится на кладбище и теперь он за ненадобностью вместе с другими помазками выставлен на продажу. Аукциона не предвиделось, других претендентов на него не было, цена была вполне приемлема, поэтому скоро он оказался у меня в сумке и вечером того же дня вместе с другими вещами в рюкзаке отправился в Мурманск, - у помазка началась новая жизнь, с путешествиями и увлекательными приключениями.
Уже через две ночи (вернее, через одну, наступившую только покуда я ехал по Карелии, ведь на Кольском в это самое время тянулся бесконечный полярный день), вместе со мной он оказался в самой северной точке европейской части России, - в воспетых в песне военных лет скалистых горах Рыбачьего полуострова (см. мой очерк-репортаж "Кто куда, а мы - на Рыбачий"). Помазку, длинная дорога для которого началась от храма, так там, видимо, понравилось, что, когда через полтора месяца настало мне время уезжать, каким-то образом он сделался для меня невидимым, и вновь в поезде, стремительно удаляющемся на юг от Баренцева моря, с большой досадой я обнаружил, что так и оставил его стоять на полке над умывальником в комфортабельном вагончике с монаршим именем-названием "Екатерина". Это "Екатерина" была самой первой в нашей организации, потом появилась "Екатерина" вторая, и если в России среди цариц их, Екатерин, более не прибавилось (если не считать бывшего министра культуры Фурцеву, которую, по слухам, за глаза звали Екатериной Третьей), то теперь их у нас не меньше двадцати.
В этот же вагон на Рыбачий я вернулся через полтора года, когда полуостров заметали сначала апрельские, а потом и майские метели (непривычно, конечно, звучит, мы все, жители средних широт, привыкли к ним февральским, но вот на берегу Баренцева моря они случаются и поздней - по календарю - весной), однако со своим помазком там уже не встретился, ведь ещё раньше по моей просьбе, со скоростью света переданной электронной почтой, его взял на сохранение к себе домой в Подмосковье мой старый товарищ Сергей Медведев, также неоднократно посещавший этот экзотический уголок России, проживая в той же "Екатерине".
Трогательная встреча, как с Сергеем, так и с помазком, состоялась у нас на Казанском вокзале столицы по возвращении с вьюжного Рыбачьего в центральную Россию, омываемую тёплыми майскими дождями. Далее наш, теперь совместный с помазком, путь лежал в Миасс, но ненадолго, в середине лета мы снова оказались на Рыбачьем, где один из нас объедался черникой и морошкой (а другой занимался рутинной работой, - намыливанием подбородка и щёк первого), накопал золотого корня и насушил два рудных мешка - геологи поймут - подосиновиков и подберёзовиков, вот только белые, к сожалению, надёжно попрятались.
Осенью и зимой помазок скатался в Казахстан, побывав ещё на одном море - Каспийском. Весной и летом следующего года далеко от Миасса он не отлучался, дважды съездив в Курганскую область, ненадолго сделав крюк в болотистую Югру (так Ханты-Мансийский округ иногда называют), - там он, как я полагаю, впервые полетал на вертолётах.
В декабре помазку снова довелось попасть в Югру, где болота благополучно замёрзли, и можно было не бояться утонуть в них, гуляя в тёплых унтах в окрестностях буровой, всё же проваливаясь в белый пушистый снег и с удовольствием возвращаясь потом в тёплую "Екатерину" не знаю уж под каким номером. К ней иногда подходили любопытные рыжие лисы, - мы подкармливали их куриными косточками с нашего стола. Возвращаясь однажды из душа, я ненадолго оставил тазик возле вагона-столовой и только придя "домой", обнаружил отсутствие одного пакета. Сначала подумал, что забыл в душе, но, возвращаясь назад, заметил его под столовой, - пришлось лезть туда за ним по-пластунски. Наверняка лиса были разочарована его содержанием, ибо мыло, мокрая мочалка и наш "герой", - отнюдь не основной персонаж сказки о колобке, - явно не пришлись ей по вкусу.
И вот тут помазок выкинул ту же фортель - решил, наверное, начать осёдлую жизнь, потому что опять я его не заметил при сборах в дорогу и по недоброй традиции узнал про это обратно же в поезде. По возвращении домой снова пришлось прибегать к услугам электронной почты, чтобы наказать сменившему меня Юрию Сидоренко присмотреть за помазком, а по завершении работ прихватить его на базу в Тюмень, снабдив необходимым резюме, дабы я потом смог обрести его вновь.
Юра так и сделал, о чём доложил по электронной же почте, но ещё два с лишним года потом мои пути не лежали в Тюмень. А направлялись они, то в Васюганские болота, по утверждению географов самые крупные в мире, то снова - дважды - в Курганскую область, где даже в колодцах вода солёная, поэтому мы совсем не пили там чаю, только кофе, поскольку при заварке чая получалась мутная буроватая жидкость неприятного вкуса (для её определения очень подходит слово "бурда", без "моден"), - то в степи Калмыкии, - весь февраль там солнце стыдливо пряталось за свинцовыми тучами и выглянуло однажды всего на половину дня, - то в горы Башкирии в нижнее течение реки Ай, в необыкновенно живописные места, где снимался фильм "Угрюм-река" с Прохором Громовым и погубившей его шаманкой Синильгой в качестве главных действующих лиц.
По очень большой иронии судьбы, ровно через месяц после отъезда оттуда - день в день - я оказался на настоящей "Угрюм-реке", Нижней Тунгуске, в посёлке Ербогачён (в нём даже есть дом-музей И.Шишкова, написавшего роман с таким же названием и некоторое время проживавшего в этом доме на постое у местного тунгуса), куда летом, совсем по-песенному, "только самолётом можно долететь", ну и вертолётом, конечно, тоже. Именно на нём, успев искупаться в Тунгуске, вода в которой, не цветом, конечно, сильно напоминала парное молоко, я полетел ещё дальше на рыбную, - это я на собственном опыте потом прочувствовал, - речку Вакунайку, впадающую уже в якутский Вилюй, чтобы возвратиться обратно снова через месяц, где меня (не только меня, конечно, я ведь пока ещё не президент крупной нефтяной компании) уже ждал чартерный борт до Иркутска.
Осенью и весной после этого я ещё съездил на свою родину в лесостепи Самарской области (первый раз в "Екатерину"-первую, уже вернувшуюся с Рыбачьего) и совсем забыл уж о своём непутёвом помазке, пока однажды не получил от своего "агента" Юры Сидоренко короткое донесение такого содержания: "Сижу на базе в Тюмени, а рядом твой помазок". На меня нахлынули воспоминания, связанные с ним, взгрустнулось, и тогда в своём ответном письме я попросил Юру дать более точные координаты его местонахождения, с точностью до пяти сантиметров - как раз длине спичечного коробка. Вскоре от него пришло такое сообщение, уже откуда-то из-под Нягани: "ЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗ".
Так оно и вышло, как я предполагал, - помазок решил перестать перемещаться по государству и "поменял профессию", "с головой" уйдя в мир электронной техники. Но и на этот раз он просчитался, - судьбе стало угодно, чтобы уже две недели спустя я, наконец, добрался до базы, и ему снова пришлось возвращаться к своим обязанностям, работать, так сказать, "по специальности". Отмыл его потемневшую (но отнюдь не поредевшую) от электронных плат шевелюру, заблестевшую, словно шерсть у хорошо ухоженного коня, он сразу похорошел, приосанился, свидетельством чему, мне кажется, служит помещённый в начале рассказа его фотопортрет, сделанный уже отнюдь не в аристократической "Екатерине", а в дощатом, довольно уютном, впрочем, балкЕ с единственным окном без стекла, затянутым не бычьим, конечно, пузырём, как в старину, но - полупрозрачным полиэтиленом. Другим относительным его неудобством был заметный уклон пола в противоположную сторону от входа пола: балок стоял на краю болота и одной стороной после его оттаивания, словно знаменитая Пизанская башня, стал валиться набок.
На буровую, в столовую и по другим естественным надобностям мы ходим по дощатым трапам: шаг вправо, шаг влево и ты по колено во мху вперемешку с торфом и водой, ведь многолетняя, если не сказать - вечная, мерзлота не даст провалиться глубже.
Здесь не разгуляешься, - вокруг только моховые болота с редкими чахлыми сосенками в человеческий рост. Да и расхотелось сразу куда-то отлучаться с буровой, когда прилетевший на вертолёте со своими длинными и тяжёлыми, - два помбура их с трудом поднимают, - инструментами геофизик-каротажник (а по другому сюда не доберёшься, ведь зимники давно растаяли, конец мая всё-таки, хотя, если смотреть по погоде, то раньше середины апреля этому сезону не дашь), сразу за обваловкой увидел шатающегося по окрестностям недавно проснувшегося от спячки, и, видимо, голодного медведя.
Вернёмся, однако, к главному герою моего рассказа. Очень я надеюсь, что теперь ему не захочется от меня прятаться, чтобы опять тереться своей лохматой "головой" о какие-то железки, - уж лучше о мои, пусть и всегда для него небритые шёки и подбородок, - или стать, например, кистью для маляра, и мне не придётся снова гоняться за ним по необъятной России или даже ближнему зарубежью.