Брагин Антон : другие произведения.

Гензель и Греттель. Гадкие утята

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Несколько историй о дровосеке, его детях и их мачихе

  Германский миф.
  
  В отин старотавний время жил мужчина, который есть рупить теревья в лес - тра-фа-сек. И был у него цвай киндер - мальчик унд девочка. Свали их Гензель унд Греттель.
  Мать их мертвый был. И решал трафасек жениться внофь. Нашел молотой и красивый фрау. Но не вслюпили Гензель унд Греттель молотой мачих. Стали они истеваться над ней и даватить да белый каленья. Терпел мачих, долго терпел, пока терпенья ее не пришел к финиш. Тогда решал молотой женщин проучить непослушный киндер-сюрприз. Послал их в подвал за картошка, а сама сапер тверь.
  А когда наступал вечер, трафасек приходить из лес - спустился в подвал, тверь отворяйт, а там киндер сидят.
  
  Киндер каварить "Фатер, спаси нас от этот слой мамка. Она нас сперва мучить, а потом сапер в этот ужасный подвал".
  Раскневан был трафасек, пришол в том, набросился на женщин. Ты, каварит, не смей больше к майн киндер подходить. Жена пыталась объяснить муш, что это киндер даватить ее да белый каленья. Но муш не хотеть слушать свой молотой жена, ис-за фантастиш либэ - любовь к свой киндер. Он топал нога и орать: Не сметь мне перечить. Их бин хозяин и глава этот том!
  И жена саткнулся вмик. А Гензель унд Греттель радосна потирал рука и злорадно самышлял новый пакость нат свой мачих.
  
  Так однажды, когда молотой мачих убирала в том, всё стало чисто и красота. Трафасек был, как всегда, в лес, и киндер, пока папка найн на хаузэ, взяли и нагАдил на пол у молотой хосяйка - какую-то дрянь насыпать. Хосяйка вошол, а пол весь искашен. Она аш онеметь сперва. Потом как сакричал ни свой колос. Упью, кричит, мерсафчиков. Побежала за ними. Киндер вон ис тома выбежали и в лес шнеля. Долго бежали они, пока голос неротной мамашка стих. Тогда остановились Гензель унд Греттель, одышался, подумал и пойти дальше. Наконец, дошли они то терефья - туп. На тубе том птичка сидеть на кнесте. А в кнесте яйки лежали. И полез Гензель унд Греттель на тот туп за яйки. Сакричал тогда им птичка колос человек - не трошь майн яйки, битте, я вам за то гут песня испольняй. Но не послушал вредный киндер птичка, потому что очень кушать хотел - ням, ням. Достали все яички и сожрать без сожалений. А когда они покушали, то продолжали свой путь. Шли они час примерно, пока не увидеть кабаних с выводком молотой свинья - киндер-поросят.
  
  Унд почуствовать они внофь свой колот. Всмолилась свинья-муттер, не трогай, говорит, майн киндер-свинюшки, я вам прикашусь. Но не послушать песопрасники мать-кабаних, а послушать внофь колос свой обжорка. Колот их обуял нескончаемый, пока не сожрать они весь выводок. Хотели они скушать и мамашка, но она им скасать, у меня ляшка стар, жосток, подумал киндер и не стали ее жрать. Пошли дальше себе. Так брели, пока не встречали большой метфеть, который попасть в желесный ловушка охотник.
  Ревет мишка, вырваться не может. Уфитеть он киндер и каварит - помокайте мне, битте, я вам благодарен буду очень. Сасмеялись Гензель унд Греттель и стали в метфеть шишка пулять. Метфетю неприятно, а им весело. Тут всять Греттель камень и бросить в голова метфеть. И убила тут же. Дура ты, скасать Гензель, всю радость испортила. Делать нечево, пошли они дальше. А уж вечер близок. И вот вышли они к испушка, не ротной, а новый. В испушка свет гореть. Киндер потошол, в окно постукали, а сами прятки стали делать. Из окна бабушка старый вылес, смотреть везде - нет никто. И опять исчезал. А киндер снова потойти к окну стучать. Выклянул бабушка - найн никово. Хлопнул форточка со злость и ушол от окошка. А киндер снова тут как тут. Внофь стучать принялись. Так мучали они старый бапка, пока той не надоело ходить от окошка и к окошка.
  
  Тогда подойти Гензель унд Греттель к тверь и постучал. Старушка к тверь подойти и спрашивала, кто это такой поздний ночь в мой том ломиться. А киндер прикинулись педный офца и стали конючить у фройляйн-бапка разрешение побыть том на ночь и немношко кушать. Не знать, не катать бабулька, какой беда ее потшитал и потому впускала хитрый киндер. Как только оказались детки в исба, тут же набросились на петный старый фрау, повалить ее на пол и свясыфать. Не ожидала старушка такой поворот сутьба, заплакал. А киндер веселит это. Сложить связанную бабушку на койка и стали делать ей щекотка.
  А тем временем молотая неротная мамашка все искал непослухов по лесу. Ходил, бротил, пока не уткнулась в туп, на котором крустила несчастная птичка. Что ты крустишь, спросила молотая жена. И ответ дала птица, что я крустная, потому что твое отморошенных киндер съетать всех майн птенчик. Поняла тогда жена, что речь идёт о Гензель унд Греттель, и спросила у птичка, а куда ухотить они потом. Птица укасал ей верный торок, и она пошла тот торок. Шла она, пока не встречала кабаних. Та ей скасать о тех тфух ненасытных поканцах, что сошрать ее поросятки. И снова признать мачеха киндер сфой муш. И тальше пошол. Наконец, тошла то метфеший покойник и сразу понял, кто мишка сафалил (кокнул).
  
  Бапка совсем уш сатыхался от щекотка, когда молотой мамашка нашла испушка. Услыхать она сатихающий вопль пытуемой и поспешайт на спасенье. Ворвалась в том, напросилась на киндер, те от неошитанности даже стелать пи-пи - обмочились. Она старуха освопотить и первый красный крест ей окасал. Затем свясать Гензель унд Греттель, исвинилась за слостный киндер перет бапка и на верефка томой увотить. Са полночь уж было, когда пришла она томой. Трафасек давно тома был. Увитал он, что жена киндер на верефка сапрякать, сакричал - ты что совсем ополоуметь.
  Я-я, саколосили Гензель унд Греттель, она нас мучал пытка, сатиские штучки вытфорять, а еще несчастный старый фрау то истерик товодила. Молотая жена онемел от такой поклёп, сакричать - это всё клевета. Это они мучить бабушка, а я ее спасать, потому и верефка нужна был - чтоп неистофы некотники не упешали опять невинную старуху тоставать. Но не поверил жене трафасек, а поверил свой киндер, молчи, каварит, тварь, я больше не там тебе так жестоко вести с майн дорокой теточка. Бестышая ты коза, каварит, такую пить надо и бранить часто, чтоп снала свой место печка. Слушал все это молотой жена и увитал, как радуются ненавистные киндер, что фатер на нее так слопствует. Расослилась она, что муш к ней такой неспрафетливость учиняйт, прать сковоротка и трах муш башка. Тот взял и копыта откитывать. Увитали Гензель унд Греттель, что найн у них больше защит от мачеха и испукались по-настоящему. Клятят с потобострастием на мамашка и ждут, что та и их сковороткой трах-трах. А мачеха повернулась к ним, покасал сковороту и скасал - если теперь порятка в томе не будет, пощады не ожидайт от меня, фстрючу вас, так и снайте. А теперь стелайте мне помощь - нужно труп сарыть.
  С тех пор зажили Гензель унд Греттель с мачехой в ладу.
  Дас ист финиш.
  
  
  Еврейская мама.
  
  И жил-таки в одной халупе мужчина с топором. И не то, щоб так, а с детями. И я вам скажу, была промеж них такая дружба и любовь, шо все было бы прэлэстно, кабы у папочки инстинкт не взиграл. И захотелось ему до бабы, и не так щоб на совсем, а надолго... Короче, свадьба гуляла три недели и есчо час тридцать восемь.
  "Не тот грязный поц, хто о чужие занавески свои ботинки вытирает, а тот грязный поц, хто своих детей вниманием обделяет" - гласит старинная мудрость. Не будем забывать о ней и мы, как забыл о ней тот мужчина с топором. Какой это был топор, кто бы знал!...
  Но вернемся к нашим пейсам, скажу я и буду прав. Итак, дети оказались подле посторонней женщины, женщина оказалась подле мужа, и вся эта коа-лиция стала ж"ить в одном-таки доме. Но дом большой, все поместятся - рещил мужчина, мужчине виднее, он с топором. И надо тому случиться, щоб мадам занималась собой, так все бы било замечально. Но мадаме приспичило поиграть в дочки-матери! И это с живими людями младшего школьного возраста.
  Надо отметить детальку - дети в школу не ходили. Дети выполняли тяж"ёлый физический труд по дому, от чего у них развились больщие не по годам мускулы. И с этими поханцами женщине приходилось проводить разъяснительную беседу. Это, я скажю, песня с припевом! Она их просто достала нравоучениями и нытьем, о том, куда и зачем нельзя ходить, и о том, какие они непослушные сволочи. Детям, естественно, такая любовь и за сорок ломових грошей не нужна, они рещили все это обсудить с папашкой, но папашки нет, папашка на работе, что делать детЯм?!
  Таки-порешили они сами устранить проблему. Изобрели ядовитую смесь, натолкав в горшок земли и дерьма (да простят меня за слово "земля", я не знаю), содрали серы от спичек и добавили отгризанных с пальцев ногтей. С каких-таких ногтей они обгризали пальцы, не знаю - не видал. Но смесь - сущий яд, это непременный факт.
  И вот, когда время ползло ужясно медленно, а луна над крыщей холупы засела, словно рижий суслик после глухого оттяга, эти две малолетние мухи с неоконченным образованием взяли-таки горшок и понесли-таки через весь дом в направлении той самой женщины. Тогда и сказались те мускулы, что они накачали на непосильной работе. Шо было потом - держите меня, мама! Они взяли ентот здоровенный горшок и на голову той ничего не подозревающей хражданки (ж''енщины) вывалили. Убить не убили, но что тут началось! Визг, кровь, слезы и такой мат... В общем, детские перепонки ридали.
  Ну, а когда папа с работы вернулся, никто ему, разумеется, ничего не сказал - мужчина устал, у мужчины в руках топор, вдруг не разберется, кто виноват?
  Война между тем набирала обороты. Дети решили устроить рэволюцию, а мачеха на это наложила свою резолюцию: если это поганое семя еще хоть раз свою пасть откроет, то она их всех перевешает самым беспощадным образом, и даже без помощи ножа и пистолета.
  На что дети выставили свой протест. В свою очередь эта чудная мамочка обещала сломать четыре руки каждому и перетереть добрих деток в мелкий порошок. На что дети отказались завтракать... И все это за спиной мужчины с топором! Истину от главы семьи скривали все и самим наглым образом.
  Не надо бить профессором, щоб я так жил и щоб понять, шо дело шло к трагической развязке. И я так скажу - во всем виноват топор! Не будь на том дворе топора, разве ж осталась семья без папы? Разве ж ушел бы в леса мужчина, забыв о своих обязанностях перед детями и супрухой?
  Тучи сгустились над одинокой холупой. Нет-таки покоя, щоб прийти к кон-сенсусу, промеж той женщины и ее пасынками.
  И не скажу, щоб сразу, но в скором времени начали одолевать детей злые и навязчивые идеи. Не такие, щоб оригинальные, но садисты под этим домом отдыхают. Так пришло им на ум как-то мачеху подвесить за бедры - и какие это были бедры, мама моя! А они их подвесить!... Но от судьби мачеха не бежала, сама виновата.
  Никто не хотел умирать, никто бы не умер, но случай показал-таки, шо может стать с людьми, не уважающими законы физики. Шла Саша по шоссе, а мачеха по паркету, и попалась-таки ее нога в петлю, неизвестно какими грязными свиньями оставленную, как бы невзначай на самом центре комнаты. Ну, и дура ж эта баба, я скажу, шо в середине дня, на самой середине комнаты не смогла увидать петлю. Хотя кто знает, может и не такая она дура, а полностью тупая овца - увидала, но не смогла наступить мимо! А дети за ней в щелку глядели... Надо учесть этих детей - они всегда за той мачехой в щелку глядели, и что они видели подчас - я таких слов нараз не выпихну из себя.
  А тут как раз она в петлю сама залезла. А дети, надо сказать - это не просто цветы ж"изни, а такие философы-интеллектуалы: они такую хитрую систему изобресть могут, що другой взрослый без микросопа не сообразит, как ввернуть обратно. Вот в петельке той вся детская смекалка и отразилась. И видеть надо, как эту женщина, эта петелька наверх потащила! Со скорость торпЭды класса ЗЕМЛЯ-ГРУНТ! Со звуковими, как водится, эффектами. В виде мата и отборных пожеланий на голову тех говнюков, о которых уже и вспоминать не хочется. Но бивают среди детей-интеллектуалов сущие дебилы, так я скажу - тут речь о них и идет. В общем, что-то они в той веревке не доработали, отчего мачеха резко вверх сперва подлетела, а потом также резко башкой вниз сорвалась. Отчего случился с ней легкий ГИТЛЕР КАПУТ. Настолько легкий, что о той мадаме можно забить, как о последнем волосе на лысине грязного поца.
  Ну, так я скажу, когда папа домой вернулся, он не застал никого, поскольку те дети мачеху зарыть питались и в огороде по той причине били.
  Ну, а когда он их позвал - шо им оставалось, как не дойти к нему и не обнять папу. Он так в тех обьятьях про жену и забил. И не вспоминал до тех пор, пока ему-таки опять не приспичило, а тогда уже и жена разложилась, и новое поколение жён подросло...
  В общем, новую свадьбу сыграли, когда детям уже в институт пора било. Так що это новая сказка, и рассказывать я ее не буду, щоб не травмировать психику уважаемой публики далее, и так я здесь застоялся, как та блоха на Крещатике.
  Короче, ж''елаю всем до свидания и больщой привет, и щоб я так жил.
  
  Прерванная пьеса.
  
  Господа хорошие.
  Сейчас я поведаю вам историю о самом прекрасном чувстве - о любви к детям! Вы узнаете, куда может завести эта любовь, и чем это все вообще может закончиться.
  
  Начнем с того, что папа был не так уж стар. Более того, папа был сравнительно молод - и это при таких детях. Подростки десяти-одиннадцати лет: больше им не дал бы никто, а меньше - совесть не повернется так омолаживать папу.
  
  Отец трудился лесорубом, а дети сидели дома и готовили еду. Но то ли отцу надоела их стряпня, то ли просто так сложилось, отец решил жениться на молодой, но красивой женщине по имени Матильда. Хотя за имя не поручусь, да и не в нем дело. Главное, красива она была очень. Отчего у папы случилось нечто среднее между помутнением и легким разжижением мозга.
  Когда папа привел новоиспеченную маму в дом, естесственной реакцией детей было:
  -А кто это такая???
  На что отец резонно ответил:
  -Это ваша новая мама. Теперь мы будем полноценной семьей.
  -У нас была другая мама! - напомнили дети.
  -Вы что забыли! Наша мама покинула нас пять лет назад! - возмутился отец. - И вообще, вас никто не спрашивает.
  -Хорошо, хорошо, - пожали плечами дети, и разошлись по своим углам.
  Отец стал жить с молодой женой, и дети сперва не роптали. Но потом зароптали.
  -Она нам не нравится, - сказали они, после ужина, когда "мама" ушла мыть посуду.
  -Почему? - удивился отец. Правдоподобно так удивился!
  -Она - дура.
  -Не смейте так говорить о матери!!! - возвысил голос отец, и поднял кулак, чтоб ударить им по столу.
  -Ну, посуди сам, - стали убеждать папу дети, - азбуке она нас не учит, сама читать не умеет, считать тоже, готовит так себе...
  -Нормально она готовит, - попытался возразить отец, но дети не дали ему договорить.
  -Не супер, не супер. Да дело и не в этом. Главное, сказок она нам не читает...
  -Как?! - не поверил отец.
  -А так! - в свою очередь парировали дети.
  -Она же к вам каждый вечер в комнату приходит, и рассказывает сказки.
  -Не-а. Она нам вместо сказок пальцы иголкой колет.
  -Какой иголкой! Какое шило?!* - оторопел отец. - Вы что, белены объелись?
  На что дети протянули к папе руки.
  ...Ну, что это за сказка?! Детям матка руки колет - пусть даже не родная! Трыллер, а не сказка!!! Не хочу ее продолжать. Не буду!...
  (Автор встает и уходит. Все офигевают)
  
  * Хоть дети и не говорили про шило, данная реплика сохранена, как бы чтобы показать силу изумления отца.
  
  
  Интервью дровосека.
  
  -Выпейте воды.
  -Спасибо.
  -С чего бы Вы хотели начать?
  -Ну, я даже не знаю...
  -Давайте начнем с того, как давно Вы познакомились со своей второй женой.
  -Это... это около года назад произошло... Я тогда в город ходил, на рынке ее и встретил. Она там всяким тряпьем торговала...
  -То есть, сама она из небогатой семьи?
  -Да сирота она!
  -Значит, родителей у нее не было?
  -Нет, не было.
  -А как она отреагировала, когда узнала, что у Вас двое детей?
  -Да никак, как она могла отреагировать? Я ей замуж предложил, ну, она вроде как счастлива была. Естесственно предупредил, что готовить на троих придется, да и стирать, и за детьми следить.
  -И она не выказала никакого сомнения?
  -А какое сомнение? Дом у меня большой, знатный, золото на черный день припасено, хозяйство налажено. А если Вы про детей - так они у меня уже взрослые: одной - десять, другому - восемь.
  -То есть, девочка - старше?
  -Ну да. Да они у меня все сами делают, им наседка не нужна. И приготовить чего, и в город съездить.
  -И Вы отпускаете их одних?
  -Ну да. Они дорогу хорошо знают.
  -А дом у Вас в лесу?
  -Поближе к рабочему месту, так сказать...
  -И работаете Вы лесорубом?
  -Да, лес рублю - на том и держимся.
  -То есть, большую часть дня Вы проводите в лесу? А дети все это время находились вместе с матерью?
  -Да, они неплохо поладили с самого начала. Дети, правда, первые дни тихие ходили, к матке* присматривались - а потом ничего, пообтерлись, видимо...
  -А Вы уверены, что между ними все было хорошо?
  -Ну, как же. Дети ее слушались, она их не била, не орала на них. Так что, все хорошо было.
  -Но Вы виделись с семьей только по вечерам.
  -Утром я рано встаю. А вечером - бывает, придешь, так намахаешься за день: ничего не видишь, не слышишь - топор в угол, за стол усядешься, тарелку каши проглотишь - и спать. Только по праздникам на них как следует посмотреть и удается. Глядишь - вчера еще совсем карапузы несмышленные были - а сегодня уже вон какие - совсем взрослые стали.
  -Они в школу не ходят?
  -Нет, не ходят... До ближайшей школы пока дойдешь - полдня пройдет. Обратно - еще полдня. Так какой смысл идти?
  -И что, дети ни с кем, кроме матери не общались?
  -Нет, ни с кем.
  -А другие дети?
  -Да им друг с другом хорошо! Жена с ними играла, рассказывала что-то.
  -А что именно она им рассказывала?
  -Да я не знаю, я не спрашивал, это их дела.
  -И никогда не интересовались?
  -Знаете, я может чего не понимаю, но я так считаю: детьми должна мать заниматься. Мое дело - деревья рубить, да деньги в дом приносить.
  -А как у Вас с женой?...Ну, Вы меня понимаете?
  -Да с этим все в порядке. Она никогда ни на что не жаловалась, а я тем более - она молодая, изъянов никаких нет, так что в этом плане, я считаю, мне повезло.
  -И жена не жаловалась ни на что?...
  -Нет.
  -Значит, Вы думаете - она всем была довольна?
  -На что же ей жаловаться? Она бы сказала мне. Я никогда не обижал ее, жили в мире... Она бы мне сказала.
  -И у Вас нет никаких предположений о том, что же случилось?
  -Я затем к Вам и пришел, чтобы Вы мне помогли.
  -Да, конечно... Но почему Вы решили обратиться к психологу, а не к сыщику, например?
  -А вдруг с ними все в порядке? Вдруг их искать не надо.
  -Как это?
  -Да как-то уж очень неожиданно это. Вдруг взяли и пропали, все разом. Вот, я и подумал - прежде, чем искать их, может, Вы мне что посоветуете. Уж больно психологическая ситуация.
  -Что значит, психологическая?
  -Ну - психологическая, ненормальная.
  -А. Ну, да, да, ненормальная. Ну, а как Вы сами думаете, что случилось? Не могла жена поехать с детьми в город?
  -Почему не могла?- могла. Только ведь придупредила бы она меня, как Вы думаете?
  -Но Вы же сами говорите, что в "дела" жены и детей не вмешивались: может быть, она не посчитала нужным с Вами посоветоваться.
  -Что ж я, пустое место, чтоб со мной не советоваться? Не могла она так со мной поступить!
  -Вы так хорошо знаете свою жену?
  -Да...
  -Вы так хорошо знаете своих детей?
  -Кто ж их знать будет, если не я. Я их с детства...
  -Как давно?!
  -Что??
  -Ну, Вы говорите - с детства. Как давно было это детство?
  -Ну, как это?...
  -Как давно ВЫ читали сказку им на ночь, носили на руках, ходили с ними гулять?!!
  -Разве это сейчас так важно?
  -По-моему, это самое важное.
  -Я им только добра желаю...
  -Охотно Вам верю... Скажите, а зачем Вам семья?
  -Что-то странное Вы говорите - зачем семья. Разве не ясно? Семья - это... ну, это, как? Это же всегда так было. Дети должны быть у человека, жена.
  -Но Вам-то лично они для чего? Подумайте, что бы изменилось, если бы Вы жили один?
  -Почему один?
  -Ну, Вы же большую часть времени проводите на работе в лесу, дома практически не появляетесь. Я понимаю, что Вам как полноценному мужчине нужна женщина; и дети - Вы должны о них заботиться. Но теперь, когда их нет рядом: не кажется ли Вам, что так лучше?
  -Нет... наверное. Я не знаю.
  -А Вы подумайте.
  -Но это ж вроде как мои дети...
  -Да, конечно, дети Ваши, и жену Вы любите. Вы ведь любите свою жену?
  -Ну, это... люблю, да.
  -А за что Вы ее любите, скажите.
  -Ну, знаете, так сразу не скажешь, тут много всего.
  -Например?
  -Ну, симпатичная она, фигуристая...
  -Фигуристая?
  -Покладистая, спокойная.
  -Все?
  -...Да. Еще ласковая.
  -Ласковая?
  -Да.
  -Ну, а моральные какие-нибудь качества, ее особенности, которые Вам особенно дороги?
  -Не, таких у нее нет.
  -Скажите, Вы считаете свою жену умным человеком?
  -Человеком? Умным?? Она ж баба, какой в ней ум. Ну, ясное дело - бабские мозги, это как положено. А ум -нет.
  -И интересов общих у Вас нет?
  -Нет. Какие уж тут общие интересы - я же ее в лес не поведу с собой, деревья валить!
  -Разумеется...
  -Так Вы мне что посоветуете? Где мне жену-то искать?... Или не надо?
  -Идите-ка Вы лучше домой. Я уверен, рано или поздно жена с детьми сама возвратится. А не возвратится, сходите в город, найдете себе другую жену...
  -Можно мне воды еще?
  -Да, пожалуйста.
  
  * - не анатом.
  
  
  Синяя борода.
  
  А еще в хрониках полесья можно услышать одну древнюю историю, про лесоруба, у которого было восемь жен.
  Повесть эта туманная, и по большей части покрыта не фактами, а досужими домыслами, дошедшими до нас от прошлых поколений.
  
  Когда Иммануил приехал в город в очередной раз, то юная Лизхен вышла за ворота, чтобы поприветствовать его.
  -Привет тебе, Иммануил.
  Дровосек только головой кивнул.
  -Почему ты не заходишь ко мне в гости?
  Иммануил думал недолго и, оставив повозку с лошадью, прошел вслед за Лизхен.
  Там она, забыв про все правила и традиции, набросилась на Иммануила - благо родителей дома не было - как голодная лисица на вкусного перепела. Измотав Иммануила до дрожи в коленях, Лизхен наконец успокоилась. Она усадила дровосека за стол и дала ему хлеба.
  -Ешь, мой ненаглядный. Суженый мой.
  На это Иммануил ничего не сказал, только настороженно посмотрел на девушку.
  После этого дровосек ушел.
  Через неделю он снова приехал в город и, проезжая мимо дома Лизхен увидал у забора ее отца.
  -Здраствуй, зятек. Что ж ты не заходишь?
  На это Иммануил ничего не ответил, только нахмурился и прошел в дом.
  В доме его ждала Лизхен. Еще там была ее мать, два ее брата, двое дядей и старый дед.
  -Проходи, зятек, садись.
  Отец хлопнул Иммануила по плечу, да так, что тому ничего не оставалось, как на скамью упасть.
  -Дочь наша только о тебе и вспоминает.
  Сама Лизхен сидела, потупив глаза, но по стыдливому румянцу на щеках было видно, как она счастлива.
  Потом родня стала обсуждать, какое приданое можно дать за Лизхен. Отец пообещал два мешка муки, кошель золота и свинью. Братья давали топор и мотыгу. Дядья набор старинных книг и знатный пояс с пятью драгоценными камнями.
  -Ну что, хороша у меня родня?
  На это дровосек коротко кивнул, а отец радостно потер руки.
  -Ну, что ж. Раз обе стороны согласны, свадьбу сыграем через восемь дней.
  Перед тем, как Иммануил собрался уходить, Лизхен повисла у него на шее. Ее сердце неистово колотилось от счастья.
  Свадьбу сыграли скромно, среди своих. Поскольку у Иммануила родни не было, то присутствовали только родственники Лизхен. Благословив дочь, отец отпустил молодых в дом к дровосеку.
  
  Дом у Иммануила был большой, тесовый. Лизхен сразу стала хозяйничать в нем. Дровосек на это ничего не сказал, только хмурился иногда.
  Сперва Лизхен нравилась немногословность мужа. Но все чаще и чаще она стала корить его.
  -Я ведь думала, что ты такой скромный, потому и молчишь. Ты что же, не любишь меня совсем?
  Но Иммануил на это ничего не отвечал, что раздосадовало Лизхен еще больше.
  -Ты бы хоть слово ласковое сказал. А то приходишь с работы - чурбан чурбаном.
  Но Иммануил снова уходил в лес и возвращался только под вечер.
  Дни шли за днями, недели за неделями. Лизхен стала совсем раздраженная, бросалась на мужа по пустякам.
  -Почему ноги не вытираешь, когда в дом входишь? Нашел служанку убирать за ним!
  -Я для него готовлю, стараюсь - ни слова благодарности! Дождешься, со свиньей вместе кормить буду! Та - и то, животина, а понятие имеет.
  Иммануил сносил все спокойно, чем еще сильнее доводил жену. Иммануил хмурился, но удивления не показывал.
  Однажды, когда он вернулся поздно вечером, жена сдержала свое обещание и не стала ему готовить.
  -Я тебе говорила, что к свиньям есть отправлю!
  С жалостью и тоской посмотрел на нее Иммануил, думая, а не сошла ли Лизхен с ума.
  Тут и выяснилась вся правда. Разрыдалась Лизхен и призналась.
  -Почему у нас детей нет? Не могу я так больше!
  Нахмурился Иммануил, сильно нахмурился. Уложил Лизхен спать, а сам в лес ушел. И всю ночь по лесу раздавался стук топора.
  А когда утром Лизхен проснулась, дровосек стоял над ней, словно изваяние. Лизхен даже не по себе стало.
  -Ты что это? Случилось чего?
  Иммануил только головой кивнул, показывая, чтобы она шла за ним.
  Они вышли из дома и пошли в лес. Дровосек уводил жену всю глубже в чащу, пока не завел в самую темную ее часть. А потом пошел дальше.
  Чувствуя что-то нехорошее, Лизхен заметно притихла и шла, не раскрывая рта. Она только старалась не упустить в наступающих зарослях спину мужа. Наконец, они дошли до самого темного и низкого места в лесу, где земля была настолько стылой, что пар шел изо рта. Там дровосек повернулся и посмотрел на жену. В руке его висел топор. Глаза Лизхен расширились, и она закрыла рот рукой...
  
  Прошел месяц. Иммануил снова поехал в город. На этот раз он не стал проезжать мимо дома Лизхен, а направился прямиком в сторону рынка, где у знакомого барышника загнал дрова по сходной цене. Так он делал всегда.
  Иммануил уже собирался развернуть свою телегу, когда увидал пышногубую Гретхен. Она раскачивалась в такт музыке, доносящейся с местной ярмарки, и дровосек невольно засмотрелся на ее широкие бедра.
  -Здраствуй, Иммануил. Что-то давно ты не появлялся.
  На что Иммануил только плечами пошевелил.
  -Проходи за прилавок.
  Гретхен торговала шитьем и материей, у нее была своя каморка, куда она и позвала дровосека.
  -Хочешь, угощу тебя своей сливовой настойкой?
  Гретхен нагнулась, чтобы достать из-за сундуков бутыль с напитком. Иммануил увидал ее роскошный зад и не смог устоять.
  После этого они долго лежали подле сундука. Гретхен млела от счастья и посильнее прижималась к дровосеку.
  -Ты любишь меня?
  Иммануил ничего не ответил, только свел брови в хмуром раздумье.
  Когда дровосек уезжал, пышногрудая льнула к нему.
  -Заезжай почаще, ненаглядный. Угощу еще своей наливкой.
  По прошествии трех дней снова явился Иммануил на рынок. И хоть не было теперь у него в возу дров, была у него цель и в этот раз. Никак не давали покоя бедра пышногубой Гретхен дровосеку. А она будто чуяла - ждала за прилавком.
  -Что, понравилась моя наливка, милый?
  Улыбнулась обворожительной улыбкой аппетитной людоедки и поманила в каморку за лавкой.
  На этот раз опьянел дровосек еще пуще, и когда Гретхен предложила взять ее в жены, даже не хмурился почти.
  Родственников у Гретхен не оказалось, чему дровосек был только рад, поэтому свадьбу сыграли в компании наехавших в город цыган. После чего Иммануил с новой женой отправился в свой дом.
  
  Гретхен оказалась приятной женой. Однако, и она со временем стала подшучивать над молчаливым Иммануилом. Впрочем, он ей все прощал, так как всегда вспоминал про пышные губки и широкие бедра.
  Дни пролетали незаметно. Недели летели, как угорелые. Иммануил думал, что стал самым счастливым человеком, как вдруг его кобылка, его нежная жена, заартачилась. Не приголубит, не чмокнет своими губками, не покрутит перед его носом своими бедрами великолепными. Однажды она открылась.
  -Я думала, что выхожу за состоятельного человека. А у нас в доме ни еды, ни прибытка. Не хочу я больше тебя своей лаской дарить. Иди, работай!
  Забыла, однако, кобылка Гретхен, по чьей вине перестал дровосек делом заниматься, благодаря чьим нежностям, перестал ходить на работу.
  Нахмурился Иммануил, взял топор и ушел в лес. Три дня его не было. Только гул по всей чаще разносился от его топора.
  Вернулся он на четвертый день домой, топор без сил во дворе уронил, воз с дровами прямо тут же бросил, и отправился в хоромы - до постели еле добрел, завалился и тут же захрапел.
  Но и часа не прошло, чувствует дровосек - кто-то его будит. Глаза открыл - а это жена к нему ластится. И такая вся мягкая, такая податливая, горячая.
  Как не хотел спать Иммануил, переборол недосып, и взялся за женушку. И показалось ему, что нету большего счастья.
  Однако, жена видать решила его до последнего измотать. Не отпускала, пока не насытилась вдоволь, потом уползла куда-то. А Иммануил уснул сном беспамятным. Долго ли спал - трудно сказать, еще бы, наверное, часов сто покемарил, да только разбудил его запах варева. Тут сквозь сон и вспомнил дровосек, что не ел четверо суток. Проснулся сразу радостный - жена что-то вкусное готовит.
  -Садись, милый, я тебе еду приготовила.
  Поставила жена перед ним большую миску, а запах оттуда - объедение. Взял дровосек ложку, зачерпнул, где погуще - только глоток сделал - его аж передернуло: каша - не каша, а только кроме запаха ничего приятного в этой еде не было.
  Жена заметила, как муж сморщился, лицо надменное сделала.
  -Что не нравится моя еда?
  Иммануил только головой покачал. Вздохнул, вторую ложку набрал и снова в рот. Так до конца и доел. Не вкусно, так хоть насытился. Язык морщится, а живот довольно урчит. Думает Иммануил - теперь приляжет снова, переварит съеденное. Какая-никакая жена хозяйка, и на том спасибо - зато красавица.
  Однако, только он собрался почивать идти, жена тут, как тут.
  -Ну, что ж. Я свой долг выполнила. Тебя ублажила, обедом вкусным покормила, теперь иди работать. Ну, что уставился, будто чурбан безсловесный, все равно тебе ответить нечего, так и не начинай. Берись за топор и в лес иди.
  Тут вспомнил Иммануил свою первую жену, туго брови опустил, но все же пошел работать.
  В этот раз дровосек не вернулся через четыре дня. Не вернулся и на пятый, и на шестой день. Появился он у дома только через неделю.
  Весь заморенный, с лица спал. Идет, ноги подгибаются, топор еле до двора доволок. Так и завалился прямо на крыльце.
  Проснулся Иммануил от того, что его жена целовала. Да сладко так, что он ей все обиды забыл, поднялся, донес ее до кровати - и занялись они друг другом. Но и тут уходила его жена. Так измотала, что когда закончила, свет в его глазах потух, а сам он захрапел самым громким храпом.
  Очнулся Иммануил вновь, и опять чувствует, что спать бы ему и спать, но ужасно он голоден, а от стола как раз чудесный запах идет.
  Догадался дровосек, что будет дальше, начал было хмуриться, но голод - не тетка, ничего ему не оставалось, как снова за месиво жены взяться. И ничего, даже вкусно как-то на этот раз показалось.
  -Ну, что ж муженек, на работу пора. Я свою сделала, ты теперь свою делай.
  В этот раз не удивился Иммануил. Только вспомнил снова про свою первую жену, но теперь уже решил не забывать.
  
  Взял он топор, и отправился будто бы в лес. Только первые заросли прошел - вокруг дома стал обходить. Нашел там большой кустарник, забрался под него и в сон долгожданный провалился. Спал Иммануил долго, и на этот раз испытал настоящее счастье - понял, что впервые за много дней смог выспаться. А когда вспомнил, кто мешал ему это сделать и по чьей воле он здесь должен ютиться, а не в своем родном доме, то и про жену свою первую тут же вспомнил в третий раз, теперь уже коротко, но без колебаний.
  Когда он вошел в дом, Гретхен спала на кровати. Она была удивительно хороша, настолько, что Иммануил, чуть не дрогнул и не бросился к ней. Но вспомнил про первую жену в четвертый раз, и твердость уже не покидала его.
  
  Когда Гретхен проснулась под чьим-то пристальным взглядом, спросонья она даже не поняла сперва, кто это. А когда поняла, то до нее почти тут же дошло и все остальное. Она даже хотела побежать. Но что-то подсказывало ей, что это не поможет.
  Дровосек вел ее, как и первую жену: не держал, она сама брела за ним, стараясь не упустить из вида его спину. Иногда взгляд ее переходил со спины на руку, сжимавшую топор. Как и первая жена, Гретхен шла притихшая, и когда они достигли места, ничего не чувствовала, кроме пара, идущего изо рта и от земли.
  
  В следующий раз дровосек прибыл в город совсем скоро. Оказалось, что вторая жена была ему более дорога, и чтобы развеять чувство утраты, ему следовало с кем-нибудь познакомиться вновь. Быть может жениться в третий раз.
  
  Но Иммануил не встретил никакой красотки или просто любезной кумушки, и, выручив немного золота за дрова, он отправился обратно к себе домой.
  И так вышло, что Иммануил проезжал той дорогой, что вела мимо дома Лизхен - первой жены его. И когда его повозка оказалась напротив крыльца - дорогу Иммануилу преградил отец Лизхен.
  -Доброго вечера тебе, зятек. Что-то не заходил ты к нам давно.
  Тут увидал дровосек в руках у тестя мушкет с длинным дулом, а в другой руке тот держал огниво наготове.
  -Заходи, чего смотришь. Время позднее, а мы ужинаем как раз.
  Иммануилу ничего не оставалось, как подчиниться.
  В доме, кроме отца Лизхен оказались ее братья.
  -Мать мы к дядьям отправили... Я тебя еще на рынке заприметил, да решил не беспокоить.
  Расселись. Отец Лизхен прямо напротив Иммануила, а два брата - по бокам.
  -Как там дочь моя? Мы по ней скучаем уже, а ты никак не привезешь. Да и на внуков посмотреть не отказались бы, мать только о них говорит. (Каких-таких детей - еще и месяца не прошло!!! - автор не знает. Отца, видимо, просто переклинило)
  На все на это Иммануил лишь тупо пожимал плечами. Отец же негромким голосом продолжал. Впрочем, в этом негромком голосе чувствовалась скрытая угроза.
  -Тут злые языки говорят, что видели тебя с чужой бабой. Брат мой - СтефАн. Я думал, он рехнулся... А когда он сказал, что ты женился вновь - я его чуть было не поколотил... Что ж ты молчишь, а, зятек?
  И тут тесть сорвался и заорал, словно бешеный пес, на Иммануила.
  -Где дочь моя, что ты с ней сделал, двоеженец???
  Иммануилу ничего не оставалось, кроме как опустить глаза. Видимо, почувствовав недоброе, отец дрогнул и голос его вместе с ним.
  -Что ты с ней сделал?
  Поскольку Иммануил молчал, его заперли в подполе до утра. А утром отец связал ему руки на спине и повел к городскому судье. Братья же шли следом.
  Судья, увидев старого Йохана, ухмыльнулся. Было время, когда отец семейства не захотел оказать для него кой-какую услугу, и хоть было это давным-давно, когда сам он еще не был судьей, однако крупица неприязни засела у него внутри и глодала до сей поры, ожидая своего часа. И вот, увидев, что Йохан ведет какого-то пленника на веревке, догадался, что тот хочет расправиться с воришкой или быть может забывчивым кредитором, и собирается использовать для этого его. Тут и поднялась внутри у судьи волна злорадства. Ни за что решил он не наказывать этого парня с опущенной головой и связанными руками - какой бы тяжелый проступок тот не совершил. Пусть старик бьется об стену, ища справедливости. Он когда-то нехорошо обошелся с ним, с большим презрением, и сочувствия сейчас не вызывал.
  -Прошу сотворить правосудие! Этот человек - прохвост и негодяй.
  Судья вскинул брови.
  -Что же он совершил?
  -Да-да, прохвост и негодяй, и даже больше.
  -Так что он совершил?
  -Моя дочь, бедная козочка - по простоте душевной влюбилась в этого изверга и согласилась стать его женой. Он увез ее к себе в лес - и с тех пор мы о ней ничего не слышали... Боюсь, он сотворил что-то страшное с моей девочкой.
  -Значит, он женился на твоей дочери, и теперь она живет в его доме? Почему же ты решил, что он сделал что-то ужасное?
  -Он водит к себе чужих баб, словно у него нет жены. Если бы с моей дочерью было все в порядке, она бы не допустила такого безобразия. Он что-то сделал с ней!
  Судья повернулся к Иммануилу.
  -Так ли это? Ты водишь к себе чужих женщин? Где же в это время твоя жена?
  И поскольку дровосек молчал, он сделал многозначительный жест, говорящий - допрашиваемый не признает вины, он молчит, не желая соглашаться с обвинением.
  Тем временем, вокруг собрались люди, и судья обратился к ним.
  -Есть ли кто-нибудь, кто видел, как дровосек Иммануил путался с другими женщинами, кроме Лизхен, дочери Йохана?
  По толпе прошел ропот, но сперва все молчали. Потом один парень подал голос.
  -У цыган надо спросить, они что-то говорили про свадьбу и про этого дровосека.
  Судья велел послать за цыганами.
  Вскоре пришел целый табор. Многие цыгане сразу узнали Иммануила.
  -О, жених молодой! Хорошая свадьба, хорошая невеста!
  Отец Лизхен услыхал это и довольно пальцем в цыган тычет.
  -Вот, я же говорю, он - двоеженец! Женился на другой, а с моей дочерью что-то сделал!!
  Судья трясет головой.
  -Что еще за двоеженец? Про это ты мне ничего не говорил.
  Тут вдруг цыгане вступились.
  -Какой двоеженец. Не было у него жены! Мы его жену видели, красивая, видная - свадьбу играли, нас приглашали. Другой жены нет!
  Судья на это только мысленно руки потирает.
  -Как же так. Ты говоришь, что дровосек на твоей дочери женился, а свидетели говорят, что не женился он на ней, другая у него жена.
  Старый Йохан покраснел, как рак в кастрюле, чувствует - какой-то подвох тут происходит.
  -Не знают они ничего, босяки эти! Они на первой свадьбе не были...
  -Сам ты босяк! Врет в глаза людям честным и не стесняется. Нет у дровосека жены, кроме той, что Гретхен зовут.
  Но судья, чтобы сохранить вид справедливого суда, поднял руку вверх, утихомиривая народ, и обратился к Йохану.
  -У тебя есть свидетели, что свадьба была?
  -Да кто угодно может подтвердить. Хоть сыновья мои, хоть жена, хоть братья...
  -Ну, это все твоя родня, так сказать, твое семейство. А кто-нибудь со стороны может сказать за тебя?
  Тут только понял старый Йохан, что решил с ним судья дурную шутку сыграть, и вспомнил случай прошлый. Не забыл, значит, того случая бывший приятель его. Вскипел тогда.
  -Значит, не найти мне здесь справедливости. Что ж, я тогда сам с этим мерзавцем разберусь!
  Судья поднял руку и возвысил голос.
  -Никто не имеет права творить самосуд в нашем краю!
  Но старик уже не слушал его.
  -А не пошел бы ты!
  Он потянул за веревку, собираясь увести Иммануила, и самому сотворить с ним расправу. Но тут вмешались цыгане.
  -Эй, ты что делаешь?! Зачем хорошего человека оболгал?! Зачем напраслину наводишь! Не тронь его, отпусти!
  Старый Йохан кликнул сыновей, те стали расталкивать толпу, но цыган было так много, что, в конце концов, они отбили дровосека у злополучного семейства, отобрали у старика веревку и развязали Иммануила.
  Как ни пытался отец Лизхен добраться до своей бывшего зятя, ни ему, ни сыновьям не удалось ничего сделать. А когда они совсем раздухарились, цыгане стали теснить их и чуть было не поколотили, в итоге пришлось им уйти ни с чем и не добившись никакого возмездия. Судья же на все это смотрел благосклонно, и только кивал, делая поблажку толпе, набросившейся на клеветников, порочащих доброго человека.
  
  А цыгане повели Иммануила к себе, в табор. Там они стали праздновать его освобождение. Иммануил только рассеянно улыбался вновь случившейся удаче и прихлебывал из бурдюка вино, которым те угощали его весьма щедро.
  Тем временем цыгане привезли повозку дровосека.
  -Вот, выкрали у человека того, а то он уже себе прикарманил: и коня, и топор твой, и повозку. Нехороший человек! Обидеть такого парня решил. Ты не бойся, мы тебе все вернем. Мы - конокрады, но ты наш крестник, ты нас на свадьбу приглашал, так что не обидим.
  Подле Иммануила сидел старейшина, а за ним - молодая черноглазая цыганка - удивительной красоты девушка.
  Чем больше Иммануил пил, тем сильнее хмелел, а чем сильнее хмелел, тем пристальнее смотрел на цыганку.
  -Что, нравится дочка моя?
  Цыган улыбался по-хитрому, с прищуром глядел на Иммануила.
  -Ты - хороший парень. Любишь девиц молодых - я же вижу.
  Иммануил хмурясь, погладел на него.
  -Не бойся, мне все равно, сколько у тебя было женщин, я и сам такой. В нашей общине принято, чтобы у мужчины были много спутниц.
  Цыган продолжал.
  -Мне все равно, где ты скрываешь своих наложниц, как часто их любишь - но я тебе лишь одну вещь скажу: если полюбишь цыганку, придется все сердце отдать ей, ни о ком больше нельзя думать. Иначе - цыганка не простит.
  Иммануил поглядел на старейшену хмельно и задумчиво. А цыган в ответ покивал.
  -У цыган - кровь степей. Конская кровь.
  
  Очнулся Иммануил рано по утру, в объятьях черноокой дочери цыгана, и с болью в голове. Праздник накануне не прошел бесследно.
  Цыганка почувствовав, что любимый проснулся, открыла глаза и, посмотрев на него влажным от нежности взглядом, произнесла что-то на своем языке. Голос ее был подобен крепкому вину и также сильно пьянил.
  Они смотрели друг другу в глаза, а через несколько мгновений не могли уже сдерживаться и припали губами друг к другу, словно каждый из них был для другого животворным источником.
  Они пили друг друга и не могли напиться, а когда напились наконец, то сплелись телами и погрузились друг в друга. И Иммануил подумал, что еще никогда не был так счастлив - во всяком случае, никогда не испытывал такого наслаждения.
  
  У шатра, в которым молодые спали, Иммануила тем временем поджидал цыган. И когда дровосек появился на пороге, он встретил его довольной улыбкой.
  -Ну, ты я вижу счастлив. Да, моя дочь сделает тебя счастливым, не сомневайся. Только помни - мою дочь нельзя разлюбить. Не покидай ее, будь всегда вместе с ней, и она превратит твою жизнь в сказку. Не оставляй ее - иначе не бывать счастью.
  На этом старейшина замолк, посмотрел на Иммануила внимательно, будто что-то проверял - нет ли в нем какого изъяна, и произнес тихо слова на своем языке.
  -А теперь забирай ее в свой дом. Теперь она - жена твоя.
  Так Иммануил женился в третий раз.
  
  Молодая Малена великолепно готовила, умела шить, была всегда весела и жизнерадостна. Она никогда не придиралась к молчанию Иммануила. По сравнению с ней ласки, которыми одаривала его Гретхен, тускнели, цыганская дочь была переполнена страстью, а любовь струилась у нее из глаз, с губ и с языка. Ее тело было самым манящим предметом, какой когда-либо встречался дровосеку.
  И дровосек был счастлив. Во всяком случае, он уходил из дома окрыленный, а вечером старалась поскорее вернуться домой, к любимой жене.
  Но цыган не даром предупредил его. Цыганка оказалась цветком трепетным и требующим постоянной заботы. День она еле проживала в ожидании любимого. Сперва ей это удавалось, но постепенно ее яркость и живая натура стали увядать от этих постоянных ожиданий, она ходила все более грустная, на что Иммануил, впрочем, старался не обращать внимания. Помня о том, что было у него со второй женой, дровосек старался работать усердно, чтобы новая супруга не смогла укорить его за безделье и плохое благосостояние.
  Впрочем, не то нужно было Малене в первую очередь. Ей нужен был муж - постоянно. И она стала жаловаться ему на его работу.
  -Ой, на-нэ, пропадаешь все где-то, времени со своими деревьями больше, чем со мной проводишь! Неужели, не мила я тебе стала?
  На это Иммануил качал головой, пытаясь показать молодой жене, что это не так. Но Малена грустила.
  А однажды закатила ему истерику. Достала откуда-то вина и напилась.
  Вечером дровосек возвращается, а она его в дверях встречает, качается, смотрит пьяным воспаленным взглядом.
  -Что, опять свои елочки с березками рубил, а, муженек? Как не затупился топор еще?
  Помахала перед его мужским местом рукой - оскорбительно так - и смеется.
  -Не любишь ты меня, ой - не любишь! Видно, в лесу есть тебе с кем время проводить.
  И посмотрела вдруг с такой тоской, что Иммануилу невольно страшно стало, непонятно, за себя ли или за нее.
  -Не любишь ты меня!
  Легла ему на грудь, обвила шею руками лебедиными. А дровосек вдруг вспомнил слова цыгана, и подумал - эта ведь и отравить может.
  Кое-как ему удалось уложить Малену в постель, она тут же уснула крепким сном, а Иммануил еще долго стоял и смотрел на нее. Мысль, которая пришла ему в этот час была неприятной, хотя уже и не казалось такой ужасной, как раньше.
  Он поймал себя на том, что даже красота девушки практически не может повлиять на эти его мысли. Так или иначе, но дровосек чувствовал, что с третьей женой возможно начали происходить те же изменения, что и с предыдущими женами. А значит, вскоре мысль, которую он все-таки старался еще отогнать, снова вернется, и он уже ничего не сможет поделать. Так не лучше ли позволить ей уже сейчас господствовать? Все равно, другого выхода он не видел.
  
  Однако на утро все темное улетучилось. Рядом дремала любимая жена, и дровосек чувствовал, что счастье на этот раз не отвернется от него.
  Он не хотел будить ее спохмелья, и, оставив спать, сам отправился работать.
  В этот день деревья рубились легко и послушно, как преданные друзья. Нарубив обычную норму за полдня, Иммануил решил, что на сегодня хватит. Он хотел сделать Малене приятный сюрприз, вернувшись раньше.
  Когда он подходил к дому, то случайно заглянул в окно - и что же он увидел? Жена склонилась над столом и размешивала какое-то темное варево. От варева валил неприятный едкий дым, от которого сама цыганка щурилась.
  Иммануил вспомнил своих прежних жен. Лоб его покрыла морщина. Взгляд стал хмур, как это бывало раньше. Рука сжала топор до скрипа. Словно услыхав этот скрип, а, может, почуяв чье-то присутствию, цыганка обернулась - но дровосек уже исчез из окна.
  Сомнений быть не могло. Ревность жены перешла допустимые границы, теперь она переросла в злую жажду мести! Нет, решил Иммануил. Эта цыганка не принесет ему любви. С ней ничего, кроме могилы, не увидишь.
  Она разливала варево в мелкую посуду, видимо, чтобы то быстрее остыло. Тут, она вздрогнула и посмотрела на дверь. Там стоял дровосек.
  Лицо ее исказилось ужасом - и это было самым лучшим доказательством ее злодеяния.
  Посуда выпала у нее из рук, и на деревянном полу из расколоченного горшка стало вытекать темное и отвратительное вещество. Цыганка бросилась было к кровати, будто ища защита на ней, но уже у самой постели остановилась и замерла с опущенной головой. Потом она подняла голову и посмотрела на своего мужа, а когда встретила подтверждение своих мыслей, снова опустила голову.
  -Ты никогда не любил меня!
  На этот раз слова не произвели на Иммануила ни малейшего впечатления. Речи цыганки не влились в него животворящим соком, только чуть полоснули слух - и пропали без ответа.
  Когда Малена снова взглянула на него, он кивнул ей, показывая, чтобы она шла за ним.
  И снова женщина следовала без ропота. Дровосек не оборачивался, он знал, что Малена не убежит.
  
  Вернувшись из леса, Иммануил лег и тут же уснул. Спал он долго, пока все воспоминания не улетучились. Когда он встал, разум его был чист и безмятежен.
  
  Четвертую жену дровосек встретил в лесу. Грязная оборванка казалась такой измученной, что Имманил не мог не обратить на нее внимания. Когда он проходил мимо, она прижалась к дереву и закрыла лицо руками, словно боялась, что он ее ударит. Иммануил в нерешительности остановился, не зная, что ему делать, но существо так дрожало, что он не мог идти дальше и полез в котомку за припасенным на обед хлебом. Он хотел протянуть хлеб ей, но существо задрожало, словно он стегнул ее плетью. Иммануил решил не продолжать, положил хлеб перед несчастной и пошел дальше.
  Уже за работой он заметил, что заморыш пришел следом за ним и осторожно наблюдает из-за деревьев. К вечеру оборванка совсем осмелела и сидела у дерева, глядя, как ловко он орудует топором. Она ела останки хлеба, который Иммануил также оставил ей.
  Когда он поманил ее за с собой, она пошла в отдалении. У дома дровосек обернулся, и хотя сумерки уже опустились на тушу леса, он увидел в кустах белеющие лохмотья. Иммануил оставил дверь открытой.
  
  Четвертая жена освоилась быстро, но пользы никакой от нее не было. Она много ела и спала, когда же Иммануил пытался к ней приблизиться, пряталась под кровать или убегала из комнаты. Иммануилу было жалко ее, но иногда он начинал хмуриться, еще сам не понимая, что вызывает в нем раздражение.
  Спустя неделю выяснилось, что половина всего запаса еды съедена. Иммануил долго смотрел в задумчивости на спящую женушку, потом присел на кровать рядом с ней - она тут же вскочила, ловко спрыгнула с кровати и, перебежав комнату, уселась с ногами на скамью. Глаза ее смотрели невинно, но без страха. Какое-то веселье в них было.
  От этого Иммануил нахмурился. Сейчас у него возникла в голове задача, которую он никак не мог решить.
  Когда он наконец все обдумал, то направился к двери. Вслед ему был устремлен взгляд маленьких хитрых глазок.
  У двери Иммануил остановился, и посмотрел на существо, что он пригрел в своем доме. Слишком жадной и неблагодарной была его жена, слишком долго он это терпел: дровосек поднял руку и решительно указал четвертой женушке на дверь. На это та только покачала головой, как ни в чем не бывало.
  От такой наглости дровосек даже смутился сперва. Он не подумал, что эта дрянь будет еще и перечить ему.
  Он вновь поднял руку и многозначительно замотал головой, веля ей убираться сейчас же.
  Женушка в ответ стала дразниться, трясти головой и размахивать руками. А еще неприятно смеялась.
  Дровосек побагровел и направился к скамье. Зловредное создание бросилась к кровати, а когда Иммануил повернулся туда, спрыгнула и побежала за дверь.
  Выйдя из комнаты, Иммануил, обнаружил, что дверь из дома распахнута. Он выбежал наружу, но не увидел никого и бросился за дом. Обежав вокруг и также никого не увидев, Иммануил вернулся в дом.
  К своему изумлению он нашел ее вновь сидящей на кровати. При этом она сохраняла все ту же кроткость взгляда.
  Тогда он бросился на нее. Она стрелой метнулась к двери, но он успел схватить ее за космы, отчего она завизжала и впилась ему в руку. Иммануил взвыл от боли - ему пришлось выпустить неблагодную злыдню.
  Но четвертая женушка совсем осмелела и теперь не думала убегать. Она снова прыгнула на кровать.
  Иммануил сжимал прокушенную руку другой рукой, и ту другую уже залило кровью. Он смотрел на кровь, и ярость стала оставлять его. Зато хмурость, уже бывавшая не раз, накрепко засела глубокой морщиной вдоль всего лба.
  Он посмотрел на создание, что сидело на кровати, и понял, что пригрел хищного звереныша. Теперь жалость покинула его совсем.
  Она смотрела на его руку, с которой струилась кровь, и когда он вышел из комнаты, на лице ее пробежала неприятная и довольная улыбка.
  Когда же он вернулся, она снова посмотрела на руку дровосека. С нее все еще стекала кровь, но теперь уже слабо, по капле. Наконец она перевела взгляд с руки на рукоятку топора, которуя та теперь сжимала. Рукоятка тоже оказалась испачканной несколькими каплями.
  Неблагодарная девица настолько обнаглела, что сперва ничего не поняла, а когда поняла - было уже поздно.
  На сей раз дровосек оказался проворнее и схватил ее так, что она не смогла укусить его. Она долго визжала, извивалась, пыталась лягнуть и поцарапать его. Дровосек равнодушно наблюдал за ней, держа на вытянутой руке. Когда до нее окончательно дошло, что сейчас произодет, она вся обмякла, затихла и повисла безжизненным кулем. В последний момент она напоминала дровосеку всех его жен. Только в этот раз в лес он ходить не стал.
  
  Иммануил стал часто просиживать на крыльце. Возвращался из леса пораньше, забрасывал топор подальше и усаживался на крыльце; просто сидел и вглядывался вдаль. И так пока совсем не стемнеет. Что-то происходило с ним, он сам еще не мог понять что, но что-то ему подсказывало, что это связано с его женами. То ли он стал уставать, то ли начал обретать какую-то мудрость.
  Что происходило внутри у Иммануила, он бы и сам не рассказал, даже если б мог, только привело это к тому, что больше двух лет он никуда не выбирался за пределы леса. А когда появился, никто почти его не узнавал, а те, кому это все же удавалось, смотрели ему вслед с удивлением и опаской.
  Про цыган здесь давно уже забыли, видимо они уехали вскоре после того, как Иммануил женился на цыганке.
  Город не навевал никаких раздумий о прошлом, не тревожил смутными мыслями. Все, казалось, встало на свои места.
  Он стал возить дрова в город - за это время у него накопилось столько, что пришлось продавать по минимальной цене, что порадовало многих. От такой щедрости люди стали отзываться о лесорубе любезно. Время шло.
  
  Так прошло еще одно лето, еще одна осень и зима. Наконец наступила весна.
  Иммануил не искал больше знакомств. Как ни странно, про исчезновение двух его первых жен, Гретхен и Лизхен, никто не заикался. У торговки видимо родичей не было, а семейство Маерштадт куда-то убралось, на месте их дома теперь стоял пустырь. Ходили слухи про пожар.
  
  Время шло.
  
  Спустя семнадцать лет в город вернулся табор. Горластые и пестрые цыгане веселили народ, промышляли воровством, утсраивали громкие ночные гульбища. Но одна кибитка оставалась тихой. Иногда большая важная цыганка заносила туда вина и съестного, разговаривала некоторое время с тем, кто находился внутри, и вновь уходила. Все цыгане смотрели на кибитку с уважение, отзываясь о ее владельце не иначе как "Дед Янук".
  Однажды, придя в ту кибитку, большая цыганка провела там времени больше обычного, а выйдя, позвала верткого Мозаса. Долго что-то шептала ему на ухо.
  Верткий Мозус пустился по заданию цыганки в город и узнал то, о чем его просили.
  
  В кибитке в ту ночь, произошел следующий разговор.
  -Так значит, про лесоруба никто давно не слышал?
  -Нет, старейший, о нем здесь давно никаких вестей.
  -А цыганка, его жена?
  -Про нее тоже не знают. Правда, рассказывают невероятную историю про дровосека, у которого было шесть жен.
  -Неужели, это правда? А я ведь не поверил тогда...
  -О чем ты говоришь, старейший?
  -Я сомневался, думал всякое. Что жены были у него, что была какая-то тайна... Но я думал, он - хороший человек... Нет, не мог он быть злодеем!
  -Ты говоришь, про того лесоруба?
  -Да, его звали Иммануил. Имя - надо же, запомнил.
  -Что ты намерен делать, Янук?
  -Я найду его или то, что от него осталось. Он должен дать ответ - что стало с Маленой.
  Рано утром, когда соловьи еще спали, и собаки дремали в своих конурах, дед Янук покинул кибитку. Он шел к лесу.
  Он не знал, как сможет найти нужное место, но не сомневался, что найдет.
  
  Когда среди деревьев показался большой дом, сердце у старика ударило в груди, будто предупреждая о чем-то. Янук приостановился, пытаясь понять, живет ли там кто-нибудь.
  Дом был дремучим и тихим. Он был как огромный спящий пес.
  Старый цыган подошел к дому, и обойдя вокруг, попытался заглянуть в окна. Внутри не было движения, но и запустения там тоже не было. Там явно кто-то жил. От непонятной радости сердце старика вновь застучало.
  Он подошел к двери. Замка не было. Цыган потянул дверь на себя.
  Петли были смазаны - дверь, открываясь, не скрипела.
  Зайдя внутрь, он не почуял ни затхлости, ни запустения. Он почувствовал дыхание людей.
  Они спали на лавках: люди, довольно молодые, хотя, что по спинам прочитаешь? Кроме них никого в доме не было. Хозяйство было ухоженное, но по-мужски скупое и угловатое. Нет, здесь женщины не было. Да и они вряд ли могли быть тем, кого цыган искал.
  
  Когда они проснулись, цыган ждал снаружи на крыльце. Он курил большую трубку, дым от которой плыл, не спеша, по воздуху.
  Павел и Гензель не привыкли к гостям и взирали на старика, как на дивную диковину.
  Почувствовав их взгляд, цыган обернулся. Он смотрел очень долго, так долго, что смутил братьев, и они отвели глаза.
  -Вы живете здесь?
  Парням было лет четырнадцать-пятнадцать, они напоминали больших, но неопытных щенков. Как щенки же они дружно вразнобой закивали, при этом молча.
  -Вы что - немые?
  Парни покачали отрицательно головой.
  -Знакомо ли Вам имя - Малена?
  И снова братья покачали головой.
  -А имя Иммануил - такого знаете?
  -Это наш отец, - вдруг заговорил тот из юношей, что был покрупнее, Гензель. У него был пугающе громкий голос. Трубный. Цыгана почти восхитил этот голос, во всяком случае, он поднял брови в изумлении. Потом до него наконец дошел смысл сказанного.
  Это - дети, его сыновья. Но ни одной знакомой черты. Ни грамма цыганской крови.
  -А где Ваша мать?
  -У нас нет матери.
  Нет, это не его внуки. А Малена не была их матерью. Значит, были еще женщины!
  -А он где?
  Братья переглянулись, потом пожали плечами.
  -Вы не знаете, где ваш отец? И матери у вас нет.
  -Мы жили с отцом, пока он не ушел.
  -Давно это было?
  -Да, уже два года.
  -И вы здесь - одни?
  -Да, одни.
  -Как же вы живете?
  -Мы охотники.
  Цыган покивал головой. Младший брат, Павел, вдруг заговорил. Его голос был звонким, и, услышав его, Янук почему-то обрадовался:
  -Он долго готовился к этому, мы были готовы к тому, что он уйдет.
  -К чему он готовился?
  -Он ушел искать знания.
  -И что это за знание?
  -Мы не знаем. Если б отец знал, сказал бы нам.
  Цыган снова кивнул.
  -Можно воды попить?
  -Конечно.
  Все прошли в дом.
  -Значит, об отце вы ничего не слышали вот уже два года?... Он вернется? - вдруг, ни с того, ни с сего спросил старик.
  -Если найдет знание.
  -И еще, он сказал... то есть, он показал нам - у него что-то тяжелое за спиной. Знание поможет ему освободиться.
  На этих словах старик замер с открытым ртом, но больше ничего не услышал.
  
  После нищенки была Греттель, но до нее - Рахиль.
  Рахиль сдал дровосеку скупой еврей, который никак не мог избавиться от безобразной дочери, а ведь той шел уже двадцать первый год.
  Да нет, не так уж она была безобразна - если бы не характер. Характер был действительно ужасный. Но Иммануил не связывался с ней, она сама пропала. Ушла в лес зачем-то, попала ногой в корявую древесную лапу и застряла. К тому же вывихнула лодыжку. Когда Иммануил наконец нашел то место, ничего кроме башмака, да грязной изорванной шапки уже не было. Прошло почти две недели.
  А Греттель он действительно любил. Это она родила ему Гензеля. Очень быстро после этого она стала увядать, пока совсем не сошла на нет, и Иммануил ничего не смог с этим поделать. Когда ее не стало, он понял, что это наказание за его прошлое.
  Он забыл про все, про дом, и про сына, и только колол дрова во дворе, а когда материал заканчивался, он шел в лес. И рубил, и рубил, и рубил. Через какое-то время он понял, что если так будет продолжать, то завалит свой дом дровами со всех сторон: в город-то он не выезжал. Кормился охотой, силки ставил, навострился стрелять из самострела. Раздобыл для сына чудом забредшую в лес козу, доил. Ягоды собирал - в общем, забота о малыше стала для него главным интересом жизни. Хотя и не проходило ощущение навалившегося на спину тяжелого грузила - это заставляло забыться. Правда, не будь он ее сыном - Иммануил бы вряд ли стал заботиться о нем. В общем, пытался дровосек жить и дело какое-то делать, хоть и с натугой.
  А потом Иммануил нашел Павла. Маленький сверток, брошенный под деревом.
  И словно решив, что это знак, он вдруг перестал изводить себя.
  Дни напролет проводил он теперь с детьми, а иногда сидел на крыльце и о чем-то думал. Так прошли все известные сроки.
  И вот однажды, когда дети его выросли, он посмотрел на них, посмотрел на свой дом и сказал:
  -Вы встали на ноги - а мне - пора уходить. Я должен искать ответ, знание. Когда найду (если найду) - вернусь. И тогда все будет по-другому.
  (Ну, не сказал, конечно,... но сыновья его поняли)
  
  P.S: Ходят слухи, что у дровосека была еще одна жена - или даже две... но - это ведь только слухи.
   Все.
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"