В 1914 молодой, но уже перспективный математик Николай Николаевич Лузин вернулся из Гёттингена в Москву и начал руководить семинаром по теории рядов. В 1915 году они занимались функциональными, а в 1916 году - ортогональными рядами.
А потом наступил 1917 год. Это был очень памятный год в его жизни. В тот год произошло важнейшее событие, которое повлияло на всю дальнейшую жизнь участников семинара: они стали заниматься тригонометрическими рядами!
К 1924 они продвинулись в своих исследованиях настолько далеко, что Лузина вызвали в ОГПУ.
Дождь барабанил по крыше зданий на Лубянке, словно пытался выстучать шифр. В окнах горел жёлтый свет газовых рожков, отражаясь в лужах на брусчатке. Профессор Лузин, поправляя очки, шагнул под мрачные своды особого отдела. Его сопровождал молчаливый чекист с лицом, словно высеченным из гранита.
Кабинет контрразведчика напоминал каюту подводного корабля: стены, обитые тёмным деревом, массивный письменный стол с латунными инкрустациями, на столе - паровой калькулятор, тихо шипящий, словно змея. За столом сидел человек в кожаном пальто, с глазами холоднее балтийского льда.
- Товарищ Лузин, - произнёс он, не поднимаясь. Голос был ровным, как лезвие. - Вы знаете, почему вас вызвали?
Лузин опустился в кресло, ощущая, как пружины скрипят под ним, будто предупреждая: "Не доверяй".
- Если бы знал, вы бы у меня не спрашивали, - ответил Лузин, стараясь сохранить спокойствие.
Чекист усмехнулся, как будто оценил остроту его ума.
- "Чёрные Топологи", - произнёс чекист, отчеканивая каждое слово. - Вам знаком этот термин?
- Это какой-то новомодный парижский джаз-бэнд?
- Это группа французских учёных. Их цель - остановить, а при возможности и отменить революцию.
Лузин нахмурился.
- Математики редко бывают опасны, - заметил он, - Последний, кто устроил переворот, был упёртый монархист Коши, и то - лишь в теории функций.
- А как же Эварист Галуа?
- Эварист Галуа всё-таки умер раньше.
Чекист медленно выдохнул сигаретный дым.
- Мы уважаем вклад товарища Галуа в подготовку мировой революции, - произнёс он, - Но советская наука пока не выяснила, как приспособить его идеи для строительства социализма.
- Это действительно непростая задача, - согласился Лузин, - Галуа, конечно, полностью изменил математику своими двумя краткими статьями и письмом, которое написал в ночь перед дуэлью. Он продвинул её вперёд, но, так сказать, оторвал от народа. После того, как методы Галуа были освоены, передовые математические труды стали совершенно непостижимы для человека без специального образования.
- Приятно, что вы понимаете политическое значение групп Галуа и теорем Коши. Если вас это волнует - мы готовы простить их политическую незрелость и мелкобуржуазные научные интересы. А вот Чёрные Топологи - другое дело. По нашей информации, они собираются воздействовать на определённые потоки эфира, чтобы переписать саму реальность пространства-времени. Они даже не пытаются оправдаться, что якобы занимаются чистой наукой. Они не скрывают, что их наука - грязная!
- Это какая-то газетная утка!
- Вот, взгляните.- заявил чекист, доставая из ящика папку с грифом "СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО".
Внутри лежали фотографии: странные механизмы, напоминающие гигантские арифмометры, чертежи с формулами, от которых у математика похолодела кровь.
Тишина повисла в воздухе, как запах гари после взрыва. Лузин перевёл взгляд на фотографии. Один из аппаратов напоминал гигантский механический мозг, соединённый проводами с паровыми турбинами. На другом снимке - человек в лаборатории, его лицо засвечено, но позади него на стене чётко виднелась формула Максвелла.
- Модель Пуанкаре? - пробормотал Лузин.
- Не только. Они работают с топологией пространства. И если верить нашим агентам, окончательная цель их проекта - уничтожение всех завоеваний социалистической революции!
Лузин покачал головой.
- И что вы хотите от меня? Если их расчёты верны, я не могу их отменить, просто придираясь к шагам доказательства.
Чекист откинулся в кресле.
- Их логово - Париж. Вы отправитесь туда под видом научного обмена. Узнаёте, что они задумали.
- А если я откажусь?
В кабинете стало тихо. Даже паровой калькулятор замер.
Чекист улыбнулся.
- Тогда, профессор, вам придётся объяснять, почему в 1921-м вы встречались с французским атташе по образованию. И куда делся ваш аспирант Серпинский.
Лузин почувствовал, как по спине пробежал холодок.
- Это блеф, - сказал он, - Такое доказательство ни в один журнал не возьмут.
- В революцию блефовали. Сейчас - проверяют. Товарищ Лузин! Вам выпал уникальный шанс доказать на деле силу советской науки, её превосходство над наукой буржуазной! Как товарищ Фридман, который нашёл ошибку у самого Эйнштейна! Как товарищ Выготский, который на деле опровергает буржуазную теорию воспитания Пиаже! Подумайте над этим!
За окном загрохотал паровой автомобиль, выбросив клубы дыма. Лузин вздохнул и спросил:
- Когда отправляемся?
Как и положено математику, он был человек неконфликтный.
Чекист выложил на стол билет и уже заполненный загранпаспорт.
- Завтра. Поезд "Москва-Париж".
Лузин взял билет. В его руках он казался тяжелее свинца.
- Удачи, профессор, - сказал чекист, и в его глазах мелькнуло что-то, что могло быть или насмешкой, или предупреждением.
Дверь закрылась. Лузин остался один в коридоре, под мерцающим светом газовой лампы.
***
Паровой автомобиль Лузина, скрипя шестернями, остановился у покосившегося дома с облупившейся краской. Над дверью висела вывеска: "Инженерно-богословская лаборатория. Патенты. Откровения. Ремонт часов".
Лузин толкнул дверь. Внутри пахло ладаном, машинным маслом и чем-то подозрительно похожим на серу.
- Павел? - окликнул он, пробираясь между стопками книг, механическими скелетами неведомых аппаратов и чертежами, покрытыми каббалистическими символами.
Из-за железного стола, увенчанного медным теодолитом, поднялась фигура в рясе, с лицом, освещённым голубоватым светом газовой горелки.
- Коля! - воскликнул Флоренский, размахивая паяльником, как дирижёрской палочкой. - Я как раз вычислял, сколько ангелов поместится на острие иглы, если учитывать теорию относительности!
Лузин вздохнул.
- Ты всё такой же.
- А ты - всё такой же скептик, - Флоренский бросил паяльник в кучу металлолома и вытер руки о рясу. - Но раз ты здесь, значит, дело пахнет серьёзной ересью. Или ОГПУ?
Лузин нахмурился.
- И то, и другое.
Флоренский засмеялся, как будто услышал лучшую шутку в жизни.
- Садись, рассказывай. Но для начала - выпьем.
Он достал из-под стола бутылку с мутной жидкостью и два стакана, один из которых был явно от химического прибора.
- Это... безопасно? - спросил Лузин.
- Абсолютно! - Флоренский налил. - Сам дистиллировал. По рецепту Ломоносова.
Лузин сделал глоток. Огонь прошёлся по горлу, словно по нему проехал паровоз.
Флоренский замер. Его глаза сверкнули, как у кота, увидевшего призрак.
- О, это не просто математики, Коля. Это культ. Они помечены бутылкой Клейна - символом вечности, которая одновременно внутри и снаружи. Иллюзия. Обман.
- Ты веришь в эту чушь?
- Я верю в то, что вижу, - Флоренский схватил со стола чертёж. - Вот, смотри.
На бумаге была изображена механическая бутылка Клейна - странный аппарат из труб и зеркал.
- Они строят машину иллюзий, - пояснил он, -Нечто, способное может изменить саму ткань реальности.
Лузин почувствовал, как по спине побежали мурашки.
- Кому это нужно?
Флоренский наклонился ближе, его шёпот был едва слышен:
- Фантомасу.
Лузин закашлялся.
- Фантомас? Тот самый преступник из бульварных романов?
- Он реален, Коля! - Флоренский ударил кулаком по столу, отчего зазвенели колбы. - Кто ещё мог бы управлять такой организацией? Кто ещё способен быть везде и нигде?
Лузин потёр виски.
- Павел, ты либо гений, либо сумасшедший.
- Обычно это одно и то же, - ухмыльнулся Флоренский.
За окном загрохотал паровой трактор, и на мгновение комната озарилась красным светом.
- Что мне делать? - спросил Лузин.
Флоренский задумался, затем сунул руку в ящик стола и вытащил медальон в форме бутылки Клейна.
- Возьми. Если они увидят это, то решат, что ты свой.
- А если решат проверить?
- Тогда беги, - Флоренский улыбнулся. - И молись, чтобы Фантомас не нашёл тебя первым.
Лузин спрятал медальон в карман.
- Спасибо, Павел.
- Не благодари. Если выживешь - расскажешь, как выглядит конец света.
Лузин вышел на улицу. Ветер гнал по небу рваные облака, и где-то вдали, за лесом, что-то гудело, словно гигантская машина.
Он посмотрел на медальон и покачал головой.
Слишком много разрывов и неопределённости. От всего этого не смог бы взять интеграл даже сам великий Лебег.
***
Париж встретил Лузина запахом жареных каштанов и выхлопами паровых такси. Город, как и десять лет назад, был полон контрастов: дамы в мехах выходили из лимузинов с золотыми гербами, а безногие ветераны Великой войны ползали по мостовой, выпрашиваях хоть один су.
Лузин поселился в дешёвой гостинице на Монпарнасе, где стены были тонки, как папиросная бумага, а водопровод стонал, словно призрак. Вечерами он бродил по кафе вокруг Сорбонны, прислушиваясь к разговорам, ловя обрывки фраз о математике, политике и чём-то третьем - том, о чём говорили шёпотом. Однажды в толпе мелькнуло лицо человека, похожего на когда-то знаменитого поэта Бальмонта - но тут же опять растворилось в суете парижского бульвара.
В тот вечер маршрут Лузина был странным и заставлял вспомнить прозрения неэвклидовой геометрии. Он сам не понял, как прошёл весь Люксембургский сад, прошёл ещё дальше по пыльным бульварам и очутился возле легендарной 'Ротонды'.
Кафе "Ротонда" встретило его гулом голосов, запахом абсента и дымом гаванских сигар. За столиками сидели художники с горящими глазами, поэты с пустыми кошельками и какие-то подозрительные типы, похожие на шпионов всех стран разом.
- Николай Николаевич! - раздался знакомый голос.
Лузин обернулся. За угловым столиком, заваленным газетами, сидел Илья Эренбург - худой, с острыми скулами и вечной сигаретой в зубах.
- Садись, - кивнул Эренбург, - здесь тебя не съедят. Хотя... - он огляделся, - зависит от компании.
Лузин опустился в кресло.
- Можешь говорить со мной о чём угодно, - заявил Эренбург, - Для всех эмигрантов я свой. Но советский паспорт тоже имеется.
- Ты знаешь, зачем я здесь?
- Догадываюсь, - Эренбург усмехнулся. - Но сначала - познакомься с местными призраками.
Он махнул рукой в сторону бара:
- Видишь того, в рваном фраке? Это бывший доцент Петербургского университета. Теперь подметает улицы. Утверждает, что время - это спираль, и каждую ночь пытается вычислить точку, где оно замкнётся.
- А тот, с сабельным шрамом?
- Какой-то деникинский генерал. Основное занятие - борьба с коммунизмом. А таксует, якобы, для души. Говорит, Ленин - это голем, созданный каббалистами.
- А этот? - Лузин кивнул на крупного мужчину за целой шеренгой уже опустошённых рюмок, что-то яростно строчившего в блокнот.
- Американец какой-то. Фамилия Хемингуэй. Пишет для какой-то канадской газетёнки. Уверен, что следующая большая война будет "чистой, как удар ножа".
Лузин хмыкнул.
- Весёлая у вас тут компания.
- Это Париж, - Эренбург налил ему вина. - Здесь все немного сумасшедшие. И все что-то скрывают.
В этот момент Лузин увидел их.
За соседним столиком сидели трое: мужчина в строгом костюме, женщина в чёрном платье с высоким воротником и ещё один, чьё лицо было скрыто газетой. На столе между ними стояла ваза в форме бутылки Клейна, а в ней - белые лилии.
- Ты знаешь этих? - прошептал Лузин.
Эренбург тоже наклонился к нему, обдавая запахом трубки.
- Появляются здесь каждый вечер. Никто не знает, откуда. Никто не знает, о чём говорят. Но после их ухода кто-то всегда исчезает.
Лузин почувствовал, как медальон Флоренского жжёт ему грудь.
- Мне нужно с ними поговорить.
- Тогда пей быстро, - Эренбург хлопнул его по плечу. - И готовься к неевклидовой беседе.
Внезапно мужчина в костюме повернул голову и посмотрел прямо на Лузина. Его глаза были слишком чёрными, словно зрачки заполняли всю склеру.
Лузин встал, поправил галстук и медленно направился к загадочному столику. Его шаги потертый паркет поглощал беззвучно, будто он двигался по невидимой геодезической линии.
- Ваш выбор цветов весьма... показателен, - произнес он, останавливаясь перед ними. - Лилейное пространство - не самое тривиальное многообразие для украшения стола.
Мужчина в строгом костюме медленно поднял голову. Его пальцы, сомкнутые на бокале с абсентом, были неестественно длинными.
- Ah, un connaisseur... - прошелестела женщина в черном, касаясь лепестков лилии. - Вы говорите так, будто видели их вживую.
- Только в теоремах, - Лузин коснулся медальона в кармане.
- Откуда у русского профессора такой... топологический вкус? - спросил третий, наконец опуская газету. Его лицо было абсолютно симметричным, как у античного бюста.
- Коши, Пуанкаре, Лебег... - Лузин сделал паузу. - Мы все пьем из одного колодца.
- Non, - женщина рассмеялась, и звук напомнил Лузину скрип вращающихся проективных плоскостей. - Французская математика - это вино. Остальные - лишь вода из этого колодца.
Костюмированный мужчина вынул из кармана механический циркуль с двенадцатью шарнирами и начал чертить что-то на скатерти. Чернила светились слабым голубым светом.
- Вы верите, что пространство и время - неразделимы? - спросил он, не глядя.
Лузин почувствовал, как воздух вокруг стал густым. Газовые лампы начали пульсировать в такт его сердцебиению.
- Всякое многообразие... - начал он, но голос звучал чужим.
- Всякое многообразие есть сон разума, - закончил за него симметричный человек. Его глаза теперь отражали бесконечные фрактальные коридоры.
Скатерть под циркулем ожила - линии превращались в гиперболические плоскости, стол раскрывался как лист Мебиуса, а лилии начали распускаться в четвертом измерении.
- Вы видите её? - прошептала женщина. - Настоящую Францию.
Лузин понял, что ошибся. Это даже не гипноз. Это было прямое наблюдение.
Его разум, воспитанный на строгих аксиомах, сопротивлялся, но пространство вокруг уже свернулось в сингулярность. Последнее, что он увидел - бутылка Клейна на столе начала вращаться, превращаясь в черную дыру.
- Добро пожаловать в нуль-многообразие, профессор...
Тьма накрыла его как касательное расслоение.
Где-то в последнем просвете сознания он услышал голос Эренбурга:
- Merde! Ils l'ont eu...
А потом - ничего.
Абсолютный нуль.
***
Сознание вернулось к Лузину с резкой болью в висках, будто кто-то ввинтил в его череп штурмовую винтовку Маузера. Он лежал на кожаной кушетке в комнате с высокими потолками, украшенными фресками апофеоза неевклидовой геометрии - ангелы с циркулями чертили в облаках проективные плоскости, а демоны с транспортирами измеряли кривизну пространства.
Окна были затянуты чёрным бархатом, но сквозь щели пробивался мертвенный голубой свет - где-то снаружи горели газовые разрядные трубки, питающие что-то огромное.
Дверь открылась без звука.
- Ах, проснулся наш русский гость!
В комнату вошёл высокий мужчина в идеально отутюженном прусском мундире, но без знаков различия. Его волосы были белыми, как мел, а глаза горели жёлтым светом, будто за ними прятались две миниатюрные дуговые лампы.
- Профессор Готфрид Вейль, - представился он, поправляя монокль с гравировкой в виде бутылки Клейна. - Рад, что вы в состоянии оценить... гостеприимство Чёрных Топологов.
Лузин попытался встать, но обнаружил, что его запястья стянуты ремнями - но не теми, какие носят, чтобы не свалились штаны, а чем-то вроде плетёных верёвок с гипернатяжением, лёгкими, но абсолютно неразрывными.
- Вы... учились у Гильберта, - пробормотал Лузин, вспоминая университетские слухи. - Говорили, вы сошли с ума после Версальского договора.
Вейль усмехнулся, и его зубы на мгновение стали острыми, как у волка.
- Сойти с ума - это когда ты веришь в реальность, которую тебе навязали победители. Мы же создаём новую реальность.
Он щёлкнул пальцами, и стена раздвинулась, открывая вид на гигантский зал.
Машина Клио.
Она напоминала гибрид органа, ткацкого станка и адской катапульты - бронзовые шестерни, стеклянные шары с бурлящей эфирной жидкостью, сотни перфокарт, автоматически прокручивающихся через аналитический блок с медными иглами. Вживую она выглядела ещё жутче, чем на чертежах, которые он видел на Лубянке
- Красиво, не правда ли? - Вейль протянул руку, будто гладил невидимое животное.
- Это ваша разработка?
- У такой машины не может быть одного автора. Нам удалось выкрасть математические рукописи моего английского коллеги профессора Мориарти. В последние годы он, подобно Ньютону, погрузился в исследования 'Некрономикона', и нашёл в его вензелях чудовищные формулы, которые древние цивилизации применяли для межзвёздных войн и уничтожения целых планет. Со сборкой нам любезно помог доктор Фу Манчу, которого называют Ужасом Азии - он отыскал в Китае несколько искусных и бессовестных мастеров. Немало тут и моих рассчётов. И вот результат. Всё, что нужно, чтобы переписать историю.
- А как же Фантомас?
- Мы не занимаемся криминалом. Мы служим науке.
Лузин почувствовал, как сама логика отступает перед этим грандиозным планом .
- Вы хотите отменить... поражение Германии? - спросил он.
- Ха! - Вейль резко повернулся. - Это лишь первый шаг. Дальше - ликвидация русской революции. А потом... - его голос стал шёпотом скользящего лезвия, - мы исправим саму математику. Уберём иррациональные числа. Уничтожим трансфинитность. Мир станет чистым, упорядоченным... немецким.
Лузин закашлялся. Воздух пахнул озоном и полынью.
- Но зачем вам нужен я? Почему вы не убили меня сразу?
- Тригонометрические ряды, профессор, - Вейль подошёл вплотную. - Только специалист в этой области способен настроить перфокарты для точной калибровки временного скачка. Мы, кстати, проверяли вашего Серпинского. Он не справился. Не удивительно, что он сбежал с ваших семинаров. Его разум не способен вместить ничего сложнее треугольника. А ваш - вносит порядок в сложнейшие математические абстракции.
- А если я откажусь?
Вейль наклонился. Его дыхание жгло кожу.
- Вы сами знаетесь, что не откажетесь. В множество Чёрных Топологов очень сложно попасть - и его невозможно покинуть.
- А всё-таки, что со мной будет, если я откажусь?
- Тогда мы развернём ваше тело в пятимерном пространстве и посмотрим, как выглядит ваша душа в проекции.
Лузин посмотрел на Машину Клио. Шестерни крутились, перфокарты шелестели, эфирные шары пульсировали в такт какому-то древнему ритму.
- Хорошо, - сказал он. - Я сделаю ваши расчёты.
Вейль рассмеялся.
- Я знал, что вас это заинтересует! Я помню, что это вы разглядели огромный потенциал исследований Фату - которые прохлопала вся Сорбонна. Эта задача достойна великого Лузина!
- Но у меня есть условие, - добавил Лузин.
Вейль замер.
- Какое?
- Дайте мне кофе. Настоящий. Турецкий.
Немец застыл на секунду, затем разразился безумным хохотом.
- Чёрт возьми, русские! Ладно. Кофе будет.
Он щёлкнул пальцами, и ремни на руках разом ослабли.
Лузин потер запястья и подумал, что похоже, дожил до того момента, когда его открытия действительно изменят мир.
***
Комната, в которой держали Лузина, напоминала гибрид кельи и лаборатории - голые стены, затянутые медными листами с выгравированными формулами, койка с жёстким матрасом, и стол, заваленный бумагами. Ни окон, ни даже намёка на естественный свет - только газовая лампа, шипящая в углу, отбрасывала дрожащие тени на странные чертежи, которые Лузин притворялся, что понимает.
Дверь скрипнула.
Вошла та самая женщина - высокая, в чёрном платье, с шрамом на левой щеке, похожим на знак интеграла. В руках - поднос с жидким супом и ломтём чёрного хлеба.
- Кушайте, профессор, - сказала она, ставя еду на стол. Голос - лёд и сталь. - Вы должны сохранить силы. Для великой работы.
Лузин отодвинул бумаги.
- Великой работы по уничтожению моей страны?
Женщина усмехнулась.
- По её спасению. От коммунистического безумия.
- Никто не знает будущего! - Лузин ударил кулаком по столу. - Никто не может быть уверен, чем закончится вмешательство в историю. Что, если после победы Германии революция произойдёт всё равно? Что, если она начнётся в Китае?
Шрам на её щеке дёрнулся.
- Вы не видите всех обстоятельств, - произнесла она.
Она достала из складок платья газету - пожелтевшую, потрёпанную, с знакомой шапкой "Правда". Но дата...
1936 год.
Лузин схватил газету.
"Позор антисоветской школе Лузина! Буржуазный учёный и его последователи - враги народа!"
Его пальцы дрожали.
- Подделка, - произнёс он.
- Пророчество, - поправила женщина. - Машина Клио не ошибается. Вот что вас ждёт, если история продолжит идти по этому пути.
Она вышла, замок щёлкнул. Лузин развернул газету и присмотрелся.
Да, "Правда". Но...
В углу мелкий штамп: "Типография Эдгара Лейтана, Рига".
Фальшивка.
Он ухмыльнулся и сунул газету под матрас.
***
Гигантская Машина Клио дрожала, как живое существо. Её медные рёбра вздымались в такт работе паровых поршней, а в сердцевине конструкции, где должен был открыться портал, клубился мерцающий туман - словно сама ткань реальности колебалась перед разрывом.
Её паровые трубы Машины Клио извергали клубы белого пара, окрашенного в багровые отблески зари. Медные шестерни вращались с нарастающей скоростью, а центральный портал - огромное кольцо, оплетённое спиралями проводов - начинал мерцать синевой, словно поверхность далёкого океана.
Его пальцы нервно постукивали по перфокартам, всё ещё тёплым от вычислений.
Чёрные Топологи стояли полукругом в своих чёрных сюртуках, словно скорбящие на похоронах времени.
Лузин стоял среди них, стиснутый с двух сторон охранниками в кожаных пальто.
Профессор Вейль, с безумным блеском в глазах, крутил рукоятку какого-то прибора, напоминающего гибрид астролябии и револьвера.
- Момент истины, господа! - его голос дрожал от напряжения. - Сегодня мы исправим ошибку 1918 года!
Лузин, стоявший чуть поодаль, поправил очки.
- Прежде чем вы нажмёте на курок, - сказал он спокойно, - мне интересно: неужели вы всерьёз думали, что я помогу вам уничтожить не только мою страну, но и мою науку?
Вейль обернулся, ухмыляясь.
- Ах, профессор! Мы знали, что вы попытаетесь что-то сделать. Но теперь - поздно. Машина запрограммирована.
Один из Топологов - тот самый, что в кафе сидел за газетой - медленно достал пистолет системы "Маузер".
- Из уважения к вашим заслугам, - сказал он вежливо, - вам позволят увидеть триумф нашей машины. А потом...
- Потом пуля в затылок, - закончил Лузин. - Предсказуемо.
Вейль повернул последний рычаг. Машина взревела.
И тут всё пошло наперекосяк.
Сначала портал вспыхнул слишком ярко - не голубоватым свечением, как ожидалось, а кроваво-красным. Потом медные трубы начали изгибаться под немыслимыми углами, словно пространство вокруг них сжималось.
- Was ist das?! - закричал Вейль.
Лузин отступил на шаг, улыбаясь.
- Всё дело в том, что Фату ошибался, - сказал он. - Точно так же, как ошибались и арабские математики, чьи наработки вошли в Некрономикон. Для человека естественно думать, думать, что если коэффициенты стремятся к нулю, то ряд сойдётся и вероятностные потоки эфира схлопнутся в новый поток времени. Но мне удалось обнаружить контрпример - ряд, который почти всегда расходится. И, разумеется, не удержался и запрограммировал именно его.
- Вы... что... - Вейль ошалело смотрел на бьющуюся в конвульсиях машину.
- Я выбил на перфокартах именно его, - Лузин пожал плечами. - Очень хотелось увидеть, что получится. Нечасто выпадает шанс поработать не на бумаге, а с такой отличной экспериментальной установкой.
Тополог с "Маузером" выстрелил.
Промах!
Не потому что он плохо целился. А потому что пространство вокруг пули вдруг искривилось.
Портал разорвался.
Сначала он схлопнулся в точку, потом разверзся снова - но теперь это была не дверь в прошлое, а чёрная бездна, которая начала засасывать в себя всё вокруг.
- NEIN! - завопил Вейль, цепляясь за рычаги, но машина уже разваливалась на части, а его самого начало затягивать в растущую воронку.
Лузин не стал дожидаться развязки.
Он рванул к выходу, в то время как позади него Чёрные Топологи кричали, цеплялись за обломки, исчезали один за другим в разверзнувшейся сингулярности.
Последнее, что он увидел, выбегая из поместья - это лицо Вейля, искажённое ужасом и безумием, прежде чем его поглотила тьма.
Затем взрыв.
Свет.
Тишина....
Лузин, спотыкаясь, бежал по полю, в то время как поместье Вейля схлопывалось за его спиной, как бумажный кораблик в чьей-то ладони.
Он обернулся только один раз.
Там, где секунду назад стоял особняк, теперь была лишь искривлённая пустота, которая затягивалась медленно, словно рана.