Браудо Олег : другие произведения.

Потворщик

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

БРАУДО ОЛЕГ

Потворщик

  
   Даже я ещё помню, как в подмосковной деревне Костино, когда мучительно болел мой старший брат, сердобольные бабы жалели мою измученную маму, подбадривали, по-своему желая ей добра:
   - Ну, помолись, Марья, авось Господь и приберёт... Пока беленького... Как бабки нашёптывают: из баньки да в ямку.
   Наверное, не только в русских крестьянских семьях многодетность переживалась как божий гнёт:
   - Дети, дети, да куда мне вас дети?..
   - Хороши ягодки с проборцем, а детки с проморцем.
  

* * *

  
   Мама рассказывала, что вскоре после Победы пришла повестка из райвоенкомата на младшенького Николая. В семье сразу обрадовались - думали пристроить на казённые харчи. А его забраковали ростом не вышел. Метр с кепкой. Ругались с комиссией - не берут! Не положено.
   Вот бабушка и поехала к главному комиссару, уговаривать. Как уж она просила? Но получилось в конце-то концов разжалобила.
   Призвали дядю Колю.
   Да ещё на флот! Потому что там служить дольше всего - семь лет! И направили его на прокорм поварёнком!
   Жалостливый комиссар попался. Он-то, по мягкости душевной, и развернул всю судьбу недомерка Коленьки.
  
   Вероятно, из-за того, что служба дяди Коли проходила не под ветром с солёными брызгами, не на вольной палубе, а в привычной тесноте, в кухонной духоте и жаре, возле громадных, невообразимых, будто сказочных, запасов всевозможного! продовольствия, наверное, поэтому морские волны, океанские просторы, чайки и прочая матросская романтика не тронула его. Больше взволновала близость к сокровищам пропитания! Поэтому, наверное, не моряком он вернулся, а поваром. Повелителем и Творцом всего самого наижеланнейшего, наипрекраснейшего на свете! Жратвы!
  
   ...Многое переменилось за семь быстрых, послевоенных лет.
   К тому времени семья переехала в ясный город Кисловодск. По вполне понятным причинам. Просто повезло - Настасья вышла замуж за городского, бывшего фронтовика. Хорошо устроилась в правительственный санаторий. Вызвала старшую сестру, кастеляншей пристроила. Потом и другую сестру... Вырвались они из чёрной деревни!
   И мать за собой потянули. Оформили в правлении как инвалида якобы на долгосрочное лечение.
  
   Вокзал в Кисловодске, как пряничный домик! Затейливый, резным красным кирпичом украшенный! Встречать Николушку после службы вышли к поезду всей наличной командой, всем списком.
   И никто его в лицо не признал!
   - Стою, значитца, на вокзальной палубе. С чумаданом. Гля, мои шастают, меня ищут. И всё ниже ватерлинии выглядывают. А ято, грешным делом, подрос малость. Они меня и не признают! Я тихонько так говорю: мама... Озираются, как на противника. А потом! Ну, что тут началось!.. Они испугались, не верят. А я им, мол, так и так... А они... Ну... Что тут попёрло! Из паровоза натурально пароход получился. Всё под кнехты слезами затопили, значитца. Ну, ясное дело, отвыкли. Да и вообще. Бабьё, одним словом. На мокрое что ох как податливые!
   Дядя Коля на флотском довольствии заметно подрос. На метр! И столько же во все стороны, то есть - в толщину. Огромный, пузатый, краснорожий! Хохмач! То есть по-олный красавец!
   Широко отгулял, всех порадовал. Не пропускал ни хохотушек девок, ни вдовушек с многозначительным прищуром. Ну и, понятное дело... Растратил копилку служивую подчистую.
   Отлежался. Как на Руси и положено. Проспался, похмелился. Пора и жить начинать. Но, как известно, для наших мужиков всякая жизнь начинается с дома, с семьи:
   - Сперва, дурында, женись, а уж потом!..
  
  

1

  
   Первая жена не показалась бабушке. Из санаторных. Лётчица. Ночная ведьма. Рассказывают, что она была бесшабашной профурой, мягко говоря. Да и пила горькую не по годам. Как на передовой.
   Вторая уже была с ребёнком. Была у неё дочка, рослая такая девочка лет семи. А она ещё захотела! Тут уж все не на шутку встревожились - некуда девать!
   Жили-то они в бараке, всем скопом в одной, правда большой, комнате с пыльным окном за прочной тюремной решёткой, разгородив площадь надвое высоким комодом: инвалид Никифор, Антонина с двумя огольцами, Настасья с первым ребёнком да с мужем...А муж (кстати, ответственный квартиросъёмщик) тоже ещё пьянь окопная. Какие тут могут быть добавочные дети?..
   Отговорили общими усилиями.
   Отказалась Нинка от будущего ребёнка. Да заодно и от Николая. Уехала с дочкой в неведомые края. Сбежала прямо с аборта.
   Через год безрукий старший сын Никифор женился. И съехал к жене. Полегчало.
   А тут, представьте себе, и Настькиному-то пропойце, как боевому лётчику и майору, как фронтовому герою! опять дали комнату - при заводском общежитии. Они тоже уехали!
  
   Как-то раз вдова Антонина сплавила обоих своих сорванцов - туда к сестре в общагу, и они с матерью, моей ещё будущей бабушкой, уехали на недельку в горы, по карачаевским сёлам картошки прикупить. Или инжир?
   Николай эдаким фонбароном остался один в комнате. И тут же с какого-то комсомольского собрания привёл девицу. Черноглазую красавицу с косой до пола.
   Несколько дней живут. А народу коридорному не показываются.
   Соседи потом долго судачили, что ни разу её так и не видели. Говорят, Колян по коридору прошмыгнёт с ведром в уборную и тишина. Странно.
   А за день до возвращения бабушки...
  
   В вечерних сиреневых сумерках во двор въехали пятеро всадников в барашковых папахах, в чёрных бурках, с кинжалами.
   С гордым достоинством кони медленно прошли мимо мокрой колонки, у которой все вёдрами набирали воду, мимо косых и гнилых сарайчиков, вышли на середину двора - к старому огромнейшему дереву.
   Под мягкими ветвями сладкого тутовника горцы, не торопясь, спешились, привязали коней, взяли на плечи тяжёлые баулы и степенно направились... на высокие белокаменные ступени... неслышно поднялись на площадку перед вторым этажом.
   И ещё десяток деревянных ступенек - хлипкое дощатое крыльцо.
   За обыкновенной застеклённой дверью расстилается коридор - бесконечный и широкий, как проспект. Слева - сплошь мелкоячеистое, террасное окно во двор, а справа, как в гостинице, ряд дверей.
   Тяжёлые мерные шаги по скрипучим доскам коридора. Вечно испуганные соседи подслушивают у тонких остеклённых, занавешенных газетами дверей. И выключают свет, чтобы не выдать себя силуэтом на занавеске-газете.
   Горцы прошли весь долгий коридор, не обращая внимания на номерки дверей. И только у предпоследней, уже за поворотом, остановились.
   Старший из приехавших рукояткой арапника деликатно постучал и спросил волнующимся хрипловатым голосом:
   - Николай... Открой, дарагой. Всё будет оч-чень харашо.
   Что-то испуганно грохнулось - и дядя Коля выскочил по-семейному - в одних татуировках-якорях да в чёрных драных трусах, босиком. Хлопает сверху сонными глазами и пытается улыбаться приветливо:
   - Здравия желаю... Прошу на борт! Гостями будете. Славно и красиво! Прошу! - распахивает дверь пошире. Гошка! - официально девицу звали причудливым именем Гошефиж, а нежно - Гошечкой. - Гошенька, моя милая! У нас дорогие... Родня! Ты тут, значитца, на камбузе командуй, а я сбегаю на станцию. Может... в буфете ещё успею... чего к столу перехвачу. Проходите, знакомиться будем! - совсем, кажется, осмелел дядя Коля.
   - Поздно. Не будем знакомиться, - спокойно сказал старый аксакал. - Мы уже никогда не переступим порог твоего дома.
   - Да за что? побледнел Коля. И ладони его промокли.
   Безвыходная, со всех сторон подлая ситуация лупить родственников любимой девушки. А если ещё и зашибёшь когонибудь ненароком?
   - Вот что, дарагой дахакаш, - печально поднял глаза старик, - ты нас поймёшь. Как мы понимаем тебя.
   Коля хотел выйти к ним в коридор и затворить за собой дверь, уберечь Гошечку от скорбного зрелища битых сородичей...
   Но старик оттолкнул его за порог. Жёстким пальцем упёршись в пузо, в синие якоря.
   - Великая беда моего народа, - натужно кашлянул аксакал в сторонку, прикрывая седые усы узкой, сухой ладонью, - в том, что не даёт нам Аллах детей. Мало рождаются. И умирают невинными младенцами. Скоро нас совсем уже не будет...
   И надменные горцы виновато понурили головы. Вразнобой вздохнули:
   - За великие грехи предков... За пролитую кровь... Без закона.
   А робкая Гошефиж так и не показалась, спрятавшись за комодом.
   - Хотите, мы с вами поедем? - глупо предложил Николай. - Да и...
   - Нет, челеспыч, это невозможно. Ты нас русскими сделаешь. А будет вот что... Эта светлая лунная ночь!.. Этот свежий ночной ветер и пение маленьких птиц... Дыхание ночных цветов... Ты честно любишь нашу ниседах, я это вижу. И ты получишь прекрасную лунную ночь. Ночь последних поцелуев. Ночь расставания. Ты ещё будешь счастлив. И мы будем молиться за твоё счастье на долгие годы... Потом у тебя будет русская жена. И много русских детей. А нашу ниседах мы увезём на рассвете. Всё будет харашо. Как Аллах даст, так и будет. О, Алла, бис-смилля... О-о-р-рахмат-а-ар-раим-м...
   И все они провели ладонями по лицам сверху вниз, чтото зашептали. - А она не захочет, - Николай поправил резинку трусов, подло сползающих с его обширнейшего брюха. - Она же меня любит.
   - Хочет, дарагой дахакаш. Ведь это я - отец её мужа. А это - её братья. Никто ничего не узнает. Не бойся.
   - Теперь уже всё равно, - судорожно сглотнул Коля. - Я её не могу отдать. Она же мне говорила... Пусть теперь сама скажет! Если вы с ней!.. всё так заранее решили... Вот если она сама мне скажет, тогда уж я... Пусть мне сама скажет! Только сама!
   Аксакал медленно, будто навсегда, закрыл перед оцепеневшим Николаем дверь. И повернул ключ (беспечно, как у всех, торчавший снаружи в замке).
   - А окно? спросил ктото из братьев.
   - Э! - отмахнулся старик. Третий этаж.
   Все посмотрели в окна коридора третий этаж, высоко.
   - Человек большой, тяжёлый, - объяснил старик, - вылезать трудно, прыгать нельзя разобьётся. Так что... Начинайте спокойно.
   Дружные братья расстелили в коридоре большую кошму, развернули кульки, расставили кувшины, рассыпали зелень.
   - Шиудах, - обернулся и кивнул седобородый старик, - посматривай за лошадьми.
   Чуть позже они разом встали на колени, поклонились, наверное, на восток, закрыли лица руками, тихо забормотали молитвы.
   ...Они пили вино, ели чтото своё, сухое и твёрдое, нам неведомое, пели грустные и узорные песни, расходясь голосами, как горными тропами, и снова сходясь в одну вечную дорогу - извилистую, горькую...
   Весь барак не спал в эту тоскливую ночь прощания. Какаято лихая старушенция выскочила было в коридор, якобы по малой нужде, да и поглядеть на голосистых гостей, но те разом примолкли и сидели, нахохлившись и не шевелясь, пока неразумная женщина не скрылась с места мужского застолья.
   А когда посветлело прохладное небо... И на ласковой шелковице зачирикали первые воробьи...
   Горцы снова молились.
   Тщательно собрали весь свой бивак, натянули и разгладили тонкие сапоги, нахлобучили папахи, подпоясались кинжалами.
   Шиудах, самый младший, отнёс баулы и приторочил к сёдлам. Рукой провёл по росе на истёртой седельной коже.
   В просторной листве старого дерева своя жестокая борьба - птичья суета и крик.
   Беловатые твёрдые ягоды ещё не созрели, но нападало уже много.
   Шиудах осмотрел лошадей. И пошёл к братьям... Лестница... Коридор...
   А те всё ещё толкутся нерешительно за широкой буркой старика.
   Аксакал вплотную подошёл к двери, подождал. Пригладил бороду:
   - Дэхэнэф, - ласково сказал он. - Гуашьэфыжь...
   За дверью даже не скрипнуло.
   - Отойдите, - буркнул он, не оборачиваясь. И когда братья смущённо отошли, снова позвал нежным голосом: - Гуашьэфыжь...
   Никто не отозвался. Кажется, весь мир затих и прислушался. Вот оно! Ну!.. Сейчас!.. Ну!
   ...Тихо.
   Тогда старик постучал жёстче и позвал чуть громче!
   ...Нет ответа.
   Снова - злее, громче !
   - Ниседах-х...
   - Она влюбилась, вытаращил глаза мальчик Шиудах.
   - Не болтай глупостей! - оборвал его старик и открыл ключом. Вошёл. Хлопнул за собой дверью.
   И наступила абсолютная тишина.
   - Точно влюбилась, - снова шепнул Шиудах. - И они оба сразу отравились. Так всегда бывает, когда сильно влюбятся, а жить никак нельзя.
   - Э! - ухмыльнулся другой брат. - Толстый думает обыкновенно. Что мы его зарежем. Вот он и боится. За женщину прячется.
   - Дурачки, помолчите, - остановил их бородатый старший брат. - Всё ясно. Он понимает, что мы хотим его ребёнка себе забрать. Вот они и толкуют с отцом. Отец хороший выкуп предлагает. Если толстый жить захочет, много не попросит. И искать не будет.
   Тут дверь бабушкиной комнаты распахнулась, и вышагнул на прямых! пружинящих ногах, плотно запахнувшись в бурку, старик - отец! Он быстро двинулся на выход по скрипучим доскам бесконечного коридора.
   Братья испуганно замерли.
   - Он убил их! Она же влюбилась.
   Только когда все уже далеко ушли за аксакалом, старший брат не утерпел и за их спинами воровато вернулся, забежал в комнату - а там!..
  
   Как и вы, горцы тоже вовремя не сообразили, что домто стоит на склоне горы. И "третий" этаж только во дворе, со стороны коридора...
   А в комнатах тёмные окна выходят вплотную на косогор. Поэтому и решётки, как в тюрьме. На самом-то деле, этаж всего один! Вот прилепили его к косогору, лёгкую коридорную сторону оперев на высокие кирпичные столбы-устои, а между опорами соорудили сарайчики. Смотришь со двора - действительно высоко! А в окно выглянул - трава, кошки гуляют.
   Это понятно?
   Не понятно, как Коля умудрился тихо (под песни?) выгнуть и вытащить добротную решётку, надёжно вмурованную лет двести назад? Она тут же и стояла, прислонённая к подоконнику, как трап в распахнутое окно, в Ночь Прощания, в призывные запахи цветов и пение хитреньких ночных птичек... Да и Гошка, видать, влюбилась-таки в Николая.
   - Вах, почему не кричала?
   Именно с тех пор иногда бывает: ароматными летними ночами мирные жители уютного Кисловодска вдруг вскакивают напуганные грозным конским топотом, звоном острых сабель и гортанными криками понастоящему страшных проклятий!
  
   - Мы в постыдном бессилии и Божьем наказании умоляли тебя о милости!.. Что сделал ты с нами?.. Где теперь моя Гуашьэфижь?.. Разве ты радуешься?.. Надо иметь песок вместо крови, чтобы решиться на такое горе... О, Аллах!.. Пусть коварство и подлая жестокость умрут в этом несчастном глупце, умрут вместе с ним. Не повторившись, не отразившись в светлых глазах его детей. Пусть семя его остановится, не проливаясь дальше в веках...
  
   А в тот роковой день, ближе к вечеру, наконец-то вернулись из похода бабушка и тётя Тоня. Соседи им тут же всё в подробностях и рассказали. Бабуля здорово испугалась, что злопамятные горцы найдут-таки робкого Коленьку да и прирежут по дикому обычаю.
   И за себя страшно. Соседи сильно застращали. Что ж... Заявили в родную милицию. А те объявили всесоюзный розыск.
   ...Только через год сообщили: мол, следствием было достоверно установлено, что в ночь с такого-то на такое-то по перрону Кисловодского вокзала бегал босиком огромный такой краснорожий мужичище в чёрных трусах со свёрнутым ковром на плече и с тяжёлым чумаданом. Но дежурному милиционеру тот предъявил настоящий советский паспорт и объяснил правдоподобно, будто проспал, нечаянно, отправление своего поезда, а гуляли они на проводах с местными друзьями, что он путёвочный целинник и теперь от имени всего советского комсомола едет пахать и сеять.
   Широка страна моя родная! Искали его безрезультатно.
  
  

2

  
   Много карточек-запросов вернулось к бабушке с пометками "не значится", "не выявлен", "не регистрирован", "не обнаружен", "на учёте не состоит". Вроде бы хорошо спрятался, а вроде бы и сгинул без вести. Что туда, что сюда - одни слёзы. Бабушка не дождалась - так и умерла в тревожном неведении.
  
   ...Только лет через восемь, наверное, дядя Коля обнаружился. Сам собою. В сытном городе Кишинёве. Будто ничего и не случилось. Будто так и надо. Просто написал письма родным сёстрам - поздравил с Первомаем.
   Сестрички сразу же созвонились между собой, списались - и нагрянули к нему с полной ревизией. Тут и выяснилось, что жалеть его и плакать нечего, что на тучной молдавской земле он основательно обустроился и прижился. В момент воскрешения дядя был уже главным поваром пищеблока ЦК КП Молдавии со всеми отсюда произрастающими и проистекающими привилегиями.
   Работал в самом Кишинёве. Подряд трое суток - в неделю. Остальное время проводил в хлопотах на собственном поместье в Гидигиче, это совсем рядом. Выстроил большущий дом на бескрайнем участке земли, разбил пышный, дорогой виноградник, вырастил замечательный сад. И прочая, прочая, прочая! Всё сам.
   Естественно, дома у плиты он не стоял.
   А жена у него!..
   Нет, никто и не предполагал, что женой!.. У него!.. Конечно! Но, увы... Нет... Все тоже удивлялись. И все так думали. Странно... Но... Лично я так и не решился полюбопытствовать. Случая, наверное, не представилось. Куда же подевалась та самая?
   А жена у него... Женой ему стала молдаванка.
   Ляна. Полненькая хохотушка и мастерица на все руки.
  
   Томными южными вечерами молдаване из соседних домов собирались на свежем воздухе за широким, хлебосольным столом Николае под лампочкой с газетным абажуром. Каждый приносил, что мог, чем хотел удивить или обрадовать. Пели красивые, плавные песни, угощались вкуснейшей рыбой, которую тётя Ляна коптила над огнём флотским, особенным приёмом, а такие мелочи, как куры, гуси, фрукты - всё, что само множится в благословенной Молдавии - это запросто горой!
   Спору нет, под "закусочной" горою протекала всем известная "выпивальная" река. А если смешивать её крепкие магазинные потоки и сухие домашние струи, а также сладкие прикупные с домодельной чачей, которую тут многие деликатно называют "самовзлётом", то, я вас уверяю, трезвым не получишься никак. Всё равно в голове зашуршит, затоскует что-то, запоёт грустно... А потом и подъелдырит на лихую проказу!
   У дяди Коли за долгие годы сложился определённый обряд вечерних безобразий, где первым нумером шли долгие и страстные проклятия собственному благополучию, достатку в доме, чтоб он сгорел! большой зарплате, чтоб её в задницу! (главному технологу и диетврачу), а также проклиналась солнечная погода, хорошие дожди, богатые урожаи, водопровод (стометровую канаву под который он только сегодня перед обедом выкопал один, простой лопатой, а не колхозным экскаваторщиком, как тут думают отдельные некоторые слабаки) всё! всё, что вокруг прекрасно и замечательно всё это не нужно дяде Коле! Не надо грубых слов! Не нужно потому, что не для чего... Не-за-чем. Не для кого. Потому что нету у тёти Ляны детей.
   Ну не может хозяин не подгадить удовольствия! Надо ему, обязательно надо наговорить чего-нибудь. В поучение:
  - А без ребёнка, - взывал Николай, - зачем всё это на свете?.. Если никто не будет у меня жить?.. В планетарном, так скажем, разрезе... Всё должно иметь умысел. А разве есть умысел, если некому жить? И вообще... Все унижения, все горести и даже!.. любовь!.. мы терпим только изза того, что хотим детям! чтото показать, научить...
  
   Говорят, в молодости дядя, как порядочный человек, женился регулярно. Боюсь наговорить лишнего, но если скажу, что у него побывало около десятка расписанных жён, то, вероятно, обижу забывчивостью не многих.
   Все они поочерёдно были растерзаны его свирепыми обвинениями в неспособности к естественной и обязательной женской функции - деторождению.
   И только тётя Ляна открыла ему глаза на причину бездетности...
   Он проверялся сотню раз... И, в конце-то концов... Смирился.
   У медиков както там всё натурально объяснялось, без мистики: недоразвитие, чтото не произошло в период полового созревания... Лютые голодовки в раннем возрасте... Потом этот взрыв роста!
  
   Однако, я не понимаю, почему ни одна из жён не додумалась до такого простого средства, так естественно и легко... Забеременеть от какого-нибудь приятеля или соседа? Думаю, он бы и простил, и был бы даже благодарен. Мне вовсе не хочется верить, что ни одна не любила его, не пожелала семьи. Не смогла с ним? Или?..
   Наверное, всё-таки, было в нём что-то эдакое, что охраняло его от умышленных, злых обманов. Он и сам относился ко всему по-детски просто. А маленьких, как известно, обманывать и стыдно, и грех.
   Но... Если бы любила...
   Ну, да ладно. Бог рассудит.
   Дяди Колины родительские томления совсем немного удовлетворялись многочисленными племянниками. В каждую семью брата ли, сестры он посылал детям ящики всяких подарков, обновки, игрушки. Бывало, что привозил и сам.
  
   - Да лучше бы ты яблок привёз! - укоряет его моя мама, снимая с него в прихожей отсыревшее под дождём, тяжёлое суконное пальто. - Коля, ну ты прямо как с Луны свалился, честное слово. Да в Москве игрушек поболее вашего, я так думаю. Зачем пёр? Ты, наверное, для себя покупаешь, да?.. Так вот лучше бы ты орехов, что-ли, купил...
   - А разве тут орехи не растут? - искренне поражается дядя Коля, стряхивая воду со шляпы.
   Ведь в Молдавии все проезжие дороги усажены грецким орехом. А про яблоки или, скажем, персики - даже смешно и говорить!
   Не то что в Москве... В те пайковые, короткие времена.
   Пристыженный до слёз и всё осознавший дядюшка тут же втихаря бежал на Центральный рынок и накупал там, не торгуясь, по совершенно баснословным ценам - и персики, и яблоки, и груши, и виноград, и орехи!
   ...И уже на гулкой лестничной площадке, сразу от лифта:
   - Манёка! - ужасается дядя, выпучив глаза на мою маму. - Вы тут форменно с ума отчалили. Каак можно при таких ценах жить?!
   Моя же мамочка, увидев, что он накупил и за какие деньги, всхлипывала на кухне чуть не всю ночь. (Она всегда ночами проверяла ученические тетрадки.)
   Наконец, Коля не выдержал и вышел на кухню. Покурить.
   - Ну в чём я опять не прав?
   - Коля, тебя психиатру надо показать, я так думаю...
   - Ка-акая ерунда! - румяный братик Коля на табуретке пристраивается поближе. - Я ведь один, можно сказать, живу. Манёка, ты не ругай меня. Я, значитца, тоже хочу, чтобы дети были... и сытые, и красивые. Чтобы выросли большими. Знаешь, недомерком быть и жалко, и больно. Ты же сама помнишь... Как нас мама на тракт с железными крючьями посылала. Дохлых верблюдов ковырять. А там часовой, винтовкой дерётся. Но! Не стреляет. Даже штык убирает, чтоб ребятню случаем не подколоть. Кричит: это же павшее животное! Оно от хворобы сдохло! Карболкой всё залито. А мы, знай себе, дерём изпод шкуры! Острыми крючками. А родители, кто ещё жив, стоят рядом, качаются, просят... А мы жрём эту сырую, гнойную падаль... А про мамочку, значитца, и забыли... По малолетству. Стыдно теперь...
   - Ты, подлец, почему не отзывался? Почему не писал? И куда Гошку дел?
   Ночь за окном. Спит город. Только несколько окон светят в доме напротив. Может, и болеет кто-то, страхи военные изживает. А может, диссертацию пишет, как мой папа.
   - А помнишь, Манёка, как наша мама ходила к Волге на помойные кучи армейского госпиталя? Утром придёт, еле на ногах стоит. Очистки картофельные в печке насушит, истолчёт, пышек налепит, напечёт... И что за запах такой ядовитый получался у неё? Ты как, Манёка, сама не пробовала такие пышки лепить? Надо бы попробовать...
   - Боже тебя упаси!
   - А чего? Детство вспомним... Славно и красиво!
   - На ту помойку все хуторские бабы ходили... По ночам. Каждая сама по себе. Так вот смертным боем дрались за эти самые очистки...
   - Да ну тебя! Тоже мне, скажешь ещё... Я бы знал.
   - Ты тогда совсем ещё маленький был.
   - Я всё хорошо помню! Никто не дрался... Бабы тем более.
   - Тише, все спят. Эх, Коля, ты, Николашка... Ничему-то тебя жизнь так и не научила, я так думаю.
   - А тебя?
   - Что жили мы стыдно и горько, это правда. Ну а то, что ты сегодня на рынке вытворил, одно баловство и глупость. Тоже мне, рокфеллер!
   - Зачем ты так? - на разговор вышел из тёмного коридора и папа. - Я бы тоже... Хочется ведь... А тебе всё...
   - Помолчи. Я его старшая сестра. И должна учить. Потому, Коленька, что ты за один раз! (и, надо сказать, совершенно бестолково!) выбросил на ветер! (просто натолкал в карманы рыночным спекулянтам!) столько денег! сколько мы с мужем вдвоём! зарабатываем за полгода! Я так думаю... А тебе они, видать, легко достаются?! Так вот?..
   Мои родители - рядовые, простые советские учителя. Так что, сами понимаете...
   - Детей одеть не во что! - загибает пальцы мама. - Хозяйке за комнату не плачено!
   - Так я же дам вам денег! - подскочил дядюшка, обрадованный тем, что может так просто убрать все печали.
   Но увы. Финансы отпели свои романсы и, раскланявшись, уже покинули сцену. Пару дней мы ещё шикуем весело обедаем персиками и яблоками. Потом мама снова одалживает деньги у квартирной хозяйки. Дяде Коле на билет в Молдавию.
  
   А однажды под Новый год встречаем мы дядю на Курском вокзале. Снег идёт пушистыми вальсирующими хлопьями, нам не холодно. Как в кино. Поезд, такой уж у нас порядок, опаздывает часа на два. Бродим по вокзалу, придерживая от жуликов карманы. В залах ожидания прямо на цементном полу, на кучах гнилого тряпья, заваленные узлами, копошатся цыгане... Какие-то необыкновенно сонные, вялые скукорёженные холодом, мёрзлые...
   И вот толпа с визгом ринулась на перрон. Встречаем!
   ...Дядя Коля вышел последним. После внушительной паузы. Когда все пассажиры уже разошлись.
   Он появился в тесных дверях вагона, как белый слон - из другой жизни! На нём была хохлацкая расшитая сорочка, пижамные полосатые шаровары. И всё! Ни пальто, ни шапки! Что было бы вполне... уместно в снежную пору.
   - Тебя ограб-били? - закашлялась от ужаса мама. - Мил-лиция!
   - Отбой полундр-ры! - засмеялся довольный эффектом дядюшка. - Ничего страшного! Просто я подарил одному товарищу... Пойми, он из тюряги возвращается. Его жена ждёт и детки малые. А он... Просто кошмар. А так переоденется поприличнее. Я ему и денег дал... Чем мог, тем и помог. Ты бы тоже так сделала, честное слово. Он и сидел-то по чистой случайности. Его жулики подставили... Он, как фронтовой инвалид, был завхозом в сельском клубе. Ну, назначили себе и назначили. Как это в колхозе бывает. А тут ревизия! Одних трусов спортивных, значит-ца, рубликов на двести не досчитались. Аккордеон ещё...
   - Ты с ним в карты играл?
   - Ты мне не веришь! - не спросил, а обвинил дядя Коля.
   - А размер? Он что, такого же размера, как ты?!
   - Дело не в размере. А в принципе. Жалко ведь человека. А вещи-то что? Тьфу! Жижа одна. Распорет, ушьёт. Или продаст, а себе другое купит... Да не волнуйся ты! Мне-то что? Сейчас Лянке телеграммку шарахнем - она тут же и переведёт! Славно и красиво...
   Мимо нас, пряча глаза, шмыгнул пришибленный зэк в чёрной телогрейке, в толстых ватных штанах. У него на голове, как котёл на палке, раскачивается огромная пыжиковая шапка моего доверчивого дяди Коли. А в руках свёрнутое пальто - так и сверкает шёлковая подкладка!
   - Господи! всплеснула мама руками. - Коля! Догони его, останови!
   - И не подумаю.
   - Коля, что ты наделал!? Его же сейчас арестуют! Сразу видно, что он... И что у него чужие вещи! Ему же никто не поверит! Ты бы хоть... адрес наш оставил ему, для милиции, чтобы они смогли проверить его показания... Коля! Да ты же ему новый срок добавил! Ох, погубил человека...
   И они, перепуганные, бегают за этим уркаганом по всему вокзалу, пытаясь спасти его от неминучего этапа кандального...
   Идут в милицию заранее объявлять, что ничего страшного и...
   - Одёжка ваша, товарищи граждане, - объясняет уставший до одури, красноглазый капитан, - факт, уже продана и пропита. Или на карточном кону. Так что не волнуйтесь, никто теперь её не найдёт. Если у вас, конечно, нет претензий.
   По пути домой, в такси, мама с дядей Колей, как ни в чём ни бывало, веселятся, радуются встрече!
   - А у меня, - смеётся мама, - позавчера из кармана утащили... кал!
   - Что, что? - вытаращил глаза дядя Коля. - Это ещё что такое?
   - Это какашки! - я не упустил случая показать свою учёность.
   - Как это они в кармане оказались?..
   - У нас в школе, - начала рассказывать мама, - учителей мало, а учеников очень много... Так вот работает школа в три смены. И занят каждый урок! А мы, учителя, должны каждые полгода проходить медкомиссию, потому что работаем с детьми. Ну и... Надо анализы сдавать. А это же рано утром! В поликлинике принимают только с восьми до девяти утра. Вот и... Уроки как раз начинаются. Уйти никак нельзя! Приходится для сдачи анализов в специальную очередь записываться. У нас в учительской график висит, кто кого и когда подменяет... Позавчера моя очередь подошла. Я и повезла... Анализы... В автобусе страшная давка, я рукой придерживаю баночку и коробочку в кармане, чтобы не опрокинули, не раздавили... Только на одно мгновение руку-то и достала, когда с контролёршей за билет расплачивалась... А жулики!.. Успели, сволочи! Вот уж им весело было, когда они развернули! - смеётся мама. - Я так думаю!..
   - Ужас, - опешил серьёзный дядя Коля. - Он ведь жизнью рисковал... Свободой! Ради чего, спрашивается?..
   - Настоящий ужас в том, Коленька, что в школе мне не поверили. Наши злые тётки решили, что я специально разыграла эту историю, чтобы ещё раз урок прогулять!.. И меня из очереди вычеркнули! А как же я теперь?
   - Я твои анализы сам отвезу, - твёрдо решил дядя. - Ты мне подробно напиши, куда ехать, кому сдавать.
   - А кровь из пальца?
   - Запросто! Из любого! У нас же с тобой одинаковая! Красная!
  
  

3

   Как-то в начале лета мне позвонил из Серпухова второй мой дядя - дядя Лёша:
   - Эта, бль, сволочь у тебя? - без всяких церемоний спросил он.
   Дядю, конечно, я узнал по фронтовым манерам и по голосу. Но вот... Кого он имеет в виду?.. Кандидатов достаточно...
   - А ка-а-ак же! - я ловко уклонился от прямого ответа, ожидая наводящих междометий.
   - Скажи ему, что он, бль, мне больше не брат! - и дядя бросил трубку.
   Из трёх братьев старший, Никифор, уже того... Так что, естественно, речь идёт о дяде Коле. Значит, к матери поехал. Будет и у меня...
  
   До вечера мне несколько раз звонила мама, встревоженно предупреждая, что дядья круто перепились, повздорили с рукоприкладством, а теперь, знамо дело, Коля приедет отлёживаться. Именно ко мне. Без вариантов.
   К сестре постесняется. К маме, то есть к старшей сестре своей.
   Матушка моя, надо признаться, была ярой противницей употребления всякого алкоголя. И братцу досталось бы... Больше, чем от Лёшки. Моя мама была им обоим старшей сестрёнкой. И они её терпеливо и уважительно боялись.
   - Помоги ему раздеться, - наставляет меня матушка, - и внимательно осмотри: нет ли серьёзных ушибов, вывихов. В горячке мог и не заметить. Чуть что, тут же звони. Я примчусь. Если что-то серьёзное, сразу вызывай скорую!
   - А дядя Лёша?
   - Он уже дома. Дверь навесили. Раму новую привезли. Если до ночи не поставят, окно одеялом можно затянуть. Сейчас уже не холодно.
   - Да что случилось-то? Из-за чего драка?
   - Не твоего ума дело. Всё из-за этой гадины.
   Никто в нашей семье не признаёт новую жену дяди Лёши - Машку. Будто бы из-за неё дядя Лёша бросил семью. Ушёл от жены, с которой в покое и радости прожито двадцать лет. Невозможно поверить, что из-за такой...
   Да потому! Потому что она, прямо говоря, оторва та ещё. Да сыночки - урла самая настоящая.
  
   Вечером, часов около семи, наконецто позвонил сам дядя Коля:
   - Пельмяш! Гони ко мне. Срочно. Я жду на Курском...
   - А где? Поточнее...
   Трубку уже бросил.
   Ну, делать нечего, приехал на вокзал. Искать начал, конечно, с ресторана.
   Нагло прошёл мимо сатанеющей очереди прямо к швейцару:
   - Тут у вас один товарищ... Вот такого роста... Э... Красно... Лицый... Мне звонили...
   Швейцар подхватил меня под руки, будто самого долгожданного гостя. И торжественно, как жениха, проводил в шум, дым - а там во главе банкетного стола, плотно уставленного яствами и бутылками, пировал с раблезианским размахом мой толстопузый дядюшка. Он был настолько увлечён, что не сразу-то и узнал меня, и радушному швейцару уже, казалось бы, пора меня выкинуть взашей как самозванца, но тут дядюшкины глаза повернулись ко мне вместе с головой, как у филина, и стали такими же круглыми: -Ах ты боже мой! - он растопырил пальцы, и из ладони на стол выпала вилка с куском жареной рыбы. Ты за мной приехал? Как это славно! Как красиво!
   - Поехали домой, а то мне завтра рано вставать. Экзамены...
   - Амбец! - победно провозгласил дядя Коля и попытался животом отодвинуть стол. Шумные пьяные гости удержали стол. - Спасибо за внимание, я покидаю вас! Нам пора. У нас экзамены! Дети обязаны учиться! Разве не так? Это дело всей жизни! Они должны получиться красивее нас! И, значит-ца, добрее. А не хухры там всякие и мухры. К примеру. Вы, дорогие товарищи, оставайтесь. А мы... Налейте-ка, значит-ца, отходную! Да и заоконную... Или стременную? Нет! Не в эту! Я же говорил, что от мелких рюмашечек быстро хмелею. Мне во-он в ту плошечку! Нет, левее... Ещё!
   И вот - в салатнице плещется, наверное, никак не меньше половины литра крепкого красного портвейна. Дядя смачно выпивает, смачно глотает, облизывает губы и обиженно смотрит на меня:
   - Негодяи!.. Какие же все негодяи! Они меня, кажется, вином! напоили... Я же просил!.. Не смешивать. Я же водку сегодня пью. Разве не видно? Эй, лысый, плесника водки в плошечку. Запить надо. Как это нет?.. Холуии! - это за спину, официантам. Не глядя. - Водки несите. Сколько надо, столько и ставьте.
   - Дядя Коля-а, - канючу до слёз жалобным голосом, - пое-ехали домой?
   - Прощайте, товарищи. Рад был познакомиться. Рад, если чем-то помог... Очень рад. Мы вас покидаем. Вынужденно. Экзамен. Вот, знакомьтесь, это моя краса и гордость. Покажись гостям. Мы его так долго ждали. Он, мерзавец, учится у меня в институтах. Как с отметками?
   - Учусь отлично! - объявляю чётко и громко всем жующим и пьющим.
   - Садись, помолчим, - потный и красный дядя растроган до слёз. - Я тебе вот что должен сказать. Как мужчина мужчине. Ты парень пока ещё молодой, тебе, значитца, нужны деньги. То да сё... В приличной компании погулять. Да не с блядями вокзальными в подъезде портвешок глушить, а с настоящими дамами в хорошем ресторане. Да, пельмеш ты мой, женщин надо выбирать дорогих. Они намного лучше. Ну вот... Тебе надо приодеться... Я тебе специально деньжонок привёз. Вот, бери. И он засунул мне в карман толстенную пачку червонцев.
   Судя по пачке, дядя приехал совсем недавно - пачка была целой, заклеена накрест специальной банковской лентой с красными полосами.
   - Уже принесли? - дядя Коля отвернулся и спрашивает кого-то. - Лей, не жалей. И наследнику моему брызни в стаканчик. Да убери ты эти рюмочки! Что за манера такая унизительная?! Он мелочёвку тоже не пьёт.
   Все с интересом посмотрели в мою сторону.
   - Завтра же я догоню вас! А сейчас эту высоту пропускаю. Пардон, - и я отодвинул цветочную вазочку с водкой, которую мне совали в руки. - Дядя, поехали домой! Он встряхнул головой и всё-таки отодвинул стол животом: - Сейчас отчалим... Тут же к нему подскочил вертялвый официант со счётом.
  Дядя задумчиво похлопал себя по ляжкам:
  - Ну... Вот уж... Где-то была целая пачка. Куда же я деньги подевал?
   Из-за стола стали быстро уходить. В салфетки заворачивали колбасу и сыр, прятали по карманам. Кумпанство рассыпалось.
   Официант притворно равнодушен... И глядит в оркестр.
   - Ну, племяш... Тут... Надо бы расплатиться поскорее. А то я, пока найду...
   Да... Не без горького сожаления я расстался с почти половиной пачки.
   Шершавыми, юркими пальцами официант дважды пересчитал.
   - Я вас не гоню, - объявил дядя пустому столу, - тут за всё заплачено.
   Тяжело опираясь и угрожающе нависая над соседними столиками, раскачиваясь, будто в шторм на палубе, дядюшка как-то выбрался на оперативный, как говорится, простор перед оркестром и...
   Сердце моё замерло, ожидая могучей пляски... С милицейскими трелями.
   Но, Бог миловал, дядюшка роботом протопал на выход:
   - Мой чумадан! - бросил швейцару мелькающий в воздухе номерок, как кусочек сахару ловкой дворняге.
   - Такси брать будете? - уже на бегу, через плечо поинтересовался швейцар.
   - На стоянке возьмём, - оттаскиваю дядю к двери.
   - На стоянке только хищные частники, - предупредил угодливый швейцар, возвращаясь и подавая чемодан.
   - А нет ли у вас хорошей, значитца, доброй женщины? С грудями, - дядя Коля вцепился в золотые щвейцаровы галуны. - Вот, молодой человек, студент, у него завтра оч-чень серьёзный экзамен, нужно хорошенько подготовиться.
   - Есть... Птица раскрасивая, - приторно улыбается швейцар и потирает пальцами, намекая. - И берёт не дорого.
   - Дай червонец, - это он мне. И тут же суёт швейцару. - Тащи скорее. Да не какую-нибудь пигалицу, а... А настоящую женщину! Он человек пока ещё молодой, ему нужно всё разузнать и попробовать.
   - Дядя Коля, пойдём... У меня же экзамен!
   - Вот, видишь? У нас завтра экзамен, - дядя раскачивает швейцара. - Выводи женщину поскорее! А мы тут на воздухе подождём.
   - Я вам телефончик запишу, - вибрирует швейцар, - а вы уж сами ей позвоните, она тут же примчится. Оч-чень порядочная женщина. Средних лет, но с огромным опытом! - швейцар округлым жестом изобразил задницу и сиськи. - Такой экзамен закатит, любому академику мало не покажется!
   - Где чемодан? - мне этот бардак уже надоел. - Как-нибудь сам с опытом справлюсь. Дядя Коля, давай, шевелись.
   - Дай мне денег, - дядя протянул руку, - ещё давай. Не будь жлобом. Никогда!
   Красные свежие червонцы тут же перекладываются в карман швейцару:
   - Принеси-ка нам, значитца, пару водки, сладкого вина для женщины, закуски поплотнее, фруктов... Чтоб славно было. И красиво!
   - У вас сумка есть?
   - Свою дай. А завтра после экзамена племяш тебе вернёт. Он тут у вас часто бывать будет. Ты уж пригляди за ним... Как надо. Вот тебе денег на телефон, позванивай ему, когда что... Запиши его телефончик.
   - Отцепись, дядя, - плечом отталкиваю его к двери.
   Шустрый швейцар практически молниеносно приволок сумку, получилась она невероятно тяжёлой. И ещё более невероятно дорогой.
  
   На свежем воздухе дядя показался совершенно трезвым. Даже без запаха!
   - Ты на меня не обижайся, - ласково говорит он. - Это я подыграл уставшим людям. Немножко. Они же хотели, чтобы я был таким? Пусть радуются.
   - А зачем про женщину?
   - А вот это уже чистейшая правда! Тебе действительно нужна хорошая, значит-ца, опытная женщина! А не ваши сикилявки. Вот, - он досталтаки бумажку с телефоном, - давай, звони! Сам увидишь, как это будет хорошо и полезно.
   - Поехали домой, - тяну его к стоянке такси.
   Но на улице ни души - поздно.
   Пусто... Ждём.
   Приходится искать частника.
   Хищные мужики заламывают такие злые цены!..
   - Ну и ну, - не лезет в машину, упрямится дядя. - Только матери своей не говори. У неё какието деревенские замашки. Нет, она нас не поймёт. У мужчины должны быть свои... половые секреты. А деньжат тебе хватит. Я потом ещё пришлю.
   - Спасибо, дядя Коля, этих денег мне действительно на всё лето хватит. Я тогда и на море с ребятами поеду. Они там на лодках собираются. Ладно?
   - Езжай в Одессу. А оттуда ко мне. Там рядом. У меня отдохнёшь, поправишься. Ты сколько весишь? Небось, и до сотни ещё не добрался? Ну, ничего, я тебя за месяц так раскормлю, родная мать не признает!
   Чемодан в багажнике. Дядю заталкиваю на заднее сиденье, а сам с продуктовой сумкой сажусь рядом с водителем:
   - Нам в Свиблово.
   - Пятёра, не меньше, - шофёр выжидает.
   - Ему деньги нужны, - всхлипывает от сочувствия дядя. - Пельмяш, дай ему червонец. Только по пути, командир, мы за одной дамочкой заедем. Ты спросил, где она живёт?
   - Вы его не слушайте, - протянул шофёру червонец. - Мы домой. Нам сегодня не до женщин.
   - Нам всегда до женщин, - обиделся дядя Коля. Он едва помещается на заднем сидении Волги. - Руль, а может ты знаешь, где бы нам по ходу подцепить?..
   - Вот именно, - весело отозвался шофёр. - Такое подцепишь, что и названия-то не выговоришь. На уколы работать будешь. Вот, к примеру, мой единокровный братец, - начал он свой рассказ...
   - Пардон... А что с дядей Лёшей? - перебил я, споткнувшись на скользкой, братоубийственной теме. - Он днём звонил мне, ругался.
   - Если ещё раз позвонит, - насупился дядя, - значитца, передай ему, что он мне больше не брат! Всё! Амбец! Не хочу и знать! Подлюка! - Он постучал указательным пальцем (величиною с батон докторской колбасы) в спину водителя: - Руль, как ты думаешь, хорошо бросать семью, а? Такая была у него хорошая жена! Двое сыновей! Богатыри! Младший только что из армии вернулся. Старший в военном училище на десантного офицера учится... А этот старый козёл!.. Вот, говорит своей природной жене, мол, я тебе свою жизнь отдал, хватит, мол, буду, говорит, жить для себя. И тут же такую тошнотную блядищу приволок из стояка гадючного!.. Хорошо ещё, что жить от семьи уехал подальше - в какойто сарай. На окраине... А эта ссучка!.. Ещё Машкой называется! Это же надо!
   - А может, он её любит? - спросил заинтересовавшийся шофёр.
   - Разве блевотину можно любить? - искренне поразился дядя Коля. - Ты что, гнилых старух в пивняках не видал, которые по кружкам допивают? Рванина, грязь! Да сынки у неё... Шпана поножовщики. Прирежут они его. Вот увидите. За недопитую бутылку... У самого скоро внуки пойдут. В природной семье... А дедушка у них натуральный козёл! Ну разве так славно и красиво?
   - Дратьсято зачем? - буркнул я невпопад.
   - Как это зачем!? Если он слов не принимает, если он сам ничего не видит?! Я ж ему и похорошему, и так, и эдак... А он! Ну ни в какую! Я ему говорю, такая дырища под любого ляжет. А он... Я ему предложил испытать, нарочно говорю этой паскуде: ты, спрашиваю, за сколько под меня ляжешь? Прямо при Лёшке, потому что я честный человек. А он драться полез... Она, зараза, смеётся, подмигивает мне, а Лёшка, чёрт диверсантский, дерётся, как ненормальный. Больно так. Вот сюда... И сюда тоже... Так меня измочалил, значит-ца, что и дышать стало нечем. Выучили их драться... На народные денежки. Вот и пришлось мне его выкинуть. Не по своей же воле, а чтобы он меня совсем не убил. Кинул я его в сторону. В окошко. Я же видел, что у него под окном палисадничек, цветочки, грядки мяконькие... Вот, значит-ца, занавеска... Зачем вы тут окна занавесками путаете? Нарочно, что-ли?.. Узенькая такая форточка... Вот он вместе с окном... И выпал... Я, значит-ца, и сам перепугался страшно! Побежал в палисадничек его поднимать, а по пути дверь не в ту сторону... Двери всегда должны наружу открываться! Это известное такое правило. Противопожарное. Ну, и вот... Дверь тоже... Выпала. И везде я получаюсь как дурачила. А тут блядища-то его ухватила меня на крыльце за мотню и шипит: приходи вечером, как стемнеет, Лёшка перепьётся, храпеть будет, вот за четвертной мы с тобой... У меня брат кровью истекает, а она!.. Вот бабьё! Ведьмино племя! Слышал бы сам Лёшка! Вот уж кто дурак! В собственном соку! Нет уж, племяш, нельзя нам к тебе. Надо братика выручать. Зарежут они его. Так и подохнет в палисадничке, кровью истечёт, они ему и стакан воды не поднесут. Эй, руль, а слабо тебе до Серпухова прошвырнуться?
   - Плати дырявые, начальник! Мне хоть в Астрахань, хоть в Сыктывкар!
   - Разворачивай. Жратва у нас с собой. Денюжек хватит.
   - У меня же экзамен!
   - Жизнь, как в песне поётся, вот самый главный экзамен! У тебя всего два дядьки осталось. А может, значитца, и один уже... Я как блядищу отмахнул, так и убежал. С перепугу. Чумадан подхватил - и дёру! Видел только, что крови на Лёшке было много... А так... Даже скорую не вызвал. Вот какая я сволочная скотина! Как только рука моя не отсохла!? Когда я на брата замахнулся... Родную кровь пролил, как какойнибудь Каин...
   - Каин и есть, - подлил масла в огонь водитель. - Вот и мой брательник... Единокровный. То есть, единоутробный, - он глубоко вздохнул перед долгим рассказом...
   - А мне эта Машка даже понравилась сперва. Симпатичная такая...
   - Помолчи, пацан! - накинулся на меня разгорячившийся дядя. - Симпатичная у тебя будет одна законная жена! А всё другое... И не заикайся даже! Не зли меня, я и так страшно волнуюсь.
   - Дядя Коля... Если уж говорить, что жена или не жена... Единственная, или ещё какая...Ну, а если и не единственная?
   - Не было у меня жён! - от сильных чувств дядя размахивает тяжёлыми руками. - Жена это мать! Твоих детей. А потом уже всё остальное. Жена Лёшку с того света по кускам вытащила, двоих сыновей ему, козлу драному, родила! Весь дом на ней! А он!? Позорник старый... Да я ему!.. Череп откушу! Я его одним ударом! В блин раскатаю!
   - Это зачем же мы туда едем? - взволновался шофёр. - Мне нельзя! Потому что...
   - Козёл-то он и вправду козёл, - твёрдо и трезво сказал дядя, - но мой братик. И я его всё равно не брошу. И буду спасать. Хоть бы и от себя самого.
   - Это от кого? - глупым дуриком переспросил я. От себя самого или, пардон, от него самого?
   Тут дядя в задумчивости поудобнее отвалился, запрокинул голову и уже с закрытыми глазами, неожиданно хрюкнул, как действительно спящий, а сквозь сон, но внятно! произнёс загадочные слова:
   - Очень жидкая хреновина... Ни сахара, ни перца... Она хочет, чтобы мы... Ну, положим, мы прибьём... Случайно... А нас за это рас-стреляют... По справедливости. Вот и получается, что нас... одна падла Машка всех уконтра... укон... па... уконтрапупила... И все в говне. Красиво! Но не славно...
   - Чего это он? - озирается шофёр.
   - Да так, - я стараюсь не уснуть. - Он у нас... стихийный гегельянец! А по Гегелю, справедливость и жестокость... Одно и то же. И вообще... С точки зрения релятивистского агностицизма... никакой бихевиоризм!.. А тем более...
  
   ...Приехали уже в поздних сумерках. После расплаты за проезд у меня осталось двести пятьдесят рублей из тающей пачки. Пришлось здорово доплачивать.
   Пахнет молодыми смолистыми листьями. Где-то далеко шумит электричка. А тут, над головой в вечернем дымчатом воздухе, вокруг лампочки, что высоко на столбе, жужжат, сталкиваются на лету и падают неповоротливые майские жуки. И суетится множество летучей мелкой дряни.
   Калитка дяди Лёшиного дома оказалась простецки не закрыта.
   От дороги было видно оранжевый абажур на веранде и ступеньки крыльца, и клумбы цветов во саду ли, в огороде.
   По дорожке я шёл первым с чемоданом и сумкой. Неожиданно передо мной выскочил сам дядя Лёша по-летнему, по-ночному только в трусах, сандалиях и в длинной спортивной майке:
   - Ага-а! - зловеще просипел он. - Явились на расправу?! - сплюнул окурок и размахнулся, приготовившись к бою.
   Я присел...
   А дядя Коля, нечаянно отшвырнув меня в георгины, бросился пузом на брата:
   - Лёшенька! Как у тебя? Они тебя ещё не прирезали? Ох, ну какие же бывают злые люди! - он ощупывает битому брату бока, спину, вертит его, рассматривает, обнюхивает. Как я рад, что ты цел и невредим! Я так боялся за тебя! Они же все такие сволочи...
   - Поздно, бль, спохватились, - пробует яриться дядя Лёша.
   - Что значит поздно ? Мы с собой привезли. Пару водки для начала.
  
   Какие-то упругие, хмурые тени метнулись в дальнем углу сада через дощатый высокий забор. Ни листочек на яблонях не встрепенулся... Это сыночки Машкины... На ночной разбой подались.
   На крыльце, уверенная, что её не видят, показалась Машка с волчьей мордой. Она беззлобно оскалилась клыками в нашу сторону, шевельнула ноздрями по-звериному, почуяв в воздухе что-то, наверное, тревожное, сырое и дикое... Подняла морду к луне, выгнув шею, и, казалось, вот ужо завоет!
   Мурашки пробежали у меня по хребту!
   А она заметила, вздрогнула и обернулась милой, добродушной тётенькой:
   - Ёк-макарёк! Наконец-то племянничек наш любимый к нам прибыть изволили! Не побрезговали нами, не погнушалися... Вот я сейчас для него яишенки-то и нажарю, чайничек-то закипячу!
   - Накрывай на стол, Машка, - строго приказал ей дядя Лёша. - Да поживей. Мне завтра, бль, часам к шести надо быть.
   - Вообще-то мы только-только из-за стола, - почему-то за всех высказался сытый дядя Коля, - так что можем и на завтра отложить. - Вот и хорошо! - обрадовалась Машка. - Тогда я вам постелю...
- Николаю, бль, лучше на полу.
   - Да, мне лучше на полу. Так увереннее будет... Вот только по стакашечку хлопнем. На сон грядущий, а? Славенько так...
  
   ...Экзамены я сдавал осенью...
   Когда через силу вернулся из Кишинёва...
   А вот медицинскую справку в оправдание моих прогулов подписывал вместо врача... ик! на рыбалке... (или на верблюде?) первый секретарь ЦК КП Молдавии. Очень симпатичный Иван Иванович Бодюл...
   Спасибо Вам, Иван Иваныч!
  
  
  

4

  
   В благословенную Молдавию меня заслал дядя Лёша. Транспортировать, эскортировать или кантовать?.. дядю Колю.
   Через знакомых из военкомата дядя Лёша купил нам билеты на самолёт и благородно отстегнул пять рубликов на пиво - но в Кишинёве!
   Про обратную дорогу ни гу-гу...
   На борт самолёта п-пускать нас не хотели. По причине з-заметной нетрезвости. Если понюхать.
   - Ка-кая ерунда! - радуется дядя Коля. - Всегда хорошо летать в четверг! Славно! А красиво-то как!
   - Четверг, бль, был вчера, - хмуро уточнил дядя Лёша. - Да не полседний же четверг в нашей жизни?!
   - Девушка, милая, - дядя Лёша строит умильные глазки толстой мундирной бабке, - ничего страшного... Мы с ним вот этого надёжного парня посылаем. Уж он-то его довезёт. Они смирные. Они, бль, спать будут.
   - Буду, - я раскачиваюсь и смутно вижу перед собой, - буду, но не побегу! И только категорически по маленькой... У меня же экзамен сегодня. Пардон! Через час... Вы что, забыли? Позавчера! Только по маленькой. Я водку... Бр-р-р... Из термоса... Не пью.
   - Такой довезёт, - презирает меня авиабабка.
   - Я их и сам, бль, отведу в салон, привяжу морскими узлами, - предлагает дядя Лёша. - А за хлопоты...
   Переговоры тут же благополучно завершились. Передачей строгой контролёрше двух червонцев. Вместе с билетами. Она даже паспорта не спросила, сразу отбуксировала нас к самолёту.
  
   Жаркий летний день. Аэропорт Быково. Кто тут не бывал, не рисковал, тот и не поверит, что так называется - пустое, чистое поле, поросшее высокой цветущей травой. То ли цикады, то ли кузнечики свиристят и прыгают под ногами. Так и хочется бессильным упасть в эту упругую, вкусную зелень и валяться среди хрупких колокольчиков и пугливых бабочек, спать в белых ромашках, положив на руки тупую, хмельную голову, и чтобы прохладные босые ноги щекотала пронырливые травяные жучки-паучки.
  
   Крошечный, какойто самодельный кукурузник на самом горизонте... Жарища!
   Доплелись... Не подохли. И чемодан доволокли...
   Не самолёт, а железная бочка с вентилятором и с крылышками!
   И народец соответственно... Сплошь кукурузники.
   Нас действительно привязали к железной лавке. На потеху всей улетающей публике. Хорошо, что тут были одни молдаване, то есть люди с пониманием.
   Дали нам по вощёному бумажному мешку. Так, говорят, на всякий пожарный... Я аж похолодел от мучительного желудочного предчувствия. Ох, не люблю я этого позорного дела! Даже в детстве на качелях из-за этого не любил...
   Но обошлось. У дяди Коли волшебным фокусом оказалась припрятана где-то под животом литровая бутылка водки сабонис. Добрые пассажиры пить с нами отказались, но закуски и красного вина на запивочку отвалили предостаточно. Кажется, грызли мы курицу, икая на воздушных ямах, весело перекидывались яркими, мягкими помидорами.
  
   А на самом деле... По правде... Да, на самомто деле, может быть, и не было никакого перелёта в Кишинёв. Потому что вполне вероятно, что ничего и нет в помине, о чём мы не знаем ещё ничего. И не видим. В планетарном, грубо говоря, разрезе.
   Просто и обыкновенно - я очнулся на осенней выгоревшей от солнца траве в остывающем вечернем скверике. В руке давно прокис горячий солёный огурец, вероятно, не дождавшийся чего-то лучшего в своей квашеной судьбе... Дико хотелось противоположностей: помочиться и пить. Первой попалась одинокая, беззащитная урна... В укромном месте.
   ...Кааааайфффф...
   В глубоких и отвратительно пустых карманах нашёл мятую пятёру. И побрёл по светлым, как говорится, кудрям дня... Искать пивной стоячок, реанимацию.
   - Во-о-от он где! - кто-то ураганом заорал над моей головой. И цап меня за шиворот!
   Зажмурился - ушам больно от такого крика... А меня подхватили, понесли на руках, бросили на чтото пружинное в душную темноту:
   - Полёт шмуля знаешь? - сурово спросил знакомый голос. - Летим домой! Полным ходом - в порт приписки!
   - На заправку забежим, - ещё кто-то был рядом, - а то перед выходными... С бензином просто беда...
   - Добрые дяденьки, - кривыми пальцами я разлепил опухшие глаза и взмолился потрескавшимся от сухости голосом, - дайте мне кружечку пива...
   И протянул пять рублей.
   - Я тебе уши натру, - повернулся ко мне - дядя Коля! Это же мы с ним! ехали в легковушке по незнакомой местности! - Нас встречать будут. Значит-ца... Надо во всей красе. Родня... Весь Гидигич сбежится. Все бабы, все девки!
   - Так и будет, дорогой Николае, - произнёс ещё кто-то.
   Натирание ушей было пустым издевательством. Бесполезным.
   По приезде я позорно вывалился из машины. В пыль.
   Ни родни, ни баб, ни девок, естественно, я не видел.
   Значитца, их и не было вовсе! В природе местной.
   Дышите глубже, и неча меня корить. И бранить.
  
   На следующий день я с удивлением обнаружил себя в совершенно незнакомой деревенской среде, то есть обстановке... Или местности... Я был особенно поражён тем, что на меня никто уже не реагировал, как на новость. Я вижу тут всех и всё - совершенно в первый раз! А меня тут, кажется, давно и хорошо знают! Вот... Чудеса-а... Видимо, моё появление в несколько... экзотическим состоянии... сблизило меня с населением. Или я что-то успел. А может быть, прошёл не один день? А два!
   Акклиматизация проходит нормально!
  
   ...К концу первого месяца я уже всех знал по имени и был почти аборигеном на молдавской земле. Говорить, правда, не мог. Уже. Но зато сносно изъяснялся. Жестами. И, наверное, всё понимал. Что нужно.
   Дядюшка отсутствовал по причине ответственной заграничной командировки. Увёз его Иван Иванович Бодюл вместе с семейством на курортный отдых. То есть, на свой отдых... Повара с собой взял...
   А без него как я домой поеду? У меня же ни копейки...
   Жду... Как-то всё само собой катится.
   Наша деревенская жизнь состояла из сонного дня и весёлой ночи.
   Молдаване в колхозе где-то что-то делали на рассвете. Но очень быстро. Потому что солнце поднималось, быстро раскалялось... И потом можно было только валяться в тени на сквозняке. До обеда... Постоянно хотелось пить и съесть чего-нибудь холодненького.
   Обедали ближе к закату - под шатром плотной кроны орехового дерева. В пятнистой подвижной тени.
   У них тут был настоящий культ еды! Какие-то всё время новые блюда... И жрать-то особенно не хочется, но и не попробовать нельзя. Вот и получается, что каждый раз, собираясь только лизнуть на пробу... А красные вина!.. Из подвала принесёшь кувшинчик холодненький!.. (И там ещё литра полтора выпьешь). Вкусное! Нет слов! От этого вина аппетит только и появлялся.
   Наверное, стокилограммовую отметку я промахнул, не заметив.
   После обеда спать! Куда-нибудь спрятаться от зноя. И без разговоров! Лучше всего в щель между забором и дальней стеной дома - там сумрачно всегда. И сквозняк. Хорошо!
   А вечерком, как спадёт жара...
   Солнце заходит - и начинается обыденная жизнь.
  
   Соседка принесла из Правления телеграмму от моих родителей - срочно требуют вернуться в Москву. Мы без дяди Коли не решились отвечать определённо.
   Так и проворонили в стопке нераспечатанных телеграмм - вызов на похороны. Он был! Вызов на похороны... Дяди Лёши. Что-то там случилось страшное... Так внезапно. Наверное, машкины сынки его... Или их дружки. Но обо всём этом я узнаю потом, много позже...
  
   ...С возвращением дяди Коли принципиально ничего не изменилось.
   Приходят родственники со всего Гидигича, и уже по полной программе накрывается широченный стол. Режут всевозможные салаты. Жарят, парят, варят... Вино бочками!
   Все близкие и родные.
   А мне что? Ничего страшного. Так себе...
   Сперва, конечно, было неловко, но!..
   Регулярно поминали дядю Лёшу. А затем...
   Всякий раз дядя Коля, заново похваляясь, представлял меня всегда угодливо изумлённым родственникам. И каждый раз, раскланявшись, я подробно пересказывал, где, зачем и почему учусь. Если я сбивался в своём рассказе, мне подсказывали из-за стола:
   - "Что из меня получится, если я, то есть ты,.. не буду внимательно слушать любящего дядю?"
   Да, дядя любил порассуждать о моём будущем.
   По его плану моя жизнь обязана стать прекрасным, солнечным, широким и гладким прошпектом, по которому легко можно промчаться, но... только хорошенько, плотненько подготовившись! За нашим обильным столом. И в дружной компании мудрых людей. Вот таких, как мы все здесь. Как дедушка Михай, который... Да! за него только подлец... посмеет... НЕ выпить!
   - Дядя Григоре прекрасный гражданин Гидигича и тоже достоин нашего глубокого и горячего приветствия!
   - А тётя Ливия! Мать таких замечательных дочерей! Как гроздь изабеллы! Отдельно мы выпьем за её старшую дочь! Завидую, просто хмелею от зависти к тому!.. кому эта высокая!.. девичья!.. грудь!.. выкормит наследника.
   На такое дядюшкино красноречие компания благодарно отвечала смехом, звоном полных стаканов. А в мою сторону подмигивал дедушка Михай. И кивал на стыдливую Ветку. Я ему ответствовал жестами: мол, а кааак же!
   А Вета вскакивала, прижимая юбку к коленям, чтото кричала по-молдавски, отчаянно краснела и убегала изза стола. Но не надолго.
   Мы пили за грядущее. Оно рисовалось нам сплошным весельем, доброй пьянкой, изобильным счастьем! С каждым тостом мы всё ближе и ближе... к блаженству. Но! Дойти туда не такто легко и просто!
   Потому что огромный дядя Коля в широченной красной рубахе истуканом стоит на пути! Стоит, широко раскинув тяжеленные руки, и кричит над всей Молдавией - мимо людей - в чёрную звёздную вечность:
   - Здесь будет город-сад! Я построю на озере Днепрогэс! А там, на углу перед клубом... Атом-маш! Или!.. Тоже, значит-ца, чего-нибудь разведу. Я же провёл вам электричество?!
   - Да, Николае, провёл, - кивают круглыми головами родичи, пока ещё мирно закусывая и выпивая под чахлой лампочкой Ильича.
   - Я обещал вам канализацию?
   - Обещал, Николае, вот уже мужчины доедают, стряхивают крошки с усов, нехотя поднимаются.
   - Да вы сидите, чего уж тут... А бардевольник кто первым провёл?!
   - Только ты, Николае.
   - Я показал вам телевизор! Я снял с вас постолы. Я научил вас ссать стоя! И вынимать елдак из штанов. А щупать девок?! Да я вас всех!.. Без меня вы бы до сих пор сырой травой питались... Да я! Всех! Одной рукой! Всех в блины раскатаю! Пол-лун-ндр-р-ра-а!
   - Дикие мы, - покорно соглашаются молдаване, вооружаясь чем попало.
   - А дикие вы потому!..
  
   Без полемики. Его сразу начинали бить.
   В побоище с одной стороны выступали сухие, вёрткие молдаване с подручным партизанским снаряжением, а с другой - мой добрый дядя Коля с голым пузом и пудовыми, но бестолковыми кулаками.
   - Отойди, не мешай! - женщины кричали на меня, когда я сдуру полез было к мужикам. - Ещё зашибут краюшком. Они-то здоровенные, им и порезвиться не грех... А из тебя-то и душу мимоходом вытряхнут. Лучше тут с нами посиди.
   Бились не долго.
  
   ...По заведённому обычаю дядю потом вчетвером оттаскивали в сад под давно бесплодную сливу (именно сюда, чтоб не падали на него липкие, маркие плоды, а с ними и мухи, осы, пчёлы...) на старый матрас, где тётя Ляна прикрывала его куском брезента на случай непредвиденного дождя:
   - Здоровенный, как конь, - утирают пот молдаване.
   - От полноты жизни дуреют, - приговаривает тётушка Ливия, убирая со стола. - И хорошо. Забава мужчинская.
   Удивительным доказательством потешности происходившей драки служило и полное отсутствие каких-либо жертв и травм. Ни разу ни рубашки не порвали, ни даже стаканчика плохонького не разбили! Ни у кого ни царапинки, ни синяка!
   И всё бы хорошо...
  
   ...На рассвете горькие раскаяния моего дядюшки резво носились в первых лучах солнца над сонной гладью гидигичского озера, искрились во всплесках играющих карасей, повторяясь и умножаясь эхом:
   - Я проклятый дурак!
   - Я проклятый дурак!.. Как я мог?!
   - Как я мог?!. Уеду!
   - Уеду отсюда на крайний север. На вечную мерзлоту!.. Околею!.. Так мне и надо! Ой, как же это я?!. Скотина... Ох, как же мне тошно!
   - Скотина... Пропойца... Свинья...
   - Русская свинья, - чужим голосом добавляло пакостливое эхо. - Краснорожий!
   Дядя в отчаянии метался по участку, и попутно ломались мелкие кусты, хлипкие заборы, трухлявые сараи.
   - Хорошо бы в меня ударила молния! - тоскует дядя, закатывая глаза.
   - Молния!
   Но синие небеса не откликаются.
   - Как только меня земля носит?!
   Землетрясения не получилось.
   - Удавлюсь!!!
   - Удавлюсь! - соглашается эхо.
   - Удавлюсь.
   Метров пять бельевой верёвки тут же изорвано в клочья. На пробу.
   - Не смей прикасаться к деревьям! - мирно покрикивает хлопотливая тётя Ляна, не отвлекаясь, впрочем, от стирки. - Не ломай ветки.
   - А я на воротах повешусь, - огляделся и решил дядя, подобрав себе для верного удушения колодезную цепь.
   - Сперва перекладину новую поставь. Ты же давно обещал, - тётя выкручивает простыню. - И повыше надо. Да и вообще... Новые ворота пора ставить. Живём, как нищие какие-то. Стыдно перед гостями. Будто нормального мужика в доме нету.
   - Сейчас... я себе сам... значитца, поставлю виселицу! - хрипло вздыхает удручённый дядя, перебирая доски и брёвна возле сарая.
   - Лучше бы кладовку починил. Или крышу у колодца. А водопровод кто обещал?.. Стыдоба... Орать на всю республику, так все тут мастера. Обещальник!
   - Я жить не хочу, а она!.. Она мне про водопровод!!! Может, тебе ещё и бельишко простирнуть на прощанье?! И курей нажарить для поминок?.. Что ещё тут закажете?.. Я же на тот свет ухожу! Тебе, значит-ца, это не понятно?!
   - Долго не ходи. И много с собой не бери, - тётя Ляна спокойно развешивает бельё уже на новой верёвке.
   - Эх ты, глупая, - тяжело вздыхает дядя, рукавом красной рубахи утирая слёзы, - я по-настоящему ухожу. Навеки...
   - И прощаться не пойдёшь?
   - Почему же?.. Это святое дело - попрощаться перед смертью.
   Дядя спускается в погреб и вытаскивает оттуда походный бочонок, перевязанный ремнями. Так, ерундец! Ведра на два.
   - Какие же вы все хорошие люди! - натурально всхлипывает дядя. - Жалко вас оставлять. Такие тихие... Такие славные и красивые! И я... Негодяй!
   Я плетусь за ним. Моё дело вовремя повернуть процесс последнего прощания к родному порогу...
   Не без некоторых сомнений и лёгких колебаний дядя всё-таки заходит на ближайший двор и кричит:
   - Домнуле Драгу! Прости ты меня, значит-ца, такого противного! Не держи ты на меня зла. Давай опять помиримся. И чтоб я пропал на месте, если ещё хоть раз!.. Если ещё хоть полслова!.. Да чтоб я сгорел в сортире!.. Драгу, выходи... Ради всего святого, выходи попрощаться... Я уже сегодня... Умру. Насовсем! Не могу так больше... Стыдно мне.
  
   Выходит Драгу. Как и положено, строгий и слегка обиженный.
   А жена его, русская баба Татьяна, молча уже накрывает стол на веранде. Она знает, что нужно мужикам после вчерашнего - жирный горячий суп, беляши...
   - Здравствуй, Танечка... Домнуле Драгу, ты ведь знаешь меня, поганца. Ты один понимаешь, что я, значит-ца, не со зла... Давай... Чтобы забылось это горе... Чтобы вы не помнили меня таким гадом... Вот, я тут принёс немного... На прощанье. Умру я сегодня, Драгу. Не забывай меня, дорогой ты мой друг.
   - Что случилось, Николае? Никогда тебя таким не видел! Что ты так раскраснелся?
   - Это у меня рубаха такая...
   Они обнимаются, утирают слёзы.
  
   Начинают пить. По маленькому стаканчику. Я сижу в сторонке, греюсь на нежном утреннем солнышке.
   - Не убивайся ты так, Николае! Больно смотреть на тебя. Ты же хороший человек. Все кругом тебя так любят! Столько лет вместе живём! Вот что скажу: лучше тебя не было у меня друга!
   - Не уговаривай. Пора пришла. Набезобразил тут, как мог. Хватит! Амбец! Свистать всех наверх! Отчаливаю я... Навсегдаа... Сми-ирна-а! Отдать швартовы!
   - Раз ты так решил, Николае... А жаль... Все наши горько плакать будут.
   Они обнимаются, плачут. Выпивают, не чокаясь, как на поминках.
   - Да! - вдруг прояснился Драгу. - Надо же зайти к Григору! Он очень обидится на похоронах. Не хорошо...
  
   ...У Григора во дворе всё повторяется. Уже на три голоса...
   Потом они идут к Йону.
   Дедушка Михай сам выходит навстречу:
   - Эх, Николае!.. Всем-то ты хорош... Я на твои поминки приготовил хорошего красного вина. Хочешь попробовать?
   - У тебя, дедушка Михай, не может быть хорошего вина. Потому что ты не правильно разговариваешь с виноградником, - заплетающимся языком трудно произносит Йон. - С лозой нужно только о хорошем, как с беременной женщиной. А ты ему жалуешься... Я сам слышал!
   - А тебе я не налью! - обиделся дедушка. - Пойдём, Николае...
  
   ...Поздним вечером снова сидим во дворе дяди Коли. Как обычно.
   - Ну и что? - встал и смущённо отшучивается он. - Я, конечно, виноват. Не спорю. А если серьёзно подойти к этому вопросу, разве не я провёл тут электричество? И столбы вкопал... Один... Вы же меня знаете!
   - Знаем, - вздыхают молдаване, пока ещё мирно утирая усы.
   - А радио? - заметно повеселел и зарумянился бывший самоубийца, газетой отмахивая мошкару от лампочки. - Только по-правдашнему, а? Мой бардевольник!
   - Конечно, Николае, - тяжело поднимаются из-за стола молдаване.
   - Я же действительно показал вам первый телевизор! - вот и снова грохочет могучий дядя, растопырив ручищи. - И это тоже! Я же снял с вас постолы! Да я!.. Одной левой!.. Ну что, притихли?.. Мелкие молдаванчики! Да я сотню таких!.. Всем черепа пооткусываю!
  
   ...Вот так, наверное, получаются какие-нибудь народные обычаи.
   Повторяется что-то раз за разом. И всем хорошо! Оттачивается ритуал, как танец. И выверяются слова...
  
   - Такой большой, такой хороший, такой добрый человек пропадает, - приговаривает дедушка Михай, прикрывая усмирённого до бесчувствия дядю Колю брезентом. - Бесится, дурит. Потому что без забот, без хлопот. Детей же у него нету. Нету и боли. Не было у него и настоящего горя. Потому что нет детей... И уже не будет. Так что, парень, давай, - он оборачивается ко мне, - давай, не томи... Мы тебя тут и женим на хорошей девушке. Из хорошей, доброй семьи. Умница и красавица! А какая умелая хозяйка! В добрый, хороший дом войдёшь. И жизнь у тебя получится добрая...
   - Да она же на меня и не смотрит! - более жестом, чем словами я пытаюсь описать Веткино несправедливое равнодушие.
   Дело в том, что я уже к ней подкатывался втихаря. Для лёгкого влупидона. И получил по чердаку. Она же серьёзно размечталась. А мне это зачем?
   - Она скромная. Тётя Ливия мне по секрету рассказывала, что дома с ней она только о тебе и говорит.
   - О чём это? - и про себя: - "И вот этого не надо. Зачем мне тётя Ливия?.."
   - Я же сказал о тебе.
   - Ну... Я же учусь ещё...
   - Не смешивай никогда, дорогой. И даже вино с водкой. Ты доучишься, если хочешь, а она тебя здесь ждать будет.
   - Даа уж... Знаем мы такие ожидания. Вот у меня школьный приятель из армии вернулся, так у него... Десять негритят...
   Слов нет. Кончились. И далее я только рукой и киванием головы в разные стороны поведал ужасающую историю бедного приятеля.
   - А ты ребёночка сам сделай, - совсем не испугался и не обиделся дедушка Михай. - Тебе на верность. И дяде на радость. А уж Николае как был бы рад!
  
   Эх!.. Может быть, напрасно я так снисходительно слушал его мудрые слова. Вот, показались они мне замшелыми, глупыми, деревенскими. При чём здесь я?.. Когда меня тут за ближайшим поворотом поджидает моя!.. Моя!.. Такая блистающая жизнь, такая разгульная, такая интрижная, полная влюблённостей и приключений, сплошь состоящая из ужасов, восторгов, взлётов и падений!..
   А вы мне... Предлагаете тут... Пожизненно... В пыльной деревеньке... Нет уж! Так, летом красненького винца попить, перепихнуться по случаю, как говорится, и отвалить - ещё куда ни шло, а жениться?.. Да чтобы дети?
  
   Не послушался я. А вскоре и уехал. Кто его знает, может, и от собственного счастья. На муки мученические. Летняя практика. Пересдача экзаменов. Хвосты!
   Не сам я, конечно, уехал. Отец за мной приезжал. Он хотел через денёк в Москву вернуться, а получилось, что... И у него... Недельки на две.
   Потому-то и пришлось нам обоим на рыбалку... За справками. Уж и не знаю, почему именно Бодюл решил нам помочь? Большая политика...
  
   - Значитца, оставь ты мне Мотьку, - тянет меня за рукав дядя Коля. - Пусть со мной живёт? Дом - полная чаша! Ветка от него просто чахнет! Как было бы славно! И красиво.
   - Вот этого я и боюсь, - содрогается болезненно трезвеющий отец. - Мне Манёка наказывала с тобой не пить. А я!.. Какая же я сволочь!.. Ведь я же принял решение!.. Хорошо бы в меня молния ударила!..
   - Молния!.. Ударила!.. - отозвалось эхо в вокзальном лабиринте.
   - Как я мог? - всплеснул руками отец. - Умереть бы, что ли?
   - Это ты чего? - не узнал собственный репертуар дядя Коля. - Всё пройдёт, значитца, будет утро. День... Не унывай. Жизнь - сама по себе достойный повод выпить и даже закусить!
  
   Расстались мы на перроне железнодорожного кишинёвского вокзала.
   Навсегда!
   Потому что привалило дяде Коле неслыханное Счастье!
  
  

5

  
   Это самое неслыханное счастье сидело себе среди цветущих роз на скамейке в роскошном парке перед гостиницей ЦК КП Молдавии Кодру. И пискляво страдало. Со слезами и соплями.
   Было оно в застиранном байковом халатике и в резиновых вьетнамках. На вид ему было лет, пожалуй, пятнадцать, а на самом деле чуть более двадцати.
   Прохожие обыватели сторонились, испуганно обходили эти потоки слёз, опасаясь подвоха. Но не таков мой добрый дядя Коля! Он сходу подсел к рыдающей девчушке со словами тёплого участия:
   - Не плачь, лапушка, - заворковал он, слегка поглаживая увесистым пальцем её хрупкое плечико. - Слезами горю не поможешь.
   - А чем ты момошешь? - встряхнулась несчастная, шмурыгая в платочек отсыревшим носом.
   - Мною... То есть, я, значит-ца, помогу. И обязательно! помогу.
   - Хоть один пожалел, - про себя удовлетворённо отметила несчастная, а вслух сказала грубо:
   - Отвяжись, старый кобель! - и, отвернувшись, звучно и обильно высморкалась через спинку скамейки - в живые кусты с розами.
   Рыдать одной, без сочувствия и утешения всегда глупо и скучно. Ну уж теперь-то!..
   - А что случилось? - спрашивает дядя.
   - А ничего. Хорошего. - И вытерла клейкие пальцы о подол.
   - А слёзки наши отчего?
   - Сиси-писи, вот отчего. - Ну, ты успокойся. Я же не милиция. Я человек мирный и посторонний. Хочешь, как в поезде? Вышли в тамбур покурить, поболтали да и, значит-ца, разбежались, как в море корабли.
   - Не туда швартуешься, морячок, - утирается барышня, - плыви... своей дорогой. Не о чем нам говорить. А то я сейчас ка-а-ак!..
   Она уже собралась, свернулась, как дверная пружина, для удара, она уже была готова к ругани и рёву... Ей нужен лишь слабый толчок, чтобы смогла от души завыть, потешиться, отыграться, пролить накопившееся... Ударить молнией! Чтоб успокоиться. Обессилев...
   - Тебя все любят, - вдруг прошептал краснощёкий дядюшка. - И я... Я, конечно, не какой-нибудь... А...
   - Это и видно! - всё-таки стартовала несчастная. - Ты, наверное, добрый поступок хочешь изобразить, да? Ты, наверное, баптист? В смысле женщин. А ну-ка! Граждане! Тут один...
   - Да я же... А ты что подумала? - дядя решил было обидеться, встать и уйти, но предчувствие судьбы и... истеричный визг сопливой страдалицы остановили его. - Ну ладно, прощаю. Я же понимаю, тебе обидно и больно.
  - Понимаешь, да? Беременная я! Ты что, ослеп? - завопила она и тут же злонамеренно распахнула перед ним халатик - тугой, мучительно выпуклый животище! и не по возрасту налитые, провисшие груди в чёрном сатиновом лифчике должны были бы тут же грохнуть, парализовать и прогнать прилипучего старикана.
   Обречённого стать восприемником чужих гроз, скандалов, страстей.
   Ну вот - прохожая дамочка с авоськой персиков шарахнулась, как от высоковольтного матюка!
   - Значит-ца, тем более, - дядя с бесстыжим любопытством юного натуралиста оглядел живот и даже принюхался. - Тебе и плакать-то нельзя. Только легко улыбаться. И всем вокруг... Чтобы ребёночек получился славным и красивым.
   - Ты чего? - встревожилась и отодвинулась брюхатая. - Извращенец?
   - Да нет, успокойся. Я уже давно в эти игры... Считай, что не способен. Просто так, хотел помочь. Мало ли...
   Ему, наверное, всегда казалось, что без его деятельного участия ни за что не успокоится ни одна душевная рана, не срастётся ни один перелом судьбы. Ни у кого.
   Помолчали.
   Беременная решилась ещё раз попытаться зареветь - сощурилась, захлюпала:
   - Сивый мерин, а не понимаешь. Неужели тебя жизнь ничему не научила? Ничего тебе здесь не обломится. Вали отседа. А то закричу! - И вздохнула поглубже.
   - Я и сам закричу: полунндрраа! - разнеслось в центре сухопутной республики.
   - Заткнись, шизик! - Ей пришлось даром выдохнуть. - Милицию позову.
   - Не позовёшь.
   - Какой же ты наглый!
   - А на твой серьёзный вопрос я отвечу так: научила. И вот чему!
   Кусты шумно раздвинулись и, видимо, на дядюшкин вопль прибежал чуткий, но заспанный милиционерчик в форме, с пустой расстёгнутой кобурой и без фуражки:
   - Это что за безобразие?! Николай Тимофеевич, вас никто не обижает?.. - И, насупившись, оглядел подозрительную гражданку: - Вы тут почему в таком затрапезном виде? Предъявите документы!
   - Это... моя племянница. Жена племянника. Ты его знаешь? Мы тут вышли прогуляться, - без запинки врёт дядя. - Нам чаще гулять надо. Юра, ты разве не видишь? - и дядя, приподняв брови, взглядом показал на пузо.
   Милиционер по-детски засмущался и нехотя отодвинулся в кусты:
   - Кто-то кричал, вот я... Извиняюсь.
   Будущая мамаша покусывала распухшие губы, гнула тонкие пальцы и раздражённо почёсывалась.
   - Домой всё равно не пойду, - подумала она про себя.
   - Так во-от, - вздохнул дядя и посмотрел вслед милиционеру, - жизнь моя была простой и понятной. А научила она меня... Ты будешь смеяться. Скажи, ты будешь смеяться?
   - Ну уж нет, дудки! Я ухожу, - и не двинулась с места.
   - Тогда слушай, не перебивай. Во-первых, вдруг оказалось, что всё то старушечье нытьё, над которым мы смеёмся с малолетства... Ну... Вроде... Мой руки перед едой, дорогу, значит-ца, переходи на зелёный свет... Или... Не зная броду, не суйся в воду... Сам удивляюсь, но всё это чистейшая правда! Вот я ценою собственной жизни... Проверил. Каждый пункт на собственной шкуре. Честное краснофлотское!
   - Пьяная баба... п-з-с-себе... не хозяйка.
   - И о бабах. Это отдельный параграф. По природе я, как любой крестьянин, однолюб. Только и нужното... Это мы пропустим. Да... И всё вроде бы есть... А всё ищем. Всё готов бросить и... Это тебе рано. А в молодости я жил на дальнем... юге. И была у меня там... одна местная. Хорошая женщина. Тонкая! Лёгкая! Коса прямо до земли. Такая тихая и ласковая! Но дикая. И получилась у нас... Сложная, значит-ца, история... У неё же родственников и земляков!.. Целая туча. А она!.. Сердце моё... Никак не могла забеременеть. Плакала, дни считала. Очень меня любила. Очень! А уж я её!.. Сейчас никому так любить уже нельзя.
   - Ну и что? Чем сердце успокоилось?
   - Вам, нынешним, и понимать не надо. Чтобы не расстраиваться напрасно. Такого уже не будет на свете.
   - Любовь - морковь, - передразнила ядовитая завистница.
   - Да... Была любовь... Вот... Потом... Сколько раз заново начинал... В жизни, как в игре, будто в карты играешь. Продулся подчистую, стало быть уйди! Так нет! Кажется, вот ещё чуть-чуть! Было-то случайно! Уж теперь-то не промахнусь! Заново раздайте! И так сто раз кряду... А раздают каждый раз по-другому. Не ухватишься. Я не обижаюсь, что кому-то и тузится, и королится, а мне и распасы-то с голыми марьяжами... Уставать даже начал. Остановился, подумал... Батюшки! Да это же моё время кончилось! Будто я... проскакал на розовом коне! Вот оно как... Слава Богу, никогда я не подличал. Не привелось. Не успел, наверное. Вот жлобом тоже никогда не был. И подлецом. Любил честно. И не любил тоже...Прямо. Слишком много всего у меня было!.. И дядя широким взмахом отбросил со щеки набежавшую крупную слезу.
   - Пелёнки стирать захотелось? Говнеца понюхать?
   - А у тебя что, это не первый ребёнок? - дядюшка с недоверием оглядел чахлую девчушку. - На вид и не скажешь.
   - Скажешь, скажешь. Первый, конечно...
   - Так чего ты хнычешь? Радоваться должна.
   - Я и радуюсь. Из последних сил.
   Скандал не удался. Но на этот раз она и без истерики успокоилась. Только вот что-то... На самом донышке... Будто притаилась зависть...
   - Может и правда, помочь?.. Ты не бойся, не стесняйся, у меня и жена есть, и дом... Могу и деньжат подбросить. Сколько надо. Я поваром работаю. Тут рядом.
   - В ресторане? А... У каждого своя... Беда...
   Она задумалась, подняв брови печальным домиком, покачивая шлёпанцем на босой ноге: Чудной мужик, хочет денег дать. Как нищенке... И тут она поняла, что хочет, чтобы он заплакал! Чтобы заплакал о ней!
   Резко решившись, быстро заговорила, сочиняя на ходу:
   - А у меня!.. Я дура!.. Любила его, как ненормальная! Он, конечно, ещё та мразь!.. А что теперь делать? и она звонко хлопнула себя по пузу.
   - Младенца не обижай! - испугался дядя, всплеснув руками. - Он тебя бросил?
   - Ага. И не вспоминает. Ему начхать на меня. Пусть со мной будет, что угодно! Кто хочешь будет меня унижать, топтать меня... Он... У него своя жизнь! Высокая! Рояли там, концерты!.. Репетиции... с кривляками и занудами... Книжек столько, что в комнате и сесть некуда! А я... Я для них - быдло! Чёрная крестьянка... Об меня можно ноги вытирать!
   - А родители, есть у тебя родители?
   - У меня?! Родители?! - ошеломлённо запнулась она, стрельнув глазами в сторону.
   Пожилая интеллигентная пара, нервно щурясь, на цыпочках семенит мимо, почемуто сбиваясь с асфальта на газон.
   - Извини. Я же не знал. Так что случилось?
   - Меня просто... Хотят сжить со свету. Всё не так!.. Я же быдло! А куда мне податься?!. На край света убежала бы, да некуда!..
   И она привычно, легко бросилась в рыдания! (Слезами-то как раз и поможешь).
   Из отдельных вскриков, всхлипов, иканий дядя Коля без какого-либо напряжения сочинил себе (чего и тебе, читатель, желаю) самую обычную сиропную историю о нежной, доверчивой простушке-девочке и бросившем её высокомерном, чёрством эгоисте музыканте, о её строгих и кровожадных родителях в далёкой и до сих пор первобытной деревне...
   - Вот ты добреньким прикидываешься, небось хотел беспризорной девке засунуть?.. А ты про меня подумал? Как мне после этого?!. Вот, гляди! Радуйся! Это тоже твоя работа! Ты ведь тоже таких бросаешь, ведь правда!.. Все вы перед тем, как в кусты тащить, такие умные, такие честные, такие милые, милые!.. А как до дела... У меня и денег ни копейки... Одежды никакой... Вот, только что на себе! Куда я теперь?! - врёт несчастная, уцепившись за дядюшкин локоть. - Надо побираться идти, а тут и рожать со дня на день!.. А куда я с ребёнком?.. Зима бу-у-уди-ит... Подо-о-охну-у... Ты бы мне денег, что ли, дал?.. Рублей... пять? Сможешь? Не жалко будет? А я бы ребёночку одеяльце купила-а...
   Представление удалось - ей самой стало невыносимо жаль себя же...
   - Тебя как зовут?
   - Гошааа,.. - прошептала она, бессильно затихая.
   - Тебя... Тебя как зовут? - не поверил и повторил вопрос дядя Коля.
   - Гошшкой меня зовут. Не понятно р-разве? - из-под руки сквозь всхлипы еле слышно. - Полное имя Грыгора. По п-паспорту. Румынка я... Вот оно, моё румуньское счастье... А-а-а-а, - разом все силы у неё кончились. - Боже мой, как хочется спать!..
   Вдали на аллее показался знакомый и уже приодетый милиционер в окружении встревоженных граждан. Они что-то живо обсуждают и показывают нервными руками в сторону дядя Коли.
  
   Как ему повезло! До чего же повезло дяде Коле! Тут не просто случай, тут целая жизнь начинается!
   И какое мистическое совпадение! А нет ли тут расплаты по судьбе? Как вы думаете, а? Ведь не случайно же?! Не просто так...
   - Вот что, Гошенька... Гошечка, - энергично поднялся взволнованный собственным сердечным воображением дядя, ухватив молодицу за руку, - нам пора идти. Вставай. Успокойся. Всё будет очень славно. Очень красиво!
   - А ты меня не бросишь?.. Не обманешь? - сквозь сон бормочет она, припадая к дяде на широкую грудь.
   - Что ты говоришь?! Нет! Никогда! - пылко заверил дядя и вскочил на ноги.
   Он приветливо помахал милиционеру Юре, подхватил сонно опадающую Гошку, и, выскочив через газон и ограду прямо на проезжую часть, заорал, перегородив всю дорогу вытянутой рукой:
   - Такси-и-и!!!
   ...И уже на заднем сидении легковушки приказал шофёру:
   - Руль, крути педали в универмаг! Прибарахлимся поприличнее, а потом на рынок! - И шепнул нежно: - Ты кушать хочешь?
   - Да куда же мы? - спохватилась побледневшая мученица. - Мне же...
   - Я всё беру на себя! Всё! Мы своё заслужили! Ты у меня будешь счастлива! И ни капельки слёз! Клянусь!
  
   Что ни говори, а каждый из нас собственными руками, то есть, сам себе приводит в дом и счастье и горе.
   Вот только жаль, что беспечные вечерние застолья во дворе дядюшкиного дома никогда уж более не повторялись...
  
  

6

  
   А пока Николай Тимофеевич, как безумный, мечется от дома к машине с криками: принимай, оттаскивай, помоги!..
   Опухшая, окосевшая от усталости и от слёз Гошка, заваленная свёртками, пакетами, коробками и авоськами, никак не может вылезти из кабины. Услужливый руль таскает из багажника на веранду ящики.
   - Встречай нас! - ликует дядя с бутылкой шампанского в руках. - А вот и мы! С новым годом! С новым счастьем!
   Тётя Ляна, ничего, конечно же, не понимая, почемуто стала кланяться беременной и загадочно шевелить губами.
   - Это, значит-ца, моя! - крикнул дядя и поперхнулся, закашлялся. - Эт-то моя!.. Племян-ница! Она к нам приехала рожать. Аж из Москвы! Специально! На витамины. Теперь мы её откормим, напоим, будем ухаживать. А то, видите, какая худ-дышка?!
   Молчаливые молдавские родственники приветливо улыбались и согласно кивали, заглядывая изза плетня.
   - Ляночка! Жёнушка моя, раскрасавица и умница! Постели Гошеньке в нашей спальне. А мы уж и в гостинной поживём. Такая радость! А не хухры-мухры!
   - Чья ж это дочка, раз твоя племянница? - сухо спросила тётя Ляна. - Или это Валеркина молодая жена?
   - Именно к нам! И правильно! - не обращая внимания на вопрос, толкает жену к лже-племяннице добрый Коля. - Скажи тёте Ляне, как тебя зовут?
   - Грыгора, - выдавила из себя приехавшая, затравленно скалясь на многочисленных зрителей и стараясь прикрыть пузо авоськами. - Гошша.
   - Вот сейчас разберёмся, и просим всех к столу! - радушно приглашает дядя. - Только чуть позже. Надо с дороги... и помыться, и отдохнуть. А потом будем знакомиться! Может быть, Гошечка останется у нас подольше. И её сын!.. Мой... Племянничатый... внук... будет хозяином в этом доме! И уже к нему вы будете приходить, значит-ца, на рюмочку чая! И будете вспоминать этот первый, прекрасный, замечательный день! Когда все мы, наконец-то, стали по-настоящему вместе и счастливы! Всё-таки славно!
   И в доме забурлили хлопоты! Мыть, кормить, одевать.
  
   Во время купания племянницы (в тазике) встревоженная тётя Ляна, искоса оглядывала, тщательно изучала Гошку. И хотя тётя ни разу не рожала, но подружки, сестрицы, всётаки, все прошли через её заботливые руки... Увы, напрасно она пыталась на глазок прикинуть срок беременности. Хотела высчитать, а где в момент зачатия мог бы находиться её муженёк, где, значит-ца, они могли бы познакомиться?.. Ничего не сходилось, ничего не понятно! Значит, мимоходом. На работе? Да мало ли...
   Гошке до одури хотелось спать! Только сейчас до неё дошло, что этот толстяк мог бы оказаться и... нехорошим... Да его какая-то туповатая, странноватая жена... Эдакая парочка сексуальных маньяков-извращенцев. Или врачи-вредители? Вроде тех, что поставляют органы для пересадки... А может быть?!. Людоеды? И рубаха у него кумачовая, как у палача. Чтоб следов крови не было видно?
   Перепуганная Гошка, чтобы случайно не заснуть, щипала себя в незаметных местах и таращилась слипающимися глазами по всем углам, пытаясь разглядеть зловещие улики, приметы, которые бы открыли страшную тайну...
   Хотя, конечно, успокаивало (или усыпляло бдительность?) появление огромного количества таких правдоподобных соседей и родственников во время приезда, да и раньше - весь этот нелогичный шум, поездки в универмаг и на базар... Не может быть, чтобы так изощрённо!.. А всё-таки...
   И обе женщины замерли в тревожном выжидании...
  
   За ужином, насупившись, молча жевали дядюшкины кулинарные салюты...
   Зато дядя в тот вечер был весел необычайно! И у плиты хлопотал, и забавлял за столом жену и гостью! Фонтанировал шутками и прибаутками! Только что не плясал! А ведь не выпил вина ни капельки!
   - У нас ответственное дело! Пока воздержимся. Побережёмся для великого праздника. А уж там отгуляем! Только ты, Гошенька, уж постарайся для дяди!
   Мучительное желание спать превратило Гошечку в ватную куклу.
   И сразу отвели её на подушки и перины.
   Упала... И не смогла заснуть!
   - "Что за люди? Чего прицепились? Что им надо? На злодеев, вроде бы, не очень-то похожи... Бож-же мой... Боже мой... А если они обыкновенные, нормальные - добрые и хорошие?.. Что я наделала?!. Что теперь будет!?."
   И едкое чувство беды... и вины...
  
   - Чевой-то она там? Плачет? - навострила ушки тётя Ляна.
   - Пойдём, родная, пусть она успокоится. Ей и так много пережить пришлось.
   Тёте Ляне и самой не терпелось отвести муженька в сторонку, да распытать с пристрастием... Только пусть сначала сам наврёт. Для завязки разговора.
   - Ляночка, - Николай обнял жену, когда они сели на ступеньке крыльца, - это я только для соседей так сказал. А ты не верь, она мне никакая не племянница. Просто я её подобрал в парке возле ЦК. Иду, вижу девчонка рыдает... Ты бы тоже подошла, честное слово. Сердце так и разрывается. Ну, поговорили по душам. Сирота она... Значит-ца, по большой любви... А он!..
   И сердобольный дядюшка поведал жене своё леденящее душу сочинение о бедняжке Гошке. И украсил его яркими, живописными деталями. Щедро, от всего своего чувствительного сердца! Не жалея красок. И чёрной сажей вымазал мерзавца, что её бросил.
   - Дурак ты, Коля, - не растрогалась практичная тётя. - Ежу понятно, что это не твой ребёнок. Обманывает она тебя. За дурака держит. Ты же сам был у врача!
   - Ка-а-ак?! - чуть не повалился от изумления дядя Коля. - Ты мне не веришь?!
   Тётя Ляна сокрушённо покачала головой:
   - Хороший ты человек, Николай. Но дурак. Краснорожий.
   - Я тебе... Всё доверяю, вываливаю... А ты... Ведь я же мог соврать, как любой умный. Чтобы тебя обмануть. И ты бы поверила... А я... Я же люблю тебя! И говорю правду. Вот видишь, как бесы нас крутят, чтоб мы не верили друг другу и не любили бы?.. А я всё равно буду верить тебе. И врать не стану. Нарочно! Как ты думаешь, а имя у неё тоже я сам придумал? Или это, по-твоему, просто так? От балды. А?
   - Седой, старый, - тётушка примирительно взъерошила ему волосы, - а всё...
   - Нет, это вы - старьё! Напуганные, битые, обманутые... Всё-то вам везде чудится обман да страх один. Друг дружку пугаете и считаетесь умными. А я не хочу такого ума... По мне уж пусть лучше... Зато я верить могу! И любить! Ни за что!.. Даром. Просто так. Вижу, что человеку плохо, так и...
   - Вот и хорошо. Только вот чужие... Они же тебя не знают. Они тобой пользуются! Обманывают! Смеются над тобой. Как над придурком. Например, этот лётчик в автобусе! Или этот... Как его?.. Ну, ты помнишь, на улице подходил?
   - Вот и славненько! Пока я тут, пока с вами, пока, значит-ца, я жив! Вот и пользуйтесь! И смейтесь. А помру, что от меня?.. Тьфу... А тот, кто обманывает, тому и хуже... Я всё равно таким и остаюсь, а он становится обманщиком... Что и есть вором. Его грех. Хотя, конечно... Но мы же все взрослые люди!
   - Ну ты и бардевольник!
   - Дядя Коля, - тихо шепнула сзади Гошечка, переминаясь босыми ногами, - а как тут... Где?..
   - Уборная, что ли? - поднялась усталая тётя Ляна. - Я провожу и посвечу фонариком.
   Кружок жёлтого света по сухой пыльной дорожке привёл двух женщин в дальний угол виноградника. Дощатая кабинка с хлипкой дверцей скрыла Гошку в темноте. Тётя Ляна выключила фонарик для экономии батареек, и сразу же голова её сама собой поднялась от мрака мирской суеты к блистающим звёздам.
   Сверчки, кузнечики, цикады, никем не виданные ночные птицы и дальние озёрные лягушки в лунных блёстках все не спали, пели, голосили, требовали внимания, заботы, восторга и любви.
   И живые мерцающие звёзды в бездонной вечности. Тоже...
   - Тётя Ляна, - испуганным шёпотом позвала Гошка. - Вы ещё тут?
   - Бумага справа, на гвоздике.
   - Да я...
   - Ничего не случилось? Не подтекает?
   - Всё в порядке... Тётя Ляна, дядя Коля вас обманывает... Вы только не обижайтесь на него... Он очень добрый человек... Но... Никакая я не племянница. Он меня из парка утащил. Я сидела там, плакала... А он пожалел... И теперь... Я даже не знаю, как мне вам сказать... Надо же и...
   - Да разве я против? - глубоко вздохнула тётя Ляна, уходя и оставляя Гошку одну со своими, пусть даже лживыми, признаниями. - Обратно дойдёшь. Тут хорошо видно.
   - Мне срочно надо, бежать надо, а то они бог знает что подумают, - торопливо признаётся Гошка...
   Теперь уже только самой себе.
  
   На веранде дядя Коля обнял жену, они молча чмокнулись перед сном, и дядя с фонариком пошёл встречать гостью:
   - Гошечка! Не заблудись. Куда ты?! Там же ворота! А нам сюда-а...
   Удалось подхватить, вернуть её вовремя.
   - Николай Тимофеевич, нам надо поговорить...
   - Ничего-ничего... Сейчас нам уже надо баиньки. Сегодня у нас много слёзок было. Спать, спать, лапочка, а завтра обо всём и поговорим. Смотри, уже поздно. Ночь на дворе. Куда мы пойдём? - вкрадчиво уговаривает он измученную молодицу. - Давай передохнём, а с утречка!.. Ну-ка, милая моя... Поспи... Тебе надо силы беречь. А мне надо всё обмозговать хорошенько. Ведь всё это очень не просто. Вот и тётя Ляна мне не верит...
  
   Да-а уж, поверить дяде Коле было действительно не просто. Каждый по-своему объяснял эту безалаберную причуду.
   Мужики поворчали и решили так: нельзя никак девку в дом тащить! Хоть с дитём, хоть без. Семья - это свято! Ну залетела! Эка невидаль! С кем не бывало? Скажи, откупимся... Или ещё чего... А жени-иться?!. Николай, опомнись! Она же дура ещё! Молодая. У неё на уме цацки да гулянки, тряпки, да и... Потешился, Николае, и хватит. Отцепись.
   Тётушка Ливия, утешая мрачнеющую от подозрений сестрицу свою Ляну, придумала версию о том, что Гошка и есть роковая, незаконная дочь дяди Коли от Гошефиж, а ребёнок от неё, естественно, будет натуральным внуком... по крови! И сама тётя Ляна всё больше склонялась к этому варианту.
   Учтивые соседки отнеслись сдержанно к появлению псевдо-племянницы. В первый вечер, кое как укротили любопытство, не стали тревожить новоселья. Но очень уж насторожило их то, что роженица приехала без матери, без тёщи, без мужа, да ещё в дом, где сама впервые! Подозрительное дело. Ведь никто! никогда! раньше ничего! не слышал о ней... И телеграммы о приезде не было. Не на улице же он её подобрал?!
  
   Грыгора, паче чаяния, вляпалась в приторный и липкий переплёт. Ни минуты покоя то ей дядюшка люльку резную-расписную прикупил, то кормит Гошеньку витаминчиками с ложечки, то пришли знакомиться хитроглазые сестрицы, то хлопотливые тётушки и с виду невозмутимые дядюшки, то белые дедушки и румяные бабушки... И все с подарками для "новой родственности".
   Весь день она вертелась в центре тесного вихря ласк, забот. И только ближе к вечеру, когда все немного устали и угомонились, Гошка перевела дух и... решилась немедленно бежать!
   Далеко не сразу она разыскала в чулане в старой выварке среди грязного белья свой драный байковый халатик, а шлёпанцы-вьетнамки оказались и вовсе где-то за сортиром. Переоделась у себя в спальне...
   Через дверь выходить опасно, примерилась лезть через окно. Выглянула, осмотрелась тихо...
   В вечерних лёгких сумерках стройные мальвы от жары растеклись широкими бархатными листьями... А запах!..
   В мазанке за плетнём зажёгся свет. Золотисто-жёлтый. Мягкий. А сумерки вокруг него стали зыбкими и прохладными.
   Усталая старуха на соседском дворе шла мимо по своим делам и вдруг увидела, остановилась. Что-то приветливо сказала по-молдавски, поклонилась и ждёт ответа.
   - Извините, я не понимаю, - растерялась Гошка.
   - Ну и ничего, - успокоила её старуха. - Научишься. Это чужое учить трудно, а своё само откроется.
   - У вас нет телефона? - с робкой надеждой спросила Гошка. - Мне надо срочно позвонить. Меня ждут!
   - Есть. Я скажу Йону, он тебя завтра утром свозит в правление. Там и телефон. На машине быстро! А пешком... Целый час топать...
   - Спасибо. А где правление?
   - Сегодня там уже никого нет, закрыто. Только с утра. Часов до восьми бывают. Это в городе живут по ночам. А у нас утром. До восьми почти всё закрывается. Что ж... Сладких тебе снов, доченька.
   - Спокойной ночи, бабушка.
   Не успела старушка скрыться в хатке, освобождая Гошке путь к бегству, как тут подошёл дядя Коля:
   - Не стой у окна, - улыбается он, - прохладно по вечерам. Давай я окно закрою? Чтоб комары не налетели...
   - Николай Тимофеевич, наверное, мне надо признаться...
   - Сейчас я в комнату к тебе зайду, - дядюшка закрыл окно снаружи. На крючок. - Вообще-то, комаров у нас нет. А вот мошкара налетит, всю ночь зудеть будут, не уснёшь.
  
   Но первой в комнату вошла тётя Ляна. Гибким кошачьим изгибом. И сразу же ехидно отметила переодевание:
   - Что, не понравились обновки? Ты скажи Николаю, он завтра же ещё лучше купит и привезёт.
   - Да вот я...
   Гошка виновато потупилась, не зная, что и сказать.
   А в дверях умильно улыбается дядя Коля:
   - Ляночка, умница моя, давай укладывать Гошку. Поздно уже. Чтото и я уже с ног валюсь. Завтра рано вставать. За коляской поедем. В наш распределитель.
   - Николай Тимофеевич! - жалобно взмолилась Гошка.
   - Давай уже завтра на свежую голову, а?.. И без лишней скромности.
   - Не капризничай, девочка, - тётя подала ей чистое полотенце. - Чуть что, крикни меня. Я рядом буду.
  
   В тонких облаках луна расплылась, как капля молока. И свежий ветер с далёким, тревожным запахом моря.
   Дядя Коля с удовольствием расправил плечи, глубоко вздохнул широкой грудью. А потом... Изпод крыльца вытащил свой старый матрас, брезент и отправился под старую сливу. Устроился поудобнее, только размечтался...
   А тут и жена подошла.
   - Лянушка, тебе не кажется, что она странная какая-то, а? Больная она, что ли? Всё время озирается, вздрагивает, рвётся куда-то... Плачет, плачет...
   - Успокойся, Коленька, - тётя Ляна опёрлась о голову мужа и села рядом, - это так бывает у беременных. У беременных всё бывает.
   - Всё-таки что-то у неё да не так! Я вот просто чую!.. Может, ей доктора привезти? Дедушка Михай советует в милицию заявить, проверить.
   - Вот и правильно.
   - А я не хочу. И не буду, - нахохлился Николай. - Я же не украл. Значит-ца... И ребёнка мы усыновим. Законно. Усыновим? Я его откормлю получше, будет, как я, значительный, тушистый! Славный и красивый! Ты меня ещё любишь?
   - Ха! - крякнула в сторону тётушка и сдержанно засмеялась. - Лучше удочерим. Ты мальчишку затискаешь. Нет в тебе мужской строгости. Ты даже курицу и то зарезать не можешь.
   - Вот те на! А я и не нацелился ребёнков резать! Тоже мне, сравнила! Строгости... Детей надо в сердечности воспитывать. Холить и лелеять. У тебя и борщ настоящий не получается, потому что ты строго по пунктам, а надо... С чувством!
   - Вот и лучше бы тебе дочку. Наряжай её, сколько душе угодно. Бантики там всякие, платьица, куколки. Экое раздолье!
   - Колечки, серёжки, туфельки! Права ты, Лянушка моя! - обнял её и прижался всей своей громадой. - Всегда, значит-ца, ты среди нас права. Согласен. Удочерим. Для начала Гошку. А сына её усыновим. Ведь нельзя же сына удочерить, а?
   - Тише!..
   - Замуж... её... отдадим... И будет у нас!..
   Даже тут, под бесплодной сливой было слышно, как давится слезами в подушку бедолага Гошка.
   - Перед соседями неловко, - поёжился Николай. - Скажут ещё, что мы её обижаем. Что ей страшно у нас. И бегает за ворота, как дура...
   - Думать раньше надо было.
   - Когда там думатьто?.. Слезами исходит, плачет так, что смотреть на это невозможно...
   - Заглохни, бардевольник. Опять старая пластинка? Надоела твоя брехня.
   - Ну что такое?! Почему ты мне не веришь?! Вот уж, казалось бы, полжизни вместе, могла бы уже и сама знать, когда я вру, а когда говорю правду.
   - Да ты всегда врёшь. И меня считаешь дурой. - Тётя Ляна обиженно отсела на дальний край брезента.
   - Дура ты и есть. Значит-ца, ты бы её бросила на дороге, да? Пусть девчушка подыхает! Чужая! Вроде бы у нас и своихто девать некуда! Вот уж не знал, что живу с такой живодёркой! И курицу прирежет, глазом не моргнёт. Куда там!..
   - Скоро рожать будет, - задумалась тётя. - Ты у неё хоть фамилиюто узнал?
   - Не-а! Я как-то подумал, что мы ребятёнка на себя запишем. Зачем ему другая фамилия?
   - Ну Коля! Ты и взаправду... дурандас! Кто ж тебе разрешит - на свою фамилию?! Да ты в своём уме?
   - А я в ЦеКа! Мне там... Иван Иваныч ка-ак!.. скажет им! Или я их всех... отравлю! Они меня ещё не знают! Да я им!.. Такой понос устрою! На всю партконференцию!
   - Т-ссс!.. Заснула, кажется... Или сбежала. Нет, опять плачет.
   - Это вредно для ребёнка. Ты бы, Лянушка, приглядела за ней, а?
   - Вот ведь как оно получается!.. Эх, ты Коля Николай, сиди дома, не гуляй... Нам бы в радость. А ей на горе... Почему так?
   - Испытывает нас Господь. Каждому своё страдание.
   - А зачем?
   - Что зачем?
   - Ну, Коленька... Я же серьёзно спрашиваю. Ну, скажи.
   - Чтоб выяснить, кто добрый? А кто жадный? Кто белый. Кто чёрный... А кто красный. Как моя рожа! Кто куда скачет... И зачем? Кого куда определять.
   - Разве Он сам не знает?
   - Какой-то глупый у нас разговор. Давай лучше помолчим.
   - Раз я дура, так, значит, со мной и поговорить нельзя?.. Зачем ты меня обижаешь?
   Николай прижал жену к себе покрепче, поцеловал сверху в темечко:
   - Знал бы, не испытывал бы. Я, значит-ца, так понимаю. Дело важное, если для этого целую вселенную заканителил. А потом... Ну... Вот, скажем, помер! Начались бы всякие пересуды... То да сё... Вот, мол, меня не правильно распределили, не виноват я, потому что у соседского Васьки и член больше, и денег куры не клюют! Кривотолки... А так сделал и получай! Сам себя определил. Всё сам... Сам себе и едок и повар. От каждого по способностям, каждому... по сусалам.
   - А судьба?
   - Я же тебе говорил! - с досадой оттолкнулся дядя.
   - Ну и что? Я же не нарочно забыла!
   - Всё это - ерунда! Всякая там судьба! Да это же один гарнир! Хухры и мухры!
   - Можно, я с тобой тут спать лягу?
   - Ну, дождался-таки под старость! - обрадовался Николай, отодвигаясь. - Залезай под брезент, а то, кажется, дождь начинается...
   - Может, лучше на веранду пойдём?
   - Там пол скрипит.
  
   Тихо. Все молчат. Даже лягушки замерли...
   Темно. Звёзд не видно. И жаркая сырость, как в бане.
   Где-то далеко-далеко грохочет... еле слышно... Дальняя гроза. Может, ещё над морем?.. Там ночь и шторм... Тяжёлые волны в берег так и бьют! Или показалось?
   Мокрый цокот копыт по мостовой...
   Наверное, это уже капает... А земля сухая.
   Нет... От слабого дождя в такую жару только духота и шорох в деревьях и на траве.
  
  

7

  
   Светает... Сперва птички рьяно зачирикали, а потом посветлело, и стало видно, что красное солнце ещё не совсем вызрело... На отсыревших за ночь и слежавшихся у горизонта розовых облаках.
   Тётя Ляна так по-детски почмокивает во сне и прижимается под брезентом к горячему и мягкому мужу...
  
   Роса заметно, прямо на глазах появляется на матовой от сырости зелени, вырастает и скатывается по остывшим за ночь листьям, оставляя короткий глянцевый след.
   Босиком, пошатываясь на цыпочках, на крыльцо выступила заспанная и зарёванная разнесчастная Гошка.
   Придерживая живот руками, она спустилась по ступеням, и только тут отдышалась, опустила понуро плечи и побрела к воротам. Оглянулась, виновато засопела.
   Спящий двор. Сухое бельё шелестит на верёвке - это тётя Ляна загодя перестирала все магазинные, новые пелёнки. Чтоб мягче были. Дядюшкина красная рубаха, как гигантский флаг, свисает чуть не до земли.
   Мятый хозяйский пиджак валяется в едва прибитой дождём пыли вместе со стулом, на спинку которого был вчера второпях брошен.
   Слегка задумавшись, Гошка всё-таки вернулась, подошла к пиджаку, пошарила по карманам, но, к удивлению, ничего не нашла! Подняла стул, отряхнула пиджак, повесила его на спинку.
   Помялась немного... Осторожно приблизилась к спящим.
   Тётя Ляна, во сне свернувшись калачиком, стащила на себя весь брезент, дядюшка лишь уголком прикрывает голые плечи.
   Гошка тихонько пошевелила дядю Колю босой ногой. Тот, конечно, даже не шевельнулся, не всхрапнул. Как неживой.
   Она потопала круглой розовой пяткой по его твёрдому колену - дядя сонно, вяло отмахнулся лопатообразной пятернёй.
   Гошка села перед ним на корточки и уже протянула руки к карманам, как тут увидела!.. его открытые внимательные глаза!
   - Тише, Николай Тимофеевич, тише... Не разбудите тётю Ляну, - совсем не испугалась Гошка. - Дайте мне взаймы немного денег. Я потом верну. Мне надо. Поеду я, пора уже... Отвезите меня обратно! Скоро рожать буду. А тут... Я же вам всё-всё наврала! - Она хлюпнула носом для пущей жалости, а слёзы выкатились сами собой. - Какая же я гадина! У меня же на самом деле!.. Я... Как бы это сказать?..
   - Тиш-ше, - дядя приложил палец к губам. - Т-с-с-с... Разбудишь. - И он осторожно отложил край сырого брезента. - Тётю Ляну не пугай. Пойдём. Не плачь. Это бывает с беременными. Вот родишь, и всё станет на свои места.
   - Я вам всё объясню...
   Они поднялись, дядя обнял её за плечо и повёл к солнечной стороне дома:
   - Потом расскажешь. Ты кушать хочешь?
   Ясным, умытым утром так крепко пахнут цветы! Влажный, упругий воздух превратился ну... как бы это выразиться? - в бульон запахов!
   - Эх, дядя Коля, дядя Коля... Святая вы простота. Обманула я вас. Не со зла. А так, для интереса жизни. А мы заигрались. Не рожать бы мне... А вот так... Бежать надо. Вы на меня зла не держите... Ты клёвый мужик. Мне понравился. Сильный. Простой.
   Она успокоенно прислонилась к тёплой стене и закрыла глаза.
  
   Могучая тень закрывала другую половину белой стены - это дядя Коля стоял перед ней... И видел перед собой - лишь то, что хотел видеть!
   - Всё пройдёт, - шёпотом выговорил он. - И будет хорошо. У тебя будет сын. И всё твоё враньё не имеет ни смысла, ни значения. Не обращай на это внимания. Главное, чтоб тебе было хорошо. И спокойно.
   - Неужели в тебе никогда не было злости? Не поверю.
   - А злости вообще нигде нет. Что добро, что зло - сплошные дурилки... Сама посуди. Нету же людей, которые злобу нарочно бы делали, да? Вот одному хочется что-то, он и делает. А другой обижается, не хочет этого. Потому что друга своего не понимает. Ему кажется, что это со зла... Не по честному. Просто, надо верить людям. И понимать, что любой тоже хорошего хочет. Только на свой лад.
   - Если бы так...
   - Ты мне не веришь. Ну и ладно. Добро - это и есть всё на свете. Как море. Даже если оно далеко. Ты дышишь, и не замечаешь. А если его нет...
   - И-и-и-эх! - вздохнула, как пролетела, Гошка, и вслед задышала быстро-быстро. - Я... Ой... Что это, дядя Коля? - она растопырила острые колени - из неё обильно пролилось.
   - Что это? - выставился на лужу дядя.
   - Ой, не могу-у! - визжит в голос Гошка. - Ой, идёт! И-и-идё-от!
   - Лянка! Подымайся! - богатырским криком вздыбил округу дядя. - Вставайте, люди добрые! Рожаю-у-у!
   - Не ори, как резаный, - тётя Ляна подхватила сползающую по стене Гошку. - Беги к Йону за машиной. Надо её в роддом везти.
   - Может, лучше сюда врачей привезти? - дядя заботливо наморщил лоб. - Я могу! И даже в Це-Ка... Они для меня!
   - Не пори чушь! Скорее!
   - Полун-ндр-ра-а! Без суеты! - мечется он по двору. - Спокойно, у меня всё схвачено. Сей момент за нами чайку из Це-Ка пригонят. Мы доедем, мы домчимся... На оленях утром ранним! Тихо! Спокойно и красиво!
   - Беги сюда! У неё уже воды отошли!
   - Что отошло? - подбежал дядя из-за угла и вовремя подставил руки, отнёс стонущую Гошку на брезент.
   - Да пошёл ты! - разволновалась тётя Ляна. - Беги скорее к Йону за машиной. Дуй! Одна нога здесь, другая там!
   - Ага! - догадался наконец-то Николай.
   И он напрямик поскакал к забору:
   - Йо-он, зараза! Подымайся скорее! Заводи свою таратайку! Гошка рожает! Воды уже отошли! Гони скорее, а я пока к дедушке Михаю сбегаю!
   Зашевелился Гидигич, откликаясь на трубные призывы:
   - Григор, мать твою разэтак! Воды уже отошли! Поднимай якоря! Гошку рожать повезём! Ну, родимый ты мой! Гони ко мне на двор, а я за Драгу сбегаю!
  
   Во дворе уже собрались взволнованные родичи.
   На "шестёрке" подъехал Йон. За ним москвич Григора и "копейка" Драгу.
   Прямо на брезенте, как умирающего бойца, отнесли Гошку в машину.
   Тётя Ляна, естественно, поехала с ней, а тётя Ливия с Григором. Все расселись.
   Только дяди Коли не видно, не слышно.
   Ждать его не стали. Суматоха!
   Но когда они кавалькадой выехали на шоссе, оказалось, что во главе колонны в кузове эм-тэ-эсовского грузовика с чьей-то ржавой двустволкой в руках, в красной рубахе, как атаман, окружённый шумной оравой уже изрядно подвыпивших слесарей, мой бесшабашный дядя Коля!
   - Эй! - кричит он, размахивая стволами. - Р-разойдись! Дорогу-у! Мы рожать едем! Прижмитесь к обочине!
   Но ранним утром на шоссе никто так и не смог исполнить грозный приказ - прижаться к обочине - пусто на дороге.
   Мигом домчались.
  
   В потрёпанной помещичьей усадьбе, приспособленной Советской властью под больницу, ходячие больные, как ловкие привратники, издали услышав гудки, торопливо распахнули ворота! А лежачие все высунулись в окна. И такой переполох поднялся от гудков, криков и автомобильного рокота! Набежали со всех сторон!
   Гошку с причитаниями кое-как выгрузили, подхватили, повели... И заблудились.
   Всей кучей развернулись - в другую сторону повели.
   Грузовик, потыркавшись, так и не смог протиснуться в ворота.
   И уехал работать в поля. (Может быть.)
   - Эй, кто-нибудь! Где тут у нас приёмный покой? - в этой кутерьме весело запутались и сами больные.
   - Осторожнее! - покрикивает дядя, указывая ружьём. - Сюда, потом туда...
   Но в приёмное отделение его не пустили.
   - Это же я её привёз! Это же со мной она! - не слишком настойчиво требовал он. Скорее для бодрости момента, для радости. - Ну, глядите у меня! Я вам доверяю...
   Внутрь пустили только саму Гошку и тётю Ляну.
  
   - Вашу обменную карту, - протянула руку горбатая старуха в белом халате. - Как протекала беременность?
   - У неё воды отошли, - кланяясь, подталкивает вперёд Гошку тётя Ляна. - Еле довезли. Её бы поскорее...
   - Ничего срочного, - хмыкнула противная старуха. - И не такие у нас рожали. Заполним карточку. Имя, фамилия, возраст, срок беременности, группа крови, где прописана? У вас паспорт с собой?
   - Потом подвезём, миленькая товарищ врач, - тётя чуть не плачет. - Она тут на полу родит, пока мы с вами будем карточку писать.
   - О -о -о! - закатила глаза сообразительная Гошка. И похлопала себя по животу. Там что-то ответно забилось, сердито заурчало.
   - Что за шум? - в приёмный покой стремительно вкатился пожилой доктор, как и положено, в круглых золотых очках. - Ну-с, голубушки, кто тут рожать придумал? - и пытливо так поглядел на горбатую старушку.
   - А я чего? - пожала плечами и брезгливо поморщилась старуха. - Опять прискакали без паспорта, без обменной карты, без белья, без тапочек... Как дикари, честное слово.
   - Вы бы, дорогуша, наверное, и у младенца перед родами... Паспортишко там какой никакой попросили бы, а? - с ленинским ехидным прищуром улыбнулся дежурный эскулап.
   - Доктор! - взмолилась тётя Ляна, обе руки вытянув в сторону Гошки: - Вот она! Воды уже отошли. Еле-еле довезли. Она чуть в машине не родила!
   - Не-ет, дорогуша, - доктор всё ещё говорит старушке, - в этот мир мы приходим только с необходимым. Ничего лишнего! Только самое необходимое. Лишнего нету. Подумайте-ка об этом на досуге. Вот и воды уже отошли. Значит, они там больше не нужны. Будем рожать. Ложитесь, голубушка, я вас пропальпирую.
   Постанывая, охая и покряхтывая, Гошка с помощью тётушки уложилась на жёсткую кушетку, покрытую обыкновенной оранжеватой клеёнкой.
   - Ну-с, это первая беременность? Были аборты?
   - Угу... Ой, доктор! Как же мне!..
   - Ваша фамилия, имя, где живёте? - старушка перекинулась на тётю. - Как записывать-то? Или что? - обиженно посмотрела в спину доктора.
   Тётя выдержала паузу и, не дождавшись от Гошки ни слова, сказала:
   - Мы тут с мужем посоветовались... Было бы хорошо, если бы... На нашу фамилию...
   - Ещё чего!? Это будет после. По решению суда, - отрезала грубая старуха. - Вот ведь чего выдумывают. А мы, значит, нарушай отчётность?!
   - Моя!.. Моя фамилия! - запищала Гошка неестественным буратинским голоском. - Моя фамилия Брайлеану! Грыгора Брайлеану! Кишинёв, улица Дзержинского... Дом семь, квартира сорок четыре... Ой... Какая же я дура-а! Гос-споди-и!..
   В этом крике никто и не заметил, как растерялась, обмякла и смертельно побледнела тётя Ляна.
   - Спокойно! Лежать! - приказал доктор. - Сейчас родим. Каталку!
   Прибежала санитарка с носилками на колёсиках. Гошеньку общими усилиями переложили и увезли в трубу кафельного коридора - за поворот... И только гулкое эхо издали всё повторяло:
   - Какая же я дура... Боже мой... Дура...
   Тётя Ляна, оставшись наедине со свирепой старухой, попыталась её подкупить и сунула конвертик. Старушка с одного бока немножко оттаяла, как весенний бугорок:
   - Раз-зи ж я не без понятия? - она по-человечески высморкалась в комочек марли. - Мы за ней приглядим, не волнуйтеся. Погуляй во дворе, я всё разведаю и выйду, сообщу.
   Поклонившись, тётя вышла. Старуха облизнула сморщенные губы, с гадской аккуратностью сложила на застеклённом столе ручку к ручкам, листочки - в стопочку, регистрационный журнал - строго на середину:
   - Любо-дорого смотреть, когда семья большая и дружная. И пригляд за роженицей совсем другой. И веселее. Как у людей. Хорошая семья у Брайлеану. И сама фамилия приятная. Брай-леану, - приговаривает она, вынимая червонцы из белого конвертика. - Хорошая, красивая... Брай... Батюшки-светы! Брайлеану! Так эту же фамилию нам и говорили на планёрке! Вот! Она и записана тут, под стеклом. Ой! Вот тебе и фунт изюму!
   Старушка гибкой железной линейкой выскребла записочку из-под стекла, подхватила журнал и шустро засеменила в скользкую глубину коридора.
  
   Сдерживая нервный озноб, тётя Ляна выбралась во двор на ослепительное свежее солнце и увидела приятную, успокаивающую картину - под широким каштаном на траве расстелен брезент, а на нём - ящик вина, груды фруктов и уже разломан жареный гусь! И возлежат вокруг многочисленные болящие в казённых пижамах и все наши родственники, перед которыми выступает с ружьём в руках потный дядя Коля в красной разбойничьей рубахе:
   - Выпейте, выпейте за меня! Мне теперь долго не придётся попробовать даже вкуса вина. Сами знаете, когда малыш в семье!.. Приятные, но такие тяжкие!.. Такие долгожданные хлопоты. Кормить! О-о-о! Это особая статья! Как-нибудь я расскажу вам, молдаване, как важно кормить человечка подольше материнским молоком. Для здоровья тела и ума! И очень важный вопрос - пелёнки!..
   - Ты чьей грудью кормить будешь? - смеются бесстыжие девки, встряхивая спелыми грудями. - А мог бы! Покажи! Давай смеряемся!
   - От мокрых пелёнок, - не унимается дядя, - получаются злые психи! С детства привыкают ныть, скулить. Всё им плохо. Потому что мокрые тряпки преют и натирают. Надо жить без штанов. Сколько получится.
   - В нашем роду бабья полно, есть кому стирать пелёнки, - мужчины уже поднимают полные стаканы. - И накормят, и напоят. И без штанов отпустят... Будь спокоен, Николае! Сядь, выпей с нами. Сегодня у всех праздник!
   - Нет уж, любимые вы мои! Сам! Всё сам буду делать! Лучше меня, значит-ца, кто сделает? Мне бы только вытащить пораньше Гошеньку из больницы. Э-эх!
   Он взвёл курки и вскинул ружьишко к плечу.
   - Стой! Погоди! Не стреляй! Родит - потом!
   - Как там она? - кинулся Николай к подошедшей жене. - Кто?
   - Рано ещё. Потерпи. Она у нас девушка крепкая, всё будет хорошо. Ливия, вон то окно надо смотреть. Видишь, на втором этаже. Правее. Оттуда старушка крикнет. Налейте мне, горло пересохло. Ох, как же я волнуюсь!
   - Что ты раскудахталась, будто сама рожаешь! - смеётся румяная Ливия. - А может и сама? Вдогонку за молодухой, а?
   - Вот я тебя! - шутейно махнула на неё Ляна. Но тут ей поднесли полный стакан красного, рубиново красного, густого и пахучего вина! - Погоди, Ливия. Скоро... Скоро тебе свадьбу готовить, скоро Ветку сюда везти. Не долго нам подарки мусолить. Со дня на день замуж выскочит! Все их видели в клубе. Ах, Елизавета, ах Елизавета!.. Жди привета!
   - Тётя Ляна-а! - зарделась конфузливая Вета. - Я же вас просила...
   - Садитесь, бабоньки, пока есть время. Давайте подзаправимся. Потом такие хлопоты навалятся... Гуляйте пока на свободе! Наливай, дедушка Михай! И скажи всем нам... Подходите и вы, люди добрые! Пусть будет радость и для вас! Все идите ко мне! Эй! - кричит дядя Коля лежачим больным в окна: - Эй, болезные! Хотите выпить с нами на счастье?
   Смеются из окон, руками машут:
   - Сигарет принеси! В пульманологию!
   - Пошли кого-нибудь за газетами!
   - Слушай, мил человек, позвони моей матери! Передай, что я тут! Она не знает, меня вчера на скорой, а телефона тут не дают...
   - Позвоню, дорогой... Ты только, значит-ца, номерок телефонный брось мне на бумажке. Я обязательно позвоню. Я вас всех люблю! И не забуду! Родные вы мои! Сердце от счастья так и разрывается! Я счастлив целиком! Вот тут, сейчас, перед вами. Есть на земле счастье! Вот оно! На всех хватит! Славное такое! И красивое!
   - Стой, Николае, не стреляй! Погоди. Ещё не время.
   - Лучше выпей. Сегодня-то её уж наверняка не выпишут. Сегодня ещё можно успеть выпить немножко.
   - Наливай, домнуле Драгу. В последний раз, значит-ца, выпью вина! Воспитание ребёнка, я вам скажу, очень тонкая штука. Тут важна любая мелочь. Взрослый может и не заметить чего-то, проморгать, а для ребёнка!.. Вот я, к примеру, помню мамины лепёшки из картофельной кожуры... Все забыли, а я помню... И по сию пору. Живут они во мне! И что-то такое важное делают. Вот, дорогие мои, по таким крошечным кирпичикам и получается человек. Не вынуть его потом, не заменить. Ох и тонкое это дело!
   Вышел дежурный врач. Хотел, наверное, успокоить весёлую толпу и спасти пациентов от губительной пьянки, но и его, бесхарактерного, споили незамедлительно.
   Кажется, уж все вокруг превратились в приятно-лежачих.
  
   Дядюшкина стремительная радость всё набирала обороты и уже приобрела угрожающий размах. Настоящие лежачие больные устали завидовать, кричать, смеяться - и закрыли свои окна.
   Чудом уцелевшие трезвенницы из гинекологии (на первом этаже) наглухо задраили двери - больница отгородилась, перешла на осадное положение.
   - Нужно, чтобы ребёнок рос в большой и дружной семье, - с выражением декламирует дядя, беспечно помахивая ружьём и бутылкой.
   - Разрешите полюбопытствовать, - над наполняемым стаканом поднял своё раскисшее лицо пожилой доктор в круглых золотых очках, - вы сами-то кем будете? Вы больше педагог или медик?
   - Я-а!? - Дядя польщён такой постановке вопроса. - Я... Более того... Я - Человек! Которого Бог сотворил по образу и подобию своему!
   И вот - в момент такой изысканной и возвышенной учёной беседы, вот именно прямо сейчас! (как всегда не к месту) прикатила милиция!
   Милиционеры, неторопливо вылезли из машины и разминаются после долгой дороги. Оглядываются, примериваются...
   Застолье насторожилось, притихло.
   Дежурный врач с группой больных товарищей предательски отползает к дверям приёмного покоя.
   Тётушки незаметно убирают с брезента бутылки, чтоб милиции было совсем невозможно догадаться, что тут взрослые люди пьют спиртное и нарушают общественный больничный распорядок.
   Не дожидаясь вопросов и обвинений, храбрый дядя Коля сам побежал к милиционерам:
   - Не побрезгуйте, дорогие гости, моей радостью! Хоть вы и на службе, так хоть закусите за здоровье моей племянницы! И будущего внука! Она тут рожает. Прошу всех к столу!
   Милиционеры с подозрением оглядели дядю и его потупившуюся компанию.
   - Вы что, гражданин, на охоту сюда приехали? - сурово спросил старший по званию. - Немедленно уберите ружьё! Здесь очень нервное отделение!
   - Предъявите ваши документы. И на охотничье оружие, - добавил средний.
   - И вообще, - подал голос самый младший по званию, - охотничий сезон только через месяц.
   - Да я же, - дядя растерялся под резким напором, - вовсе не стрелять... А так... Для праздника. Как салют вроде бы. Может и вы?.. - он подмигнул, кивнув лохматой головой в сторону компании. - По стаканчику?
   - Вы что, гражданин?! Не мешайте работать. Мы тут по особо важному делу, - милиционеры дружно отвернулись и пошли к дверям больницы.
   Им пришлось стучать, чтобы открыли.
  
   - Пора сматываться, - рассудил домнуле Драгу. - Больница успокоится, опять вернёмся. Они очень на нас обиделись. Тут место для слёз, а мы смеялись.
   - Вот ещё какие хухры-мухры! - расстроился дядя Коля. - У меня праздник. Я что, не могу и стаканчик винца с другом выпить? Где правосудие?..
  
   Тут и вторая порция милиционеров подоспела на машине с сиреной и мигалкой.
   ...И тоже быстро убежали в больницу.
   - Мне кажется, - сказал опытный дедушка Михай, - что им не до нас. Что-то в самой больнице случилось.
   - Похоже...
   - Что бы там ни было, а если они Гошку не уберегут!.. Да я их!.. Всех! В блины рас-скатаю! - И дядя взвёл курки.
   - Отдай ружьё, - а взамен дедушка Михай протянул стакан вина.
   - Ещё не время...
   Машина такси, подбрасывая задницу на ухабах, запрыгнула в больничные ворота и, споткнувшись, встала, как вкопанная. Из неё выкарабкались перепуганные гражданские люди, только одетые уж больно простецки.
   В полосатом сатиновом рубище и в мягких тапочках с помпонами - тощая старушенция. За ней дрожащий старикан на костылях - частично в свитере, частично в гипсе. Лопоухий верзила расплатился с шофёром и поддерживает старика в вертикальном положении.
   - Спорим, это у них что-то случилось? - легко определила догадливая Ливия.
   - Надо их к нам позвать, отвлечь от печали, - и дядя Коля, долго не раздумывая, побежал к несчастным.
  
   Тётя Ляна, казалось бы, беспричинно опечаленная, даже посеревшая, а за ней и все вдруг загрустившие молдаване один за другим поднялись и начали потихоньку собираться по машинам.
   - Мы тут дежурного оставим, - решила тётушка Ливия. - Их тоже понять можно. Больные, однако же. Григор, ты нас отвезёшь, а потом тут подежуришь. Мало ли что. За Николаем приглядишь. Лянка, да забери ты у него ружьё! Стрельнет, а потом...
  
   Всё-таки дядя притащил унылое семейство.
   - Простите нас, - старуха с усилием шевелит измождённым белым лицом, - простите... Не до радости нам. У нас... Невестку украли. Беременную! Что нам только не говорили! Господи!.. Третий день ищем её всесоюзным розыском. Ой, горе-то наше...
   - Мама, не плачь, - утешает её верзила (а сам в это время на Ветку заглядывается). - Найдём. Весь мир переверну!
   - Прямо как в сказке про Кощея, - сразу всех обнимает дядя Коля.
   - Понимаешь, друг, - загипсованный старичок прислонился к потемневшей, промокшей от пота красной рубахе и сразу пропитался... особым доверием, - я бы этих уголовников!.. Как можно над беременной издеваться?! Говорят, из живых людей органы вырезают. И лекарства добывают. Для цекушников. Изверги! Я бы таких собственными руками! Или костылями... Затюкаю! - хотел крикнуть грозно, но заплакал, как ребёночек. - Вот, горе-то наше...
   И вдруг тётя Ляна громко, как лошадь, фыркнула рыданием и, зажав рот руками, побежала прятаться в машину Григора.
   Молдаванские родичи сочувственно переглянулись.
   - Как я вас понимаю! - голосом полным слёз воскликнул дядя. - Вот и жена моя... Добрая душа. Милые... Родные вы мои!.. - Он прижал всех горемычных к своему безбрежному животу. - Я обязательно помогу вам! Я поговорю в Це-Ка, они прикажут милиции. Её обязательно! обязательно найдут!
   Несчастному семейству, наверное, действительно стало намного спокойнее под могучим красным животом. Они прижались к нему, как цыплята к наседке.
   - Бывает, вдруг и мне покажется, что мир полон горя и печали... Но это не так! - убеждает всех дядя Коля. - Вот видите, как рядом моё счастье и это великое горе? В один день, на одной земле... Свет и тень! Но... Всё это - только испытания наши. Чтобы мы сами узнали, кто мы есть не понарошку. Взаправду! Так что и в радости, и в горе нужно... Ну, грубо говоря, верить надо. Надо продолжать! быть людьми. Чтобы и с надеждой, с любовью... Значит-ца! И тогда всё будет хорошо.
   - Мы за вас будем Бога молить, - благодарно просияв, старушка подняла на него выплаканные глаза. - Лишь бы жива была!.. Это всё из-за меня! Я её ни за что ругала. Думала, что мягче будет. Меня-то свекровь ох как допекала... Знаю же, что у нас хорошая семья, что сын её любит... Да вот хочется, чтоб и она его покрепче любила... Хотела как получше, а оно,.. - и снова потекли слюни и слёзы. - Я у неё служанкой буду! Лишь бы живой вернулась. Она же детдомовская, сиротинка... Кроме нас, кому она ещё нужна-то?..
   - Я тебе язык твой поганый отрежу. Бритвой, - плаксиво пообещал гипсовый старик, счастливо улыбаясь сквозь слёзы. - Лишь бы всё хорошо кончилось.
   - Приезжайте к нам, - вытирает щёки дядя, - я вас познакомлю со своей племянницей. У нас сегодня малыш родится. У меня дом большой. Будем вместе жить поживать да добра наживать... Славно и красиво! А оба младенца... Только чур! Наш мальчик, а ваша девочка! Голубок и горлица!
   - Или вы к нам! - радушно пригласили потерпевшие. - Мы в самом центре живём. На улице Дзержинского, возле парка! Знаете?..
   В заветном окне на втором этаже показался милиционер.
   - Как там у нас? - крикнул ему дядя Коля. - Кто?
   - Стойте там, мы сейчас спустимся, - ответил майор.
  
   Из дверей приёмного покоя, руки в брюки, вышли озадаченные милиционеры. Потоптались, надели фуражки, медленно... подошли... к компании...
   - Это кто же тут у нас будет дядя Коля? - словно маленького спросили они.
   И все, раскрыв рты, посмотрели... на побледневшего до трупной синевы моего доброго дядю Колю.
   - Это я... Что-то стряслось? Что с ней? Как там она? Надо помочь?.. Говорите! Она жи... жива? Она будет жить?
   - Успокойтесь, жива и здорова, - облегчённо вздохнул майор, вытаскивая у него из под живота пригревшихся горемык. - Тут неувязочка получилась. Надо всё проверить, уточнить. Составим протокольчик, и вы свободны. Прошу сюда! Где ваше ружьё?
   - Я на минутку! - крикнул дядя Коля встревоженной супруге. - Езжайте домой. А Гошке оставьте кого-нибудь. Приглядеть.
   - Кому? - не поверил собственным лопухам верзила. И шагнул на ружьё благодетеля...
   Но дядя Коля отвернулся и был уже в милицейской машине, а молдаване-родственники шустро разбежались, расселись по своим...
   Заперлись. И подняли стёкла.
   Лишь один лейтенант остался с несчастным семейством:
   - Поздравляю вас, - сказал он, грустно уставившись в землю, - Грыгора Брайлеану нашлась. Только что она благополучно родила. Мальчика.
   - Ихнего. По уговору, - загипсованный старичок, потеряв своё непрочное равновесие, как-то бочком-бочком повалился в обморок.
  
   В милицейской машине дядю Колю решительным образом, как положено, пробовали зажать на заднем сидении между двух офицеров, но сумел влезть только один - и тот ошалело выпучил глаза с натуги, стараясь не дышать... Но тут же, по горячим следам, мужественно начал допрос:
   - Странный... случай, гражданин, у вас... получается... Ещё и... по делу о Гошефиж... Вы проходите... у нас... во всесоюзном розыске... уже чуть ли не двадцать... лет. Что вы скажете... по этому параграфу?..
  
   На больничном дворе всё ещё урчат, не трогаясь, молдаванские автомобили.
   Измученное семейство с гипсовым потрескавшимся стариком на руках, недоумённо озираясь, проковыляло в приёмное отделение.
   Постучались. Скрылись за дверью.
   Лейтенантик махнул рукой и крикнул автомобилям:
   - Да поезжайте уж! Его привезут домой.
  
   - Ну что, Ляна, - дедушка Михай опустил стекло своей дверцы. - Наревели тут, дышать нечем. Поехали домой. Они составят протокол и всё... Надо его дома ждать. Он же её не силком приволок? Мы тут все свидетели. Если потребуется...
   Изо всех окон смотрят злорадные больные:
   - Скромнее надо быть, товарищи! А то, понимаешь ли, разгулялись тут! Будто у них других дел нету!.. Алкоголики несчастные.
   И вдруг донёсся пронзительный Гошкин голос:
   - Простите меня!.. Дядя Коля!.. Дурища-а-а... Вот дура!
   - Поехали! - дедушка Михай поднял боковое стекло.
   Громче заворчали оживающие машины и друг за другом осторожно выкатились за ворота.
  
   ...Дядя Коля вернулся только через несколько дней. Но и это мимолётное заключение произвело на него кардинально отрезвляющее действие. Он стал совершенно иным человеком. Очень похудел и сгорбился, стал значительно ниже ростом. Заметно поседел. На красном своём коне перепрыгнул из пышной зрелости в дряблую старость.
   Наверное, следователям и сокамерникам-уголовникам удалось-таки открыть ему глаза на печальную сторону бытия.
   И руки-то у него теперь сморщенные и по-стариковски в веснушках...
   И колени-то у него высохли, утончились. Ослабли.
   Равнодушное лицо, потеряв напор чувств изнутри, опало, и щёки провисли, как ненужные паруса.
  
   Пока он сидел в КПЗ, партийное руководство виноградной республики, не дожидаясь следственных выводов, заочно уволило его с работы. Так уж было положено... В незапятнанной Коммунистической партии. Прежде всего честь! А потом уже совесть!
   Зимой простудилась нога. И он вдобавок стал прихрамывать.
   От былого гуляки и обжоры не осталось и следа. Как тяжёлый маятник, он качнулся из одной крайности в другую - теперь во мрак и отчаяние...
   Его пытались расшевелить, несколько раз устраивали вечеринки-застолья, но он либо уходил на это время к озеру, либо сразу жестоко напивался и глухим и немым засыпал за столом.
   - С чего вам радоваться-то? - он поднимает седые брови. - Я и жить-то с вами уже не хочу. Не хочу.
   - А мы чем тебя обидели?
   - Не вы лично... А вообще. Не нравится мне тут. Ничего не понятно.
   - Так ведь она же просила у тебя прощенья! Да ты и сам!.. Григоре, скажи ты ему! Пусть про лампочку расскажет! Или про телевизор? Что-то кулаки чешутся.
   Но дядя Коля смотрит волком - шутки вянут.
   - Ваша лампочка мне до лампочки! - острит Григор. - Тут Ветка наша замуж собралась. Свадьбу надо готовить. Вот, всем миром просим тебя, Николае, ты ведь у нас адмирал по кухонной части, приходи, помоги, хотя бы покажи, что и как надо делать. Не сырой же травой гостей потчевать?!
   - Мы без тебя пропадаем, - подталкивает его плечом почти сравнявшийся ростом домнуле Драгу. - И ссать лёжа начнём... Не вынимая.
   - Пить надо меньше, значит-ца, - отвернулся печальный дядя.
   - Пойдём, Коленька, - тормошит его тётя Ляна. - Оставьте его, он же устал. Разве не видите? Завтра приходите. Пойдём, Коленька. Я тебя спать уложу. На кроватке тёпленькой...
   - Не пойду, - капризничает брюзгливый дядя, - там она лежала... Там пахнет...
   - Коля, а она письмо прислала. Они опять нас к себе в гости зовут. На маленького посмотреть. Они его хотят Колей назвать. Ты не против?
   - А мне-то что? Пусть хоть говном назовут... Это их дело. Пойду-ка я к своей сливе. Накрой меня брезентом. И не буди меня, хорошо? Незачем мне просыпаться...
   - Ну и глупо! Тут твой племянник Мотка звонил мне на работу. Говорит, готовьтесь к бою!
   - Он что, образумился?
   - Нет пока...
   - Если приедет, я из дома уйду.
   - Но почему, Коля? Ты же любишь племянников!
   - Вот поэтому. Уж лучше пусть они меня дурачилой помнят. Всё веселее. А на такого... Тут и смотреть-то не на что... Труха и гниль... А был такой дурилка... Картонный. Петрушка базарный. Только вот толстый, краснорожий и шебутной.
   - Почему... был?
   - Да весь вышел, Лянушка. Весь!.. Ты же и сама видишь. Вы же все такие умные! Я один на всех вас в дураках был. Старался... Ох, и скучно вам без меня будет! Вот что я вам скажу. Напоследок.
   - Ты же сам говорил, что это всё один гарнир... Что это испытания...
   - А я и сейчас от этого не отрекаюсь. Всю жизнь терпел, старался для всех... А ты думаешь, любить вас всех, говноедов, это само собой получается? Никак нет... Вот и ты... Ты же не всегда меня любишь... Но стараешься. Сама видишь, какой я... И пьянь, и срань. А прощаешь. Всё это трудно. Устал я. И верить трудно... А надеяться?.. Всё это - тяжкий труд... Нести в себе, не пролить... Ну и хорошо. Зато теперь я знаю себя. Но... А сил нету. Главное, ведь и не хочется ничего... Это смерть меня остужает. Не хочу больше жить с вами - вот что во мне умерло. Не интересно дальше. Знаю наперёд. И вы знаете. Как оно на самом-то деле. Славно? И красиво...
   Грустно всё это. Заботливая тётушка на всякий случай спрятала подальше колодезную цепь.
   А потом и верёвки. И ножи... И топор...
   А дядя всего этого и не заметил. Ходит себе по двору, мастерит что-то. Забор починил. Ворота. Сарайчик поправил.
   Он повернул, как говорится, свои глаза внутрь.
  
   * * *
  
   Прошёл год, наверное. И вот как-то уже в начале зимы заехал я к родителям. Никого, кажется, не было дома, никто на звонок к двери не вышел. Открыл я своим ключом. Чай на плиту поставил, вдруг слышу - вроде бы плачет кто-то в родительской спальне!
   Рванулся туда - а там, закутавшись в шубу,.. это же мама моя действительно плачет на кровати, и лицо прячет. А плечи трясутся.
   - Мамочка, что это такое? - опустился перед ней, не знаю что и делать. - Ну, дыши ровнее, успокойся. Всё у нас, значит-ца, будет хорошо. Славно! И красиво.
   Хотел её развлечь, а она!.. Как вскинется:
   - И не говори мне этих дурацких слов!.. Твой дурак!.. Так вот этот наш... дядя... Коленька наш!.. попал под автобус.
   - Зачем он туда полез? И что... автобус?
   Холодея, шучу, не показывая догадки и испуга. Но поздно! Уже не отшутиться, потому что несчастье уже позади, изловчилось и прошло. Его не изменишь, не пропустишь.
   - Его... В Кишинёве... Икарус... случайно... Возле бывшей работы. На улице Дзержинского... Прямо за парком, я так думаю. Да как они могли?! Он же крупный! Его издалека видно... Да ещё в красном дурацком балахоне. Как же автобус его не заметил? Наверное, его кто-то умышленно подтолкнул. Я так думаю...
   - Он умер?
  
   На похороны мы с мамой не поехали. На похоронах дяди Лёши она и так... изревелась до обморока...
   Опять приступы, опять заболела, везти её было невозможно. И оставить в Москве не на кого. Все родственники уехали в Гидигич.
   Мама причитала днями и ночами. Ей делали уколы, она поспит немного, а потом вдруг проснётся в испуге - и снова:
   - Он же у нас самый младший... Последыш... Так вот... Дурачок из маминых остаточков... Надо было его у нас оставить, я так думаю. Допился, шут гороховый!.. Сволочь! Как он только мог! Дурень! Тюфяк! Пень!.. Миленький мой Коленька... В детстве мы одну одежду по очереди, по возрасту носили... Вырос, передал младшему. Он за нами все обноски... На него всё... Так вот лет до трёх в моём рваном платьице... Без штанов... Босиком в пыли. Пыль была лёгкая, мягкая, горячая. Мы из пыли лепили куличики. В луже замесишь... А он, дурачок, ел... И хвалил... Вот гад какой!.. Чтобы нам приятное сделать... Вот уж!.. Только он и мог так помереть! Ему мама кричит: "Коля, дай сдачи или отойди, они же тебя бьют!.." А он: "Не могу, им без меня злее будет"... Дурак, он и есть дурак, я так думаю... Говорила я ему: "Кому ты там нужен, клоун?" Так вот... Посмеялись и бросили... Прямо под автобус.
   - Ну ты и скажешь! Да кто же это его бросал под автобус? Я звонил тёте Ляне на работу. Говорит, хоронили его чуть ли не всей Молдавией. Даже сам Иван Иванович Бодюл прислал наблюдателя от Це-Ка!
   - Замолчи! И не говори при мне ни о Молдавии, ни о Лянке! Так вот это она позволила ему спиваться! Они не берегли его! Он же был, как малое дитя!.. Его же за ручку надо было водить... У него же и в психике - недоразвитие! Он форменный психопат! Больной! Жил бы с нами... Лечили бы его, я так думаю.
   - А по мне... Так лучше бы я с ними. Там его все любят.
   - Да потому!.. что он дурак! Потому что на таких воду возят! А о себе... Никто о нём и не подумал... У него же депрессивный кризис, я так думаю...
   - Лучше расскажи что-нибудь о детстве. Как вы его на флот спровадили.
   - Вот и ты, Матвешок, тоже дурак! С виду вроде бы... и не скажешь. А дурак! И зачем я тебя рожала? Зачем столько мук приняла? Кому это надо? И зачем?
   - Зачем, мама?
   - Не знаю, сыночек, честное слово, не знаю, - обняла меня за лысеющую голову и слабо заплакала. - Коленька, Коленька... Зачем тебе... жизнь была?.. Что ты с ней сделал? Разве для этой брехливой девки... наша бедная мамочка рожала тебя зимой? В снег... Так вот выходила тебя своей жизнью, тащила из холода, из голода. Лечила от глупости, от зависти... От злобы... Разве это легко? Для кого, спрашивается?
   - Для кого, мама?
   - У Лёшки хотя бы осталось двое сыновей... Когда есть дети, есть слабенькая надежда или мираж? иллюзия, что вся жизнь не бессмысленна. Что это мы для них. А так... Бестолковка какая-то. Один Бог ведает, зачем нам дети? Для кого мы их тут?..
   - У кого детки, у того и бедки. Русская пословица.
   - А без вас, Матвей, и вовсе...
  
   * * *
  
   Люди говорят, после смерти ещё сорок дней душа покойника общается с нами, посещает знакомые места, родных и любимых людей. Честно говоря, я не почувствовал прощального касания моего доброго дяди. Может быть, его красное крыло было слишком лёгким?.. А может быть, он и не прощался со мной.
   Мы с ним и так скоро встретимся. Подожди меня, не торопи.
  
   Наверное, он прилетал к любимым... И просил у них прощения. За не рожденных детей... И ты прости его, Гошефиж. Прости!
   Как простили его такие до слёз, до боли, навсегда дорогие земные места:
   Широкое, вольное море... Живые и прозрачные, гибкие горы спешащих волн. А в штиль... На закате - под хмурым небом золотистая рябь, как безбрежная мелкая чешуя, слепящие блёстки до горизонта!..
   И ясный нарзанный Кисловодск!.. Поразительный кристаллический воздух! Запахи высохших в цветении трав... А бесконечные ступени-степени Каскада, изогнутые почти стеклянные, такие неподвижные листы совершенно прозрачных водных струй...
   А я бы, пока это близко и возможно, на красном коне поскакал бы в заброшенную и всеми позабытую Саратовскую губернию,
   в сухие чахлые степи,
   где лет, пожалуй, до... трёх можно было бы
   голопузым и босым
   бегать и валяться в ласковой, тёплой пыли,
   любить тихо и верно весь этот бестолковый мир
   и жить добрым...
   хоть до глупости.
  
  
  
   Олег. 1990
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"