Кузнецов : другие произведения.

Речи Трикстера (мои выступления на психоаналитических симпозиумах)

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  

Бреусенко-Кузнецов А.А.

Речи Трикстера:

Выступления на психоаналитических

симпозиумах

Киев-2010

   Содержание
  
   Вступление.
   1. Кто такие Трикстеры и к чему их речи
   2. История создания Речей
  
   Речь 1. "Дети подземелья": проблема психоаналитической идентичности в свете интереса к психоанализу
  
   Речь 2. "Труженики моря": парадоксы невозможной профессии
   Вводная часть: возможность себя в теме
   Часть 1. Психоанализ как отрицание возможности
   Часть 2. Психоаналитическая самокритика: оглядка профессионалов на взгляд из социума
   Часть 3. Возможность психоаналитика перед лицом профессии
   Часть 4. Возможность профессии перед лицом психоаналитика
   Часть 5. Внутренние невозможности психоаналитического процесса: невозможность как запрет на отношения
   Часть 6. Внутренние невозможности психоаналитического процесса: невозможность психоаналитического родительства
   Вывод возможный и невозможный
  
   Речь 3. "Герои сопротивления" на кушетке Прокруста
   Часть 1. Сопротивление и его герои
   Часть 2. Свободны ли свободные ассоциации?
   Часть 3. "Комплекс Прокруста" у психоаналитиков.
   Часть 4. Сопротивление как возможность иного.

Вступление.

1. Кто такие Трикстеры и к чему их речи

   Трикстерами в архаической мифологии называют прелюбопытнейших персонажей. Это шуты, плуты, обманщики, часто выступающие в роли карикатурных альтер-эго великих в своём дерзновении демиургов и культурных героев. Соберётся, например, некий добрый творец мира сотворить пчёл - исключительно ради мёда, ради сладкой сытости человечества, - а того не знает, что младший его брат-трикстер, не задумываясь, выпустит свою пиратскую копию сего творения - никому не нужных и пренеприятнейших ос. Ни трикстеру славы, ни пасечникам пользы, одно надругательство над святынями культа мировой гармонии. Впрочем, иногда трикстер совпадает с культурным героем. Такой герой, принося людям великие открытия - огня, культурных растений и т.п., - не стесняется вести себя с совершеннейшим непотребством. Например, обжирается, как Ворон у индейцев северо-западного побережья, или отдаётся безудержной похоти, как Норка у них же, или - как античный титан Прометей, нагло кидает богов при дележе жертвенного мяса (за что в последовавшей разборке пострадал человеческий род).
   Трикстеры пародируют святыни, издеваются над регламентом праведной жизни, в контекст священного вплетают низменное, на место головы ставят более мягкие части тела. О подобных жадных, похотливых, вороватых героях наши современники детям не рассказывают. Или рассказывают частично. "Ведь этот культурный герой - такой некультурный! Что за пример юному поколению?".
   Но трикстера не спрячешь. Он захихикает из самой неожиданной щели. Думаете, он остался в архаической культуре, - так нет же, он жив! Он жил в средневековой культуре карнавала и в творчестве Ф.Рабле, жил в диссертации М.М.Бахтина о средневековой культуре карнавала и творчестве Ф.Рабле. Жил и в творчестве М.А.Булгакова, в весёлых проделках Воланда и воландовой свиты. Да и в душе каждого человека он непременно живёт. Как, в Вашей душе его нет? Ну, раз так, берегитесь: сдаётся мне, Аннушка вот-вот разольёт масло.
   Трикстер - один из архетипов, выделенных К.Г.Юнгом в человеческой душе, в той её части, которая не связана с личным биографическим опытом человека. Даже если кого-то держать в неведении о его существовании, он ловко вылезет изнутри - из глубины коллективного бессознательного. Трикстер относится к числу надличностных, архетипических фигур, населяющих эти доступные каждому глубины. Это, без сомнения, самая весёлая фигура, которая там есть, хотя от её веселья нет-нет, да и продерёт мороз по коже: не человеческое это веселье, не ограниченное рамками добрососедства и общежития.
   Жертвам проделок трикстера приходится несладко. Ему самому приходится несладко, когда он выступает жертвой собственных проделок (а такое нет-нет, да и случается!). Самый известный трикстер из русских сказок - Лиса. Что она только ни творила с доверчивым Волком, но и себя обманула, когда высунула из норы собакам прогневивший её хвост. Трикстер - он личностных границ не знает, а потому с равной эффективностью работает в направлении как вовне, так и внутрь. Нет у него привычных нам двойных стандартов. Справедливый он, однако.
   О Трикстере я рассказал. Теперь - о речах. Речи Трикстера произносят люди. Не всегда люди знают, чьи это речи. Но если речи несут в себе живые карнавальные элементы, человек их создаёт, вдохновляемый этим архетипом. Энергия шутовства из наших глубин трансформирует правила социальных игр. Речи Трикстера опрокидывают всякую субординацию, против них бессилен официальный статус и надутые щёки. Улавливая карнавальность ситуации, оппоненты прячут свой статус для другого случая и медленно сдувают щёки, как парусник убирает паруса перед бурей. Оппоненты, возможно, потом отыграются - но либо в иной форме, либо не ранее, чем демон шутовства покинет их удачливого противника.
   Трикстер может причинить говорящему его речами неудобства, призывая на его голову мелкую месть поверженных идолов, но он же даёт и великую силу. Эта смелая сила есть сила свободного творчества и власть чувства творческой свободы. Чтобы принять Трикстера в себе и выступить с ним в содружестве, нужна исходная уверенность в себе. Без такой уверенности человек впадает в тревогу за свою социальную адаптацию. Он боится выпустить сидящего в нём демона во внешний мир и сам борется против рвущихся наружу речей. Он наступает своей же обувью на собственное горло (чем немало вредит дыхательной системе). Он набивает себе рот чужими словами и, воспроизводя их, впадает в состояние монотонии. А хуже всего - что для свободолюбивого Трикстера изнутри он теперь не друг, но мишень.

* * *

2. История создания Речей

   Речи Трикстера, помещённые здесь, были произнесены на симпозиумах, проводимой Украиской ассоциацией психоанализа в рамках ежегодной "Психоаналитической весны" с 2007 по 2009 годы. В этих симпозиумах мне приходилось участвовать как преподавателю основанного данной ассоциацией Международного института глубинной психологии. В этом институте мне случилось оказаться единственным преподавателем не-психоаналитиком - и носителем альтернативных психоанализу взглядов.
   В 2004 году, когда началось моё сотрудничество с институтом, я с интересом окунулся в новую для себя психоаналитическую среду, воспринимаемую в целом благодушно (люди делают важное дело, восстанавливают прерванную на отечественной почве традицию одной из школ психологии)... Несколько удивило и позабавило меня лишь то, что слушатели МИГП не считали психоанализ школой психологии. Понимая, что этот прокол в их образовании связан с тем, что читаемый мною курс общей психологии в их узкой психоаналитической подготовке никак не затрагивался, я стал разъяснять, что к чему. Однако вскоре выяснилось, что та точка зрения, которая была мной принята за элемент невежества слушателей, является принципиальной позицией преподавателей. Эти люди считали психоанализ совершенно отдельной от психологии наукой! Притом среди них были приглашаемые из Петербурга светила мирового психоанализа, истово ненавидящие психологию и очень обидчивые. Я как представитель ненавидимой ими науки - вызвал гнев светил, причём не сам по себе, а, очевидно, "в переносе".
   Эта-то альтернативность, дающая возможность взгляда снаружи на виденное изнутри, и стала основанием к тому, чтобы спорить с психоаналитиками на их же симпозиумах, - выпуская при этом Трикстера. Работая в Международном институте глубинной психологии с 2004 года по сей день, я читал в нём три курса: "Общая психология", "Аналитическая психология К.Г.Юнга" и "Теории личности". Испытывая взаимную с институтом удовлетворённость условиями работы - столь высокую, что я до сих пор в нём работаю, я мог бы и не выпускать Трикстера (из простой хотя бы вежливости), но соображения смысла жизни, верности жизненному призванию и т.п. побудили меня к обратному. Трикстер был выпущен трижды, и я о том не жалею: границы своей свободы надлежит время от времени ощупывать, иначе они сужаются.
   Первая речь - "Дети подземелья": проблема психоаналитической идентичности в свете интереса к психоанализу" - прозвучала на симпозиуме "Интерес к психоанализу" (2007). Эта речь содержит в себе манифест, но в целом она выдержана в приглушённых, вежливых тонах. Накануне администрация института намекала, что неплохо было бы и мне пройти психоаналитическую подготовку, чтобы читать и собственно психоаналитические курсы. Я объяснил своё нежелание "Детьми подземелья" и был понят - даже напечатан в журнале "Психоанализ". В дискуссии, вызванной докладом, питерские гуссерлианцы, почему-то близкие психоанализу, убеждали меня, что психология - наука естественная и что методологию психоанализа составляет математика. Гуссерлианцы как в сути говоримого, так и в своём собственном отношении к психоанализу были маловразумительны для слушателей МИГП, тяготевших поэтому к тому, чтобы принять мою сторону.
   Вторая речь - "Труженики моря": парадоксы невозможной профессии" - прозвучала на симпозиуме "Психоанализ - невозможная профессия" (2008). Она получилась куда менее вежливой, так как в самом названии симпозиума я усмотрел провокацию. В импровизационной форме, выдержанной мною при создании текста доклада, мой Трикстер порезвился вовсю. Как и большинство других докладчиков симпозиума, я обратился к рассмотрению различных форм, версий, условий и смыслов невозможности психоанализа. В чём мой доклад решительно перещеголял все прочие - так это в самом количестве обнаруженных невозможностей, а также в их интенсивности. У других докладчиков убедительное рассмотрение двух-трёх невозможностей, как правило, вело к выводам, для психоанализа лестным и обнадёживающим. Не то - с моим докладом, хоронившим психоанализ не понарошку. Вопросов он вызвал мало. Вызвал удивление смелостью, реплики поддержки, быть может, искренние. Запоздалой (высказанной на следующий день симпозиума) и непрямой (заочной по отношению ко мне) реакцией от питерского светила стало обвинение в антисемитизме. Не желая воспринимать оскорбления по прямому психоаналитическому адресу, оно предпочло оскорбиться в своём еврействе. Вряд ли присутствующее в тексте моего доклада сопоставление З.Фрейда с другим человеком одной с ним национальности могло дать основания к этому выводу; скорее, его спровоцировало осмеяние мною ненависти психоаналитиков к К.Г.Юнгу (уже давно этим человеком относимого к виновникам Холокоста).
   "Труженики моря" несколько раз предполагались к опубликованию в разных номерах журнала "Психоанализ", но так и не были опубликованы. Причинами этого можно счесть как неудобство самого содержания (жёсткость критики психоанализа), так и особое мнение постоянных авторов этого журнала, способных воспротивиться соседству своих текстов с моими.
   Третья речь - "Герои сопротивления" на кушетке Прокруста" - прозвучала на симпозиуме "Свободные ассоциации" (2009), но по своему содержанию во многом явилась откликом на тему и материалы симпозиума "Сопротивление психоанализу" (2005). Ограниченность психоаналитической доктрины и оправданность сопротивления ей, ставшие основными идеями статьи, разумеется, не могли вдохновить психоаналитиков на долготерпение. Среди вопросов к докладу были выяснения мотивации: зачем мне было делать такой доклад? На сей раз - чего не было в предыдущие годы - президиум с жёсткостью придерживался регламента, поэтому доклад остался незавершённым. Опубликование доклада в психоаналитическом журнале также намечалось, но не состоялось. Поводом об отмене решения о включении его в номер, посвящённый симпозиуму, стало то, что её содержание не соответствует официальной точке зрения редколлегии журнала, и публиковать её можно только в комплекте с опровержением, а заниматься её опровержением большинству сотрудников нынче недосуг и т.д.
   Понимая трудности психоаналитиков, связанные с опубликованием моих материалов, я принял решение опубликовать их самостоятельно, в той целостности, которую они собой представляют.

Речь 1.

"ДЕТИ ПОДЗЕМЕЛЬЯ":

ПРОБЛЕМА ПСИХОАНАЛИТИЧЕСКОЙ ИДЕНТИЧНОСТИ В СВЕТЕ ИНТЕРЕСА К ПСИХОАНАЛИЗУ

   Нам кажется уместным начать текст с рефлексии над его названием. Название типа "X в свете Y" направлено на осознание некоего явления Х посредством обращения к более знакомому, осознанному явлению Y. В нашем случае Y не столь однозначно, ведь его формулировка заимствована нами из названия симпозиума, участникам которого предлагается рефлексировать именно над ним. Итак, в нашей задаче с двумя неизвестными мы сперва попытаемся зажечь в качестве источника света "интерес к психоанализу", а уже после попробуем озарить блуждающую впотьмах "проблему психоаналитической идентичности".
   "Интерес к психоанализу" - название проективное, побуждающее нас к свободному ассоциированию, к фантазиям о том, что именно является заданным предметом обсуждения, к фантазиям, в которых с неизбежностью проявится собственный тип и уровень авторского интереса к психоанализу.
   Наименее интересным для нас и экстенсивно-поверхностным (что не близко традициям глубинной психологии) будет социологический взгляд на интерес к психоанализу, центрированный на динамике охваченности масс. Углубляясь же в суть явления, которым массы охвачены, не избежать истолкования самого понятия интереса в его применении к индивидуальной психике.
   Интерес можно рассмотреть энергетически и феноменологически.
   В рамках 1-го дуализма влечений у З.Фрейда (работы 1911-1914 гг.) "интерес", точнее, "Я-интерес" - термин, обозначающий энергию (энергетическую нагрузку) влечения к самосохранению; он альтернативен понятию "либидо" как выражающему энергию сексуальных влечений. В этом основном значении слово "интерес" дано в словаре Ж.Лапланша и Ж.-Б.Понталиса [1, с. 169-170], хотя они указывают, что в некоторых случаях оно употребляется "в широком смысле, близком к обыденному", и "охватывает оба эти вида энергетической нагрузки" [там же]. Широкий смысл и охват одним термином энергии сексуальных и несексуальных влечений, по-видимому, восходят к предложенному К.Г.Юнгом расширительному истолкованию либидо как жизненной энергии вообще, изначально питающей влечения человека, предстающие на разных уровнях рассмотрения как сексуальные, либо духовные [14]. Между 1915 и 1920 гг., как отмечают Ж.Лапланш и Ж.-Б.Понталис, взгляды Фрейда сближаются со взглядами Юнга в вопросе "монизма влечений" - и "влечения к самосохранению оказываются частным случаем любви к себе, или "Я-либидо" [1, с. 93]. После 1920 г., в связи с новым дуализмом влечений - к жизни и к смерти (Эроса и Танатоса) влечение к самосохранению (после непродолжительных колебаний) вошло в состав Эроса [там же]. Итак, если понятие "интерес" использовать в данном предложенном З.Фрейдом смысле, то "интерес к психоанализу" предстанет как своего рода утоление голода или жажды, необходимое для выживания. С такого рода интересом к психоанализу, по-видимому, обращаются невротики с тяжело субъективно переживаемой симптоматикой.
   Впрочем, возможна энергетическая трактовка и русского слова "интерес", в котором познавательная, интеллектуальная, осознаваемая сторона выходит на передний план. Всякая интеллектуальная деятельность, побуждаемая желанием, явно не направленным к сексуальной цели, в классическом психоанализе может быть опознана в терминах сублимации - переключения влечения на несексуальную цель и направления на социально значимые объекты. Интерес как сублимированная форма либидо наделяет предмет интереса жизненной силой (либидо катектируется в нём). С этой точки зрения психоанализ настолько жив и реален, насколько выражен к нему интерес. Неважно, каков психоанализ и где, главное, что есть в нём сила и упругость, побуждающие творческую и интеллектуальную активность адептов.
   Фантазируя же на тему исходных побуждений, сублимированных (и/или интеллектуализированных) в интерес к психоанализу, можно ожидать встретить целый веер инфантильных перверсно-полиморфных частных влечений и смещённых сексуальных целей, зацепившихся за бренд "психоанализ" (как за сексуально-окрашенное слово, намекающее на свободу в достижении сексуальной цели, но предполагающее и безопасно-респектабельнное занятие). Вуайеризм профессии психоаналитика и эксгибиционизм личного анализа, садизм интерпретаций (насильственных по отношению к сопротивляющемуся анализу пациенту) и порнографический фетишизм психоаналитических текстов, надежды стать любимым и желанным (пусть в эротическом переносе)... Все эти и им подобные исходные побуждения интереса к психоанализу - как у клиентов, так и у проходящих обучение - не должны быть неожиданными для опытных психоаналитиков, встречающих интересующихся людей "с поверхности" у ворот в свой продвинутый вглубь бессознательного "подземный город". К счастью, психоаналитики-профессионалы умеют со всем этим набором работать, так что интерес к психоанализу вновь прибывших для них представляет лишь повышенную концентрацию знакомых тем. Цель профессионалов - грамотное сопровождение, прояснение и коррекция интереса к психоанализу, перенаправление его в полезное для личности и традиции русло.
   Интерес, рассмотренный феноменологически - как специфический феномен, принадлежащий к области познавательной направленности личности, суть вектор, ориентированный в некоем содержательном пространстве, структурированном сообразно индивидуальной логике. В каждом из таких индивидуализированных пространств обязательно присутствует некий собственный "психоанализ" как предмет интереса. Этот предмет интереса может быть совсем фантастическим или ориентироваться на некоторые достоверные знания (или общепризнанные, что не то же самое). Он, поэтому, может преимущественно совпадать / не совпадать:
   а) с безусловной реальностью (коль скоро уровень общей осведомлённости о фактической стороне того, что есть психоанализ, может быть вовсе неадекватным);
   б) с социальными конвенциями (с противоречивыми мнениями и оценками некоторых сообществ, например, психоаналитических организаций, школ и разветвлений психоанализа).
   Несовпадение первого рода, на наш взгляд, лишено творческих перспектив: это заблуждение, ведущее к тупику. Удовлетворение интереса к иллюзорному предмету может быть только иллюзорным, и если эти иллюзии для кого-то информативны, то уж явно не для того, кто их наивно питает. Несовпадение второго рода даёт вероятность реального (не иллюзорного) конструктивного воплощения интереса к психоанализу - хотя может быть и проявлением бесплодной нарциссической установки на выпячивание своей оригинальности ценой дисквалификации авторитетов. Конформная же личность, согласившаяся со всеми без разбору конвенциями данной организации, по-видимому, вытесняет существенные грани собственного интереса к психоанализу ради достижения целей безопасности и социального принятия.
   Субъект интереса к психоанализу также может быть классифицирован:
   а) субъект, внешний по отношению к традиции;
   б) субъект, принадлежащий к традиции (сами психоаналитики);
   в) субъект, принадлежащий к ней лишь в некотором отношении (становящиеся, потенциальные психоаналитики).
   Критерии принадлежности к традиции могут быть разными. Важнейшие из них - это самоидентификация и признание со стороны институтов традиции (в форме сертификации) и со стороны других её представителей (в деловом и неформальном общении).
   Кроме того, субъект интереса к психоанализу может быть индивидуальным и коллективным. Коллективный субъект не просто складывается из некоторого множества индивидуальных, он образуется в сложных социально-психологических процессах. Лидерство, групповые нормы, конкуренция идеологий, массовые психические явления (мода, подражание), направленные PR-акции - всё это влияет на интерес к психоанализу извне, искусственно его подхлёстывая или приглушая. Сам психоанализ, интерпретируя названные социально-психологические явления, парадоксальным образом влияет на ход их влияния на интерес к себе. В реальном интересе к психоанализу наших современников уже трудно различить глубинную его основу (психоаналитический ответ на сокровенные чаяния личности) и внешнюю упаковку (психоаналитически-обоснованную манипуляцию, игру на человеческих слабостях). Облущиваясь, принципиально недолговечная упаковка с негодованием отвергается, а вместе с нею либидо отвлекается от психоанализа на другие предметы, имеющие не менее звучные бренды (наступает усталость от психоанализа). Но здоровые силы в стане субъектов интереса к психоанализу переживают этот неизбежный период отката в элитарном одиночестве - и вечный огонь интереса к психоанализу воспламеняет новые поколения (метафора феникса, возрождающегося из пепла).
   От абстрактных рассуждений, структурирующих теоретическое поле проблемы интереса к психоанализу, перейдём к конкретике феноменов интереса к психоанализу в период обучения личности психоанализу как становления психоаналитической идентичности. Представление о том, какова вообще практика обучения личности психоанализу, получено нами в личном опыте преподавательского общения со студентами-психоаналитиками Международного института глубинной психологии.
   Подготовка психоаналитиков в МИГП интенсивна и точно сфокусирована на овладение предметом интереса к психоанализу. Жёсткая логика учебной программы - залог экономического выживания этого коммерческого вуза. Учебные курсы, прямо не связанные с психоанализом, сведены к минимуму. В учебном процессе задействованы редкие специалисты-психоаналитики. К финалу обучения те студенты, кто был мотивирован на практическую аналитическую работу, имеют все основания вести личную практику, а остальные - хорошо ориентируются в тонкостях психоаналитических теорий (и гораздо лучше, чем выпускники психологических специальностей других киевских вузов). Дальнейшее удовлетворение интереса к психоанализу возможно на ниве самообразования и индивидуальной терапевтической практики, а также в рамках родного психоаналитического сообщества - путём супервизий, балинтовских (интервизионных) групп, тематических симпозиумов.
   Студенты МИГП уже имеют опыт получения высшего образования, и их выбор специализации в целом более осознан, чем у выпускников школы. Это субъекты интереса к психоанализу, находящиеся в становлении своего статуса принадлежности к психоаналитической традиции. Их высокая познавательная мотивация может быть оценена преподавателями в субъективной статистике личного педагогического опыта и через разные критерии (темп изложения материала; посещаемость лекций; сосредоточенность; количество, качество и уместность задаваемых вопросов). Исчислимым эквивалентом либидо, вложенного в предмет интереса, служит оплата обучения. Деньги - кванты энергии, жертвуемой на алтарь предмета интереса, поэтому бюджетная форма обучения психоанализу, как и бесплатная аналитическая терапия, не давала бы достаточных стимулов преодолевать сопротивление психоанализу.
   Контрактное образование, ориентированное на интерес слушателей к психоанализу, не лишено и недостатков. Первоначально неожиданным для нас был факт малой психологической компетентности студентов, - и это притом, что их подготовка в области психоанализа была, по нашим меркам, солидной. Обучение психоанализу как узкая специализация на базе любого (не только психологического) высшего образования закономерно приводит к этому странному феномену, когда хорошо осознанная внутренняя структура психоанализа зависает в воздухе, не имея никакой внешней ориентации. Такая ситуация приводит к понятной нам тревоге. Может ли быть эффективным психоаналитик, освоивший психоанализ на трёх его основных уровнях (метод исследования, терапевтический метод, совокупность обобщающих аналитические данные теорий), но не способный определить место самого психоанализа в науке? Возможно - но лишь в некоторых узких рамках, в которых допустимо воспроизводить освоенное. Чтобы сказать в психоанализе своё слово, внести вклад в его развитие, а не только распространение, необходимо иметь внешнюю перспективу. В условиях отсутствия достоверных сведений об этой перспективе, она додумывается, вследствие чего возникают фантазии, содержанием которых становится опять-таки интерес к психоанализу. Эти фантазии в условиях дефицита важной информации в чём-то аналогичны инфантильным фантазиям о происхождении детей и сущности полового акта. Во всяком случае, они столь же инфантильны в смысле подмены фантазированием более "взрослых" способов получения информации.
   К частым фантазиям студентов-психоаналитиков принадлежит непроходимый дуализм психоанализа и психологии. Он существует в разных вариациях и оттенках:
  -- Предполагается, что психоанализ и психология - разные науки. На самом деле психоанализ - одна из научных школ психологии. Её корректно отличать от других школ, но не от психологии в целом. Выделение психоанализа в нечто коренным образом отличное от психологии, льстящее нарциссизму его сторонников, было бы подобным выделению игры любимой футбольной команды (из футбола как такового) в отдельную категорию.
  -- Предполагается, что психоанализ и психология соперничают. На самом деле психоанализ соперничает за признание с другими школами в психологии. Разбираемое суждение нам напоминает выгодное сравнение стирального порошка "Тайд" с "обычным порошком": не секрет, что среди продуктов-конкурентов "Тайда" никакого "обычного порошка" нет, его конкуренты - порошки других марок; в их рекламных компаниях "обычному порошку" тоже достаётся роль отстающего конкурента.
  -- Предполагается, что психоанализ и остальная психология спорят, отвечая на некоторые ключевые вопросы. Но "споры" психоанализа с психологией трудно себе представить уже потому, что эта "остальная психология" неоднородна и многообразна; она явно не готова согласованно встать на единую точку зрения, чтобы противопоставить её психоаналитической.
  -- Предполагается, что к психоанализу психология относится плохо, не признаёт его. На самом деле, психология как наука, существующая в форме различных школ, не может отвергать свою составную часть; признавать или не признавать психоанализ могут конкретные исследователи и академические тусовки. Разумеется, согласие с психоанализом представителей других школ по всем пунктам недостижимо (иначе не было бы смысла в существовании других школ с их альтернативным видением психической реальности), но это не предмет для обид - ведь не бывает единственно верной научной модели реальности. Идея же, что все прочие школы и направления психологической науки, чувствуя свою неверность, ополчились против психоанализа, на наш взгляд, была бы родственна параноидному мировоззрению марксизма периода железного занавеса.
  -- Предполагается, что психоанализ занимается бессознательным (и это правда), а психология - наоборот, сознанием. То, что психология бессознательным не занимается, неверно уже потому, что психоанализ (и шире - глубинная психология) составляют неотъемлемую часть психологии. Кроме этого, понятие "бессознательное", вошедшее в основной категориальный аппарат общей психологии применяют (разумеется в своих контекстах) представители других школ.
   Справедливости ради заметим, что эти и подобные заблуждения студентов-психоаналитиков находят аналоги и в мировоззрении их старших, уважаемых коллег. И здесь в качестве объяснения мы находим уже не фантазии, обрамляющие индивидуальный интерес к психоанализу, а готовую эти фантазии поддержать вполне устоявшуюся психоаналитическую идеологию.
   Тот же самый дуализм психологии и психоанализа, который мы обнаруживаем в воззрениях студентов, проскальзывает в докладах мировых величин психоаналитического движения на научных форумах. По наблюдению Серджо Бенвенуто, озвученному на Международном осеннем психоаналитическом форуме в Киеве (5-9 сентября 2005 г.), психология, в отличие от психоанализа, занимается другим предметом - познавательными процессами, в связи с чем в Италии в университетских курсах её уже переименовывают в "когнитивные науки". Никак не можем согласиться с уважаемым мэтром. На наш взгляд, следует разводить понятие науки как таковой и конкретные веяния академической жизни. В данный момент в западной академической науке действительно сильны позиции методологии когнитивизма - жёстко сциентистской, ориентированной на естественнонаучные принципы построения научного знания. Глубинную психологию (в первую очередь - аналитическую психологию К.Г.Юнга, но и классический психоанализ тоже) некоторые принципиальные когнитивисты обвиняют в ненаучности постольку, поскольку их критериям доказательности знания она не удовлетворяет. Это понятно: всякая клинически-ориентированная школа в психологии тяготеет к гуманитарным исследовательским моделям, к тому, чтобы заниматься едиными случаями, а не статистическими тенденциями.
   В крайней позиции когнитивистов есть и личностный аспект: психоаналитикам, с их точки зрения, непростительно легко даётся научная деятельность и громкие открытия на каждом шагу (тогда как исследования самих когнитивистов, в связи с их особой дисциплиной и осторожностью, более трудоёмки и бедны выводами). Но засилье школы когнитивизма в академических кругах - явление частное и временное, имеющее значение в основном для истории науки. Оборонительная же позиция, занятая по отношению к академической психологии психоанализом (в которой сквозит готовность отказаться от соприсутствия в единой психологической науке и укрыться от соперничества в своём альтернативном мирке), достойна сожаления, но тоже понятна.
   Изоляционизм психоанализа проявился как оборотная ("теневая") сторона его мировой экспансии. Стремление к тому, чтобы распространиться и размножиться, не растеряв своей идентичности (в котором личностные особенности З.Фрейда выступили на мощной базе этнических образцов поведения) выразилось в постоянных "чистках рядов", проверках на лояльность отцу, в скандальном расставании основателя психоанализа со своими наиболее талантливыми учениками и попутчиками, в деятельности "секретного комитета" и т.д.
   Именно сейчас, следуя логике развертывания темы "интереса к психоанализу", мы добрались до проблемы "психоаналитической идентичности". Встреча этих двух явлений происходит в период обучения психоанализу. "Дикий" и индивидуализированный интерес к психоанализу в этом глубинно-ориентированном обучении "окультуривается", наделяется основными чертами психоаналитического профессионального взгляда на жизнь.
   Интерес к психоанализу приводит к амбивалентным результатам: к достижениям и ограничениям; к даруемой традицией духовной власти и к духовному рабству у авторитетов традиции. Проходя через инициацию личного анализа - и обретая в ней ключи к собственному бессознательному, - человек расписывается в том, что ему отныне ведомы профессионально-значимые запреты и обязанности. Следование им технически необходимо, но всякая техника имеет идеологический подтекст (она направлена на некоторые цели и опирается на определённые постулаты. Психоаналитик поселяется в подземном городе, выстроенном Зигмундом Фрейдом в толще бессознательного, и решает проблемы, связанные с озарением электрическим светом разума уходящих вглубь земли шахт, в которых дремлют архаические чудовища. В этом городе - свой уклад жизни, свои почитаемые кумиры. Тот, кого сюда привёл интерес к психоанализу, должен подчиниться суровым правилам самоограничения, иначе он будет отторгнут городом и выслан на поверхность. Иначе говоря, из всех, ведомых интересом к психоанализу, закрепиться в нём удаётся лишь тем, у кого сформируется психоаналитическая идентичность.
   В классическом психоанализе З.Фрейда понятие идентичности не входит в число наиболее значимых и необходимых, поэтому в словаре Ж.Лапланша и Ж.-Б.Понталиса его определение не приводится вообще [1]. Словарь Ч.Райкрофта даёт определение идентичности как "чувства непрерывности своего бытия как сущности, отличной от всех других" [6, с.51], зависящего в своей динамике от идентификаций, начиная с детского возраста; чувство идентичности синонимично самосознанию (его "можно рассматривать как субъективный эквивалент эго, которое психоаналитическая теория склонна наделять объективностью") [6, с.52].
   Сегодня явление идентичности исследуется представителями различных школ и направлений психологии личности и социальной психологии; в его концептуализацию внесли свой вклад Э.Эриксон, Р.Лейнг, Д.Марсиа, М.Березонски, А.Ватерман, Дж.Мид, П.Вейнрих, Г.Теджфел, И.Гофман и многие другие исследователи. Под идентичностью как общезначимым термином в психологии личности понимается: 1) сохранение и поддержание личностью собственной целостности, тождественности, неразрывности истории своей жизни; 2) устойчивый образ "Я", сознание в себе определённых личностных качеств, индивидуально-типологических особенностей, черт характера, способов поведения, которые признаются своими, достоверными [См. 5, с.40]. Психосоциальная идентичность (напр., профессиональная, классовая, расовая) проявляется как радостное ощущение принадлежности к некоему социальному сообществу.
   Любопытно, что психология восприняла "идентичность" как общезначимый термин именно из психоаналитически-ориентированной традиции. Пионером в его применении выступил Э.Эриксон, представитель американской эго-психологии - "дочернего" направления психоанализа. Занимаясь изучением инстанции "Я", к функциям которой принадлежит адаптация, идеологи и лидеры эго-психологии (А.Фрейд, Х.Хартманн) свели основную цель психоаналитического процесса к социальной адаптации пациента, а в теории вплотную подошли к компромиссу с академической (не-аналитической) версией общей психологии [см. 2], что и позволило последней достаточно свободно интегрировать рождающиеся в ней идеи. Психоаналитическая идентичность эго-психологов, базирующаяся больше на преемственности от классического психоанализа, чем на идеологическом единстве с ним в настоящем (а, стало быть, содержащая элемент спутанности), на наш взгляд, закономерно породила в данной ветви психоанализа хорошо разработанную идею идентичности - как момент рефлексии над собственным состоянием.
   Дадим слово Э.Эриксону: "Идентичность индивида основывается на двух одновременных наблюдениях: на ощущении тождества самому себе и непрерывности своего существования во времени и пространстве, и на осознании того факта, что эти тождество и непрерывность признаются окружающими" [13, с. 58-59]. В связи с этим, кстати, "...одной из методологических предпосылок постижения идентичности является психоанализ, изощрённый настолько, что может учитывать среду; другой предпосылкой есть социальная психология, изощрённая в психоанализе" [13, с. 33]. Формирование идентичности - краеугольный камень развития "Я", - согласно эпигенетической теории (жизненного цикла) Э.Эриксона, происходит на пятой из восьми стадий психосоциального (не психосексуального) развития личности. Если не удаётся решить психосоциальный конфликт между идентичностью и спутанностью ролей, юноша не обретает такого важного психического новообразования, как верность (группе, но и себе).
   Применяя понятие идентичности к обучению психоаналитика, Э.Эриксон указывает на необходимость профессиональной идеологии. В связи с ней "психоаналитическое обучение будет касаться ряда образований профессиональной идентичности, тогда как теоретическое обучение должно освещать также идеологическую основу главных различий в том, что переживается как наиболее практическое, наиболее истинное и наиболее верное на различных стадиях развивающейся области" [13, с. 242]. При этом предполагается особое напряжение анализа, преодолевающее "сопротивление идентичности".
   Оценить проблемность и противоречивость общей картины идентичности психоаналитического сообщества образца 60-х гг. ХХ в. (влиявшую на техническую сторону аналитической работы) позволяет описание Ральфа Р. Гринсона: "Те, кто хочет предложить нововведения или модификации техник, обычно не обсуждает их с теми, кто более традиционен в своих взглядах. Они имеют склонность формировать клику и работать подпольно, или, по крайней мере, сегрегироваться от основного течения аналитической мысли. Вследствие этого новаторы утрачивают связи с теми группами в психоанализе, которые могли бы помочь придать законную силу новым идеям или сформулировать их более чётко. Изолированные новаторы склонны становиться "дикими аналитиками", тогда как консерваторы, из-за собственной замкнутости, имеют тенденцию становиться ригидными и ортодоксальными" [3, с.5]. Не употребляя слова "идентичность", Р.Гринсон описывает круг явлений, явно относящийся к ней; о происхождении же некоторых деструктивных особенностей психоаналитической идентичности он пишет так: "Обучение анализу, осуществляемое как часть профессиональной подготовки студента, обычно оставляет заметное наследство в виде неразрешимых реакций переноса, которые ограничивают и деформируют развитие студента в области психоанализа. Когда аналитик пытается проводить терапию в целях обучения, он устанавливает такие взаимоотношения с пациентом (студентом), которые можно было бы назвать высокомерными, но это необходимо для профессионального прогресса студента. При этом обучающий аналитик неизбежно теряет часть своего инкогнито, уничтожает мотивации пациента, усиливает тенденции к зависимости, идентификации, покорности и псевдонормальному поведению. Кроме того, в треугольнике, состоящем из студента, психоаналитического учебного заведения и обучающего аналитика, сам аналитик, не зная того, и даже против собственной воли становится фанатиком" [3, с.6-7].
   Формирование профессиональной идентичности как таковой (в разных профессиях) может и должно поддерживать личную ответственность обучающегося не только за обеспечение энергией процесса профессионального становления, но и за осознанность самого выбора идентичности. Подчёркнуто осознанное и ответственное движение человека к обретению некоторой идентичности именуется самоидентификацией. Исследователь проблематики идентичности не-аналитического направления В.Л.Зливков видит в личностно-ролевой идентичности результат функционирования самоидентификации, а под самоидентификацией учителя и ученика в педагогической коммуникации понимает "процесс личностного принятия профессии, подчинения себя ожиданиям социума соответственно требованиям социально-функциональных ролей, составляющих суть педагогической деятельности" [4, с.52]. При этом личностная самоидентификация учителя выступает психологическим механизмом осознанного принятия профессии педагога, ролевая самоидентификация функционирует в структуре его идентичности как доминирующая, и выступает механизмом формирования готовности принятия социально-функциональных ролей. Личностно-ролевая самоидентификация ученика выступает психологическим механизмом принятия влияния личности педагога на свою личность. На наш взгляд, подлинная самоидентификация учеников в психоанализе осложняется спецификой глубинно-ориентированной специальности. Инфантильная неадекватность того "интереса к психоанализу", с которым приходят в традицию потенциальные аналитики, мешает им брать на себя ответственность за становление собственной психоаналитической идентичности на начальных этапах обучения. Внутренние противоречия психоаналитической идентичности, происходящие из идеологии, закрепляющий и санкционирующей воспроизведение паттернов, пришедших из ранних периодов становления самого психоанализа как традиции, встречают психоаналитика на выходе из процесса обучения. Всё это явления деструктивные, но вполне преодолимые для психоанализа как мощного психотерапевтического средства - разумеется, при том условии, что они будут не вытесняться в бессознательное психоанализа, а восприниматься как ценный материал для аналитической проработки.
   Напоследок хочется сказать пару слов об интересе к психоанализу и особенностях идентичности самого автора текста. Автор - психолог, носитель психологической профессиональной идентичности. Он определённо не враг психоанализу и работает в Международном институте глубинной психологии не как засланный подрывной элемент. Напротив, глубинная психология (правда, преимущественно не в психоаналитическом, а в юнгианском воплощении) была и остаётся предметом его пристального профессионального интереса. Получение отдельного специализированного образования в области глубинной психологии автор, в отличие от ряда своих коллег, не считает для себя обязательным. В первую очередь автор относит себя к исследователям-теоретикам психологии, во вторую - к преподавателям этой дисциплины, и лишь в третью - к психотерапевтам (тогда как именно мастерство терапии не может быть получено из литературы, а только из живого профессионального общения с носителями традиции). Как психотерапевт, автор сочетает феноменологический подход с психодинамическим в рамках семейной и арт-терапии.
   Деятельность автора в пределах академической науки определённо связана с популяризацией глубинно-психологического взгляда на предмет психологии. Ряд важных глубинно-психологических концептов ("коллективное бессознательное", "архетип", "символ", "индивидуация", "скрытый конфликт", "психологическая защита") вошёл в авторскую теорию экзистенциальной динамики ценностно-смысловой сферы личности, которая в единстве с психодинамическим по направленности авторским проективным методом "Сочинение волшебной сказки" легла в основу исследования, защищённого в качестве кандидатской диссертации. Опыт автора показывает, что методологический плюрализм современной отечественной академической среды достаточен, чтобы авторы психоаналитических по духу изысканий могли претендовать на официальный научный статус (разумеется, с учётом необходимых технических процедур, формальных требований к организации текста и мировоззренческой специфики членов того или иного специализированного совета). К сожалению, глухая оборона самих психоаналитиков, довольствующихся своим статусом в отдельной, организационно-автономной научной традиции, мешает им играть достойную роль на общепсихологической арене.

Литература:

      -- Лапланш Ж., Понталис Ж.-Б. Словарь по психоанализу: Пер. с фр. - М.: Высшая школа, 1996. - 623 с.
      -- Лейбин В. Постклассический психоанализ. Энциклопедия. - Т.2. - М.: Изд. дом "Территория будущего", 2006. - 568 с.
      -- Гринсон Р. Техника и практика психоанализа: Пер. с англ. - Воронеж: МОДЄК, 1994. - 491 с.
      -- Зливков В.Л. Самоiдентифiкацiя в педагогiчнiй комунiкацiї. - К.: Укр. Центр полiтичного менеджменту, 2005. - 144 с.
      -- Психология личности: словарь-справочник / Под ред. П.П.Горностая, Т.М.Титаренко. - К.: Рута, 2001. - 320 с.
      -- Райкрофт Ч. К. Критический словарь психоанализа: Пер. с англ. - СПб.: ВЕИП, 1995. - 288 с.
      -- Рикёр П. Конфликт интерпретаций. Очерки о герменевтике: Пер. с фр. - М.: Медиум, 1995. - 415 с.
      -- Самуэлс Э. Юнг и постъюнгианцы. Курс юнгианского психоанализа: Пер. с англ. - М.: ЧеРо, 1997. - 416 с.
      -- Фрейд З. Массовая психология и анализ человеческого "Я" // Фрейд З. "Я" и "Оно". Труды разных лет: Пер. с нем. - Тб.: Мерани, 1991. - С. 71-138.
      -- Фрейд З. Толкование сновидений. - К.: Здоровья, 1991. - 384 с.
      -- Фрейд З. Тотем и табу // Фрейд З. "Я" и "Оно". Труды разных лет: Пер. с нем. - Тб.: Мерани, 1991. - С. 193-350.
      -- Эриксон Э.Г. Детство и общество: Пер. с англ. - СПб.: Ленато, 1996. - 592 с.
      -- Эриксон Э.Г. Идентичность: юность и кризис: Пер. с англ. - М.: Прогресс, 1996. - 344 с.
      -- Юнг К.Г. Либидо, его метаморфозы и символы: Пер. с нем. - Спб.: Восточно-Европейский Институт Психоанализа, 1994. - 416 с.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

2-я речь трикстера.

"ТРУЖЕНИКИ МОРЯ":

ПАРАДОКСЫ НЕВОЗМОЖНОЙ ПРОФЕССИИ

У нас нет надежды, но этот путь наш.

Б.Гребенщиков

Вводная часть: возможность себя в теме

   (15). Метод создания текста данного доклада можно обозначить как свободно-ассоциативный - но в тематических пределах и с логической обработкой, или же, как индивидуальный брэйнсторминг на заданную симпозиумом проективную тему. В нём важен намеренный отказ от метода анализа литературных источников и связанного с ним поиска конкретного контекста высказывания З.Фрейда о том, что психоанализ - невозможная профессия.
   В период написания этого текста я не помню, в какой своей работе З.Фрейд называет психоанализ невозможной профессией, даже не вполне уверен, читал ли я её (если и читал, то данное утверждение не приковало моего внимания, прошло мимо). Если я и не читал об этой невозможности психоанализа как профессии, то определённо, - слышал в форме устной цитаты. Утверждение, что психоанализ - невозможная профессия, было одним из множества лейтмотивов в докладах и лекциях В.А.Мазина периода Киевской психоаналитической весны 2007 года.
   Мне представляется более важным уяснение не того, что этими словами хотел сказать основатель психоанализа, а того, какой отклик вызывают данные слова, как на них откликаюсь я (je), - или Другой, обеспечивающий меня возможностью изъясняться речевыми знаками (вежливый кивок в сторону лаканизма). Мой текст, т.о., прежде всего о себе (нарциссический Я-текст); он создаётся от 1-го лица единственного числа.
   В докладе на прошлом симпозиуме "Интерес к психоанализу" я использовал академическое местоимение "мы", чем вызвал недоумение редактора журнала "Психоанализ" в период подготовки его к печати: кто такие мы? Кто ещё за мной стоит? Это моё мнение или согласованное мнение преподавателей МИГП? Академическое "мы" вводит в текст условную объективную точку зрения науки, от имени которой, впрочем, вправе выступать каждый, кто способен изложить свою позицию научным языком.
   Используя местоимение "я", я ввожу в поле рассмотрения свою собственную психическую реальность. Подобно тому, как З.Фрейд в своей версии этиологии неврозов 1897 года ушёл от опоры на травматический опыт реального соблазнения к признанию травмирующей силы фантазма (т.е., от опоры на внешнюю событийную детерминацию психики пациента к признанию её самодетерминации), я ухожу от вопроса о том, что на самом деле подразумевАлось, к описанию того, что в данный момент подразумИлось.
   Как только я принял решение о написании данного текста доклада, мне явились яркие метафорические образы, которыми захотелось этот доклад усеять. Первым пришло название "Труженики моря". Понятно, почему: море, как и подземелье, принадлежит к символике бессознательного, но эти символические образы по-разному аспектируются. Оба образа характеризуются глубиной, но морская и подземельная глубина различны. В подземелье доминирует стабильная структура, в море - текучая динамика либидо. Подземелье представляет собой полости в толще твёрдой породы, порой рукотворные; море тотально и естественно. Подземелье - бесстрастный мир смерти, море - живо и страстно.
   В докладе на прошлом симпозиуме мной эксплуатировалась метафора "подземного города" психоанализа (в которой подчеркивалась заданная структура, институционализация и установленная идеологическая диспозиция психоанализа). Сейчас, в связи с актуализированной симпозиумом темой профессионального занятия, уместен образ, предполагающий динамику (ведь в профессии человек не просто имеет и занимает рабочее место, но и что-то делает). В подземном городе психоаналитики живут, а в море - работают. Благо, от дома до работы недалеко: подземелье и море - одно и то же бессознательное.
   В подземелье можно интеллектуально заблудиться, в море можно эмоционально утонуть. Вот и я, визуализируя море, не сразу почувствовал, что смогу эту стихию как-то структурировать. В период появления текст доклада был фрагментарен, как фрагментарен в психоанализе субъект. Я записывал возникающие метафоры и смеялся. Возможно, в смехе отыгрывалась тревога. Тревога о том, что я и сам не вполне осознаю, что же я пишу. Кто пишет о стихии, тот сам - стихия.
   (14). В некоторый момент появилось опасение, что уравновесить пришедшие метафоры участками скучного наукообразного текста мне не удастся, что финальный текст скорее будет годиться для КВНа, или для "Комеди клаб", но не для уважаемого психоаналитического симпозиума.
   (7). Ну что ж, говорю я психоаналитикам [в тот момент, как опасение появилось, обращаясь в будущее], если ваша профессия невозможна, послушайте мой невозможный доклад. Его фрагменты уже готовы - и научный доклад ничуть не напоминают. Посмотрим, удастся ли мне их логически увязать в нечто, ведущее к выводу. Включить, так сказать, механизм "вторичной обработки".
   (16). С этого момента я пронумеровал фрагменты доклада в порядке написания - и нумеровал их далее, чтобы запутанная история сотворения данного текста не была утеряна.
  

Часть 1. Психоанализ как отрицание возможности

   (6). Признание психоанализа невозможной профессией (не-возможной профессией) содержит как элемент психоаналитического кокетства, так и момент актуализации защитного механизма - отрицания.
   По сути, сказано, что психоанализ - профессия возможная, а частица "не" добавлена лишь для отвода глаз мыслящих субъектов.
   Что же в этом утверждении подвергается отрицанию? Отнюдь не то, что психоанализ - профессия. Отрицается только возможность того, чтобы он был (считался?) профессией. Психоаналитикам свойственно во многих отношениях прибегать к отрицанию возможностей лучшего перед лицом некоторой "неумолимой" реальности.
   В пессимистическом психоаналитическом взгляде на жизнь лишь то может быть признано реальным, что не слишком-то обнадёживает. Чем хуже, тем реальнее. Чем лучше, тем сомнительнее: похоже, что здесь замешано вытеснение.
   (11). Все надежды - иллюзии Воображаемого. Подлинный ужас - из Реального. В нём разверзнута пропасть между частями Я, между плитами на дорожке, между атомами в дискретной атомистической картине мира. В этом мире из атомов и сам превращаешься в совокупность атомов, и, теряя защитную кристаллическую решётку, рискуешь провалиться сам в себя. Или, поскольку никакого обозримого сознанием тебя и в помине нет, в тебя проваливается кто-то Другой со всем своим Символическим порядком.
   Страшно? То-то же!
   (24). Ответ на данные психоаналитические страхи приходит из тверди Воображаемого мира, онтологизированного архетипальной психологией (как происходящей от архетипических универсалий имагинативной данности). Отрицание как попытка гносеологически озабоченного разума Просвещения преодолеть неупорядоченность души, проявленная и в психоаналитическом дискурсе, акцентирована Дж.Хиллманом, лидером архетипальной школы (своего рода Ж.Лаканом от постъюнгианства), в книге "Миф анализа": "Почему развитие психологии происходило через тень психопатологии? ... Возможно, Век Разума достиг своих последних границ, границ самого разума - ума и его полного затмения. Свет, обратившийся теперь к самому себе, создал новую науку о разуме, психологию, и из тени разума - психопатологию. ...Возможно, вся безмерная энергия, затраченная на упорядочивание психической патологии, предназначалась для того, чтобы не допустить возникновения психических расстройств. Мы можем спросить, почему новые континенты души не получили более удачных названий? Ир-рациональное и бес-сознательное, как и без-умный, - все эти названия имеют знаки-ярлыки отрицания, которые разум с ворчливым недовольством наклеил на то, чего сам не понимает. Каждый может назвать Уран или Нептун "не-Сатурном", Австралию - "не-Азией" [8, с.171-172].
   Называя психоанализ невозможной профессией, психоаналитик занимается самокритикой, возможно, прибегая к защитному механизму "идентификации с агрессором" (причём агрессор, нападкам которого его Я подвергается, по преимуществу уже внутренний; в терминах 2-й топики З.Фрейда, это Сверх-Я). Родительской фигурой от мира науки, вошедшей в структуру Сверх-Я самого З.Фрейда, можно считать Э.Брюкке, а через него - всю культуру Просвещения и - шире - Нового времени.
   (18) Самокритика психоаналитика может оказаться сродни магическому оберегу. Отрицая возможность, её тут же и утверждаешь (Ни пуха, ни пера, так сказать!). Чего боится психоаналитик, занимаясь этой самокритикой?
   Возможность невозможности психоанализа как профессии существует во множестве форм, различающихся мерой ужасности.
  -- Невозможность психоанализа как профессии, ужасная для определённого (несродственного с ней) индивида - или для всех.
  -- Невозможность психоанализа как профессии в конкретном социуме с его особыми установками - или везде.
  -- Невозможность психоанализа как профессии, понятой определённым образом, дарующая возможность за пределами такого понимания - или окончательная невозможность без надежды на всякую компенсацию.
  -- Невозможность профессии психоанализа как внешнее пугало, отсеивающее ненадёжных попутчиков - или как глубинный (сущностный) страх, в который посвящены избранные.
  -- Невозможность психоанализа как профессии в трагическом сознании профессионалов - или помимо их осознания, в самой сути того, чем они занимаются под видом профессии.
  -- Невозможность психоанализа как профессии - или полная невозможность психоанализа.
  -- Невозможность некоей формы, модели психоанализа быть профессией - или тотальная невозможность всяческих форм и моделей.
  

Часть 2. Психоаналитическая самокритика: оглядка профессионалов на взгляд из социума

   (29) Самокритика - лучший способ застраховаться от критики. Сказал, что психоанализ не вполне наука - и делай что хочешь. Сказал, что невозможная профессия, - и какие у кого могут быть претензии? А в узком кругу единомышленников можно и честно сказать: не наука, потому что больше, чем наука; не возможная профессия, ибо необходимая профессия. Учение Фрейда всесильно, потому что оно верно.
   Самокритика учения З.Фрейда направлена весьма узко, она - жертвоприношение богам естественной науки, страховка от ненависти её жрецов. Поставил в основу психической реальности явления биологического порядка - и биологи во главе с покойным учителем (Э.Брюкке) тебя не тронут (ведь ты - один из них, хотя и пользуешься для утверждения верного мировоззрения непонятными экзотическими методами). Всё, что сказано против психоанализа ригидными ревнителями чистоты психологии как экспериментальной науки, было не слишком оригинально (и заранее предсказуемо). Наиболее серьёзной критикой психоанализа становится критика из гуманитарной области, от которой автор психоанализа не застраховался (видимо, не слишком уважая не вошедших в психоаналитическое Сверх-Я носителей гуманитарного знания). Когда, истолковывая данные, полученные понимающим (герменевтическим) путём, З.Фрейд прибегает к объяснительным конструкциям, этому пути чуждым, он уязвим. К.Ясперс указывает на экзистенциальную невозможность, с которой не считается психоанализ: "Любая понимающая психология - в том числе и психоанализ ... должна иметь свои границы. Понимание останавливается прежде всего перед следующим непреложным обстоятельством: эмпирическая совокупность характерологических принципов личности врожденна этой личности. ... Далее, понимание останавливается перед непреложной реальностью органических болезней и психозов, перед тем, что в них есть элементарного ... Наконец, понимание останавливается перед непреложностью экзистенции: того, чем человек является на самом деле. Психоаналитическое озарение - это ложное озарение. Хотя экзистенция и не открыта для психологического понимания, она позволяет последнему ощутить себя, поскольку ставит перед ним границы там, где начинается нечто, обнаруживающее себя именно через неокончательность, незавершённость понимания. Психоанализ не желал видеть эти границы; он хотел понять всё" [12, с.442-443]. "Ложность фрейдовских притязаний заключается в том, что психологически понятные связи он принимает за причинные, полагая, будто в психической жизни всё (то есть любое событие) доступно пониманию (то есть осмысленным образом детерминировано). Можно согласиться с утверждением о безграничной причинности, но не безграничной понятности" [12, с.651].
   Важная невозможность обнаруживается и внутри самого процесса профессионального действования психоаналитика. Как резонно утверждает Р.Д.Лэйнг, достоверность нашего знания об осознанных личностью переживаниях (мыслях, чувствах, мечтах и т.д.) опирается на нашу коммуникацию с этой личностью, идея же бессознательного переживания, эксплуатируемая психоаналитиками, оказывается подозрительной в плане соскальзывания в естественнонаучный порядок рассмотрения. В реальности коммуникативного процесса "психоаналитик - пациент" происходит следующее: "Когда Джек приходит к заключению о том, что Джилл "испытывает" определённые переживания, о которых она не догадывается, он предпринимает серьёзный шаг за пределы своего собственного впечатления о Джилл и за пределы переживания Джилл себя самой или её переживаний о нём. Джек не может гарантировать, что он не выходит за пределы своих переживаний и переживаний Джилл, отзеркаливаясь в свои собственные проекции" [5, с.24]. "Слишком многие, если не все психоаналитики носятся туда-обратно через вращающиеся двери на пороге феноменологии, и второй рывок удаляет их от любого рода науки настолько далеко, насколько это возможно. Помимо самой атрибуции действий, мотивов, намерений, переживаний, наличие которых сам пациент отрицает, существует ещё огромное множество слоёв сил, энергетических ресурсов, динамик, экономик, процессов, структур, при помощи которых можно объяснить "бессознательное" [5, с.28].
   Ну да Бог с ними, с экзистенциалистами, их претензии к психоанализу внутри психоаналитического круга мало кого волнуют. То, чего могут ожидать от отношения к себе социума психоаналитики - вот что реально влияет на их самоотношение. Ожидания психоаналитиками отношения к себе - производная от их базисных фантазий на тему невозможности психоанализа как профессии (ну, а мне, не знакомому с фантазиями психоаналитика изнутри, остаётся лишь самому пофантазировать на данную тему).
   (13). Человек, занимающийся невозможной профессией, способен вызвать к себе амбивалентное отношение профессиографов. С одной стороны, такого человека следует похвалить, восхититься его трагическим героизмом перед лицом невозможного занятия (чудо невозможности психоанализа). С другой стороны, его следует обвинить в тунеядстве - и пожурить за то, что силы и подготовку свою тратит на бесперспективное дело в ущерб делам полезным (горе невозможности психоанализа). Смещение к одному из полюсов амбивалентности зависит от конкретного контекста.
   Чудо невозможности психоанализа - Эдипово чудо. Эдип, ещё до кровосмесительного воцарения в Фивах, совершает главный свой героический поступок - разгадывает загадку чудовища Сфинкс. Сфинкс низвергается в тартарары: Эдип разгадал загадку человеческого онтогенеза!
   Горе невозможности психоанализа - анальная патология. В длительности психоаналитической работы и в строгости терапевтических ритуалов психоанализа трудно не уловить присутствие принципа навязчивого повторения, на котором базируются обсессивно-компульсивные неврозы. Эти неврозы связываются с анальной фиксацией либидо.
   Чудо психоанализа - в преодолении невозможного, горе - в непреодолении. Чуден поступок, беспросветен невротический ритуал.
   (19). Кстати, диалектика поступка и ритуала - знакомая мне тема из истории психологии (как психологической науки). Поступковая историко-психологическая концепция В.А.Роменца признаёт поступок основной единицей психики, и делит его на компоненты: ситуация (совокупность условий поступка), мотивация (его движущие силы), действие (его реализация) и последействие (последствие для поступающего). Каждый период становления человеческой культуры в своём понимании психики делает акцент на тот или иной компонент поступка. Мифологический период, античность и средневековье, например, - на ситуацию. Ритуал до-историчен, как магическое воспроизведение мифологического первообразца действия, или первособытия, случившегося у начала времён. Индивидуально ответственный поступок появляется в эпоху античности - в первую историческую эпоху. Поступок героически преодолевает ритуал - и становится прецедентом для изменения ритуала. Тогда же из мифа рождаются авторские формы культуры (искусство, философия, религия, наука, практическая форма).
   (25). Поступок психоанализа состоит в открытии новой формы дискурса. Ритуал - в постоянном возвращении к однажды совершённому открытию в надежде на его неисчерпаемость. Ритуал как культурная форма уводит в детство человечества. Магические ритуалы отсылают к мифическим первособытиям, случившимся у начала времён. Первособытия психоанализа, как правило, - переозначенные древнегреческие, - и одно своё, рукотворное, из "Тотема и табу". Психоаналитик - атеист; он переживает вину не за крёстные муки Христовы, а за то, что он сделал с отцом: убил и съел.
   Человек невозможной профессии невозможен как профессионал. Каково это осознавать психоаналитику? Многие люди в возможных профессиях испытывают невозможность профессионального становления, но у тех хоть есть иллюзорные шансы. Может, психоаналитик для своего воцарения у изголовья кушетки должен пройти инициацию уничижением?
  

Часть 3. Возможность психоаналитика перед лицом профессии

   (26) Возможность психоаналитика по отношению к психоанализу есть его личная потенция "психоаналитического действования". Психоанализ представляет собой форму существования научной психологии, и я не вижу оснований, по которым к нему могли бы быть неприменимы онтологически-обоснованные критерии потенциала бытия психолога в профессии.
   В типологии "потенциала познавательного отношения психолога", предложенной И.П.Манохой, выделены такие типы: а) тип "врожденного сродства" профессии; б) тип "приобретаемого сродства" профессии; в) тип "ложного сродства" профессии; г) "профессионально-деструктивный" тип; д) тип, "отторгаемый профессией". В типологии же "потенциала преобразующего отношения психолога" И.П.Маноха выделяет типы: а) "постоянно пребывающий в состоянии психологического влияния"; б) "открывающийся психологическому влиянию"; в) "нейтрализующий психологические влияния"; г) "закрытый для психологического влияния"; д) "разрушающийся в психологическом влиянии" [6]. Рассматриваемый помимо своих ритуальных страхов, в реальности жизненного занятия, конкретный психоаналитик в данную типологическую структуру легко вписывается. Кто-то "рождён быть психоаналитиком", кто-то обретает квалификацию упорным трудом, кто-то столь ригиден в своих действиях, что скорее дрессирует своих пациентов, чем понимает, кому-то психоанализ вообще не показан и т.д.
  

Часть 4. Возможность профессии перед лицом психоаналитика

   (27) Феноменология переживаний психоаналитика по отношению к возможной невозможности собственной профессии мне непосредственно не дана; я буду о ней фантазировать. Поскольку восприятие невозможности чего-либо внутренне связано с феноменологией отчаяния, я считаю нужным мобилизовать типологию отчаяния С.А.Кьеркегора как отправной путь своих фантазий. Предтеча экзистенциализма различал следующие типы, рассмотренные в категориях сознания:
  -- Отчаяние, не подозревающее о себе (самая беспросветная, неосознанная форма).
  -- Отчаяние, сознающее своё существование, в форме, когда не желают быть собой (отчаяние-слабость).
  -- Отчаяние, сознающее своё существование, в форме, когда желают быть собой (отчаяние-вызов) [3].
   Психоаналитики, не подозревающие о своём отчаянии, бессознательны в своих действиях. О невозможности своей профессии они не задумывались, и если эта невозможность стучится к ним в сознание, то подвергается цензуре. Ответственность за свои терапевтические действия они вверяют старшим коллегам и лично Фрейду, сами же отвечают лишь за свою преданность психоаналитическим доктринам.
   Вторая форма отчаяния, при которой психоаналитик не желает быть собой, проявляется в уподоблении психоаналитического действования какому-либо другому, воспринятому как более надёжное.
   (21). Психоаналитик в растерянности: он утратил возможность. Не поможет ли ему симпатическая магия? Не может ли психоанализ как профессия быть наделён отсутствующей у него возможностью посредством аналогии с другой, гарантированно возможной профессией?
   (4). Если профессия, то какая? Обращаюсь к свободному ассоциированию, и первой версией оказывается стоматология. Почему стоматология? Потому ли, что Жак Лакан в своих "Семинарах" пренебрежительно говорил о врачах-дантистах, подчёркивая своей метафорой: нет, мы, психоаналитики, не такие!? ... Потому ли, что К.Г.Юнг, напротив, указывал на сложившийся паттерн уподобления Фрейда стоматологу? ...
   Почему ещё? (Сверхдетерминация психических актов в психоаналитическом подходе требует поиска не одной причины). Потому, что я сейчас, на момент написания данного текста, лечу зубы. Почти вылечил: вот-вот "психоанализ" прервётся - до следующего болезненного симптома, когда моё "сопротивление стоматологии" снова рухнет. Лечат мне зубы на удивление бережно и эмпатично. В стоматологии вредны труда шахтёрского привычки, как говорил я в одноимённом одностишии образца 1993 года. Вспоминаю случай лечения зубов семнадцатилетней давности (вот она, пошла - регрессия!). Году этак в 1991-м лечил мне зубы [впрочем, нет, не лечил, а устанавливал коронки] человек, внешне очень похожий на Зигмунда Фрейда. Я ещё фантазировал о том, осознаёт ли он своё сходство, или считает себя ни на кого не похожим. Это был амбициозный еврей из Полтавы, который в период очередного "голодомора" приехал покорять украинскую Столицу своим зубоанализом оральной полости. Пустил устную рекламу по киевским родственникам и знакомым: грядёт, дескать, мессия, коронки ставит. Недорого! И потянулся к нему люд с оральными проблемами. И ведь да - с проблемами в оральной зоне. Кариес подобен бессознательным травмам и наверняка связан с оральными фиксациями. Зубоанализ Фрейда из Полтавы предполагает связывание явлений естественного ряда (зубов) с искусственными эквивалентами (коронками).
   Зачем я так надолго остановился на полтавском Фрейде? Когда он работал, я испытывал параноидные подозрения: мне казалось, что он разрушает мне немногие здоровые зубы, чтобы поставить на зубы убитые свои позолоченные коронки (ровно семь, как корон на головах мышиного короля). Память о нём пережила его творение: все семь золочёных куполов покинули свои рабочие места в течение ближайших к установке лет.
   (5). Зубоврачебное кресло как аналог кушетки, манипуляции в ротовой полости, врач-стоматолог виден лишь фрагментарно, боковым зрением, а его инструменты не видны вообще; регрессировавший пациент раскрывает рот, как голодный птенец, но вместо ласкового кормления из материнской позиции получает отеческую фрустрацию фаллическим предметом. Предметом, вгрызающимся в зуб - в инструмент, сам предназначенный, чтобы грызть. Вот вам преступление и наказание, агрессивное поползновение зубовное - и кастрирующий удар инкорпорированного частичного объекта (по совместительству - механического предшественника Сверх-Я) изнутри по зубам. Бам!
   (10). Кстати, перечитывая текст Лакана, отрицающего принадлежность психоаналитиков к "господам дантистам"... Лакан видел в психоаналитиках смелых революционеров, в корне отличных от обывателей от науки. Ой ли?
   Психоаналитик - революционер? Не выглядит он таким. Разумеется, то, как он выглядит, принадлежит регистру Воображаемого. В зеркале мы не видим своего je, а только moi. Moi иллюзорно, соткано из фрагментов, омыто проекциями и интроекциями. Но ведь любая иллюзия не случайна, она по-своему, иллюзорно, выполняет чьё-то желание. Что за желание представлено в иллюзии несколько скованного преуспевающего благообразия? Нечего на зеркало пенять, коли рожа крива. Нечего на moi пенять, коли je в глазах не блестит. Фрейд в Воображаемом регистре так же буржуазно благообразен, как и Ленин. Или так и должны выглядеть революционеры? Амбициозный человечек, спонсируемый соседним отцом кайзером Вильгельмом в своих эдиповых начинаниях. Вторая из невозможных профессий, по Фрейду, - политика. И ведь точно: коммунист - не профессия, это зов сердца, или что-то там ещё в том же духе, одним словом, идеология. Жизнь надо прожить так, чтобы не было мучительно больно... Научных коммунистов СССР в 1990 году массово переименовывали в политологов. Переименовали. Теперь они свободны от юридических обязательств перед идеологией. Им дали во всесильном Символическом регистре "возможную" специальность, и жизнь они могут прожить как с мучительной болью, так и без неё. Курсантам-политрукам из киевского морполита в том же регистре присваивали специальность военного психолога. В Символическом регистре в связи с революциями - всегда перерегистрации.
   (8). Психоаналитики являются стоматологами, если их рассматривать с точки зрения внешних признаков профессии, внутри же они - труженики моря. Именно так, согласно моей фантазии, должны воспринимать себя те психоаналитики, которые отчаялись, но желают быть собой в профессии.
   (12). Современность как форма развития классики предстаёт в узнаваемых голосах. Попытаемся расслышать голоса тружеников моря сквозь шум волн и крики чаек. "Труженики моря - это для Вас сейчас профессия?" - спрашиваю я, и получаю ответы от трёх атлантических профсоюзов, поделивших в постфрейдовский период мировой океан.
   (3). "У нас, лондонских докеров, сейчас - речные испытания плавательных объектов. Мы занимаемся тем, что пытаемся утопить в Темзе плохую грудь хорошей матери. Да вот незадача - реально притопить грудь не удаётся: она регулярно всплывает вместе с матерью - и доставляется к нам в Британское общество потерянных объектов агентством Ллойда".
   (1). "А у нас, французских ловцов жемчуга, произошло разделение труда. Ныряльщики за ним ныряют, а выныривальщики с ним выныривают. Строго говоря, это разделение было и раньше. Когда я (je) нырял за жемчугом, то выныривало всегда - моё (moi). Выныривает всегда другой, который прикидывается мной (je), но отличается наличием жемчужины, которая мне не принадлежит. Возникает вопрос: кто кого поймал? Или я жемчужину, или она - меня. Если это жемчужина виновата, то куда она девала подлинного меня? Вот в чём вопрос-то. Всё это параноидной шизофренией пахнет, а вы: "профессия", "профессия"...".
   (2). "Мы - профессионалы в душе. Не случайно именно мы занимаемся отправкой "Титаника", чтобы плыть через Атлантический океан в Соединённые штаты. Там мы надеемся стать подлинными профессионалами своего дела. Чтобы обеспечить непотопляемость "Титаника", необходимо, чтобы некоторая, свободная от конфликтов с айсбергами часть "Титаника" никогда не теряла связи с сушей, и не выходила в открытое море. Если эту часть "Титаника" оставить на суше, а другую отправить в Америку, то опасность встречи со злонамеренными айсбергами будет угрожать не всему судну, а только определённой части нижней палубы...".
   (28) Впрочем, в отличие от двух первых групп тружеников моря (кляйнианцев и лаканистов, если кто не понял), третья (американская эго-психология) демонстрирует явный крен в "стоматологию". Привитие идеи адаптации к психоанализу, есть, определённо, род отчаяния, при котором не хотят быть собой. В целях адаптации труженики моря выходят на сушу и начинают выполнять функции береговой охраны. Отсюда понятен призыв Ж.Лакана: "Назад в море" (т.е., разумеется, "Назад, к Фрейду"). Путь назад есть спасительная регрессия, путь вперёд - подозрительный прогресс. В этом прогрессе организмы, вышедшие на сушу, со временем адаптируются к новым условиям существования и забудут как море, так и своего царя морского. В устремлённом в прошлое психоанализе любой шаг вперёд превращается в отступничество от генеральной линии.
  

Часть 5. Внутренние невозможности психоаналитического процесса: невозможность как запрет на отношения

   (20). Существенными сторонами профессионального занятия психоаналитика есть невозможность эроса и эрос невозможного. Невозможность эроса - требование соблюдения магического ритуала, обеспечивающего возможность работы; эрос невозможного - нарушение данного ритуала в демоническом порыве иррациональной страсти. "Эрос невозможного", предложенный В.Ивановым как определение ницшеанского духовного настроения в России серебряного века, был затем вынесен А.Эткиндом в название книги об истории психоанализа в России [9]. В этой книге целая глава посвящена анализу отношений К.Г.Юнга и С.Шпильрейн (происходивших, как раз, не в России). Отношение правоверных психоаналитиков (т.е. носителей фрейдовского по содержанию Сверх-Я) к их отношениям весьма аффективно заряжено. В фигуре Юнга для правоверных психоаналитиков соединены в причудливый узор практически все черты ужасного врага, таящегося в их собственных глубинах. Враг низок, беспринципен, похотлив; он слаб, так как поддался низменной похоти помимо своей воли. То ли дело - мы! Мы, если представится подобный случай, будем стоять как скала! Мы остановимся вовремя, наступим на горло низменным желаниям, вынесем свои чувства на супервизию, если не поможет - в личный анализ, но сохраним своё доброе имя во славу великих предшественников! Мы покажем разжигающим нашу похоть дамочкам на кушетке, что психоаналитики не сдаются! Этот подход - своеобразное психоаналитическое викторианство. Психоаналитик, разрушая субъекта рационального воления вообще, сохраняет иммунитет для себя.
   Даже среди будущих психоаналитиков распространён оценочный взгляд на личность Юнга сверху вниз, с высоты своего потенциально непоколебимого морального статуса. Мы, дескать, в открытое море ещё не выходили, но когда выйдем, то обязательно будем внимательными, и никогда не позволим набежавшей волне залить верхнюю палубу и смыть за борт рулевого: "Ведь ты моряк, Мишка, моряк не хочет!". Юнга психоаналитики видят сексуально потентным, несмотря на заслуженную им кастрацию. Ненависть к Юнгу, который позволил себе то, чего аналитики собираются себя лишать, и смел дальше заниматься терапией, связана с завистью к его свободе невозможного, с отчаянием своей несвободы ("я на такое не решусь") и со страхом возможной свободы ("а вдруг решусь?"), против которого остаётся уповать лишь на сомнительную веру во всесилие сознательной воли. Они боятся стать такими же, как Юнг со всеми последствиями (как они смогут смотреть в глаза своим товарищам? Удастся ли им выжить в профессии?).
   (22). Критические высказывания ряда слушателей МИГП на семинарах по "Тэвистокским лекциям", по моему мнению, иллюстрируют этот страх:
   "Юнг - ренегат, предатель, и поэтому читать его неприятно".
   "Юнг слишком понятен, интересно и легко читается, тогда как над текстами Фрейда засыпаешь. Ясное дело - в текстах Фрейда есть истина, которая вызывает сопротивление, а в текстах Юнга её нет".
   "У Юнга всё то же, что и у Фрейда, а мы ожидали чего-то нового".
   "Юнг вещает как ментор, он слишком заносится".
   "Юнг не ценит своих пациентов. Почему он не остановил уходящего от него молодого человека, ведь его можно было удержать в анализе!".
   "Юнг неправ. Почему он не направил своего пациента к какому-нибудь психоаналитику?".
   "Как смеет Юнг что-то говорить о нравственности, когда он так надругался над Сабиной Шпильрейн?".
   "Юнг в "Тэвистокских лекциях" упоминает о подавленной любви самого Фрейда к сестре своей жены. Как он мог унизиться до таких мелочных сплетен о великом человеке!".
   Застрахован ли кто-то от совершения ошибок? Определённо - нет. Переносы и контрпереносы возникают и будут возникать обязательно. Находясь внутри "трансферентных отношений" опознать их под этим ярлыком невозможно, поскольку перенос - не феноменологическая, а объяснительная категория. Человек сталкивается с чувствами, которые может обозначить термином "любовь", "влюблённость", "страсть" - и может им поверить. Только мощный интроект - Психоаналитическое корпоративное Сверх-Я, - требующий верить не в собственные переживания здесь и сейчас, а в тезис, что всякие подобные отношения заведомо трансферентны, заставляет психоаналитика под страхом отлучения оставаться в терапевтической роли.
   Говоря об отношениях К.Г.Юнга и С.Шпильрейн в терминах переноса-контрпереноса, исследователи классифицируют нечто, чему сами свидетелями не были. Вопрос: "Как он мог не понимать, что у девушки перенос?" - предполагает большую осведомлённость спрашивающего, чем самого Юнга. Эта осведомлённость основывается на прочитанном, сам же Юнг имел дело с живым явлением, не обязательно вербализованным в главных его аспектах. Для меня несомненным является по крайней мере то, что у этой пары имело место пересечение отношений различных уровней: терапевтические, дружеские, профессиональные, - и что перенос в рамках терапии, стало быть, не может считаться единственной причиной их любовной связи.
   Секс между участниками психотерапевтического процесса невозможен, поскольку он терапевтические отношения гарантированно разрушает. Нейтральность терапевта исчезает, терапевтические отношения прекращаются - и начинается праздник плоти. Что ж, это празднование - не худший способ прекратить терапию. Оно - акт жизни, и, как таковой, целесообразнее, например, суицида. Секс никак не может служить терапии, но он может быть лучше терапии; по крайней мере, последняя может быть хуже секса. В психоанализе эта логика не работает. Карл Густав и Сабина стали пугалом для психоаналитика - какой ужас, он с ней, похоже, спал! Как он мог? Воспользовался неопытностью бедной девушки! Где было его Сверх-Я?
   Явление контрпереноса совершенно иначе расценивается аналитическим сообществом в зависимости от того, остаётся ли оно на уровне интенсивного любовного томления, или приводит к соприкосновению тел. Последнее страшно возможностью поимки с поличным, тогда как первое может сколько угодно отрицаться, выливаясь в основание длительной аналитической созависимости. Последнее, к тому же, связано с действенным нарушением запрета, выходящим за пределы иллюзорных намерений "я бы...", спрятанных от чужих глаз в личной психической реальности.
   В осуждении К.Г.Юнга психоаналитиками - не забота об эффективности терапии, а сила древних табу. Сексуальные отношения пациента и психотерапевта в психоанализе наделены особенно интенсивной невозможностью, поскольку прямо выводят на запрет инцеста. Если к терапевту клиент испытывает какие-либо чувства, то это перенос. Переносится отношение к родителю. Отношение к родителю заведомо сексуально. Стало быть, половой акт с терапевтом - это и есть секс с родителем. А с родителем - нельзя! Это регресс и вырождение.
  

Часть 6. Внутренние невозможности психоаналитического процесса: невозможность психоаналитического родительства

   (9). Психоанализ можно рассмотреть как вид приёмного родительства.
   Работа из родительской позиции с инфантильным клиентом (ибо всякого клиента делают инфантильным с терапевтической целью) даёт к тому все основания. Есть терапевты разные: дрессирующие, пророчествующие, драматизирующие. Психоаналитик - родительствующий терапевт.
   Факт, что инфантильный период у пациентов психоанализа в терапевтической регрессии растягивается порой на долгие десятилетия - на куда более длительный срок, чем само их официальное детство. (Не в пример трансперсональной терапии, в которой клиента рожают на свет божий в кратковременном терапевтическом ритуале - и вскоре отпускают с миром).
   Опыт, обретаемый в психоаналитическом процессе аналитиком - это длительный опыт отстранённого родительства. Отстранённого - ибо не дающего эмоциональной обратной связи.
   Как психоаналитик - невозможная профессия, так и родитель в психоанализе - невозможная роль. Родительство, впрочем, невозможно не только в психоанализе, чему свидетельство - мой личный опыт попытки осознанного родительства и повседневные наблюдения детско-родительской коммуникации.
   Проблемы нарциссического родителя. Рождение ребёнка как травма. Чувство несвободы. Фрагментация себя. Отдаёшь своё время. Ждёшь, когда вернётся полнота жизни. Консервируешь "на потом" важные сейчас дела и формы жизни, формируешь виртуальную реальность из непрожитого, отложенного. Прячешь от ребёнка значимые предметы, дабы сохранить их от уничтожения; в итоге - прячешь их от себя, вытесняешь из поля зрения, из поля памяти, из поля желания.
   Проблемы невротического родителя. Стремление быть не простым "Достаточно хорошим родителем", а самым наилучшим. Вина за недостаточность усердия в выполнении материнской роли. Растворение, слияние с ребёнком посредством усердного служения его благу. Жизнь для ребёнка. Невозможность его отпустить. Короче, инцест.
   Взрослые сильней и безнадёжней деформированы, чем дети. Когда читаешь М.Кляйн и представляешь всю ту эквилибристику из проекций, интроекций, проективных идентификаций и расщеплённых объектов, которая ею и коллегами с большой подробностью описывается [2], невольно закрадываются сомнения: точно ли всё это выведено из клинического опыта детского психоанализа? Не предшествовала ли всем этим перемещениям расщеплённых объектов изнутри наружу и обратно одна базовая проекция: неблагополучного внутреннего мира самой М.Кляйн на психику изучаемых ею детей?
   (17). У взрослого, ставшего родителем, - сужу по своему родительскому опыту - определённо присутствует расщеплённый образ ребёнка. Это и хороший ребёнок (послушный, ласковый, тянущийся к тебе, доброе и непосредственное существо), и плохой ребёнок (дьявольский деструктор, вызывающий гнев, ломающий значимые вещи, ломающий жизнь в целом). В такой расщепляющей целостного ребёнка установке присутствует рудимент обнаруженного психоисториком Л.Демозом культурного типа взаимодействия поколений, характерного для эпохи античности - инфантицида (убийства детей) [1]. "Расщепляет" ли нас ребёнок в ответ в своих фантазиях? Не знаю. Возможно, как чувствительное к нашим реакциям существо, он просто фиксирует наши реальные расщепления.
   Основные конструкты теории развития М.Кляйн, по-моему, сильно выигрывают в убедительности, если их перевернуть.
  -- Параноидно-шизоидная позиция: родитель наказывает плохого ребёнка. В своём целостном ребёнке он ограничивает плохую часть, которую и бьёт, пугает, выгоняет. Он "выбьет из него это".
  -- Депрессивная позиция: родитель вспоминает, что его ребёнок представляет собой некоторую целостность - и смотрит, не сильно ли ему повредил, кормит сладким печеньем, разрешает смотреть мультики.
   Откуда-то, может, из памяти, пришло словосочетание "комплекс Сатурна". Годится, впрочем, и название "комплекс Лая", по имени царя, чья воля к устранению опасного потомства пошла вразрез с фатумом. Кстати, комплекс Лая содержит не одну лишь сатурнианскую инфантицидную тему. Без Лая не было бы Эдипа. Если бы психоаналитик не проецировал на опыт клиента свои терапевтические ожидания, то ещё неизвестно, был бы Эдипов конфликт у невротиков столь повсеместно обнаруживаемым? Если этот новый комплекс неизвестен в психоанализе, значит, я его сейчас придумал.
   (23). Впрочем, я в Институте глубинной психологии как раз преподаю аналитическую психологию К.Г.Юнга (и с ним ассоциируюсь), а К.Г.Юнг, помнится, уже предлагал психоаналитикам такой "анальный подарок" - идею комплекса Электры (мне, дескать, она не нужна, может, вам пригодится). Разумеется, такой подарок они с негодованием отвергли; да в 1913 году они бы и никакого иного подарка от него не приняли. Рационализация, с которой комплекс Электры был отвержен, лично меня не убеждает, т.к. напоминает отписку функционеров ЖЭКа: дескать, факты в мелочах не подтвердились. Дескать, в связи с тем, что позиция девочки по отношению к родителям имеет свои особенности по сравнению с позицией мальчика, а не одинакова, как думает Юнг, мы сохраняем для комплекса мальчиков и девочек одинаковый термин, а не разные, как предлагает Юнг. Насколько эта отписка неубедительна для внешнего психоанализу научного мира, показывают американские учебники по теории личности, в которых комплекс Электры ещё жив, и обозначает то же, что и женский Эдипов комплекс.
  

Вывод возможный и невозможный

   (31). К чему мы пришли? К тому, что идея психоанализа как невозможной профессии, выдернутая нами из того контекста, в котором её выдвинул З.Фрейд, парадоксальным образом раскрывается во множестве контекстов, включающих отрицающий характер психоаналитического мировоззрения, самокритику как магическую форму выживания психоанализа в социуме, профпригодность психоаналитика, соответствие профессии его ожиданиям, формы существования психоаналитика в профессии - как экзистенциального отчаяния, внутренние ограничения и предписания психоаналитического процесса. Это вывод возможный, но недостаточный: он всего лишь обозначает основные вехи сказанного.
   (30). Сделать достаточный вывод из парадокса - убить парадокс. Лучшим выводом, поэтому, будет вывод невозможный. Самый невозможный из выводов - открывающаяся в бесконечность цепь свободных ассоциаций.
   (29). "Эдип убил своего отца Лая", - сказал я некогда в лекции, которую читал студентам политехнического института. "Эдип убил своего отца, лая", - услышали те. Но так ли глупо то, что услышали они? Лай - способ общения с человеком одомашненной им собаки. "Лай" Эдипа - признак вхождения в культурное пространство. Пациент на кушетке психоаналитика вынужден лаять свободными ассоциациями. Настоящий лай производится на вдохе, а не на выдохе: т.е., эта коммуникация, к тому же, направлена внутрь. Лай - устремляющийся внутрь ветер. Внутри человека - безбрежное море, в котором ветер перемен надувает паруса возможностей. Пока ветер на море гуляет, море вполне обходится и без тружеников. Когда же наступает штиль, Эдип записывается на приём к труженику-Лаю, и несёт туда своё оцепеневшее море. На приёме у Лая Эдип впервые узнаёт своё имя, и (в случае удачных трудов по исчерпанию моря решетом слов) получает вдобавок имя почётное: "Человек-Морской Волк" или "Человек-Сухопутная Крыса". На протяжении работы с тружеником моря Эдип убивает Лая в себе. Ведь это бессмертный отец, которого он убил и съел, сковывает его море льдом невозможного.
  
   Литература
      -- Демоз Л. Психоистория: Пер. с англ. - Ростов-на-Дону: Феникс, 2000. - 512 с.
      -- Кляйн М., Айзекс С., Райвери Дж., Хайманн П. Развитие в психоанализе: Пер. с англ. - М.: Академический проект, 2001. - 512 с.
      -- Кьеркегор С.А. Стах и трепет. - М.: Республика, 1993. - 383 с.
      -- Лакан Ж. Семинары. Кн.2. "Я" в теории Фрейда и в технике психоанализа (1954-1955): Пер. с фр. - М.: Гнозис; Лого, 1999. - 520 с.
      -- Лэйнг Р. Я и другие: Пер. с англ. - М.: Изд-во ЭКСМО-Пресс, 2002. - 304 с.
      -- Маноха И.П. Человек и потенциал его бытия. - К.: "Стимул" К, 1995. - 256 с.
      -- Роменець В.А. Iсторiя психологiї Стародавнього свiту та середнiх вiкiв. - К.: Вища школа. Головне вид-во, 1983. - 416 с.
      -- Хиллман Дж. Миф анализа. Три очерка по архетипической психологии: Пер. с англ. - М.: Когито-Центр., 2005. - 352 с.
      -- Эткинд А. Эрос невозможного: история психоанализа в России. - СПб.: Медуза, 1993. - 464 с.
      -- Юнг К.Г. Критика психоанализа. - СПб.: Академический проект, 2000. - 304 с.
      -- Юнг К.Г. Собрание сочинений. Дух Меркурий: Пер. с нем.. - М.: Канон, 1996. - 384 с.
      -- Ясперс К. Общая психопатология: Пер с нем. - М.: Практика, 1997. - 1053 с.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

Речь 3.

"ГЕРОИ СОПРОТИВЛЕНИЯ" НА КУШЕТКЕ ПРОКРУСТА

  

Часть 1. Сопротивление и его герои

   Если "дети подземелья" и "труженики моря" (герои моих предыдущих докладов) - это сами психоаналитики, рассмотренные с точки зрения их идентичности и профессионального занятия соответственно, то "герои сопротивления" - это, без сомнения, клиенты психоанализа.
   В понимании сопротивления психоаналитиками отправным становится тот клинический факт, "что рассказать пациенту о смысле его симптома недостаточно для того, чтобы избавить его от вытеснения" [6, с.491]). В сопротивлении З.Фрейду видится сила, направленная Я против вытесненных мучительных представлений (причём сила сопротивления зависит как от степени удалённости вытесненного, так и от активности защищающегося Я). По мысли З.Фрейда, механизмы защиты от прежних опасностей вновь начинают действовать в форме сопротивления излечению. И всё же полностью свести сопротивление к актуализируемым инстанцией Я механизмам психологической защиты З.Фрейд не находит возможным. В работе "Торможение, симптом, страх" он даёт классификацию из пяти форм сопротивления, в которой три различные в своей динамике формы связаны с Я (вытеснение, сопротивление переноса и феномен вторичной выгоды от болезни, основанный на включении симптома в Я); но также признаётся сопротивление Оно (требующая "проработки" сила навязчивого воспроизведения) и сопротивление Сверх-Я. (обусловленное потребностью в наказании, мешающей принять выздоровление) [11, с.61-62].
   В психоаналитическом лечении "сопротивлением называются все те слова и поступки анализируемого, которые мешают ему проникнуть в собственное бессознательное. В расширительном смысле Фрейд говорил о сопротивлении психоанализу как об установке на отторжение сделанных им открытий, поскольку они обнаруживали бессознательные желания и приводили человека в состояние "психологической угнетённости" (Ж.Лапланш, Ж.-Б.Понталис, [6, с.491]). Угнетённость человечества З.Фрейд связывает с нанесённой ему психоанализом нарциссической травмой - третьим, психологическим ударом, воспоследовавшим за космологическим ударом Н.Коперника и биологическим Ч.Дарвина. Он указывает на то, что сопротивления общества психоанализу проистекали не из интеллектуальных, а из аффективных оснований, что "люди в массе относятся к психоанализу так, как к нему относится в отдельности невротик, который лечился по поводу своих расстройств и которому с помощью терпеливой работы удалось показать, что всё произошло именно так, как утверждал психоанализ" [9, с.19]. Сравнением с "отдельным невротиком", которому нечто уже удалось "показать", З.Фрейд, определённо, пытается унизить и уязвить своих оппонентов извне, которым покуда ничего "показать" не удалось. Его "победа" над ними держится на своего рода симпатической магии: дескать, вот, смотрите, восковая кукла успешно проткнута! Я же, развернув данное сравнение З.Фрейда в обратную сторону, делаю из него иной вывод: если в "аффективном" сопротивлении социума есть нечто, что психоанализу не удаётся преодолеть (и требует ссылок на отдельного невротика), то вполне ли справедливо доказательство психоаналитических истин сопротивляющемуся невротику в ходе психоаналитического процесса: может, его обманом убедили, этого горемыку? Если "люди в массе" сопротивлялись в комфортных условиях, то анализант - на переднем крае обороны, в позиции лёжа, невыгодной для борьбы.
   В.Мазин признаёт "ограниченность аналогии сопротивление-в-анализе гомологично сопротивлению-в культуре", но отмечает три линии отождествления: 1) сопротивление - ответная реакция, провоцируемая в одном случае психоаналитиком, в другом - психоанализом; 2) сопротивление - дело, даже удел психоаналитика и психоанализа; 3) сопротивление преодолевается не окончательно, ведь психоанализ - "адресованная субъекту программа критики культурных институтов, а не революционная программа, направленная на разрушение культурных институтов" [7, с.90]. Когда "программа критики культурных институтов" обращается к терапии отдельного человека, она, надо полагать, остаётся "программой критики культурных институтов"; сопротивляющемуся пациенту остаётся либо идентифицироваться с программой, либо защищать - себя и институты. Институты, конечно, - оплоты насилия и низменных побуждений, но вдруг в них есть, что защищать?
   Сопротивление психоаналитиками толкуется как препятствование осознаванию бессознательного материала. Однако, если быть точным, речь идёт не о бессознательном материале как таковом, а об определённом его видении и структурировании извне, о психоаналитическом предвосхищении того, что является бессознательным материалом пациента. Ч.Райкрофт замечает: "Считается, что пациенты находятся в состоянии сопротивления, если они препятствуют интерпретациям аналитика" [8, с.186]. Интерпретативная активность аналитика - вот чему сопротивляются анализанты. А уж насколько аналитик настойчив в утверждении истины и беззастенчив в эксплуатации своей доминирующей позиции, зависит от нарциссического "контр-сопротивления" аналитика, определяющегося в своей динамике "полеросом" - законом сопротивления, выведенным Ж.Дерридой, суть коего в соблазнении своей точкой зрения. Полерос утверждает власть инквизиторствующего беспредельщика, и он преодолевает сопротивления пациента - внушением. З.Фрейдом психоанализ был весьма решительно отмежеван от внушения ещё на заре создания. В идеале психоанализ внушения не приемлет. Ну а в реальности как? Допустим, психоаналитик придерживается классических взглядов и сознательно внушения не применяет. Но как он убережётся от самовнушений, особенно в ситуации получения психоаналитического статуса посредством идентификации с учителями? А если уж ему самому внушена профессионально необходимая вера в психоаналитическую технику и в истинность теории (ведь "я смогу более или менее успешно играть до тех пор, пока могу более или менее успешно занимать ту позицию, которую сама игра допускает и предлагает" [1, с.47]), тут уж дело нехитрое передать свою веру дальше - не словами, так мимикой, жестом, либо преувеличенно скромным молчанием. Мол, ничего вам не хочу внушать, но...
   Согласно Ж.Лакану, а вслед за ним С.Бенвенуто, прсихоанализ, как и шахматы, как и любая другая игра-организация (с её правилами и подтекстом), первична по отношению к желаниям субъекта: "В определённый момент я прихожу к этой игре, а следовательно, к желанию играть и выигрывать, но лишь потому, что структура и организация игры предусматривают моё желание" [1, с.47]. Желание психоаналитика, предусмотренное психоанализом, опознаётся Ж.Лаканом и С.Бенвенуто как желание анализирования. В истолковании сути желания анализирования Ж.Лакан, по мнению С.Бенвенуто, обнаруживает свою мистическую сторону: оно предстаёт как "желание достижения абсолютного различия", - приводящее его "к своего рода предельной любви в духе Спинозы" [1, с.48]. Именно это "мистическое" желание аналитика подвигает пациента на перенос, который, кстати, - тоже форма сопротивления. Перенос же, рассмотренный как наступающий в ответ на желание аналитика, тем самым истолковывается как контрперенос пациента на аналитика. Не будь у аналитика желания - не было бы у пациента переноса. Проводимая С.Бенвенуто "ради простоты понимания" аналогия психоаналитического процесса с шахматной игрой, по-моему, не случайна. В шахматах начинающий игру получает преимущество. Белые начинают и выигрывают.
   Психоанализ - игра с установленными правилами и подтекстами, провоцирующими на определённые желания и терапевта, и клиента. Внутри этих правил оба могут расположить с удобством желания некоторого типа, другие же желания здесь и приткнуть негде - разве только сведя к желаниям, санкционированным правилами. Среди правил же есть как специально оговариваемые при заключении терапевтического контракта, так и -подразумеваемые. Вряд ли кто из "стремящихся к абсолютному различию" психоаналитиков заранее предупреждает пациента о возможности переноса. Или, скажем, о предстоящей регрессии, - а ведь именно задачей добиться регрессии обусловлена как оговариваемая частота встреч, так и характер терапевтического диалога.
   В античной мифологии некто Синис (сын небезызвестного Прокруста) славился силой, позволявшей ему сгибать сосны. Путников он просил ему помочь - подержать верхушку, не уточняя, что будет дальше, - а затем неожиданно отпускал дерево. Путники, не готовые к такому повороту событий, высоко взлетали, а при падении разбивались. Если и пытались они сопротивляться своей участи, - то с опозданием. Только когда герой Тесей провёл зачистку от разбойников прибрежной дороги из Трезена в Афины, Синис отправился в смертельный полёт и сам. Тесей выступил в данном случае не просто героем, но героем сопротивления - носителем принципа равноценного воздаяния, согласно которому действие (антагониста) равно противодействию (героя).
   Психоанализ в своём терапевтическом применении не гнёт сосен, дабы клиенты, не успевая опомниться, невесть куда улетали (это, скорее, прерогатива NLP). Именно поэтому психоаналитикам не приходится ждать специальной карательной экспедиции героя-мстителя. Героем сопротивления становится каждый путник, как только он успевает опомниться.
   Борьба психоанализа с сопротивлением идёт соответственно следующей тактике: "Мы делаем сопротивление сознательным там, где оно, как это часто бывает, бессознательно, вследствие своей связи с вытесненным. Мы противопоставляем ему логические доводы, когда оно стало сознательным, или после этого обещаем выгоды и награды Я, если оно откажется от сопротивления... Опыт показывает, что Я всё ещё сталкивается с трудностями при устранении вытеснений и после того, как оно приняло решение отказаться от сопротивлений, и мы назвали эту функцию напряжённого усилия, следующего за таким похвальным решением, фазой "проработки" [10, с.61]. Проработка "следует за истолкованием сопротивления, даже если это истолкование представляется безрезультатным; после неё может скрыто совершаться позитивная работа, ведущая к успеху в лечении" [6, с.388]. Она предполагает "живое переживание" вытесненных влечений, питающих сопротивление. Ж.Лапланш и Ж.-Б.Понталис подчёркивают, что если в текстах З.Фрейда проработка рассматривается как активность пациента, то в постфрейдовские времена (о чём, в частности, свидетельствуют тексты М.Кляйн), в эту активность всё более вовлекается аналитик, не позволяющий пациенту отказаться от некоторых инсайтов и - посредством последовательных истолкований - способствующий их долговременности. Аналитик в этом случае, как понял я, весьма бесцеремонно "дожимает" пациента, пытающегося отделаться от него интеллектуальным согласием и не дать подлинного свидетельства эффективности его интерпретативных усилий.
   Название "герои сопротивления" звучит иронично. Иронию этому выражению, по-моему, сообщает сопоставление масштабов деяния уложенного на кушетку анализанта с активностью французских антифашистов-подпольщиков. Если же обойтись без этого обесценивающего сопоставления, то в положении клиента психоанализа обнаружится известный трагизм - трагизм свободы и ограничения. Психоанализ ему обещает свободу (горькую свободу разочарования) и даёт свободу (свободу ассоциаций в ограничении бытия-на-кушетке). Свободны ли свободные ассоциации? - вот в чём вопрос.
   Ответом на свободные ассоциации становятся интерпретации аналитика, сгущающие переживания несвободы. Интерпретации извне - свидетельства предполагаемой большей компетентности другого человека о твоей душевной жизни. На его стороне - опыт и знакомство с непобедимым в своей истинности учением; на его стороне, между прочим, и твой на него перенос (и более того, проекция архетипической фигуры целителя). На твоей стороне - всё более шаткая конструкция твоей идентичности. "Идентифицируйся с его интерпретацией - и тебе полегчает!" - так, кажется, нашёптывает демон "полероса", открытого Ж.Дерридой. Сопротивление, оказываемое клиентом в этом случае, мне хочется приветствовать - как свидетельство присутствия здоровых личностных сил, как героическую попытку завоевания свободы взамен испрашивания её у психоаналитика как милости.
  

Часть 2. Свободны ли свободные ассоциации?

   Метод свободных ассоциаций - основной метод построения клинической беседы в психоанализе, - это не просто метод. Он является в то же время главным психоаналитическим ритуалом (ритуалом, конституирующим психоанализ). Этот ритуал сродни магическим ритуалам, прежде всего ритуалам лечебной магии, но также и теургии - магии религиозной, влияющей на Божество. Это не просто путь, каких много, это Путь, признаваемый единственным в своём роде и непобедимым. Именно этим единственным методом следует вести клиническую практику (и не дай Бог недобрать количество встреч в неделю!), именно он угоден великому Богу, чьё неизречённое имя заменено термином "Бессознательное". Причём угоден именно тем, что позволяет славить Бессознательное на его же собственном языке. Метод по видимости прост, но на самом-то деле адекватно им пользоваться могут только посвящённые; без сакральной санкции он не действует.
   Будучи рассмотрен в культурологическом ключе, метод психоанализа обнаруживает своё содержательное единство как с мифологической архаикой, так и с ритуалами демократического общества. Свобода ассоциаций - это частный случай свободы слова, и как таковой, без сомнения, принадлежит к завоеваниям демократии. Либеральная демократия, пекущаяся о поддержании свободы в экономической, политической, духовной сферах, опирается на неумолимые в тоталитарности своих уставов демократические институты, на следование жёстким демократическим ритуалам. При условии следования всем ритуалам якобы достигается свобода. Только вот чья?
   Психоаналитический сеттинг чётко расписывает границы возможной свободы. Пациенту даётся полная свобода слова (включая свободу от логики), но отбирается свобода действий, свобода принятия жизненных решений. То есть не совсем отбирается: всегда остаётся возможность лечение прервать (не в каждый, однако, момент реализуемая). Условиями психоаналитической процедуры клиенту предлагается регрессировать, переживать и проговаривать свой ранний опыт, и лишь по окончании многотрудной работы, возможно, обретать право распоряжения собственной судьбой. Если ему этот путь к свободе не подходит, то он попросту не туда пришёл. Знал ли он, куда шёл? Здесь встаёт проблема меры компетентности пациента психоанализа.
   Пациент бывает вполне (достаточно) компетентным, если в общих чертах представляет, чего можно ожидать от психотерапии посредством данного метода (в отличие от прочих) и может оценить меру своей готовности к терапевтическим отношениям такого типа. В противном случае, он не вполне компетентен и при заключении терапевтического контракта не свободен (может принять внушаемое решение). Ему некие отношения предлагают, он - соглашается с условиями игры, надеясь на честность предполагаемо более компетентного партнёра.
   Среди пациентов психоанализа вполне компетентные, несомненно, есть. Психоанализ - метод интеллектуалистический, посему - привлекающий интеллектуальную элиту, не чуждую чтения психоаналитической литературы. Самим психоаналитикам, конечно, тоже случается выступать в страдательной роли, и как минимум, в течение одного из ответственных периодов своего становления - в ходе учебного анализа, а также далее - всякий раз, когда они, уличённые недремлющим Сверх-Я в профессиональном садизме, готовятся во искупление данного греха испытать добровольную муку личного анализа. Мол, извольте видеть: что другим рекомендую, то и сам на своей шкуре испытываю. Смотрите, мне не больно, я даже улыбаюсь!
   Есть среди пациентов психоанализа и не вполне компетентные. Некоторых засасывает в воронку широко раскрученного брэнда (психоанализ древнее, амбициознее и определённо, популярнее в социуме, чем гештальттерапия, психодрама, арт-терапия, танцевально-двигательная). Некоторым не до тонкости различения - больно уж припекло лечиться! Вы мне, дескать, помогите, а уж как - ваше дело. Кого-то - авторитетные знакомые направили. И вот лежит этот простодушный пациент на кушетке, честно ассоциации проговаривает, условия сеттинга выполняет. Он, согласно этим условиям, имеет высшую свободу говорить всё, что вздумается...
   Свободные ассоциации - чья в них свобода? Уж точно не того субъекта, который пришёл на психоаналитическое лечение. Лежит он, свободу слова реализует. А психоаналитики-то у его изголовья про себя иные вопросы решают, например, Кто говорит? И отвечают - говорит Другой! Это не ты, обязавшийся выдавать свободные ассоциации, говоришь, а Другой. Что нам тебя слушать, когда Другой говорит! Твоё решение выдавать свободные ассоциации - на самом деле согласие заткнуться и дать слово Бессознательному. Ты это решение сам выбрал, не правда ли?
   Когда ранее не предполагаемые аспекты терапевтической ситуации заявляют о себе, пациент начинает сопротивляться: разбойник Синис из прошлой части нашего доклада замешкался и вовремя не запустил его в космос.
   Свобода героя достигается на баррикадах сопротивления. Но затруднительно строить баррикады, лёжа на кушетке. Пока клиент не вскочил с неё, обрывая на себе одежду на манер героини картины Делакруа, его героизм остаётся латентным, а сопротивление - контролируемым. В контроле клиентского сопротивления психоаналитик подобен бихевиористу, ибо задача удержать клиента в анализе решается с креном в стимул-реактивную парадигму. Отчего же сопротивляющийся клиент остаётся под контролем? На него действует магия кушетки.
   Свободные ассоциации атомизируют психическую жизнь личности, устраняют иерархию, необходимую для принятия решений. В философской психологии античной древности атомизм представлял идею дискретности мира и души (всё есть атомы в пустоте), спиритуализм же - идею духовной тотальности (в основе всего - Единое). В глубинной психологии полюс атомизма занят психоанализом (где особенно важна дискретность субъекта), полюс спиритуализма - аналитической психологией (где акцент делается на единство и духовное предсуществование души). Любопытно, впрочем, что ближайшей античной аналогией фрейдовской 2-й топики оказывается модель души, предложенная Платоном (где мыслящая, гневная и вожделеющая части представлены вполне психодинамически), а полная атомизация души не предполагает возможности внутреннего конфликта (разве что хаоса). Широко известно расхождение между атомистами Демокритом и Эпикуром по вопросу свободы воли. У первого атомы, составляющие душу, двигаются по заранее заданным траекториям (фаталистический детерминизм), у второго - могут спонтанно отклоняться от заданных траекторий. Поскольку душевные движения человека, по Эпикуру, не являются жёстко запрограммированными, свобода воли им, как будто бы, признаётся - однако переносится на атомный уровень: это не я нечто решил, но атомы мои так повернулись! На место необходимости поставлена как бы случайность, но эта случайность сродни свободным ассоциациям, которые хаотичны лишь на первый взгляд, а на второй - уже "сверхдетерминированы".
   Свободные ассоциации носят оттенок эпикурейского атомного хаоса, но также во многом подобны "свободным" демократическим выборам. Каждый а-том (ин-дивид) демократического общества имеет право на свою волю, которая у него, впрочем, как правило, никогда не актуализируется, поскольку данная игровая система управляется посредством манипуляции. На выборах также производится гарантированный ситуацией выбор по бессознательным основаниям (содержащим переносы на самодовольные мордочки кандидатов в отцы-начальники, помещённые на предвыборных листовках), выбор в стандартных кабинках, оставляющих человека наедине со своими проекциями, выбор в условиях неопределённости и засилья внушающих выгодные истины PR-акций. "Вы свободны выбирать! - вещают говорящие головы с телеэкранов. И тут же предлагают своё направление для реализации свободы, - Голосуйте сердцем (головой): в направлении голосования вашего сердца (головы) как раз расположены наши кандидаты! За них (НЕ) стыдно. Они (НЕ) молчат. Они (НЕ) крадут. Они (НЕ) боятся...". Выбор большинства прогнозируем, т.к. подчиняется законам массовых психических явлений. Попробуйте к выборам подойти осознанно, стряхнув с ушей лапшу этих утверждений (и отрицаний) - и ваш голос окажется в сравнительно разумном меньшинстве, противостоящем голосу общей бессознательной стихии. Вас поздравят: вы сделали всё, что могли! - но увы, правила таковы: при демократическом устройстве власть принадлежит вожделеющему Бессознательному. Смиритесь и безмолвствуйте: наступила свобода слова.
  

Часть 3. "Комплекс Прокруста" у психоаналитиков.

   Уложенные на кушетки регламентом ситуации психоаналитического лечения, клиенты смиряются с привычной ли, неудобной ли для себя ролью пациента - страдающего, удел которого - вынужденная пассивность лицом к потолку с развязанным языком, когда всё сказанное "может быть использовано против вас", то есть, разумеется, "вам же, неблагодарным, во благо". Но смирение не окончательно. "Ничего я вам не скажу, проклятые буржуины!" - восклицает герой-Кибальчиш и замолкает. Но для буржуина от психоанализа ситуация отказа признаваться на допросе не нова и не удивительна. И в проективной тишине клиентского сопротивления создаёт следователь собственные фантазии, также присовокупляемые к протоколу допроса: "Значится, так и запишем: да, вы не жулик; вы Отца убили!".
   Некоторые правила психоаналитического сеттинга, предложенные З.Фрейдом, восходят ещё к Прокрусту. Именно этот персонаж мифов древней Эллады впервые применил кушетку с терапевтической целью. Его модель терапии была, пожалуй, чересчур директивна и содержала слишком сильно выраженное нормативное начало. В психоанализе данные недостатки смягчены, но не устранены полностью.
   Комплекс Прокруста - не столько личностный комплекс, сколько стереотип профессионального действования, в который жёстко впечатана некоторая фундаментальная мировоззренческая модель. Сам Прокруст, в предлагаемой им мировоззренческой модели (реализуемой через отсечение лишнего и натяжки недостаточного), предстал весьма субъективистски: к моменту его встречи с "пациентами" кушетка была уже готова. Она не учитывала индивидуальных вариаций, так как представляла для Прокруста его личный неотменяемый идеал. Этому идеалу, как выяснил, в конце концов, герой Тесей, не соответствовал и сам Прокруст; а поскольку идеал был "от головы", этой головы-то Прокруст и лишился, взойдя на собственное ложе.
   Идеал "от головы", в котором нет места голове, реализуется и психоаналитиками. Их фундаментальная мировоззренческая модель, призванная учесть все индивидуальные вариации (чему служит свободное ассоциирование), подводит данное в клиническом опыте многообразие психической реальности под совокупность родственных объяснительных схем, призванную охватить все случаи, исключив возможность иного. Теоретическую сторону мировоззренческой модели психоанализа образует фрейдовская метапсихология, но она - не фундамент, а лишь его логическое обоснование (иначе не были бы столь подвижными её составляющие). Фундаментом, скорее, выступает дух Просвещения, впитавший восходящий к эпохе барокко круг пессимистических философских идей о "злой" человеческой природе, обуздываемой общественным договором (Т.Гоббс), а также извлечённый из контекста позднейшей (и враждебной Просвещению) романтической культурной среды шопенгауэровский пессимистический волюнтаризм. Вне этой модели (задающей генеральное направление, которому З.Фрейд следовал, концептуализируя бессознательное) и кушетка со свободными ассоциациями теряет, если и не всякий смысл, то главную сверхзадачу.
   Психоанализ имеет и ряд ключевых отличий от прокруст-анализа. В нём нет телесной хирургической расчленёнки, ибо холодным оружием, редуцирующим пациента к задаваемой кушеткой модели должного, в нём стала мыслительная операция анализа. В нём на место самоуверенного великаньего хамства пришло почитание авторитетов. Прокруст имел смелость устанавливать нормы от своего имени, психоаналитик же имеет идеалы, входящие в "психоаналитическое корпоративное Сверх-Я". Психоаналитик - не сам Прокруст, а лишь его подручный. Что позволено Прокрусту, подручному не позволено. В функции подручного входит укладывание на кушетки, сличение размеров - но никак не установление мер длины. Если психоаналитик берёт на себя смелость устанавливать меры самостоятельно, то он берёт на себя непростительно много - товарищи по цеху его не поймут. Большинство мер длины (психоаналитических ГОСТов человеческого развития) не подлежит пересмотру со времён Прокруста. Если конкретный психоаналитик начинает "химичить с ГОСТами", - его есть, кому остановить.
   В психоанализе клиент интерпретируется. Ситуация интерпретации предрасполагает его к сопротивлению в двух случаях, первый из который полностью в компетенции психоанализа, второй же - лишь частично.
   Пациент превращается в "героя сопротивления" во-первых, в случае, когда психоаналитик в своих интерпретациях подобрался к открытию тех пластов бессознательного, к встрече с которыми он (пациент) ещё не готов.
   Во-вторых, пациент сопротивляется произволу психоаналитика, который навязывает ему под видом открывшейся истины нечто чуждое, этого конкретного пациента не касающееся - "вводит свои фигуры", если говорить на языке гештальта. Если эти фигуры принадлежат лично психоаналитику, есть шанс на их устранение через супервизию и личный анализ аналитика. Если же эти фигуры принадлежат психоанализу, то все психоаналитики, как один, поднимутся на их защиту.
   Психоаналитический мир достаточно честен, чтобы обезопасить клиента от злоупотреблений конкретного аналитика. Этой цели служат супервизии, выявляющие те возможные вторжения в работу психоаналитика его личного контекста, которые превращают отношения в нетерапевтические, перенасыщенные контрпереносными чувствами и проективными интерпретациями. Однако, супервизии спасают лишь от индивидуального произвола психоаналитиков, но никак не от произвола самого психоанализа. Этот метод, как и любой другой метод, имеет свои ограничения. Среди ограничений психоанализа есть отрефлексированные психоаналитиками и неосознанные. Первые носят преимущественно операциональный характер: дескать, с такими-то группами пациентов есть надежда на прогресс, с такими-то она слабеет, а от таких-то лучше вовремя отказаться. Вторые же ограничения носят характер мировоззренческий. К сожалению, сами психоаналитики являются носителями ограничений метода, поэтому неосознанные ограничения никто из них специально не опишет. Разве что проболтается, не понимая, о чём говорит, а потом не признает. А уж как хорошо умеют сопротивляться психоаналитики! По моему убеждению, мировоззренческие ограничения психоанализа следуют из того факта, что сам психоанализ - мировоззрение воинствующее, и как таковое, склонен смотреть на чужие мировоззрения через собственную обесценивающую призму. А попробуй не воинствуй, если тебя идеологически подковало самоуверенное в своём здравом смысле экспансионистское Просвещение!
   Поскольку в психоанализе терапевтический метод особенно тесно сращён с идеологией (и только поэтому) я считаю адекватным его применение лишь по отношению к тем пациентам, которым психоаналитический взгляд на мир сущностно близок. В противном случае процесс сопротивления не будет полностью укладываться в "юрисдикцию" психоанализа и работа с ним рискует превратиться в милое сердцу аналитика "нанесение нарциссических ран человечеству".
  

Часть 4. Сопротивление как возможность иного.

   "Сущностная близость" (или "чуждость") конкретной личности психоаналитическому взгляда на мир - суждение, опирающееся на язык метафизики. Перевести его на психоаналитический язык у меня нет надежды, поскольку метафизику психоанализ отрицает. Если личность - априори расщеплённый субъект, если её сущность - динамический конфликт между естественными влечениями и культурными запретами, то сущностная близость любого мировоззрения - факт относительный. Она опознаётся в терминах идеалов - явлений нарциссической природы, существующих в рамках входящей в состав Сверх-Я подструктуры Идеал-Я. Почему, в самом деле, психоаналитик должен следовать требованиям и указаниям одной из инстанций? Релятивистский и критический подход к идеалам вообще открывает путь психоаналитическому конфессиональному прозелитизму (уж свои-то идеалы психоаналитик абсолютизирует, локализует не внутри психических структур, а в основе человеческой природы).
   Сопротивление психоанализу "в массах" З.Фрейд рассматривал, отталкиваясь от идеи страха перед новым: новое требует для своего познания затраты усилий и угрожает понижением удовольствия сравнительно с не требующим усилий старым. С тех пор психоанализ оставил пафос Просвещения и усвоил обаяние классицизма. Сегодняшние верные фрейдисты (с лаканистами вместе) усматривают сопротивление масс уже в приверженности новому, в устремлении к "современному" психоанализу, в чём бы он ни заключался. В едином историко-психологическом процессе (процессе становления знаний и представлений о психике) как старость, так и новизна предстают феноменами ситуативными. Не новизна или старость превращают психоанализ в предмет сопротивления, а характер его претензий, обнаруживаемый при встрече.
   На границах психоанализа и не-психоанализа - сопротивление возникает вполне обоюдное. Сопротивление психоанализа отстаивает возможность себя, сопротивление психоанализу - возможность иного. То же самое творится на границах любого другого агрессивного в своей экспансии мировоззрения, например, бихевиористского (только сопротивление там опознаётся в терминах реакций на стимулы). Все подобные мировоззрения - нарциссические проекты, и сопротивления на их границах - формы нарциссического соперничества. Нарцисс повсюду в мире видит только себя. Если его экспансии не сопротивляться, вся мировая культура превратится в его сырьевой придаток, поставляющий материал для критики. Критика культуры с некоторой одной точки зрения есть прокрустов инструмент её унификации. Так, образы мифов о самом Нарциссе и об Эдипе усилиями фрейдизма уплощены в их понимании нашими современниками до клинических метафор, и, будто нет у них другой задачи, обслуживают психоаналитическую теорию развития. Критикуя культуру, психоанализ надеется послужить универсальным судьёй её ценности, раздающим призы и штрафные санкции. Право судить основано на сакральности психоаналитических истин: они получены из бессознательного. Тот факт, что бессознательное в своей сущностной определённости конструируется психоанализом вполне рационально, ничего не меняет: божественная санкция получена.
   Первым среди направлений научной психологии обнаружив бессознательное как психический факт, психоанализ в спешном порядке его "осознаёт" и населяет своими понятиями - застолбляет место - и ревниво следит, чтобы кто другой туда свой флажок не поставил: "Это наше бессознательное; как хотим, так и застроим!". В такой лихорадочной спешке у столь неопределённого предмета как бессознательное, нет другого выхода, как стать носителем авторских проекций.
   "Бессознательное структурировано как язык!" - заявляют структурные психоаналитики и лаканизированные фрейдисты. Почему же именно как язык? Потому что вся психоаналитическая работа производится в поле языка. В этом поле психоанализу уютно действовать. Берётся язык, в нём отыскиваются знаки сексуальных влечений. Означающее поставляет клиент, означаемое заранее ожидаемо. Психоанализу в бессознательном больше ничего и не нужно! "Слон - это могучий фаллос!" - изрекает слепой мудрец, сладострастно ощупывающий хобот.
   Но не только психоаналитики столь безапелляционны.
   "Психика - не что иное, как совокупность реакций на внешнюю стимуляцию", - заявляют бихевиористы вкупе с рефлексологами. Почему же именно как совокупность реакций на внешнюю стимуляцию? Потому что именно с реакциями упомянутые исследователи имеют дело. Они стимулируют, психика реагирует. Вся работа легко укладывается в схему лабораторного физиологического эксперимента. "Слон - это мышечное сокращение в ответ на стимуляцию электрическим током!" - изрекает слепой мудрец, всесторонне контролируюя датчиками доставшуюся ему ступню.
   А у слона, между прочим, есть ещё бивни, которые ни один из мудрецов в расчёт не принимает.
   Фрейдовская метапсихология, по утверждению психоаналитиков, возникла как обобщение клинических данных, полученных, прежде всего, методом свободных ассоциаций. Так ли это? Или клинические данные получены в целях подтверждения базовых исследовательских установок З.Фрейда, а метапсихология стала областью компромисса? Заметим, что натуралистическая (не-феноменологическая) установка психоанализа - установка на объяснение активности человека базовыми влечениями - не может быть подтверждена из феноменологических данных, на которых строится герменевтика психоанализа. Чтобы объяснение подтверждалось из этого источника, необходим прыжок в мышлении - с закрытыми глазами и опорой на веру. Какова же эта вера?
   Речь идёт, во-первых, о вере в идею о homo natura, представляющую собой (по определению Л.Бинсвангера) "научную конструкцию, которая возможна, только если она основывается на деструкции эмпирических знаний человека о самом себе - то есть на деструкции антропологического опыта" [3, с.36-37]. Причём "естественнонаучная идея homo natura должна "уничтожить" человека до такой степени, чтобы его можно было принимать за живущего и доступного пониманию только в одной из его многочисленных матриц значения. Она должна пробираться через научную диалектику до тех пор, пока не останется продукт диалектической редукции, tabula rasa. В ходе этого процесса всё, что делает человека человеком, а не животным, уничтожается... Только когда человек, "и его образ жизни", таким образом, уничтожен, можно начать создавать его согласно отдельному принципу или идее, будь то стремление к власти Ницше, несущее в себе возможность вновь наполнить смыслом его измученную жизнь, или принцип удовольствия Фрейда, способный поддерживать и упрочивать жизнь" [3, с.45].
   Во-вторых, речь идёт о вере в некое мифическое первособытие, к которому как к ресурсу убеждённости обращается весь психоаналитический мир. Напомню, свободные ассоциации - главный терапевтический ритуал психоанализа. Любой ритуал отсылает к первособытию. Данным первособытием не может считаться миф об Эдипе или Нарциссе (это - не более чем иллюстрации, дающие психоаналитической вере яркие ярлыки). Как представитель естественнонаучной религии, З.Фрейд должен был найти это событие не в сакральной реальности древних греков, а в сакрализованной естественной или социальной истории (лучше всего - на их пересечении). Лишь в такое первособытие уверует сторонник идеи о homo natura.
   В третьих, речь идёт о вере в такое первособытие, которое в своём содержании содержит тему грехопадения. Если грех - это бытие извращённое, патологическое, то обращение к психопатологии как к нормативной дисциплине, структурирующей обыденную психическую жизнь, требует надёжного теологического обоснования через акт грехопадения. Критический и пессимистический строй психоаналитической мысли, слишком привязанный к темам запрета, кары, фрустрации, абстиненции, показывает, что психоанализ - не счастливая религия желания, но отчаявшаяся мистика преступления и наказания.
   В целом психоаналитическая религиозность относится к отрицательным, атеистическим формам религиозности, для которых особенно характерны акты кумиротворчества - сакрализации чего-либо профанного (фигуры вождя, института науки, социалистического или демократического устройства общества). Религиозные привнесения заметнее в прикладном психоанализе, чем в психоанализе клиническом, которому приходится контактировать с психической реальностью пациентов и превозмогать их сопротивление в терапевтическом поединке. Уделом клинического психоанализа становится, кроме прочего, поиск медицински заверенных "аргументов бытия Божия", оправдывающего смелые заявления психоанализа прикладного о скрытой в бессознательном сути творческих актов в любом культурном поле.
   Ниже помещены три отрывка, содержащих мистическое прозрение разными авторами первособытия, заключающего в себе момент грехопадения.
   Отрывок 1 - из работы З.Фрейда "Тотем и табу". В этой работе мистический настрой основателя психоанализа проявлен в своей чистоте, так как он отходит от компромиссов с реальностью и решается на совсем бездоказательные заявления. Авторитетная роль Священного Писания во фрейдовской, коренящейся в духе Просвещения, модели религиозности, разумеется, переходит к Ч.Дарвину:
  
   "В Дарвиновской первичной орде нет места для зачатков тотемизма. Здесь только жестокий ревнивый отец, приберегающий для себя всех самок и изгоняющий подрастающих сыновей, и ничего больше. Это первоначальное состояние общества нигде не было предметом наблюдения. То, что мы теперь ещё находим как самую первобытную организацию, что теперь ещё сохраняет силу у известных племён, представляет собой мужские союзы, состоящие из равноправных членов и подлежащие ограничению согласно тотемистической системе при материнском наследовании. Могло ли произойти одно из другого и каким образом это стало возможным?
   Ссылка на торжество тотемистической трапезы позволяет нам дать ответ: в один прекрасный день изгнанные братья соединились, убили и съели отца и положили таким образом конец отцовской орде. Они осмелились сообща и совершили то, что было бы невозможно каждому в отдельности. Может быть, культурный прогресс, умение владеть новым оружием дал им чувство превосходства. То, что они, кроме того, съели убитого, вполне естественно для каннибалов-дикарей.
   Жестокий отец был несомненно образцом, которому завидовал и которого боялся каждый из братьев. В акте поедания они осуществляют отождествление с ним, каждый из них усвоил часть его силы. Тотемистическая трапеза, может быть, первое празднество человечества, была повторением и воспоминанием этого замечательного преступного деяния, от которого многое взяло своё начало; социальные организации, нравственные ограничения и религия.
   Для того, чтобы, не считаясь с разными предположениями, признать вероятными эти выводы, достаточно допустить, что объединившиеся братья находились во власти тех же противоречивых чувств к отцу, которые мы можем доказать у каждого из наших детей и у наших невротиков, как содержание амбивалентности отцовского комплекса. Они ненавидели отца, который являлся таким большим препятствием на пути удовлетворения их стремлений к власти и их сексуальных влечений, но в то же время они любили его и восхищались им. Устранив его, утолив свою ненависть и осуществив своё желание отождествиться с ним, они должны были попасть во власть усилившихся душевных движений. Это приняло форму раскаяния, возникло сознание вины, совпадающее с испытанным всеми раскаянием. Мёртвый теперь стал сильнее, чем он был при жизни; всё это произошло так, как мы теперь ещё можем проследить на судьбах людей. То, чему он прежде мешал своим существованием, они сами себе теперь запрещали, попав в психическое состояние хорошо известного из психоанализа "позднего послушания". Они отменили поступок, объявив недопустимым убийство заместителя отца тотема, и отказались от его плодов, отказавшись от освободившихся женщин. Таким образом, из сознания вины сына они создали два основных табу тотемизма, которые должны были поэтому совпасть с обоими вытесненными желаниями Эдиповского комплекса" [11, с.331-333]. "Тотемистическая религия произошла из осознания вины сыновей, как попытка успокоить это чувство и умилостивить оскорблённого отца поздним послушанием. Все последующие религии были попытками разрешить ту же проблему, - различными, - в зависимости от культурного состояния, в котором они предпринимались, и от путей, которыми шли, но все они преследовали одну и ту же цель - реакцию на великое событие, с которого началась культура и которое с тех пор не даёт покоя человечеству" [11, с.334].
  
   Отрывок 2 - из книги мистика эпохи Возрождения Я.Бёме "Аврора, или утренняя звезда в восхождении". Образность мистического опыта этого автора обладает особой яркостью. В цитируемом трактате он указывает на происхождение человеческой и ангельской природы из семи источных духов в Божественной силе. Когда какой-то из этих духов теряет связь с Богом, он разрушительно влияет на все остальные и приводит к падению человека или ангела к дьявольскому состоянию. К пониманию источных духов Я.Бёме подходит, отталкиваясь в основном от сенсорного критерия и затем интуитивно связывает их с определёнными психическими феноменами и функциями.
  
   Первым из источных духов оказывается терпкое качество; "оно есть качество ядра или сокровенного существа, острота, стягивание воедино и или проницание в салиттере, очень острое и терпкое, и порождает твёрдость, а также холод; воспламенённое же порождает остроту, подобно соли. Это особый вид, или источник гнева в Божественном салиттере..." [2, с.87]. Вторым источным духом есть сладкое качество; "оно есть одоление терпкого качества и самый источник милосердия Божия, побеждающего гнев; им укрощается терпкий источник, и восходит милосердие Божие" [2, с.88]. Третий источный дух - горькое качество "которое есть проницание или принуждение сладкого и терпкого, и есть качество дрожащее, проницающее и восходящее" [2, с.89]; от него происходит небесная радость; оно также зовётся сердцем, "ибо это есть дрожащий. Бурный, восходящий, проницающий дух, торжество и радость, восходящий источник смеха" [2, с.90]. Четвёртое качество - зной; это истинное начало жизни; "зной зажигает все качества: отсюда возникает (рождается) свет во всех качествах, так что одно видит другое... Отсюда происходят чувства и мысли" [2, с.92]. Пятым качеством, порождаемым следом, выступает любовь. В зное возникает "молния, и восходит в сладкой родниковой воде, и горькое качество делает её ликующей, и терпкое делает её сияющей и сухой и телесной, и сладкое делает её кроткой, и в сладком она получает впервые своё сияние: и вот теперь молния или свет пребывает в середине, как некое сердце. Когда же этот свет пребывает в середине, светит в четырёх духов, то силы четырёх духов восходят в свете, и оживают, и любят свет, то есть, принимают его в себя, и становятся чреваты им" [2, с.134]. Шестым источным духом в Божественной силе есть звук или звон, "так что всё в нём звучит и звенит; отсюда следует речь и различие всех вещей, а также голос и пение всех ангелов; и от него зависит образование всякого цвета и красоты, а также небесного царства радости" [2, с.117]. Седьмой дух - тело, порождаемое из предыдущих шести; "в нём пребывают все небесные образы, и в нём всё образуется и слагается, и в нём восходит красота и радость" [2, с.131].
  
   В подробном описании Божественного устройства Люцифера и патологического его развития мы видим данные Я.Бёме внутриличностные основания греха как извращения гармоничного бытия. Падение Люцифера из ранга второго из троих предводителей ангельских царств (в ряду с Михаилом и Уриилом) в дьявольское состояние объясняется через отпадение семи духов его ангельской природы от Бога.
  
   "Семь духов природы в ангеле должны были радостно играть и восходить в Боге Отце своём, как поступали они до своего тварного состояния, и радоваться в своём новорожденном сыне которого они породили из самих себя, и который есть свет и разумение их тела.
   И этот свет должен был кротко восходить в сердце Божием; и радоваться в свете Божием; и радоваться в свете божием, как дитя у своей матери; надлежало бать там сердечной любви и приветному целованию, весьма кроткому и сладостному вкушению.
   В этом свете должен был всходить звук и звучать, с пением и звоном, хвалением и ликованием, и все качества должны были радоваться в нём, и каждый дух совершать свой Божественный труд, как сам Бог Отец; ибо сем духов обладали им в совершенном познании, ибо они качествовали совместно с Богом Отцом, так что могли видеть, осязать, вкушать, обонять и слышать всё, что делал Бог Отец их.
   Восстав же в остром возжжении, они поступили вопреки природному праву иначе, нежели как поступал Бог отец их, и это был источник враждебный всему Божеству. Ибо они зажгли салиттер тела, и породили высоко-торжествующего сына, который в терпком качестве был твёрд, груб, мрачен и холоден, в сладком же - жгуч, горек и огнен; звук его был жестоким треском огня, а любовь - высокомерною враждой против Бога" [2, с.177].
   "Но как они ничего не могли предпринять и ничего совершить на старом своём престоле, то стали льстить друг другу: если они поднимутся против рождения Божия, и будут качествовать в высочайшей глубине, то ничто не сможет равняться с ними, так как они могущественнейший князь в Боге.
   Терпкое качество было первым убийцею и льстецом, ибо когда оно увидело, что породило такой прекрасный свет, то стиснуло себя ещё более жестоко, нежели как сотворил его Бог, имея в мысли стать ещё гораздо страшнее, и стянуть всё воедино во всей своей области, и держать всё, как строгий господин. До некоторой степени ему и удалось кое-что сделать, откуда получили происхождение своё земли и камни, о чём я напишу при сотворении мира.
   Горькое качество было вторым убийцею: взойдя на молнии, оно стало раздирать и ломить в терпком качестве с великою силою, как если бы хотело расторгнуть тело; но терпкое качество дозволило ему это; иначе оно, конечно, могло бы пленить горького духа, и купать его в сладкой воде, пока не прошло бы высокомерие; но оно желало иметь подобного братца, ибо это было на пользу ему, так как горький дух берёт начало своё и от него, как отца своего, и оно могло бы возбранить ему.
   Зной есть третий дух убийства, умертвивший мать свою, сладкую воду; но терпкий дух виною тому, ибо это он своим суровым стяжением и затвердением совместно с горьким качеством так жестоко возбудил и зажёг огонь, ибо огонь есть терпкого и горького качества меч.
   Но так как огонь восходил в сладкой воде, то он имеет в своей власти и бич, и мог бы удержать терпкое качество в воду; но и зной сделался таким льстецом, и лицемерил вместе со старшим качеством, а именно терпким, и помог умертвить сладкую воду.
   Звук есть четвёртый убийца; ибо он получает звонкость свою в огне, в сладкой воде, и восходит приятно и нежно во всём теле.
   Он также не сделал этого; но поднявшись в воде в терпкое качество, стал также лицемерить с ним, и взлетать бурно, как громовой удар: этим он хотел доказать свою новую Божественность; и огонь устремился, как в грозовом блистании, и этим мнили они возвеличиться превыше всех вещей в Боге.
   И так поступали они, пока не умертвили мать свою, сладкую воду; тогда всё тело стало долиною тьмы, и не было больше у Бога, чем бы помочь здесь" [2, с.196-197].
  
   Убийство матери-воды стало преодолением точки возврата в описанном внутреннем конфликте. Вслед за этим у Люцифера возникает четыре новых "сынка" - мотивационных новообразования: гордость (подвигшая захотеть стать превыше Бога), жадность (устремившая к господству над всеми ангельскими царствами), зависть (повелевшая уничтожить непокорных за прочими ангельскими вратами) и гнев (обратившийся на природу Божию). Эти четыре греха, знаменующие необратимое движение субъекта по патологическому пути, происходят от исходного согрешения - первоубийства. На наш взгляд, любопытна параллель между проводимой Я.Бёме идеей совместного первоубийства матери ("сладкой воды") и представленным выше сциентистским мифом З.Фрейда о совместном первоубийстве отца членами первобытной орды. Только первоубийство у это имеет не эдипальный, а нарциссический характер. Различна и мотивировка первоубийства. У Я.Бёме это грех не алчности, но гордости. Зато в обоих случаях печать от совершённых актов ложится на всю человеческую природу.
   Отрывок 3 - из трактата Л.П.Карсавина "О личности". Автор - создатель последней философской системы в русской традиции метафизики всеединства. Патология личности рассматривается Л.П.Карсавиным в терминах несовершенства, греха, вины и кары. Несовершенство личности заключается в преобладании разъединённости над единством и в недостаточности самого разъединения; оно связано с её тварностью, но не тождественно тварности. Несовершенство твари есть её грех - т.е. свободное избрание ею своего несовершенства и свободное обладание им.
  
   "Тварь могла по зову Божьему самовозникнуть из небытия, через самоотдачу ей Бога стать на Его место, чтобы через её самоотдачу Ему и её пакинебытие Он снова был и она сопричаствовала Его самовоскресению. Но она могла и не ответить на Божий призыв, т.е. не возникать и совсем не быть, ибо Бог к бытию её не принуждал, не творил её без её согласия, но создавал свободную" [5, с.203]. "Ещё не сущая тварь услышала зов Божий и захотела отдать себя Богу, или быть. И она стала отдавать себя Богу, существовать и возрастать в Богопричастии, делаясь личностью и вторым Богом. Однако, только начав своё Богобытие и бытие, тварь сейчас же стала стремиться в себя и, словно очертив себя магическим кругом, вертеться в нём, как белка в колесе. Она вдруг захотела быть в себе и для себя так, как если бы Бога совсем не было, видеть же, что всё в ней и она сама - Божье, не хотела. Полученное от Бога она попыталась похитить себе, т.е. сделать исконно своим, хотя у Бога начала не было, а у неё начало было. Она стала считать полученное как бы и неполученным: "хищением" хотела сравняться с Богом. Вместо истинного утверждения через самоотдачу она захотела самодовлеть и самоутверждаться, т.е. смирение подменила гордынею. Божья жизнь через смерть стала в ней дурною бесконечностью умирания, роковой необходимостью тления.
   Всё это не следует понимать как временной ряд актов. Потому скажем ещё иначе. - В ответ на зов Божий тварь восхотела не бытие, а какую-то часть бытия. Она словно поставила себя в мыслимом движении своём от небытия к полноте бытия некую грань, далее которой двигаться ей было лень. Она хотела не "быть" и не "не быть", а - "немножечко быть". Но бытие не делимо и не участняемо; и хотеть часть бытия всё равно что хотеть небытия, т.е. совсем не хотеть быть ... Бог исполнил нелепое хотение твари. Он сделал "полубытие", "участнённое бытие" действительным, а потому и возможным, почему мы и в состоянии его как-то мыслить и о нём говорить. Бог словно включил полубытие в бытие. Он не приневолил твари быть вполне, ибо сама тварь этого не хотела ... Он точно выполнил хотение твари: дал ей ровно столько бытия, сколько она вожделела, хотя это и было невозможным. Бог даровал твари часть Себя самого, хотя он и не участняем, дав ей возможность и силу в ней, в твари, Его участнять и делить. Полубытие твари Он сделал бытием, Собою.
   Так возник величайший и основной парадокс, обнаруживаемый несовершенной личностью. Мы настолько несовершенны, что считаем всё действительное разумным. Мы признаём наше бытие и наш мир непротиворечивыми, а пытаемся обличать противоречивость всего совершенного и Божественного. Но ясны и прозрачны Божественные тайны, которые насыщают более всякой постижимости и, всегда оставаясь тайнами, всегда всё более и более постигаются. А вот несовершенное бытие так действительно загадочно, противоречиво и нелепо" [5, с. 204-205].
  
   Карсавинский подход к грехопадению указывает на ключевую роль греха малодушия. Грех совершается не в форме отцеубийства, а в форме недобросовестности самопожертвования. Бог жертвует собой ради человека (чем он весьма отличен от фрейдовского самца, стоящего во главе орды, который, если и жертвует собой, то весьма недобровольно). Человек сопротивляется идее пожертвовать собой ради Бога, старается её не осознать. Человеческое малодушие рационализируется, внутричеловеческие проблемы проецируются на Божественное бытие.
   А теперь давайте представим, что пациента, лежащего на кушетке, анализируют не по З.Фрейду, а по Я.Бёме или Л.П.Карсавину. Что меняется? Свободные ассоциации остаются всё те же, а вот истолкования отличаются; вслед за ними претерпевает трансформацию и сопротивление. Пациент отпирается признанию очевидного, он не желает признавать действие в себе семи источных духов! Но следует тщательная проработка - и гений Якоба Бёме находит своё подтверждение в клиническом материале. Пациент на личном опыте переживает и проговаривает желания своих источных духов. Отныне комплекс Люцифера обретает для него внутреннюю достоверность. И вся культура отныне - что это, как не запоздалая иллюзорная попытка обретения дисгармонизированным расщеплённым субъектом сладкой воды?
   Другой пациент, допустим, сопротивляется признанию в себе глубинного альтруистического начала (ведь как успокоительно признать свою эгоистическую мотивацию выводимой из человеческой сущности и санкционированной свыше!), но аналитик-карсавинец не сдаётся и путём последовательных интерпретаций ассоциативного материала возвращает его к осознанию момента отпадения от Божественного всеединства Личности. У пациента уши сворачиваются в трубочки от услышанных откровений, но в глубинах души зреет неутешительное открытие: похоже, его проблемы с отцом - не просто результат сексуального соперничества из-за матери.
   Думаете, у этих пациентов не наступит улучшения? Отчего же не наступит, если они проделали серьёзную внутреннюю работу - над обнаружением и интеграцией фрагментов своей психической реальности?
   Подведём основные итоги.
   В сопротивлении пациентов истолковательной активности аналитика возможны как стороны, находящиеся полностью в компетенции психоанализа, так и стороны, находящиеся вне его компетенции. Среди ограничений психоанализа есть отрефлексированные психоаналитиками (имеющие преимущественно операциональный характер) и неосознанные (мировоззренческого характера). Мировоззренческие ограничения психоанализа следуют из того факта, что психоаналитическое мировоззрение - воинствующее, и склонно обесценивать другие мировоззрения.
   Ограничение клинического психоанализа, связанное с обесцениванием иных мировоззрений, предстаёт в таком феномене как комплекс Прокруста. Это не столько личностный комплекс аналитика, сколько его стереотип профессионального действования, в который жёстко впечатана некоторая фундаментальная мировоззренческая модель.
   Метод свободных ассоциаций - основной метод построения клинической беседы в психоанализе, - признан главным психоаналитическим ритуалом (ритуалом, конституирующим психоанализ). Он обнаруживает содержательное единство как с мифологической архаикой, так и с ритуалами демократического общества. (Свобода ассоциаций - частный случай свободы слова). Психоаналитическая религиозность относится к отрицательным, атеистическим формам религиозности, для которых особенно характерны акты кумиротворчества - сакрализации чего-либо профанного. Любой ритуал отсылает к первособытию. З.Фрейд нашёл его на пересечении сакрализованных им естественной и социальной истории.
   Религиозные привнесения заметнее в прикладном психоанализе, чем в психоанализе клиническом, которому приходится контактировать с психической реальностью пациентов и превозмогать их сопротивление в терапевтическом поединке.
  
   Литература:
      -- Бенвенуто С. Сопротивление аналитиков психоанализу // Психоаналiз: часопис. - 2005. - N 1 (6). - С. 36-53.
      -- Бёме Я. Аврора, или Утренняя заря в восхождении. - Репринтное издание 1914 г. : Пер. с нем. - М.: Политиздат, 1990. - 415 с.
      -- Бинсвангер Л. Бытие-в-мире. Избранные статьи. Нидлмен Я. Критическое введение в экзистенциальный психоанализ: Пер. с англ. - М.: Рефл-Бук, К.: Ваклер, 1999. - 336 с.
      -- Грейвс Р. Мифы древней Греции: Пер. с англ. - М.: Прогресс, 1992. - 624 с.
      -- Карсавин Л.П. Религиозно-философские сочинения. - Т.1. - М.: Ренессанс, 1992. - 325 с.
      -- Лапланш Ж., Понталис Ж.-Б. Словарь по психоанализу: Пер. с фр. - М.: Высшая школа, 1996. - 623 с.
      -- Мазин В. Сопротивления психоанализа 1925/2004 // Психоаналiз: часопис. - 2005. - N 1 (6). - С.54-97.
      -- Райкрофт Ч. Критический словарь психоанализа: Пер. с англ. - СПб.: ВЕИП, 1995. - 288 с.
      -- Фрейд З. Сопротивление психоанализу // Психоаналiз: часопис. - 2005. - N 1 (6). - С.13-20.
      -- Фрейд З. Торможение, симптом, страх // Психоаналiз: часопис. - 2007. - N 1 (9). - С.10-72.
      -- Фрейд З. Тотем и табу // Фрейд З. "Я" и "Оно". Труды разных лет: Пер. с нем. - Тб.: Мерани, 1991. - С. 193-350.
  
  
   Тема еврейства и антисемитизма, образовавшая контекст этого способа восприятия моего доклада, на том же симпозиуме всплыла также в докладе В.И.Менжулина "Наука и политика в биографии психиатра (случай И.А.Сикорского)" и в продолжающем его тему документальном фильме. Трагедия И.А.Сикорского, связанная со стоившим ему научного имени выполнением роли эксперта от обвиненяющей стороны на деле Бейлиса, была рассмотрена в проекции на всё состояние до-психоаналитической психиатрии. Измышления эксперта о еврейских ритуальных убийствах, в которых И.А.Сикорский был, разумеется, неправ, но, видимо, искренен, нашли неожиданную параллель в содержании фильма, где экспертом выступил сам В.И.Менжулин. Парадоксальным образом В.И.Менжулин повторил в современном нам "суде над Сикорским" тот самый порочный способ экспертного заключения, что и объект его критики. Тем самым доклад и фильм вместо анализа обернулись местью, т.е. отыгрыванием им своих желаний в сходной ситуации. В фильме - без прямой связи с делом Бейлиса и с деятельностью И.А.Сикорского вообще - приводится статья профессора Кульженко об экспериментальном изучении - посредством разного рода физических воздействий - заикания у пациента-мальчика. По косвенным данным В.И.Менжулин заключает о мучительности такого экспериментирования, а по внешнему виду пациента на фотографии, заключает о том, что этот ребёнок - еврейский. Мучения еврейского ребёнка в застенках доктора Кульженко вменяются И.А.Сикорскому на том только основании, что этот случай был описан в научном журнале, им редактируемом. Напрашивается ряд соответствий между ситуацией дела Бейлиса и суда над И.А.Сикорским на психоаналитическом симпозиуме. Фотография убитого христианского мальчика А.Ющинского со следами ритуального убийства - фотография измученного еврейского мальчика в медицинской лаборатории с записями хода эксперимента. Обвиняемый Бейлис схвачен по недостаточным основаниям - обвиняемый Сикорский приплетён по недостаточным основаниям. Эксперт Сикорский апеллирует к якобы известной ему практике ритуальных убийств у евреев - эксперт Менжулин обобщает состояние психологии и психиатрии "того времени" как оправданный наукой произвол над испытуемыми. Есть и разница: от И.А.Сикорского вследствие его экспертизы отвернулся весь международный научный мир, В.И.Менжулину психоаналитики дружно рукоплескали.
   В свете нашего анализа данного эпизода симпозиума общее мнение отечественных психоаналитиков, что психоанализ - явление не еврейское, а мировое, уместно скорректировать. Для нас очевидно, что психоанализ - детище еврейской культуры - разумеется, не традиционной культуры иудаизма, а секуляризированной, атеистической её версии. В отрицании этой очевидности психоаналитиками можно усмотреть именно "отрицание" как механизм защиты. В сознании психоаналитиков психоанализ предстаёт как культурное явление, лишённое национальной специфики, поскольку тот факт, что он - произведение именно еврейского гения, ими отрицается. Однако, отрицаемое, психоаналитиками, это убеждение продолжает действовать в их бессознательном, влияет на малоосознаваемые основания их оценок и т.п.
   Данная часть текста была опубликована: см. Бреусенко-Кузнецов А.А. Проблема психоаналитической идентичности в свете интереса к психоанализу // Психоаналiз: часопис. - 2007. - N 2 (10). - С.90-103.
   Приведём пример такой анекдотической неадекватности, выявившейся реально в нашей преподавательской деятельности (на экзамене в техническом вузе): "Кто открыл эдипов комплекс?" - "Эдип!" - "А кто же такой Эдип?" - "Психолог, сотрудник Фрейда".
   Здесь имеется в виду совпадение с одной из конвенций, т.к. полное совпадение со всеми конвенциями невозможно в принципе. Вряд ли кому-либо из профессиональных аналитиков удастся без внутренних конфликтов и принять классический вариант психоанализа, и согласиться с крайними проявлениями кляйнианства, обесценивающими вклад Фрейда как устаревший.
   Постольку, поскольку он зависит от воспринимающей стороны, разумеется. В нашем опыте чтения лекций студентом МИГП старших курсов темп изложения материала, задаваемый мотивированной аудиторией, значительно превосходил темп, привычный по чтению лекций неспециалистам и бюджетникам НТУУ "КПИ".
   Задача ликвидации безграмотности студентов в вопросах общей психологии и теорий личности, внешних психоанализу, руководством института как раз и была возложена на наши плечи.
  
   Классический психоанализ, в отличие от откровенно мистической, восходящей к идеалам германского романтизма аналитической психологии, характеризуется позитивистским мировоззрением, восходящим к идеалам Просвещения - и тем сближается с когнитивизмом в области базовых представлений о мире, но его метод, по сути, герменевтический [7], ориентированный на понимание, а не объяснение, всецело принадлежит гуманитарной традиции. Это, наряду с применением метафор в качестве базовых понятий, делает психоанализ подозрительным для когнитивистски-настроенных блюстителей чистоты науки.
   Разрыв с З.Фрейдом придал своего рода ускорение А.Адлеру и К.Г.Юнгу для создания собственных школ. Созданию Ф.Перлзом гештальттерапии также предшествовала травматичная для него встреча с З.Фрейдом (в этом случае разрыв совпал со знакомством).
   В работах самого З.Фрейла чаще применяется термин "идентификация", который можно встретить уже в "Толковании сновидений" ("Идентификация в истерии наиболее часто употребляется для выражения сексуальной общности" [10, с.110]). Данный термин применяется в центральных теоретических построениях психоанализа; напомним, что идентификация - "самое раннее проявление эмоциональной связи с другим лицом" [9, с.102]. Идентификация с отцом в сочетании с объектным избранием матери ведёт мальчика к позитивному эдипову комплексу [9, с.103];. благополучное разрешение эдипова комплекса предполагает преодоление кастрационного страха и враждебности к отцу опять же через идентификацию с ним, ведущую к выбору мужской роли. Идентификация примитивных сообществ с жертвенным тотемным животным, замещающим отца, составляет важную часть антропологической аргументации повсеместности эдипова комплекса в "Тотеме и табу" [11]. Говоря о психологии масс, З.Фрейд рассматривает идентификацию между множеством индивидов как следствие того, что они сделали "Идеалом Я" один и тот же объект [9, с.113].
   Говоря о психоаналитической идентичности, мы имеем в виду коллективную идентичность членов психоаналитических сообществ и подразумеваем психосоциальный уровень данного явления.
   Методическая установка на незнание удобна тем, что не требует подтверждения знаний - и снимает лишнюю тревогу за достойный имидж своей "персоны".
   Та версия термина "бессознательное", которую предлагает сам Р.Д.Лейнг, отправляется от тезиса о расщеплении, полагая, что один и тот же человек по-разному воспринимает разные вещи в зависимости от того, с кем он в данный момент общается. В присутствии некоторых людей, "умеющих найти подход", расщепление исчезает и память в какой-то мере открывается - но "проблема в том, что когда одни двери открываются, закрываются другие" [5, с.31].
   Формулировка загадки Сфинкса: "Кто утром ходит на четырёх ногах, днём - на двух и вечером - на трёх?".
   "Люди, того сорта, которых мы назовём, условно дантистами, твёрдо уверены в существовании миропорядка, поскольку полагают, что законы и процедуры ясного мышления изложены в Рассуждении о методе г-ном Декартом. Однако, его я мыслю, следовательно я существую - фундаментальный принцип для новой субъективности, - не так прост, как этим дантистам кажется, и находятся люди, готовые признать в нём чистой воды надувательство. Если правда, что сознание прозрачно для самого себя и осознаёт себя как таковое, то ясно, что я (je) не становится от этого для него прозрачнее. Оно не дано ему каким-то отличным от объекта способом. Восприятие объекта сознанием не даёт ему немедленного представления о его свойствах. То же самое характерно и для восприятия сознанием я" [4, с.12].
   "Уже неоднократно Фрейда уподобляли зубному врачу, который, вызывая неприятные ощущения, безжалостно удаляет очаги кариеса. Сравнение это удачно, если только не рассчитывать, что затем будет поставлена золотая пломба. Фрейдова психология не предлагает ничего взамен удалённого вещества" [11, с.339].
   Любопытно, что психоанализ родственников, а не любовных партнёров некогда считался вполне допустимым. М.Кляйн анализировала своего сына, сам З.Фрейд вступил в "аналитический инцест" со своей дочерью Анной.
   Дата опубликования на немецком языке "Опыта изложения психоаналитической теории", в котором идея комплекса Электры была представлена (см. [10, c.89]).
   Термин образован по аналогии с "контрпереносом".
   Сам Прокруст был уличён в подобной нечестности: по некоторым источникам, в его доме стояло две кушетки: большая для низкорослых и маленькая для высоких. Согласно, например, Р.Грейвсу, Полипемон, прозванный Прокрустом, "жил у дороги, и в его доме было два ложа - одно большое, другое маленькое. Предлагая путникам ночлег, он низкорослых укладывал на большое ложе и вытягивал несчастных до тех пор, пока ноги жертвы не касались края, а высоким предлагал короткое ложе и отрубал им конечности. Некоторые говорят, что у него было только одно ложе, и в соответствии с ним он "удлинял" или "укорачивал" тех, кто попадал к нему в руки. Как бы то ни было, а Тесей поступил с ним так же, как тот поступал с другими" [4, с.252].
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"