Я нашел Дороти сидящей на пляже, в руках у нее был ком черных водорослей, и ее белые голенькие ноги блестели на солнце. С первого же взгляда я заметил, что она была бледнее, чем в прошлом году, но все же не могу винить себя за
бестактность своего вопроса.
-Ну, а где же Эдвард? - спросил я и осмотрелся вокруг в поисках матросского
костюма и пары подвижных ножек. Глаза Дороти заинтригованно следила за
направлением моего взгляда, словно бы пытаясь догадаться, что я там мог такого увидеть.
-Эдвард умер, - просто сказала она, - он умер в прошлом году, после того, как Вы уехали.
На мгновение я лишился речи и, уставившись на ребенка, мысленно спрашивал
себя, почему же это несчастье должно было случится с ней. Теперь, когда я уже знал, что они больше никогда не будут играть вместе, я заметил, что на ее лице пролегла глубокая тень, слишком темная для ее возраста, и что она в таком раннем возрасте утратила всю детскую непосредственность. Из-за спокойствия ее тона могло показаться, что она уже почти позабыла
произошедшую трагедию, если бы не горечь, на мгновение проскользнувшая во
взгляде ее широко раскрытых глаз.
- Мне так жаль, - я выдавил из себя в конце концов, - очень, очень жаль, на самом деле. Я хотел взять вас на прогулку в своей машине, как и обещал.
- О, Эдварду это бы страшно понравилось, - глубокомысленно заметила она, - он
ведь так увлекался моторами. Внезапно она обернулась и пристально вгляделась в песок.
- Мне показалось, я услышала...- она недоговорила, почувствовав себя неловко. Но мне тоже на мгновение померещилось, что я услышал что-то, что ни было шумом ветра, ни отдаленными криками детей, ни гладким шипением волн на берегу. Тем золотым летом, которое свело меня с ныне мертвым Эдвардом, он часто в порывах детского энтузиазма носился на берегу, иммитируя гул мотора. Но мертвые ведь не могут играть, и вокруг были лишь песок, горячее небо и Дороти.
-Давай-ка мы лучше покатаемся, Дороти, - сказал я. - Водитель поведет машину, и мы сколь угодно долго сможем разговаривать.
Она мрачно кивнула и стала натягивать вымазанные в песке чулки.
- Ему не было больно, - внезапно сказала она.
Напряжение в ее голосе отдалось во мне глухой болью.
- О, дорогая, пожалуйста, не надо, - воскрикнул я. - Нам ничего не остается как забыть.
- Я почти уже и забыла, - ответила она, методично завязывая шнурки. - Ведь с тех пор прошло десять месяцев.Мы дошли до машины, ожидавшей нас, и
Дороти с легким вздохом, принесшим мне небольшое облегчение, устроилась на подушках. О, если бы только она могла смеяться или плакать! Я уселся рядом с нею, но водитель все еще дожидался у открытой двери.
-В чем дело? - спросил я.
-Прошу прощения, сэр, - ответил он, сконфуженно оглядываясь вокруг, - но мне
показалось с вами еще был юный джентельмен.
Он шумно захлопнул дверь, и через минуту мы неслись через город. Я знал, что
Дороти следит за выражением моего лица полными боли глазами, но я не взглянул на нее, пока мы не оказались за чертой города.
- Мы расстались с ним ненадолго, - сказал я.
- Я уже позабыла, - повторила она. - Какой замечательный мотор.
До сих пор у меня не было претензий к этому мотору, но в данную минуту мне
захотелось, чтобы он прекратил подражать пыхтению маленького мальчика - мальчика, который не может больше играть. Рукав Дороти дотронулся до моего, и я понял, что странный шум не ускользнул и от ее внимания. По мере того, как мимо пролетали мили - зеленые, коричневые и золотые - я размышлял о том, какая от меня может быть польза миру, если я даже не могу утешить ребенка. Возможно, есть и другой способ, подумал я.
- Расскажи мне, как это случилось, - попросил я.
Дороти подняла на меня непроницаемые глаза и продолжила лишенным эмоций
голосом:
- Он схватил простуду и слег в постель с высокой температурой. Когда я пришла
навестить его, он был очень бледен. Я спросила его: "Как ты себя чувствуешь,
Эдвард?", и он ответил: "Я должен встать завтра рано утром, чтобы пойти ловить жуков." И это был последний раз, когда я видела его живым.
- Бедный малыш, - пробормотал я.
- Я была на его похоронах, - монотонно продолжила она. - В тот день шел дождь, и я бросила букет цветом в яму. Туда набросали множество цветов, но мне кажется, Эдварду всегда больше нравились яблоки.
- Ты плакала? - я задал жестокий вопрос.
Она задумалась:
- Я не знаю. Наверное, да. Это было так давно. Я забыла.
Даже в то время, как она говорила, я слышал пыхтение Эдварда неподалеку;
Эдварда, которому так нравились яблоки.
- О, это невыносимо - произнес я.-
Давай-ка мы лучше пойдем прогуляемся в лесу для разнообразия.
Она согласилась с ужаснувшим меня пониманием; и машина, дернувшись,
остановилась на опушке леса. Пробираясь сквозь заросли кустарников, мы двинулись вперед по направлению к умиротворяещему полумраку деревьев по едва заметной тропинке, проложенной кроликами.
-Ты совсем в этом году не загорела, - заметил я.
- Я не знаю почему. Я ведь целыми днями торчу на пляже. Иногда я там даже играю.
Я не спросил ее в какие игры и с кем она играет на пляже. И все равно в тишине леса я явственно ощущал, как Эдвард пытался отобрать ее у меня. Это правда, что Эдвард по-своему, по-мальчишески любил меня, и в те горячие дни, когда пляж оглашался звуками его песни и его маленькое коричневое тельце развилось в волнах прибоя, я бы не взял Дороти на прогулку без него. Но даже теперь это выглядело очень по-предательски с моей стороны.
И в этот момент мы вышли на поляну, где земля была устлана гнилой коричневой
листвой забытых лет, и в воздухе витал сухой запах смерти.
- Как ты считаешь, Дороти, может нам пора возвращаться? - спросил я.
- Мне кажется, - медленно проговорила она, - здесь можно было бы ловить жуков.
Лес был полон неясных звуков, и именно поэтому, я полагаю, мы оба услышали как мимо нас, в триумфальном танце взбивая сухой папоротник, пронеслась пара
маленьких ножек. На секунду мы оба затаились, внимательно прислушиваясь, но затем сорвавшийся с губ Дороти пронзительный крик разорвал тишину.
-О, Эдвард! Эдвард! - закричала она. - Эдвард!
Но мертвые не могут играть, и она повернула ко мне лицо, залитое слезами -
сокровищами детства.
- Я слышу его, я слышу его, - всхлипывала она. - Но никогда его больше не увижу.
Никогда, никогда. И я отвел ее обратно к машине. Но в потоке ее слез я увидел надежду на успокоение, доселе ею неведомое.
На самом деле, Эдвард был не таким уж и замечательным мальчиком; может так
оказаться, что он был и ревнив, и тщеславен, и жаден; и теперь он лежит в своей маленькой могилке, вцепившись в память о букете Дороти, так вот
отплачивая своей сестре за ее доброту. Да, даже несмотря на то, что мы услышанные нами звуки были всего лишь птицами в ветвях деревьев и ветром, ворошащих сухой папоротник, даже несмотря на то, что он скончался прошлым летом, и любовь мертвых не может восстать из могилы.