Аннотация: Об этом в свое время писал Лондон. Об этом также писал Гордон. О боксе, о моряках, о воле и жажде выжить несмотря ни на что. Это часть большого произведения, которое, по замыслу автора, будет создано. Если Господь позволит, конечно.
Антверпен. Рассказ. Бруссуев Александр.
Go ahead, make my day!
Клинт Иствуд — Внезапный удар -
Валяй, порадуй меня!
Перевод.
В мире все достаточно просто. По крайней мере, в этом мире. Если кому-то кажется, что существуют сложности, то он, скорее всего, просто не хочет разбить эту самую сложность на простые вещи. Когда же это удается, то делается понятно, делается легко, делается разумно. И жизнь наполняется смыслом.
Однако не следует путать простоту с примитивизмом. В этом случае вся понятность, вся легкость, вся разумность куда-то девается. Жизнь теряет смысл, остается только Закон.
У меня очень болела голова, у меня ныла левая нога, поэтому я не пытался привести свои мысли в порядок. В беспорядке они лучше мыслились. Я уже стар, я уже ни на что в этой жизни не претендую, разве, что на покой. Вполне возможно, что скоро это слово будет звучать иначе: «на упокой». Мне, конечно, следовало выпить двести грамм вискаря, да с такой головой «огненная вода» организмом не усваивалась. То есть, голова решительно отказывалась пропустить виски в желудок — только продукт переводить.
Мне нравилось читать писателя Роберта Говарда. Мне нравилось читать писателя Джека Лондона. Теперь я сам стал похожим на персонажа их книг. Правда, обо мне никто не напишет, потому что такие люди, как я — укоризна нынешнего общества. Я старый моряк, я старый драчун. Я просто старый.
Меня много били по голове и прочим частям тела, я много бил по чужим головам и прочим частям тел. Поэтому мне неоднократно доводилось встречаться с судьями и смотреть на них, когда они, будь то тщедушная девушка под тридцать лет, будь то некогда соседский пацан, а чаще — толстые тетки — выносили мне приговор. Меня никогда не оправдывали — уж такое у нас с судьями сложилось взаимоотношение. По их мнению меня не за что было оправдывать, даже в случаях, когда другие на моем месте могли стать чуть ли не героями.
Например, одной темной ночью, когда мой грузовик по принуждению каких-то «Бонни и Клайда» остановился на пустынной дороге, я возликовал и радостно организовался в уличную драку. Мне тогда было 45 лет, парню, что напал на меня — 30, девке, что тоже напала на меня — 80. Во всяком случае, она стала так выглядеть, когда я вынес ей все передние зубы. Парню я сломал ребро, сломал нос, свернул бровь над левым глазом, сам же отделался порванным ухом — что поделать, коль уши у меня большие. Тогда я впервые почувствовал свой возраст, я очень устал, пока мы дрались.
Эта парочка вознамерилась отнять у меня мои же деньги, также, вероятно, хотела отнять у меня часть моего здоровья. Меня же такая перспектива не устраивала до безобразия. Прибывший, откуда ни возьмись, полицейский патруль немедленно определил всех нас в суд к ночному судье, которой и оказалась та тщедушная девушка с хроническим насморком. Прислушавшись ко всем «факам», которыми она украшала свою речь, я по простоте душевной поинтересовался: «Ваша честь, а будут ли ваши «факи» внесены в протокол?»
Грабителей судья оправдала, меня же осудила. Выписала штраф и принудительные работы. А я смотрел на нее и молчал.
Я радовался, что сейчас не 1921 год, когда в южных штатах практиковали смертную казнь через повешение только за то, что кто-то не понравился этой самой «Вашей чести». Судьи меня ненавидят, вероятно, потому что я ненавижу их, судей. Вот такие у нас взаимоотношения.
Позднее, минут через пятнадцать после оглашения приговора, я отдал без сожаления оговоренный штраф в размере ста шестидесяти долларов, потом дал сто сорок долларов полицейскому офицеру, который осуществлял надзор за принудительными работами и ушел по своим делам.
Мне не было жалко денег, потому что они не являлись, собственно говоря, моими: когда побитые грабители валялись в грязи, я изъял из их машины все ценное. Ценного в их машине не было ничего, разве что триста долларов.
Хотелось, конечно, на прощанье сделать ручкой сопливой судье, но не следовало нарушать свои принципы: держаться от примитивно мыслящих существ подальше. Я привык жить просто, но примитивно жить не мог; не мог, когда примитивность была рядом. Поэтому-то и дрался.
Карьера моряка не позволяет не драться. Даже теперь, когда все поединки в моряцких кабаках за деньгу малую ушли в прошлое. Моряки стараются не биться между собой, но избежать столкновений с другими народностями, куда прибивается волею фрахта их судно — возможно не всегда.
В стране Индия — это решительно невозможно. Только кулаками можно обеспечить себе уважение, а, зачастую — жизнь.
Когда я был совсем молод, страна Индия уже оправилась от колониальной зависимости, и все глубже вязла в нищете и дикости. Это у них получалось просто превосходно, и превосходство в этом индусы старались донести до всех прочих людей, тем или иным образом оказавшихся в их царстве-государстве.
На выгрузку груза с трюмов нашего парохода было задействовано миллион местных жителей. Жара в порту Ченная, бывшем Бомбее, стояла недетская, вонь стояла совсем взрослая.
Индусы обладают совершенно трогательной привычкой — гадить там, где они только что сидели, лежали или как-то иначе находились. То есть, они охотно справляют большую нужду и при этом воруют все, что вокруг воруется. А в их понятиях не может быть того, чтобы не пригодилось коренному жителю этого проклятого полуострова.
Чтобы вред от народных обычаев не так сильно ударил по жизни и безопасности членов экипажа судна «Германа», была создана демаркационная линия: сюда, типа, индусам нельзя, здесь, типа, только для белых.
Кто бывал хоть раз в государстве Индия, тот, плача, может выдавить из себя: у них там кастыыыыы! Касты — это такие иерархические ступенчатые образования, которые на самом деле - всего лишь первобытность, накатывающаяся на всю их, индийскую, независимость. Разобраться в кастах сложно, да и не нужно, на самом деле.
Обычно в запретные зоны на пароходах лезут только воры и нелегальные перебежчики. Но воры и нелегалы прекрасно отдают себе отчет, что с ними случится, если их словят. Это верно, но только не в этих паршивых землях, где болтающиеся по безжизненному берегу козы едят полиэтиленовые пакеты и прочий мусор.
Индусы прокрались за запретительную надпись, развалились в теньке на ютовой палубе, уже успели отложить несколько кучек возле клюза со стороны моря, уже занимались промыслом, отворачивая скобы, распихивая в свои узлы лини и инструменты. Они чувствовали себя почему-то безнаказанно.
Я задался этим вопросом, когда вышел на палубу и обнаружил себя в самой гуще индийского народа.
- Вот тебе новость! - сказал я. - Убирайтесь отсюда, вам здесь запрещено.
Индусы в едином порыве возопили, заламывая руки. Их вопль через некоторое время перейдет в действие — в агрессию — уж таков закон толпы, мне ли это не знать.
Но если есть толпа, то у толпы есть и лидер. Я внимательно присмотрелся к людям, вопящим фальцетами на разные голоса. У каждого человека — свой фальцет. Однако редко доводится слышать, когда фальцетами кричат несколько человек одновременно. В Индии же — запросто, привычка такая и обычай - верещать, когда что-то происходит. Впрочем, не в этом дело. Люди тоже присмотрелись, но не ко мне, а к человеку, стоящему возле дальнего фальшборта — у этого индуса, в отличие от всех прочих, были одеты поверх набедренной повязки и нижних штанов какие-то грязные брюки. И мишень во лбу у него была другоякая. И гордый он был — просто капец!
Следует заметить, положение в обществе среди индусов можно отследить по штанам. Если их нет, а есть только набедренная повязка — это убогий, либо святой. Если только нижние штаны прикрывают набедренную повязку — это засранец, неуважаемый человек. Если же поверх всего этого одеты парусиновые, хлопчато-бумажные, лавсановые, кремпленовые, шерстяные или иные брюки — этот человек чего-то стоит.
Ага, вот и он, местный «Джавахарлал Неру» - авторитет, представитель одной из многочисленных бандитских группировок Бомбея, тьфу ты — Ченная! Под защитой полиции, под защитой касты, под защитой своей независимости и движения Неприсоединения.
- Эй, ты, в брюках! - крикнул я ему. - Убирайся отсюда!
- Не уберусь! - прокричал тот в ответ. Его глаза сделались красными и выпуклыми, а грудь еще больше выпятилась.
Вообще-то, я и не рассчитывал, что нам удастся договориться. Индус был жилистым, вероятно, практиковал какое-нибудь модное единоборство, он был готов на конфликт. Да он просто жаждал конфликта!
- Сюда иди! - гавкнул я ему, как можно строже, и для наглядности встал в боксерскую стойку.
- А! - возопил лидер и побежал на меня, гневно сверкая глазами и ловко умудряясь не терять свои портки. В его руке, как по мановению волшебной факирской палочки, оказался обрезок стальной трубы.
- Мочи козлов! - сказал я, сделал несколько энергичных шагов вперед, и резко выбросил вперед свою правую руку. Вылетевший из нее болт с гайкой на М32 огорчили индуса прямо в грудь.
Следует отметить, что я был механиком по судовым табелям рангов, поэтому совсем немудрено, что у меня в карманах такие болты — не редкость.
Мой противник закашлялся от такого огорчения, а потом обрадовался, когда я размашистым свингом щелкнул его по челюсти. Ноги у него подогнулись, он закатил глаза к раскаленному индийскому небу и обвалился мне под ноги. Я тотчас же подхватил его одной рукой за штаны, другой — за волосы, эх, не было у меня третей руки! Но и без нее мне удалось поднять над головой безвольное тело, зафиксировать его на вытянутых руках, прорычать, как Конан-варвар «аолумб», и выбросить за борт в сторону порта Бомбей, тьфу ты — Ченнай.
Толпа ахнула, но это меня нисколько не обнадежило: лидер улетел, но агрессия осталась. Я подхватил упавшую трубу и принялся без разбора наносить удары направо-налево.
В детстве самым трудным было начать драку: ударить первым, причинить боль. В юности — то же самое. Да и сейчас ничто не изменилось. Вот только иногда наступают моменты, когда все эти условности как-то отступают на второй план. Главное — выжить.
Я бил и уворачивался, я рычал, как зверь, и слышал жалобные визги. Я испытывал радость от битвы. А потом, вдруг, все закончилось.
Два тела лежали на палубе и хныкали, прочие убежали за демаркационную линию зализывать раны. Эту парочку я тоже выбросил за борт, нисколько не беспокоясь, что они могут разбиться к едрене-фене с восьмиметровой высоты. Я не был настолько кровожаден, я знал, что под бортом разбил свой шатер цирюльник-индус, обстригая волосы нашему экипажу по мере надобности. То-то ему стало удивительно, что откуда-то сверху падают тела. Последнее тело, как выяснилось, порвало полог шатра и провалилось внутрь. Прочие скатились поодаль. Парикмахер их тут же остриг и начал приводить в чувство, чтобы получить за это деньги.
Меня все-таки порезали, а я этого даже не заметил. Но ощутимого вреда для себя я все же не обнаружил. Пережить можно.
Больше индусы за запретную линию не забирались. И полицаи не пришли. И бандиты не пришли. И с каким-нибудь индусским судьей встречаться не пришлось. Впрочем, я и не собирался: был готов запереться в каюте и выжидать.
Белому человеку в индийской тюрьме — верная смерть. В каюте — все зависит от капитанских штучек: забоится тот решать проблемы или нет? Всегда следует оценивать степень угрозы своему организму.
Я недавно разбился на своем грузовике. Занесло на дороге, раскрутило, поцеловало с другим грузовиком — побольше размером — и выбросило в кювет. Скорости не было, алкоголя в организме — тоже не было, была негодная дорога, за обслуживание которой взимало деньги налогоплательщиков дорожная компания «Ростунов — теннис». Проклятый русский, некогда игрок в пинг-понг уровня штата, вложился в патент, теперь этот свой патент окупал. Вероятно, уже раз двадцать окупил, правда прокурору округа и местному судье пришлось неустойку платить, но это уже дело привычки. А машины бились десятками, и все по вине водителей. Так в полицейских отчетах, кстати, тоже по привычке.
Чтобы мой заглохший грузовик в кювете не перевернулся на бок, пришлось открыть дверь и выставить ногу. Уперся этой ногой, что было сил, вернул машине жизнь, действуя руками на педалях и ключе зажигания, и съехал полметра назад.
Когда приехали полицаи, то моя упорная нога опухла и сделалась, как каменная. Мышцы и сухожилия никак не желали расслабиться. Позднее с помощью массажа и иглоукалывания удалось убедить свою ногу, что все самое страшное уже позади, можно расслабиться. Опухоль прошла, синяки поблекли, а ноющая боль осталась. Особенно ноющая, когда дождь. Сильно ноющая, когда снег. Невыносимо ноющая, когда снег с дождем. Хоть в южные штаты перебирайся!
В Индию можно не попадать годами, но можно эту Индию найти где-то под боком. Впрочем, не Индию, как таковую — пес-то с ней - а другую примитивную культуру, такого же уровня. И не где-нибудь, а в самом центре Европы, в восстановленном после союзных бомбардировок Второй мировой войны Антверпене.
Порт в этом Бельгийском городе — не самый лучший порт в мире. Он, вероятно, самый большой порт. Может быть, конечно, и нет, но одних грузовых терминалов там несколько тысяч. Чтобы простому моряку добраться до города, ему нужно обнаружить свое судно в первых четырехстах номерах терминалов, то есть в шаговой доступности — 2 или 3 тысячи шагов до ворот. Для сложных моряков всегда под рукой есть такси или агент на машине.
Для моряков средних, типа меня, можно завладеть судовым велосипедом — и мчаться сквозь дождь и слякоть, волосы по ветру. Уж с какой целью ехать в город Антверпен — неизвестно. Город - типично европейский, бельгийцы — мутные, да и бельгийцев днем с огнем не сыскать. Всякие темные личности трутся на улицах — того и гляди, тебя перетрут.
Однако мы со штурманом все же поехали, оседлали железных коней, оказавшихся в этот воскресный день свободными, да и закрутили педалями. По прикидкам выходило, что ехать не очень долго: километров семь-восемь. Погода хорошая, дождь сыпет мелкий и нудный, зато ветра нет. Словом, красота — не качается земля под ногами. И палуба не качается, потому что мы с нее сошли.
Заблудиться в порту — дело плевое, поэтому мы, как опытные путешественники, наметили себе знаковые точки. Полуразрушенная кирпичная труба, группа деревьев возле круглого маленького пруда, торчащие на стапелях катера, ржавые и неприкаянные, мост через протоку, до середины пролета с новенькими заклепками. И номер нашего причала запомнили: 808. То есть, где-то между семисотыми и девятисотыми, по указателю можно сориентироваться. Так что в нормальном состоянии не заблудиться. Принимать алкоголь мы не собирались, поэтому из нормального состояния выходить не намеревались.
В Антверпене было грустно. В Антверпене было скучно. В Антверпене людей не было. Они, вероятно, по домам сидели и смотрели свои телевизоры. Только мы с Алексом и нашими велосипедами бродили по круглой городской площади и осматривали достопримечательности.
Тот год в Бельгии был урожайным на всяких разных небельгийцев. Они перебирались через Средиземное море целыми кагалами и рассредоточивались среди европейских стран. Вместе с ними перебирались искусственное понятие «толерантность», клич «аллаакбар» и стремление ко всем прелестям чуждых цивилизаций.
Наше появление на площади не осталось незамеченным. Я это почувствовал. Потом это почувствовал Алекс. Потом — наши велосипеды.
Пара арабчонков вполне военнообязанного возраста, пристально глядя нам в глаза, подошли и уцепились за рули наших железных коней. Каждый из опытных людей знает, что если дикое животное смотрит, не отрываясь — это угроза. То же самое с дикими людьми диких нравов: неграми, арабами и индусами.
Мы были опытными. И повели себя в соответствии со своим опытом.
Остановившись, я провел молниеносный хук в голову ближайшего арабчонка. Получилось удачно, свет для него погас, и он, закатив глаза, повалился на брусчатку. Алекс тоже хотел отправить своего оппонента в страну грез, но промазал, скользнув тому кулаком по уху.
Тот моментально превратился в беговую лошадь и умчался — только брызги из-под копыт. Правда, в его исполнении лошадь еще кричала, визгливо и гортанно. Обычные лошади так не умеют.
- Ходу! - сказал я, Алексу повторять два раза не было нужды.
Мы закрутили педали, намереваясь юркнуть в ближайшую улочку и раствориться в ней под сыплющим дождем.
Однако наш план осуществился только наполовину: улочка заканчивалась тупиком. И была она какой-то запущенной, вся в мусоре и нечистотах. Обычно в Бельгии такого не бывает. Обычно такое бывает где-нибудь на Ближнем Востоке, либо в Индии.
- Фак, - сказал Алекс.
- Ага, - согласился с ним я. - Фак.
В этом тупике жили факиры. Или — не факиры, нам некогда было разбираться. Здесь культивировался другой культ культуры. И сейчас из открытой двери эта культура выходила к нам, вероятно, с просветительской целью.
Три афганца и две афганки. Афганки — это плохо. Они создавали для афганцев боевой задор, а потом вполне могли заняться привычным в случае победы делом: вспарывать животы и разбрасывать по окрестностям извлеченные кишки. Уж такой нрав у этих женщин, лучше не попадать под горячую руку, потому что животы-то они не себе вспарывали, а поверженным и молящим о милосердии врагам.
Впрочем, пока этими маньячками можно пренебречь — нас-то никто еще не победил! Вряд ли афганцы сидят в центре Европы и чистят и заряжают свои карамультуки. А без горячего оружия они — тьфу!
Зато с холодным оружием они — не тьфу. А оно, вероятно, имеет место быть.
- Шпрехен зи дойч? - на всякий случай поинтересовался я. И вопрос этот вызвал бурю радости у строгих и самоуверенных местных жителей. Вот ведь какие местные жители теперь в Антверпене встречаются! Я бы не удивился шквалу аплодисментов от них.
- Велосипеды сбрасываем — и ходу? - предложил Алекс.
- Без велосипедов мы так же медлительны, как и они, - ответил я. - Наше преимущество — наша скорость.
- И что тогда?
- Ну, в боксе мы лучше. Только следить, чтоб тетки за спиной не оказались, да эти парни ножи свои и мечи не повытаскивали из трусов. Атакуем ближайших!
Мы бросили своих железных коней, встали в боксерские стойки и заспешили к афганцам.
Те были настолько возмущены, что сделались безумны: заверещали, взвыли и не успели, как следует подготовиться. Организоваться и настроиться на рабочий лад мы им уже не позволили.
Я в два шага сблизился с одним из парней чуть ли не в клинч и провел апперкот. Зубы у того громко щелкнули, глаза вылезли из орбит, а я пригнулся, пропуская над головой размашистый удар другого афганца. Для верности полукрюком всадил кулак в печень своему первому противнику и отскочил в сторону.
Алекс тоже успел плодотворно поработать своими конечностями. Правда, ему подвернулись две женщины, которые тоже оказались безумны: они выставили вперед руки со скрюченными пальцами, намереваясь царапаться насмерть. То ли удары у штурмана оказались неподготовлены, то ли афганки оказались живучи, как афганские кошки, но они продолжали визжать, намереваясь подняться на ноги.
Я пнул ногой того парня, что вознамерился недавно меня приласкать, выцеливая в самый низ прикрытого какой-то хламидой живота, и зачем-то сверху вниз рубанул кулаком по голове подвернувшейся женщине, которую до этого обрадовал мой коллега-штурман.
Тут же пришлось прокатиться животом по грязной земле, потому что еще один афганец, опамятовавшись, достал из недр своих одежд два длинных ножа и сделал угрожающее движение в сторону моего организма. Быстро вскочив на ноги, я отбил локтем его руку и провел два молниеносных джеба. Голова у парня дернулась, а тут ему сзади Алекс припечатал со всей дури.
- Погнали! - сказал я, поднимая за руль свой велосипед.
- Ок, - ответил штурман.
Мы поехали прочь из этого тупика, как раз вовремя, потому что он начал наполняться такими же бельгийцами, что и, поверженные, лежащие в грязи. Афганцы — по внешним признакам они таковыми оставались — заклекотали нам вслед и побежали, побежали, побежали. А мы закрутили педали, закрутили, закрутили.
Ехать на велосипеде, конечно, быстрее, чем переставлять по земле ногами. Мы выбрались на оперативный простор и, не сговариваясь, двинулись к самой широкой улице. Где-то за спиной раздались торжествующие выкрики: это группа рыскающих по улицам арабов, наконец-то, обнаружила нас. Им вторили срывающиеся на визг крики афганцев, которые также выбежали, потрясая кулаками, из своего тупика.
«Крути педали, пока не дали!» - подумал я, стараясь не отстать от более молодого и, стало быть, более шустрого Алекса.
Крики постепенно притухли, а впереди образовался магазин мелкого опта, работающий в этот воскресный день. Таковыми, обычно, заправляют турки. Но нам не было дела до турков, нам было дело до того мотоциклета, который стоял возле открытой двери. Это был полицейский мотоцикл! А где-то внутри, стало быть, полицейский собственной персоной!
Мы притормозили возле небольшой группы людей, кучкующихся возле магазина. Я слегка удивился, что это были не турки, которые должны были быть здесь по определению: раз турки заправляют, то и посетители — в основном, турки. Если и эти парни были турками, то какими-то очень негритянскими турками. Впрочем, неважно.
А вот и полицейский вышел - субтильного вида белый бельгиец с большим шлемом на голове и очень большим револьвером на боку. Он разворачивал батончик «Сникерс», явно собираясь его сожрать. Наверно, юный был полицейский. Зрелые жрут хот-доги.
- Вы по-английски говорите? - сразу попытался взять быка за рога Алекс.
Бык утвердительно кивнул головой, укусил шоколадку и что-то промычал.
- Можете ли вы нам оказать некое содействие? - продолжил штурман. - Мы будем Вам очень признательны, если вы сопроводите нас до ворот порта. На нас напала в городе какая-то банда хулиганов, а нам не надо неприятностей.
Полицейский огляделся по сторонам, словно оценивая ситуацию, потом внимательно посмотрел на нас.
Да, выглядели мы не то, чтобы презентабельно: взъерошенные, потные, растрепанные. Словно, проехали только что на велосипедах несколько километров в высоком скоростном режиме. У Алекса оказалась порвана в двух местах куртка, причем одна прореха очень смахивала на след от ножа. У меня — сбиты кулаки и подбита скула. Когда это произошло — ни он, ни я вспомнить не могли. Крови нет — и ладно.
- Какие хулиганы? - с большим французским акцентом спросил полицейский.
- Незнакомые, - пожал плечами я.
- Белые? - снова задал вопрос любитель шоколада.
Мы с Алексом переглянулись: вопрос показался странным.
- Не очень, - наконец, ответил штурман. - Арабы и какие-то индусы.
- Ничем не могу вам помочь, - улыбнувшись во все свои кривые зубы, сказал полицейский и выказал намерение сесть на свой мотоцикл.
- Почему? - очень искренне удивился я.
- Толерантность, - ответил служитель закона, запихал недоеденный батончик в карман, завел свой транспорт и вырулил на безлюдную дорогу. Резко дав по газам, он мгновенно ушел «в точку».
Словно услыхав последнюю реплику, группа черных парней оживилась и обратила все свои взгляды на нас. Они что-то отрывисто заговорили, будто совещаясь. Я посмотрел на вывеску магазина. Ничего в ней не было понятного, разве что надпись «Сомали».
- Алекс! - сказал я зловещим шепотом. - Это не турки. Это кое-кто гораздо хуже. Это сомалийский магазин.
- Сомали? - вероятно, не поверив мне, довольно-таки громко произнес он. - А Бельгия где?
- Бельгия только-что укатила на своем байке, - прошипел я. - И нам надо двигать. Минут пять у нас есть, потом сюда могут прибежать наши друзья. Все зависит от их прыти.
- Эй, бро! - к нам развязной походкой подошел тощий негр, знающий, вероятно, пару фраз по-английски. - Что я могу для вас сделать? Вы против великой Сомали?
Тотчас же из магазина вышло еще два человека — оба черные, как сволочи.
- Хочу отдать тебе свои деньги, - сказал я и, не размениваясь на джебы, провел хук в подбородок пижонистому негру. Удар был отработанный, поэтому колени парня подогнулись, и он упал наземь, забыв перекинуться парой-тройкой слов со своими товарищами.
Несколько секунд замешательства хватило нам с Алексом для того, чтобы переместиться к стене магазина, развернуться и встать в боксерские стойки. Теперь за спиной не было никого. Теперь перед нами было пять бледных от ярости негров.
Когда их много — они все очень праведно гневаются. Когда их мало — они все очень жалобно плачут. В нашем случае в меньшинстве были мы, но хныкать ни я, ни штурман не собирались. Если нам повезет, то из магазина больше никто не выйдет. Если нет — уже вечером нас могут сожрать, вымочив предварительно в африканских специях.
Нам повезло. Да еще один сомалиец, вероятно, самого низшего сословия, очертя голову бросился в драку, видимо, желая показать свою доблесть. Это тоже — считай повезло, потому что Алекс неловко увернулся от размашистого удара и как-то не менее неловко ткнул его обеими руками в солнечное сплетение.
А тут — я. Свингом в ухо, а потом двумя джебами по печени. Черный парень посерел, обвалился на колени и, обхватив живот руками, скрючился на земле.
Итак, теперь на каждого из нас приходилось по два бойца. Не самый плохой расклад, но отнюдь не самый хороший. Только бы они не полезли за ножами! Об этом желательно не думать: мысли материальны, худшие опасения обязательно реализуются чужими мозгами. Антенны у них, а не мозги! Надо думать о большой белой обезьяне.
Большая белая обезьяна. Большая белая обезьяна. Она уязвима, если в нее пульнуть из пистолета, либо достать ножом. Черт побери, это совершеннейше невозможно!
Негры напротив нас скалили зубы и угрожающе дергались, махая руками. Они кричали, мы молчали. Вот сейчас они достанут ножи и порежут больших белых обезьян! Страшно? Не страшно. Страшно не хочется угодить под нож! Ага, вот уже самый злобный из них полез за пазуху.
- Алекс! Прикрывай мне спину! - взревел я и бросился вперед, работая руками, как паровая машина.
Штурман тоже закричал, и по его голосу мне сделалось понятно, что и он уподобился поршневому агрегату.
Меня били, я делал нырки, качал маятник, огрызался одиночными джебами и надеялся достать того парня, что потянул из своих складок одежды холодное оружие. Мне все-таки это удалось, правда, не в той манере, коей обычно пользуются боксеры. Я упал на колени и, вложившись в крюк снизу вверх, ужалил своим кулаком негра в самый низ его живота. Я еще успел вообразить, как у него что-то там хрустнуло, как у меня самого в ушах раздался громкий «бум»!
Ого! Опыт подсказывал, что меня достали, мне хорошо попали по голове, отчего колени мои должны были слегка подогнуться. Крепкий нокдаун, срочно в клинч! Черт, но, будучи на коленях, обниматься с противником крайне несподручно! Пришлось неловко задрать локти над головой в попытке защититься от последующих атак.
В тот же миг со стороны спины на меня навалился Алекс. Молодец, он прикрыл меня! Я потряс головой, разгоняя звездочки, невесть откуда взявшиеся перед глазами. На самом деле это, конечно, не звездочки — будто бы мелкие зеркала, оказавшиеся в воздухе, переливаются в свете дня. Даже несмотря на нудный дождь, что никак не хотел прекратиться.
А мой товарищ-штурман завалился набок с моих плеч и рухнул лицом вниз наземь. Эге, так и его тоже достали!
Однако это обстоятельство позволило мне подняться на ноги, встать в стойку и оглядеться.
Негров осталось три. И один из них держал в руках дубинку, сделанную по подобию бейсбольной биты. Кто бы сомневался! Насмотрелись, козлы, гангстерских фильмов. Ну, да этой штукой еще обращаться надо уметь. Если же такового навыка нет, то есть шанс ей противостоять.
Я ногой перевернул Алекса лицом вверх: так больше шансов, что нудная морось быстрее приведет его в чувства. Я очень верил, что он жив. Я все еще не терял надежды выбраться отсюда. Я все еще был в строю.
Битой, как известно, нельзя просто бить. Биту нужно использовать, точнее — нужно использовать ее инерцию. Иначе после первого же удара она вырвется из рук и улетит сама куда-нибудь, может, даже в Сомали.
Парень, что махал этой бейсбольной штукой, ранее привык иметь дело только с какими-нибудь легкими палками, поэтому с инерцией считался только как с досадным препятствием для последующих действий. Вероятно, поэтому моя голова после удара не оторвалась к чертовой матери, а осталась на плечах.
Я несколько раз резко открыл и закрыл рот, напрягая при этом все челюстные мышцы: это помогает быстрее приходить в чувство. Конечно, в том случае, если во рту нету капы. В этом варианте можно запросто эту самую капу уронить, а потом и зубов лишиться. Но — то бокс, а у нас — смертоубийство.
Сомалиец с битой охотился на меня, тем самым пугая своих соплеменников шансом нечаянно оказаться под его ударом. Это хорошо. Ненадолго — пока эти двое не сообразят, что они могут поглумиться над телом моего товарища-штурмана.
Негр взмахнул своим орудием, намереваясь вбить мою голову в плечи по самые уши, но промазал. Не мудрено, потому что за несколько сантиметров до встречи моего тела с его угрозой я сделал приставной шаг в сторону, одновременно слегка провернувшись вокруг своей оси. Это называется «танцем». Он начинается неким па, а оканчивается атакой.
Парень еще не вполне осознал, что не попал, как я ему попал сам. Смачный такой апперкот, усугубленный движущимся навстречу телом, не оставил моему противнику никакого шанса. Свет у него потушился, он хрюкнул и был таков. Его счастье, если в себя придет.
Двое сомалийцев молниеносно оценили изменившуюся обстановку и с гиканьем, если верить одной литовской писательнице, свойственной некоторым агрессивно настроенным людям, бросились в атаку. Гиканье — это гнусно, я бы даже сказал — это подло. Слушать — травмировать свой музыкальный слух.
В это же самое время Алекс под дождем зашевелился. И это было хорошим знаком.
- Мочи козлов! - рявкнул я и начал джебами прощупывать дорогу к нокаутам.
Мне тоже прилетало, но я уклонялся, как мог, и прилетало уже не столь ощутимо. К тому же, плюнув на условности, я ударил одного из нападающих ногой в голову, отчего тот упал на колени. Резким полукрюком сверху вниз я вбил его голову в грязь и успел поймать за штанину последнего негра — тот как раз собрался убежать.
Сделав над собой усилие, я сделал усилие над ним в виде двойки в корпус-голову: все-таки я здорово притомился.
Алекс, покачиваясь, подымался на ноги.
- Ходу! - сказал я ему, вкладывая в руки руль велосипеда. Ну, конечно, и сам велосипед вместе с рулем.
- А? - спросил он, глядя на меня ошалевшими глазами.
- Ты только посмотри!
Издалека нарастал некий шум. Это приближалась целая толпа арабов.
И еще один шум нарастал. Это торопилась, потрясая палками, другая целая толпа: индусов, или — афганцев, кому как интересней.
Даже нечуткое ухо могло расслышать еще один шум, нарастающий в недрах мелкооптового магазина. Это сомалийцы провели срочную мобилизацию и вот-вот готовы были выйти на тропу войны.
- Ходу! - сказал мигом пришедший в себя штурман и отчаянно закрутил педали своего железного коня. Я еле за ним поспевал. А за нами поспевали, гикая — как то водится, три толпы, арабы, индусы и негры. Бельгийский интернационал. Не было только толпы китайцев для пущей важности.
- Только азиатов не хватает! - крикнул мне через плечо, словно прочитав мои мысли, Алекс.
Ну, да — юмор важен. Особенно сейчас, если по каким-то неведомым причинам мы замешкаемся и угодим в руки страждущих. Бокс не поможет. Бельгийские полицаи тоже не помогут. Никто не поможет.
Дождь сыпал морось прямо нам в лицо. Город кончился, начался порт — слева и справа от главной дороги таблички с указанием терминалов. Сотые, двухсотые, скоро должны быть наши. Наши погонщики скрылись в туманной дымке позади, и если какое-то время был слышен топот шагов и гневные крики, то вскоре они тоже потерялись.
Однако не стоило тешить себя иллюзиями: ни афганцы, ни арабы, ни сомалийцы не бросят главное развлечение сегодняшнего дня. Месть — дело святое, от нее могут спасти только государственные учреждения, типа тюрьмы или больницы. Но ни туда, ни сюда попадать ужасно не хотелось. Да и сомнительно это — и в тюрьмах и в больницах полно афганцев, арабов, не говоря уже о сомалийцах.
Так что единственное относительно безопасное место — это наш пароход. А он стоит на терминале 808 за закрытыми воротами охраняемого контрольно-пропускного пункта.
- Ну, и дальше куда? - спросил я.
Мы свернули с дороги к восьмисотым терминалам. 805, 806, 807, 809, 810 — это такие таблички. 808 нигде нет. Мы покрутились между этими указателями, все они вели нас не туда.
- Между 807 и 809, - ответил штурман.
- Ага, - согласился я.
В указанном месте был высокий забор.
Бельгия, Бельгия — хорошая страна. Все для людей. Только мы с Алексом — не люди. Люди, если судить по отдельным вскрикам издалека, приближались. Может быть, конечно, это просто галлюцинации, однако дожидаться раскрытия истинной ситуации отчего-то вовсе не хотелось.
- Пошли, что-ли, на 807 терминал? - предложил я.
Мой товарищ только удрученно кивнул головой.
Мы пошли и пришли: огромные ржавые ворота, закрытые на такой же ржавый замок. Здесь давно не ступала нога человека. Здесь последняя человеческая нога установила информационный щит и была такова. На щите — лохмотья бумажки. А рядом — кнопка связи и встроенный динамик. Кнопка — о, чудо — работала, динамик — тоже.
- Извините за беспокойство, - сказал в связь Алекс. - Как нам до 808 терминала добраться?
Динамик ответил хрипом, потом — визгом, потом нечленораздельными словами, потом членораздельными «факами».
Мы с штурманом переглянулись: если есть связь, то она должна связываться с теми, кто на контрольно-пропускном пункте. Или, если делать скидку на воскресный день, с тем, кто дежурит сегодня в обозримой близости.
Близость была, вот только она отчего-то была совсем не обозримой. Где этот чертов КПП?
- Наш пароход на 808 терминале, - сказал я в связь. - Мы — члены экипажа, у нас и документы имеются. Как туда пройти?
На этот раз ответ лишился хрипов и визгов, а также нечленораздельности. Это уже были отчетливые «факи», слегка с акцентом. Иной информации не было.
- Эй, урод, - сказал я, мгновенно потеряв присущую мне выдержку и самообладание. - Сейчас я тебя найду и все микрофоны тебе в зад запихаю.
О, последующие за этим слова можно было определить, как классику жанра стиля «визг и клекот». Впрочем эти вопли заставили меня опять успокоиться. Надо было искать выход из ситуации и вход на свой проклятый никак не обозначенный терминал.
- Предлагаю снова выйти на главную дорогу и осмотреться: может, мы что-то упустили?
Алекс вздохнул и согласился с моим предложением.
С велосипедами «под уздцами» мы выбрались на магистраль. А потом спешно оттуда ретировались. Самые обозленные преследователи как раз вышли из тумана и как раз заметили две наши озабоченные фигуры. Кто-то может сказать, что фигуры не могут быть «озабоченными», на что я могу резонно заметить, что фигуры могут быть разными, даже «мертвыми». Последнего не хотел ни штурман, ни я. Прочие этого просто жаждали.
Мы вбежали на первую же подвернувшуюся дорожку с вывеской «806», но было, в принципе, поздно. Мы были зафиксированы, мы были опознаны, мы были приговорены.
Ряды контейнеров, высоченные заборы, впору было бросать велосипеды и пытаться лезть куда-то вверх. Ни я, ни штурман никогда не увлекались скалолазанием, тем более — контейнеролазанием или заборолазанием. Но тут в сплошной серости дождя что-то блеснуло.
В принципе, когда нету солнца, то и блестеть ничего не может, разве что отражать. Стекло! Оно отражает всегда, даже ночью, стоит его только двинуть, поменять положение, повернуть. Здесь не может быть ни окон, ни дверей — ничего остекленного. Разве что на контрольно-пропускном пункте. Там все входы-выходы — стеклянные.
- Вон, - сказала я Алексу. - Что-то есть.
Мы двинулись в направлении, указанном мной. Что интересно: это была дорожка с твердым покрытием, не запущенная и не проросшая всякими сорняками. По ней кто-то и часто ходил. Она огибала уложенные друг на друга старые контейнеры и привела нас к невзрачной табличке «808».
- Точно, - кивнул штурман. - Я вспомнил: мы отсюда и вышли с нашими велосипедами.
Я ничего на это не ответил. Вместо меня взвыла приближающаяся интернациональная бельгийская толпа.
Контрольно-пропускной пункт оказался невдалеке. А внутри сидел один дежурный, он же — охранник. Он же — китаец.
Китаец, черт побери! Именно его акцент в факах мы слышали по интеркому. Именно он визжал и бесновался. В Бельгии, вообще-то живут бельгийцы? Нет, вопрос не правильный. В Бельгии живут бельгийцы с белым цветом кожи?
Тем не менее искать ответ у нас не было времени. Оставив велосипеды снаружи, мы вошли в дежурное помещение, готовые предъявить свои Ай-Ди. Теперь-то все должно быть хорошо: толпа дикарей сюда не прорвется, а мы спокойно пройдем на свой пароход зализывать раны.
Все оказалось нехорошо. Китаец-дежурный вел себя странно. Он скакал, как маленькая злобная обезьяна, по дежурке и сбрасывал на пол всякие бумаги, телефоны, ключи, что подворачивались ему под руки. Он визжал и тонким голосом кричал знакомое слово «фак». У него не было пистолета, а то бы он стрелял из него по сторонам. Может быть, даже и в нас.
- Эй, ты что? - спросил его Алекс. - Приступ Эболы?
- Вон отсюда! - наконец, удалось нам разобрать что-то действительно информативное.
- У нас все документы в порядке, - сказал я и посмотрел в зеркало.
Может быть, с бумагами и было все «алес кляйн», вот сами мы выглядели совсем непрезентабельно. И у штурмана, и у меня одежда была порвана, заляпана грязью и кровью, головы наши распухли и состояли из синяков, кровоподтеков и бешено блестящих глаз.
- Зови старшего! - сказал я китайцу. Так обычно надо делать, когда ситуация выходит из-под должного контроля.
- Вон! - вопил китаец и бросился к телефону, который сам же недавно смахнул на пол.
- Полиция! Нападение на контрольно-пропускной пункт! Прошу вооруженного подкрепления! - кричал он в трубку. По-английски кричал, то есть, с расчетом, что и мы поймем всю серьезность его намерений.
Вообще, у таких ребят с такими глубоко уходящими в дикость корнями, есть такое характерное качество: малейшая, даже мизерная власть превращает их в деспотов. И китайцев, и приближающихся арабов, и негров, и индусов — они так устроены. С этим нужно мириться — толерантность, черт бы ее побрал.
Полиция, вообще-то, нам бы не помешала. Но она, судя по всему, на тревожный звонок выезжать не торопилась, кто-то сказал что-то неприятное китайцу, тот побледнел и снова бросил телефон в стенку.
А потом Алекс зацепил беснующегося дежурного за одежду, встряхнул, как следует, и бросил его под стол. Бросок оказался очень удачным: весь китаец уместился под столешницей, даже несмотря на то, что стол был столовый — кофе с него попить, печенье поесть.
- Держи его здесь, - сказал он мне, а сам заспешил ко входу.
Держать китайца под столом оказалось легко: ногой его впихнешь обратно, если он начинает выбираться — делов-то.
Штурман тем временем открыл дверь и втащил внутрь наши велосипеды.
- Не оставлять же врагу! - сказал он и замкнул за собой засов (почти - «засоб»).
Тотчас же набежала толпа и принялась беситься и строить рожи с той стороны. Очень даже неплохие у них получались рожи. Меня сразу осенило: в чем разница между лицом и рожей? Смотрел на тот интернационал, посмотрел на китайца, оглядел в стекольном отражении себя. Элементарно! Лицо бывает разным, а рожа — только злой.
- Вы за это ответите! - сказал китаец из-под стола.
Скорее, это он за все это безобразие ответит. Если в крутом порту Антверпена ведется какая-то запись бесед по местной связи, то эта запись будет любопытной для любого слушателя. Если же где-то в помещении установлена скрытая видеокамера, то любой слушатель также будет любопытствующим зрителем. И нам достанется пенальти, и службе безопасности порта Антверпен — еще большие пенальти. Всем пенальти достанутся: поставят у забора и пробьют с девяти метров. Из стрелкового оружия. Шутка.
Но я не стал ничего говорить вслух. Теперь уж, как получилось.
А штурман в это время что-то искал в бумагах, разбросанных по полу беснующимся охранником. Что-то искал, а потом что-то нашел.
- Ну, вот, - сказал он. - Теперь вся рыба наша.
- Мы вас найдем и арестуем, - заметил китаец.
- Мы — это кто? - поинтересовался я и пихнул его подошвой в круглую, как футбольный мяч, голову. - Твои соотечественники, либо официальные лица? Если первое, то нам ничего не страшно.
- Вы, гаденыши, ничего не умеете делать, - заметил Алекс, воодушевившись от моих слов. - Только гадить.
Китаец очень возмутился — даже стол над ним начал шевелиться.
- Мы — китайцы, - сказал он. - Мы делаем все в этом мире. Все производство всех товаров находится у нас. Мы — самые, самые…
Но определить, в чем они самые-самые ему уже не удалось.
- Вы — дешевки! - оборвал охранника штурман. - Вы — это предстоящий кризис всех экономик, погнавшихся за китайской дешевизной. Дешево бывает только дешевка. А теперь и дорогая вещь, если она с ярлыком «Made in china» - просто дрянь. Я это, как потребитель, не как политик, знаю.
- Хорош! - сказал я. - Уходим?
Алекс посмотрел на воющих с той стороны бельгийцев нетрадиционного окраса, оглядел узкоглазого бельгийца-охранника, сплюнул себе под ноги и подхватил свой велосипед.
Уже на пароходе он показал мне несколько бумажек, среди которых была судовая роль нашего судна с нашими фамилиями в ней, а также страница журнала регистрации, кто и в какое время выходил из порта в город и заходил обратно.
- Ну, вот, а теперь пускай они ищут нас хоть до посинения.
- А охранник опознает? - попытался внести скепсис я.
- Для китайцев, впрочем, как и афганцев, сомалийцев, арабов — мы все на одно лицо. Пускай все десятки и сотни терминалов осматривают. Хороший город Антверпен?
Я взглянул в опухшее лицо Алекса, потрогал свои зреющие синяки и вздохнул: