Аннотация: О том, что можно сделать, когда ничего уже не сделать. Сила действия порождает силу противодействия.
Второй сорт. Рассказ. Бруссуев Александр.
Вторая свежесть — вот что вздор! Свежесть
бывает только одна — первая, она же и
последняя. А если осетрина второй
свежести, то это означает, что она тухлая!
Булгаков М. А. - Мастер и Маргарита -
Еще в детстве он слышал песню, в которой Макаревич пел «Эй, первые, вам не положено спать — следом идут вторые!» Понятное дело, что это пела «Машина времени», понятное дело, что песня была зашибись. Ну, тогда, вероятно, все было зашибись! Зашибись — быть первым.
Но мама говорила: «Главное — быть настоящим Человеком». Не первым, не вторым, и даже не последним — а «настоящим». Хоть тресни, но он не понимал, что это означало. Мама не уточняла, а если он пытался все же выяснить, кривила губу и посылала его к такой-то матери. Вот и получался замкнутый круг.
Однако в местной детской библиотеке оказалась очень популярная книга Бориса Полевого «Повесть о настоящем человеке». Это про летчика Мересьева. По черно-белому телевизору даже показывали прототипа — безногого летчика Маресьева. Вот, говорили, настоящий человек. С ногами сбил 4 фашистских самолета, без ног — целых 7. Первый безногий летчик-ас. Все-таки первый, а не настоящий! Или настоящий — это и есть первый?
Он по вредности своего детского характера не преминул спросить у мамы: «Разве это не настоящий человек, потому что первый?» На что мама резонно ответила, что «настоящий — это военный доктор, который отпилил ноги Маресьеву, чтобы тот не умер и сделался первым». Потом, конечно, послала к такой-то матери, чтобы не мешал.
Вот тут-то и началось веселье. Вообще-то не очень, чтобы веселье, просто он начал вырастать из своей школьной одежды и, вообще, взрослеть, к такой-то матери.
Ему хорошо давались иностранные языки, он читал книжки на английском, мог безо всякого акцента повторить предложение на французском или целую фразу на немецком, подслушав их по телевизору. Это ставило в тупик учителей, это веселило будущего Министра по национальной политике, потому что в те далекие годы тот отбывал педагогический срок в местной школе.
Он запросто решал математические задачки, легко справлялся с химическими уравнениями, вот только с литературой и историей были конфузы.
По литературе учительница была полной дурой, или, если педагогичными терминами, самодурой. Потом, конечно, она забухала, и забухала крепко — даже учить литературе уже не могла. А по истории преподавали всякую чепуху: монголо-татарское иго, рабоче-крестьянская революция, роль пролетариата. За вопросы, типа, «где добывало корм монголо-татарское иго для себя и для своих коней из расчета два коня на одного монголо-татарца», «сколько рабоче-крестьян было в первом правительстве и какой они были национальности» его выставляли с класса, но общую оценку, однако, не портили.
Он участвовал и побеждал на разных школьных олимпиадах: английской, математической, химической и даже физической. И в Республике тоже боролся на равных с прочими «олимпиониками», но там по разнарядке всегда побеждал столичный житель. Например, на химической Республиканской Олимпиаде ему снизили балл за то, что он допустил орфографическую ошибку в оформлении ответа, а одну из задач на количество атомов в какой-то химической дряни решил математическим способом, коряво применив при этом логарифмы. Победил парень из местной школы, а его логарифмы даже рассматривать не стали, потому что жюри, как бы так мягче сказать, с математикой по причине своего возраста были не в ладах. Они были в ладах только с химией и конъюнктурой общеобразовательного процесса: раз столица — то и преподавание лучше, то и ученики, пошли бы они к такой-то матери, умнее. Но ответ-то, хоть и логарифмически выведенный, был верным! Алес гонсалес!
Через неделю-другую в районные школы, из которых на Олимпиаду по химии были выдавлены ученики, пришли правильные ответы, дабы всем стало стыдно — бляха-муха, какие же мы, провинциалы, тупые! Он сравнил свой логарифмический ответ и правильный. Шьерт побьери, они совпали. «Эге!» - подумал он. - «Тут ошибка, меня не учли». «Сам дурак», - сказал на это старший товарищ, участник той же Олимпиады, когда он поделился с ним своими сомнениями. «Ну, важна, конечно, академичность решения, которая приводит к верному ответу», - покачала головой учительница.
- Эге-ге-ге-хейя! - сказал он и ушел по своим школьным делам.
Дел было много: требовалось спортом позаниматься, в какой-то сомнительной самодеятельности поучаствовать, перевести коллегам-спортсменам из соседней школы гигантские тексты с английского языка, да мало ли еще чего!
Уж так завелось со средних классов — кто везет, на том и едут. Он вез, потому что неудобно было как-то отказывать старшим товарищам. Да и младшим тоже. Его даже за такую позицию однажды во Всесоюзный лагерь «Орленок» отправляли. Пионэрвожатые сказали: «Ну, ты — кремень. Поедешь нашу школу, дружину и даже город на курорте Черноморского берега Крыма представлять!» Почему бы нет — можно съездить! Тем более, что он никогда в жизни не видел Моря! Завуч собрала необходимые для этого дела выписки из документов, а характеристики отпечатала на печатной машинке «Эрика».
Вот только затянулось что-то с отъездом. Да, вдобавок, мама другого одноклассника, вдруг, принялась ожесточенно избегать встречи с ним — ни поздороваться с ней, ни об однокласснике спросить: тот куда-то подевался в разгар учебного года. Мама была учительницей в той же школе, а сын ее был тоже активистом, хоть и активистом-троечником, а по английскому языку и математике — вовсе двоечником.
Вне всякого сомнения, сын мамы-учительницы был хорошим товарищем. Он-то и поехал в «Орленок», нахватал там двоек по английскому и математике, но оттянул всю смену и вернулся домой, как кремень.
Только тогда закралось сомнение, что Моря, скорее всего, не увидеть. Хотелось, конечно, спросить у пионэрвожатых, у завуча, да как-то постеснялся.
- Эге-ге-ге-хейя! - сказал он и ушел на случившиеся летние каникулы.
Жизнь прекрасна.
Именно поэтому он не придал никакого значения незначительному событию, когда на очередной Олимпиаде, на этот раз по английскому языку, его эссе, в которое он включил по памяти много фраз из только что прочитанной «King`s Solomon mines» Хаггарда проиграло по мнению жюри эссе сыну председателя жюри. Тот описал жизненный цикл семьи Стоговых, опустив состояние любви, секса и насилия.
- Эге-ге-ге-хейя! - сказал он и ушел с головой в блеск юмора Фарли Моуэта «Don`t cry: wolves!»
Вероятно, «настоящим человеком» в школьные годы стать не удастся. Нету для этого предпосылок, да и поводов — тоже нету.
Черт, но если упустить время становления в детстве, то в более зрелые годы, становиться кем-то становится все сложнее и сложнее. Однако как же на это можно обращать внимание, когда разудалое студенческое братство предлагает совсем другую жизнь, совсем другие ценности! Даже если возникает небольшой двухгодичный перерыв, связанный с походом в армию.
В армии становление, как таковое, не происходит, в армии становиться кем-то становится вовсе невмоготу.
Выполнил все нормативы «Воина-спортсмена», а значок с удостоверением дают толстому слабосильному и наглому командиру отделения Цыбуле — уж такой у командира статус. «Забей! - говорил внутренний голос.
- Эге-ге-ге-хейя! - сказал он и ушел на дембель, потому что срок службы весь вышел. Разошлись с армией, как в море корабли. Только в кошмарных снах эта армия осталась.
А тут и море накатило. Специфика работы. Уж и рад бы из этого моря выбраться, да некуда — зыбка оказалась суша, выбор из двух специализаций, барыга, альбо мент, оказался скуден и безрадостен. Но не учел он открывающихся перспектив.
Вот где кроются «настоящие люди»! В руководителях верхнего эшелона, в депутатском корпусе, в горизонталях вертикалей власти. Там все — либо из барыг, либо из ментов. Из моря — никого.
Да и в море самом сделалось душно. Ну, не в море, как таковом, а в морском потенциале. «Вы имеете высшее образование. Как говорят, вы на английском языке свободно изъясняетесь. Вы в нарушениях трудовой дисциплины не замечены. Вы нам не нужны».
Такое вот определение выдал службист из отдела кадров Беломорско-Онежского пароходства. Он подумал, что это шутка, но оказавшаяся на руках трудовая книжка имела нешуточную отметку: «Уволен по собственному желанию». Ему хотелось, конечно, спросить про само заявление: «Где оно?» Но он себя пересилил. Конечно, в Караганде это заявление.
Можно в суд идти, а можно в суд не идти. Не на кого в суд подавать. Кончилось Беломорско-Онежское пароходство. Что-то, конечно, осталось, но, в основном, без высшего образования, без знаний английского языка и с нарушениями трудовой дисциплины. Суду в таком случае без разницы.
- Эге-ге-ге-хейя! - сказал он и пошел заниматься неквалифицированным и низкооплачиваемым трудом.
«А мог бы, как люди, барыгой или ментом стать!» - поучали школьные друзья.
«Переезжай к нам в столицу, снимай жилплощадь, устройся на какую-нибудь работу, а мы тебе поможем», - предлагали институтские друзья.
Но и первое предложение, и второе — не более, чем условности. Школьные друзья ничего разумного предложить не могли. Им было проще поучать, раз уж, наконец-то такая возможность выпала, а прочее уже не волновало. А институтские друзья активно помогать не могли — им самим, зачастую, требовалась помощь. Да и дружбу с ними хотелось сберечь, хорошие они люди. Известное дело, зависимость ставит крест на дружбе.
Но вот что интересно: чем больше лишений, тем лучше относятся окружающие. Его жалели, ему сочувствовали, но ему не помогали. Каждый сострадающий элемент внутренне, а иногда и внешне, успокаивал сам себя: кому-то хреновее, чем мне. И от этого ему хотелось дать такому «сострадальцу» по башке.
Когда таких желаний накопилось столько, что уже страшно сделалось, нашлось спасение.
Это спасение — в Боге.
Вранье. Это спасение в самом себе.
Хоть и не было нигде работы, но эта работа нашлась.
Господь помог.
Это уже не вранье.
Сила действия порождает силу противодействия. Когда же сил, казалось, уже никаких — приходит озарение. Конечно, оно может быть таким: забухать, и катись все к такой-то матери. Или: а пусть всем будет хуже, раз мне худо. Упасть на дно и пресмыкаться на этом дне, отказываясь что-то видеть, да и вообще — отказываясь куда-то смотреть. Разве что, в телевизор имени Епрста.
Бухать, конечно, можно. Но, вероятно, осторожно. Счастье алкоголика не всегда сопоставимо с несчастьем семьи. Алкоголики должны быть одиночками, чтобы совесть была чиста.
Доводя же себя до низшего состояния в жизненной борьбе, аналогичным образом, оказывается, не получается то же самое проделать в отношении всех окружающих. Им в большей степени наплевать. Разве что семье — нет. Отчаявшийся человек тоже должен быть одиночкой.
Это ему не подходило, потому что доставлять несчастье своей семье он не собирался. И что тогда?
А ничего. Ничто и никто не препятствовал, когда он, наврав в три короба, оказался приглашенным на собеседование в немецкую кампанию. Был у него уже однажды такой опыт, оказавшийся плачевным. Очень хотел получить работу, но пьяненький немец не хотел, чтобы он получил работу. И ничего тут не поделать.
Теперь же, по большому счету, ему было все равно: если работу ему не дадут, то и прежнего состояния отнять не смогут. Как был никем, так никем и останется.
Но новый немец, трезвый, неожиданно заинтересовался его способностью бегло и обо все говорить по-английски, вплетая в разговор немецкие фразы. Немцу это было любопытно. Когда же он нарисовал германцу схему коагулентной очистки масла, известную еще из углубленной школьной программы по химии, глаза экзаменатора застила слеза.
«Ты это все можешь применить на практике?» - такой вопрос не замедлил себя ждать.
«В зависимости от условий», - ответил он, раскланялся и ушел, более ничего не думая.
А думать-то было нечего. Подписался контракт, где месячное жалованье оказалось больше всех денег за два года, которых ему удалось раздобыть на суше. Проблема голода отодвинулась на неопределенное время. Хотелось бы верить — навсегда.
Но контракт — это такое свойство рабочего процесса, когда случайные люди, неслучайно оказавшиеся вовлеченные в него, из кожи вон лезут, чтобы исключить из оного неслучайных людей, случайно к таковому приобщившихся. Его «коагулентность» на контракте никого не волновала, волновало, как правило, другое: такие люди, умники, опасны, их надо убрать. Тупые ищут тех, кто еще тупее. От прочих же следует избавляться.
Разве что в непредвиденных ситуациях на нетупых можно положиться, да и то лишь до того момента, когда ситуация из необратимой выправится обратно в очень даже обратимую. У немцев такого народу собрался целый легион. Позднее, когда он перебрался за длинным рублем к голландцам, такой же легион обнаружился и у них.
И всегда его пытались выжить, выдавить. О, это была настоящая «Моя борьба»! Всякие методы были доступны, разве что до кулачных боев не доходило, потому что побаивались его. Это, конечно, было очень огорчительно, но в нынешней действительности приходилось себя сдерживать, чтобы себе же и не навредить.
В бытность работы в Беломорско-Онежском пароходстве ему не давали никакого карьерного роста. Как вспоминались слова, однажды сказанные Жаном-Полем Бельмондо: «У вас ученая степень? Вы владеете иностранными языками? Вы первенствуете в соревнованиях по бегу? Добро пожаловать мыть туалеты».
Памятуя о тех временах, он совершил грандиозный взлет на верхнюю ступень своей пищевой пирамиды, не задерживаясь на более низких ступеньках более законодательно обоснованного срока. Те, кто ему препятствовал, оказались неконкурентоспособны. Это его не смущало, ему было, по большому счету, все равно. И отсутствие силы действия не порождало противодействие. Такой вот парадокс.
- Эге-ге-ге-хейя! - сказал он три раза, получая убийственные характеристики, и продолжал работать, потому что работать-то, при здравом рассмотрении, кому-то было надо. Вот и весь карьерный рост.
Если изначально на контракты сбивались русскоязычные, украиноязычные и частично европейскоязычные, то теперь он предпочитал к ним не прибиваться, а тянуть лямку трудовых будней с филиппиноязычными. Надоело панибратство, злословие, надоели косые взгляды — надоело работать с русскими и украинцами. И им тоже, похоже, надоело, потому что каждый русский и украинец обязательно считал себя умнее всех. А раз так, то как можно терпеть человека, который замечен с книжкой, положим — Джека Лондона, а не Стивена Кинга или Донцовой - в руках, который услышан музыкой Led Zeppelin в каюте, а не русско-украинской эстрадой, у которого, вдобавок, совсем нет отечественных криминальных сериалов? Гнать его, подлеца!
Ну, и ладно: не больно-то и хотелось!
То, что филиппинцы — прирожденные стукачи в самом положительном смысле этого слова — так к этому и приспособиться можно. Положительный «стук» — это, когда особых отрицательных последствий нету. В самом деле, не индусы же они или арабы! С теми не забалуешь. С теми — разговор короткий: ногой по морде — и порядок. А потом еще и еще раз, пока все индусы или арабы в состоянии сознания не начнут осознавать свое состояние.
Впрочем, индусов, негров и арабов трогать нельзя — они под защитой, как редкий и вымирающий вид. А то, что они по белу-свету легионами лазят — это все оптический обман. Такой же, как коренной житель города Грозного, обучающийся в автошколе на автомобильные права.
Ксенофобия, да и только.
Надо искать смысл жизни, который и укажет верный путь к понятию «настоящий человек».
Вот тут-то ему стало ясно, что только Творчество в чистом виде способно помочь. Без разницы какое, главное — созидательное. Оно, конечно, не в состоянии прокормить, но зато в состоянии поддержать дух и тело.
- Эге-ге-ге-хейя! - сказал он, когда его творчество начало отвергаться сначала одной дамой, потом — другой, потом целой организацией дам. Дамы отвергали его дело в особо циничной форме.
Он, конечно, расстроился, но не очень. Верил, черт возьми, что любое созидание — это путь человечества, каждое творчество способно найти единомышленников, как и каждая, без исключения, книга — своего читателя. Иначе и быть не может!
Очень даже и может!
Творчество бессмысленно, когда нет возможности его представить людям. Но дамы, дамы! Откуда вы взялись, злобные, завистливые и неумные? Как вы сбились в такие непробиваемые стены, преграждающие человеков от знакомства с иными взглядами, иными подходами, иными толкованиями. Откуда? Да оттуда, мой юный друг.
Сколько раз в своей жизни ты сказал «Эге-ге-ге-хейя!», сколько раз тебе давали понять, что ты ничего не добьешься? Сколько раз ты получал отказы? Сколько раз можно втолковывать, что только Первый сорт достоин лучшей доли? Машины «Рено», трехкомнатной квартиры, отпускного тура в Египет, высококлассного телевизора с любимыми сериалами, газеты с правдивейшей информацией, обещанием пенсии и повышении жизненного уровня?
Только Первый сорт, дружок. Только Первый. Ему жить.