Аннотация: Ознакомительная версия первой части книги, пока неотредактировнная. Осенью будет вся книга в авторской редакции.
Вата. Роман. Бруссуев Александр.
Мужеству Алексея Навального, Алексея Горинова, Ильи Яшина, Владимира Кара-Мурзы посвящается эта книга. Может быть, кое-что описанное - их надежды и мечты. А, может быть, и нет. Чужая душа - потемки.
Они смеются надо мной, потому что я другой.
Я смеюсь над ними, потому что они все одинаковые.
Курт Кобейн.
Они орут, чтобы перекричать самих себя.
Дмитрий Глуховский.
Что было, то и будет: и что делалось, то и будет
делаться, и ничего нет нового под солнцем.
Ветхий Завет, книга Екклесиаста, гл 1. стих 9.
Вступление.
Когда началась война, мы были в ресторане. Справедливости ради следует заметить, что, вообще-то, заканчивался уже второй день войны. Уже сотни человек сделались жертвами фашистского вторжения, десятки погибли. Но первый день, 24 февраля 2022 года был потрачен на вопросы: почему, как такое возможно и самый главный вопрос - зачем? Через сутки пришло осознание того, что время раскололось на довоенное и нынешнее. Пришел жутчайший стыд. Пришло понимание катастрофы.
Но 25 февраля мы отправились в ресторан, потому что места и блюда были заказаны загодя, гости согласованы и горели желанием подарить свои подарки.
Это были наши проводы мирной жизни, задумывались мы об этом или нет. Это был для меня первый день безумной кровопролитной и бессмысленной войны.
Часть 1. Невезуха.
1. Ресторан.
Ресторан назывался названием, которым обычно рестораны не называются. Нет, конечно, это не было что-то сродни апофеоза, типа "Выгребная яма" или "Отрыжка мартовского кота". Это было что-то такое, что моментально вылетает из головы.
"В какой ресторан вы ходили?"
"Ну в тот - напротив ментовки. Там раньше универмаг "Карелия" располагался".
"А, в этот? Ну и как?"
"Да никак".
Еще не вусмерть отравленные телевидением, люди по инерции жили так, как привыкли.
Мне не нравилось жить в Россиянии, но мне нравилось жить в Петрозаводске. Здесь было все круто: Онежское озеро в шаговой доступности, набережная на расстоянии полета томагавка от нашего дома, самый лучший в Европе парк тренажеров на берегу, отстоящий от нашего подъезда в семь с половиной минут спокойного прогулочного бега.
И шныряющие по дорожкам, соединяющим Ротонду с рестораном "Фрегат", менты не казались еще зловещими и чрезвычайно опасными при встрече. А люди, престарелые и не очень, могли позволить себе улыбаться, ощущая на лице прохладу дыхания Онеги. Даже собаки, сосредоточенные в оставлении меток на каждом столбе, казались умиротворенными и деловитыми. Утки побирались булкой от сердобольных старушек, вороны зорко следили, чтобы ни одна крошка не ушла в прожорливые клювы чаек. И только котов не было видно ни одного: они не жаловали близость воды и тусовались на задних дворах ресторанчиков и кафе.
В общем, жить было можно. Да, как оказалось, нельзя.
Первый этаж ресторана показался мне полупустым. Помимо нас за столиками возле окон на улицу сидели безумные молодые мамаши с безумными маленькими детьми. Так у них считалось, наверно, правильным и модным коротать пятничный вечер со своими чадами среди доступного к обозрению и потреблению алкоголя, окунувшись в звуки громкой и безвкусной музыки с эстрады. Мамаши с отсутствующими лицами тянули свои соки, дети, предоставленные сами себе, путались в ногах у официантов, срывали скатерти со столов и пронзительно визжали, перекрывая эстрадные переливы.
Я надеялся, что ближе к времени передачи "Спокойной ночи, малыши" всю эту обезумевшую малолетнюю кодлу растащат по местам ночевок, но мои ожидания оказались напрасны.
На сцену поднялись два певца в эстрадных костюмах, переливающихся огоньками, и запели под полуживых музыкантов. Живых из лабухов было двое - барабанщик и гитарист, прочее - минусовка. Певец, пузатый азерибаджанец двадцати пятилетнего возраста, для раскачки спел Джорджа Майкла, очень старательно и умело ему подражая. Детишки в полном исступлении начали бить фужеры. Администратор что-то попытался сказать одной из мамаш - то ли напомнить об истечении срока аренды стола, то ли что-то про "чудных детей". Та отреагировала бурно: взвыла так, что микрофон певца принялся отчаянно фонить.
Прочие вялые мамаши тоже отложили свои несвежие от отпечатков пальцев и синих губ стаканы и хором громко выругались матом. Детям того и было нужно: они с клекотом и гиканьем помчались к сцене, чтобы, вероятно, поставить жирную точку в сегодняшнем замечательном вечере. Я порадовался, что ни у кого из них не было с собой на кармане огнестрельного оружия. Наверно, по малости лет.
Но музыканты не растерялись. Гитарист выжал из своей гитары дикий визг, а потом ласково сказал в микрофон:
Закройте уши, пожалуйста. Мы настроим звук.
Барабанщик сей же момент забил ногой, а певец выкрутил верньер на микшере до упора. Кто не успел приложить ладоши к своим, так сказать, слуховым аппаратам, немедленно пали, сделавшись жертвами оглушительных глухих ударов в ритме пульса.
Стадо детей немедленно развернулось по ходу движения и побежало к своим мамам. Те, спрятав замызганные стаканы в дамские сумочки, устремились в гардероб. Они, скорее всего, испугались дикого проявления чувств своих оголтелых чад.
А в гардеробе отставной козы барабанщик, ответственный за чужое имущество, ловкими движениями выудил у невозмутимых мамаш ресторанное имущество, деловито проверил оплаченные чеки и только после этого всучил каждой даме по пальто или шубке и ворох детской одежды.
Набежали красные взъерошенные дети, прыгнули в этот ворох, побарахтались в нем и вышли вполне нормально одетые. Во всяком случае ни у кого из них не были одеты теплые штаны вместо шапки. Вахтер оскалился, предлагая не пренебрегать их заведением в следующий раз и сделался похожим на вертухая. Сразу же захотелось сделать ему что-нибудь приятное: оторвать голову, например, и дать детям сыграть ею на проезжей части.
Когда вся эта малолетняя банда усилием барабанщика вышла в сумрак Петрозаводска, только один беспризорный ребенок пару минут пометался между столиков не в состоянии опознать свою бессердечную маман. Но потом и он куда-то сгинул. Может, это был обычный карлик, втесавшийся в доверие к обезумевшей от вольности шантрапе?
Громкость вновь сделалась удобоваримой, оставшиеся невредимыми посетители ресторана продолжили прерванное общение, а тощая костлявая певица в красном платье, предполагающем облегать фигуру, запела, копирую Эмми Уайтхаус и, как следствие, певицу Адель. Следует отметить, получалось у нее очень даже ничего - здорово она пела, чего уж тут лукавить. И как из такого набора костей выходил такой голос, который Адель старательно культивировала в своих могучих телесах? Тайна сия великая есть.
Голоса было приятно слушать, вот репертуар слушать было решительно неприятно. Порой, мне казалось, что и пузатому азерибаджанцу, и костлявой певичке самим больше нравилось петь каких-нибудь Фредди Меркьюри, Элтона Джона, Анни Леннокс, Роксет и Аббу, наконец. Но конъюнктура россиянской действительности заставляла выть Киркорова и Баскова, Долину и Валерию и еще кого-то, несомненно - популярного в глубинном народе, но совершенно не знакомых мне. Хорошо, что имело место некоторое чередование. С действительностью следовало мириться.
Мириться также пришлось с обещанной процедурой подачи и подготовки к поеданию устриц. Они должны были появиться на столе через полчаса начала застолья, когда все гости уже отпробуют и пожуют свои заказы, отдавая дань мастерству шеф-повара. Устрицы, как предполагалось, намеревались квакнуть последний раз при открывании раковин специальным ножом и обильным полосканием свежевыжатым лимонным соком. Потом можно было их есть, щуря глаза и поглядывая на соседей.
В реальности устрицы, вскрытые и с нарезанным лимоном, оказались на столе сразу после нашего прихода. Ну да, чего церемониться - садитесь жрать, пожалуйста.
Еда была просто едой, но кому-то из гостей и с ней не повезло. Что-то, принесенное на тарелке, не резалось ножом, не кололось вилкой и совершенно не жевалось ртом. Официант долго обходил стороной наш столик, видимо издалека с коллегами наслаждаясь зрелищем, как каждый сочувствующий за нашим столом пробовал расчленить то, что лежало в тарелке Саши. Наконец, его удалось заманить к нам и он, морща величественный нос картошкой, ткнул пальцем в гуттаперчевое блюдо.
Караул! - запищали, превращаясь в совершенное желе, устрицы. Они оплакивали свою незавидную долю. Им хотелось прекратить свое существование красиво, под кривым ножом и брызгами лимона. На деле же тихо отошли в другой мир устриц где-то в сумраке холодильника, бок о бок с филе трески.
Их писк был, скорее, фантомным, но мы все его услыхали. Даже официант, нос картошкой. Он воспринял его, как проявление недовольства по случаю резиновой дряни в тарелке у Саши.
Сей же момент исправим, - неохотно сказал он и выхватил блюдо со стола.
Бесплатно, - злым голосом сказала жена Саши.
За счет заведения, - согласился официант и скрылся в тумане.
Со сцены наползали клубы испарений сухого льда. В нем можно было ловко прятаться и тырить у незнакомцев бумажники с деньгами и банковскими картами.
Барабанщик что-то барабанил с подиума, минусовка отчего-то потерялась. Лишь только когда певец с певицей хором крикнули "Hey, Pachuko", стало понятно, что это должен быть фееричный выход зеленой маски из одноименной голливудской фильмы с Джимом Керри. Может быть, предполагалось выступление каких-то танцоров, умеющих лихо выделываться под джайв?
Минусовка внезапно ожила, дым опустился на пол и, влекомый сквозняком, улетел к отставной козы барабанщику в гардероб. Тот сделал улыбку на морде, отчего желание оторвать ему голову пробудилось вновь, и кокетливо развел руками.
Танцоры не вышли, а посетители ресторана, даже самые отчаянные плясуны во хмелю, галопировать не отважились. Но музыка, конечно, была знатная.
Когда туман растаял,
И проныла луна.
Со смены не вернулась молодая жена.
Вода отравится, погаснет свет, утихнет звук.
К тебя я больше не вернусь,
Такой теперь я друг1.
Однако нашему полку прибыло. Не нашему, конечно, а ресторанному: за столиком, разделенным с нашим широким проходом, по которому сновали все, кто ни попадя, расположилась кампания из трех упитанных мужчин. Один был лыс до отражения лампочки, горевшей сверху. Другие были с волосами, и всем им по раздельности едва минуло тридцать лет.
Одеты они были одинаково: черные рубашки, расстегнутые на три пуговицы сверху, полуботинки с носами и темные штаны от костюмов-двоек, над которыми нависали начинающие свой рост животы. У них были одинаковые надменные выражения лиц и толстые пальцы, которыми они медленно барабанили по столу.
У меня сразу сложилось впечатление, что и работают они, как бы так сказать, вместе. А лысый - это их бригадир, точнее - командир. Волосатые выказывали ему всякий почет и уважение. Тот в ответ лишь кривил губу и лениво осматривал окрестности.
Понятное дело, что взгляд лысого уперся в наш стол, где часть гостей сидела к нему спиной, дамы были упрятаны за букетами цветов в вазах, а я оказался на самом видном месте.
Бригадир уставился прямо мне в глаза. Мимоходом заметив это, я тоже посмотрел на него. Мы лицезрели друг друга по времени уже за гранью приличия. Лысый начал яриться, а мне было откровенно по барабану. Следующим движением должен был быть вопрос: "Какие-то проблемы?" Понятное дело, что он бы адресовался ко мне. Я бы прочитал его по губам, даже не расслышав в ресторанном гуле.
Но тут одновременно пришли два официанта: наш принес новую еду Саше, их раздавал меню трем решительным мужчинам. Мы скрылись друг от друга. Ну и ладно, не больно-то и хотелось играть в гляделки со всякими неприятными личностями.
У меня возникло стойкое ощущение, что эти парни из ментовки. Может быть, из разряда тех, кто космонавты с дубинками. Может быть, из других, смежных, так сказать, специализаций. Память не подводит. Так в мою молодость вели себя в общественных местах хозяева жизни - бандиты. Теперь точно так же проявляют свои наклонности менты, потому что правоохранительные государственные органы за двадцать с лишним лет осознанно мутировали в силовые структуры государства. Так они теперь по понятиям называются.
Ну, ладно - меньше всего мне хотелось играть в гляделки с лысым. Я, пользуясь застывшим официантом, потерял всякий визуальный контакт с другим столиком и отвлекся на то, чем, собственно говоря, и занимался весь этот вечер: говорил приятные слова, шутил и смеялся. Не так уж и часто в нашем возрасте доводится посидеть в приятной кампании. Это я про гостей, а не про устриц.
Ну, а лысый все поглядывал в мою сторону. Это я краем глаза уловил. За мной между двумя букетами было очень просто наблюдать. Но право слово, не маскироваться же мне под третий букет!
Смотреть в лицо отставного мента - все равно, что глядеть фильму режиссера Юрия Быкова: может быть, первоначальный интерес к середине картины перестает быть интересом, а делается неприятным и даже весьма гадостным занудством, но конец кино всегда оставляет крайне паскудный отпечаток на настроении. Ну, а лицо мента при исполнении непременно превращается в морду, при этом свое лицо сохраняя за счет фуражки, либо дурацкого шлема или маски. А вот обыкновенный человек в это же самое время лицо свое теряет. Ибо хрен знает, во что это все может вылиться: в синяк в полголовы, в штраф размером в бюджет отдельного поселкового образования, либо даже принудительное заключение. Это преступное сообщество "силовики" живут по неведомым законам, которые не прописаны ни в конституциях, ни где-то еще. Они живут по настроению, в котором нет места добру, улыбкам, счастью.
В общем, отвлекся я на ресторанную суету и был подхвачен ее волнами.
На сцене костлявая девушка в красном платье, вдруг, начала задорно, но как-то обреченно пропевать некую русскоязычную песню, в которой, если вслушаться в слова, смысла не было ровно никакого. Но зато был какой-то неведомый призыв.
На танцзале перед эстрадой сделалось оживленно. Со всех самых укромных уголков первого этажа ресторана начали выходить всякие разные девицы в боевом окрасе. Большинство из них были наряжены в короткие обтягивающие платья, но длинные сапоги, некоторые - в платья до колена и туфли на высоком каблуке. У всех были нарисованы ярко красные губы, а волосы небрежно пущены по плечам. Все в едином порыве начали делать движения, как нетерпеливые лошади в ожидании своего забега на ипподроме.
Девушек было много, но стало еще больше. Это подоспел легион со второго этажа, одетый точно так же, как и те, кто уже крутили задами под музыкальное сопровождение. И их становилось все больше и больше.
Возможно моя выпитая устрица или недопитая бутылка водки "Коскенкорва" были тому виной, но мое воображение немедленно сопоставило картину, когда девушки начали прибывать изо всяких невидимых человеческому глазу щелей, с картиной "Вий" 1968 года, в которой Наталья Варлей блистала в роли Паночки.
"Ко мне вурдалаки, ко мне упыри!" - кричала Паночка.
И те вылезали на сцену из самых неожиданных мест.
Также и сейчас: тощая певичка бросила клич - и все пришло в движение. Даже отставной козы барабанщик из гардероба пустил на подбородок слюну и плотоядно облизывался.
Песни пошли - одна краше другой. Россиянская попса славится своей бессмысленностью, но под нее пляшут миллионы россиянцев. Ну, такое уж влияние времени. Мы по молодости признавали англоязычных, италоязычных, на худой конец - франкоязычных исполнителей, под них было веселее выделывать коленца на дискотеках. Теперь иностранное слово становилось все отчетливее враждебным словом. А украинское слово - вовсе преступлением.
Вечер для нашей кампании закончился тогда, когда прочие только начали зажигать. Пробило десять часов, и мы решили разъезжаться по домам. Закуска к тому времени была съедена, водка - выкушана, несколько танцев наши дамы исполнили, подарки все розданы, живая музыка закончилась, вечер удался. То, что далее будет происходить в преизбыточном девушками в игривом настроении ресторане, знать не хотелось.
Да и как бы мы ни молчали о том, что маховик войны начал раскручиваться, а подавленность от происходящего за тысячи километров от нас никуда не делась.
Мирная жизнь закончилась для всех, для нас, для Украины, да и для всей Европы с Америкой. Впереди - капец, полнота которого зависела от близости к наступающей, а потом отступающей армии агрессора.
2. Бежать!
Следующим днем после посещения ресторана пришла трезвая мысль. Она была тем трезвей, чем тревожней поступали скупые сведения о творившейся беде. В телевизоре плотно поселились какие-то истерически настроенные совершенно бессовестные личности, внезапно перешедшие на жаргон подворотен и советских очередей.
Нам с таким телевизором было не по пути. Мы перестали за него платить, и нас закономерно отключили от всего изобилия выгребной ямы с пометками названий каналов. Сожаления по этому поводу не было никакого.
Мы вчера в ресторане гуляли? - спросил я жену поутру.
И что? - возмутилась она.
Ни в одном глазу, - объяснил я. - Надо название запомнить, чтоб не перепутать.
Ну, этот напротив ментовки, - сказала Лена.
В бывшем универмаге "Карелия", - добавил я.
Мы попили утренний кофе, атмосфера вокруг сгущалась на манер тревожности. Петрозаводск жил привычной утренней жизнью, но даже в звуках стоящих на дороге в пробке машин было что-то тревожное. Вороны на крыше ближайшей к нашему дому богадельне каркали совсем невесело. И раньше-то эти птички не отклонялись в сторону юмора, а теперь - совсем.
Богадельня уже год, как пустовала: корововирусная атака разогнала всех старичков в одиночные камеры своих жилищ. Только директор на машине Лексус, завхоз на БМВ и сторож с метлой и без машины вовсе.
В общем, что-то неладное творилось в мире.
Пожалуй, надо валить, - сказал я.
Да, - вздохнула Лена.
Кот Федос, привычный к длительным поездкам в машине, только вздохнул.
Сейчас девять тридцать, - сверился я с часами. - В десять ровно выезжаем.
Ладно, - согласилась жена.
Принимая утренний туалет, едва проснувшись, я просмотрел все маршруты, куда уже два дня ломятся россиянцы. Об этом в "Телеге" доверительно рассказал Антон Орех, который работал на "Эхе Москвы".
С Шенгеном народ потек в Шенген. Без него - в Казахстан, Армению, Грузию, Узбекистан и Турцию. Везде на границах очереди из машин. Билеты на самолеты сначала резко и кратно подскочили в цене, потом исчезли напрочь.
У нас, собственно говоря, выбора не было - в Финку. И ехать всего двести пятьдесят километров, и дом в лесу имеется, и финцы былые дебильные корововирусные ограничения послабили.
Я пойду на Онегу на лыжах пробегусь, если ты не против, - сказал я.
Конечно, - не имела ничего против жена.
На озере был хороший наст, по нему возле набережной с тренажерами катались специалисты на кайтах и всяких буерах. За ними бегали радостные собаки и облаивали их.
Я спустился на берег возле нашего дома, встал на лыжи и покатил на другой берег. На другом берегу располагался туристический объект "Чертов стул". Это была большая скала в форме стула, как предмета мебели, а не чего-то еще, что за россиянским президентом носят в специальном чемоданчике. По моим волшебным спортивным часам марки Casio длина дистанции составляла всего 8 километров в одну сторону.
Где коньком, где даббл-полингом я помчался на своих боевых лыжах "Karhu", как ветер, вдыхая легонький морозец. Одна из собак дернулась, было, от кайтов за мной, но потом плюнула и вернулась к более легкой мишени для своих собачьих шуток и острот. Люди на диковинных зимних снарядах предпочитали ездить вдоль берега, совершая умопомрачительные пируэты и повороты, подымая тучи снежной и ледяной пыли. Так что радостные собаки всегда были при деле.
Домчавшись до того берега, я позволил себе перекур, достав с пояса специальную бутылочку с заваренной в ней смесью иван-чая и воды. Напиток, в простонародье "чай", отлично утолял жажду и повышал жизненные силы организма.
С расстояния в восемь километров Петрозаводск лежал, как на ладони: дымились паром какие-то трубы, дома глазели окнами на озерный простор, переливались цветом неоновый огни торговых и офисных центров. В своем кресле в главном административном здании города сидел мэр Пельмень и строил перед зеркалом строгие морды - одна строже другой. Репетировал.
Вообще-то имя у Пельменя было совсем другое, известное мне еще с времен, когда я, победитель районной олимпиады по химии, прибыл в Петрозаводск, дабы выяснить, кто в республике Карельская АССР самый знатный химик среди девятиклассников. Знаний у меня было много, решимости - хоть отбавляй, но конкурент из города Костомукша был явным претендентом на победу. Впрочем, я был бы рад и второму месту.
Однако после двух дней химических выкрутасов я занял третье место, которое было решено не награждать ничем. Кривой парень из Костомукши пыхтел и негодовал: он занял второе место и получил в награду Энциклопедический словарь юного химика. "Ха-ха", - подумалось мне тогда. Такой словарь у меня уже был - за первое место в районе. А победил невесть откуда взявшийся петрозаводчанин, позже ставший Пельменем. Я его за два дня не видел ни разу.
Любарской вышел на сцену и под шипение серебряного призера получил какой-то винтажный ученический набор и приглашение на летнюю практику на химическом факультете университета. Наверно ему хотели доверить мытье склянок.
Любарской был крупным усатым мальчишкой, несколько рыхловатым. Его нижняя губа всегда влажно и безвольно свисала, отчего он большую часть времени держал рот приоткрытым. В общем, мне было на него абсолютно плевать. С химией я не видел никаких дальнейших перспектив, а на олимпиады по английскому языку, где мне было интересно, допускали только приближенных: детей и знакомых учителей иностранных языков.
Казалось, с такой внешностью этот парень из Петрозаводска должен выучиться в университете и сделаться потом младшим научным сотрудником с перспективой на рост. Но он, как я это узнал много лет спустя, предпочел поступить в среднюю школу ментов в Архангельске и потом влиться в карательную систему.
Плавал он там несколько десятков лет, какие-то поощрения получал, звания, юбилейные награды, а потом вышел в отставку и сделался мэром города Петрозаводск. Ему в этом помог губернатор (или как его там величают) Карелии Парфёнчиков, тоже мент. На руководящие должности местных администраций районов тоже полезли менты.
Как известно, есть такое жизненное правило: если мент пробрался в хозяйство, хозяйство загибается. В наших условиях исключений не было.
Пельмень и Парфёнчиков устроили в городе Петрозаводск город Глупов, замечательно описанный Михаилом Евграфовичем Салтыковом-Щедриным. Это можно было наблюдать со стороны, а оба руководителя имели о классике русской литературы очень смутные познания, поэтому думали, что все зашибись. Пользы, что от одного, что от другого не было никакой. Был вред. Однако так было по всей Россиянии, так было нужно президенту. Идиоты у власти - это полная государственная безопасность. До поры до времени.
Я допил свой тонизирующий напиток иван-чай и в хорошем настроении почесал обратно. Ворона, промышляющая на этом берегу, недовольно попрыгала на том месте, где я только что стоял, ничего полезного для себя не нашла, обругала меня в спину "проходимцем" и нехотя полетела вдоль кромки льдов.
Дома уже были готовы все вещи для поездки. Много везти было противопоказано упырями, гнездившимися на границах, самое необходимое вмещалось в пару сумок.
В первую очередь следовало отвезти нашего кота Федоса на осмотр в государственную ветеринарную клинику на краю города. Раньше подобное заведение располагалось в нашем районе, пользовалось популярностью, но распоряжением Пельменя было закрыто и передано под магазин "Интим", где интимно торговали чем-то более важным, нежели заботой о братьях наших котах и сестрах наших собаках.
Во-вторых, надлежало получить в другом месте разрешение на выезд нашего кота Федоса за границу РыФы. В общем, в мире бюрократии и безответственности животным без специальных бумаг позволялось лишь на помойках кучковаться. Да и то до поры и до времени.
В десять ровно, как и уговаривались, мы сели в машину, грустно вздохнули в сторону опустевшей квартиры, и поехали в направлении государственной границы. С той поры началось время, когда планы на перспективу можно было строить лишь в отношении сегодняшнего дня, а то и меньше. Ситуация менялась, и это никогда не происходило в лучшую сторону.
Жена читала в Телеге про очереди в Верхнем Ларсе, про колонны машин на границе с Казахстаном, про забитые людьми аэропорты Москвы и Питера и боялась подумать, что ждет нас в урочище Вяртсиля - это с нашей стороны, и в Ниирала - это уже с буржуйской.
По радио играла станция "Радио 10", которой хватало до перекрестка с Ведлозером, то есть девяносто километров от Петрозаводска. Редактор этой волны был продвинутый, поэтому музыка была вполне в тему, не раздражала россиянской попсой и новостной шелухой. Это меня вполне устраивало, а воспитанного на Нике Кейве и Игги Поппе кота - просто убаюкивало. Он лежал на заднем сиденье в позе монаха шаолинь и жмурился перед собой.
Еще в те времена, когда мы включали, порой, телевизор, Федос очень беспокоился в промежутки рекламных пауз или очередных зубодробящих новостей. Коты не любят воздействие на подсознание, будь то дополнительный кадр или не улавливаемый ухом позыв любить президента и ненавидеть Запад. А Кейва - очень даже любят. И спят хорошо при Поппе или Iron Maiden. Животные, в отличие от человека разумного, умеют отличать хорошее от плохого.
Когда "Радио 10" заквакало и сменилось бодрящей статикой атмосферных помех, мы переключились на "Radio Nova". До Финки было еще полторы сотни километров, но вещание на иностранном языке пробивалось к нам в машину уже вполне терпимо для слуха и восприятия. Конечно, в отличие от карельской волны каждые полчаса венчались новостной лентой, а также рекламой и хихиканьем ведущих, но музыка тоже была не самая паршивая. С ней нам предстояло ехать до самой границы, ну, а потом, как получится.
За свою жизнь мне довелось побывать во многих странах на всех континентах. Не сказать, что Финляндия - одна из самых лучших. Также можно отказаться от утверждения, что она одна из самых худших. Финка - это враждебное государство, Договор о мире и сотрудничестве 1991 года между нашими, так сказать, странами - совсем пустая бумажка, которая всего лишь формальность. Ну да за прошедшие двадцать два года у Россиянии такие отношения сложились со всеми государствами, то есть, с их властями.
Какие бы ни были душевные простые испанцы, с которыми можно общаться на улице или в магазине, их пограничники и полицаи одни из самых мерзких и наглых представителей их закона. Сколько бы ты ни смеялся с простыми португальцами в парке или баре, люди в форме ловят кайф от действий, предусмотренный у них процессуально в отношении иностранца. Как бы ты ни был "офинячен" - языком худо-хорошо владеешь, устоявшиеся порядки разделяешь и не нарушаешь нормы поведения, все равно для людей, сидящих за той стороной стойки по проверке паспортов, ты самый злейший бандит, которого надо всего лишь уличить и поймать.
У меня было много конфликтов с финцами, так превратно понимающими службу своей стране. Точнее, у них было много конфликтов со мной. Я им не нравлюсь решительно и бесповоротно. Соответственно, и у меня к ним такое же отношение.
Они меня раздевали донага в служебном помещении, нисколько не заботясь об открытой двери, через которую за мной могли наблюдать любые проходимцы через таможенный контроль. Они отнимали у меня соевую колбасу и пытались выковырять изо рта пережевываемый бутерброд с ветчиной. Они изымали банные веники, объявив их лесом, подлежащим санитарному контролю. И каждый раз невозможно было предугадать, что не понравится очередному "мартикайнену".
Я боялся, лишь бы паспорт мой с визой не изорвали. Поэтому всегда молчал и на конфликт не шел. Через день, конечно, отправлял жалобу в Главное Пограничное управление, чтобы получить ответ: в действиях офицеров нарушений не обнаружено. Понятно - ворон ворону глаз не выклюет. Но знать они должны, что я такой есть, что я протестую, и что все равно нарушений в моем пересечении границы вы, финские друзья, усмотреть не сумеете. Как бы ни старались. Уж пакетик с коноплей они мне не подбросят, это же не Россия!
Ну, а уж коли задумают поступить так прямолинейно, то что может удержать их, например, от моего ареста в самой Финляндии по тому же самому поводу.
Каждый раз после очередного инцидента, мне в голову приходил вопрос: какого хрена это происходит именно со мной? Примерно такой же вопрос задавали мне мои друзья, точнее - псевдо-друзья. Друзья всегда сочувствуют и разделяют праведный гнев. Те же друзья, но иные, по инерции, так сказать, друзья - испытывают не сочувствие, а некоторое злорадство, не разделяют неправомерное на меня посягательство, а непременно предполагают, что сам виноват. Таких друзей за одно место, да в музей.
Почему они всегда на тебя нападают? - неожиданно спросила меня жена.
Потому что я самый красивый и самый умный среди всего пограничного пропуска, россиянского ли, финляндского ли, - ответил я.
Лена улыбнулась, но невольно вздохнула. Тяжело ей, наверно, с таким, как я.
Для себя я давно решил, что вся эта шайка-лейка, где бы то ни было, почти по-звериному чувствует, что человек, стоящий перед ними, готов дать им отпор. Просто время для такого отпора еще не пришло. Но придет, блин, обязательно придет. Не в этой, так в другой жизни.
Как там ложилась спать девочка семьи Старк из "Игр престолов"? Она перечисляла имена врагов, которых она убьет. Я не столь радикален, но своих врагов никогда не забуду. И все они таможенники, полицаи, дэпутаты, судейские и прокурорские - все, кто сначала ненамеренно причинял мне большие неприятности по долгу своей службы, а потом делал это намеренно, стараясь ударить больнее и обиднее, я не выкину из своей памяти. Хотя совсем не собираюсь жизнь класть, чтобы чего-то добиться такого, любезного моему эго.
Хочется быть добрым, но когда вокруг столько злых людей, доброта делается обременительной. Лучше проявить ее в отношении своих близких: семьи и родственников. Я их принимаю и буду принимать такими, как они есть. Ну, а прочим я ничем не обязан.
"Да неужели?"
Я посмотрел на жену. Она отчаянно боролась со сном, убаюканная мерной спокойной ездой и унылым снежным пейзажем вдоль дороги. То есть, Лена молчала. Молчал и наш кот, дремлющий на заднем сидении. Бормотало лишь радио, склоняя на все лады слово sota - война. Но говорили они все в этом чуть потрескивающем эфире не на русском языке. Стало быть - пригрезилось. Или из космоса прилетело по тому же радио. Отголосок бесед космонавтов времен покорения безвоздушного пространства. Типа, в одного космонавта вцепился Чужой. А другой ему не верит, потому что во всей галактике Млечный путь есть только один чужой - и зовут его Дмитрий Рогозин.
Меня начали посещать голоса. Примерно такой вывод можно было сделать из услышанного. Я не склонен был относиться с пренебрежением к своим чувствам, а, тем более, к чувству слуха. Отмахнуться, предположить, что показалось, можно всегда. Но всегда ли после этого можно сохранить свое здоровье?
Поэтому я был уверен, что эта пара слов мне не пригрезилась. Если со мной, вдруг, не заговорила моя шизофрения, то можно полагать, что у меня открылись новые чакры. Лишь бы старые при этом не закрылись. Чтобы приободрить себя, я слабым голосом заговорил с котом.
Федя, - еле слышно пролепетал я. - Ты тоже это слышал?
А? Что? - спросила жена, в недоумении моргая своими большими и красивыми глазами. - Сказал что-то?
Не, это я не с тобой, - сказал я. - Захотелось с животным перекинуться парой фраз. Ты спи пока. Нам еще полдороги пилить.
Лена откинулась на сидении и безвольно смежила веки. Порой она могла как Штирлиц поспать четверть часа и потом взбодриться. У меня такой сон вызывал только жестокую мигрень, поэтому я и не пытался. К тому же кто-то должен был везти наш автомобиль.
Ау, - проговорил Федос и зевнул.
Я оглянулся на него и отметил, что он пристально смотрит на меня, чуть прищурив желтые, как у тигра, глаза.
У меня такое чувство, дорогой мой друг Фекалий, что со мной сейчас заговорило пространство, - объяснил я ему, вновь повернувшись к дороге. - Вы, коты, очень мудрые люди. Вот и скажи мне, бывает так, или не очень.
Обычно Федос со мной не разговаривает. Он предпочитает, как истинный британец, слушать. Зато это у него получается очень даже хорошо. Еще он очень уважает, несмотря на свой уже солидный возраст, нападать на меня и драться. Машется со мной наш котейко не в полную силу, но может легко увлечься и довести якобы игру до первой крови. Моей крови, естественно.
У, - ответил кот и поднялся со своего места. Он оперся руками о подлокотник между нашими сиденьями и внимательно посмотрел вперед. Потом вздохнул, посмотрел на меня и добавил. - Угу.
Спасибо, Феналгин, - с чувством признательности сказал я. - Я всегда знал, что на тебя можно положиться.
Федя вернулся на свое сиденье и свернулся калачиком, не преминув тщательно полизать свои руки. Он был очень чистоплотным котом.
В общем, я пришел к выводу, что я действительно что-то услышал. К другим выводам, типа - зачем, почему и для чего - я не пришел. Ну, рано или поздно это себя проявит. Рано или поздно я узнаю больше. Или не узнаю ничего. Тогда этим можно попросту пренебречь.
Нас изредка обгоняли легковые автомобили в попутном направлении. В основном это были рычащие Жигули жителей придорожных деревень. Иногда и я сам обгонял какие-то фуры, груженые нефтепродуктами или опечатанными контейнерами. Особого ажиотажа на трассе к государственной границе мной пока замечено не было. Конечно, чем ближе мы будем подъезжать, тем яснее будет вырисовываться ситуация.
Вообще, наш погранично-таможенный пункт Вяртсиля в последнее время пользовался дурной славой. Я еще застал времена, когда можно было общаться с таможенниками и пограничниками на уровне шуток-прибауток. Уже давно здесь это общение свелось до хамства. Впрочем, как и везде по Россиянии.
Если раньше питерские туристы не ленились обогнуть Ладогу, чтобы пройти все пограничные формальности без особого цинизма, как это всегда было в Торфяновке и Брусничном Ленинградской области, то теперь смысла делать лишний крюк не было. Везде стоят уроды в форменной одежде.
И с финской стороны - уроды. Если раньше был знаменит по всей границе от Питера до Мурманска Маркку Мартикайнен, ненормальный лысый очкарик с потребностью шмонать до потери пульса, то теперь все стали таковыми. Особенно, когда в Финляндии путем выборов установилось "правительство девушек", главной среди которых была бывшая железнодорожная кассирша. Она верила, что ее красота поможет ей руководить столь консервативной страной.
Красота - спорная характеристика. Однозначно было то, что никакой душевной красоты в финская премьерке замечено не было. Ну, а коли на границе сплошь и рядом упыри, то вряд ли ими руководит Белоснежка.
3. Растерянность.
Следующим днем мне пришла в голову счастливая идея убрать снег с крыши сарая. Конец февраля принес в финку эпидемию разрушения различных построек под тяжестью снега, которого нападало так изрядно, что слабое солнце не могло его растопить. Складывались гаражи, сараи, бани и даже некоторые дома. Еще хуже дела обстояли с заброшками.
Бытует превратное мнение, что лишь в Россиянии дряхлеют и валятся на бок дома в деревнях, откуда народ сбежал или вымер. Такого количества пустых жилищ, как в стране Суоми, я не видал нигде. За время "правительства девушек" заброшек сделалось почти в два раза больше, нежели за все время хождения в стране евро, как валюты.
Помимо естественных причин очень большую помощь в запустении целых территорий сделал налог на наследство. Чем дальше наследство от Хельсинки, тем несчастнее наследники. Чтобы получить усадьбу, отписанную добрыми стариками, необходимо предварительно оплатить от сорока до пятидесяти процентов ее стоимости. Оценку дома делает специалист, который в одиночку обслуживает гигантские территории. Он и загибает космические цены, не гнушается взяток, запросто теряет документы и вообще - ему плевать на все. Оформление может идти годами. А налог нужен немедленно.
И откуда столько вполне ухоженных брошенных домов с разработанными участками, с культурными садами? Остается только голову ломать.
Забравшись на крышу своего сарая, совмещенного с баней, я понял, что придется совершить подвиг. Снега было по пояс, и он крайне неохотно отделялся от крыши. Я вообще удивлялся, как мои строения все это выдерживали!
Я сломал одну лопату, но с помощью другой одержал победу. Под крышей выросли сугробы высотой в мой рост, а это без малого два метра. Зато я много думал, пока пробивал себе путь к весне. Я много удивлялся. Я многого не понимал. Зачем кому-то было нужно развязывать чертову полноценную войну посреди чертовой Европы?
Мой вопрос был адресован снегу, который я убирал, елкам, наблюдающим все это безобразие, зайцу, сидящему под самой разлапистой елкой. Я спрашивал вселенную, и не получал ответа. Лишь только Господа я не вопрошал - его пути неисповедимы, все равно не ответит.
Вместе со мной, пожалуй, миллионы людей пытались найти ответ. Но никто: ни я, ни они в этом не преуспели.
Свой Шенген я получил за месяц до войны. Отделение финского консульства в Петрозаводске, как и любая финская организация, а, тем более, государственная, тяготеют к жульничанию. Суть жизни жулика достаточно проста: нужно получить максимум бабла, минимум при этом делая и полностью избегая любой ответственности. Конечно, может быть, встречаются такие жулики, которые живут подобным образом просто от любви к надувательству. Но я таких не встречал.
Финцы открыли при своем отделении некий центр, в который запихали петрозаводских девушек с вполне ясной задачей. Они должны втюхать посетителю всякие услуги, без которых любой посетитель обойтись не может. Например, ВИП-зал, где за тысячу деревянных рублей можно посидеть и подождать своей очереди. В обычном зале тоже имелись стулья, но они как бы не котируются.
В чем разница? Ну, вам никто мешать не будет. А не в ВИП цыгане с медведями ходят и кошельки подрезают? Зачем вы так? Только так и можно.
Меня в центре при отделении финского консульства невзлюбили. Я отказался от всего: от услуг кол-сервиса, от заполнения на готово анкеты, от какого-то сопровождения документов. Девушки скопом навалились на меня и канючили. У них спущенный сверху от финского руководства план. Но мне этот план не нравился совсем.
Лишь с одной штукой пришлось скрепя сердце согласиться. За две тысячи рублей некий курьер доставит мой паспорт в адрес сразу после принятия решения по визе. Тут Новый год, россиянские новогодние каникулы, центр не работает.
Каков максимальный срок доставки? - спросил я, и девушки скопом выдохнули: хоть что-то.
Два рабочих дня, - промычали они.
По какому календарю? - не унимался я. - По юлианскому?
Это я так пошутил, чтобы сдаться на милость курьеру.
Нет, блин, по календарю индейцев майя. Так должны были ответить они, и мы бы, довольные друг другом, легко и беззаботно рассмеялись, создавая предновогоднюю атмосферу пусть даже и не в ВИП-зале.
По-финскому, - утомленными голосами предположили девушки и ушли на перекур.
Я отслеживал судьбу своей визы по уникальному идентификационному номеру и отследил, что двадцать девятого декабря все решилось. Народ теперь в Финку едет лишь тот, у кого такие надобности, туристами и на шопинг не в тренде. Запросто могут отказать, и тогда - плакали денежки.
По мне что-то решили достаточно быстро, теперь оставалось узнать - что именно? Обещанный курьер самое позднее должен был объявиться в самый канун Нового года, тридцать первого декабря.
Четвертого января я начал искать информацию по курьерской службе доставки. Она была московской, хотя услуги предлагала в Петрозаводске. Кроме ругани в их адрес в отзывах ничего толком я не обнаружил. Телефоны отвечали, но ничего не отвечали. Куда-то паспорт мой делся. Ну, не в Москву же его отправили?
Визовый центр отправлял меня к курьерам, курьеры отправляли меня в визовый центр, а потом после Рождества они разом послали меня в неизвестном направлении. Мой номер попал в черный список, хотя я не позволил себе ни одного ругательного слова. Интересно, а те, кто ругается, попадают в золотой черный список?
Скоро судьбу моего номера разделил телефон моей жены. Я начал подозревать, что по моему загранпаспорту уже набрали кредитов и ипотек, и с каждым днем и моими попытками прозвонить ситуацию с номеров знакомых и подруг, эта уверенность не уменьшалась.
Двенадцатого января по домофону пришел голос с кавказским акцентом. Чтобы этот голос никуда не ушел, я бросился вниз - чуть ли не со второго этажа спрыгнул. Кавказский голос был сильно потрепанным мужчиной с синевой на щеках, подбородке и под носом. Он достал из своих ржавых Жигулей конверт и вручил его мне, даже не интересуясь моими идентификационными данными. Конверт слегка отсырел, то есть, пролежал в Жигулях несколько дней и ночей. Синева на щеках и подбородке, а также под носом у потрепанного мужчины кавказской национальности пробилась в щетину. Пока я проверял содержимое пакета, он рисковал прорости усами и бородой до воротника не очень свежего свитера.
Я по-русски не умею писать, - сказал я ему, когда он предъявил листок-накладную о выдаче заказа.
Даже я умею, - с укоризной сказал он мне.
Так ты почти что русский, а я - нет.
А кто ты? - курьер начал терять терпение.
Карел, знаешь таких?
Нет, - сказал он и начал переминаться с ноги на ногу. - Пожалуйста, ничего не надо писать, только подпись. Дата, время и удовлетворенность.
Говоря это, доставщик паспорта водил по бумажке кривым пальцем.
Ладно, - согласился я и латиницей вывел "12. 01. 22 11:30". С тем же успехом я мог бы писать и по-русски. Но потом все же реабилитировал свое заявление и в графе об оценке предоставленной мне услуги нацарапал : "Hujarit". В переводе с финского это означало "мошенники".
Почему-то это не понравилось курьеру, и он попытался вырвать из моих рук листок. Да и за паспортом зачем-то потянулся.
Ты разве хочешь со мной драться? - очень участливо спросил я. - Кто твой начальник?
Эдик, - мрачно ответил он и руки убрал.
Вот пусть Эдик и приедет за моей подписью, если захочет, - сказал я, отдал листок и ушел домой.
Курьер покрутил головой, потом сел в свой автомобиль, пустил сизую струю дыма из глушителя и уехал в зимний карельский день.
Ни он, ни Эдик со мной связываться не захотели. Да и я их быстро выкинул из головы. Нечего всяким жуликам в моей голове делать.
Потому что в моей Шенгенской визе срок годности был обозначен в пять лет.
Я был готов к любой пакости: два года, год, даже полгода. Но получил максимум, возможный для поездок в Финляндию и, по большому счету, во всю ЕСу. Это был невероятный успех. Это был новогодний подарок. Это был сбой матрицы у финцев.
Тем же днем мы оформили кота и с утра следующего выехали в сопредельную страну. Нас никто не обыскивал, нами особо никто не интересовался. Долгая корововирусная канитель подходила к концу. Ну, или к некой передышке.
Я вернулся домой, когда начало смеркаться. Лена и Федя пришли за мной и оба сделали жест: завязывай. Вместе с последней лопатой снега я съехал с крыши. Теперь можно было не переживать, что она сломается, теперь можно было прорыть тоннели к сараю и бане в убранном снегу и ждать, когда все эти горы растают. Лена ушла домой, за ней - Федя, озираясь через каждые пару шагов, ну, а я остался.
Несмотря на подавленное настроение выть на луну не хотелось. Я долго вытряхивал из карманов, из-за пояса и, вообще, из самых укромных уголков моего гардероба куски спрессованного снега и целые ледышки и поражался: много может человек сделать, если ему не мешать.
Еще вчера в это время мы, одинокие и тревожные, стояли на границе. Никаких соотечественников в попутном с нами направлении не наблюдалось. То ли все устремились в Казахстан и Грузию, то ли через Эстонию помчались в Европы, то ли наш пропускной пункт Вяртсиля пользуется совсем уж плохой репутацией.
Подождав под шлагбаумом двадцать минут, мы, наконец, были замечены пограничницами - молодыми девушками с красными носами в мешковатой форме поганого военного образца - и получили разрешение на въезд для выезда из РыФы.
Ничего особого в действиях пограничников, таможенников и розыскной собаки мы не заметили. Все шло тем же чередом, как и до войны. Что-то спрашивать у людей при исполнении было нельзя, любое лишнее слово, как мы это убедились еще в прошлом веке, вызывает приступ паранойи со всеми неприятностями из этого проистекающими.
Мы были одни, поэтому пограничники, таможенники и розыскная собака хорохорились друг перед другом. Им было скучно, вероятно. Про вторжение Россиянии в Украину никто не говорил. Даже никаких намеков на эту тему не было. Будто бы ничего и не было.
Но что-то было.
Большинство народу в форме казались потерянными, словно их одолевают некие не совсем приятные думы. Меньшинство возбужденно блестело глазами и невольно совершали резкие движения.
Мы вообще были ниже травы, тише воды. Даже отоварка в магазине Duty free по полной, так сказать, программе - две литры водки Koskenkorva, две упаковки крепкого пыва Olvi, две упаковки обыкновенного пыва Karhu, ну и несколько коробок вина Blue Noon - душу не согрела и настроение не подняла. Впереди нас ждала встреча с финцами.
Для них, как известно, закон не писан. Все правила въезда и ввоза упираются в одного сопливого офицера, или в двух. Они могут делать, что заблагорассудится.
Помнится, в не столь давние времена корововируса меня пытали с пристрастием: зачем я еду к ним в их великую страну. Сначала один, так называемый, офицер, потом их стало два, потом их стало много. Я предъявил купчую на свой дом в урочище Ууси-Вяртсиля, показал копию финского паспорта своей дочери, а также свидетельство ее рождения с заверенным переводом, достал справку от вчерашнего теста на отсутствие болезни, засвидетельствовал телефоном прививку Jensen, сделанную в Голландии месяц назад.
Финцы поочередно долго изучали каждую бумажку, пялились в мой телефон и совещались, звонили и чесали в затылках. К ним в страну из Россиянии почти никого не пускали. Разве что при наличии документов, которые я и предъявил.
Пожалуйста, объясните мне цель вашего визита, - деревянным голосом, наконец, произнес самый продвинутый и храбрый офицер.
Я уже несколько раз им об этом говорил, но решился на повторение: мол, хулиганы повредили печную трубу, мол канализация должна быть проверена управляющей компанией для возобновления страховки, мол, крыльцо носит следы воздействия чужих рук, ног и еще чего-то. Фотографии в телефоне, пересланные нам соседями, прилагались.
Я не вижу необходимости вашего присутствия, - не унимался офицер. Прочие радостно закивали головами: они тоже ни хрена не видят.
А ты строитель по образованию? - спросил я, когда они унялись кивать. - Или, быть может, страховой агент?
Я офицер погранслужбы Финляндии, - чуть ли не с вызовом ответил мне тот и начал собирать в стопку все мои бумазеи. Это должно было быть отказом на въезд.
Тогда сейчас ты мне оказываешь консультационные услуги, будучи офицером погранслужбы Финляндии, в строительстве и страховом бизнесе. Прошу предъявить мне очевидные доказательства, что, занимаясь этой деятельностью в отсутствие необходимой лицензии, ты оплатишь налоговые сборы, предусмотренные законодательством Финляндии, - скучным тоном проговорил я. Не сказать, что я это не репетировал.
Я не получаю выгоды, - начал, было, он, покраснев до ушей. Уши его тревожно зашевелились.
Мне об этом неизвестно, - прекратил я дальнейшее разъяснение. - Думаю, вам предстоит разобраться с соответствующим органом.
На этом, собственно говоря, все и закончилось. Мне шлепнули штамп на въезд, офицеры отвернулись - каждый в свою сторону - я проехал. Мы друг друга поняли. Мы друг друга ненавидели.
Теперь ситуация могла несколько измениться. Я предположил, что причиной запрета на въезд в ЕСы может быть национальность.
Они запросто могут не пускать русских, - сказал я, когда мы стояли перед красным финским светофором.
Но мы же не русские, - возразила жена.
Все эти парни и девушки, что в ответе за любое иностранное государство, могут резко забыть географию, историю и прочее, прочее, где упоминается, что на территории Советского Союза, ну, а теперь - РыФы проживают люди различных национальностей. Карелы, коми, эрзи, мокша, ижора, вепсы и другие. Теперь все они русские - и баста. То есть, потенциальные враги, - попытался объяснить я.
Умеешь, однако, успокоить на границе, - укоризненно сказала Лена.
Я хотел, было, сказать, что я просто дурак, что это все от растерянности, но загорелся зеленый свет, и вскоре объявленная одним недоумком "недружественная" страна предложила нам подъехать к шлагбауму для выяснения всех обстоятельств.
А выяснять финцы ничего не стали. И даже машины обыскивать не посчитали нужным. Они выглядели по-фински важными и по должности самоуверенными, но казались будто бы "мешком прибитые". Меньше, конечно, чем мы, но для людей, чье пересечение границы было не первой сотни по количеству их замешательство было вполне различимо.
Что это было? - спросила Лена, когда мы въехали с заветными штампиками на дорогу от границы.
Это было чудо, - сказал я.
Чудес не бывает, - возразила жена.
К сожалению, во второй раз - точно, - согласился я.
Только теперь я почувствовал, что немного отпустило. Хотя реальное облегчение испытывал лишь наш кот Федос. Ему порядком надоело все это многочасовое путешествие, он охотно пробежался по промерзшему крыльцу нашего дома, куда его занесли через сугроб. Повалявшись на цементном полу, он сделал всевозможные растяжки руками и ногами и потребовал себе еды.
Мы в доме не были с самой осени прошлого года, но он нас встретил, как долгожданных хозяев, не выказав ни намека на запустение и покинутость. Казалось, мы выехали еще только вчера.
Наше пересечение границы оказалось несравнимым с тем, как коллеги по восприятию действительности пробирались через прочие пропускные пункты. Мы потом прочитали про лишения и препятствия, которые пришлось пережить любому, несогласному с безумной военной авантюрой безумного россиянского президента и его безумных подельников. План захвата Украины с наскока потерпел закономерное поражение. Это могло прокатить с любой другой страной, типа Афганистана, Ирака или Чечено-Ингушской АССР. Да и то лишь до поры до времени, пока не получат местные жители оружие, чтобы засесть по кустам и палить в белый свет, как в копеечку.
Я откопал в снегу проезд для нашей машины, мимо меня изредка проезжали разнообразные финцы. Многие из них приветственно махали руками. На их лицах было то ли удивление, что мы появились, то ли жалость, потому что мы появились. Может быть, они боялись, что за нами потянутся наши соотечественники.
Я им махал в ответ, кивая головой в приветствии и послала вслед уезжавшей машине мысленный посыл.
"Если и появятся здесь россиянцы, то только на танках и с оружием в руках. Прочие проедут наш заметенный снегом край, не останавливаясь. Да и с Финляндии свалят при первой же возможности".
От путинской Россиянии можно теперь было ждать, что угодно. Сорвав стоп-кран в летящем самолете, она теперь могла только падать, по возможности причиняя всему окружающему самый максимальный вред, на который способна.
Подавать заявление на статус "беженца" мы не намеревались. Во-первых, это не та страна. Во-вторых, это именно та страна, где этого делать было не нужно. У нас пока был период легального пребывания в девяносто дней, а за это время, как хотелось бы надеяться, что-то должно поменяться.
Передо мной остановилась машина, из которой вышла знакомая по имени то ли Жанна, то ли не Жанна. Мы были настолько хорошо знакомы, что я даже позабыл ее имя. Одно помнил: когда-то в прошлой жизни она была женой Богдана Титомира, еще до его звездного статуса, довольно быстро закатившегося.
Как у вас? - спросила она. - Нормально проехали?
Пока все нормально, - ответил я и зачем-то поскреб лопатой снег между нами.
Ой, что будет! - по национальности украинка, экс-жена Титомира всплеснула руками.
Да, - мрачно сказал я.
Pidoras! - сказала женщина с финским акцентом, и на ее глазах показались слезы.
Khujlo, - согласился я будто бы по-карельски. Я бы тоже заплакал, но не умел.
Зима заканчивалась. Люди погибали. Весь мир скособочило. Никто не знал, чего ждать дальше.