Бабушка Ида вела меня за руку по хлябкому мокрому снегу, от которого ноги были сырые и холодные, а сама я, одетая ею слишком тепло, мучилась от жары.
Мы шли по Сумской, где она работала фельдшером в типографии (это где-то против магазина филателии было). Шли на Павловскую площадь, чтобы сесть на пятнадцатый трамвай и ехать домой на Журавлёвку. По дороге бабушке пришла идея: зайти на Рыбный базар. Насколько я помню, Рыбным его звали только потому, что был он рядом с одной из трёх Харьковских речек. Возможно, когда-то он специализировался на рыбе.
В тот серый день, когда мы наконец дотащились до этого базара, там были пустые столы устланные толстым слоем мокрого снега. Кое-где на снегу видны были птичьи следы. Снег был серым и некрасивым. Мы побрели обратно на трамвай.
Дома нас ожидала остывшая комната. Бабушка не велела мне раздевать мою чёрную цигейковую шубку, открыла окно и начала растапливать печку. Сначала занесла дрова, те, что потоньше, уложила в печь, подсунула под них старую газету, подожгла её. Через несколько минут повалил дым. Так бывало всегда. Пока огонь разгорался, печь дымила, дым уходил в открытое окно, а потом уже дым прекращался, в печь подбрасывали ещё пару поленьев, а поверх них уголь. Добычей угля занималась Бабушка Роза. Тут я должна пояснить, что у меня было две бабушки: мамина мама, её звали Роза, и мамина тётя, её звали Ида. Жили они очень дружно, очень заботились друг о друге, вырывали домашнюю работу друг у друга из рук. Помню, как приболевшая Ида, воспользовавшись тем, что бабушка Роза была на работе, постирала бельё (руками, конечно).Придя с работы бабушка Роза так возмутилась тем, что бабушка Ида себя не бережёт, что посыпала бельё пеплом всё из той же дымящей печки и тут же перестирала его наново...
Постепенно в комнате совсем не осталось дыма, печка начала весело потрескивать (штамп? но так и было!) и мы закрыли окно. В комнате начало теплеть и запахло жаренным луком, чем-то вкусным и уютным.
Вернулась с работы моя любимая бабушка Роза (она работала секретарём директора в пятой детской больнице), принесла из гастронома на Московкой, который перед Харьковским мостом, французские булки, лук и кефир. Поругала Иду, что она тащилась со мной на Рыбный базар, а после этого мы сели обедать. Обед бывал поздно, когда уже на улице было совсем темно. В тарелки разливали прозрачный, золотой бульон с манной бабкой, а потом задавался вопрос: " А кто у нас тут любит моркооовочку?" Как можно было не покривить душой и не взять эту морковочку? Теперь я никогда не кладу себе морковку в бульон!
После обеда включали телевизор и смотрели, как мне теперь кажется,всегда одно и то же: Мистер Х.
Я стою на кухне, разделываю полумороженную курицу и вспоминаю этот далёкий день. На улице пасмурно, дождя нет, его обещают на завтра.