Бухарова Дарья Дмитриевна : другие произведения.

Один на Луне

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    О чём - сказать нельзя. О поисках идеального мира или о том, что лингвисты - асоциальный элемент? Или о том, что люди это плохо? И вообще, кто поручает авторам писать аннотации? Слегка мизантропично, но зато про лингвиста-космонавта. P.S.удалила предыдущий вариант, добавила новый, с исправлениями...

   Один на Луне
  
   1.
   Разумеется, каждый член любой космической экспедиции проходит через немалое количество предварительных психологических тестов и экспериментов. Маньяка или шизофреника на борт не допустят. Также уберегут команду от клептоманов и параноиков... В общем, вы можете быть уверены, ступая на борт космолёта, чтобы отслужить там несколько лет (а то бывает, и десятков лет), что попадаете в компанию уравновешенных людей, не отягощённых вредными привычками и другими закидонами. Идеальное общество. Правда, небольшое - для обслуживания стандартного исследовательского космолёта много людей не требуется: пара специалистов-техников, учёные (стандартный набор - это биолог, геолог и лингвист), врач, навигатор, капитан... Больше двадцати человек в одной толстенькой скорлупке не собирается.
   К тому же, команда подбирается не путём кидания монетки. И вовсе не потому, что такой антиквариат, как монета, вряд ли придёт кому-нибудь в голову кидать. Игральными кубиками тоже не пользуются. Команду подбирают по личным качествам, и те, кто этим занимаются, имеют определённую схему, которая всегда-всегда работает. Известное дело, что какие-то люди сочетаются, а какие-то - не сочетаются. И звёзды определяют это - но не как гороскопы, пророчествуя, а как древние боги, призывая к себе избранных, собранных в маленькие группы.
   Если бы не этот строгий отбор, не свершилось бы многих открытий. Попробуй что-нибудь открой или изучи, если в воздухе висит кирпич. Трухлявая компания - плохо, но и превышенная восторженность рабочей обстановке не способствует. Всё должно быть в меру.
   Мильхей Родгес, специалист-лингвист, получивший несколько дней назад вызов в Комиссию по Формированию Дальних Космических Экспедиций, только в этот момент задумался о сложностях этой системы. Некоторое удивление внушала мысль, что он сам, несомненно, стал объектом подробного исследования. Его целиком и полностью расписали по каким-нибудь столбцам бесконечных сравнительных таблиц, и накладывали эту человеческую матрицу на многочисленные другие, подбирая компанию, с которой он несомненно сработается. Несомненно - потому что схема беспроигрышная. Прошли времена, когда в дальние перелёты набирали любых энтузиастов. Настал век глубоких и продуманных исследований, и, напротив, принять всех желающих даже все космолёты не могут. Нужно быть специалистом, социально адекватным, и согласовываться отдельными параметрами своего психологического портрета с как минимум ещё пятнадцатью людьми.
   Не так мало шансов на самом деле, как кажется, но Родгес всё равно был воодушевлён и необычайно заинтригован. Он почти год как подал заявку, прошёл многочисленные утомительные тесты, и нетерпение его угасало с течением времени. И вот он уже начал вспоминать о своём желании улететь к далёким звёздам как о несбывшейся мечте, и тут ему пришло приглашение.
   Разумеется, Родгес не отказался. Даже если бы он потерял прежнее огненное желание, это было бы просто невежливо - одна повестка значит, что ещё каким-то людям они тоже пришли. Формируют ведь сразу команду, по крайней мере, так Мильхей представлял себе это. Нехорошо лишать других такого шанса.
   Ко всему прочему, получив в руки пластиковый конверт с гербом Исследовательского Флота, он обнаружил, что нисколько не остыл. Наверное, к космосу невозможно остыть - даже если ты уже устроился на уважаемую и совсем неприключенческую должность.
   Родгес не мог дождаться знакомства с остальной командой. Всё-таки очень интересно, как это выглядит - идеально подобранный коллектив? Когда очень хочется что-нибудь потрогать, чешутся ладони, сказать - язык, а если хочется что-нибудь узнать, ты весь будто чешешься, совершенно не находишь себе места, да ещё и нервничаешь вдобавок - на всякий случай. Так Мильхей и дожил до своего первого дня на борту "Ромашки" - корабля, с которым ему предстояло связать свою жизнь и работу.
   Смешное название Родгеса не смутило - как только не называют космолёты. Так посмотришь на список какого-нибудь диспетчера, отвечающего за отправление и прибытие, так одна земная флора да имена известных личностей. Так рядом с огромной колониальной "Незабудкой", рассчитанной на сто человек, переселяющихся куда-нибудь в другой уголок галактики со всем своим скарбом, может стоять маленький "Адмирал Колчак", и никого не смущает определённая нелепость этой картины.
   Команда "Ромашки" как выяснилось, отличалась лёгкой непунктуальностью. По крайней мере, её половина. Лучшая. И это было первым, что удивило Мильхея - сам он отличался привычкой везде появляться вовремя. Можно даже на минутку раньше. И ценил это качество в других. Когда явились, наконец, навигатор Наташа Паркер и старший механик Джэн Кипл, он даже отпустил по этому поводу какую-то шутку, впрочем, успешно воспринятую окружающими, хотя, Мильхей не был шутником и позволял себе (худо-бедно) юмор только когда очень волновался. Однако ждать Ханца Райтера пришлось ещё дольше. Он потом открещивался долгим прощанием с детьми, которые наотрез отказывались расставаться с рвущимся к звёздам (а скорее, к инопланетным растительным и животным формам) отцом надолго. Биолог "Ромашки" оказался человеком семейным, что, кажется, нисколько не мешало ему восхищаться мыслью о работе за тысячи парсеков от дома.
   Сначала Мильхей задумался, что на нём-то система и обломалась, и даже почувствовал определённую гордость, что именно ему досталась особая судьба - не все члены его команды схожи с ним в таких важных вещах, как отношение ко времени. А ведь это один из жизненно важных принципов - как ты ценишь своё или чужое время. Но потом обратил внимание, что опоздание не вызвало у него раздражения. Ещё университетская группа Родгесу попалась невыносимо безответственная, и ему доставляло удовольствие быть одним (или практически одним) деловым и практичным человеком, планирующим всё и слегка свысока смотрящим на других. В том числе и везде являться вовремя. Пребывание в комнаде с Кипл, Паркер, Райтером обещала ему такую возможность - отчасти, разумеется, потому что хроническим авралом в работе, как позже выяснилось, страдала только часть экипажа. У прочих всё было в порядке и со временем, и с подходами к делам.
   Так что Родгеса ждало разочарование - всё-таки система на нём не сломалась. Впрочем, чего тут расстраиваться. Если бы действительно был прокол - несколько лет пришлось бы вариться в коллективе, состоящем из людей, которые тебе не нравятся... В конце концов, идеал общества для каждого свой.
   Ещё одного члена группы, молодую практикантку, они забирали с ЛИБа, Лунной Исследовательской Базы. Отправление "Ромашки" было задержано ещё на сутки в связи с нерасторопностью обслуживающего персонала - это стало первым поводом для действительного недовольства. Но тут уже не кафдак виноват, а луняне. А с них взятки обыкновенно гладки - они слишком мнительны, чтобы торопиться ради земных экспедиций. Чувствуют себя на своей Луне этаким мягко говоря не перенаселённым центром вселенной!
   В целом же, начало экспедиции показалось Мильхею успешным. К тому же, его ещё обуревали надежды. Хотя во многих вещах Родгес долго учился - и научился - казаться скептиком, иногда даже циником, его не оставляла очень въедливая и возбуждающая мысль оказаться при деле. В смысле, при деле в этой конкретной экспедиции. Делами в каком-то смысле он мог и на Земле спокойно заниматься - мало ли где требуется грамотный филолог в век, когда собственный язык не узнаёшь? А к исключительно научной деятельности Мильхей питал определённое предубеждение - стены Университета, может быть, и больше, чем стены дома, но Родгес не хотел становиться книжником-затворником.
   Диплом он защитил на тему падежа принадлежности в центаврском. Дело было довольно бесполезным (центаврцы слопали первую экспедицию, и едва не поступили так же со второй, так что внятных документальных фиксаций их языка не было), но увлекательным. В конце концов, засовываешь свои обваленные, как в муке, в традиционном земном языкознании, ручки в совершенно иное тесто. Исследования практически с нуля вольны грешить порой непростительными ошибками, но когда-нибудь на них будут ссылаться, волей или неволей. Так и станешь соавтором учебника по центаврскому. Или удостоишься маленькой ссылочки в конце оного, который будет создан лет ещё через сто, когда контакт с центаврцами выйдет за рамки "спрятался, чтобы тебя не съели, и продемонстрировал зафиксированное в картинках или каком-нибудь двоичном коде сообщение ..."
   Совершенно новый язык - мечта о нём завоёвывала мысли Мильхея достаточно времени, чтобы всплыть с новой силой. Иногда старые увлечения возвращаются, как ни странно. Поэтому Родгес в начале путешествия чувствовал себя так, словно у него за плечами как минимум пара таких же мощных ускорителей, как у "Ромашки". Ему снились совершенно невероятные и всегда приятные сны, и он проводил часы свободного времени (а мало ли свободного времени на борту исследовательского космолёта, которому до места назначения лететь ещё пару лет?), предполагая, какой научный подарок подсунет ему жизнь. Вдруг это будет язык, аналогов которого никто не знает?
   Родгес не заметил, как что-то изменилось. Вернее, заметил, но уже в приступе рефлексии по произошедшим событиям. Человек редко когда замечает изменения в себе самом - всё подавай раскладывать на полочки других! Мильхей залезал на чужие полочки исключительно в порядке исключения - или на прогулку, если дверцы открыты. А вот свои остаются в какой-то мере недосягаемыми, как обратная часть Луны для средневековых астрономов.
   С внешней стороны никаких катастрофических сдвигов не происходило. "Ромашка" летела по прежней траектории, которую каждые сутки проверяла Наташа, в качестве стандартной процедуры. Сдвиг на одну секунду - и залетишь в совершенно другой сектор галактики!.. Впрочем, "Ромашке" грозило слететь с курса только от очень сильного удара какого-нибудь очень большого астероида - а за их появлением на космическом горизонте строго следили приборы (да и люди в какой-то мере тоже, каждый горазд посмотреть в иллюминатор, как только привыкает к бесконечной унылости места, казавшегося в детстве таким романтичным). Устранить такое препятствие заранее не составило бы труда...
   Коллектив, разумеется, не менялся. Ни в каком смысле этого слова. На космолёте вам никогда не упадёт на голову кирпич, поэтому если вы сами не разбежитесь и не размозжите голову о стену в приступе клаустрофобии, то никак не сможете покинуть команду. Кстати говоря, приступа клаустрофобии у вас быть не может - вы ведь попали сюда. А значит, абсолютно ничем не страдаете. Просто der эbermensch современности.
   Кроме того, раз уж вы здесь, вы отличаетесь определённого рода стабильностью. Продолжать расти вы, может, и будете (благо и времени и для самообразования, и для самокопания оказывается во много раз больше, чем дома, на родной Земле), но вряд ли измените своим основным жизненным принципам. Тем вы кафдаку и приглянулись.
   Можете быть уверены, что бы вам ни казалось поначалу, вас не страшит долгое путешествие, работа в одной и той же комнате, прогулки по одному и тому же маленьком "зелёному" отсеку и общение с одними и теми же людьми целыми годами. Дискомфорт не исключён, но он не перейдёт во что-то более серьёзное, а вы точно найдёте силы с ним бороться - и его побороть. Даже если вы новичок.
   Бывалые люди в команде тоже присутствовали. Взять хотя бы герра Райтера. Его семейность на практике оказалась не такой уж клинической - фотография на столике (привинченная, дабы во время невесомости не изображала неопознанный летающий объект) и смешные истории за обедом, но ни тоскливых воспоминаний, ни преувеличенного восторга. Очевидно было, что Ханц предпочитает работу дому. Причём такую, довольно активную работу. Это был второй его полёт, и, наверное, последний - потом он станет староват для дальних перелётов. Космический исследователь - не вечная профессия. Неминуемо придётся осесть - и к тому времени лучше накопить побольше впечатлений. Чтобы было о чём рассказать внукам.
   У Мильхея на Земле не осталось ничего, что можно было назвать семьёй - или хотя бы её росточком. Девушки оказывались делом преходящим - Родгесу, на их взгляд, не хватало серьёзности намерений. Его серьёзность распространялась на совсем иные планы на будущее. Последняя ушла от него, едва узнала, что её дорогой отправил заявку в Исследовательский Флот. Кому же улыбается потерять неприрученного мужа на несколько лет, и ждать его, как из ссылки? Сначала Мильхей и не стремился к возобновлению каких-либо отношений, ожидая одобрения заявки (а чего ещё ждут увлечённые люди, уверенные в своих талантах и возможностях?), потом - по выработанной привычке. Мать же и отец ещё во время учёбы в Университете стали другой семьёй, любимой, но отдельной. Поэтому они могли изображать гордящуюся сыновьями нацию, но никак не останавливать или задерживать сына на Земле.
   Втайне (поначалу даже от себя) он рассчитывал на какое-нибудь романтическое приключение там, в космосе. Сам Родгес отнюдь не считал себя романтиком и возмутился бы, если бы кто-то так о нём высказался, но какие-то общие места есть в поведении каждого человека. Желая чего-то необычного, в том числе и в личной жизни, невольно думаешь, что борт космического корабля любопытнее для знакомства, чем клуб по соседству или офис, где ты работаешь.
   Что не в силах предсказывать и контролировать отдел психологов из кафдака, так это возможность любовной связи. Она может предполагаться - и не случиться, а может возникнуть случайно и быстро закончиться, а может и целиком ответить прогнозам. Но, в любом случае, её последствия мало подвергались анализу. Они могли быть хорошими, а могли - разрушительными. Примеры, когда любовь членов экипажа приводила к краху экспедиции, были. Например, космолёт "Европа", летевший на исследование 70V-b, так цели и не достиг - в аварийной ситуации капитан поменял местами свои обязанности и личную привязанность. "Европу" нашли дрейфующей в космосе спустя несколько лет, повреждённой, но часть членов экипажа были живы. Впрочем, тут даже Комиссия не могла ничего поделать, у некоторых случились серьёзные изменения в психике. И их можно было понять. Они думали, что уже никогда не вернутся на Землю.
   Хорошо, наверное, исключить эту непредсказуемую оставляющую и серьёзно упростить подбор команды, но это даже не генная инженерия. Любить - это где-то в самом подсознании. У мужчины - любить женщину. У женщины - любить мужчину. И даже сдвиги в сторону от этой традиции в последние века мало что изменили, и человечество с момента возникновения Исследовательского Флота и его главного органа - Комиссии по Формированию Дальних Космических Экспедиций, несмотря на многочисленные объявления свобод жизненного выбора, не знало представителей нетрадиционных меньшинств общества в космических экспедициях. Однако гендерно однообразный состав команды тоже был признан непродуктивным.
   Мильхей со спокойной душой положил глаз на лунянку, (она прожила в ЛИБе три года, и обладала очень интересным взглядом на мир; сложно иметь тривиальные взгляды, если в течение нескольких лет наблюдал восходы Земли), и взаимности добился скоро. Впрочем, и добиваться не пришлось, от бесед научных быстро перешли к личным, а однажды Родгес обнаружил, что Анхель для него уже не просто симпатичная женщина из коллектива. Анхель была не против грифа "моё", который Мильхей на неё автоматически "повесил".
   Кроме внезапной, но приятной любви, были и другие положительные стороны в общении с этими совершенно новыми людьми. Вообще Родгес был не очень общителен, и люди не вызывали у него особенного энтузиазма. Это касалось условного человеческого большинства. Каждому худо-бедно развитому уму свойственно отмежевываться от остальных, менее развитых, и смотреть на них свысока, между делом в разговоре отмечая их несостоятельность и бестолковость, как само собой разумеющиеся явления. Справедливости ради, у Родгеса отчасти было на это право - личностью он был незаурядной, достаточно интересной и на редкость цельной, и вполне мог позволить себе в определённых ситуациях кривить губы.
   Как считал Мильхей, излишняя восторженность всегда вредит человеку, особенно если он - homo philologus (ну или homo scientificus). Он довольно быстро приучил себя оценивать новых знакомых объективно, не затягивая с самим процессом знакомства. Кто-то называл это "штампованной классификацией", но Родгес не верил в единичность и уникальность каждого человеческого существа, так что классификации любил, уважал - в общем, носил в себе дух истинного лингвиста.
   Окончательно потеряв неоформленное "желание быть уникальным" и расставшись с мыслью, что он может быть той самой единственной "ошибкой системы", Родгес позволил себе просто влиться в коллектив. Без фанатизма и предубеждений, хотя последним не грех было и появиться - в конце концов, не каждый смирится с тем, что за него решили, какие люди ему идеально подходят. Поначалу так и подмывало поймать, заметить (или хотя бы придумать!) подходящую (а точнее, неподходящую) странность, какой-нибудь факт, который вызовет отвращение или презрение... Кажется, оно было у всех новичков, но дураков, принявшихся бы раздувать конфликт из воздуха, не нашлось, чего и следовало ожидать. В космические экспедиции вообще как-то дураков не вербуют. А потом и мысли-то такие выветрились. В конце концов, редко выпадает шанс оказаться в таком обществе, в котором будет возможна живая и лично тебе комфортная дискуссия.
   На борту "Ромашки" для Родгеса всё так и выглядело. Те желания, над которыми он не рефлексировал, но которые от этого не становились менее существенными, никуда не делись, а даже наоборот - исполнились.
   С каждой экспедицией помимо стандартного набора отправляется ещё один (довольно бесполезный) учёный, в общем-то даже не учёный, а особый специалист - теоретик космических полётов. Штат этих сотрудников Исследовательского флота возник, по сути, совсем недавно - собственно, тогда, когда в них появилась нужда. Специализацией этих товарищей было знать всё о космических экспедициях (от самых первых, в двадцатом веке, до самых современных), в подробностях, достойных скрупулёзных автобиографических сочинений. Исполняли они сразу и роль консультанта, и роль психолога, и много других ролей - по мере надобности. Иногда даже высказывались несправедливые мнения, что они - своего рода соглядатаи из кафдака, "свои люди" Комиссии на борту каждого корабля. Но это мнение бытовало преимущественно среди непосвящённых.
   Разумеется, на "Ромашке" тоже был такой теоретик. Немного занудный, но обожавший болтать, едва только находился слушатель. Мнение слушателя нередко интересовало его, но только как материал для изучения. Он был уверен, что подкован во всех вопросах, и это было вполне справедливо. Тому он и посвятил свою жизнь - знать всё о человеке по ту сторону атмосферы Земли.
   Мильхей любил его послушать. Хохлов слишком много знал, чтобы повторяться в своих рассказах. При том, что профессия Хохлова казалась Родгесу удивительно бессмысленной (теоретик нужен на борту только затем, чтобы все были уверены - с ними специалист), говорил он так увлечённо и красиво, что нельзя было не заслушаться. Теоретик космических полётов - это как историк, который прекрасно знает прошлое, и на основе этого комментирует настоящее. Они берутся даже пророчествовать будущее, но если только у них есть отправные точки, ситуации. Но эти ситуации ещё должны возникнуть - а в обычном спокойном космическом бытии только говорить можно.
   - Земля сейчас в положении, которое сложно было представить, - например, говорил он, чувствуя интерес слушателей. - Наши предки всегда ждали чего-то особого от звёзд. От древних народов, представлявших в небе богов, до жителей двадцатого века, ждавших агрессии или внезапного технологического скачка. Технологический скачок они обеспечили себе сами, агрессию тоже. А звёзды продолжали быть им чего-то должны, причём что - неизвестно. А теперь вдруг оказывается, что им там всем на нас наплевать...
   И всё в таком духе. Если собеседники соглашались, он радовался (искренне и немного покровительственно), если нет, то всё равно не имели достаточно аргументов, чтобы его переспорить.
   Желающие спорить находились всегда. Да и не только о теории или практике научной - и житейские столкновения тоже случались. И не раз. Поразмыслив, Родгес подумал, что это даже правильно - два года ни с кем не ссориться невозможно. Сколько же должно мимолётных эмоций накопиться за это время! Вдруг они решат вырваться из слабого перед самим собой человека в какой-нибудь ответственный момент? Тем более что конфликты как-то не затягивались.
  
   2.
   К моменту, когда "Ромашка" достигла цели, всё уже было не так, как в начале путешествия. Атмосфера на борту не изменилась - но Мильхей словно стал смотреть на неё со стороны, извне. Люди, с которыми он существовал бок о бок, стали представляться ему живущими за стеклом, отдельно. Сначала он стал избегать участия в решении общих вопросов, потом попросту не являлся на обеды, традиционно (хотя никакого устава на этот счёт не существовало) устраивавшихся в одно и то же время для всех, кто не был занят срочным или установленным расписанием делом. В отношениях с Анхель наступило резкое похолодание, которое она предпочла не развивать, разумно отдалившись именно в тот момент, когда поняла, что у него в глазах постоянно горит жажда побыть наедине с собой. Он никогда её не выгонял, но отказывал любому предложению, иногда даже ещё невысказанному. Теперь она жаловалась Джэн, что он внезапно изменился, стал неприветливым, резким, и опасалась, что любовь закончилась. Старший механик "Ромашки" отличалась лёгкой степенью фатализма, считала, что любовь на то и нужна, чтобы непременно закончиться, и идеально подошла на роль утешительницы. Расставание случилось без скандалов.
   Родгес не рвал, но разрезал едва ли не хирургически все связи, легко возникшие за время путешествия. Он огорчил Хохлова, заявив, что больше не настроен обсуждать с ним какие бы то ни было вопросы, потому что его уважение равняется насмешке, сказал капитану, чтобы не заводил с ним разговор без нужды (а какая может быть нужда в лингвисте, если все говорят на одном, чистом или подчищенном, английском?), и, в конце концов, почти добился одиночества, которое так сложно отвоевать себе в столь замкнутом пространстве.
   Естественно, он не был им доволен. Нельзя сидеть в четырёх стенах кабинета (мягких, на случай аварии) вечность. Приходится выходить хотя бы для того, чтобы пообедать - определённый режим всё-таки имеется, и хрустеть пищей где попало на космолёте не полагается. И даже если вычесть все насущные вещи, такие как столовая, душ, уборная, остаётся любовь человека к хоть какой-нибудь мобильности. Прогуляться по зелёному отсеку было бы вполне достаточно, но редко когда там никого не оказывалось. Полный космолёт людей, которым попросту нечем заняться.
   Родгес чувствовал, как это его раздражает. С ним не заговаривали, и даже без обиженного молчания, а вполне с пониманием, кто-то даже с лёгкой жалостью к внезапно превратившемуся в мизантропа члену команды, но Мильхей всё равно видел их, и этого хватало, чтобы раздражение росло.
   Внутренние ощущения были странными. Ему не нравились не конкретные черты в этих людях, не их поведение или манеры, не их внешность. Раздражал сам факт их наличия, казалось, как прекрасно было бы, если бы их не было здесь вовсе. Пустой космолёт, не очень большой, но и не маленький, полный разнообразных занятий... Хотя Родгес понимал, что ему (и вообще никому) в одиночку не справиться с космическим кораблём. Да и откуда такая вздорная мысль?
   Жалость, которую он чувствовал в свой адрес, заставляла его себе самому казаться ущербным. Почему вдруг эти люди стали так ненавистны, хотя ничего не сделали? Ни ссор, ни скандалов, ни гадостей - просто вдруг захотелось, чтобы людей не стало вообще. Не слышать человеческой речи, не видеть, как другие улыбаются, ходят, думают. Не чувствовать чужие запахи. Мильхей никогда не замечал за собой такой чувствительности раньше.
   Он никому об этом не говорил, удерживая себя в максимальном уединении. Это было темой для обсуждения между членами экспедиции, но ни в коем случае не в его присутствии. Впрочем, его стало почти невозможно встретить. Даже на таком маленьком корабле, как "Ромашка", он нашёл такие сочетания места и времени, что пребывал в одиночестве не только в своей каюте.
   Исследовательский флот отправил их к 47 Большой Медведицы, звёздная система вокруг которой, как предполагали учёные, была наиболее близка к планетарной системе вокруг Солнца. Конечно, они как никакие другие люди науки не застрахованы от ошибок.
   Например, Джэн рассказывала, об ошибке в базе Исследовательского Флота, когда её команда совершила длительное путешествие в точку, где не было ничего. Курс тогда с самого начала был "спущен" к ним неверным.
   Правда, открытие, совершенное "Ромашкой", когда они сбросили скорость и замедлились неподалёку (на всякий случай, примерно в трёх неделях пути) от звезды, оказалось немного не таким, каким предполагалось изначально. Телескопы самой последней мощности говорили земным астрономам, что третья из планет вокруг 47UMa вполне может носить на себе жизнь, а перед взорами членов экспедиции предстал на её месте плотное газо-пылевое скопление, которое и приборы на расстоянии фиксировали как планету. Они летели "поосязать её", но теперь было очевидно - любая надежда на то, что там может существовать какая-то жизнь, была бы еретически антинаучна. Зато по довольно крупной орбите вокруг него двигалась, вызывая исполненные ностальгии вздохи, большая луна, из космоса поразительно знакомо голубо-белая.
   Сомнений не оставалось, на этой планете существовала атмосфера, сквозь облака даже при среднем увеличении были видны крупные водоёмы, а значит, могла быть и жизнь. Это значило, что полёт их в любом случае был не бесполезным - даже если здесь есть какое-нибудь простейшее, это уже восхищает. Если это не будет значить, что на зафиксированной луне есть жизнь, то, возможно, её можно будет для чего-то использовать. Но лучше, конечно, жизнь. А то кроме центаврцев, да ещё пары каких-то абсолютно безразличных к землянам космических народов, на просторах родной галактики никого встретить не удалось.
   А Хохлов был прав, земляне - удивительно эгоистичная раса, им хочется внимания к себе. Они всё время ищут кого-нибудь, кто обратил бы на них внимание, попросился в гости или, наконец, проявил бы внятную агрессию - а не просто попытался слопать и забыть!
   На "Ромашке" царило объяснимое оживление. Разговоры, которые велись о предстоящей высадке и которые успели затихнуть, зациклившись, набрали новые обороты. Раньше они были слишком гипотетическими, а теперь, когда "Ромашка" точно сядет вот на эту большую луну, можно фантазировать с нуля.
   А что тут фантазировать? Родгес только фырчал с деланным недоумением, хотя не перед кем было актерствовать. Ничего нельзя точно сказать заранее о луне на орбите планеты, вращающейся вокруг такой далёкой от Солнца звезды. Только глупость какую-то.
   Каждый чего-то хотел от самой важной части экспедиции. Особого состава почвы, новых видов растений, чтобы их латинизировать и засунуть в биологический справочник по флоре других планет, мирную и развитую цивилизацию (хотя никаких следов подобной из космоса заметно не было)...
   А чего ждал Родгес?
   Анхель, на эмоциональном подъёме забывшая о прочерченной вокруг Мильхея невидимой границе, спросила как-то у него, подловив вне каюты, что он чувствует.
   "Если я перестану быть живым бесполезным грузом на корабле, это будет неплохо, - снизошёл он до ответа, - но никого из вас, кажется, не смущает это".
   Корабль теперь состоял из "него" и "их". Он их презирал, непонятно за что. За то, что они были рядом, и всё. И презирал Комиссию за то, что она его обманула. А также ждал, когда, наконец, закончится эта суета перед приземлением. Наконец, им осталось пережить всего пару суток: сделать последние снимки из космоса, вытащить максимальную информацию о луне, выбрать место для посадки...
   Привычка мешала некоторым членам команды называть это "луной". Жизнь, по их представлениям, могла быть только на планете, и нигде больше. И то, что только маленькая луна обладала атмосферой, немного удивляло всех, кроме, пожалуй, капитана, Хохлова, Райтера и Кипл, или в силу знаний, или в силу опыта. Родгес тоже никогда не совершал оговорок - а посадка на луну вынудила его возобновить общение с остальными членами экипажа.
   Родгес был далеко не в числе первых, ступивших на землю открытой ими луны. После того, как выяснилось, что атмосфера и почва не содержат никаких ядовитых для человека веществ, снарядили команду в первую, пробную вылазку. На луну отправились парочка добровольцев из числа мелкого персонала, занимавшегося последние два года всё больше уборкой, приготовлением еды, поливанием цветочков, завинчиванием вывинчивавшихся шурупов и прочими делами, до которых никто бы не снизошёл (разве что Наташа обожала возиться с горшками в зелёном отсеке), старший помощник капитана, врач и Райтер. Восторженность некоторых из них отвратила Мильхея от мысли присоединиться к ним.
   Безымянная луна заставила всех забыть о неприветливом члене команды, и Мильхей не то, чтобы был против. В конце концов, глупо стремиться к одиночеству и постоянно мелькать с этим своим стремлением, как с красным флагом, перед другими. Но они так громко о нём забыли, что лучше бы помнили. Родгес бродил по своей каюте кругами, радуясь, что здесь хорошая звукоизоляция, но практически осязал всё, что творится за стенами. Наверное, это какой-то эксперимент. Кафдак должна быть коварной. А он позволил себя обмануть, издеваться над собой, и даже чувствовал себя довольным какое-то время. Не надо было улетать с Земли, эта экспедиция только заставила его разлюбить людей...
   Вернулись они настолько воодушевлёнными, что Родгес с большим трудом (исключительно потакая своему любопытству) сумел выслушать их рассказы. Из иллюминатора луна была поразительно похожа на какой-нибудь лес в средней полосе Земли. Деревья, крупные заросли кустов, высокая яркая-яркая трава с цветочными островками. Между ветками что-то постоянно перемещалось, что-то несомненно живое. Может быть, даже местные птицы. Райтер был в восторге, и даже притащил в небольшой клетке какую-то ящерку с толстой коричневой чешуёй. Ящерка лупила чёрные блестящие глаза на окруживших её здоровенных монстров и явно не проявляла желания с ними разговаривать.
   Разбивать лагерь они не стали. Задача первой экспедиции - только "прощупать" планету. Получить основные данные о среде, какие-то банальные, максимально полные, но поверхностные сведения... Покидали "Ромашку" небольшими группами, ненадолго и на всякий случай вооружёнными. Ящерицы и птицы - это, конечно, радует, но отрицать возможность существования какой-нибудь более разумной жизни здесь рано. А она может быть агрессивной - этому человечество научили центаврцы.
   В третий раз вышел на прогулку и Мильхей. Воздух тут же опьянил его - фантастическая чистота заставила его на следующий день отправиться к врачу с отравлением. И головокружение не давало спуску.
   Было полное ощущение, что прогулка совершается не на луне, масса которой втрое меньше массы Земли, а на родной планете. Только иногда незнакомые, совершенно неведомые растения, и силуэт "Ромашки" при полном отсутствии других признаков человеческой деятельности напоминали о действительности. Местные животные, предчувствуя потенциальную опасность непрошенных гостей, предпочитали прятаться. Наверное, здесь водились и хищники - везде есть хищники - но они пока тоже не появлялись.
   Родгес не испытал приступа ностальгии, как остальные. Земля полна людей, таких же, как команда "Ромашки", только с некоторыми из них и полгода в ладу не проживёшь. Первая прогулка убедила его, что луна в системе Сорок Седьмой очень уютная. Здесь было так хорошо, как на Земле, если бы не было этого кошмарномиллиардного населения, которое к тому же рвётся заполонить другие планеты. Всё тянется вверх, от растений до людей. Но растения куда приятнее. Как деревья и кусты на этой луне, чистые, высокие. А что делает человечество? Удобряет само себя пустыми надеждами.
   Звёздам всё равно на них наплевать. Зачем путешествия, открытие новых видов, новых языков? Чтобы дать работу множеству бесполезных учёных, малому проценту человечества? Мильхей передёрнул плечами и поднял голову к небу. Оно было совсем как земное.
   Хорошо бы, чтобы хоть оно тут разговаривало, иначе он правда зря переживал все это последнее время... Родгес оборвал свои мысли, безмятежно текущие себе, раздуваемые, как костёр, прохладным ветром, пахнувшим водой.
   Зачем он вечно цепляется мыслью за свою идею? Открыть и изучить новый язык - всё это уже не так фантастично. Но зачем? Нет шанса наладить межпланетный контакт. Люди никому не нужны, с их тысячами разных языков на маленькой Земле. Так откуда этот нездоровый энтузиазм? Инопланетные языки! Пусть они остаются жителям иных цивилизаций! Пусть только они и говорят на них!
   А лучше, пусть все молчат. Слишком многозначны и малочисленны слова. Он не может даже объяснить словами, почему люди стали ему так неприятны. Ни одного конкретного понятия, одни междометия, а ведь он-то всё понимает и чувствует!
   По общему мнению команды "Ромашки", прогулки по луне действовали на Мильхея положительно, он стал лояльнее, спокойнее, меньше сверкал глазами и не кривил губы. И даже стал поразговорчивее - невольно приходится вливаться обратно в коллектив, если хочешь принимать участие в вылазках. Капитан даже разрешил ему уходить побродить одному (после подходящего доклада, разумеется), в то время как участники экспедиции занимаются сбором материалов. В конце концов, Родгесу было нечем заняться. Кажется, это вызывало всеобщее сочувствие.
   Мильхей отыскал озеро неподалёку от приземления "Ромашки". Или не озеро, но какой-то крупный водоём, и вода в нём не была солёной. Но кто знает, может, тут вообще нет солёных водоёмов? А может, это и не вода вовсе, а какое-то другое соединение? И Родгес глотнул её намного раньше, чем герр Райтер проверил её на все возможные опасные бактерии и инфекции. Всё равно они пришли к выводу, что вода она как вода, чистая только слишком.
   Без особой поэзии в душе, он много бродил по берегу. Сумел разглядеть в воде больших усатых рыб, и даже каких-то зверьков в траве. Но, наверное, остальные увидели больше. Они ведь искали, а он ничего не искал.
   В последний день сделал несколько фотографий красивых видов - здесь все виды были удивительно красивыми - чтобы привезти домой. Проявить, повесить на стенку, может, даже изобразить какие-нибудь фотообои в квартире... Когда вытрет пыль пятилетней давности. Когда вернётся.
   Эта мысль уколола его. Родгес присел на камень над абсолютно прозрачной водой и положил фотоаппарат на колени. Домой - это значит, долго-долго лететь обратно, а потом вновь привыкать к старому укладу жизни. Заново устраиваться на работу к этим трескучим унылым людям... Или сидеть дома. Космонавты, даже такие бесполезные, как он, даже совершившие всего один полёт, получают неплохое пособие. И льготы. Можно даже ничего не делать. Писать научные работы о значениях падежей, по одной в десять лет, пока не надоест. У него достаточно даже мыслей на то, чтобы писать, на всё, что раньше его занимало, не зря потрачено столько времени.
   Нет, он не хочет домой. На этой луне очень уютно. Хорошо бы остаться здесь... Здесь вроде бы даже не так опасно, можно приспособиться...
   Он назовёт её совсем иначе, чем просто "эта луна", это будет "его луна", или даже просто "Луна".
   Пришло время возвращаться, но Мильхей не сдвинулся с места. Он наблюдал за рыбами, будоражившими хвостами песок на дне озера, иногда поднимал голову вверх и строил планы с вдохновением, которого уже давно не испытывал. Хорошо бы, чтобы "Ромашка" улетела, оставив его здесь. Вдруг о нём все забыли, и даже кафдак не вспомнила по возвращении. А ещё неплохо было бы успеть до отправления прокрасться на космолёт и забрать пару вещей, может, не очень важных, но с ними будет не хуже. Фонарик хотя бы... Хотя, кажется, фонарик при нём. Вот он, в кармане лежит.
   Да и нельзя пробраться на "Ромашку" незамеченным. Нет-нет. Всё это глупо, проще дать себя найти, выслушать строгий выговор от капитана и успокоиться на ближайшие два с хвостиком года обратного пути в своей каюте, на кровати, с так и не дочитанными книгами (которых много взято в этот полёт)... Земля замаячила жутковатым призраком неизбежности.
   Голоса... Кажется, его ищут. По часам Мильхея, отлёт должен был произойти сорок минут назад. Но они без него не улетели, естественно! Он и не слышал, не видел их взлёта, и знал твёрдо, что его будут разыскивать.
   Как это неприятно, что его не оставят в покое. Родгес приподнялся, прижимая к себе фотоаппарат, и отступил в пышные заросли кустов. Где бы спрятаться?.. В детстве он неплохо прятался, когда играл с друзьями, но теперь не было ощущения игры. Мильхей отступал вдоль озера с полной серьёзностью. Пусть "Ромашка" убирается, наконец, со своей прекрасной, совершенной, идеальной командой, прочь!
   Родгес видел сквозь ветки Юана, одного из товарищей по экспедиции. Он вертел головой по сторонам, держал в руке оружие (вздёрнув дуло вверх) и звал Мильхея по фамилии. Другие голоса тоже слышались, некоторые не очень далеко, некоторые и издали.
   Никто даже не предположил, что они ему осточертели и он ушёл сам? Предположили, наверняка... И решили его вернуть. Посчитали сумасшедшим. Их окафдаченный способ сознания тоже перевернулся, как и его, когда они узнали об исключениях...
   Родгес уже не думал хорошо или плохо быть исключением. Это, по крайней мере, значит быть не совсем человеком. Ну и пусть! Какой человек согласится на полное одиночество?
   Ориентируясь по этим крикам, он удалялся от них, стараясь не шуметь. Луна была очень тихой, и люди на ней были как масляные пятна на белой рубашке. Родгес слышал, как голоса затихают, хотя нельзя было сказать, что пейзаж вокруг кардинально сменился. Плохо ищут его. Мильхей рассмеялся. Неохотно...
   К тому камню над берегом озера, на котором сидел недавно человек, подплыла большая тёмная рыба. Оперлась плавниками на песок и подалась вперёд, вытягивая из воды длинное блестящее тело. Плавники становились толще в обхвате, и оставляли на песке глубокие пятипалые следы.
  
   3.
   В голубом небе, где над самой линией горизонта висел большой коричнево-красный туманный шар, быстро таял белый след.
   Команда в полном составе возвращалась на Землю. Поисковая группа отыскала задержавшегося члена экипажа, он сидел на берегу, на камне, и смотрел в воду. То, что он не явился вовремя, объяснилось сломанными часами.
   Вернувшись, он только пожимал плечами перед капитаном, выговаривавшем ему за опоздание, и ничего не говорил. Зато из его взгляда исчезли затаённые огоньки вечного недовольства.
   Все махнули на это рукой, посчитав, что лингвист просто окончательно свихнулся. Он даже не пытался открывать рта, но хоть смотрел вновь приветливо. Ну и пусть не разговаривает... Такой вид помешательства приятнее для общества, чем подчёркнутая мизантропия... Анхель даже поцеловала его, и он не стал возражать.
   "Ромашка" удалялась от жёлтого карлика с номером 47UMa. Она несла потери и не знала об этом.
   Мильхей Родгес в лунном лесу был наедине с собой и отучивал себя мыслить на языке. Он был вполне счастлив теперь.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"