Букаринов Давид Николаевич : другие произведения.

Нервные люди

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:

Давид Букаринов

Нервные лица,

   Глава 1.
   Опушка леса на самой окраине города словно врезалась в его черту. Здесь было как-то особенно тихо, и прохлада этого вечера с необыкновенно бодрящим хвойным запахом успокаивающе действовала. Кажется, что только здесь и может быть настоящий мир в душе. Здесь оставались в стороне и пыль и суета рабочего дня. В этом сплошном множестве одинаковых и в то же время, совершенно различных берез и сосен лишь доносился городской шум. Этот шум позволял только почувствовать, что жизнь идет, что общество живет так же по своим правилам, а здесь везде тропки, по которым можно уйти туда, где ничего этого нет. Березы раньше других деревьев пробуждаются к полной для них летней жизни, но и они едва-едва еще покрывались неестественно чистой пока слабо заметной зеленью. Здесь гармония мира. Она есть, чувствуется на каждом таком участке, где едва начинается, может быть, тот настоящий лес, с лосями и волками, который лишь самой незначительной своей частью выступает вблизи еще не поглотившей его городской жизни, но в этой-то жизни и нужно участвовать. Потому-то человек, лишь краткое время, видя эту красоту, должен возвращаться туда, где ждут определенные службой обязанности.
   Артем возвращался с работы в отвратительнейшем настроении. Для него, еще не успевшего испачкать руки всем тем, чем ныне известна организация, в которой он служил, было еще все словно бы ясно насчет того, как и чему он должен служить. Не успел он сделать никакой мерзости, и как не странно, человеческой крови на его совести не было, во всяком случае, пока. Косвенно лишь он был во всем этом виновен, просто потому, что служил здесь, и не мог быть совсем ни в чем не задействован.
   Ему было даже как-то не по себе оттого, что лучший друг, желая найти семейное счастье, пошел ради этого каким-то странным путем. Вероятно, это положение представлялось ему слишком серьезным для того, чтобы можно было бы долго сохранять неопределенность в таком вопросе. Ему даже в, его двадцать четыре года, казалось, что все это желательно решить быстрее.
   В то же время, Муравьёв уже почувствовал тот пленительный вкус власти, который позволяет делать все, что душе угодно. Было уже достаточно поздно, и друзья возвращались вместе через лесополосу возле железнодорожного полотна, не отказываясь от удовольствия пройти какое то время по шпалам, и даже по рельсам. Артем был словно не предназначен для своей должности, но это было только первое впечатление. Он не имел каких-либо твердых принципов, кроме тех, которые воспитывались у всех людей самой политикой партии и правительства. В противоположность ему, Игорь Муравьёв не мог жить как все люди из-за своей самобытной позиции по многим жизненным вопросам. Такие люди, как правило, даже будучи семейными, с детьми, во всем удачливыми, по той или иной причине остаются одинокими. Слишком самобытной, порой оказывается эта позиция по тому или иному вопросу.
   Артем Владимирович Горовой в то же время мог считаться удачливым человеком, какие бывают, наверное, во все времена. В сложных условиях жизни, когда другой человек мог бы потеряться, не зная, что ему делать, Артем почти всегда мог найти выход из неблагополучной, казалось бы, ситуации таким образом, что самое даже нежелательное положение, словно, само превращалось в положение выгодное. И трудно понять, как человек становится таким. Были вокруг него и много старшие и опытные люди, побитые жизнью больше чем он, но они, однако не могли похвастаться такой удачей в начинаемых ими новых делах.
   С Муравьевым он познакомился, работая на этом месте, в доме, который сегодня не существует и заменен похожим на него, но о котором знают все горожане. Не отдавая себе отчета в том, что он участвует в страшном деле, поскольку работал на этом месте лишь шестой месяц, Горовой считал что просто выполняет работу, которую кто-то должен на себя взять, как если бы он был врачом или милиционером.
   Нужно остановиться на некоторых фактах, которые могли бы прояснить все, что последует в дальнейшем повествовании. Невообразимо трудным представляется понять, почему так, а не иначе складывается жизнь какой-либо семьи, или даже отдельного человека из-за того, что никаких правил в основных проявлениях жизни не существует, и нет какого-то единого восприятия, которое хотя бы сколько-нибудь было похоже у двух разных людей. Наш герой происходил из материально не очень обеспеченной семьи. Отец его перебрался в город, не осознавая даже, что такое перемещение людей из деревни в город было прямым следствием политики коллективизации. Это была не совсем обычная семья, поскольку в смысле полного сходства двух одинаковых людей, а тем более, семей, вообще не бывает. Вопрос формирования образа жизни целой семьи настолько сложен, и состоит из стольких, казалось бы, совершенно незначительных обстоятельств, каждое из которых может изменить все совершенно, что объяснить тот или иной поворот судьбы бывает просто невозможно.
   В то же время, Артем поступил на эту службу после недолгого стажа работы на деревообрабатывающем комбинате. Теперь ему приходилось скрывать от старых знакомых свой род деятельности. Возвращались они с приятелем в штатском, форму надевать было нельзя. Благо, что старых знакомых в городе у Артема было не много, и видел он их не часто. Теперь они находились на самой окраине города, по пути к тому месту, куда направлялся Муравьев. Здесь можно было немного прогуляться, особенно в такую как в тот день, хорошую погоду, обсудить все, что касается работы, так чтобы никто не мог этого услышать.
   Артем был первым горожанином и первым, кто в семье стал служащим. Не смотря на то, что у него был иной темперамент, нежели у Муравьева, получилось так, что в последнее время они общались много не только по работе, но и в нерабочее время. Муравьев был взрывным человеком, в отличие от флегматика Горового, которому можно было рассказывать все, точно зная, что тот никогда не сдаст товарища. Такая удивительная особенность видеть порядочного человека была у Игоря выработана годами. Он с большим трудом находил понимание у людей, и верно по этому ценил его. Такое взаимодополнение казалось вполне естественным, потому, что Муравьев, человек, в общем-то, достаточно замкнутый и неприхотливый как в быту, так и в требованиях к тем, кто вокруг него находится, вполне был удовлетворен тем, что собеседник ко всему спокойно относится, и ничего от него не требует. Такое знакомство никого, по крайней мере большую часть времени, ни к чему не обязывало. Это было настоящей дружбой, которая не омрачалась никакими серьезными противоречиями.
   Артем был уже вполне взрослым человеком, на которого могли положиться другие люди во многом. Может быть, поэтому на службе его считали ценным кадром, а там, как это нетрудно понять, порядочность человеку только мешала. Самому Артёму казалось тогда, что он хорошо понимал, как ему нужно жить, и надо же, чтобы пришлось еще покрывать своего приятеля, который не нуждался ни в нравоучениях, ни даже в дружбе этого человека, которого считал просто занудой, таким, можно сказать тираннозавром, человеком отсталым, непробиваемым застрявшим в каком-то странном средневековье.
   - Артем, - сказал он, чтобы только не молчать дорогой, - ты помнишь, куда мы убрали сегодня бумаги.
  -- Так ведь бумаги эти сейчас у Михаила Александровича находятся. Там наверху решили, что нужно больше таким личностям внимания уделить, и вот сейчас проверяют все. Там ведь есть такие дела, таких типов, которые с белой эмиграцией близки, как говорят. Только они, я думаю, сами разберутся со всеми.
  -- Мы сами и должны во всем этом разобраться. Нас же поставили специально для этого.
  -- Да нет, что касается самых важных вопросов, то есть кому, что положено, это само начальство уже решает.
  -- Там большей частью такое дело, по-моему, в котором вообще ничего опасного нет, и это там, говорят, где уже с подозреваемыми работают. Я думаю, что Шулепов сознательный человек. Он занимается уже непосредственно с этими людьми, и разберется. Он ведь увидит, что большинство из них не виновно ни в чём, он умный человек, понимает. Единственно, что это из Москвы, от Николая Иваныча идет эта инициатива, а мы тут должны выискать, что на самом деле против власти что-то замышляет. Только бы опять не было так...
  -- Как что?
  -- Да опять ведь попадать будут те, кто совсем не при чем. Сегодня нужно было опять ту же нетрудную работу сделать, мы же архив сегодня перебирали.
  -- Ну, это немного, там утром немного все привели в порядок, в самом начале. Что его перебирать. Так то в основном там не архив был, а то, что Михал Санычу понадобилось сегодня. Да в общем все хорошо было, ничего не потеряли.
  -- Нам ведь все равно чего не надо-то не скажут. Там документы вроде все не старые, попадают такие, кто у нас тут руководил, пока не понятно, почему, но про это не надо, молчок, просто, чтобы там не потерялось ничего, как бумаги какие-то притащили, страшный ведь беспорядок на столе был, как бы не потерялось чего.
  -- Конечно, лучше бы разом взять да и прекратить всю эту деятельность, никакой пользы ведь от этого нет.
  -- Да не стоит ни говорить, ни думать об этом, никто не хочет, чтобы опять все началось, но и не говорят об этом.
   В это время издалека уже слышался какой-то стук, где-то копали лопатами землю, но ветер шумел в листве, доносились звуки города, и вскоре различить этот железный звон было уже нельзя. Непонятными в этот день были те события, которые ближе всего происходили.
   - Ты думаешь, мне есть когда? Надо все-таки довести уже начатое дело до конца, ты понимаешь, вот так бывает, что ищешь чего-то, а потом находишь в то время, когда, казалось бы, уже нашел.
   -Я не понимаю, ты что ли опять мне хочешь рассказать про очередную неурядицу, что, опять там дома что-то.
   - Видишь, Артём, что там получилось. Ульяна, она ведь хорошая девушка, только ко мне она не сильно так расположена. Это со мной происходило много раз. Если мне было где-то нечего делать, то я в последнее время и так это чувствовал, и с такой, женщиной, которая со мной не согласится уже, больше дела не имел, так только, поговорить о чем-нибудь и все. Когда я тебе в первый раз про это рассказывал, ты ведь удивился очень. Это и понятно, но в том, чтобы я так вот хотел дальше поступать, в этом по-моему, пока нет ничего зазорного. Я как-то внезапно вдруг понял, что там все будущее в моей жизни. Сейчас интеллектуальный труд, можно сказать, в основе всех преобразований в стране лежит.
   - Это уж делай, как сам знаешь, что тут сказать еще. И, ты скажи мне все же, что это ты, получается, хочешь стать кем-то вроде интеллигента технического.
  -- Я не интеллигент, но можно попробовать стать им. Надо, если хочешь к кому-то попасть, быть ближе просто к самим этим людям. Можно конечно и самому всего добиться, но это времени много занимает, а время жизни еще ведь кое для чего требуется. Ты посмотри, как они живут, не так как мы, это такие люди, что они в своем мире живут, в умственном, и ты тоже с ними до чего-нибудь да дойдешь.
  -- Но все-таки это не правильно. Ты если мне так все рассказываешь доверительно, то и я тоже скажу, что девочка ведь уже не маленькая, можно сказать, а тебе это нужно так только, чтобы от работы отвлечься. И как я лично думаю, ты вот пользуешься тем, что в таком-то чине тебе можно и никем не быть, а смотрят на тебя все равно как на стоящего человека, потому, что ты занимаешь ответственный пост. А ей много ли надо, она девка молодая, еще не понимает ничего совершенно. Тебе что нужно, так это извини, могут подумать, что только на профессорскую жилплощадь попасть. Нет, я, конечно, не хочу о тебе сказать такое, но мне не совсем понятно, что ты там ищешь.
   - Ты знаешь, мне с Ульяной то, конечно, было проще познакомиться, потому, что если бы напрямки сразу, то тут еще неизвестно, что бы могло получиться. А она девчонка нормальная, мне спокойно в этом отношении, наверное, потому, что мы знакомы то несколько месяцев. Сейчас это просто дружба, это вообще ещё, по существу, ничего.
  -- Да, Игорь, мысль конечно циническая, но ты подумай, это несколько необычно, хотя и такая перспектива на будущее тоже может быть, пусть даже, можно было бы определиться уже.
  -- Ну, здесь ещё не все так серьезно, можно вполне спокойно еще определяться сколько хочется, не все же так как ты, сразу.
  -- Это вопрос совести, слово держать надо.
  -- Так ведь это понимаешь еще все как, еще все только в начале, это ты сразу все определил, а у людей обычно так не бывает. Мне может быть вообще предназначено так, чтобы судьбу связать именно с этой женщиной. Она ученая, от нее можно узнать столько всего, чего я иначе никогда не узнаю. Это разве не так важно? Я новое узнавать хочу, это не самый шкурный интерес, если на то пошло. Мне не нужно, чтобы непременно жить лучше, чем другие, как подумаешь, что люди ради этого делают, так противно даже. Понимаешь, что мне не приходилось выбиваться из грязи, папа у меня уважаемый ведь человек, но и конечно мне хочется не того, чего некоторые хотят, чтобы получше где.
  -- Игорь, это всё сложно.
  -- Да что же сложного тут, все будет как надо, если вот у меня выбор такой, то я все бросить и бежать что ли должен? Я считаю, что все равно до конца надо идти в любом деле. Вот мне в тебе это нравится.
  -- Тебе так по нраву, что она профессор?
   - Да ведь Лена еще ни какая не профессор, она сейчас только диссертацию пишет.
   - А ты если метишь в их круг, то скажи хотя бы тему диссертации.
   - Я не знаю, зачем она мне, тема-то, сейчас для меня это сложно все, но я знаю, что ученые женщины могут научить таким вещам, от которых жизнь в сто раз лучше покажется. Это не только научные какие-нибудь знания, это такие самые, что не наесть жизненные навыки, ты понимаешь, что я имею в виду? То-то.
   - Как ты смотришь на то, что у тебя дочка только на восемь лет тебя моложе будет? Я не могу даже вспомнить, чтобы такое было где-то, кроме как с нашим одним родственником. Он с Империалистической войны пришел, а потом гражданская война началась, житуха, сам знаешь, какая была. И вот в это время, между этой войной и той он женился на женщине, которая была на пять лет старше его, и дочери две с сыном у ней уже были. Так у нее одна дочь и осталась, а сын и другая дочь умерли, от тифа что ли, или от чего, я не знаю. А общих то детей у них не было. Умер он в больнице, от осколочного ранения вроде бы, в тридцать втором году. Так что думай, что от такой любви может быть. Такое исключительно, скажу тебе, редко бывает. Честное слово, ерунда какая-то получается, не обижайся уж.
   В эту минуту к вокзалу с мерным железным звоном, с равномерным шумом двигателя, приближался пассажирский "Иосиф Сталин". Игорь почувствовал себя такой машиной, что представилось в связи с тем только, на что способны темпераментные ученые женщины, что с такой, он будет как этот могучий паровоз. Дальше шли вагоны, невесть куда бегущие по Транссибу, такие зеленые, уже не новые, и редко в них можно было увидеть человеческое лицо. И кому-то, едущему издалека были видны эти двое незнакомых людей, куда-то спешащие и машущие руками.
   - В нашем обществе главное, чтобы не противоречило принятым нормам, а здесь, как не крути, а привязаться не к чему. Все может быть вполне нормально. Ты понимаешь, этот вопрос у меня был неопределенный с самого начала, просто получилось так, что вроде бы и та и другая подходит, выбрать то конечно одну только надо.
   - Что меня, Игорь, всегда в тебе удивляло, что ты так запросто мне все это рассказываешь. А если так, то я уж могу сказать свое мнение.
   - Ты мне тоже ведь много всего рассказываешь.
   - А ведь ты мне говорил, что мужик сказал - мужик сделал. Вот ты сейчас пойди, и сделай все, что хочешь, сам. Тогда я скажу, что ты молодец.
   - Не беспокойся обо мне, все будет, если оно получится, я их высоких требований, человек - это звучит гордо, и так далее, не боюсь. Самое главное, что ничем это мне по работе не грозит, а это основа всего, что с тобой происходит, можно сказать, всей жизни. Одно дело, что нам не полагается, может, знать. Может, там я сделаю что-то, что хуже всего этого, но в тех делах, которые я помимо работы делаю, главное, что если оно даже на виду все будет, чтобы к этому нельзя было привязаться. Ты, может быть, с этим и не согласишься, а я считаю, что человек каждый на своем месте должен быть таким, чтобы то, что он делает, выполнялось бы всегда. А для этого не нужно ни законов, ни против общественной морали не идти, а здесь ничего такого страшного и нет, ничего же в наших отношениях такого особенного ещё ведь не было. И по совести сказать, меня сейчас не это тревожит совсем, то, чем мы на нашей работе занимаемся, это, по сути мы разрабатываем то, что до нас было. Сидело там руководство, а оказалось, что они против власти вообще работали. Вот враги куда залезли, и они ведь все, наверное, чем-то командовали и коммунистами еще были. Вот как хочешь, так всё это и понимай.
   - Ладно, только смотри, чтобы это по живым людям не прошло, этого на работе хватает, ты знаешь, чем они там занимаются в управлении?
   - Да, это серьезно очень, так что от моей деятельности вреда большого людям нет. Все что мы делаем, задевает только небольшой круг людей, и то не всегда.
   - Так вот надо думать, что задевает, да, в общем, что тебе об этом говорить. Ты знаешь, почему у них так-то хоть все получилось, тоже ведь не простое, наверное, дело.
   - Я не интересовался еще, если бы я так же рассусоливал, как ты, то наверно, уже бы знал. - Здесь, вот что я думаю, по-разному это дело обдумать можно. Может просто характер, что не может никто вынести, а ты, может, сможешь. Это ведь не простое дело, может, раз им и так тяжело, нужно чтобы какой-то дельный человек был, так, что попробуй, может ты такой и есть. Если же серьезно рассудить, ты ведь если про это думаешь, так, наверно, уже со знанием дела, то, должен понимать, почему они вообще этим занимаются. Это же новая отрасль в городе. Сейчас только начинает появляться у людей интерес к такой области как наука, как преподавание, она же преподаватель, или учитель, я еще не вникал. Там, если ей кто-то дал такой совет, чтобы заниматься всем этим, это значит, есть уже какие-то знакомства, может помимо тебя там уже кто-нибудь есть. Ты, главное, старайся быть похожим на тех, с кем общаться тогда будешь, чтобы не быть непонимающим-то совсем. Хотя не знаю, стоит ли тут советовать что-нибудь. Здесь прямо не знаю, что и сказать тебе можно.
   - Да это такая женщина просто, что ей вот это легко дается, чтобы знать все, такое вот, чего мы не знаем. А то, что предприятие это действительно кому-то кажется, сомнительным, то люди-то разные все.
   - Но я не знаю, как ты все это планируешь, главное, это от тебя требует какой-то повышенной ответственности что ли. Ты там говорил, что у нее дядя хотел к нам приехать, так не передумал?
   - Ты знаешь, это такой человек, которому надо много. Здесь ведь никого особенно не ждут. Политика такая же, что ничего нет для его-то запросов.
   - Ну, ты с таким-то рассуждением поосторожнее. Это мне можно говорить.
   - Но тут что же получается; он там один, и здесь что будет.
   - Так и я не знаю, у них самих не пошевелиться, да еще человек чужой придет.
   - Я не думаю, что он там вместе с ними жить будет, он то найдет, где устроится. Здесь ведь женщина у него знакомая есть, у нее там есть связи какие-то что-ли, договорятся как-нибудь. Вот только он когда к ним туда ходить будет. Все равно это чужой, почитай, человек, он будет учить чему-то, вмешиваться, Ульяну будет потом против меня настраивать. Он сам бы о себе думал, если он будет здесь занят делом, а не так, чтобы только болтаться, то некогда все это будет, хотя я таких людей откровенно говоря не понимаю.
   - Тогда ты не понимаешь, что вообще эта семья из себя представляет.
   - Да не семья представляет, это такой человек, у которого шило... Это может если у них так и положено, то приспособиться и к этому можно, но ты ведь пойми вот что: ему какая неволя была ехать. Там он сидел как человек, все-таки определенная работа какая-то, а здесь считай, что заново надо все начинать. Пусть начинает, так жалко человека, лет то ведь уже много. Но я не понимаю с другой стороны, зачем ему нужно, чтобы с ним рядом кто-либо был, чтобы вот постоянно быть на виду. Он вдовый ведь человек, а здесь хочет быть не из-за того, чтобы воспоминания ему какие-то приглушить, ему опять же здешнее общество нужно, а где оно есть, - опять же у племянницы, у Елены значит. Вот и будет, наверное так, что все будет сейчас вокруг него. Да впрочем, если даже будет какое-то препятствие, то в этом большой беды уже нет, главное, чтобы хорошо друг другу относиться.
   - Это понятно, и знаешь, я уже надеюсь, очень надеюсь, хотя про такое и говорить-то боязно, что с ней то у нас уже есть нужное понимание, что мы подходим друг другу. Потом, пойми в чем дело. Ты же этого человека не знаешь, так зачем ты так про него говоришь? Опять же меня не так просто устранить. Я уже как свой человек, можно сказать, считаюсь. И тогда пусть настраивает против меня кого хочет тот дядя, хотя я не понимаю, почему он должен это делать. Меня вот сейчас беспокоит. Как я сегодня пойду туда после всего этого. Мы как-то раз, когда день был выходной, собрались на озеро. Там рядом у Елены подруга живет. Сначала купались, девочки даже позагорать успели, а потом она говорит, что давайте к Ольге пойдем. Ну, посидели там опять. А она, подруга-то, значит, интересуется, кто я такой. Ну и, конечно, мне пришлось представляться как другу Ульяниному, в то время ведь так все ещё и могло, наверно, быть. Потом они с подругой разговаривали, ну а я подумал, что я буду это слушать, ну и с дочкой ее стал разговаривать о чём-то о разном. Потом мы вышли, образовали свою компанию. Нам молодым было интересно о чем-то своем рассуждать, то о чём мы говорили, казалось мен тогда много более существенным, и я занялся с ней такой вот просветительной деятельностью. Мы вместе долго были, замечательный это все же был день. Я ничего не мог иметь против того, чтобы дружить с этой девчонкой, ну и ... поучать её уму-разуму, если так можно сказать. А как ведь мы можем знать, что они думают
  -- Это уже сложившееся сообщество со своими законами. Решай сам и будь смелее, Игорь, но мне не надо быть в этом всем деле, Завтра увидимся.
   Они пожали друг другу руки и в этом месте разошлись каждый по своим делам. Артём пошел домой, отдыхать, а Игорь к своим друзьям, матери и дочери, у которых на их тесной жилплощади уже состоялось небольшое собрание. Все ждали Владимира Алексеевича Кучковского дяди Елены Пановой, но посчитали, что пока рано идти, чтобы встретить его, тем более, что было совершенно непонятно, где его встречать.
   Глава2.
   В тот самый день Сергей Николаевич Муравьев возвращался с работы немного позднее обычного. Вся деятельность по подотчетному ему участку была на сегодня закончена. Сергей Николаевич был обычным представителем той зарождающейся в те годы номенклатуры, о которой в целом пока нельзя было сказать ничего определенного. Он сам теперь, как и его сын, переживал тяжелые времена. С начала прошлого года и до описываемого времени под чистку попали многие такие же управленцы, как он. Над семьей Муравьевых нависала серьезная опасность, и вряд ли было им много пользы с того, что Игорь находился в той самой структуре, откуда эта опасность исходила на всех.
   Кроме всего прочего, что происходило в ближайшем окружении Муравьевых, особенно следует упомянуть, что Ульяна Панова, дочь Елены, чуть менее года назад лежала в больнице с серьезным нервным расстройством, невралгией, вызванной защемлением шейных позвонков. Положение, по-видимому, было серьезным. Начинались зрительные галлюцинации от сильных болей. Можно представить, какие методы лечения применялись тогда, если вряд ли они стали чем-то лучше сегодня, в начале двадцать первого века. Игорь был убит горем совершенно. Ничего, кроме её здоровья его тогда не интересовало. В определенном отношении можно сказать, что временами разногласий между отцом и сыном не было. Оба были заняты своим делом. Игорь как раз в это время поступил на службу. Служба эта сама его нашла. Его туда направил сотрудник по фамилии Перевозкин, который сам стал там работать сравнительно недавно. Ульяна попала в больницу, а Игорь занялся делами службы. В городе в то время был проведен массовый расстрел "врагов народа", было их десять человек, как пишет исследователь Иваненко, - осужденных выездной сессией военной коллегии Верховного суда СССР. Они были расстреляны в подвале НКВД. Трудно сказать, был ли Игорь Сергеевич Муравьев как-то причастен к этому. Все дела были сфабрикованы, когда он там еще не служил, но расстрел был в том здании, где от работал, куда ходил на службу каждый день, и в тот именно период времени. Игорь, скорее всего об этом знал. Тянулись ничем не примечательные трудовые дни, отягощенные неизвестностью и тревогой за здоровье той, которую он по-видимому, еще любил.
   Уже в то время было такое, что Ульяна отказывалась от его предложения руки и сердца. Это ее решение могло в принципе измениться, но самому Игорю этого уже не хотелось. Была другая, старшая, давшая ей жизнь. Такой поворот в душевном строе Муравьева был малоприятным для обеих.
   Если сказать, что Сергею Николаевичу не было до этого никакого дела, то это было бы не вполне верно. Специфика службы Муравьева-младшего предполагала такие особенности его жизни, и даже простого распорядка дня, о которых никто не мог знать. Во всяком случае, не было еще в их фамилии такого, чтобы кто-то запятнал себя излишним радением для власти, в ущерб любви к Родине, и даже к своим самым близким людям.
   Болезнь Ульяны Васильевны вывела Муравьева из строя совершенно. Примерно в это же время в его душе произошла эта странная перемена. Тогда под действием его личного несчастья произошло то, что не оставило ему запретов на пути может, получения удовольствий, а может и побед над стойкостью тех женщин, которые были к нему ближе всех. Не было уже того, чего ему нельзя было нарушать, и влечение к этим двум особам стало у него одинаковым, пока не произошел окончательный перевес в сторону Елены. Так бывает довольно часто, что некоторые поступки, которые казалось совершить невероятно становятся обыкновенными и оказывается ,что это на деле совсем легко, оказывается, что давно этого хотелось, и уже нельзя справиться с этим желанием. Так и получилось с Игорем.
   Остальному же семейству как это бывает, не было до всего этого совершенно никакого дела. Следует сказать, что его отец никак не мог разобраться с тем, что ему следовало выполнять по его службе.
   Тогда Муравьев старший был занят освоением на его производстве новых станков. Все это должны были осваивать люди, которые раньше никогда этого не видели; масса документации, связанной с поставкой всего этого на производство. Старший Муравьев был назначен сюда после незначительного времени работы на заводе. Его карьера, что называется, стремительно шла вверх. Неизвестно, каким образом это могло быть, то ли ощущалась простая нехватка кадров руководящего состава, то ли некоторых из них уже успели арестовать.
   Будучи городским жителем с рождения, Сергей Николаевич являлся горожанином лишь в первом поколении. Его дед во второй половине еще того века получил эту фамилию, но в принципе Сергей Николаевич от своего крестьянского происхождения получил только пренебрежение к тем чертам характера, которые могут быть приписаны городским жителям. Почему то представляется, что этим именно они и отличаются от сельских жителей. Никаких признаков любви и дружбы к кому бы то ни было. По сути, человек-автомат.
Сергей Николаевич вряд ли сам был загружен когда-то тем крестьянским трудом, каким занимались и городские жители, например колкой дров. Уклад жизни в городе во времена его детства, отрочества, и даже взрослой жизни мало чем отличался от деревенского.
   Возле него не было когда-либо определенного круга людей. Таким образом, никто из его детей не мог получить ничего, что можно было бы считать нормальным воспитанием в семье, однако и дурного примера он не подавал. То, что Сергей Николаевич женился в возрасте двадцати двух лет, можно было считать удачей, хотя вряд ли он мог оценить что-то в жизни, из того, что было даже положительным и добрым. Игорь Муравьев в отличие от отца, мог слишком долго задержаться в этом отношении. При этом каким-то невероятным образом образовывался их круг знакомств, довольно обширный. Разных личностей вокруг них всегда было если не много, то достаточно. Когда Игорь поступил на работу в депо, на него какое-то время, обратил внимание один довольно странный тип. Он активно выступал на собраниях, впрочем, как и все, но в какой-то момент стал близок к Игорю Сергеевичу. Он и посоветовал последнему новое место работы.
   Глава 3.
   На металлическом полу, залитом маслом, было черно и скользко. Так в железном грохоте среди колесных пар, и рядов паровозов серии "Э", начинался трудовой день Шауката Айлыпова.
   Паровозы были еще сравнительно новые, некоторые совсем новые. Многие были получены лет десять назад. Те, которые стояли в это время в депо, нужно было привести в полную готовность, чтобы они могли выйти на линию уже на этой неделе. Шесть из них было проверено за этот день. Провели ремонт некоторых из них. Паровые котлы поднимались с помощью крана, разбирали толкатели и кулисы. Все это требовало сильнейшего напряжения сил. Большую часть деталей здесь поднять вручную нельзя. В самом начале, когда впереди были все эти долгие часы работы, Айлыпов шел на свой участок. По бокам от него стояли колесные пары, колеса были, как положено, выкрашены красной краской, и только по кругу шел белый ободок.
   Необходимо было за рабочую смену сделать так, чтобы снова продолжалась та бесперебойность движения, которую, как представляется, ничто не может нарушить. В этот период времени, а, возможно, это было и несколько раньше, часы люди сверяли по прибытию поездов.
   Еще никого не было на месте, только еще вставал, собирался рабочий народ. Айлыпов спокойно шел на свой участок. При таком темпе работы уже не оставалось времени ни на что кроме этого занятия. Здесь была совершенно другая деятельность, чем та, которой мог заниматься Муравьев, например, даже если бы последняя была бы важной и необходимой настолько же. В самом конце огромного зала его ждали приготовленные к ремонту и техосмотру локомотивы. Кое-где стояли вынутые паровые котлы. Хотя Айлыпов появился раньше времени на пять минут, мастер Бобрун уже шел вслед за ним. Судя по тому, что в депо уже раздавался грохот, некоторые появились здесь еще раньше. Сергей Владимирович Бобрун был редким в свое время специалистом своего дела. Необходимость постоянно быть самым знающим специалистом заставляла быть совершенно сосредоточенным на своей трудовой деятельности, чтобы быть лучше других в этой работе.
  -- Опаздываешь, Айлыпов, - сказал он громко, громче, чем говорил обычно, при этом нельзя было понять, серьезно он говорит, или шутит.
  -- Виноват, Сергей Владимирович, исправлюсь. Что-то не могу уж за другими успеть.
  -- Вот иди, и исправляйся.
   В это время мостовым краном, расположенным под самым потолком прицепили котёл локомотива Эр, и начали работу с ним, осмотр всех узлов и деталей. В полной разборке этого локомотива необходимости не было. Бобрун знал, что необходимо, и понимал, сколько именно работы нужно было выполнить. Он первый из своей фамилии занимался этим родом деятельности. Он считал, что здесь для него нашлось наконец самое подходящее место, о каком его отец, например, не мог бы и мечтать. Бобрун понимал, что в это время, когда он жил и успешно трудился, нежелательно быть кем-то более значительным, чем ты есть. Деятельность эта была для него не трудной, несмотря на то, что стаж работы еще был небольшим. Постоянное нахождение среди одних и тех же людей стало для него не только чем-то привычным, но и уже чем-то необходимым
  -- Надо чтобы потом кулиса подошла нормально, - сказал бородатый рабочий лет пятидесяти.
  -- Пойдет, куда она денется, - отвечал ему другой.
  -- Шаукат, снова подозвал его к себе Бобрун. - тебе не нужно, наверное было на этом месте работать, это место, как мне кажется, для тебя не совсем подходящее, ты только не обижайся. Ты отличный спец. Со временем можно будет на повышение квалификации пойти, а то, в общем-то, по честной совести сказать, люди то есть на эту работу.
  -- А я и нахожусь здесь ведь потому, что справляюсь. Те ведь не скоро еще с этим справляться станут. Конечно, это все будет когда-то, так ведь не значит, что так скоро работу эту надо менять.
  -- Так я тебя не прошу менять работу... Ладно, нам уже надо разборку начинать, так вот, надо уже думать об этом, Евдокимову ведь никто руководить потом не даст, старый ведь он.
  -- Зачем это надо, подсиживать человека.
  -- Так все равно его на пенсию уже отправили, а сейчас он уже и сам уходить хочет. Просто ты хороший парень, а если это место другой кто-нибудь займет, так ведь жалко будет. Ты же кандидат, тебе и в партию нужно выдвигаться, если на то пошло.
  -- У меня хорошо все здесь в общем успевается, сам же говорил, Сергей Владимирович.
  -- Это точно сейчас не знаю, как успевается это все. Нам скоро еще подгонят.
  -- Вот там я, наверно, не смог бы, а здесь все хорошо покамест. С двигателями справляюсь.
  -- Но это мы посмотрим еще. Ты это странные вещи говоришь, я не видел еще, чтобы от повышения отказывались.
  -- Да я и не отзываюсь.
  -- Что ты здесь справляешься, это очень даже хорошо, вот только бы тебе еще поучиться, там инженером станешь, а так ты и будешь здесь всю жизнь буксы пинать.
  -- Можно, в общем, только ведь надо подумать, - ответил Айлыпов, - это обязательно нужно сейчас, что и говорить. Он взял в руки большое зубчатое колесо, которое только что сняли с двигателя, дальнейшие разговоры только отвлекали всех от работы.
  -- Ладно, не буду сейчас отвлекать, только это я ведь не просто предлагаю тебе, а даже, можно сказать, приказываю. Там и зарплата будет больше, и специалисты такие нужнее. Сейчас проверим, что ты можешь.
   Немного времени спустя, снова выкроилась свободная минутка. Айлыпов прошелся метров на пять в сторону. Тяжелая физическая работа выполнялась здесь не постоянно. Больше приходилось применять выработанную способность к устранению всевозможных неполадок, к разборке и сборке узлов и агрегатов, раскручиванию элементарных болтов и гаек. Айлыпов был отличным работником; он, как и многие, стремился попасть в партию. Будучи уже стар для комсомола, он при этом был ближе к этой цели, чем многие сотрудники. Каким то образом в нем уживалась дисциплинированность и неопределенность в жизненных вопросах, не касающихся этой трудовой деятельности. Его отец был истовым мусульманином и, нужно признать, плохо относился к тому, как вел себя его сын. В семье просто терпели друг друга, терпели хорошо и долго. Никто не знал про эту сторону их жизни. Много им пришлось поездить по территории Омской области, прежде, чем оказаться в Кургане. До этого пришлось пережить то время, когда семьи раскалывались надвое по идеологическому признаку, о чем старались теперь вообще никогда не вспоминать. Слишком страшно было и думать о том, что происходило к какой-либо одной семье, как это выглядело по сравнению с масштабами целой страны.
   На новом месте жительства Шаукат работал в депо, как до этого в Шадринск, здесь он трудился к тому моменту уже три года. И так здесь, как и в других подобных местах работы, все было привычным. Насколько все-таки спасителен тот житейский опыт, благодаря которому все, что делается, происходит не в первый раз. Неподалеку от него работал его приятель Василий Луговкин, но только они в этот день не встречались; последний, в свою очередь, так же считал, что ежедневное общение не приводит ни к чему хорошему. Это скоро начинает надоедать. Тем более что день у Василия предполагался после работы загруженным. Не задолго до всего этого предполагалось довольно неприятное событие.
   Должна была вскоре появится его тетка, которой было известно о его недавнем поведении в ее деревне, где в нетрезвом состоянии Луговкин подрался с ее соседом из-за того, что тот якобы назвал его обидным словом. Такие выезды к родственникам были в редкость для Луговкина. Нужно было побыть в другом месте, пока возникли какие-то нехорошие движения, касающиеся всей его семьи.
   Предполагалось, что их сосед, который был занят в культурной работе, стремится получить жилплощадь его отца. Василий поговорил с ним. Никто не знал, о чем именно они могли говорить, как удалось уладить такую страшную в её деликатности сторону вопроса, но по видимому, сосед понял, что ему следует поостеречься. Было бы не так все запутано, если бы в той истории он находился вместе с Айлыповым, который в свою очередь, много раз помогал ему выходить из подобных затруднений. В этот день они находились вместе, в этом огромном ангаре. Задача им предстоит теперь такая, что все, находящиеся здесь локомотивы, все одиннадцать, должны были выйти на линию.
  -- Айлыпов, - обратился снова Бобрун, - ты на собрании знаешь, что будешь говорить?
  -- А то как же, конечно. Там ведь что надо; план идет и прекрасно, там ничего другого и не будет. Меня там уже рекомендовать будут скоро.
  -- Тебя только опять могут не порекомендовать, тут ведь понимаешь ли, в чем дело. Вот хотя бы с этот начнем, скажи мне по совести, когда тебя надо кому-то, приходят, а тебя вечером, после работы уже дома нет. Это значит, что так вот, мне то ничего вообще, а у людей, значит, мнение уже создается, и неправильное ведь мнение. Ну уж я это так просто по-свойски, мне то это все в общем и не нужно, а уж если ты собрался в партию вступать, то там все важно будет.
  -- Я понимаю, и поэтому не хочу ни от чего отказываться, человек ведь должен быть всесторонне развит. Кто же это говорил то, что я после работы, стало быть, дома не бываю?
  -- Это я не знаю, по-моему, это всё вахтерша у нас.
  -- Ну, это мало ли, кто где ходит, это ведь не значит вовсе, что я чем-то не тем занимаюсь, что мне, я человек не женатый, может из-за этого, так я ведь, как говорится, в активном поиске нахожусь, это уж, как говорится, всему своё время
  -- Так про тебя никто ничего не знает, с одной стороны, конечно, молодец, уважаю я таких людей; но нужно примерно себя здесь вести, если в партии хочешь быть. Здесь ничего лишнего не бывает. Вот когда будет уже все в полном порядке, то примут.
  -- Как сказать, Сергей Владимирович, если бы только таких идеальных принимали, то это была бы долгая песня, везде ведь, в любом деле все равно смотрят на одно что-то, например, кто руками может мастерить что-нибудь, а кто умственно может работать. Если я буду в труде отличаться, то меня выдвинут, это хорошо, что нечего мне и скрывать особенно, весь ведь я на виду, и все равно все не вспомнят, так ведь человек устроен, все равно только одно что-то в других люди видят.
   В депо было мало света, столько, сколько было необходимо для нормальной работы. Правда, в огромные ворота свет поступал хорошо, но его не хватало на все это помещение. Уже выкатывали несколько исправных, уже осмотренных, отремонтированных локомотивов. Подходило, как и полагается, незаметно, время обеденного перерыва. Так проходил этот период, как и много раз до этого.
   Такая трудовая деятельность была бы затруднена и даже прекратилась бы в отсутствие электричества. Все, что нужно было сдвинуть, и сейчас, и тогда, сдвигаемо при помощи мостовых кранов. Все это едет, гремит, поднимается и опускается. Айлыпов, наверно, даже обиделся бы, если бы ему сказали, что он занят в непроизводственной сфере. Здесь обслуживали пассажирские паровозы. Труднее было, когда пришлось делать осмотр новых Су, с зеленым корпусом и огромными колесами, традиционно красными, с белыми ободками. Вся эта работа, как не удивительно, давала настрой на жизнь. В большом трудовом коллективе всегда неизбежны самые разные события. Нет ничего, что позволило бы считать время, проведенное здесь скучным.
   Положение было, однако, несколько странным. Постоянно словно бы приходилось отчитываться за все, хотя никто напрямую ни о чем не спрашивал. Это могло показаться невыносимым для кого-нибудь, но не для Шауката Айлыпова. Такое, унизительное на первый взгляд, положение окупалось тем, что все в жизни вроде бы получается нормально. Сотрудники ничем особенно не интересовались друг насчет друга, но все-таки рассказывали почти все, что хотели. Мастер Сергей Владимирович Бобрун вообще любил время от времени поучить подчиненных жизни. При этом он сохранял с ними нормальные отношения.
   Шаукат не мог знать, что в самом скором времени окажется в одном месте с Еленой Яковлевной. Они знали друг друга потому, что он дружил в одно время с её дочерью, хотя ему постоянно казалось, что она слишком молода для него. И хоть молодость - дело поправимое, эта небольшая, в общем то в пределах приличия, разница между ними психологически давила на него. И вот произошло то, что он каким-то непонятным образом вдруг оказался в одной компании с женщиной, с которой вместе ему, казалось бы, уже нечего делать. Если бы он хотел что-то исправить, повернуть назад, то оказалось бы, наверное, что он опоздал. С ним довольно часто случалось, что приходили какие-то люди из его прошлого, и даже как-то вмешивались в настоящее. Так, например, Муравьёва он давно уже не встречал, а еще придется услышать о последнем. Всё это произошло каким-то непонятным образом. Айлыпов был, как можно было бы сказать, новым в городе человеком, а нрав имел независимый, и даже свободолюбивый. Он появлялся временами в самых неожиданных местах. Так в тот раз, когда Елена Яковлевна встретилась ему, они были в клубе поздним вечером. Этот клуб они никогда раньше не посещали. Было странно увидеть в таком месте саму Елену Яковлевну, а не ее дочь, но это было потому, что и сама мать надеялась ещё устроить личную жизнь, в то время как не позволяла дочери встречаться с теми, с кем она захочет. Может быть, с высоты своего возраста, неизбежно большего жизненного опыта ей было виднее, какой мужчина ей нужен, но казалось что это только лишь личные предпочтения Елены Яковлевны в отношении дочери.
   Глава 4.
   В институте с утра не было никого, и весь день обещал быль не очень интересным. Студенты подтягивались к этому самому красивому в городе зданию. Здесь было не так интересно, если, опять же судить о высшем учебном заведении с точки зрения современного человека. Средний возраст студентов был тридцать пять лет. В своем большинстве это были люди как правило, взрослые и семейные. Некоторые же были так же молоды, как и современные студенты. Ульяна Панова была из них. Проработав какое-то время на спичечной фабрике, она поступила на педагогический факультет, где преподавала её мать. Вместе они и появились. Находясь в учебной аудитории, можно было видеть, что в этот час достаточно уже светло, чтобы нормально читать и писать.
  -- Сегодня этот Паша надоел уже, - говорила одна ее подруга Вера Чакина, которая была старше Ульяны на десять лет, но еще не была за мужем, - он постоянно говорит про такое, что никому не интересно. Сейчас много ведь таких.
  -- Конечно, - поддержала ее троечница, работавшая вахтершей на одном предприятии, - это уже некрасиво, затуманивать людям голову тем, чего не знает никто.
  -- Да это ладно еще, а то ведь говорил еще, знаете что, будто те, кровопийцы тоже за русскую народность были. Вот это меня вывело совсем.
   Она помнила, что ее отец был завербован в армию Колчака, но потом новобранцы восстали. Он был в их числе. Никто уже не говорил, что нежелание служить было спровоцировано тем, что дело было проигрышным и в армии Колчака было много заболевших тифом.
  -- Так ты гуляешь все еще с ним.
  -- Чего это я с ним загуляла, так прошлись немного. Вообще такие люди, ни дела, ни работы, ни рыба ни мясо.
  -- Ой, да может он просто тебе не нравится. Тебе же красивые нравились все, да еще, чтобы приносил домой кое-что при этом, так, где же такого сразу найдешь.
  -- Да я сама мальчика то найду, какого захочу.
  -- Ну, а вот он не тот совсем, так что теперь? Другое дело, что такие разговоры далеко могут завести.
  -- Вот о том то и речь. Знаешь ведь, во всех газетах пишут, что враги везде находятся. Только я не понимаю, он что, тоже туда же собрался что ли?
  -- Надо с ним осторожнее, Верочка. Мало ли кто нам не попадает. Как вот с такими вот типами угодишь в такую террористическую организацию, потом живой не выйдешь оттуда.
  -- Панова, а ты сегодня готова к семинару?
  -- Так, более-менее.
   Ульяне было по-настоящему тошно слушать этот разговор, ту его часть, где говорилось, что, мало ли кто там, в их институте не попадает, она понимала, что ее семья вполне может попасть в те, где есть эти неблагонадежные. Трудно было, может быть, начинать рабочий день. Выслушав все это, но учеба, и необходимость помнить другие, посторонние вещи. Она вряд ли могла сейчас думать, что тот человек, о котором шла речь, уже давно не нравится одногруппницам, и что они ищут верного способа устранить его. Было трудно понять, чем мог так надоесть человек, с которым они проводили время в одной компании. Это действительно было нетрудно понять, если не учитывать, что такой поиск неблагонадежных подруги теперь считали чуть ли не самым полезным делом. В это самое время ее мать находилась в том же помещении с взрослыми людьми, даже старшими, чем она сама, и пыталась научить их тому, чего они, казалось, ниоткуда больше знать не могли.
  -- А вы все решили сегодня.
  -- Так мы если что тебя попросим. Ну, Ульяночка, ты же можешь, у тебя, может быть математический склад ума.
  -- Ну ладно, как если доверяете.
  -- Так правильно, учись, если учишься, - одобрила ее незамужняя, старшая подруга, - без тебя то мы что бы делали.
  -- Тебе хорошо, - говорила ей вахтерша, пока молодая, учиться надо. А то нас направили кого зачем, нам просто для повышения это нужно. Я вот, например у себя на заводе специалистом была по технике безопасности, а сейчас переквалифицироваться нужно, вот опять учиться нужно.
   Они находились в аудитории, когда было еще рано для того, чтобы прийти на занятия. Из окна виделась река и отличная панорама города. Вдали чернела роща, бывшая в то время раза в полтора больше, чем сейчас. На реке было самое маленькое волнение, и поверхность казалась зеркально ровной. Там вдалеке, казалось, находится где-то такое место, куда хочется бежать, и непременно сейчас же, потому, что здесь по сравнению с этими неизвестными далями ничего интересного нет, а настоящая жизнь может быть только там.
  -- Сейчас ведь уже придет педагог, - сказала снова Ульяна, - вот сейчас вы про него говорите, что он плохой, а он, может быть, придет и все сам у доски ответит. Сами то наверно опять ничего не смогли сделать.
  -- Да, нет, - ответила ей Чакина, в этот раз он не сложное задание задал. Вот по педагогике все это трудно было запомнить, но я свое отвечу.
  -- Так уж постарайся.
   Ульяна встала из-за парты и вытянулась. Она, почему-то была уверена, что Чакина поняла, что она пыталась спасти сокурсника от попытки последней избавиться от нежеланного ухажера при помощи НКВД. В данный момент на общее счастье, был куда меньший, но в данный момент серьезный страх, не сдать сессию. В это время самым важным делом было только все делать правильно. Сегодняшний настрой на учебу позволял отвлечься от других, может быть даже более взрослых проблем и соединиться в общем деле постижения научных дисциплин, что составляет главную радость студенческих лет. Можно было в это время не думать об опасности каких-то заговоров, за участие в которых могли бы обвинить в любой момент. Незаметно в аудитории стало многолюдно. К звонку весь поток был в аудитории. Преподаватель, кандидат физико-математических наук Андрей Андреевич Осколков, человек уважаемый, один из самых образованных людей в этом городе, быстро вошел через дверь и занял место за кафедрой.
  -- Здравствуйте. Все присутствуют?
  -- Все, - раздалось сразу несколько голосов.
   Он взял список и начал называть фамилии в алфавитном порядке. Действительно, все студенты присутствовали. Так было уже давно, что ничего особенного ни с кем не происходило, но помнили отлично, как одна тридцатилетняя студентка в один день вдруг не явилась, и вообще больше ни разу её не видели. Теперь подозревать в том, что от нее обезопасили общество, можно было кого угодно, но вряд ли это была Чакина, или ещё кто-нибудь, никто не был с ней даже в ссоре. В то же время дело это, слежение каждого человека за общим благом, считалось очень полезным делом. В то же время, когда вдруг захочется посмотреть, что считают полезным, а что нет, окажется, что об этом никто и не думает, весь процесс деятельности словно продиктован какими то непонятными закономерностями, которые видны будто всем, однако их никто и не хочет замечать. Предметом, который начался сейчас в аудитории, был сопромат, по которому лишь не многие хорошо успевали.
   После этого трудового дня Осколков был остановлен взрослым студентом, работавшим на фанерном заводе. Он с группой приятелей похитил из химической лаборатории спирт. Ничего в институте как следует не закрывали, и раздобыть желанную жидкость было просто делом техники. Таким образом Храмцов и его приятель Лященко, знакомые с Андреем Андреевичем практически на коротке, пригласили его в парк на берегу реки, чтобы он мог бы разделить с ними удовольствие. Лященко появился через секунду на этом месте.
   В это время они заметили, что появилась известная дворничиха по имени Авдотья. Она постоянно следила за порядком и непонятно, по какой причине, снова оказалась здесь. Теперь нечего было и думать о том, чтобы спокойно посидеть в привычной компании.
   - Опять эта коза старая. - начал возмущаться Храмцов, - Сейчас никакого отдыха не будет
   -О, Андрей Андреевич, третьим будешь.
  -- Ох, ты хитер, Спиртяжки хочешь, а если спиртягу-то преподавателям только положено пить.
  -- Это еще почему.
  -- Так известное дело, даром, что ли в лабораторию ее поставили. Известно, преподавательский напиток. Это все понятно, 0 сказал им Андрей Андреевич, 0 только ведь так просто не будешь на улице пить, а там, в парке, наверное, мильтоны опять ходят. Надо где-то лучше спрятаться.
  -- Так мы на улице и не будем пить. Там подъезд есть в новых домах тут неподалеку. Хорошо там, монастырь видно.
  -- Вот у вас как все придумано.
   Все втроем они вошли в подъезд бревенчатого дома, построенного только в прошлом году. Храмцов достал граненый стакан, и все по очереди стали пить содержимое колбы, сжигающее слизистую оболочку, хотя спирт и разбавляли водой.
  -- Хорошо пошла, - почти шепотом произнес Лященко.
  -- Не то слово.
   Вечер казался теперь каким-то особенно тихим. На закате солнце виделось им лишь немного, и все окружающее представлялось каким-то необыкновенно отдаленным. Нехорошей может показаться эта тишина иному впечатлительному человеку. Точно такой же отрыв от всего, что было так недавно вокруг Андрея Андреевича, но только в совершенно другом измерении. Андрей Андреевич не любил студентов, точнее не любил, так как привыкли думать о том, как любит учеников обычный учитель, а он был человеком, по крайней мере, необычным. Без того химического средства, которое он употреблял вместе со своими студентами, теперь невозможно было проникнуть в его душу, и лишь теперь можно было попытаться заглянуть за эту плотную, почти непроницаемую завесу. Только под действием этого простейшего химического вещества, что было унесено из лаборатории, все становились равны, и обстановка располагала к веселью, которое началось еще до всех разговоров.
   Глава5.
   Однажды, в самом еще начале своей трудовой деятельности в этом депо, Шаукат тогда еще на новой для него работе, возвращаясь домой, он подвергся нападению хулиганов. Они его избили, отобрали все находившиеся при нем деньги. Запомнить кого-либо из них было невозможно. Темнота города еще не освещалась современными мощными лампами фонарей на высоких мачтах. Свет вокруг исходил откуда-нибудь из случайных окон. Все это было так кстати для таких типов, которые попадали в то время в город и не знали зачем.
   И в этом мирке без всякой регулярной жизни, кроме того, что все постоянно занимаются какой то ежедневной полезной деятельностью. Деревянным морем называют часто тот город, его состояние в означенный период времени, и даже многими годами позже.
   Один кинотеатр, от которого теперь ничего почти не осталось был почему-то самой запоминающейся достопримечательностью для приезжающих. Вот в таком месте было даже легко потеряться человеку, которому не хочется, чтобы о нем много знали. Подобное обстоятельство не обязательно является признаком большого города. В маленьком городе такое тоже в принципе может происходить. Здесь уже тогда было достаточно легко скрыться так, чтобы никто не мешал. Однако столько нервов, головной боли испытывал любой человек, находившийся в таком же положении как он. Среди незнакомых людей было, как правило, много тех, кто может заявить куда надо.
   И от такой жизни с постоянной неизвестностью относительно соседей, и с постоянным риском тем более не хотелось думать о чем-то печальном. Так шла жизнь непрерывно, в радости или нет, но порой в сравнительно веселом настроении. Нет у Айлыпова времени, чтобы думать всерьез об опасности, какая бывает на пути каждого человека.
   Когда шли в столовую, мастер Бобрун тоже там появился. Сидели все спокойно, ели перловую кашу. Бобрун сел за свободный стол, и Айлыпов оказался рядом. После обеда их встреча была уже неизбежна.
  -- Нужно будет с начальством всей железной дороги нашей связаться, - сказал мастер своему собеседнику, который ещё ел, - запчасти надо.
  -- Да, конечно устроим, - ответил ему Шаукат.
  -- А то у нас из строя выходят вкладыши, а новые где взять? Не будешь же со старых снимать.
  -- -Я все уже сделал, сходили там.
  -- Уже все, быстро что-то. Как ты это все так быстро делаешь. Если так будешь делать все, дадут столько дел, что так резво уже ведь это все не получится. Служил ведь, знаешь. Надо не только чтобы все как можно быстрее.
  -- -Знаю.
  -- Теперь нужно пойти получить, придут они ведь скоро.
   В тот момент Бобрун встал из-за стола. Ему теперь постоянно было беспокойно оттого, что вовремя должны были поступать различные небольшие детали, иногда - огромной длинны жаровые и дымогарные трубы, хотя это требовалось значительно реже. Справиться с таким объемом работы было возможно потому, что паровозы были построены качественно.
   Только проходя из столовой в депо, можно было увидеть это бесконечное железнодорожное хозяйство. Везде стояли сцепленные по пять штук и более Эм и Эр,, на запасных путях. С помощью старых паровозов серии Ъ формировали состав из пассажирских вагонов для того, чтобы отправить, по всей видимости, в Омск. И путей и локомотивов, теперь спрятанных надежно, было еще не так много, и тем не менее, это производило впечатление. Паровозы в движении выглядели эффектнее, чем современные электровозы, но всё равно, если человек не имеет отношения ко всему окружающему, то кажется человеку, что он зажат в размеренном паровозном мире, среди рельсов, красных и черных колес. Ни Бобруну, ни Айлыпову так не казалось.
   Немного дальше от этого места другие рабочие уже заинтересовались тем, что происходит. Один из них, мужик лет сорока, небольшого роста, подошел к Бобруну, когда он снова хотел Айлыпову что-то сказать.
  -- Там я подтянул маленько эту штуку. Гайки то уже старые, а иначе даже цилиндр придется, наверно, разбирать, а это трата времени все же.
  -- У нас тут все пришло, все детали на месте там, в ящике у входа, посмотри вон. Это не важно всё, главное что сейчас все узлы если приведены в порядок.
   Казалось, что нет повода для лишней заботы о таких далеких планах. Все, что в данный момент важно есть здесь и сейчас. Только все равно не оставляет эта постоянная забота о будущем своем состоянии, как будто все делается сейчас как раз для этого. Может, просто стоило оставить это, и тогда легче станет даже этот повседневный труд. Скоро опять, казалось, начнется новый, даже очень полезный разговор с мастером Бобруном о том, что дела в данный момент не касается. Слишком маленьким, даже будто бы незначительным представлялся человек в сравнении с этой техникой. Многим казалось на этой работе, что можно было бы заняться чем-то другим, более значительным, и даже более интересным, но Айлыпову эта работа давно и очень понравилась после тех мест, где он трудился ранее. В конце концов любое место работы может видеться менее значительным в сравнении с другими, и может пойти обратный процесс, и так спектр интересов станет бесконечным.
   В конце дня Айлыпову уже наскучили постоянные наставления со стороны этого непосредственного начальника и старшего товарища. То, что никакие подобные этой вещи уже не могли испортить их дружбы, уже было чем-то понятным совершенно. Он завершал рабочий день. Дальше начиналось все совершенно иное, что не давало ему быть только тем, кем он являлся до этого момента. Приятно ощутить другую, возможно самую настоящую сущность.
   Глава 6.
   Чтобы в повествовании началось что-то по настоящему, следует упомянуть, что Муравьев входил в мир, где его, естественно, никто не знал, и в общем не хотел никто его знать. И поэтому впечатление о человеке складывалось словно бы с нуля, с той данности, которую он представлял собой на момент появления, вторжения в новую ситуацию.
   На кухне в квартире, где жила Елена, было снова собрание. Так случалось много раз, когда вдруг многие оказывались вместе, и хотелось, чтобы не потерялась эта прекрасная возможность поговорить о чём-нибудь. Вокруг было далеко не то, что можно было бы считать порядком, но это было привычно. В коридоре в разных положениях на разной мебели лежало имущество, неизвестно чьё, но в нем нетрудно было разобраться, когда дело доходило до того, что оно пригождалось владельцу. В это самое спокойное время суток все словно остановилось, чтобы люди могли немного отдохнуть в этом промежутке между работой и сном. Мать и дочь, Пановы находились вместе . Кроме Елены и её дочери, Ульяны, здесь был сосед Прохор Авдеевич, просто пришедший, чтобы скоротать время, оставшееся до отхода ко сну. Две соседки, Елена и Ирина, которые принимались готовить пищу на завтра.
   Так получилось, что Игоря ждали все. Его появление вносило какое-то всеобщее напряжение в эту слишком спокойную обстановку. Елена тоже не была бы рада видеть его постоянно, поскольку, если он придет, то никаких дел уже нет. Так, пока не было семейной жизни, он все равно воспринимался ещё как гость. Иногда даже и в семейной жизни людям, как им кажется, нужно отдохнуть друг от друга, а здесь пока оставалась некоторая потребность в том, чтобы свидание было чем-то вроде праздника. Ко времени описываемого события все уже знали о некоторой странности создавшегося положения, но никто не возражал, потому, что возникло понимание того, что, есть какая-то нерушимая общность между людьми.
   Елена сегодня была как хозяйка всей квартиры, хотя конечно, таких полномочий у нее не было. К тому времени, когда стали происходить все описываемые вещи, всем уже было ясно, что ничего хорошего произойти не может из всего, что случилось на ту пору. Елена Яковлевна была импульсивна, не терпела иногда ни чьего мнения, кроме своего, и была уверена совершенно, что ей простится все, те, кто ее любят могут выполнять то, что нужно ей. Она знала, что ей не надо проявлять излишнюю уступчивость. Это представляется нам как своеобразная защита: С такой женщиной может быть вместе только тот, кто примет ее в любом состоянии, как в физическом, так и в моральном. Такая натура была у неё, созданная, чтобы жить для своих, для друзей, которые не могут предать.
   В то же время самые близкие на данный момент люди. Соседи, смотрели на нее по началу даже с некоторым неодобрением. Им теперь стало как-то все равно, что происходит и с нею и с ними, поскольку они находятся внутри всего процесса. Она не ждала ни от кого одобрения, и даже как-то резко в последний раз поговорила с Игорем.
   Когда Елена Яковлевна была в сенях, её соседка и тезка вышла вместе с ней туда же. Они вместе готовились стирать одежду и белье, но обе так и не начали этого дела сегодня. Начался разговор, который возник словно сам собой.
  -- Завтра ответственный у тебя день, - говорила ей соседка, Елена Николаевна, когда входила на кухню, - у тебя сейчас гость должен быть, сама же говорила
  -- Должен, но не обязан, и он ко мне разве ходит, конечно, мне бы, может, хотелось, чтобы кто-то ходил, и не только. Может, он это будет, кто знает.
  -- Так что же толку оттого, что он просто к тебе будет ходить. Есть такие чудаки, конечно, но ты же молодая, хочется чего-то более серьезного.
  -- И ты до сих пор не знаешь, зачем он ходит?
  -- Надо еще его спросить, сам то он это знает.
  -- А ты, почему то находишь таких, непонятно кого. Ведь интеллигентная женщина, с высшим образованием.
  -- Надо бы поосторожнее, ты ведь знаешь, кто он. Хотя не пожизненно ведь он там. Он интересный мужчина, может всему еще научиться.
  -- А лет то ему сколько.
  -- Двадцать девять, тридцать скоро. - Елена Яковлевна встала со стула, как это бывало обычно, когда она слегка начинала нервничать.
  -- Это, Леночка, конечно дело твоё, - чуть повысив тембр голоса, но с такой же громкостью сказала ей Елена Николаевна, - только что же это, ему тридцать лет, а он все еще ничего не начал.
  -- Так ведь как тут угадаешь, каждый же человек в свое время основное свое дело в жизни начинает.
  -- Потому и не начинает, что уже такой человек не начнет ничего. Ты хотя бы поинтересовалась, до Ульяны твоей с какими девушками он знакомился, и почему не женился.
  -- Такое вообще то не рассказывают, но я скажу, что Игорь про это говорил иногда. Не многие его понимают. И кто знает, может, если бы он не был там, где он служит, он сам бы туда попал.
  -- Я тебе так скажу, вот хочешь - обижайся на меня, - просто его нигде не принимают уже. И там он у себя почему служит? Ульяне нужен уже сейчас муж, но это не ее тип совсем. Она сейчас уже рассудительная девушка, понимает многое, что в ее возрасте нужно, а мужчины ведь многие в жизни совсем ничего не понимают. Этот из таких. Я же не говорю, что все такие, просто она лучшего заслуживает.
  -- Да кто же знает, чего она заслуживает. Понимаешь, Лена, кому-то надо получать образование. Я вряд ли могу рассказать, как это теперь нужно. Но опять же мне не хочется, чтобы она только училась, только делала какое-то одно дело, пусть даже очень нужное, а хочется, чтобы и любящий мужчина у нее тоже был. Человек это же не рабочая пчела и не муравей.
  -- Давай попробуй, вот у тебя и начались заботы, как чужого мальчика воспитывать. Ничего мужики сами без нас не могут.
  -- Не про то разговор. Просто человек он положительный, не хотелось бы отказываться от такой партии для нее.
  -- Ну, это все складно у тебя получается. Только ведь и искать то такого человека нужно из тех, кто хотя бы такое же образование имеет. Ты ведь не знаешь, кто он такой и откуда взялся. Он ведь не сильно образованный, насколько я знаю. Опять, если, как ты говоришь, что человек он хороший, то чем же он хорош?
  -- Ну, он понимающий человек, им интересно вместе, да и разве так легко найти кого-нибудь, да так, чтобы он по всему так и подходил? Уже достаточно то, что у него свое мнение есть. Есть какая-то, понимаешь, своя точка зрения, вот он ее и отстаивает, а то ведь на других то посмотришь, так они большей частью ничего серьезного на уме не имеют. Я думаю что там, где он служит, он это не своим делом занимается, ему бы здесь у нас, в науке что-нибудь существенное можно было бы открыть.
  -- Ну, это уже слишком что-то. Как же ты это знаешь, сама говоришь, что образования ему не хватает. Опять же это для вас не хватает, а для других то, как сказать. Здесь ведь не в этом дело, человек просто, прежде всего, человеком должен быть.
  -- А как это поймешь, кто его знает? Кажется просто, что это нужный, ну, прямо как тут он и был, вот и думаешь, что никого больше и не надо.
  -- И все-таки интересно, чем это он мог понравиться вам. Был ведь тот его сотрудник. Тот и парень видный, и опыт в общении имеет.
  -- Ну, не получилось. Характеры просто разные.
  -- А здесь одинаковые. Он ведь ничего не расскажет про то, что делает, а значит, кто он есть, тоже понять нельзя.
   В это время Прохор Авдеевич опять вышел на кухню. Послышался звон железа. Еще более непонятным чем-то, каким мог быть обсуждаемый отсутствующий человек, было то, что могло происходить в данный момент за дверью. Между тем, продолжать начатую тему больше не хотелось потому, что из кухни их сосед мог выйти и прямо к ним. Отчего-то началось стеснение.
   Люди, которые требуют от своих друзей чего-то силой, не боятся потерять дружбу. Они хотят этого не для блага того, от кого требуют, и даже не для своего блага, а только из принципа. Им обязательно зачем-то бывает нужно, чтобы соблюдался понимаемый и воспринимаемый ими порядок.
   Так и Игорь, тогда вчера просился зайти к ним, не хотел слушать, и не слышал, что дочь Елены уже спит. Вчера он вряд ли был способен что-либо понимать. День выдался тяжелый. На своей службе он узнал в тот день, что раскрыт некий заговор, каких-то вредителей, и не исключено, что ему будет поручена самая отвратительная работа. Если придется это делать, то жизнь можно считать оконченной. Уже несколько раз случалось так, что Елена не хотела его видеть. Она болела, была усталая после занятий со своими студентами, но ей и представиться не могло, насколько серьезным было то дело, которым занимался Игорь.
   Дело было не в том, что его работа была умственно, и, тем более, физически настолько трудной, что он бы сильно выматывался и был бы совершенно разбитым. Груз ответственности за людей был значительно сильнее.
   Игорь в силу своей мужской природы не был склонен к тому, чтобы слишком болезненно рефлектировать, страдать по этому поводу, во всяком случае, на его поведении это заметно не сказывалось. По крайней мере, какое то время, он был способен отвлечься от этих мыслей. Можно сказать что сами эти мысли были не так уж часты. Когда он шел, идя к Елене и Ульяне, не думал об этом. Но это все предстоит, да и кто в то время ещё мог сказать, предстоит это, или может, обойдется. Просто характер нашел на характер. Вчера они даже не поссорились, а просто Елена говорила несколько резче, чем обычно, это ни на что повлиять не могло. Игорь вновь был бы, наверное, желанным гостем, когда бы не тяжелый день, который провела сегодня Елена Яковлевна на своей работе. Ему не сказали, что сегодня он мог бы не приходить, и с минуты на минуту должен был подойти.
   Ульяна тоже ждала, что Игорь Сергеевич будет сегодня в гостях. Чтобы произошел надлом, не хватало, может одной лишь капли. Она всегда воспринимала мать, безусловно, как родного человека, с тем абсолютно непререкаемым почтением, которое в наши дни уже редко можно найти. Нет, можно было еще избежать многого, что было бы нежелательно. Сегодня же было достаточно забот, чтобы думать о чем-то неприятном, ведь даже на вечер было запланировано много. Елена должна была готовить для студентов лекцию, которая никак не клеилась. Кроме учебного плана у нее не было ничего. Тема новая, а рассказать нужно так, как положено, по науке. Её не смущало, что придет друг, и придется начитывать по книге материал для завтрашней лекции. Видимо не оставалось ничего, как только читать текст, переписанный с книги, а то и по книге.
   Ирина Венедиктовна жила на первом этаже дома, с мужем и тремя детьми. Юрий Иванович был человеком пьющим, но находился на хорошем счету на работе. Сейчас он ремонтировал электропроводку, скручивал провод. Его старшая дочь Нина находилась в этой же комнате и выполняла домашнее задание по алгебре. Младшие дети Витя и Саша, десяти и шести лет, были на улице. Нина почти не обращала внимания на то, чем занимается отец, хотя его неловкие движения давали повод думать, что ему этого делать сейчас не надо. Она отвлеклась только когда вошла мать.
   -Юра, - вскричала она, - что ты делаешь. Не срочно нам этот провод, без света можно пожить.
   - Да патрон плохой, там ни одна лампочка гореть не будет.
   - Юра, там, у Лены Пановой работа важная, а у нее уже второй раз свет гаснет. Протрезвись сначала, и вообще нужно за электриком сходить.
   - Отойди, - буркнул он, - Лене, значит, нужен свет, а нам - нет.
   - Ну ты что, специалист что ли? Я знаю, что ты справишься, только надо чтобы голова была свежая.
   - Уйди, пожалуйста, не вмешивайся.
   Ирина Венедиктовна пошла наверх к той самой Елене Пановой, занятия которой работой в высшем учебном заведении она так уважала. Юрий Иванович продолжил свое занятие, и свет все-таки стал гореть.
   Елена обычно так и читала лекции, не отрываясь почти все время от конспекта. Студенты в это время могли разговаривать шепотом между собой. Между тем материал становился их знанием, прочитывался, и уж ничего лишнего не задерживалось, хорошо, если нужное оставалось. Она теперь была больше увлечена тем общим разговором, который начался на кухне.
   Было немного холодно, хотя еще даже не было темно. Находящиеся в помещение дамы считали, что уже слишком холодно и кутались в кофты. Прохор Авдеевич сидел мирно между двумя Еленами, но ничего особенно не желал. Он хотел куда-то пойти. Не мог подолгу сидеть на месте этот уже пожилой человек. При этом тесное пространство кухни, из которого даже зимой порой хотелось куда-нибудь уйти, неестественно сдавливало находящихся в нем людей. Никто уже особенно не волновался по поводу вечерних забот, приготовления пищи, и прочей домашней ежедневной деятельности, и казалось, что Елена Яковлевна удачливее остальных уже тем, что ее работа, подготовка завтрашней лекции, интереснее чем-то, чем будут заниматься другие. Затянувшаяся пауза закончилась, как только у первого человека кончилось терпение. Разговор, таким образом, с самой отвлеченной темы начала Елена Николаевна.
  -- Надо белье сейчас развешать, а то ведь до завтра не успеть будет.
  -- Надо веревки уже новые, - сказала, непонятно зачем, Елена Яковлевна, - Я же показывала тебе, где она у меня лежит, все равно вместе будем ей пользоваться.
  -- Да, хорошо, что только для этого приходится веревки брать.
  -- Опять ты про это, - вмешалась Ирина, - Это уже давно было, и лучше при каждом-то уж случае про это не вспоминать.
   Она вспоминала как ее двоюродный брат, находясь здесь, повесился, будучи сильно пьяным. История была недавняя и вспоминалась болезненно. Прошло не больше года. Говорили, что иначе было бы несдобровать всей его семье. Он узнал, что может сесть, и не только это одно ему грозило. В органах было известно, что в более ранние годы, намного раньше, чем происходили все описываемые события, он был одним из участников большого восстания происходившего в этих местах, и советская власть не собиралась его прощать. Не спасли его и остатки того религиозного убеждения, которое не при каких условиях не допускает самоубийства, ни трое детей, ни недавно происшедшее выздоровление жены, которое как казалось, уже не могло наступить. Так пришлось переключиться на завтрашние лекции, которые здесь кроме Елены Яковлевны никому не были интересны.
   Такие грустные воспоминания были связаны только с самым простым предметом, но случаются в жизни и более ужасные вещи, а они не воспринимаются так болезненно только лишь потому, что они не так навязчивы. Здесь же воздух был наполнен каким-то запахом сырости и хозяйственного мыла, а с мокрых вещей стекала постоянно на деревянный пол вода, капала и светилась кое-как в полутьме, и трудно было пройти, чтобы не задеть эти чистые, только что постиранные вещи.
  -- Вот, тоже нужно думать, - сказала вдруг она, - что нужно там, в институте рассказывать завтра. Главное, чтобы все было не так как у этих, а все по полочкам. Так студенты лучше усваивают. Так вот я думаю, что эта книга хорошая, основное с нее можно прочитать им. Сначала первое что-то, потом второе, и так далее.
  -- Ты, Лена, если такая умная, -говорил Прохор Авдеевич без всякого злого умысла, - то давно бы жила уже где-нибудь в Москве, или в Свердловске даже например, а то все здесь с нами.
  -- Что ты, Прохор, женщину обижаешь, - вмешалась Ирина Венедиктовна, - она просто на такой работе, на умственной. Сама до всего дошла. Никто ее не тянул. Нам тоже нужно, чтобы наших детишек кто-то учил.
  -- Там, Ира, детишек-то немного, - отвечала Елена Яковлевна, - там, даже старше меня есть, люди, которые жизнь видели. Они ведь многие занимались раньше другой работой. Это рабочие в основном, служащих не так много. Сегодня все хотят больше знаний получить, жизнь так меняется вокруг, везде требуется умственная работа.
   Прохор Авдеевич слушал это, и вряд ли ему было сколько-нибудь неприятно оттого, что его соседка, довольно молодая по сравнению с ним, была занята таким серьезным делом, как обучение умственному труду, труду квалифицированному, так не похожему на все то, чем в жизни был занят сам Прохор Авдеевич. В те дни он сам все понимал. Ему было очевидно, что время, вся современная жизнь во всех её видимых проявлениях требует многого от человека. Рабочие были заняты управлением машинами совершенно новыми, станками и аппаратами, никогда ранее не виденными.
   Факультет, где трудилась Елена , был открыт вместе с этим старейшим, и тогда вообще единственным в городе высшим учебным заведением. И совершенно понятно, что нахождение там вызывало особое отношение: с одной ни в то время, ни, тем более, в наши дни не могло снискать Елене Яковлевне никакого особенного уважения. К ней ее умудренный жизнью сосед относился просто как к младшей.
   Это была та наставница, которая просто занимала надежно свое место в том огромном процессе преобразования всей жизни страны и ее людей, всех признаков этой жизни, где каждый человек в отдельности мало что решает. Может быть, к ней относились не вполне серьёзно те великовозрастные студенты, которым, вероятно, поневоле пришлось активно изменять свою жизнь. Женатые мужчины даже побаивались часто находиться в ней вместе даже по поводу учебного процесса, чтобы не искушать судьбу. Жены их часто находились здесь же. И все-таки дела шли отлично. Такая жизнь, протекающая в безупречных рамках стабильности, могла измениться к худшему по причинам, от всего этого не зависящим. Трудно сказать, как ощущалось время. Приходилось много заниматься общественной работой и эти две красивые женщины, и Елена и Ульяна, вряд ли теперь могли уже вспомнить, какие дела приходилось им делать и с чем выступать на собраниях. Возможно, в общем в те дни деле был и их вклад в то, чего им никогда не хотелось бы. Не так давно один уважаемый и очень образованный преподаватель, очень профессионально грамотный начитанный человек и талантливый лектор был исключен из партии на одном из таких собраний. Друг семьи Пановых, Елены и Ульяны, он давно был уже с ними в наилучших отношениях, но невесть как спутался, как было сказано с тем-то из троцкистско-зиновьевского блока. Пришлось голосовать против друга потому, что какая-то неведомая, непонятная сила заставляла всех голосовать одинаково, не оставляя никакого выбора. Не было его крови на их руках, ибо ни Елена, ни Ульяна понятия не имели, что дяди Саши, доброго и способного долго поддерживать лишь дружеские отношения с умной женщиной, уже нет в живых. Таким образом, не было, и не могло быть в принципе той ненависти, которую можно было бы испытывать к тому человеку, от которого они кроме добра ничего не видели. Место в жизни этой неполной семьи занял теперь довольно прочно тот, кто был ближе к верхам руководства всем этим чудовищным процессом, а приговор привел в исполнение собственноручно Шулепов. В подвале, где теперь снимают куртки студенты и идут получать весьма полезные знания, закончил жизнь тот, кто мог бы составить новое семейное счастье Елены Яковлевны. Оба его взрослых сына получили восемь и десять лет лагерей. Они находились в тех местах нашей Родины, где в самых примитивных деревянных бараках приходилось находиться в самый невообразимый мороз. Никто точно не мог сказать, где они есть.
   Все это не могло быть известно Прохору Авдеевичу, а также другим соседям по коммунальной квартире. Всеми все-таки работа Елены в институте воспринималась как безусловно важная и несколько непонятная. Никто, конечно же не мог знать всего, чему учили в этом учебном заведении, что, конечно же накладывало отпечаток на общее отношение к человеку, умеющему и знающему больше, чем все остальные. Меньше был этому подвержен Прохор Авдеевич, а лучше было бы заметить, что его просто тянет поговорить. Он вел сейчас уединенную жизнь, в общем-то, не свойственную его природе, он желал говорить хоть с кем-нибудь, но так чтобы подолгу, и его бы слушали. Не то, чтобы он по-отечески относился к этой, теперь уже совершенно взрослой женщине. Он хотел ее, казалось научить чему-то, в тайне надеясь самому на старости лет стать немного умнее, чем он есть сейчас. Так можно было мило и совершенно непринужденно разговаривать с той, которую страхом принудили к тому, чего она по доброй воле ни при каких обстоятельствах бы не сделала.
   Пришло время перевести разговор на другую тему, потому что прежняя была совершенно исчерпана. Все находились пока на своих местах.
  -- Уже пора ужинать, - произнес тихо Прохор Авдеевич, - уже надо. Сейчас я помогу вам тут.
  -- Да нет, - отвечала ему Ирина Венедиктовна. - мы сами со всем сейчас справимся.
  -- Вы у нас заслуженный труженик, -добавила Елена, - вам полагается немного больше отдохнуть, чем нам. Только я буду Ульяну ждать. Сейчас у них, наверно, занятия закончились.
  -- Так вот и бывает, здесь ты заслуженный труженик, а от своих близких не дождешься таких слов.
  -- Не удивительно, здесь мы равны все, а там вы все равно своим близким людям чем-то обязаны. Они как раз это и помнят, а вот что самим надо что-то делать - забывают.
  -- Лена, тебе разве подходят, как ты думаешь, такие мысли. Я, старик, и то так не думаю. Все бывает, конечно. Я сам вот всю жизнь в деревне, считай, прожил. Так я думал, что все таким постоянным трудом и занимаются, а тут все готовое, даже дров напиленных привезут, ну, наколоть их правда, приходится, а в больших городах, так и этого делать не надо. Но вот я думаю, что тут все на готовом, а там хлеб приходится добывать.
  -- Прохор Авдеевич осекся. Он прекрасно знал, что и это готовое не всегда достается. Голода в городе хотя и не было, во всяком случае в тех масштабах, как в других районах, а спецпайки полагались для немногих. Приходилось охотиться на обычную городскую птицу, и почему-то часто, как свидетельствуют, попадалась сорока.. Эта не очень приятная с виду длиннохвостая птица лет за пять-шесть до того времени поедалась из-за отсутствия другой еды. Так же он помнил суп из лебеды, липового листа, мясо крыс, хомяков, кротов. Дни стояли порой солнечные, масса эндорфина и теперь, вроде бы, никому грустить не приходилось. Еще удивляло несколько, что все это пережили жившие по соседству с ним две молодые женщины, и та совсем еще юная девушка, что скоро придет. Помнилось прекрасно, что тогда появилась новая круглая баня, кинотеатр, где с самого начал демонстрировались звуковые, а теперь и цветные фильмы, и толпа ломилась на "Тарзана". В то же время он помнил, что самым противным ощущением была та беспомощность, с которой приходилось наблюдать, как погибли два храма, один на берегу, напротив горсовета, другой в самом центре города. На его месте был построен деревянный типовой двухэтажный дом, и еще такой же рядом с ним. Забывая подчинение воли этим слишком страшным обстоятельствам, он воспринимал это время и место. Здесь и сейчас была та минута счастья, какие выпадают все же в жизни постоянно, если разобраться.
   Она была права, как мы сегодня знаем, в то время средний возраст студента равнялся тридцати пяти годам, столько лет и было Елене. Она вряд ли стала бы кем-то среди людей науки, если бы не её отец, занятый так же в области интеллектуального труда. Соседи относились к ней нормально, видя, что сама она не проявляет качеств, за которые её можно было бы не любить. Не было у нее никакого зазнайства, сознания того, что она не понята окружающими, и даже того, чувства вины перед менее образованными людьми, за то, что они не получили образования, поскольку она и не отделяла себя от них.
   Здесь ей чувствовалось вполне хорошо, потому, что находящиеся здесь люди уже привыкли друг к другу той странной привычкой, которая помогает в трудных условиях жизни. Не было, казалось ожидания чего-то лучшего, чем есть, и так все было нормально. Та слаженность, которая присутствовала в отношениях этих людей, виделась во всем. Так мудрый Прохор Авдеевич всегда помогал Елене своими добрыми советами, и поучениями, которые даже иногда и не были в тягость. Так просто получается, что во всем том великом и замечательном деле, которое происходит вокруг нас, каждый человек в отдельности выполняет только какую-то незначительную функцию. Чем бы не занимался человек, а все оказывается , что для этого должно было быть много сделано ранее другими людьми. Так и здесь получалось такое положение, что можно было вполне понять, что никакой, даже значительно более старший человек не знает жизни другого человека, не знает, как тому поступать. Опыт личных поступков индивидуален, и как поступать, не может подсказать никто. Елена всё-таки зависела ещё от авторитетов, и ей казалось, что чей-то жизненный опыт поможет и ей разобраться в себе, хотя такие надежды сравнимы, по видимому с тем, как если бы на каком-нибудь крупном производстве слесарь стал бы помогать в работе электрику.
   Ирина Венедиктовна, при этом была незаменимым советником по хозяйству, умела прекрасно готовить и охотно делилась своими познаниями в этой области. В то время, как Елена была занята проблемами учебной деятельности, ее соседка всегда умела сделать так, чтобы весь ход жизни в квартире был каким-то странным образом подчинен постоянно задаваемому ею ритму.
   - Да, - снова заговорил Прохор Авдеевич, вставая из за стола.- это у нас сейчас если человек приезжает, так нужно встретить хотя бы, торта может быть взять.
   -Он ведь все равно получит здесь что-нибудь, - словно оправдывалась Елена. - С одной стороны жалко человека, но он не такой, который бы перестал бороться, он пока может и пользу приносит, для детей все старается, и здесь его лучше оценят. У нас в институте как раз место для преподавателя должно появиться, а он - квалифицированный специалист.
   - Так ведь не только важно, то что он специалист, отозвалась тут Ирина Венедиктовна, а что человеку вообще требуется, чтобы у него вообще было все что ему нужно, для жизни человеческой, по крайней мере. Что если нам сейчас попробовать хотя бы настроить его не только то, чтобы он работал, там может с ним вместе кто-то будет... вон студенток сколько. Пусть тоже парень начинает.
   - Ирина Венедиктовна, - вмешалась Елена Яковлевна, словно совсем не обидевшись на такое замечание, - это ведь не так просто, думаете, я знаю, чего он ждет. Как же это можно другому то человеку в душу залезть, хотя бы и свой он, родной человек.
   - А тут ведь был у него один приятель, как мне помнится, - снова заметил Прохор Авдеевич. - кажется здесь Флегонт Акиндинович, здесь ведь рядом с нами живет.
   - Да где же рядом, это туда ещё дальше, к железной дороге надо идти.
   - Ну а что же, все ведь в пределах города. Только ведь люди то они разные, и зачем это Владимир Алексеевич насиженное место бросает, если по-русски сказать? Всегда ведь уезжать куда-то от своих знакомых, это плохо очень. Тут значит важная какая-то причина есть. Здесь то его тоже за что-то уважать должны.
   - Ну, вы, знаете, дядя Володя непьющий совершенно человек, ну не то, чтобы совершенно, но пьяным я его не видела.
   - Так ведь и Флегонт Акиндинович тоже знатный работник, непьющий тоже по-моему, только вот он в локомотивном депо двигатели ремонтирует... Так вроде, если я помню.
   - Да я точно-то не знаю, ну да, он там где-то живет. Они с детства были друзьями, так тот ему поможет найти или жильё, или с чем-нибудь так по жизни. Только вот он сейчас со дня на день здесь должен быть. Вы не бойтесь, дядя Володя хороший, он не будет мешать... нет, чужой человек все равно мешает, но он ведь он все время здесь находиться не будет. Там быстро ему что-нибудь найдется. Может он у моих родителей побудет, да у него сейчас с деньгами нет затруднений, квартирку найдет такую же, наподобие этой нашей. Он только, когда мы были у Флегонта Акиндиновича на работе, так они там особенно не поговорили толком ни о чем. Они оба к работе так серьезно относятся.
   - Да разве в наши дни кто-нибудь относится к работе иначе, попробуй ко опоздай на минуту, так что будет тогда, случаи ведь были.
   - Только я просто знаю, что Флегонт Авдеевич сам по себе человек ответственный. У них там стахановцы, по-моему, есть на производстве, ну на предприятии, значит, а он, вот видимо стать им не может, хотя, может быть он просто не молод уже.
   - Это знаешь, Лена, что такое, это просто значит человек еще такой, что по настоящему, как бы он... русский, значит, он и старших уважал, когда моложе был, и работать любит, а то сегодня про нас думают, что все наоборот.
   Елена как раз была склонна думать, что наоборот. Ее реализм во взглядах на жизнь не давал больше возможности ни Прохору Авдеевичу, ни другим влиять на ее образ мыслей слишком сильно. Она не была занята такими вопросами как самоуважение нации, сохранение культуры. Не то, чтобы эти вопросы совершенно не занимали ее, но думать об этом, как всем людям, приходилось крайне редко не только в силу загруженности работой, какая была, кажется для нее едва лишь по силам, но и потому, что не желательно было думать о том, что вообще происходит в стране. Но сейчас все было в порядке и нечего, казалось, занимать время жизни тем, что может быть, если хотя бы немного было что-то не так. Так, она не думала о том, что следует вкладывать в понятие русский, француз, латыш, и по другим признакам люди не разделялись для нее в обычной жизни.
  -- Я помню, они еще встречались как-то раз, когда Флегонт Акиндинович у него там был, может быть, он и подбил его приехать сюда, к нам.
   В это время Ирина Венедиктовна выглянула в окно. Немного посмотрела на дорогу, пока никто больше ни на что не обращал внимания.
  -- Вон, там Ульяна, кажется, идет, - сообщила она.
   Глава 7.
   Все, находившиеся на кухне, сразу прильнули к окну. Ульяна возвращалась домой, и ее уже догонял человек в форме, которого она видеть не могла. Ирина Венедиктовна ждала ее. Теперь, когда все жильцы квартиры были дома, это вызывало иллюзию воссоединения семьи. Эта семья была дорога Ирине Венедиктовне, хотя это и были чужие люди, да и семьи, в сущности, не было. У Елены Яковлевны была дочь Ульяна, восемнадцати лет, и сын, Яков, четырнадцати лет. Их отец ушел из семьи почти двенадцать лет назад. Он периодически давал о себе знать, но время таких его появлений в памяти почти и не фиксировалось. Елена Яковлевна все эти годы оставалась одинокой женщиной, каким молва приписывает разных женихов, хотят кого-нибудь сосватать, хотя, может быть, человек уже женат и счастлив.
   Теперь Ульяна была в том юном возрасте, когда вполне логично начинать знакомство с молодыми людьми. По конфигурации она была почти одинаковая с матерью, и их можно было бы спутать, если не видишь лиц. Всем жильцам этой квартиры было все равно, зачем ходит к ним человек в форме. Сама же Ульяна была еще в тех годах, когда жизненные перспективы ещё очень смутны, и на личном фронте может произойти все, что угодно, то есть любая перемена, и ни о чём еще точно говорить нельзя. Сложность здесь, кажется, состояла лишь в том, что не было ей понятно, какую роль она играет в жизни человека в форме, который, незаметный для нее, быстро движется туда же, куда и она. Так плавное вхождение во взрослый мир оказывается на самом деле очень резким по ощущению самого человека, а тут, когда все заняты чем-то своим. Кажется, что они должны учить, и направленно, и просто по ходу жизни, и по доброму, и по плохому, но никто не избегает этого поучения всеми, кто хоть сколько-нибудь старше. Сложность схождения с этим новым человеком была еще и в том, что он никак не относился к той среде, к которой привыкли мать и дочь. Не зная много из того, что им казалось необходимым, он и не должен был по их понятию быть настолько знающим, это был человек из народа, хотя и такое определение вряд ли устроило бы их. Может его познания в чем-то были и более исчерпывающими, но как это понять. Как-то слишком неохотно и медленно раскрывался им этот невзрачный человек. Всем, словно бы хотелось, чтоб с дочерью не повторилось, то, что было в свое время у матери. Повторение такое, несмотря на то, что вероятность его была совсем не велика, все равно казалось опасным.
   Ульяна пришла все-таки немного раньше, но первым вошел Муравьев, которого она так и не видела, так как пошла не сразу домой, а сначала по более важному делу.
  -- Здравствуйте, - громко проговорил он, - добрый вечер всем. - я во время, наверно к вам, как раз.
  -- Здравствуйте, Игорь Сергеевич, - отвечал Прохор Авдеевич, будучи намного старше, чем Игорь, он неизвестно почему, обращался с ним, с какой-то смешенной интонацией уважения и легкой насмешки.
  -- Вы с работы, сейчас чаю попьем, - отозвалась тут Елена Николаевна. - Покормить-то вас особенно не чем.
  -- Да спасибо, я не голоден.
  -- Вы тогда пойдите потом туда, в комнату, - сказала в это время Елена Николаевна, вставая из за стола. - Сейчас попьем чайку все вместе, а потом, Игорь, отдохнул бы у них.
  -- Хорошо, Елена сейчас занята, наверно. Но я долго не буду сегодня, там понятно, свои дела еще есть.
  -- Есть, Игорь, - отвечала ему Елена Яковлевна, - при тебе все равно не будешь лекцию готовить, для студентов, пришел бы ты, Игорь завтра.
  -- Ну а сегодня я помешал что ли.
  -- Так договаривались на завтра. Сегодня нужно приготовить один сложный материал для студентов, читать завтра уже надо.
  -- Ну я не на долго, Лена.
   В это время Елена Николаевна принесла из сенок немного дров, смяла какую- то старую газету и сложила дрова и газету в печь и подожгла спичкой, которая загорелась лишь с третьей попытки и при этом сломалась. Так после этого трудоемкого процесса и можно было вскипятить воду. Все, находившиеся на кухне, собрались за столом. Для Игоря это было словно совершенно бесполезное время препровождение. Он находился здесь, как можно уже понять не для этого.
   В это время юная Ульяна Васильевна вошла в прихожую. Прохор Авдеевич был чем-то недоволен. Он мялся, ерзал иногда на стуле и никто не мог понять, что ему нужно.
   -Мама, я пришла уже совсем. - Громко проговорила она.
   - Но, я вижу, - ответила ей Елена Яковлевна, - и посмотрела на чайник, хотя только еще нагревалась печка, - сейчас придет, все равно же он к нам. Давай, иди, готовь уроки, как поешь, так.
   - А вы здесь что будете делать, - спросила она с видимым неудовольствием. Сейчас Игорь пришел, так нужно с ним хотя бы посидеть.
   -Ну, мы, Уля, там посидим немного, мне все равно еще работать сегодня надо, так что долго он у нас не будет находиться.
   Ульяна в это время уже была как-то морально готова к тому, что Муравьев приходит не для того, чтобы персонально проводить время с ней, но это, как представляется, ее уже не сильно волновало. Ей казалось, что если Игорь не будет интересоваться ею, то это будет какая-то страшная трагедия, но, как ни странно, ничего такого не произошло. Теперь мысль о том, что появится кто-то другой, уже пришла ей в голову и стала спасительной. Только хотелось, чтобы и матери не казалось, что ей так уж легко все простилось. Так бывает, что матери, совершенно не желая детям зла, все-таки делают то, что калечит жизнь их детей, порою непоправимо.
   Теперь и Игорь переменился совершенно. Это был уже совсем не тот, кто мог бы любимым человеком. Вот он приходит сюда словно бы так же, как и раньше, но, он стоит, само собой на голову выше остальных, но зачем он здесь, почему он привязался к этой несчастной семье. Может быть, это только развлечения представителя власти, который пришел и изощренным способом издевается над бедными людьми.
   Нужно сказать, что эта семья была не только бедная, но и находилась в большой опасности. Дед Ульяны, Яков Юрьевич не попал в структуру, где работал Игорь только благодаря тому, что в тот момент в этой структуре поменяли руководство, и уже те, кто пытались загнать его куда подальше уже погибли, но об этом мало кто знал, хотя произошло это не больше месяца назад.
   Все, уже пили чай, хотя никто не догадался купить чего-нибудь к чаю. Игорь Сергеевич вынужден был пойти в комнату Елены Яковлевны, так и оставшись голодным.
   Елена Николаевна пошла бы уже в свою, если бы к ней не обратился старик Прохор Авдеевич, сам не понимая, почему он обращается именно к ней.
   - Нет, я долго так не могу. Говорил он. Надо переезжать сейчас мне тоже.
   - Вы к своему сыну поедете?. Там у них условия примерно такие же, как у нас.
   - Да сколько уже так можно, вы понимаете, лет-то уж много, а мне если там что-то надо, я опять должен тащиться через весь город.
   - Но, пожалуйста, если вас там ждут, если бы Николай один там жил в том месте, а то ведь так же все, как у нас.
   - Да меня раздражает не то, как здесь у нас, а мне просто ближе там, поэтому я туда и хочу. Здесь еще понимаешь, Елена тут, если, что придумает, у нее ни дочь ничем не занимается, ни сама она. Они же не делают ничего, что это за работа, бумажки писать.
   -Ну, так тебе, то, что, пусть пишут, у них своя такая работа. Они ведь не просто так работают, они, ученые, что-нибудь там изобретают, а от этого и у рабочего человека жизнь легче.
   -Я сам на заводе всю жизнь, и Николай, какой бы ни был, но он тоже там же, клепает корпуса судов, мы вот работаем, а тут, может оно и в помощь, но только не всегда это видно.
   - Так ничего и нельзя тут увидеть, если не вникаешь.
   - Нет, я ничего не говорю тут. Если они работают, то понятно, что это нужно, так ведь только не работа у них на уме, а совсем другие дела.
   - Ну какие у них дела на уме, если ты вот в свое время совсем даже не думал с кем тебе знакомиться, где, а жизнь другая ведь стала. Молодым надо самим выбирать, у них свобода появилась, танцплощадка, и прочие такие вещи. В городе ведь иначе немного живут, чем вы жили.
   - Да где я то жил. Мои родители меня сюда перевезли, и с детства, можно сказать, с двенадцати лет все на заводе, а то время ведь не такое было. Мы вот ничего кроме работы отродясь не видывали.
   - Ну, когда тебя перевезли, Прохор Авдеевич, сколько тебе сейчас лет.
   - Ну, шестьдесят седьмой уже, будто ты не знаешь, так ведь я не могу жить как они. Я до сих пор без работы не могу. Я хотя уже и не могу работать там где работал раньше, но хоть что-то делаю, а такая жизнь как у них, что пришла, студентам лекции отчитала, да опять пишет что-нибудь, так вот такое дело, это не для меня.
   -Но вот ты посмотри, когда, значит, ты приехал сюда, завода вроде ещё не было.
   - Верно говоришь, этого завода не было, сначала были на кожевенном производстве, а потом разорилось наше предприятие, так и выкинули всех на улицу. Но факт тот, что мне все равно нужно чем-то заниматься, чтобы хоть весь день работой занят был. А если они так напрасно время проводят, то это, мало ли, что тогда будет.
   -Да кто же это знает, что будет-то. Так как у нас здесь, так это ничем не лучше. Государство ведь всем людям дало возможность учиться, от этого жизнь сильно изменится вскоре.
   -Так ведь пусть и кроме работы у нас ни на что времени не было, и жили, бывало впроголодь, так ведь жизнь, зато была понятная. - сказал Прохор Авдеевич, не думая, какой опасности он вообще подвергается, когда хвалит старую жизнь. "Тогда было проще потому, что церковью вся жизнь народа была расписана, знали церковные посты, а без этого ведь люди просто начнут тупеть, голова-то будет ничем не занята. Не знаю я, никого, конечно, осуждать не хочу, может, и я сам чего-то не понимаю. Надо, чтобы человек от родителей что-то перенимал, чтобы общее какое-то понимание у людей было в голове, а то один будет знать то, чему там в школе, или еще где, в институте, например, учат, а другой скажем, в другом совсем институте. И вот получается, что один одного не знает, а другой - другого чего-то, а чтоб они старших людей уважали, это всем им нужно. Школьники же пьют и взрослых матерят. Это Юрки нашего дружок мальцам вино наливал, ну ладно, что я.
   - А с другой стороны, если нам уже не зачем дальше чему-то учиться, так вот молодые, Ульянка, например, вот они займутся чем-то таким, связанным с серьезной наукой. Там из этой науки для пользы другого дела что-то получится.
   - Все равно, если для них это работа, так они должны хотя бы постоянно ею быть заняты, а то я этого не вижу.
   -Ну так что же. Чужой то труд, его ведь не видно.
   -Может и так.
   В этом месте улицы было почти всегда довольно. Здесь везде стояли деревянные двухэтажные дома, построенные совсем недавно. Кое-где еще строились такие же, и днем можно было слышать шум пилы и стук молотка. Где-то вдалеке послышался громкий смех. Мимо этого дома по улице шла компания молодых людей, двое парней и две девушки. Где-то послышался стук лошадиных копыт, еще какой-то стук с дальней стройки.
   Прохор Авдеевич, усталый, пошел в свою комнату. Елена Николаевна направилась к мужу и детям. В комнате Елены Яковлевны стало тихо. Кажется, что день сегодняшний уже окончен, но Яков, сын Елены Яковлевны, еще с парнями гонял футбол на площадке, находившейся в добрых девятистах метрах от этого дома. Только Ульяна теперь не знала, куда ей девать себя. Сначала она пошла в комнату к матери, решив, что там она все-таки не помешает.
   - Здравствуй, Игорь, - сказала она. - Затем стала складывать свою верхнюю одежду. Как работа сегодня.
   - Хорошо все, - ответил он, не поняв совершенно, что Ульяна считает его в чем-то виноватым.
   Она сидела в нарядном платье и кофточке и недоумевала потому, что мать привела гостя, и не дала ей даже возможности переодеться. Кроме того, всем уже хотелось есть. Чай был пустой, а мать уже была занята другими делами. Становилось жарко оттого, что обе печи в доме были натоплены. В комнате стало уже почти совершенно темно, но свет еще не включали.
   Елена Яковлевна первая собралась выйти из комнаты.
   Я пойду, Игорь, покормлю тебя чем-нибудь, с работы все-таки. Она вышла, оставив дочь и Муравьева наедине. Они все это время молчали, не зная, о чём они вообще могли бы поговорить.
   Ульяна ждала, что этот странный молодой человек может стать для нее хотя бы для начала другом, ее любимым человеком. С детства у ее нет-нет да и проскакивали мысли о жизненном сломе, который, вероятно, не скоро еще позволит ей дальше жить нормально. Отец, когда он еще жил с ними, запомнился ей как-то смутно, что он приходил по вечерам домой, какие то реплики. Это были отдельные воспоминания, кажется, что во всех этих отрывках совсем отсутствовала какая-то связность.
   - Ну вот, вернулась, - бодро отрапортовала Елена, снова появившись в комнате. - как тут, у нас темно вот здесь студя немного осталось из сенок, да хлебца черного, хороший. Она все это поставила на стол и присела ближе к Муравьеву. Он приступил к еде не сразу. Но него напало странное оцепенение, которое при этом было даже приятно почему-то.
   -Сегодня писали, так немного... там будет ещё, чем заняться. Вот, ничего, Леночка, не поделаешь, кто-то должен заниматься тем, что враг к нам кое-где подбирается, писанина вся эта чертова, вот кажется, бред какой-то.
   Он был пока еще уверен, что здесь только друзья и они не смогут передать никому его слов, да если даже бы и передали, это для него было не так важно.
   -Все-таки я думаю, что там им виднее, - продолжил он после короткой паузы. Мне хотелось бы думать, что если я попал в это все, то не позволю может быть пострадать невиновному человеку. Нет, Елена, это, конечно, глупо так думать, но мне все-таки так кажется.
   - Ты умный, ты сможешь во всем разораться, хотя тут надо будет подумать хорошо.
   Елена так утешала Игоря и знала, как и он, что ничего такого он не мог, и где бы он ни находился, нигде не было возможности проявления инициативы, все представлялось предрешенным неумолимой работой системы, которая действует безотказно и не требует от человека никакого самостоятельного мышления. Единственное, что могло его утешить, это то, что он приходит с вполне мирной целью в этот дом, и притом один, а обычно люди в такой форме приходят минимум по двое и ничего хорошего жильцов при этом не ждет. Таким образом, он словно выполняет охранительную функцию для жильцов этой квартиры. Будто бы пока он сюда приходит, другие в такой же форме, как у него, сюда не появятся.
   Пока ему удавалось так же сохранять некоторое мирное настроение в этом обществе. Муравьев не имел никакого юридического образования и находился на мелкой должности в своей организации, он окончил семилетку и некоторое время работал после короткого в Екатеринбурге, где занимался тем же, чем и на своем сегодняшнем рабочем месте. Он мог бы уже выйти из депо, ему могли дать место кочегара, и на место механика тоже он вполне мог бы надеяться, а случилось так, что в это время был принят в свою систему. Туда он попал с подачи одного старшего товарища. Игорь имел какой-то необъяснимый природный ум, подсказывающий как поступать даже в очень непростых обстоятельствах, хотя можно смело сказать, что он не имел какого то образования.
   - Елена, как ты считаешь, работа ведь сказывается на человеке,
   - Да что ты, ты красивый мужчина, конечно, не такой как Пётр Алейников, но ты хорошо выглядишь.
   - Я вот ничего не принес, к сожалению, надо было хотя бы тортика купить.
   - Да потом, не все время же нам все это приносить, - она села на диван и подобрала под себя ноги, так что стало видно то, что и не надо бы видеть. Игорь смотрел теперь не на лицо. Ульяна присел рядом на стул. Облокотившись на спинку, и смотрела теперь на Игоря так, как будто он сделал что-то нехорошее и не может теперь этого скрыть.
   - А мы пойдем в следующий раз туда же, где мы были?. - спросил Муравьев, как будто все должны помнить, где они были в прошлый раз. - там можно посидеть хорошо в тишине, искупаться немного. Кстати это я вам купил, вспомнил он внезапно, доставая из кармана бутылку с красным содержимым, - новая острая приправа к мясу, к рыбе, кетчуп называется. Вот, попробуйте как-нибудь, мне понравилось
   -Конечно, пойдем, так ведь это летом, не сейчас же.
  -- А сейчас я думаю, что нам все равно нужно чем-нибудь заняться, хотя бы в следующий раз, когда я буду здесь, знаете ли, время когда напрасно проходит, ничего хуже этого не может быть.
  -- У нас вот много лекций бывает, утомляешься быстро. Сегодня вот в больницу ходила, назначили, протеин, это укрепляющее.
  -- Лена, я не знаю, что такое протеины, - ответил Игорь, будто гордясь своим невежеством. - это опасно? Вот ведь, довела, наверно себя до того, что помереть на хрен можно.
  -- Да не умру я, просто на преподавательской работе, видимо, тяжело сильно.
  -- Игорь Сергеевич, - вмешалась юная Ульяна Васильевна, - тебе, такому нервному, как на такой работе работать.
  -- Да, это верно, там уж действительно, нужно быть человеком без нервов. Там придумают что-нибудь, окажется, что Советская Родина в опасности, вредители какие-нибудь окажутся, а все ведь живые люди. Но так я ведь и нахожусь здесь совсем недавно, можно и исправиться когда-нибудь будет.
  -- Но это уж, какой человек есть, таким он и будет, все равно когда-то его характер проявится.
  -- Нет, Ульяна, это можно как-то сдерживать в себе. Ну а ели у человека чего не было, качества, совести, например, тогда уж точно не будет. "На моей должности вообще, наверное, совесть не предполагается". Подумал он, но не стал произносить вслух.
  -- А ты все-таки интересный человек; ты если приходишь сюда уже так давно, то давно бы уже сказал мне что ты, например не просто болтаешься, а у тебя серьезное намерение, если оно есть.
  -- Не знаю я, Ульяна, ну может быть, будет это. Но ты ведь сможешь найти еще кого-нибудь лучше, чем я.
  -- Это что же ты, не знаешь зачем шел сюда. Определи уже наконец, чего ты хочешь. Это что же получается, что ты как на базар сюда приходишь, тебе все равно к кому подходить, где чего получше ищешь. Здесь люди ведь живые.
  -- Ульяна, - вмешалась мать, - это не так нужно спрашивать, может решить это все по-хорошему. Это неприятно от тебя слышать, дочка.
  -- Не приятно, а что же он тогда со мной тогда провел столько времени, и время это как напрасно все убитое.
  -- Девочки, спокойнее, - смутился тут Игорь, - ну ничего же это серьезного, ну подеритесь еще за меня. Там у вас доценты да кандидаты неженатые еще ходят, а я - малограмотный... железнодорожник. Мне может про деятельность такую рассказывает нельзя, вы спалили меня. А там у нас сейчас строго со всем, вы не знаете, и не дай Боже вам знать, какие перестановки там, и как оно, там находиться.
  -- Да, это чудо-мальчик, Ульяночка, он просто не хочет, чтобы мы враждовали.
  -- Игорь Сергеевич, - снова вмешалась Ульяна Васильевна, - потрудитесь объяснить нам, пожалуйста, почему моя мама была сначала Елена Яковлевна, а теперь, то Ляля, то Лена, а то Леночка, это так тещ теперь называют?
  -- Так, милые, надо решать проблему, иначе не дело это. Значит получилось так, я, Елена, попрошу, чтобы сказать тебе пару слов наедине. Ничего, если мы удалимся.
   Они отошли в сторону.
  -- Ну вот, получили что хотели. Я думаю так, дров мы уже наломали и если я Ульяне так дорог, то уступи ей меня, да и дело с концом. Спасать девчонку то надо, она же все- таки твоя дочь.
  -- Вот это здорово! Это значит, Игорек, у тебя своего мнения уже и нет!
  -- Да почему же нет, здесь может быть только так что... со мной или то, или другое будет.
  -- Знаешь ли, это ты все сам начал, а мы всё расхлёбывать должны.
  -- Но ведь и я когда появился здесь, ничего толком не знал, что о таком предмете вообще можно знать заранее?
   После всего этого произошло некоторое успокоение. Действительно, как можно было сразу знать о той мере ответственности, которая была в том, что Игорь начал появляться здесь. В последнее время уже всем чувствовалось, что невозможно ждать дальше, и чем-то должно все разрешиться очень быстро. Несколько дней подряд Игорь не мог появиться в этом месте из-за обилия дел. Работа на новом месте с бумагами представлялась ему сложной, поскольку несколько лет до этого он был занят другими делами. Ему по началу даже думалось, что находясь в этой структуре, он сможет быть полезным многим людям. Но на самом деле судьба сыграла с Муравьёвым самую дурацкую шутку, какую только можно было представить.
   Возвращаясь вчера после работы, он был почти совершено свободен от тех мыслей, которые уже не давали покоя сегодня. Он был усталым, не думал, что будет завтра снова у Елены и Ульяны. Получил, как это обычно бывало от матери выговор за беспорядок в их комнате, а дальше снова начался тот обыкновенный для него провал времени, в который он не занимался ничем и запомнить события такого периода, хотя они и были - уже не мог.
   Так получилось, что детство Игоря приходилось на довольно страшные времена в истории, и при этом детское сознание не могло вместить всей той ужасной картины которую представляла окружающая жизнь. Было и голодное время, оставившее след на психике его матери, и то состояние бесконечной войны, в котором находился, жил и погибал весь народ. То, что в наши дни представляется условием принципиального непонимания между родителями и детьми в самых простых жизненных вопросах, было наверное совершенно обострено у Игоря. Он знал некоторые вещи, события, факты жизни своего семейства, но они не могли произвести особого впечатления, поскольку для него, при знакомстве с ними еще, были уже историей. Помнил, что приходилось ничего не есть, если не поймаешь ворону в плёнку, знал, что один дядя, брат матери, умер от недоедания, тетя Тата погибла, попав под обстрел их села большевиками с корабельных орудий, но все это было до того, как он стал толком осознавать себя. Он чувствовал себя так, будто власть лично ему не сделала ничего плохого. Так он по мере сил служил этой власти. Мощная агитация делала из этой власти что-то совершенно святое, но он не был способен на абсолютное преклонение перед чем-либо, вряд ли он был способен на выход сознания на трансценденцию.
   Теперь все улеглось, и его жизнь вошла в какое-то спокойное и широкое русло. В такое время как сейчас, наступало странное ощущение счастья, казалось, что надрыв разрешился сам собой, и его даже не будут теперь ругать.
   В эту минуту по радио Петр Киричёк пел песню Н. Речеменского и Г. Рублева. Это "Песня о чекистах", текст, которой можно будет привести в этом произведении:
   Чтоб давали домны больше стали
чтоб родился сочный виноград
   Чтобы наши дети мирно спали
   Эти люди никогда не спят
   Эти люди скромны, не речисты,
   Мы не все их знаем имена
   Но не даром лучшие чекисты
   Боевые носят ордена
   Разведка наша - весь народ,
   Враг не пройдет границы,
а коль пройдет - так попадет
   В Ежовы рукавицы.
   Чтобы наши песни не смолкали,
чтоб не знать нам горестных утрат
   Чтобы наши дети мирно спали
   Эти люди никогда не спят
   Наши дни безоблачны и чисты
   Не дадим их омрачить врагу
   И как наши зоркие чекисты
   Будем все всегда мы начеку.
   Разведка наша - весь народ,
   Враг не пройдет границы,
а коль пройдет - так попадет
   В Ежовы рукавицы.
  
   Муравьев пришел в какой-то внезапный восторг, он и не думал, что занимается на своей работе таким значимым делом. "Ни чего себе", думалось ему. Ну, а то, что он теперь может делать, что хочет, это уже было для него как само собой разумеющееся. Вот только народный комиссар внутренних дел, к которому так хорошо подходила строчка про рукавицы, в то же примерно время был снят с должности. Песня уже немного потеряла актуальность. Впоследствии он был назначен народным комиссаром водного транспорта. Когда же произошло разделение водного транспорта на морской и речной, то он оказался без места. Был он уже болен туберкулезом и мог умереть даже без всякого вмешательства, однако был арестован и расстрелян. И хотя этот руководитель был еще не был совершенно устранен от дел, понятно, что все уже к этому шло.
   Рамки художественного произведения, может быть, и позволили бы автору воспроизвести ноты несложной мелодии этой песни, но те, кому это интересно могут на просторах всемирной паутины найти это творение и прослушать его. Играет здесь оркестр народных инструментов, во всяком случае, ведущая партия балалаек отчетливо слышна. Мало кому в наши дни приходилось такое слышать
   Думалось, что пришло успокоение и куда-то в небытие исчезло негативное настроение по отношению к нему.
   Он сидел молча, словно был виноват перед всеми, с кем он был близок, с кем общался. Елена встала с кровати и немного прошлась по тесной комнатке, где все было завалено так, что нельзя, казалось, было нормально перемещаться.
   - Это очень хорошо. Значит, ты еще не определился. Ну что же, значит, дальше будем приглядываться выбирать, благо, что теперь из двух нас только, или может, нет?
   - Ну что про это говорить... Не знаю я, Елена. Я же не учел того, что это не просто так, как если бы две подруги просто. Бред какой-то. Все должно быть так, что я останусь с одной только, пусть вы подлецом меня будете называть и всё такое, но я не мог один это все заварить, вы то что, безответные совсем что ли.
   - Вот что, Игорь, думать надо, что делаешь. Как это на других людях скажется, это от тебя зависит.
   Теперь уже Елена не сердилась почти на Игоря. Произошла неизвестно как такая странная перемена, что его поведение во все это время казалось ей вполне нормальным. Какая то радость от чего-то будущего и непонятного уже овладевала ею. Раньше был постоянный страх от того, к чему все это может привести. Теперь мысль о том, что эти необратимые перемены, может быть и вовсе не плохие, уже начинают происходить. Новое время уже наступало, и все, это было уже обыкновенно. Вовсе не обязательно это должно было сопровождаться какими-либо изменениями во внешнем мире. По правде, говоря, и так кажется, что эти изменения происходят повсюду.
   Прошло еще некоторое время, были даже отдельные реплики на какие-то посторонние темы, связного разговора больше не получалось. Настроение у матери и дочери, после его отбытия из их дома было не то, чтобы испорченным, они не понимали, о чем разговаривать друг с другом. Такого отсутствия тем для простого разговора у них не было уже давно. Ульяна уже в начале одиннадцатого вечера собралась спать, и действительно вскоре уснула. Только тогда вернулся от своих приятелей её брат, Яков.
   - Здравствуй, Яша, - встретила его мать таким приветствием, как будто бы она сегодня его ещё не видела, хотя они поздоровались уже утром.
   - Ульянин жених у нас был сегодня? - спросил Яков, - что-то не долго он был здесь.
   Мать горько вздохнула на этот, казалось бы, невинный вопрос. Якову, верно, показалось, что он сказал что-то не то, что следует.
   - Вы поели сегодня вечером уже?
   - Да, мы поели, но мало что-то, садись, там осталось. Долго ты ходишь, так мы же не будем тебя ждать.
   - Мама, это хорошо, когда новое что-то в семье бывает, так ведь надо, чтобы спокойно проходило все, а то вот ты к работе на завтра готовишься. А вот видно, что ругались, или что-то было такое.
   - Нет, мы не ругались, - ответила Елена Яковлевна, - Хотя могли бы, зачем тебе знать это.
   - Да я так просто спросил. Просто живете как-то скучно, вот мы с ребятами активно живем, все успеваем. Просто не понимаю, как вы тут вдвоем, чем занимаетесь вообще.
  -- Ну, совсем как отец, тот тоже на месте вообще сидеть не мог. А мы вот отдохнуть хотим иногда, она учится, я вот работаю.
  -- Ульяна вышла сразу же к матери и брату.
  -- Мама, ты извини, пожалуйста, ты понимаешь ведь, что я вовсе не хотела с тобой сегодня ссориться.
  -- Ты не виновата, просто я думаю, что Игорь уже слишком нагло стал себя вести.
  -- Ты так говоришь, а сама ведь ждешь его. Скажи вот мне, пожалуйста, почему ты мне не даешь личную жизнь устроить? Почему Шаукат сюда ходить не стал. Ты же сама хочешь только, чтобы у тебя кто-нибудь появился, а мне то это все равно важнее.
  -- Но ты еще меня будешь обвинять в том, что Шаукат перестал ходить. Он понял, что ему более взрослая женщина нужна, чем ты тогда была. Давай, начни снова с ним встречаться, если он не женился еще.
  -- И узнаю, я ведь уже взрослая. Если с Шаукатом ты просто дружила, то здесь ты уже по-настоящему жениха у меня отбиваешь, но так же нельзя.
  -- Да как сказать, чтобы я прямо так дружила с ним? Раз мы вместе общались, то он, конечно, со мной разговаривал. Не чужая ведь я.
  -- А здесь-то, почему так получается? Игорь ведь неизвестно, для чего он, что он ходит, а меня и нет как будто.
  -- Наглец этот Игорь, руки то горазд распускать. Он сам не может разобраться чего он хочет, а мы, почему должны страдать из-за его дури?
  -- А ты мне скажи, почему он решил, что он с тобой должен встречаться, не только же просто потому, что он наглец, что ему все можно и у него совести никогда не было. Должно же быть что-то еще.
  -- А что же тут еще может быть? Яша, выйди, пожалуйста, тут девочки о своем пошепчутся.
  -- И он пошел в их комнату.
  -- А дело в том, что ты сама хочешь его к себе забрать. Ты знаешь такой его характер, и сама хочешь, чтобы он с тобой встречался, а не со мной. Только подумай, пожалуйста, разве можно наверно знать, что он на другую не переключится, если ему еще чего-нибудь нового, необычного захочется, такого, чтобы опять быть не как все люди. Ты сама его приворожила даже, если можно так сказать, потому, что ты знаешь его такой характер.
  -- Ты сердишься, что я у тебя его увела?
  -- Ты думаешь, что он ум твой ценит, мама? Он, ты думаешь, дружбой твоей дорожит, да ему этого ничего не надо. Он даже тему твоей диссертации не знает. Его только... только одно интересует вообще.
  -- Дала бы тебе по морде.
  -- Ну и давай, если это правда, это же дикарь. Его же кроме футбола ничего не интересует.
  -- Вот как, а раньше ведь тебе с ним интересно было.
  -- Да разве с самого начала можно было понять, какой он есть? Раньше мне казалось, что он хороший.
  -- Ты разве про него только так говоришь, да все мужчины такие, гусар он по природе своей. Удаль только, ну смелый он, может, а серьезного то в нем ничего нет.
  -- Прямо таки все.
  -- Ну, а ты других что ли видишь. Победа ему нужна над одной, может, из нас. Многого тебе хочется.
  -- Да пусть он с тобой остается, если на то пошло. Ты Шауката почему прогнала?
  -- Я его не прогоняла, он просто охладел к нам, что ли, ему это стало не интересно. Если захочет, то пусть приходит, я разве что против имею?
  -- Это все потому, что у вас вообще время так просто проходит. Нужно, чтобы постоянно человек следил за тем, что он делает, даже иногда записывать надо, а потом, что если не нужно, так того больше не делать.
   Всё-то ты такое придумываешь постоянно, садись, ешь.
   Так постепенно наступала та часть вечера, когда никто уже не хотел ничем заниматься. Яков пошел немного еще пройтись за воротами. Елена и Ульяна легли спать. Еще были слышны разговоры из соседних комнат. Дом продолжал еще жить сравнительно активной жизнью. Сегодняшний день прошел, не оставив такого тяжелого ощущения, которое могло бы быть. Начало чего-то нового нехорошего и странного было, тем не менее, уже положено. Сама собой получилась пауза, позволяющая отдохнуть перед новыми делами.
   Глава8.
   На другое утро все для Якова Юрьевича было неспокойно. Это был словно самый заурядный день из всех, которые приходилось пережить до этого. Сегодня он ждал визита дочери, хотя это случалось довольно часто. Ему льстило, что Елена стала такой же по характеру и темпераменту, каким был он сам. Она из всех других его детей больше всех была им любима именно теперь. Как это странно в жизни получается. Казалось, еще совершенно недавно Яков Юрьевич был маленьким и начинал свое обучение в церковно-приходской школе. Тогда его двенадцатилетний приятель казался ему совершенно взрослым человеком, к которому слово "дядька" подошло бы без оговорок. Тогда ему было девять лет, и вспоминая такие отдаленные времена он удивлялся том, какими, наверное, взрослыми по уму и душевному складу бывают дети, а это невозможно понять лучше, чем на своем примере, чем вспоминая себя самого в этом состоянии. Действительно, дети не глупее взрослых, просто мало еже у них всей этой массы полезных и бесполезных знаний, навыков и разветвленной сложной системы суждений о различных предметах, постоянно носимой в голове. Насколько же совершенные существа, наши дети, и как взросление способствует их деградации, сколько их бывших замечательных изначально существ превращается непонятно во что, и каждый день приходилось ему это видеть. А вот если вспоминался ему год так 1882, ведь само его существо было еще совсем незначительных размеров, но теперь так много лет спустя представлялось, что он вне всякого сомнения был уже личностью. Да, что и говорить, как-то люди, благодаря церкви были образованнее, и голова обычного человека вмещала куда больше знаний, больше полезного и доброго. А теперь сплошные перерожденцы. Все вроде одинаково воспитывались, а теперь вот все иначе. Он вспоминал рассказы дочери, как преподаватель Адольф Викторович как его, Кайс, что ли? вытравлял воспоминание о религиозном воспитании из комсомольцев. Какой-то новый Терсид, оскорбляющий своих же Ахейцев при ответственном деле, взятии Трои. Неужели нужно так болезненно резать души тех, чьи родители еще были русскими, православными, татарами мусульманами. Нет, надо было регулярно доказывать, что с помощью религии буржуазия, господствующие классы держат в повиновении угнетаемый ими народ. А Терсид дерзит, что же ему еще делать. Где-то здесь должен быть герой Одиссей, чтобы сделать ему внушение. Сейчас опять будет говорить девчонкам и мальчишкам, да и взрослым мужчинам и женщинам, как он любит, "Мало ли, вот, некоторые думают, даже, что Бог есть. Ребенок у женщины родился - говорит "Бог дал", сама с мужчиной спала"... и т.д., и т.п. Для тебя нет, поэтому ты и стал жить со своей студенткой. Да может ничего и не было, а собственную семью ты, Адольф, развалил. Пять - шесть лет назад, когда людям есть нечего было, она уже преподавала там у вас. Приходит к Адольфу в кабинет, улыбается чего-то, рот до ушей. Какое-то особенно веселое время у нее было, с чем связано, я не знаю. У нее жених был, он мне все это и рассказал. Это еще было до того, как он из Омска к нам переехал. Бедный Олежка. Дружок у него здесь, Игорь его зовут, Стоп, Вот теперь все связалось в его голове. Этот дружок, есть тот самый Игорь Сергеевич Муравьев, с которым Яков Юрьевич был лично знаком. "Как у него теперь идут отношения с моей внучкой? Это интересный вопрос.
   Вот теперь и Елена стала совсем взрослая. Он помнил, что его мать была в таком возрасте, когда он, Яков уже был шестнадцатилетним взрослым человеком и в работе ни в чем не уступал старшим. Только бы совесть оставалась хотя бы не очень запятнанной. Теперь ему было шестьдесят шесть лет. Так странно. Помнил он многих, кто не мог никак уже быть в ладах с этой самой совестью. Перед тем, как отправится на работу, Яков Юрьевич не забывал о ежедневном своем ритуале. Он поставил на печь чайник с водой, достал блюдо, взял фирменную хенкельсовскую опасную бритву. Ему нравился фирменный знак, отсылавший память к рассказу Конан-Дойля "Пляшущие человечки". После обычного чтения учебных предметов его ждал куда более интересный разговор.
   Сейчас, примерно десять часов спустя после всего этого рядом с ним сидела его дочь.
  -- Папа, - начала она, - мне ведь нужно с тобой знаешь, о чём поговорить?
  -- Да, откуда же я знаю.
  -- Ладно, люблю я Игоря.
  -- Как эт0?
  -- Просто так получилось, что он на самом деле тоже меня любит, это у него, оказывается, давно уже было.
  -- Вот так дела, - он посмеялся даже, - да, это серьезно, но я в серьезность чувств не верю. Вот много я прожил, а до этого почему-то не дошел до сих пор. Ты родить-то ему сможешь?
  -- Так, почему же нет, не старая же еще.
  -- Вот, надо обследование пройти, а потом, как если Бог даст такое, то нужно на сохранение лечь, сейчас же все это безопаснее и проще стало.
  -- Да, не в первый раз ведь, Ульяна с Яшкой уже большие, после них все равно проще.
  -- Надо это, Лена, все равно.
  
   Глава 9.
   В то время, когда Муравьев с Горовым шли по полосе отчуждения, по грязной улице, идя с большой осторожностью, чтобы не запачкать брюки от локомотивного депо направлялись домой Флегонт Акиндинович и его сын Василий. Грязь была повсюду, и даже спустя десятилетия после описываемых событий остаётся главной достопримечательностью города. Будучи в жизнь совершенно опрятным человеком, Флегонт Акиндинович, шагал довольно быстро. Луговкины привычно шли домой после рабочей смены, где целый день ходил по металлическому полу, обильно залитому маслом, где было не до чистоты, и теперь обстановка к чистоте не располагала. Василий жил уже в другом доме, недалеко от родительского, у своей тещи. Женившись два года назад, своего угла от государства он не получил и не мог получить, а у отца жил его старший брат Николай. Сегодня день было напряженным, что объяснялось производственной необходимостью.
   -Вася, спросил Флегонт Акиндинович сына, - Сегодня зайдешь сам в магазин?
  -- Конечно же, а то кто вместо меня пойдет. Юля совсем обленилась уже.
  -- Я тоже это замечал. Всю ведь работу уже на старуху свалила.
   Так получилось, что он не знал, что идет навстречу своему давнему приятелю. Они были знакомы уже тридцать два года, при этом они почти все страшные годы не теряли из вида друг друга, и только последние семь лет из тридцати двух они не виделись. Недалеко от привокзальной площади со стороны сквера, разбитого лишь только пару лет назад возле стадиона "Локомотив", в сторону железнодорожного вокзала направлялся Алексей Николаевич Шишагин в темно-синем пальто и в черной кожаной фуражке с околышем. Сначала наступила минутная пауза, при которой не прекращалось их движение. Встреча эта казалась действительно невероятной.
   - Флегонт Акиндинович! - как-то приглушенно воскликнул Шишагин.
   -Лёша, - вот как раз думал, что ты здесь где-то должен быть. Так-то вот прямо несколько дней назад вот про это думал.
  -- Это старший твой, - спросил Алексей, пожав руки обоих.
  -- Нет, это из средних один, так можно сказать.
  -- Семейная работа у нас получается, - ответил ему Василий.
  -- А я сегодня вот только приехал. Так вот, Флегонт, был сейчас у сестры, там у них в колхозе совсем что-то не так все идет, так я еще был у них. Как могут, живут там, крутятся, выбираются. Но, в общем, лучше все равно, чем было.
  -- Это может быть, а у меня сейчас только что смена кончилась. Вот сейчас понимаешь, как все получилось, в прошлом году племяш куда-то делся, до сих пор ходим в одно место, здесь такое сеть, но так ничего там добиться и не можем.
  -- А что случилось-то с ним.
  -- Так ты, Алексей, ведь понимаешь, что был человек, затем попросили, как это бывает, зайти в одно место, думали сначала, что там разберутся, так вот до сих пор и разбираются.
  -- Это не Серегин сын?
  -- Нет, упаси боже, это сестры Сусанны, знаешь же, на десять лет меня старше.
  -- Не понимаю я, Флегонт, как ты можешь так спокойно к этому относиться. Нужно постоянно добиваться чего-то, как это можно, чтобы свой родной человек куда-то подевался, а его столько времени никто не ищет, но это же в конце концов, не чужой кто-нибудь. Как можно понять вашу городскую жизнь? Вот у нас все знают хотя бы друг друга, а тут город-то вроде еще никакой, а никого не волнует почему-то судьба другого человека.
  -- Нет, Леша, ты это поверхностно судишь об этих вещах. Мало ли людей таким вот образом потерялось куда-то. А там где знают-то друг друга все так вряд ли лучше чем-нибудь. Вот у них же пример был. Один человек воевал за наших, за народ в гражданскую войну, потом коммуну организовал, сам там считай и работал, а у него семья большая была да дом справный, так его поперли из того дома, а семью переселили всю в какое-то говно, где одна комнатка только, так дочь вот схоронил недавно, сюда лечить возили, ни хрена не вылечили.
  -- Ну, ты, Флегонт, расскажешь какую жуть, так только расстраиваешь людей, как будто и так мало чего случается.
  -- Так ведь много таких примеров было, это же в руководстве до недавнего времени все вредители находились. Как только в партию таких принимали. Сейчас радио послушаешь, так, ого ни коснись, тот и враг был.
  -- Вот у вас в городе времени все-таки больше, так вы политикой интересуетесь, а у нас вот паспортов пока даже нет. Я вот приехал по поручению, так вот появился здесь, как специалист. Я понимаю, что не просто это все, что происходит у нас, так ведь на то и партия, чтобы привести к спокойствию нашу жизнь, а то зачем тогда строим все, жизнь улучшаем, вот с моего детства, к примеру, вот, сколько произошло, сколько нового всего в жизни появилось, я словно на другую планету попал.
  -- У меня сосед тоже рискует. Разжились вот - патефон приобрел, так вот грампластинок появилось, Утёсов, Клавдия Шульженко, Юровская, а недавно появилась запись оркестров Бени Гудмэна, Братьев Дорси. Вот он рискует, раз слушает такое всё, неизвестно откуда взявшееся, сам на гитаре играет, ноты где-то в библиотеке берет, сидит, переписывает подолгу, вот кажется, не фиг человеку делать, а вроде веселее с ним. Так вот, наверно и надо жить. Ведь много появилось за время разных полезных преобразований, так это то, что сейчас для повышения культурного уровня все условия созданы, а в жизни человека это не ерунда.
  -- А ты тоже всё это запоминаешь? Значит, сам не равнодушен тоже. А то иначе зачем бы это всё тебе запоминать. - Ты, это,-всё там же живешь? - спросил Алексей Николаевич и посмотрел куда-то в сторону, словно подумал, как бы его не пригласили, хотя и сам был не против этого.
  -- Я, да мы в этом же доме, может, сейчас ко мне сходим, или ты торопишься, может.
  -- Я не тороплюсь, только я на машине, сейчас я уже сделал все дела, Василия Ивановича, начальника не было на месте, так что к тебе можем съездить.
   Неподалеку, в соседнем квартале сверкая хромированными ободками на фарах, стояла новая и почти что чистая чёрная"эмка". Хотя Флегонт Акиндинович был уже очень взрослым человеком, все равно испытал немалое удовольствие оттого, что ему представилась теперь возможность проехаться в легковом автомобиле.
   Алексей Николаевич сел на заднее сидение, а Флегонт Акиндинович почему-то поместился на переднее сидение, рядом с водителем. Машина свернула на достаточно широкую улицу, и направилась в сторону городского сада, разбитого лишь порядка двух лет назад. По грунтовой дороге машина шла со скоростью пятьдесят километров в час.
  -- Я в Омске сейчас, не че попало, - сказал Алексей Николаевич, вот начальство на таких машинах возят. Хорошо, мягко идет по любой дороге, в Горьком получали, там их делают.
  -- Ты подвезти меня хочешь, Алексей?
  -- Так ведь все равно по пути.
  -- Хорошо, только машину вам, наверное, не на долго дали покататься то, а?
  -- Лёша, - сказал тут водитель, Федот Андреевич Абрамов, - нам ведь сегодня обратно еще ехать, семьдесят пять километров, а бензин уже заканчивается.
  -- Так здесь не далеко, вроде заправка. Реку переедем, где мост деревянный и успеем засветло, наверно еще.
  -- Мы всё равно поедем обратно немного, сейчас посидим как раз у товарища, тоже ведь устал, наверно.
  -- Ну так немного то почему бы не посидеть, - ответил Флегонт Акиндинович.
   Машина быстро мчалась через кварталы деревянных домов, и не было конца этим экологически чистым постройкам. Навстречу выехал только раз грузовой автомобиль "Зис 6". Алексей Николаевич ехал в город, чтобы договориться насчет получения нового оборудования. Для этого директор его предприятия выделил служебный автомобиль, который назавтра ему самому уже будет нужен. Алексей Николаевич всё-таки задержался не на долго у Флегонта Акиндиновича, поставив машину в ограде его дома, хотя необходимости в этом, наверное, и не было. Они сначала втроем встали на крыльце, и словно бы не собирались проходить в дом. Из окна доносились звуки патефона, играла запись марша из фильма "Веселые ребята", это было занятно, так, как обычно звучали более редкие записи, но эту можно было слушать смело, эта песня создавала хорошее настроение для всех. Наступала та обычная атмосфера отдыха, которая бывает только вечером. Звуки оркестра Утёсова смешивались с каким-то городским шумом и разговором приятелей.
   -Там у вас пока не было слышно, начал Флегонт Акиндинович, - кто из наших объявился, может быть, кто в колхозе нашем работать начинал.
   - Ты если такой начинатель, так почему сбежал первый, нам все и осталось.
   - Что теперь про это говорить, ты тоже не знаешь, что у них потом там было, а было такое дело, что не приведи Господь.
   - Ну что там, я здесь в системе НКПС, считай, что другая страна, все свое в этом хозяйстве.
   - Каганович там?
   - Так знамо дело. Ну что там было? Опять мятеж кулацкий был что ли.
   - Флегонт, зачем ты опять про эту жуть все говоришь, я тоже сейчас, можно сказать, на руководящей работе. Мы в свое время тоже ни с чем, можно сказать, бежали оттуда, и не жалеем. Лучше и не знать кое-кому, что там было. Понимаешь, Флегонт, дело то это старое уже, как-никак восемь лет сминулось, а ты человек впечатлительный, может и скажешь чего-нибудь не того еще. Федот, - обратился он к водителю, - там знаешь, до которого часа заправляют.
   - Как, значит, до которого часа, когда надо, тогда и заправят, долго то сидеть все равно не будем.
   - Так зашли бы, отдохнули, поели бы, - вмешался Флегонт Акиндинович, - не сильно вас если ждут.
   - У меня бы посидели немного, поели бы.
   - Может, придем, ответил Шишагин, присаживаясь на крыльцо, но долго нам здесь быть некогда, Флегонт, дела ждут.
   - А так то у тебя нормально все?
   -У меня то все вроде путем пока, - ответил со вздохом Алексей Николаевич, - Акулина, младшая за муж вот, наверно, выйдет скоро. Там у нас молодой специалист приехал. Старшая то не определилась еще, а вот она, пожалуйста.
   - А кто он, - спросил Флегонт Акиндинович Луговкин, - ваших то родных обижаете.
   - Да что бы там у нас ни говорили, а это хорошо, что со стороны человек, он ни чего здесь никому плохого не сделал, агроном из Кургана, родители - колхозники, по-моему, в том месте, где деревня Иковка, может и из этой деревни они как раз. Единственно, что далеко ему ездить. Они жили там вроде бы нормально, и не то, чтобы плохо жили, а вот в те самые годы как-то нормально все прошло. Я говорил с ними, так они так уж плохо то и не жили. Она же когда к ним ездила. Так говорит, что дом хороший поставлен, сам он в красной армии отслужил уже. А у Акулины и раньше жених был, чекисты сцапали, правильно и сделали.
   Алексей Николаевич грустно вздохнул, на самом деле он так не думал, ему даже было жалко этого парня, но настолько уже было все равно, что происходило в этот проклятый прошлый год, и даже в этот, что не хотелось ни о чём таком думать. Бывший жених его дочери был душой компании, человеком, с которым никогда не скучно, работать не очень любил, но создавал вполне определенное настроение.
   - Не успела заболеть моя Акулина, как бросил, других, здоровых пошел искать, до сих пор ведь она болеет, никто толком не знает, что такое, на работе иногда не бывает, там покрывают её, в колхозе ведь не поболеешь особенно, вот был жених, даже стыдно, что меня тоже Алексеем зовут. Этот типчик любил жизнь, шутки да прибаутки, вот пошутил про вождя и теперь в другом месте пусть пошутит.
   Алексею не хотелось продолжать, ведь его родная сестра тоже попала в эту систему из-за того, что ее мужу тоже пришили то ли шпионаж, то ли участие в террористической организации, и она за одно пострадала. Бывший же Акулинин жених в начале года еще стоял перед ямой с обоссанными штанами, пока пуля из пистолета в затылок не положила конец его мучению.
   - Ты меня вот на какую мысль натолкнул, Лёша, у нас тоже есть курганец один, с которым мы часто там разговариваем, Шаукат Айлыпов, башкир, Василия приятель, тот тоже нормальный человек, знатный работник. Он в депо у нас работает, наверно был бы уже помощником, учился, а потом не стал, к нам в депо перевелся, приехал когда. Его Бобрун Серега опять учиться направляет, а он что-то не торопится.
   - Кто такой Серёга Бобрун?
   - Это мастер, сейчас он в нашем депо, сюда их распределили, а до этого он был в Челябинске. Но до машиниста, конечно далеко. У машиниста такая работа, что он как генерал, считай, это самая высшая категория, до этой должности доходят вообще только лучшие из лучших. Ну, там, правда еще строже все, особенно не придумаешь ничего, расписание есть расписание, и притом как на одну машину посадят, так, считай, все время на ней только и ездишь, и до одного какого-то места. Вот мы, если посмотрим, проверим что-нибудь быстрее, то нам зачтётся, только ведь мы к производству мало отношения имеем. Грузовые паровозы в Свердловске базируются, обыкновенно, но и у нас есть ФД.
  -- Ты всё-таки интересно как-то рассказываешь, вот я тебя слушаю про твою работу, а ведь не каждый человек про это слушать будет. Совсем что-то прикипел ты к своей этой работе. Это значит, что тебе отдохнуть, что ли от всего этого надо.
  -- Да, не то, чтобы отдохнуть. Работа интересная, хорошая, не даром ведь столько времени уже там нахожусь. Тут дело, видишь ли, в чем; сейчас ловят как раз тех, которые больше других вредителей изобличать на производстве любили. Я, понимаешь ли, не голосовал против кого-то, врагов не искал, а сейчас политика меняется. Те, кто в прошлом году лучше всех искал, сейчас тех, наоборот начинают исключать из партии, если они в партии были. Не хорошо мне, Лёша. Ну, и меня один раз чёрт дернул выступить. Там одного исключили у нас, но я из партии не предлагал исключать, ни смерти для врагов народа, тем более, не требовал. А сейчас политический момент сложный, за любой пустяк притянуть могут.
  -- Ну, если так про всё думать, то это совсем будет тяжело. Зачем близко так всё принимать?
  -- Да чего тут принимать? Ты понимаешь, как быстро все это развивается.
  -- Ну, давай разберемся, ты кого-нибудь оклеветал, или выступил резко против кого-нибудь?
  -- Чтобы специально что-то такое делать, то нет, но участвовал в собраниях в этих, как положено.
  -- Так что я могу сказать, значит, все так же маются, значит ничего серозного, скорее всего, и не будет.
   Все трое сидели на крыльце и нормально при этом на нём умещались. Федот встал, вытянулся и пошел к машине, открыл капот, потом достал указатель уровня масла. Затем открыл и другую створку капота и теперь видел всё. Он после этого, как будто не мог определиться в том, что он будет делать, открыл переднюю дверь, возле водительского места и стал выметать щеткой песок из салона.
  -- Ноги надо все-таки лучше отряхивать, грязно слишком.
   Он завел стартер, звук, прерывистый и немного громкий явно ему не нравился.
   - Значит двигатель тут не причём, - сказал он, - зажигание немного барахлит, хорошо, если заведем сейчас нормально. Мне неохота сейчас со стартёром возиться, надеюсь, что можно будет, если что, просто её подтолкнуть чуть-чуть.
   - Подтолкнем, - ответил Шишагин, - только главное, ты еще лучше проверь, что там есть. Видишь, - обратился он к Луговкину, - не интересуется человек тем, что мы тут с тобой говорим.
   - Вы говорите не о таких интересных вещах, чтобы слушать это человеку, который к ним отношения не имеет, а ехать надо будет скоро. И наверно еще придется тут мне повозиться маленько.
  -- Так у меня вот приятель есть, Володя, - говорил Флегонт Акиндинович, прохаживаясь взад-вперед по ограде, - так это, по-моему, у него такая родственница, чуть ли не родная племянница. У этой племянницы, Елена её зовут, дочка взрослая. Тот Шаукат;- я, что тебе про него рассказывать-то начал, - с дочкой этой дружил когда-то. И вот он мне рассказывает, матерился даже тогда, что дочка-то эта сама, значит, заявила, чтобы он больше не приходил, так, по-моему. И она не сама была против него настроена, а её мать, Елена, значит, а у Шауката здесь приятель есть, Игорь Муравьёв, так вот потом он стал ходить с этой самой дочкой Елены, Володиной племянницы.
  -- Ну, и потом что было.
  -- Да, вроде бы так всё и разрешилось, только Игорь уволился потому, что его на другую службу взяли. Он сейчас этот, которые в синих штанах с красными лампасами ходят.
  -- Да ну! Это считай, что опасная жизнь у человека. Сейчас там, наверное, такое начнётся. Когда он поступил туда?
  -- В прошлом году, Ближе к лету где-то.
  -- Это уже серьёзно. Да вот люди рассказывают, что народу-то они извели немало.
  -- Да он-то вообще, можно сказать, не по своей воле попал, завербовали, там сами его нашли, вроде как отметили за какие-то качества.
  -- И этот Шаукат с ним сейчас общается?
  -- Представь себе, да. И Василий его знает.
  -- Вася, ты же Игоря знаешь?
  -- Да знаю, конечно, был у нас чудак такой. Всё ему хотелось в культуре работать. Мы так все втроём и дружили. Как, бывает, вечером к нему домой придешь, всё за книжками сидит. Вот что за книжками сидеть, если тебе по ним не отвечать, не сдавать ничего?
  -- Он почему туда поступил на службу?
  -- Да, там такое было дело: кто-то пришел от их организации у нас в городе, поговорил с ним, и тот поступил на службу, прошел все, что у них полагается.
   -Да, такие вот интересные вещи бывают, ну а вот что этот человек, про которого я говорил сейчас тебе - подонок, то это тоже не исправляется. Главное, что теперь, вот, надеюсь что сейчас, вот у нее пока не все со здоровьем не все еще нормально, но это фигня по сравнению с тем, что было.
   Дальше Алексей Николаевич не говорил уже ничего. В определенный период времени, когда было совсем уже плохо, у него умер младший четырехлетний сын, и происходили такие вещи достаточно часто, и с взрослыми и с детьми, потому, что жить приходилось впроголодь. Его родственники в Казахстане рассказывали, что там у них были массовые смертельные случаи, люди были как скелеты, и все это притом, что урожай в тот год был богатый. Все эти страшные вещи как будто были памятны Алексею Николаевичу, это все совсем недалеко было по времени, тем более для человека его возраста, ему в год описываемых событий, но немного позднее исполнилось сорок пять лет. Все настроение было таким, что выразить определением, пограничное состояние. Все процессы жизни словно бы протекали по направлению к чему-то новому, что и нельзя сказать, хорошо это будет, или плохо.
   Тот факт, что благополучный Флегонт Акиндинович встретил сейчас этого, человека, хватившего страшного горя, уже само по себе свидетельствовало о том, что его привычный мирок понемногу расширялся, и расширение это не предвещало ничего хорошего. Снова, как бывало и в прошлые времена, за его пятьдесят лет жизни, его ждала перемена, грозившая нарушить его благополучия, о котором он и не пожалеет.
   Будучи даже в своём возрасте болезненно впечатлительным, Флегонт Акиндинович не считал, что может быть где-то лучше, чем там, где ему довелось в данный момент находиться. Он не хотел, как представляется, находиться там, где нет никакой опасности или трудностей и, при этом, ему казалось, что именно то место, в которое он волею судьбы был направлен, лучше, чем другие места, и даже, более того, вся остальная жизнь казалась наполненной каким-то невыразимым и нечеловеческим ужасом.
  
   - Да, Флегонт, - снова обратился Алексей Николаевич к Луговкину, - самое главное ведь столько народу уже вокруг нас, что не знаешь ведь совершенно, кто на что способен. Я вот деревенский житель, если на то пошло, так там вроде знают все друг друга, а здесь, если вот так начнешь новое знакомство, допустим, кто спутницу жизни, к примеру, если ищет, так кто угодно тебе попадется. Если она искала там кого-то, в клубе, то там вряд ли кого-то можно найти, ей, тем более, а этот твой коллега думал, что он все-таки сможет, это дело ведь уже давно было. И все равно если бы на мой характер, то я бы попробовал еще немного туда походить.
   - Так Леша, тебе и лет больше, чем ему.
   - Нет, я, конечно человек женатый, но вот если бы на его месте, я имею в виду. Я бы попробовал, что из этого может выйти, я вот уже, наверно, не молодой, но все равно интересно попробовать, что тогда будет. Вот только для того, чтобы проверить что, может быть, я могу сделать такое даже, что мне, в общем, и не надо. Это очень серьезно, другое дело, что незанятых девчонок вообще то хватает. И все это интересно, вот я иногда жалею, что нельзя повторить это время, не столько даже потому, что это была молодость, а потому, что искал я все чего-то.
   В этот час семейство Луговкиных находилось уже дома. Анфиса Марковна встретила гостей уже возле порога. К приходу Флегонта Акиндиновича была приготовлена вареная картошка с луком и со сметаной. Гостей в этот раз не ждали, но у Луговкиных они и так бывали довольно редко. За столом хватило места корме их семьи, Алексею и Федоту, приехавшим лишь на самое короткое время. Некоторое беспокойство в обстановку вносило то, что машина, по мнению Федота, нормально ехать не могла. Остаться здесь на ночь было невозможно. Из детей Флегонта Акиндиновича здесь находился только младший сын Афанасий. Его совершенно не смущало присутствие посторонних, так как ничего недозволенного он и не делал. Бывают такие люди, у которых есть некоторое природное чувство такта. Ему даже в детстве многого не нужно было объяснять специально, так как это был довольно скромный ребенок. Теперь, уже в возрасте шестнадцати лет, конечно, имелись некоторые трения с родителями, но и это пока не выливалось во что-нибудь серьёзное, поскольку Афанасий был сдержан и не шел на открытый конфликт почти никогда.
   Таким образом, он оставался теперь единственным из братьев и сестер без собственной семьи. Другой его брат Петр жил и работал в одном месте с двоюродным братом, Алексеем, они трудились на одном заводе. Дочери Алексея Михайловича, семнадцатилетняя Ольга и восьмилетняя Катя бывали у Флегонта Акиндиновича не так часто, как могли бы. Они бывали у деда, Михаила Акиндиновича, брата Флегонта, поскольку тот жил значительно ближе. Тех же, кто пришел сейчас, не было здесь еще никогда. Луговины лишь недавно переехали в эту квартиру.
   -Сегодня уже можно и не успеть, если что, то в гостиницу определяться надо будет, - тихо, чтобы его не услышали, поинтересовался Шишагин, обратившись совсем тихо к Федоту.
  -- Не чего бояться, - так же тихо ответил ему Федот, - просто нужно, времени без толку не тратя, на заправку заехать сейчас.
  -- Вот, у меня младший, - перебил их Флегорнт Акиндинович, - помнишь, Алексей, когда в прошлый раз ты приезжал, его видел? Сейчас уже вырастает такой как надо, вот, думаю, он хотя бы таким же, как я станет. Он один, можно сказать, и не противоречит почти.
  -- Это он как ты, станет в твоем депо работать что ли?
  -- Да не то, что прямо в депо, хотя этого, может быть, мне и хотелось бы, все таки это уже будет семейная традиция.
  -- Ну а сам то он что про это говорит?
  -- Афоня, ты тоже ведь собирался туда же, ко мне.
  -- Так конечно, - отвечал ему Афанасий. - Ведь сейчас же надо, чтоб всякому делу новый подход положен был, что бы ты ни делал, а везде учиться надо, чтобы не так как раньше было, что только физическая работа везде, а везде уже техника применяется, так нужно этой техникой овладевать.
  -- Все понимает парень.
  -- Ты, Алексей, что-то не надолго к нам пожаловали. - Обратилась Анфиса Марковна к гостю, - Может потом бы удобнее вам было сподручнее потом, на воскресенье у нам приехать.
  -- Так мы не настолько ведь сейчас торопимся, чтобы не посидеть, не обговорить все дела.
  -- Главное, Алексей, что не забываешь нас, а то когда бы в следующий раз увиделись, знаешь, и так редко у нас кто появляется, и такая, надо сказать, тоска иногда берет, что нет никого, что просто не знаешь, откуда она взялась, тоска эта. Кажется, будто оставили все, и насовсем даже некоторые, а потом так пообщаешься если немного, то опять хорошо станет.
  -- Ну, у меня то такого не бывает.
  -- Да как, поди что не бывает. Все равно, ты вот сейчас появился у нас, это уже хорошо. Люди то одинаковые, какие бы они ни были.
  -- Ну, уж ты скажешь, одинаковые. Нет, может оно где-то и так, но ты ведь посмотри, что происходит, у нас там, на селе такое было, что и никого бы не волновало, что одинаковые они, люди-то. Надо было, конечно, городу продукцию отдавать, чтобы там промышленность как надо работало, а людям это объяснить трудно, тем более когда так все было, как у нас. Вредителей ведь много было, из-за этого так и проводили все это дело.
  -- Ты, однако ж, все это время находился там в вашем колхозе, пока не смог в другое место переехать, на повышение, не иначе, пошел.
  -- Да если бы сейчас, да я если бы был ещё там никем, так ни куда бы из этого места не выбрался, там у нас сформировалось все это дело пока, так я успел выскочить оттуда, а так бы едва ли это получилось.
   Глава 10.
   В это время к дому уже шел, никем пока не замеченный Владимир Алексеевич Кучковский. Он был в распахнутом коричневом пальто, под которым, ничем спереди не скрытый, был виден новый светло-серый пиджак. Перед тем, как проведать свою племянницу, он решил зайти к Флегонту Акиндиновичу. От чего-то ему не хотелось идти сразу туда, где, вроде бы его должны ждать. Его состояние было неважным после того, что происходило с ним. И дело здесь было не только в том, что пришлось проделать долгий путь, а просто он понимал, что что-то неприятное назревает во всем его ближайшем окружении после того, как он решил покинуть обжитое место и направиться к тем, кто, скорее всего, его не ждал.
   Мало кто в то время на самом деле понимал, почему ему нужно сменить место жительства. Можно было подумать, что работа на новом месте привлекала его в плане возможности найти лучшее применение своих сил в любимом деле, но здесь дело было скорее в том, что хотелось быть уже поближе к родным людям. В своем, даже еще не пожилом возрасте, он мог применить свои способности в работе по специальности, а специалисты его профиля в это время городу требовались. Ему вовремя сообщили о том. Что необходим специалист его профиля.Так он проходил уже возле той улицы, где его уже ждало собрание в квартире, где жили Луговкины.
   Он ехал добрые сорок километров от Макушино до Кургана на служебной машине Газ 55. Добирались практически по бездорожью, регулярного сообщения между населенными пунктами в то время не было. Водитель высадил его там, где была городская окраина. Это был не самый простой путь потому, что купив там билет, он проделал путь еще в триста с лишним километров. Состав тянули локомотивы Эр, сначала с одной стороны поезда, потом с другой, и казалось, что пройдя какое-то, довольно внушительное расстояние, поезд шел назад.
   Владимир Алексеевич мог пойти в любое место, но этот дом, хотя не был ближе, чем тот, куда он направлялся, здесь, как ему представилось. Он должен был появиться раньше, пока не началась размеренная жизнь, которой он искал, и которая закрутит его так, что он не скоро ещё выберет день, чтобы появиться там.
   С его племянницей его вряд ли связывали какие-нибудь серьёзные общие занятия. Он теперь уже не мог бы появиться на достаточно долгое время у родителей Елены Яковлевны, поскольку их домашняя обстановка была ему слишком хорошо знакома. Здесь просто боялись соседей, потому, что дом был новый, и никто не знал, чего можно ждать от тех, кто живет рядом.
   Все-таки ему предстояло вернуться несколько раз на прежнее место работы. Многое необходимо передать тем, кто будет там после него. Владимир Алексеевич был из тех, что, чувствуя вину перед народом за то, что многие из этого народа не могут получить такого образования, уже сливался с теми, от кого уже вроде бы должен был оторваться окончательно. Рядом с племянницей, которая звала его на работу в институт, он надеялся, может быть, обрести то общество равных ему людей. Они могли бы иногда просто собираться и разговаривать на более или менее отвлеченные темы, связанные с вопросами общей эрудиции. Понимая опасность таких собраний, которые могли бы происходить у них, он осознавал так же, что по-другому он может просто деградировать. Может совершенно потерять интерес к жизни и не использовать всего потенциала, который мог бы быть пущен на благо людям. Его старший сын Андрей жил тогда в одной с ним квартире, с ними была вместе и его дочь Ангелина, несколько отдаленная от них. Уже три года прошло с тех пор, как Владимир Алексеевич овдовел и все, решительно все стало для него не существенным и словно не трогало его. Теперь ему хотелось, чтобы появилось новое интересное дело.
   Сейчас Кучковский уже не думал о том, как он будет возвращаться. Он не ждал, что предприятие для его поездки снова выделит машину. Он надеялся остаться на ночлег в теплой постели, где просто можно было бы полностью вытянуться. Он понимал, что придется остаться или у родителей Елены, или у нее дома. Он мог бы теперь попасть в дом, куда недавно поселился отец Елены, муж сестры Владимира Алексеевича, это был приехавший недавно в этот город Яков Юрьевич Петелин, но там было и так много людей. Вероятно, соседом Якова Юрьевича его был Эдуард Карлович Хилькевич. В доме жили многие известные в городе люди. Сын одного профессора не вернулся с фронта, но в описываемый период жил в этом доме, наполовину кирпичном, наполовину деревянном. Там, скорее всего и мог бы остановиться Владимир Алексеевич, пока не нашел постоянной жилплощади. Путь к этому известному в свое время месту был недалёк, но Владимир Алексеевич, не имея недостатка в деньгах в данный момент, остановил проезжавшего мимо извозчика, и назвал почему-то адрес Луговкина.
   Через некоторое время Владимир Алексеевич появился в менее знаменитом доме. Он почти незаметно влился в компанию, которая уже давно заседала на кухне на втором этаже.
   _ Володя, - отозвался на его появление Флегонт Акиндинович, - Вот сегодня прямо такой день, какие в жизни то, может, несколько раз всего и бывают. Прямо вот так вот все собрались. Это что же все сразу так!
  -- Здравствуй, - сказал, повернув голову резко назад, отозвался Алексей Николаевич. - Тебя ведь тоже давно не видел.
  -- А я чего-то, уже и не узнал тебя сразу то.
  -- Ну, а по такому случаю и посидеть побольше времени можно.
  -- Флегонт, сейчас не плохо бы водочки взять хоть немножко. Сейчас можно и вправду посидеть немного, а без водочки такого все равно не будет.
  -- Так ведь магазин, наверно, закрыт уже, - вмешался в разговор снова Шишагин. - До которого часу работает то он?
  -- Да, может, не закрыт еще, - ответил Флегонт Акиндинович - Это мы удачно так вот подобрались все. Володя, пойдем, сходим, а то ребенка посылать за таким продуктом. Сейчас будет у нас и поесть чего, Анфиса давай, ещё разик, пожалуйста, видишь, так получилось, что человеку не досталось, а человек этот, можно сказать, важная личность.
  -- Все-таки, по-моему, выпивка - это не единственный и не лучший способ, чтобы с друзьями поговорить душевно, начал, было, Владимир Алексеевич.
  -- Полно тебе умничать, - остановил его Шишагин, - лучше этого трудно что-то придумать, а сейчас и думать, то особо ни про что не хочется.
  -- Вот то-то и оно, что не хочется, а ведь знаете, если бы я не надолго в эти места заявился, а то ведь переехал. Меня и перераспределять как раз хотели, ну а я через свои связи договорился, чтобы сюда мне направиться.
  -- Да ну, - быстрее и немного тише, чем обычно, сказал Флегонт Акиндинович, - это ты что ли у нас постоянно теперь будешь? Ну, это хорошо придумано, я рад даже.
  -- А ты как думал? Все по серьезному. Мы, образованные люди теперь такие, что если решим чего, то до конца не отступаем, конечно, если стоит того дело.
  -- А Андрюшка у тебя там же все живет?
  -- Ну, так ясно-понятно, что там же. Все почти им оставил. Мне, как специалисту (Раз уже распределили сюда), то необходимое все полагается, и жилплощадь тоже, только вот когда это будет? Не скоро еще, наверно ведь. И ведь как удачно всё получилось!? Вот могли бы направить кого-нибудь из Москвы, или из Горького, а тут как раз про это сказали, а я здесь недалеко живу. Я сказал бы даже так, что это необычайное везение мне вышло.
  -- Пойдем, купим бутылочку, - обратился Флегонт Акиндинович, будто ко всем собеседникам сразу.
  -- Пойдем, чего уж, - согласился тут Абрамов.
   В этот то момент и оказалось, что есть вещи сильнее, чем общая убежденность. Один Шишагин смог склонить остальных к странной традиции выпивки потому, что без этого, наверное, как будто и разговора бы не вышло стоящего, и встреча вряд ли была бы запоминающейся.
  -- Это как же ты, Володя, приехал, и сам еще не знаешь, где жить собираешься?
  -- Так на то ведь и Елена, племянница, - ответил Кучковский, открывая бутылку, хотя пить ему хотелось меньше, чем другим, - да, я думаю, она меня примет пока, я не гордый, наверное, совершенно человек, только я сейчас бы не поехал к ней, многое уже не по-нашему в современных семьях происходит.
  -- Почему же это так тебе не нравится? - поинтересовался Луговкин, - это ты привык, чтобы подчинялись все, так ведь их жизнь так уж сильно лично тебя не касается. Это ведь смотря, в каких вопросах..
  -- Ну, понимаешь, вот эта Ульяна у нее, что ей надо, того она и добиться хочет обязательно. Они поэтому, наверно и живут не как люди, я знаешь ли, Флегонт, чем жить так, то и не жил бы совсем.
  -- Э! Полно! Там все не так уж плохо, а что они о себе сильно так заботятся и живут так, что и не живут почти, то это может исправиться, да и не так плохо, наверно. Да чего тебе думать. У меня Анфиса через своих знакомых там обеспечит, чтобы поселили куда-нибудь.
  -- А я про это и думал. У меня денег достаточно, комнату чтобы снять, просто так то оно быстрее будет.
  -- Так это значит, ты это правильно ко мне пришел.
  -- Ну, спасибо, а то ведь вот что получается: мне не это даже тяжко, там ведь людей у них в квартире много живёт, а на нее потом говорить будут что-нибудь не то, да и они меня не очень-то примут.
  -- Флегонт Акиндинович уже разлил приятную отраву на всех.
  -- За встречу, - начал Алексей Николаевич, - ничего умнее этого пока не надо даже придумывать. Да это ведь не такая уж беда, там все равно некоторое время только придется побыть.
  -- Как знать, так то сразу не скажешь, вздохнул Владимир Алексеевич, и начал пить. Все сделали то же самое.
  -- Конечно, - согласился Луговкин, - тут уж именно с этого и надо начинать, встреча, тем более такая, что не часто бывают такие. Только ты, Алексей, мне скажи вот что. Мы же в одно время где-то уехали с родины то нашей малой. Извини, Володя, мы про свое тут поговорим, докончим уже.
  -- Да, только я то не в то время уехал, а активно, можно сказать, жизнь перестраивал.
  -- Да про такое-то дело и я помню. Я там тоже кое-что успел. Только я так не поступал с односельчанами, как ты.
  -- Флегонт, ты опять начинаешь это, - сказала раздраженно Анфиса Марковна, - у тебя гость, а ты начинаешь это, - у нас ведь в гостях человек, который не знает этого всего, да и знать-то ему это не требуется.
  -- Ничего, - ответил ей несколько строго Флегонт Акиндинович, - пусть все слышат, это дело принципиальное, а мы здесь приятели, люди друг другу не чужие, чтобы о таком не говорить можно было. Для нас это все значение имеет большое. Если он не хочет говорить, то может и промолчать, а то многого человек и не скажет, если уж совсем говорить ему про это не хочется.
  -- Я тебе все скажу. У тебя появилась работа, и ты поехал сюда, той-то работы всяко интереснее, а мы там занимались такими делами, что никогда теперь и не скажешь, должны мы были это делать или нет. Вот посуди сам, это, когда у нас только ещё колхоз организовывали, то прислали комсомольцев неизвестно откуда. И вот тут-то началась политика, одних комиссары услали неизвестно куда, у других отобрали все и тоже угнали, на какой-то подводе все имущество повезли, а их семью погнали бегом рядом, а комсомолка одна едет да смеется. При том руководстве, какое у нас тогда было. И эти руководители ведь некоторые врагами оказались, с ними хотя бы разобрались, а мы все это видели и ничего не могли, и прощения нам нет.
  -- Это все было, я вот тоже участвовал во всем этом деле, ведь новая жизнь не так скоро стоится, как мы думаем, кто знает. Сколько всего этого нужно сделать ещё, чтобы счастье то людям было.
  -- Ооо! Флнгонт, да тебе уже все стало все равно. Ты вспомни, что и сам ты в таких делах участвовал. Сейчас только мы и можем сказать, что время такое было, что больше-то скажешь?
  -- Я, коммунист. Идея всегда остается той же самой, а те руководители на другом чем-нибудь попались. А ты, прямо вперед забегаешь, еще не пришло время, чтобы судить обо всем этом, кто прав, а кто нет.
  -- Так таки не время еще, если этого председателя уже осудили, не за это хоть, я сути дела, конечно, не знаю, только все равно нельзя так было. Все хозяйство, весь скот в одночасье погубили, народ считай что голодом тогда оставили. Вот что, по-другому все это нельзя было сделать? И кто теперь отвечать будет?
  -- А ты что, участвовал, что ли в этом, я не говорю, что я тебя в чем-то обвиняю, просто думаю, что и осуждать, наверное, никого не пришлось бы, если бы люди сами были активнее.
  -- Нельзя было быть там активнее, там вообще подчистую выгребали все, ты не видел просто, что там и нельзя было ничего сделать. Если это были перегибы на местах, то кто же знал, что они перегибы. Он хотел сказать, "сейчас та же политика", но говорить этого не стал.
  -- Да, нам ничего, - продолжил он, тяжело вздохнув, - мы как будто ничем таким не занимались, мне то что. Ты, прежде чем мне такое говорить, сам бы вспомнил, что тоже делал такое, по приказу, что тоже многим не нравилось.
  -- Да, и такое было, я только всегда делал то, что совесть подсказывала в таких делах. Да, что совесть подсказывала, партийная, если на то пошло, потому, что нам не просто так партбилет давали, это сразу подразумевает, что думающий человек его носить будет. Пусть не всегда это так получалось, но нам все-таки.
  -- Да, совесть, только вот именно что не всегда она тобой руководит, и в нужный момент нет ее почему-то. Я вот тебе сейчас такое дело припомню, такой есть любопытный факт. Миша ведь, помнишь жил, так в Гражданскую он же тебя от колчаковцев прятал, а ты ничем ему не помогал, когда их девять лет назад выслали. Извини меня, ты тоже на собрании тогда про это что-то говорил.
  -- Да не был я ни на каком собрании, и меня в ту пору уж там не было, - резко, но еще весьма спокойно как отрезал, в ответ Флегонт Акиндинович, - я там нигде не мог выступать. И меня вообще в то время мало интересовало, что здесь происходит, вот это, может быть, и не правильно с моей стороны. Он, правда, пришел когда надо с нашими, тогда, правда, меня уж повесить хотели, но так я потом пытался еще выяснить, что с ним, и где он.
  -- Сейчас представляешь, как Владимиру нас слушать. Он-то про все эти дела сном-духом не ведает.
  -- Все это интересно, - с несколько циническим оттенком заметила Анфиса Марковна, - только надо самим наедине разобраться, а то ты, Леша, позоришь человека у него же дома, а сам не знаешь, так оно было, или не так.
  -- Да я и не обижаюсь на это, - ответил жене Флегонт Акиндинович, -если бы даже это и было, то что он тогда так обрадовался, стал разговаривать, расспрашивать меня про все, а тут вдруг такое вспоминать начал. Не было такого, чтобы я про кого-то говорил там, эти вещи вообще решаются не на собраниях. Действительно хороший человек был, помогал многим с пищей, когда голодное время было, хотел сам отдать кое-что, так ведь нет.
   Он вспомнил, что винить в этом не кого, кроме тогдашнего начальства, которое стало силой отбирать абсолютно все, что было у людей. Такие разговоры могли привести к тому, что и до настоящего момента, как ему казалось, ничего не изменилось в этой власти, хотя из тех никого уже там и не осталось. Он так же поймал себя на том, что многих вещей действительно не помнит. Произошло много разного, и успокоение совести за эти годы сделало своё дело. Он не помнил принципиальных моментов, это были жакты жизни, каких, казалось, забыть нельзя.
   За окном происходило собрание молодежи. Действо это даже в наши дни невысокого культурного уровня людей и то показалось бы странным. Несколько молодых парней-соседей кидались друг в друга тряпкой и бегали от того, в кого кинули. Некоторые из них были то время уже молодыми отцами семейств, и людьми совершенно не глупыми. Люди после трудового дня просто развлекались, как могли.
   Алексей Николаевич уже начал понимать, что зря стал вспоминать то, что было раньше. Он помнил точно, что Флегонт Акиндинович, когда стал заведующим МТС, говорил на собрании о том, что тот их односельчанин Михаил, был в чем-то не прав, но знал, что прямой вины Флегонта Акиндиновича в том, что случилось с его спасителем, не было.
   Флегонт Акиндинович имел такую интересную особенность, о которой мало кто мог теперь вспомнить: Октябрьскую революцию он принял не сразу. Его мнение в этом случае, конечно же, никого не интересовало, но он оставался еще долго на старых позициях. Во время Империалистической войны, как называлась первая мировая война, событий с ним происходило очень много. Имел крест за то, что в составе разведывательной группы перетащил австрияка через линию фронта. Трудно было потом привыкать к тому, что войну эту все потом считали чем-то, затеянным ради интересов европейских монархов. Он был еще человеком верующим, считал, что большевики ничего хорошего дать не могут, пока не увидел, что в родном селе хозяйничают колчаковцы. Были в то время и погибшие, и даже казненные. Он оказался не таким уж и верующим и даже не таким принципиальным, как можно было подумать. Как большинство, он встал на стороне красных потому, что не знал, что новая власть станет позволять себе еще больший произвол, только получилось так, что он, неизвестно каким образом был поставлен во главе коммуны. В дальнейших событиях того времени участия не принимал, а в партию его приняли позднее как уже действующего руководителя. С точки зрения партийной совести, он по сути не сделал ничего плохого, даже наоборот помогал многим из них в самые черные времена. В то же время не гордился своим партбилетом, зная, что теперь оказалось возможным только насильно сделать так, чтобы люди любили власть.
  -- Алексей, все-таки ты больше времени там пробыл, чем я и ты поэтому больше там успел всего сделать, и не сделать даже а больше всего видел, и ничего сделать не мог.
  -- Может, и успел, или не успел, но я не хотел, чтобы мне чего-то больше досталось, понимаешь, не такой я человек. Нам уже ехать пора, потому, что в самом скором времени машина там может много для чего понадобиться.
   Он собрался уже уходить, когда Федот Андреевич встал с места, вытянул вверх руки, сжатые кистями в замок, и сделал шаг к столу, а затем еще шаг назад, и встал на месте. Владимир Алексеевич вышел во двор, но не знал еще, пойдет ли он куда-нибудь из этого места, или сможет остаться хотя бы на ночь. Флегонт Акиндинович стал ходить по коридору из стороны в сторону. Обстановка разряжалась.
   Глава 11.
   В то время, когда старший Кучковский отправился в свое путешествие, мало понятной оставалась цель его поездки для дочери Марии и сына Андрея. Их одноэтажный дом на две семьи казался совершенно надежным прибежищем в современном мире. Домик находился на самой окраине, построенный самостроем на участке, который предприятие отвело Владимиру Алексеевичу.
   Можно, к слову сказать, что многие старшие люди сегодня, говоря о времени существования Советского Союза, упоминают, и совершенно справедливо о том, что государство обеспечивало жильем всех, и молодые семьи - в первую очередь. Но это было не всегда. Совсем уж немногие помнят теперь описываемый период, неважно какой, когда давались участки земли и немного стройматериала. Жилье для людей не строилось еще по инициативе государства, строительство промышленных объектов и дорог велось в первую очередь, преимущественно силами заключенных, и это отнимало все силы.
   В тот день, когда Владимир Алексеевич уехал устраиваться на работу в другой город, сын Андрей собирался на завод. Разговоров об этом происшествии тогда еще не было. Трудно было вообще разговаривать в этой обстановке.
   Производственный цикл тоже, отлаженный с самого начала, не требовал пояснений чего-либо. Не было времени и у Андрея думать о том, насколько было правильно уезжать сейчас.
  -- Андрей, - окликнул он его, - сегодня что-то не так начинается все, и не так надо чтобы было. Ходить просто так некогда, норму выполнять все-таки надо.
  -- А ты что о норме беспокоишься, ее сильно большую не сделают, какая есть, такая и будет.
  -- Как знать. Тебе можно говорить так, там ведь все равно тебе можно где-нибудь устроиться. У бати, например.
  -- А где теперь у него устроишься? Он сам не знает еще точно, чем будет заниматься.
  -- Все ищет чего-то.
  -- Да не то, что он ищет, здесь все сложнее. Просто нет ему обосноваться где даже теперь самому. Мне-то, наоборот, здесь лучше даже работать.
  -- Ну, это кому как. Если твое это дело, то хорошо.
   Стоит заметить, что, как и всякий, кто здесь находился, Андрей Кучковский в материальном производстве занимал незначительное место. Повествование, как оно есть, не имеет, по сути, своим предметом завод и его жизнь. Это не был промышленный гигант, но для всех распределена роль в этом процессе.
   Андрей совершенно не обижался, на то, какой была жизнь сейчас. Эта жизнь теперь вынудила его отца покинуть обжитое место. Это произошло, наверное, по немаловажной причине. Это даже и не причина была, а одно из условий. Ему не хотелось больше быть там, где было горе. Жизнь продолжалась, и ему думалось теперь совершенно серьёзно, что там, на новом месте все у него сложится наилучшим образом, хотя и для него ещё не совсем было ясно, зачем уезжать. Совсем уж мучительным был вопрос, чувствует ли он, Владимир Алексеевич себя в чем-то виноватым, оставляя надолго сына и дочь, чтобы там, наобум вдруг начать новую жизнь, и завести семью, возможно. Вряд ли даже было тогда понятно, что это и есть свобода, которая вдруг достается взрослому человеку. Свободу эту, как представляется, уже ничто не ограничивает. Оказывается, что пределов никаких нет, и то из бесконечного мира, что можно себе позволить оказывается шире, чем раньше думалось.
   Разговор продолжился в самый первый подходящий момент.
   -Нет, Андрей, не дело это, когда семья вся порознь.
  -- Да я сам это понимаю, так ведь что же тут сделаешь. Если посмотреть, то многие так живут.
  -- Ну живут-то не от хорошей жизни. Может, вам опасно здесь стало, у вас часом врагов нет.
  -- Типун на язык. На всех собраниях нормально выступали, не касаются никак, и славно. Что сейчас про это говорить, человек ведь сам должен решать, где ему хочется быть.
  -- Да, не про то ведь разговор. Вот руководителя прежнего сняли - воровал потому, что, а тут вроде и работа есть.
  -- Я-то здесь ведь остаюсь, никуда не уезжаю, покамест хотя бы. А бате есть, за что идти на это. Человеку надо чтобы приложение сил было наилучшее, а то, сколько талантов так загублено, сколько всего он даже не использовал из-за того, что не на своем месте был. Люди-то вон как продвигаются.
  -- Это их дело, нам про себя надо знать. У меня вот тоже жизнь такая, что не рас танцуешься, а по другому-то у кого бывает. Этим, которые к Москве так быстро ближе продвинулись, я не завидую. Хотя он не от этого едет, и не хочет там ни денег больших, ни почестей, не за тем он едет. Просто, наверное, если куда-нибудь далеко уедешь, то и от себя самого как-то сбежишь. Мне хочется верить в это, иначе бы люди не ездили так часто никуда. Это знаешь, просто человеку надо отдохнуть, отойти от всего этого. Как ведь получается, что все дома, все поддержку человеку оказывают в трудное время, а чаще всего как бывает? А бывает, что ему и не хочется всего этого, а тяжелее только на душе становится.
  -- Да может все хорошо будет, раз там ждут, то значит для чего-то.
   Как одно мгновение, которое не подчиняется нашим представлениям о времени, так и этот человек, когда вдруг стало так, что он был сам себе хозяином, стал поступать просто так как думает, что это позволено.
   Глава 12.
   Айлыпов вернулся домой, еще даже не представляя точно, зачем именно. Сегодня он понял вдруг, что давно не был в клубе и не видел девушек так, чтобы их было много, и ему хотелось развлечься. Он последовательно снял куртку и свитер. Было невыносимо жарко, хотя и избушка была натоплена не сильно.
   Он стал рвать какую-то бумагу на растопку, а сам думал, что слишком много времени уходит на все это, но ходики на стене показывали, что время еще терпит, и юные посетительницы танцплощадки никуда не убегут.
   Айлыпову, как обычному человеку своего времени казалось, что это самое время, в которое он живет, есть самое счастливое из всех времен, какие когда-либо были. Он, будучи комсомольцем, и даже кандидатом в партию, он относил себя к тем, кто придерживается религии предков, и на женщин старался не смотреть, но это было невозможно. Как было сказано уже, формы их тела не скрывались теперь ни дома, ни на людях. Не видеть всего ,что есть, было уже невозможно, все это электризовало и распаляло. Неплохой в принципе, стимул для труда в то время, когда страна преобразовывалась до неузнаваемости. У соседа в комнате играл на патефонной пластинке фокстрот "Садко" в исполнении джаза Утёсова. Музыка Римского-Корсакова в обработке Исаака Дунаевского, в довольно странной обработке звучала чрезвычайно зажигательно. Вся окружающая действительность в определенном месте в пространстве настраивала человека на жизнь.
   Айлыпов при этом уже развел огонь и порезал сваренный с утра холодный картофель, чтобы поджарить его. В это время пришел со службы сосед, когда музыка заканчивалась.
  -- Шаукат, ты сегодня что-то раньше пришел, так отпустили что ли?
  -- Нет, все как обычно, - отвечал он, - подходя к плите, будто бы процесс жарки уже вошел в ту стадию. Когда без вмешательства человека уже нельзя.
  -- Тебе, дядь Миша, нужно было отремонтировать что-то. Я ведь привык с большими железяками там работать, там бывают такие, что кило по сто, и как хочешь, так ее и доставай.
  -- Будильник что-то звонит не во время, там мастер еще заболел, может посмотришь, покумекаешь сам.
  -- Так ведь мы мужики на то, чтобы понимать все это. У тебя вот Андрей с патефоном сам справляется, сейчас сам слышал, работает, а сначала тоже я сам все ремонтировал. Так что давай, будем смотреть вместе, может, чего-нибудь и придумаем.
  -- Давай вместе, ладно. Ты вот все можешь сделать, таких людей ведь не так много бывает. Жену бы тебе хорошую, пора уже.
  -- Так ведь и ищу, скоро уже найдем. Так ведь интересное это дело, искать то.
  -- Э нет, вот так если говоришь, то значит все равно это оно не все путем.
  -- Может и не все, кто его знает. Сейчас посидим.
   Они начали разбирать будильник. Сначала раскрутили корпус и ободок, держащий стекло сам собой выпал. Потом Айлыпов снял картошку с плиты и стал есть ее, и затем продолжился технически сложный созидательный процесс.
   - Это конечно, правильно все, что и на работе ценят, и вот, того гляди, в партию вскоре примут, только это ведь ... жизнь человека не только из этого одного состоит. Я вот не старый хоть человек, а всё равно мне-то это как-то уже особенно чувствуется.
   - Да понятно.
   - Вот ты умный парень, мастеровой, умеешь много, а вот люди некоторые и не умеют столько, а как-то живут. Не могут сделать столько, а как-то все равно живут они, и не хуже еще.
   -Ну, это уж кому как повезет. Потом, дядь Миша, если ты про это все говоришь, то тут не то все решает, что человек умеет, и что знает. Иной просто у кого-то подход есть определенный, к определенным людям, вот ему, значится и везет. Я вот вообще хочу на локомотив вернуться, работать, здесь все равно не то уже, или там, в пути все время, или тут - одно и то же каждый день.
   - Так мог бы кочегаром хотя бы.
   - Так что кочегаром то, у нас пока хватает их, везде есть. Туда ведь не каждый попадает еще. Потом ведь говорят, что учиться надо дальше, квалификацию, значит, повышать. Это ведь такая система у нас, там своя жизнь, даже нужно, чтобы люди все, которые с этим связаны, вблизи где-то жили. За путями постоянный надзор требуется. Стрелочники так вообще должны постоянно быть готовы, если где поезд какой куда пойдёт. Много там всего такого. Так что случайный человек туда и не попадёт еще. И ещё знаете, что самое лучшее во всём этом? Что там трудишься, как в отдельном городе каком-то и не видишь, не слышишь всего этого, что случается, что творится везде. Работаешь себе, знаешь, и ничего тебя будто не касается.
   - И ты пойдешь туда?
   - Так конечно надо это, тем более выдвигать хотят, как вроде ценный работник, значит.
   - Так вот, если образование есть, то ты хочешь, чтобы не ниже работать, чем на какой-то работе, на которой это образование позволяет. Ниже, понятное дело, уже не хочется, а вот так подумаешь, что, может и надо поработать где-то может, не по специальности, а потом что-нибудь получится из этого. Вот я как уже жизнь прожил, так знаю, что все равно, если дойдешь до чего-то, так ведь назад то возвращаться уже не хочется. Это понятно. Если начальником, к примеру, был где-то, так не захочешь идти куда-то чтоб ниже рангом.
   - Да нужно просто, чтобы получалось, чтобы справляться со всем, тогда и впоследствии не стыдно будет. Главное, чтобы, вот, к примеру, перемещаешься ты от должности к должности, чтобы все это так было, чтобы, как говориться, не падать потом, если так можно.
   - Ты вот правильно все это говоришь, только на деле так не всегда получается. У тебя и настроение такое неважное, в общем-то, из-за того, что бросила тебя, ... ну, эта, которая приходила, Ульяна, вроде. Ты же сам говорил, что из-за этого все.
  -- Так вот оно, что? Ну, да все как-то сразу. Понимаете, у них семья такая. Я самой-то ей нормально еще ладил. Да чего там ладил. Дружили, в общем-то, всего несколько месяцев, так, ходили друг к другу. А у меня же характер, сами знаете. Ну, вот так бывает, что один раз поссоримся, другой. Вот так понемногу они и начинают думать, что я нервный человек слишком, а тут еще был однажды случай. Возвращаемся мы из кино один раз, а Елена Яковлевна, значит, не в духе была сильно. Говорит, Ульяна, ты, где ходишь столько времени. Ну, я говорю, что разве мы виноваты, что фильм долго идет? А она мне тогда, что спросил бы, что ее дочь и я на ее права не имею. Я, тогда говоря, "а я тогда зачем нужен?". Ну, простились то вроде хорошо, а потом она, Ульяна сама меня принимать не стала. Там дело-то знаете, как было? Я не рассказывал раньше, так вот сейчас расскажу, - тут Айлыпов тихо, почти без звука засмеялся, - Я стал им говорить, что монголо-татарское иго на пользу Руси пошло. Вот и фильм недавно был "Александр Невский", не смотрели ещё?
  -- Нет.
  -- Так фильм-то обязательно надо посмотреть, как наши с Тевтонским орденом сражались. Так там такая же мысль, и я сам читал, что монголо-татарское иго на пользу, в общем-то, было. У нас инквизиции за то не было. А она мне, что они вроде столько разрушений принесли.
  -- Это просто у тебя голос предков, мне кажется, а потом что было.
  -- Ну, я отматерил её, Елену значит, и мне после этого, что называется, вскоре в приёме и отказали.
  -- Да, это ты необдуманно сделал. Ты не выпивший, случайно, был?
  -- Я вообще не пью. Нам никак это не позволяется. Зло просто взяло, честное слово.
  -- Ну, она что-то про татар плохое сказала?
  -- Нет, ничего.
  -- Так чего же ты так взъелся то на неё?
  -- Да, так что-то. Разозлился и всё, даже по-глупому вышло.
   - Вот видишь, ты же дальше ищешь, другую девчонку ,чтобы найти, а тут что? Ты учился после школы там, в училище по железнодорожному транспорту?
   - Так, конечно же учился.
   - Надо квалификацию, может быть повысить. Сдать экзамен, может, снова.
   -Да, это вообще все по новой начинать надо?
   -Ну, а как же.
   -Надо, так ведь мне паровоз еще ни разу не доверяли, только, как помощник пока ездил да кочегаров подменял. А так-то уже выучился.
   - Тебе ведь не надо рассказывать, что со мной случалось, там и страшнее было, и даже неизвестно там было, что делать дальше, а и то как-то все это идет ... потихоньку.
   - Так и не надо чтобы потихоньку. Надо чтобы все было, что ты можешь в жизни сделать.
   - Так вот это опять же, ты и должен. Я то уже могу сказать, что добился для себя всего, у меня вот две дочери и три сына, ну брат, правда, попался, где вот он сейчас; на меня тоже говорят, хотели найти что-то. Да ведь, так если честно сказать, то ты только меня и понимаешь.
   -Вот так. Так что же надо, чтобы понимали? Я вот опять видел ее маму. И вы знаете, как это было? У нее дочь сейчас, может быть, делом занимается, а она появилась там вместе с нами. Я ничего не имею против, нее видимо у нее, у матери появился жених новый, видимо кто-то из нас, из нашей компании.
  -- И кто он, не знаешь.
  -- Да вы его все равно не знаете, а я понял, кто это такой, работали вместе. Вот это кадр!
  -- А если он кадр, значит, не боится быть таким, каким хочет. Вот этого многим людям не хватает. Если он может себе это позволить, то это необычный, значит, человек.
  -- Но, а вот мне то зачем быть необычным. Хватит, уже надо за ум браться что ли. Ему если хочется дальше все быть чудаком, то пусть будет.
   Он вышел из дома и пошел прямо к дому напротив. Здесь дома были все разные, тот, что он видел, был бревенчатый, обшитый обрезной доской, двухэтажный и зеленого цвета. Краски уже сплывались, воздух становился холодным и каким-то свежим и сжатым. Порывы несильного ветра несли запах гари от печных труб.
   Так можно было подумать, что есть в действительности только то, что находится вокруг. Какие-то тревожащие ощущения доходят иногда, но и сейчас, как тогда, они слишком слабы и никак не могут повлиять на привычный ход дел. Это как сейсмограф, который реагирует на дальние подземные толчки, которые без него в этом месте ощутить нельзя. Вокруг все и все заняты только тем, что касается лишь лично их. Постороннему наблюдателю в этом ничего не может открыться такого, что бы можно было назвать самым главным в текущем моменте действительности. В этом моменте ничего нет. Нет ничего такого самого главного и там, где все значительно хуже, чем здесь.
   Глава 13.
   В конце этого дня было сделано многое, но не все, что можно было сделать. Сергей Николаевич Муравьев совершенно не чувствовал себя уставшим, правда, казался уже несколько раздерганным. Стол на кухне был уже накрыт. Решив все важные дела, он все еще не мог оторваться от дел, связанных с его работой, хотя окружала его уже совершенно другая обстановка. Пора уже было поинтересоваться тем, что происходило в его отсутствие с его домашними. А были они теперь в разных местах.
   -Ульяна, что это такое, что этот негодник не идет еще.
  -- Он как ты, только хуже, ты мне сколько нервов вымотал, а он далеко пойдет, морочит головы людям, а сам даже не знает, что ему нужно. Сейчас вот неизвестно еще, что там могут им поручить, на какое задание пошлют.
  -- Как я. Вот было время, ты тоже меня чуть под монастырь не подвела, когда восстание было, там ведь опять воевать бы пришлось, а воевали там не с беляками уже, а считай, что со своими. Там же и твои братья были, а они мне как-никак не чужие люди. Там трудно было в этом всём разобраться, такое дело началось...
  -- И теперь всю жизнь меня будешь этим попрекать. Лучше бы вмешался, у тебя сын непонятно чем занимается. Это хорошо, что теперь то он постарше себе нашел, а то до этого была у него, так совсем еще ребенок. Понятно, что тяжелое время было, что теперь про это вспоминать.
  -- Ну а ты не помнишь, в наше то время как было, уж редко, чтобы ровесники, как мы.
  -- Так ведь начиналось все, эта, Ольга Луговкина еще она несовершеннолетняя была. Впрочем, он и сам не сильно уже стремился там к чему-то.
  -- Ну, может, еще бы все нормально было уже, когда соберутся, то там уже и восемнадцать будет. Она просто не подходила ему. Это же хорошая девчонка. Там у нее ведь родственник еще есть, с которым я знаком по своей работе, Луговкин, Флегонт. Там в эту семью если бы он вошел, то уже совсем бывало бы хорошо, а вот не всякая девушка его понимает то еще, да и по правде сказать, редко какая поймет. Я его вообще не понимаю, то со старухами какими-то водится, старше его на пять лет, а то к ребенку привязался.
  -- Нам то про это что рассуждать, если они давно уже вместе дружат? Они все-таки взрослые люди, сами понимать уже должны, что делают.
  -- Только это уже интересно, почему так долго не приходит домой, что там еще может быть, сегодня же много дел.
  -- Это уже какая-то странная уже подозрительность, почему же они побольше времени не могут побыть вместе.
  -- Это уже неизвестно что, чем они занимаются все вместе, это уже непонятно, у меня плохие уже.
  -- Да, что же это, почему здесь должно быть что-то подозрительное. Единственно, что место, где он работает, наверно, опасно. Лучше было оставаться там, где он раньше был. Если ты хочешь, чтобы он так же как ты, пошел по карьерной лестнице, то это не самое лучшее место для такой карьеры.
  -- Ты понимаешь, тут вообще назревает нехорошее очень дело, я всегда, например, не понимал, что можно девушкам с парнями просто дружить, и чтобы никакой свадьбы, ничего потом не было. Они там втроём все дружат. Еще там непонятно кто к ним ходит постоянно. Я вообще не понимаю, как он мог связаться с этой семьей.
  -- Сергей, ты не понимаешь, что это вот и есть ведь простой народ, трудящиеся люди, и мы тоже из них, просто мы когда-то лучше стали жить.
  -- Пойми, Ульяна, что это не простой уже народ, у той девушки мать преподает в институте. Она там рассказывает такие вещи, которых мы с тобой не знаем. И нам знать то их вряд ли нужно. Это, понимаешь, это такие уже люди, которые живут не так, как мы с тобой.
  -- Но ты все сам решаешь, ты своему сыну хотя бы не надолго предоставь выбор, пусть он делает, что хочет. Пока там ничего плохого не происходит.
  -- А ты так говоришь, ты знаешь, что там у них делается. К чему может привести этот богемный образ жизни в наши дни. Мало ли у них там кто не появляется.
  -- Какая разница, кто там появиться может? У них ведь своя жизнь, это ясно. Он пришел туда, когда там уже была такая жизнь как теперь. Не может ведь все измениться в одночасье. Да и должно ли что-нибудь меняться, если просто он пришел туда. Просто и мы с тобой, Сергей, были в свое время не такими немного, нас не любили за что-то, тебе всегда казалось, что ты знаешь всё лучше других, а мне из-за этого тоже доставалось. Да и какой это богемный образ жизни? Это сами там все непонятно кто.
  -- Так ведь и я так просто говорю, я же не знаю, но предполагаю. Там у Елены Яковлевны этой постоянно какие-то мужчины появляются. И ладно бы они чего-то серьезного там хотели, а то ведь так просто сидят. И что там такого она им может сказать, его они не знали? Это просто такое время препровождения которое так они любят... сидеть, разговаривать о чём-нибудь, и ни песен хороших, ни радости никакой. Сидят как на поминках. Что они там делают. Я не знаю.
  -- Я тоже подозреваю, что тут не ладно, и главное, что Игорь начинает вести такой же образ жизни, как у них, а вот знаний у него таких нет. Культурный уровень все же не тот. Посмешищем что-ли у них быть? Нет, с другой стороны, он со временем может стать одним из них, из таких вот умников, только ведь дело не в воспитании совсем, а в том, что я Игоря знаю все же. Он не будет часто появляться там, где ему ничего не надо. Он всегда таким был, что ему становилось не интересно с какими-то людьми. Они сами переставали приходить к нему, тоже, видимо, как-то это уже чувствуется. А тут он явно нашел себе женщину, пускай даже, она пока и ребенок почти. Вырастет ведь, никуда ничего не уйдет. Лет десять назад девчонок в таком возрасте ведь замуж и выдавали.
  -- Мы опять же не знаем, что у них за семья. Там ведь все что угодно может быть. Ты ведь знаешь, что это за место, где он работает. Это то самое место, где самыми с жуткими делами разбираются. Так вот их семья, если где-то там, если они с кем-то знакомы.
  -- -Это еще не факт, что они где-то могут быть замешаны. Дело в том, что там он может оказаться против них, а все равно в их жизнь он вряд ли когда-то, наверно сможет войти. Не просто это и не нужно, ломать себя под других, это само уважение к себе сломать можно.
   После этого стали дожидаться Игоря молча. Теперь уже точно можно было сказать, что он стремился поскорее попасть домой, но сегодня это не удавалось. Идти быстро было уже лень. При этом дальнейшие события заставили его задержаться на некоторое время по дороге. Во многом его нежелание возвращаться домой раньше чем было можно объяснялось и тем, что сегодня его визит в эту семью вызвал у родителей какое-то особенное подозрение. Он и на самом деле начинал входить в жизнь этого круга людей, вроде бы чуждого его семье. Это ему говорил и приятель, который, в отличие от родителей Игоря, был уже знаком с чем, чего последний на самом деле хочет. Кроме того, такая откровенность нашего героя вызвана и тем, что на его рабочем месте установился какой-то порядок. Уже не было тех скучных и глупых дел о каких-то вредителях, из которых никто, как правило, ничего плохого и не сделал. Как-то, не хотелось даже думать, что будет потом с этими людьми, кто решит, что с ними будет. Хотелось думать о том, что выбор в жизни есть, и он более приятен, чем если бы он был, как у многих тогда, между жизнью после предательства и смертью, а странность такого выбора, казалось, даже нравилась Игорю.
   И все же становилось неприятно оттого, что слишком долго этот выбор не делается. Кажется, что он непростительно долго заставляет ждать этих девушек. Еще довольно ярки были воспоминания от прошлогодних посиделок у них на квартире, когда было все равно, что может быть дальше, и с кем Игорь найдет свое пристанище, такой вопрос мало интересовал в то время маму и дочку. Нужно заметить, что в то время его еще мало интересовало, как может судьба столкнуть его с этой семьей , и там, что это будет совершенно неприятно. Елена была не первой в своей родне из тех, кто получил какое-то сносное образование. Её отец был по распределению направлен в этот город.
   Он как-то быстро и, скорее всего, совершенно незаслуженно попал в немилость властей. Игорь как раз представлял эту власть. Его не интересовало, как скажется знакомство с Еленой и Ульяной на его карьере, он вообще мало думал о том, что о нем скажут, и кем он может стать, работая на этом месте. Со стороны могло показаться, что это довольно примитивный, ни чем не интересующийся человек. Ему уже как будто и не интересно было приходить в квартиру, где жила Елена, с такой завидной регулярностью. Все, что там было уже вошло в какую то невыносимо легкую обыденность, прервавшуюся тем, что Елена Яковлевна заболела и обращалась теперь за медицинской помощью. То же самое временами происходило и с Ульяной, не смотря на то, что та была еще, по всей видимость в самой первой молодости, и это казалось Игорю уже совсем противоестественным. Эта внешне здоровая девушка на деле оказалось болезненной, она была, как ему представлялось, зависимой от современных медицинских достижений. Муравьев был плохо знаком с женщинами, с их повышенной внимательности к своему здоровью. Он был иногда в страшном отчаянии от этого всего.
   Он думал иногда, что виной такому положению дел переразвитие этой девушки, которая временами как казалось, не отличалась от матери, если не видеть их лиц. Теперь он возвращался домой и начинал думать о проведенном сегодня рабочем дне. Дела, которыми он занимался сегодня, были вполне осознаны им, насколько позволяло его разумение. Вроде было понятно, что эти дела, проводимые под руководством его начальства, касаются судеб уже слишком многих людей. В том и была самая поразительная вещь, что даже не хотелось думать, что может быть с ними, с теми, кто как было почти понятно, что они, по крайней мере, многие, ничего плохого не сделали. Муравьеву вполне приличным представлялось его учреждение, он как-то привык к нему.
   Когда он вернулся домой, на столе уже стаял ужин, и вся семья была в сборе. Приятно это ему было, или нет, но он ждал, что сегодня основной разговор будет о его любовных приключениях, и ничего хорошего в этом разговоре для него не могло быть. Отец и мать сидели на своих местах, и с краю был его младший брат Андрей и сестра Юлия. Они жили в этой квартире, будучи старше, чем их брат Виктор, который был уже в то время женат.
  -- Игорь, как на работе у тебя дела, - спросил Сергей Николаевич сына.
  -- Все хорошо, папа. Что там у меня может быть.
  -- Может, можно попытаться перейти ко мне в систему, там, понимаешь, просто места не было. Здесь, знаешь ли, как-то с самого начала не хорошо все это было.
  -- Хотелось бы, конечно, о чем же разговор, только так просто из нашей организации нельзя уйти уже, а на железной дороге там пользу, конечно, приносишь, но одичать можно совсем.
  -- А здесь не одичаешь, - сказала ему мать, - с кем ты там общаешься, с Шулеповым своим что ли?
  -- С ним я не общаюсь, он нам приказы отдает, вообще, надо сказать, странный человек.
  -- Все-таки довольно интересно, как ты туда попал. Я то сам не знал, чем там занимаются. Ну, так то знал вообще то.
  -- Это тоже не нравится, это ведь Перевозкин меня туда рекомендовал, а где он сейчас. Сам он там, наверное, никогда и не работал.
  -- Это все таки уже не подходит для тебя, - смутился Борис Николаевич, -такое поведение. Ты пошел работать, не зная куда, и тот человек, который тебя туда устроил, непонятно чем занимается.
  -- Так ведь Гаврила Степанович дружил тогда с Игорем, - вмешалась Юлия, оторвавшись от еды на момент.
  -- Теперь этого Гаврилу Степановича не найдешь нигде, - ответил ей отец, - уехал, и адреса не оставил.
  -- Он на повышение, в Омск уехал, - ответил Игорь, - сейчас там, видимо, и живет. Это он в прошлом году мне говорил.
  -- Он на повышение пошел, а здесь повыситься никак нельзя. Чувствуется, что это опасная работа. Может быть и очень полезная, но крайне опасная. Лучше в шахте работать, чем там. Если только будет возможно, Нужно под каким-нибудь предлогом уходить, в армию, хотя бы. Ты же отслужил, вроде, хорошо.
  -- Да это понятно все. Понятно, что кто-то должен, может быть, любую работу делать, но я то для любой работы не подхожу.
  -- Тебе все про то же самое говорят, - поддержал его брат, - ты бы у нас сейчас был уже пан механик.
  -- Да ты что, смеёшься что ли, пан механик. До пана механика-то еще пахать и пахать надо.
   Дальше уже ничего не напоминало об этом разговоре. Все пошло так, что будто ничего не стоило то, что было потеряно.
  
   Глава 14.
   В это же самое время Артем тоже находился не дома. Ему не хотелось сегодня думать ни о работе, ни о том, что происходит с его товарищем, в поведении которого он ничего предосудительного и не видел. Он был у той, которая станет его женой в последствии.
   Стоит сказать, что её звали Ксения, и что она была лишь на месяц с небольшим моложе, чем Артем. В отличие от него, коренного жителя города, она родилась в деревне, бывшей от этого города примерно в сто километрах на восток, и что ей пришлось с родителями переехать сюда совсем недавно.
  -- Артем, ты устал сегодня, с работы пришел, спросила она его.
  -- Да у нас ничего такого особенно сложного там нет, это редко где бывает у нас такое дело, где сильно устать можно, не в шахте ведь я работаю и не в горячем цеху.
  -- Что сегодня делать будем?
  -- А что-нибудь, посидим просто так немного, там гляди и что-нибудь само придумается. Вот чем сегодня Игорь занимается, мы вот ровесники, а ему никак ровесница не попадает. Дошутятся они. Вот Ульяна, подруга его рассказывала мне такое дело, у одной женщины сын был, Ульяна вместе в больнице была. Она одна его воспитывала. Один раз, когда он молодой был, появился у нее мужчина, но муж, конечно, ее выгнал. Сын с ней остался, потом он чахоткой заболел. Тогда вроде вылечился, но болезнь так до конца и не прошла. Форма, говорят, была тяжелая, даже еще сейчас не известно, вроде бы, опасно это для жизни, или нет, вот как получилось. Там с другим чем-то лежал. Пока он был там - мать нашла себе какого-то проходимца, его еще моложе, а сына своего даже лишний раз на улицу выпустить не хочет.
  -- Какие ужасы ты говоришь.
  -- Так вот, хоть говорят нам, что бога нет, а как этому верить. Вот и дружок мой дошутится когда-нибудь. Будет если безобразничать, то жизнь его накажет. Я ему ведь только ничего не говорю. Пусть он определится, пусть будет мужиком,
  -- Что ты про него говоришь, ты себя знай, ни ты ничего такого плохого не сделал, ни он.
   "Знала бы ты, что мы там уже сделали", подумал он. Ему стало снова отвратительно от пересказа той истории, услышанной от Ульяны. Он был словно бы не совсем уверен, что все было именно так, как он сам сейчас рассказал.
   То, чем занимался он, казалось ему совершенно правильным. Это иногда он легко объяснял, что это было основное его занятие, он получал за это деньги. Ксения иногда слушала его даже с интересом, хотя внешне весь этот трудовой процесс мог показаться простым перекладыванием бумаг. В то же время движения испорченной души казались чем-то совершенно уже недопустимым.
   Они остались вдвоем в комнате. Ксения была явно усталой, её мало что сегодня могло интересовать после рабочего дня. Как бы то ни было, ей хватало деятельности, бывшей сегодня на работе. Если бы после рабочего дня началась та обычная молодежная жизнь, которая совершенно обычна в ее возрасте, то на это хватило бы сил, но если это все, чего бы сегодня хотелось ей, то Артем хотел продолжения полезной деятельности даже в конце этого дня.
  -- Сегодня поздно уже возвращаться тебе придется.
  -- Ну это не важно, слишком поздно то не бывает, мы и всю ночь проходить где-нибудь можем. Давай, правда, пойдем?
  -- Ну зачем, тебе ведь на работу надо.
  -- Понимаешь, для меня эта работа вообще ничего, мне только бы не думать о том, что на работе.
  -- Трудная у тебя работа.
  -- Да не в этом дело, просто мы все здесь одно какое-то дело делаем, мы одно, там я вдаваться уж не буду, а там дальше у тех людей больше куда ответственности, чем у нас. Как они дальше распорядятся, это ведь тоже важный вопрос.
   Он не стал говорить ничего о тех делах, которые ему пришлось разобрать, и что следующая инстанция, в которую эти бумаги поступят, будет кабинет, где будут очень жестоко разбираться с теми, кто был в тех делах главным лицом, кому они были посвящены. Те, кто будут после над этими людьми, жалости не знают, и он, вполне вероятно, что не мог пока знать об их судьбе наверняка, при этом понять все можно было довольно скоро. Ничего не сделать против существующего порядка, нельзя было выйти из круга обыденной жизни, семьи и сотрудников, даже если осознаешь себя соучастником убийства. Нельзя ничего сделать, чтобы не стать виновником того, чем занимается целая организация, поздно приходит понимание всей тяжести этой деятельности, притом, что все считают это дело изначально правильным. Вся деятельность ведется для блага государства, против его врагов.
   Артем все же до наступления темноты вернулся от Ксении домой. Он не чувствовал никакой усталости. Он дома успел поужинать, и не думал и не думал о том, какая работа предстоит ему завтра. Он был отчасти рад еще и тому, что дело с его перспективой личной жизни было более определенным, чем у его товарища. В этой области, если нет четкой, очерченной картины будущего, то трудно сказать, начнется ли вообще что-то в ближайший период времени. Ему казалось, что должно каким-то образом исправиться положение его подруги. Её изоляция от прежних подруг, которые все были в то время уже замажем, огорчала его.
   Глава 15.
   Шишагин на переднем сидении смотрел на носки своих ботинок. Эмка еще с тряской неслась по неважным городским дорогам. Он посмотрел на красноватые облака, которые были сегодня почему-то похожи на плохо отштукатуренную стену. Это были наслоившиеся сгустки пара в самых последних уходящих солнечных лучах, когда и солнца уже давным-давно не было видно. Абрамов только сейчас включил фары, хотя дорогу уже некоторое время было видно неважно. Возле самой окраины города он разогнал автомобиль до семидесяти километров в час. Впереди была только какая-то служебная коляска, запряженная довольно резвым небольшим жеребцом и вот уж скоро Абрамов должен был обойти этот экипаж. Когда выехали за черту города, Шишагин повернул голову вправо и стал смотреть на лес, который так безжалостно в свое время был рассечен этой дорогой. Все повторяющиеся сосны и березы постепенно сливались с темной землей и в свете фар, открывалась перспектива светло-серой, плотной сели с песком, сухой и прочной достаточно, чтобы машина могла набрать сносную скорость.
  -- Молчишь, Алеша, что-то. Рассказал бы чего, - сказал Абрамов.
  -- Да сейчас настроения даже особо нет. Это он всем рассказывает, что он коммунист, а сам он понимает все же, что не он только один дошел до этого, каким путем там что доставалось, это ведь тоже все знают. Вот ты посуди, ему уже много лет. Он что с рождения коммунистом был. Кто знает там, кто и каким образом от старой жизни, от того, что при царском режиме было, отказывался. Это ладно, если молодой человек, у него сознание еще не затемненное совершенно, а он при старом режиме уже взрослым человеком был, как и я, в общем. Это значит, он и не сильно верующим человеком был, и не жаловали его хозяева завода. И понимаешь, Федя, все равно совесть дается человеку с рождения. Свои убеждения, какие они есть в основном, нужно пронести через всю жизнь, иначе тебя уважать не за что.
  -- Понятно это, только сложно так. Понимаешь, я Флегонта тоже, конечно, не осуждаю, не считаю его врагом, только он тоже ведь при этом по службе сильно не продвинулся, труженик ведь он, да и только. Ведь он не был среди тех... ну, когда церковь у вас ломали. Он не было раньше никем, так же просто вот трудился, поэтому ему и в новой жизни как-то легче.
  -- А самое интересное, что он про своих знакомых такое рассказывает иногда, чего мне, допустим, и знать то не нужно было бы, а он еще не знает ничего толком, а сейчас время такое, что сам понимаешь.
   Он не говорил, что многие люди, даже совсем в то время еще молодые были не так расположены к власти как их товарищ, многие потом легко отказались и от прежних убеждений.
   В то время страха не чувствовалось. Он жил в своем настоящем, как сказали бы сегодня в, реальном времени. Хотя положение Алексея Николаевича было весьма шатко, это опасение попасть во враги было постоянным уже настолько, что не мешало ему своеобразно, и даже очень радоваться жизни, хотя понимал, что за ним тоже могут прийти. Будучи сыном священнослужителя, он не мог скрывать свое происхождения, в этом городе, но жил в другом городе, где это было легче. Это бы еще полбеды, Алексей Николаевич был слишком принципиален, чтобы жить в окружающем его мире. Он мог спорить с кем угодно, как и сегодня, хотя и понимал, что это было бы не очень умно, словно какое-то детское упрямство овладевало этим сорокапятилетним взрослым человеком, и он лишь с трудом мог понять, что порой, правда не стоит жертв. Дорога была ровная, никакие транспортные средства уже не встречались. Скорость была все той же, но это не утомляло Абрамова. Ему нравилась его работа, нравилось просто водить этот автомобиль по разным служебным делам, словно такое простое дело и стало для него любимым. Он вряд ли мог успеть до утра, но и дел по службе завтра много не предполагалось.
   Глава 16.
   На следующий день Муравьеву перестояло то же занятие, что и вчера. Кадровая перестановка, которая прошла недавно, менее года назад, была связано со сменой всего руководства. Печально памятный ныне депутат Валухин озвучил тогда позицию областного руководства комиссариата, и нормы поимки вредителей были увеличены. В это время Муравьев еще не привлекался к делу, связанному с конкретным решением судеб тех людей, которые почему-то попали в систему. Он сегодня с утра был, как ни в чём не бывало, на своей работе.
   В солнечный и теплый день он сидел одетый по всей форме. Вокруг здания, где происходили самые страшные вещи, шла самая обыкновенная жизнь. Довольно скучная это была картина. Весь народ находился на рабочих местах, и лишь некоторые, чья деятельность была по какой-то причине прервана срочными, опять же, скорее всего, служебными делами, шли мимо по улице.
   В природе еще не начались те благотворные перемены, которые бывают в самом конце весны перед полным летним расцветом жизни природы и человека. Вот мимо проходят две девушки в уже довольно легких пальто плотно прилегающих ко всем элементам фигуры. Навстречу им в кожаных сапогах с большими голенищами, в полосатых черных брюках, в пальто и в фуражке с большим околышем, шел средних лет задумчивый горожанин, его никто не узнавал. Этот человек в рабочей одежде чисто побритый и небрежного вида в остальном почему то запомнился Игорю.
   Такой человек, как ему казалось, в слишком повседневной рабочей одежде казался ему знакомым и что-то неприятное возникло в душе, хотя незнакомец был сравнительно приятной наружности. И еще прошло несколько обозов с продовольствием в магазин, бывший здесь же, на самой до сих пор главной улице города. Большие приземистые кони топтали сухую супесчаную дороги, и их подкованные копыта уже не могли повредить плотно утрамбованную земля проезжей части улицы. К зданию быстро припарковалась черная "эмка" Михаила Александровича. Молодой водитель не мог, казалось еще научиться парковаться медленно. Он угрюмо и медленно пошел к дверям учреждения. Он привык уже совершенно не думать ни о чем, что ему приходится здесь заниматься совершенно противоестественными делами.
   Яков в то время был уже в том возрасте, когда необъяснимо сильно желание быть кем-то значительным, взрослым. Серьезные мысли о возможностях будущей самостоятельности овладевают сознанием, но пока для воплощения этого всего возраст недостаточен. Он был, наверное таким, каким был бы Муравьев, будь он воспитан в более спокойной среде. В то же время сам Игорь Сергеевич, будучи воспитан в полной и даже в многодетной семье, всегда находился в некотором постоянном конфликте со всеми вокруг. Ему только хватало вежливости, какого-то природного чувства такта, чтобы быть со всеми в хороших отношениях.
   Он помнил, что недавно, не задолго до его прихода в эту структуру, сюда невесть за что попал известный в городе поэт, прославившийся стихами революционной направленности, гражданственного содержания. Игорь не помнил, как об этом узнал, но ему известно было, что этот поэт - автор стихов знаменитой песни о коммунарах. Он, пройдя этот застенок, расстрелян не был, но во время описываемых событий его уже в живых не было более полугода. Игорь не мог не понимать, что среди тех, с кем он здоровается каждый день на службе, есть виновные в гибели этого его выдающегося земляка. Его начальство знало, что этот пролетарских поэт жил в доме, построенном его дедом-поляком напротив костела. Это шикарный дом, который в наши дни смотрится не хуже, чем тогда.
   Муравьев так же понимал, что этот выдающийся талантливый житель города был просто одним из многих, как в последствии окажется, невинно пострадавших от деятельности организации, где он служил. Он не знал еще, что его начальник, Михаил Александрович был виновен в расстреле церковного хора. Участников хора обвинили в контрреволюционной террористической деятельности только из-за того, что они собирались на репетиции. В то время Игорь еще не работал в этой системе. Ульяна, в то время та, которая уже была уже его девушкой, попала на довольно долгий срок с нервным расстройством.
   В этот день было ответственное мероприятие. В кабинет пришел человек в такой же форме, но в звании полковника, или выше. Человек этот был с виду неприметный и говорил так, будто здесь ему ничего не нравится. Салынь приехал из Омска.
   -Здравствуйте хлопцы, - сказал он, будто переходя от явного нежелания разговаривать к какому-то ражу. Запитался, как трамвай от проводов. Теперь будет ехать за счет энергии этих людей.теперь будет командовать зависимыми от него людьми, и вполне будет доволен властью.
   -Здравия желаем.
   Шулепов подступил к нему и начал говорить так, словно бы он в точности знал свою речь уже давно.
   -У нас тут много еще осталось таких невыясненных граждан. Хорошо, что занимались еще неизвестно чем, ведь знаете, комсомолок штыками закалывали и все такое. Прямо работать интересно, у всякого есть свои грешки, есть, за что притянуть.
   -Ну, ты мне зубы не заговаривай, если так все хорошо, то план по изъятию давно бы выполнили, по первой категории мало у вас, вот оно что подозрительно.
   -Так, стараемся. Потом стали смотреть протоколы и еще довольно большой ворох различной документации. Что-то мнемирное было в глазах этого человека, их непосредственного начальника. Ненависть, дьявольская злоба как нормальное условие существования. Человек, может даже, недалекого ума, но с мощным потенциалом разрушительной энергии. Взгляд его внушал ужас от того, как вообще человек может быть таким.
   После посещения учреждения руководителем из Омска, из областного центра прошло какое-то время.Он думал об этом, и даже обвинял себя в том, в чем никак не мог быть виноват, в том, что погубили неплохого поэта и, может, замечательного человека, а служба не давала ему опомнится. От самых тяжелых раздумий, в самых сложных жизненных ситуациях труд приходит на помощь человеку.
   -Вон, смотрите, что там, позвал всех Ибатуллин, появившийся в кабинете где-то в середине рабочего дня, что это так его заносит.
   -Где это? - спросил Артем, - что-то водитель с управлением не справляется.
   Через полторы-две секунды газогенераторный грузовой автомобиль ЗиС22 врезался в газетный киоск. Послышались крики и ругань.
  -- Ну, и что, сказал Муравьев, милиция разберется, у нас же тут посерьёзнее дела.
   Любому читателю было бы необходимо объяснить, что такое газогенераторный автомобиль. Это автомобиль, который приводится в движение не за счет сгорания жидкого топлива, а топится сухими древесными чурками. Дым от их сгорания поступает в газовый генератор, сбоку от кабины, и идет к цилиндрам в двигателе. Этот генератор представляет собой цилиндр, высотой около метра и сантиметров сорок-сорок пять в диаметре. В описываемый исторический период такие автомобили были распространены, только их скорость была не больше пятидесяти километров в час. Любопытный читатель едва ли скоро найдет в интернате изображение такого автомобиля, но оно может быть найдено в технических или областных городских библиотеках в автомобильных справочниках НИИАТ(Научно-исследовательского института автомобильного транспорта). Таким образом и автор узнал о том, что были такие машины.
   Происшествие это некоторым образом оживило рабочую обстановку. Никто серьезно не пострадал, только киоскерша, поранившись ломаной фанерой, обратилась за медицинской помощью.
   Труд сегодня был мирный. Необходимо было упорядочить документацию, и расставить её соответственно на полках. В этот момент раздумий Ибатуллин тихо и спокойно вошел в кабинет. Он был недоволен всем окружающим лишь потому, что ему было жарко в кожаной куртке, которая к тому же не первый год хранила специфический запах красителя. Вслед за ним сразу вошел Артем. Он пришел значительно раньше, но какое-то время в кабинете его не было.
  -- Ну как, Игорь, дела, подругу себе нашел, - спросил Ибатуллин как он это делал уже когда-то давно.
  -- Давно уже нашел, хотя зачем кому-то это надо знать. Это для каждого его персональное дело, - ответил необыкновенно спокойный сегодня Муравьев, и уже взялся за разбор документации. - вот про это не говорят обычно, да и ты ведь так все уже знаешь.
  -- Как можно быть таким скучным человеком, ты хотя бы радуешься от чего-нибудь.
  -- А тебе хорошо рассуждать, ты только баранку крутишь, а тут совесть постоянно больная, если от нее еще осталось что-то.
  -- Никто как ты столько времени про это все не думает, это же так с ума сойти можно. Можно подумать, я не знаю, сколько всего приходится здесь делать, и никто так к этому не относится.
  -- Это всегда такой человек был, вмешался тут Артем.
  -- Да, верно говоришь, - поддержал его Ибатуллин. - только ты ведь не помнишь, что у нас не так давно было. Это если сказать, что покушать было нечего, так это ничего значит и не поймешь. Ноги носить с горя не будут. Я с рыбалки вернулся, а сестренки нет уже в живых. Не было еды никакой. Кто вот это делал. И уже совсем не понимаю, ты что, их что ли жалеешь, это же враги, что возьмешь. А вы спецпаек в коробке получали, потому как папа у тебя начальник, не знаешь ты как народ жил. Пошел бы ты к своему папе в систему, что ты тут с нами, тебе же там лучше было бы.
  -- Да я будто всего этого не знаю, мама у меня тогда помогала всем.
  -- А ведь в то время кинотеатр у нас открыли - заметил Артем с каким-то оптимизмом, - тогда ведь в городе много чего делали.
  -- Как вспомнишь, так вообще много всего появилось.
  -- Так и сейчас тоже, в позапрошлом году два парка разбили, и они не далеко находятся.
  -- Только понимаете, - сказал своим собеседникам Муравьев, - это все, конечно, очень хорошо делается, только человек не может быть счастливым оттого, что где-то что-то появилось. Для этого другие совсем вещи нужны. Это тогда только бывает, когда дело какое-то есть, когда есть поверить кому, когда подруга та же хотя бы есть, а то вот ты, Рифхат, что сейчас рассказал, ты это, правда и раньше когда-то уже говорил, то из-за такого ничего нельзя придумать, чтобы такую политику оправдать.
   Он помнил, что не так давно было так, что политика эта отражалась на тех, кто вообще не мог иметь к этому никакого отношения. Многих тогда взяли в связи с убийством великого гражданина, Сергея Мироновича, даже там, где никто в принципе не мог быть к этому причастен, и долго еще целые семьи становились противниками такой советской власти до самого того времени, пока она не перестала существовать сама собой. Иначе и быть не могло. Много случилось такого. Что перевернуло сознание Игоря. Те, кто он считал теми, кто составляет костяк партии, самыми кристальными людьми, вдруг оказывались врагами. И хотя в принципе на его личной жизни все это сказаться, по-видимому, никак не могло, его это от чего-то беспокоило больше, чем обычные жизненные проблемы. Находясь в более или менее сносном положении по сравнению с другими согражданами, он мог более чутко реагировать на политическую жизнь, и от этого становилось уже совершенно страшно. В то же время, находясь в постоянной деятельности, Муравьев не мог подумать, что можно жить как-то иначе. Он сейчас разговаривал с парнями, которые и пристыдить его даже не могли, настолько они втроем знали уже друг друга.
  -- И все-таки, что бы там ни случалось, - продолжал Ибатуллин, -я это, Игорь, тебе только говорю, потому, что мы товарищи, из-за этого только. Мне важно очень, чтобы враги не знали, что я думаю на самом деле, другие люди этого никогда не должны узнать. Вот ты почему-то совсем не такой. Почему про твои личные дела мы все знаем?
  -- Так ты сам меня всё время спрашиваешь, хоть в шутку иногда, в все же хочется сказать, как есть оно, хочется же поделиться с кем-то, хотя, вроде бы зачем это надо. Просто говорим все, и так всё выясняется понемногу.
  -- Это понятно, только за работу приниматься пора, а то Михаил Александрович сейчас придет. Потом это все выяснится, а то нехороший какой-то разговор пошел.
  -- Да, ребята, согласился Ибатуллин, надо заняться уже делами.
  -- Сегодня я вот что, Игорь, хочу тебе сказать. - Внезапно вспомнил Артем. Ты сегодня приходи ко мне, там у нас общество будет.
  -- Хорошо, постараюсь, не обещаю, мне давно уже хочется прийти вот так.
  -- Друг приезжает, ты вот только, наверно, не знаешь, Алексей Плахин, мы учились вместе, ты его и знать то не можешь.
  -- Так всякое бывает, я вот много где уже работал, и везде ведь знакомые есть, только ведь не пригласит никто так, как ты.
  -- Ну, это уже твое дело, тут не пожалуешься, так ведь со всеми связь можно снова найти. Ты ведь им, собственно ничего плохого не сделал тогда, это зато сейчас мы уже совершенно обособились, Игорь. Кто знает, где, чьи родственники, с кем мы здесь работаем.
  -- Хорошо, Артем, что ты придумал это. Я давно ведь уже не сидел так вот. Надо только накормить гостей чем-нибудь, а то у тебя наверняка опять ничего нет. Я бы сходил, может, вечерком. Это ведь такое дело, редко бывает, чтобы так вот старые приятели откуда-то издалека приезжали. Со мной вот такого ни разу не было.
  -- Будет еще, Игорь, - успокоил его Горовой, - надо, чтобы кто-нибудь еще так вот далеко уехал.
   Артем понимал, что положение, создавшееся в связи с его трудовой деятельностью весьма серьёзно. Те, кто служил в той же зловещей системе, где он, имели свои магазины, свое жилье и были ограждены таким образом от других людей, называемых обычно народом. Приятель Артема вряд ли мог знать, где служит Артем. На сегодняшнем мероприятии должны были присутствовать, кроме Алексея Плахина, Василий Луговкин, сын Флегонта Акиндиновича, и его же приятель, Шаукат Айлыпов из Кургана.
   Флегонт Акиндинович не одобрял появление сына на таких собраниях. Кроме того постоянного сумбура и появления незнакомых лиц, постоянным было на таких собраниях употребление алкоголя. На этот раз собрание представлялось особенно рискованным потому, что собиралось много людей, и никто точно не представлял, для чего приходит. Игорь многих из них не знал. Если круг общения его тогдашней подруги Елены и ее дочери Ульяны представлял институтское общество. Здесь все были из таких людей, которые, возможно первыми в молодой Советской республике, получили образование, то сегодняшнее общество, которое должно было собраться у Артема, было неопределимо еще и потому, что многие из тех, кому предстояло собраться, давно уже не виделись, и не все знали друг друга. Василий Луговкин позвал Айлыпова, с которым кроме него иногда общался его отец.
   Этот общительный человек, ценный работник, бывший на хорошем счету в локомотивном депо вообще считался любителем праздников, и появившись там, надеялся найти благодарного слушателя своих речей. Айлыпов был человеком с хорошей памятью, и занимаясь постоянным, хотя и не очень системным самообразованием, любил поговорить с теми, кто знает хотя бы что-то из того, что знает он. Он бывал в клубе, приходя туда вместе с Василием Флегонтовичем, надеясь найти очередную предполагаемую подругу жизни, но дело это, как и следовало ожидать, слишком уж долго не приносило результата. Им было в то время, по двадцать пять лет, и по тем временам представлялось, что они слишком уж много времени не женаты.
   Среди разных знакомых Шауката была и Ульяна, дочь Елены Яковлевны, которая танцевала с ним один раз во время какой-то очередной вечёрки. Об этом случае, как было уже упомянуто, он рассказывал своему сотруднику и старшему товарищу Флегонту Акиндиновичу Луговкину. Это был достопримечательный случай в его холостой молодежной жизни, хотя приходилось ему идти с другими девушками на на тесное и регулярное общение, и не только, доходило и до самого серьезного .что можно было позволить в принципе, из-за чего он очень рисковал, потому, что поведение представлялось даже ему несовместимым с его положением кандидата в партию. Это так же было неприятным обстоятельством по причине того чувства некоторой общей безысходности, которая возникала здесь потому, что его приятель Василий Флегонтович Луговкин жил точно так же, и друг другу они уже, по видимому, ничем помочь не могли. В то же время самообразование Айлыпова шло ему на пользу даже в его повседневной жизни. С умной и образованной Еленой Яковлевной, равно как и с Ульяной Васильевной, он был дружен, и у них какое-то время после описанных событий находились интересные темы для бесед. Однако они давно уже не беседовали из-за простой нехватки времени. И Шаукат Муртазаевич и Ульяна Васильевна были людьми достаточно занятыми. Между Айлыповым и Муравьевым было только недолговременной знакомство, поскольку оба они были довольно близкими приятелями Артема. Они были слишком разными людьми, чтобы начать какое-то общение помимо того, которое проходило в компании с Артемом.
   В отличие от Шауката, Василий был больше поглощен тем молодежным образом проведения времени жизни, который еще только возникал в то время, и сформировался в наши дни. Его время в основном не было так занято какой-либо умственной деятельностью в нерабочее время, и не потому, что он был бы глупее Айлыпова, а просто дело было в том, что сил ему на это не хватало. Он не мог несколько дней подряд бывать на танцах или на дружеских застольях, не мог позволить себе почти непристойных прикосновений и другого, что знакомые ему девушки сочли бы для себя оскорбительным, в то время, как Шаукат позволял себе это с Ульяной Васильевной, даже в присутствии ее матери. Василий Луговкин не появлялся у знакомых девушек выпившим, как это делал Шаукат у Елены Яковлевны. Была еще история, связанная с ее отцом, Яковом Юрьевичем, которая счастливо разрешилась только благодаря вмешательству Артема. Получилось так, что Яков Юрьевич попал в документацию, связанную с показаниями другого человека, в чем-то обвиненного не за долго до этого. По логике вещей арест Якова Юрьевича мог бы стать неизбежным. Об этой истории Артём еще долго будет вспоминать с явным отвращением.
   Михаил Александрович вошел в кабинет по-хозяйски, неспешно. Трудно было сказать, как на него это действовало. Возможно, он просто боялся, что если не будет всей этой противной работы, то очень скоро и его самого могут в чем-нибудь обвинить. Все, что происходило дальше, в общем-то предполагалось давно.
   Интересным и необычным в этом деле оставалось то, что Луговкина даже не успели исключить из партии, как было с одним его приятелем. Вряд ли в то время сотрудники понимали, что означало такое исключение. Давно уже не чувствовалось ничего, что в нем могло бы выдать того душегуба, каким он был. Сама атмосфера этого ужасного здания не стесняла ни Горового, ни Муравьева, которые надеялись, что их совесть не запятнана ничем из того, что здесь происходит, хотя нам сегодня понятно, что это было невозможно. Если они, придя на службу, думали, что действительно служат на своем месте безопасности государства, то Шулепов, будучи человеком, привыкшим полагаться во всем на свой ум, работал на своем месте, допуская чудовищные и непоправимые ошибки. Его не смущало, что его предшественник находился в доме неподалеку, в подвале, за то, что не нашел достаточное количество тех, кто хотел свергнуть существующий строй. Сам он в данный момент был уверен, что даже будучи виновным в чем-то, действовал не из страха перед низкорослым всесильным наркомом, а только как коммунист, и в соответствии с логикой и совестью. В лице его, не смотря на это, виделась совершенная обреченность. Не будучи жестоким от природы, он просто был слишком слабовольным, чтобы услышать настоящий голос совести. Дело тут было, пожалуй, даже сложнее, чем, если бы просто имелись какие-то недостатки воспитания или даже патология личности.
   Для многих людей, весь процесс выявления элементов, тем или иным образом неугодных был чем-то вроде работы, даже некого поточного производства. Тут уж мало оставалось от простого, непререкаемого с детства убеждения, что все люди, и все хотят жить, ведь в обычной жизни, сталкиваясь с людьми, которые нам не нравятся совершенно, мы не желаем им никакого зла, кроме как сгоряча, и тем же врагам готовы прийти на помощь, когда нужно. И вдруг на каком-то довольно коротком историческом отрезке времени многие люди внезапно получают власть, достаточную и довольно регулярно в разных местах употребляемую, чтобы погубить кого-то совсем, и личного тут, как правило, ничего и нет. Все это нужно якобы для другой, несоизмеримо высшей цели.
   Он мог всерьез верить во многие абсурдные обвинения, которые выносились тем, кто попал в систему совершенно случайно. Он уже понимал, что те двое парней, бывших в его подчинении скоро станут такими же законченными, как он, и зря они надеются, что на этой работе может остаться хоть, что-то от их совести. Хотя, наверное, он так и не думал. Ему было все равно. Он сделал напуск гимнастерки из-под ремня, поправил пряжку так, чтобы она была строго посредине и, сняв фуражку, остановился возле стола.
  -- Здравия желаем, товарищ капитан. Произнесли скороговоркой все находящиеся в помещении.
  -- Вольно.
   Горовой отошел немного назад, словно бы он боялся, что его поймали за каким-то непотребным занятием. Муравьев стоял спокойно на своем месте. Он был только на пять лет младше Шулепова, и называл его Михаилом Александровичем даже в разговорах только потому, что тот был старший по званию. Михаил Шулепов с детства был подвержен постоянным мыслям о том, что сам он хуже, чем может быть. Его привычка держать руки около рта и кусать пальцы, в молодости сильно затрудняла его общение с девушками. Были и многие другие обстоятельства, которые сегодня он вряд ли мог бы припомнить.
   Ему казалось, что из-за этого они его не воспринимают. Когда же все, наконец счастливо разрешилось, он стал предъявлять к жене непомерные требования, считал, что она слишком много жалуется на здоровье и не хочет ничего делать. Дошло до того, что он потерял ее, хотя этого можно было бы избежать, если обратиться за медицинской помощью во время. Однако в этом он не чувствовал себя виноватым в этом. Такие люди вообще никогда не бывают виноваты. С тех пор его жизнь стала совершенно тусклой. Вскоре умерла и мать жены. Хоть он любил тещу. Как можно было понять, но смерть ее воспринял уже совершенно равнодушно. Вечером в день похорон привел домой барышню, за которой тогда ухаживал, как оказалось, тщетно; был с ней на танцплощадке в парке, где играл духовой оркестр. Музыканты разучили много модной, французской и даже американской музыки. Вернувшись ночь домой, он с ужасом понял, что дочь Вера весь день была голодная.
  -- Сегодня понятно всем, что нужно делать... Сейчас все это разберем, тут немного, завтра я вам поручу работу ответственную, вот можно вам ответственную работу поручить или нет?
  -- Сегодня принесли некоторые новые данные, успел проговорить Артем, пока начальник не ушел. Можно, - ответил Муравьёв
  -- Ну вот посмотрим, как можно. Ничего сами не можете, сказал он совсем уж тихо.
  -- Это все несущественно, - сказал Шулепов, - где здесь была папка, в которой про Фахрутдинова, про Васильеву было, там еще какой-то Яговкин, что ли, фигурировал. Так... вот она, далеко не убирайте, сегодня же это все мне. Есть там такое, группка небольшая наклевывается, необходимо разобраться, в чем дело, если там ничего нет, то и браться за эти кляузы не стоит... Надоело уже, приносят, надо чтобы хоть что-то существенно было, - сказал он под нос себе, уже выйдя из кабинета.
  -- Хорошо, что сегодня что-то другое будет, - так же тихо произнес Артём, - так устал, что одно и то же постоянно.
  -- Нам не нужно было никуда лезть, мало ли с кем так вот сойдемся в какой-нибудь такой компании. Я сам из Омска приехал, Артем. Нас и взяли потому, что мы никого не знаем.
  -- Здесь не отчего вроде скрываться нам, и все равно. Я, например, тоже, когда здесь появился, вообще не знал никого.
   Артем был здесь почти полностью сразу в правах представителя власти, он действительно никого не знал, и Ксения досталась ему, как он считал сам, как будто ему, как важному начальнику выбрали ее, как понравившуюся девушку. И, несмотря на то, что когда они познакомились и стали общаться, согласие сразу было обоюдным, некоторая помощь от родителей и знакомых ему представлялась как вещь почти постыдная. Только сначала он склонен был обвинять себя в чем-нибудь, впоследствии эта необходимость для него отпала. Артем только много позднее узнал, что в его ведомстве, до него, трагически погибли. Теперь он, видя своего начальника, опрятного и чувствующего себя хорошо в условиях военной дисциплины, и представить себе не мог, что вместе с ним участвует в беззаконных делах, хотя самое ужасное было, по-видимому, сделано капитаном до прихода сюда его, Артема.
   Дальше были разговоры совершенно случайные, возникающие во время работы только оттого, что невыносимо хотелось разнообразия. Говорили о гражданской войне в Испании, и даже осторожно о том, что испанцы, если даже им помогать, ничего не сделают, потому, что сами плохо воюют, и помощь тогда оказывается по сути бесполезной.
   Ксения вошла в это страшное здание в самом конце трудового дня, и ее сразу встретил Михаил Александрович с каким-то поникшим, почти обезьяним взглядом.
  -- Вам кого, - спросил он как обычно ничего не выражающим голосом, - к Артёму Горовому?
  -- Да, к нему.
  -- Проходите, он сейчас сам придет.
   Михаил Александрович резко дернулся и пошел в кабинет. Он, будто случайно провел тыльной стороной ладони по ягодицам Ксении и быстро ушел работать, хотя до конца дня оставалось не более четырёх минут. Он находился в каком-то особенно рабочем настроении. Это был угар, хотелось постоянно, не останавливаясь, что-нибудь делать; и вокруг были одни нервные лица. Такое банальное объяснение этому, как просто страх вряд ли можно принять полностью. К тому, что мы понимаем под страхом, многие уже привыкли, как конь к удилам, доставляющим при подергивании сильную боль во рту. Теперь у него была масса впечатлений дня, которая, казалось, уже тяготила его, и сделалось вдруг совершенно се равно, сколько осталось времени. Все дела, связанные со свершением судеб людей уже были для него текущим процессом как на конвейере, и впереди, после окончания рабочего дня не ждало ничего хорошего. Шулепов ушел в туалет, упал на пол, запустил в штаны правую руку и стал насвистывать мелодию песни "Goodbye Hawaii"из репертуара певца Тино Росси.
   Ибатуллин в тот момент прошел мимо него по коридору заводить автомобиль. Он вышел из помещения и подождал чего-то. Потом, когда Муравьев вышел из помещения, подозвал его к себе.
  -- Игорь, подойди пожалуйста, - и, открыв дверь, вставил ключ в отверстие зажигания.
  -- Что там нужно.
  -- Ты зажигание покрути, вот так, на четверть оборота, что-то искра не идет. Он открыл правую створку капота, и Муравьёв, повернул ключ и двигатель заработал. Потом Муравьев нажал педаль сцепления.
  -- Интересно, сказал Ибатуллин, все нормально заводится, зря я беспокоился, Игорь. Я с утра подумал, что звук не такой, трогается как-то медленно, неужели трамблер придется чинить, а тут нет, все заводится.
   Это был довольно надежный автомобиль, просто Ибатуллин водил его еще недавно и придавал значение самым незначительным изменениям звука работы двигателя или мелким неполадкам, считая себя знатоком техники. Устройство автомобиля при этом он действительно знал хорошо.
   Рабочий день в остальных местах города тоже подходил к концу. Прохожие на улице шли неспешно, некоторые улыбались чему-то. Некогда было грустить, когда всю страну заставляли работать. Не чувствовалось ничего ужасного в такой момент, но в наши дни, наверно, так же, как и тогда, что моменты какого то мимолетного счастья проникают в самую ужасную и тяжелую жизнь как светлые вкрапления в темноте, какие-то мелкие источники света.
  -- Рифхат, поучи меня водить машину, - попросил Игорь, словно в шутку.
  -- А ты думаешь, я езжу на этой машине, когда захочу?
  -- Ну, я знаю, что ты сейчас в гараж поставишь её и всё.
  -- Здесь, в общем, ничего трудного нет, заводишь ключом зажигания ее, выжимаешь сцепление, включаешь первую передачу, и нежно дальше, как с женщиной, сцепление так плавно опускаешь, и тогда же нажимаешь газ, а сцепление в это время отпускать надо, вот так и едешь. Дальше, надо тебе побыстрее чтоб, - отпускаешь опять газ, нажимаешь сцепление, и вторую передачу можно включить, третью.
  -- Надо все равно, чтобы уметь.
  -- А ты куда ездить собрался?
  -- Я, если мы будем жить в другом, крупном городе, может, автобус водить пойду, а то на такой работе, знаешь ли...
  -- Ты если легковушку водить можешь, то тебя к автобусу то не допустят.
  -- Так там ведь и на автобусе научиться можно.
  -- Можно.
   Глава17.
   На столе возле патефона марки "Молот" стояли разные пластинки и еще множество немузыкальных предметов. Играла пластинка на ребрах и собравшиеся танцевали под садистский фокстрот в исполнении Петра Лещенко с припевом
   Миша, Мишенька,
   Ах проказник Миша,
   На плите то у меня греется водичка
   И ошпарю я
   Твою, друг, головку
   Чтобы не ходил ты с ней
   В рощу и на горку.
   Муравьев в конце песни встал поближе к патефону, он видел, как блестит никелированная ручка, блестит и крутится пластинка. Ему вспомнился и блеск фар и решетки служебного автомобиля, пишущая машинка в одном из кабинетов на работе, строительство торгово-кооперативного техникума, подходящее уже в ту пору к концу, лица людей на улице, довольных чем-то, и ему думалось, что, наверно, человек не может быть несчастлив среди этого всего. Столько делалось в городе различной работы для человека. Пластинка еще крутилась, музыка подходила к концу, в воздухе распространялся запах винила, еще не такого, какой выпускался ближе к нашему времени, пластинка могла упасть и разбиться, а достать такую же было почти невозможно. Все хранилось максимально бережно.
  -- Артем, ты когда музыкой обзавестись успел, не было ведь,- спросил Муравьев, - молодец.
  -- Это мой патефон, - отвечала Ксения, - иногда здесь что-нибудь слушаем вместе.
  -- Так, то у нее, то у меня, - добавил Артем.
  -- Будем знакомы, меня Василий зовут
  -- Игорь.
  -- Вместе работали в депо, - пояснил Айлыпов, - а потом я выучился, стал на паровозах помощником работать. Игорь, ты сейчас где?
  -- Я сейчас служащий.
  -- Почему тогда ушел то от нас, - спросил его Шаукат, - там вроде ведь все хорошо относились?
  -- Просто у меня тогда был знакомый, который позвал на ответственную работу. Он говорил, что такие там нужны.
  -- Это, какие значит? Ты не обижайся, только я бы тебя не направил ни на какую ответственную работу.
  -- Это уже серьезно, - вмешался Василий Луговкин, - значит нельзя ему на ответственную работу.
  -- Да, я специально пришел туда, где руки пачкать не надо, а сам ничего там не понимаю.
  -- Игорь, ты водочку будешь пить? - спросил Шаукат.
  -- Конечно.
  -- Ну давай Тёма, угощай гостей, раз пригласил, - нетерпеливо сказал Айлыпов.
  -- А ты бы, если бы ты был хороший человек, принес бы пивка бидончик, запивать ведь надо.
  -- Здесь я огурчики порезал уже, хлебец есть, можно еще чего-нибудь приготовить, и садиться можно.
  -- Надо, чтобы Лёша еще пришел.
  -- Так ведь не просто приехать сразу-то, - вмешался Айлыпов, - я вот тоже сейчас в разъездах. Там еще дороги толком нет.
  -- Мы, в общем-то, из-за него здесь все и начали, а он не появляется.
  -- Ну, тем и лучше, наверное, зато придет человек, а тут уже все готово будет, и даже сидят все сразу так, как надо.
  -- А ему, интересно столько же ехать времени, сколько мне? - спросил Айлыпов. Я то привык уже, а главное, куда бы я ни пошел, я уже знаю точно, сколько буду идти или ехать даже. Вот такой я человек.
  -- Это у него просто работа ответственная, - вмешался Василий Луговкин, - попробуй, поворочай это все, что у него там. Такая особенность, все неподъемное, ничего человеку поднять нельзя.
  -- Там ведь все со всем справляются. Только действительно, все в срок делается, никаких задержек не должно быть вообще ни на сколько.
  -- Что мы опять все про это, - снова сказал Луговкин, - надо наливать уже.
  -- Нальём, Вася, никуда это не убежит, - успокаивал его Артем.
  -- Тут главное, чтобы все размеренно было во времени. Все когда начинается, когда надо, то и ругаться не будет никто. Настроение будет веселое, никто сердиться не будет ни на кого.
  -- Ты, Вася, не пил еще ничего, а сейчас уже рассуждать начинаешь так, как будто уже принял.
  -- Что ты человека обижаешь, - отвечала ему Ксения, - он у нас хороший, не пьяница ведь он какой-нибудь, просто он за порядок. Отдыхать надо ведь тоже с умом. Что-то, правда, друг твой этот не идет. Он когда приехать то должен.
  -- Как телеграмму дал, так тут же думаю, и собрался.
  -- Сейчас, - опять успокаивал всех Артём, - подождем немного. Все во время, мы никуда ведь не опаздываем.
  -- Да это ничего, - отвечал ему Айлыпов, - я вот тоже иногда опаздываю куда-нибудь, это же не на работу.
  -- Нельзя вообще никуда опаздывать, - ответил ему Игорь, - вот только чувствуется, что собрались то мы так, зайдет кто-нибудь, так неудобно, как мы со стороны сейчас будем выглядеть.
  -- Тебе раньше неудобно не было, а сейчас что же? - спросила его Ксения, подойдя на довольно близкое расстояние.
  -- Да как, все же ничего хорошего, что мы спьяну то говорить тут начнем.
  -- Он теперь вхож в высшее общество, - пояснил Артём, - раньше он с нами только был, а теперь у него может быть, тоже жена намечается, да еще и из интеллигенции, можно сказать. Игорь, если на то пошло, то не желательно вообще-то чтобы она тебя умнее была.
  -- Ты, что это говоришь, - возмутилась Ксения, - это ты кого имеешь в виду.
  -- Да я ничего, я так просто.
  -- Ты меня дурой считаешь.
  -- Да вовсе не считаю я тебя дурой, здесь у человека другое дело совсем.
  -- Она сейчас у себя, наверное, дома находится, - снова сказал Игорь, - там у них все сейчас не так совсем, как у нас сейчас. Там же совершенно не так все такие собрания, может, происходят как у нас здесь. Сядут, говорят про что-нибудь, а потом обижаться друг на друга из-за какой-нибудь ерунды начинают. Сложно это все, беседу выстроить, говорить друг другу то, что приятно и никого не заденет, а тут все это смочили, как говорится, и прокатится. Вот только бы мне не потеряться при всем этом, мне же и здесь и там присутствовать нужно.
  -- Ну это уж будь спокоен, - ответила ему Ксения,- мы тебя назад в свою компанию опять примем.
  -- Мы знаем их коварный нрав, - добавил Горовой, - конечно, стоит тебе попробовать, что почем. Оно ведь в жизни то напрасно ничего так не проходит. Посмотришь вот где невесты лучше. Сам ведь понимаешь, какая у нас работа. У наших, я от нашего начальника слышал, в других городах вообще и магазины, и всё остальное отдельное. Сейчас ведь мы не знаем, кто-нибудь из наших знакомых, не приведи Бог, у нас тут окажется. Всякое ведь в этой работе может случится.
  -- Я понял, Артём, что, как только будет хоть какая-то для этого возможность, я сразу уйду отсюда.
  -- Я не возражаю.
  -- Там люди то они хорошие, по сравнению с нами, хотя бы.
  -- Я когда этого ее дядьку увидел, он мне сразу не понравился.
  -- Ты мне рассказывал про него, это очень трудный человек, так и жизнь его побила, по правде говоря. Такие как он очень требовательны к окружающим. Он хочет, наверное, чтобы все были бы такими же, как он, а откуда таким взяться, если у нас ни у кого знаний то таких нет, как у него.
  -- Вы что это от коллектива отрываетесь? - окрикнул их Шаукат, начав уже разливать обильно водку по стаканам, примерно по девяносто граммом в каждый.
  -- Ты даешь, слушай, - обратился к нему Василий, - это же нам опять бежать надо. Ты хоть бы даме столько не наливал, вредно ей будет.
  -- Даме меньше нальём.
  -- Что-то вообще как то все не по-людски, хозяин то между прочим тут Тёма.
  -- Я сейчас, - отозвался Муравьев, - Давайте пойдем, Я первый тост говорю, раз мы у меня дома, я думаю, что выпить надо за то, чтобы был мир во всем мире, это сейчас нужно больше всего. Так что за смягчение сегодняшней агрессивной политики Германии.
  -- Ну, давайте, - согласился Шаукат, - пусть империалисты сами со своими делами там разбираются.
   Все встали и осушили по первой рюмке. Откуда-то появились конфеты. Принес их Айлыпов. Он их незаметно достал из кармана пиджака, завернутые в серую обёрточную бумагу. После закуски первым заговорил Вася Луговкин.
   - Нам надо, чтобы у нас завтра все готово было к работе, чтобы плохо ни с кем не сделалось. Это у нас то ничего не будет, а вот Игорь немного постарше нас будет, так вот с ним похмелье может случиться.
   -С ним ничего такого случиться не может, - уверил его Лященко, - Мы вот только если не хорошо сделали, что самого виновника этого торжества не дождались, так мы потом его еще за водкой пошлем.
   -Так разве у нас недостаточно?- спросил Шаукат Айлыпов, дисциплинированный работник Свердловской железной дороги.
   - Ты сейчас всё, наверно, вылил, и сам возмущаешься.
  -- Тогда ждать нечего, надо сейчас кому-то бежать уже в магазин. Это как мы так не рассчитали сразу то? Надо это дело сейчас прямо уладить.
  -- Правильно, нужно было с самого начала знать, что мало здесь будет, что же это такое.
  -- Это понятно все, Алексей ведь скоро придет.
  -- Артем, - обратился Муравьев к Горовому, - я наверное, не правильно сделал, что её не пригласил.
  -- Да что тут такого, - ответил он, - потом куда-нибудь пригласишь. Сейчас еще можно ведь не ходить вместе везде. Мы просто собрались здесь.
  -- Я понял, как старые знакомые просто.
  -- Так надо все-таки дождаться, что он расскажет, приедет ведь скоро.
  -- Вот только бы дождаться. Надо спросить у всех, что можно. Шаукат, - обратился он к Айлыпову,- что у вас нового там, в НКПС.
  -- Ты же понимаешь, что я не могу знать, что во всем комиссариате происходит.
  -- Так я и спрашиваю о том, что ты знаешь, как у тебя на работе дела.
  -- Ну, так все так же. Сегодня что-то, правда, трудно было. Нужно было много отремонтировать, проверить этих локомотивов. Там видимо или начальство план перевозок повысило, или ломаются он так быстро. Сам знаешь, что работа тяжеловатая.
  -- Ты сам то не женился еще?
  -- Он собирается скоро, - ответил за него Горовой.
  -- Пусть приглашает на свадьбу.
  -- Конечно, приглашу, что же.
   Так прошло немного времени, и Плахин все-таки появился. В город он прибыл пассажирским пароходом. Судоходство было открыто еще недавно. Он не ждал этого, но зимой его поездка была бы сильно затруднена. Алексей вряд ли точно помнил, где точно живет Артем, но, зная направление, он добрался. Словно бы его вело какое-то чутье по почти незнакомым дорогам. Кругом все постройки были примерно одинаковыми, все из бревен и обшито досками, чаще всего зеленого, модного цвета. Казалось, что найти здесь что-то невозможно.
  -- Добрый вечер!
  -- Привет, - поздоровался с ним первым Артем, и с ним поздоровались с гостем все, кто здесь был тогда.
  -- Долго ждали то? Тут такой прием, даже не ждал, что такое будет сразу.
  -- Да проходи, присаживайся с нами.
  -- Я тоже ведь не с пустыми руками. Я вот наш северный дар природы вам привёз, тут у вас есть уже с чем его кушать.
   Он достал из авоськи завернутого в бумагу большого засолённого муксуна. Это сразу вызвало восторг, хотя только на одну секунду.
   - Вот, это соленая рыба, безопасная, никакого описторхоза нет, очень вкусно.
   Гостинец Алексея сразу существенно украсил стол. Снова по кругу пошла бутылка, и все бывшие за столом получили еще по пятьдесят граммов d'eau de vie, и находившаяся здесь дама тоже, её кавалер, находившийся здесь же, был не против и вообще был занят своими мыслями. Обычно спокойный и уравновешенный Артём в состоянии опьянения почему-то превратился в совершенно безразличного человека. Алексей нарезал муксуна на звёнышки и стал показывать, как его надо есть в таком, соленом виде.
   - Извините, другого ничего не мог привести. В другой раз осетра можно так же достать. Надо еще запивать взять что-то.
  -- Ну, это понятно все, присаживайся.
  -- А ведь не ждали, наверно. Я не надолго приехал. У вас вроде бы гостиница новая.
  -- Это кирпичная, так она давно уже есть.
  -- В это время Айлыпов, пользуясь тем, что все стали разговаривать друг с другом по двое или по трое, позвал к себе Муравьёва.
  -- Вот что, братец, давай-ка обсудим кое что. Я ведь все про тебя знаю.
  -- Шаукат, разве я что-то специально от тебя скрывал.
  -- Я понимаю, что ты недавно совсем здесь живешь, в этом месте, и я тоже, но я не такой рисковый, что ли человек. Риск нужен, когда действительно это для какой-то цели, а так, если нет , то что рисковать. Если любимым людям, Родине опасность угрожает.
  -- Ты хочешь знать, как я до такой жизни дошел. Это понятно уже.
  -- Нет, видимо не получается у людей даже в мирное время мирно жить.
  -- Я просто хотел, чтобы умственной работой заняться.
  -- Ну и что, занялся, доволен?
  -- Как видишь, жаркое место. Вот понимаешь, что нас церковь учила, что будет жизнь в раю. Так вот я думаю, что хорошо, что это все будет после смерти.
  -- А ты хоть знаешь, что там будет. Вот в Коране это четко написано, а ты что можешь знать? У тебя только одно представление, какое в народе было до революции.
  -- А вот мы сейчас хотим чтобы было такое государство у нас было. А кругом империалистические хищники нам вредят во всем. Я то время еще немного застал, мне и родители кое что рассказывали. Так вот такой жизни как обещается в раю, так это не так уж и здорово, если откровенно. Ну представляешь, что это такое, там ни мужей, ни жен нет. Все на равных и никаких отношений таких как в нашей жизни обычно бывают, все совсем без страстей., только после смерти так и жить.
  -- Это правда, - посмеялся Айлыпов, - , а ты любого загрузишь, что только не придумаешь.
  -- Так ведь это религия, за которую многие люди погибли, но ее не предали. Недостижимое в жизни, что станет, когда всего этого несовершенства жизни не будет, и к этому стоит стремиться. Я такое сейчас тебе скажу, за что меня мои же должны схватить. Что при коммунизме не будет смертельных болезней и дети умирать не будут. Девчонки может, наши болеть не будут, или только так, чтобы можно было вылечить? За что столько людей сажают, если все знают, что ничего этого, почти наверно не будет?
  
   Глава 18.
   Луговкин проснулся посреди ночи от какого-то непонятного шума. Болела голова, и вставать совсем ему не хотелось. В то же время невозможно было не встать. В соседнем дворе почему-то лаяла собака. Несмотря на то, что в этот час должно было быть темно, как ему казалось, время было еще не столь позднее. После вечерней выпивки с Шишагиным и Абрамовым ему очень хотелось попить чего-нибудь нормального, лучше всего - простой воды. Однако подняться по своей воле ему не пришлось. Раздался сильный стук в дверь. Было ясно, что придется открывать, хочешь или не хочешь. Теперь он, наконец встал, но уже ни из-за того, что хотелось пить, а показалось что можно было еще уйти, да еще так, чтобы не догнали если погонятся сразу. Анфиса Марковна сама подошла к двери, когда ее уже начали ломать. Она не хотела отпереть дверь, да и не успела бы этого сделать потому, что стучавшиеся дернули очень сильно и вырвали крючок.
   Флегонт Акиндинович, этот... Луговкин здесь живет. Спросил один из вошедших крепких парней в зеленых гимнастерках, в синих галифе и с синими околышами фуражек. Луговкин был уже рядом с ними, когда они, подойдя вплотную, повалили его на пол.
  -- Что случилось, за что вы это, - кричала Анфиса Марковна, - Как можно, у нас детишки маленькие.
   Один из них два раза пнул в живот упавшего лицом вниз Луговкина. Они подхватили его под руки и резко потащили вниз по лестнице. Не успел он опомниться, как оказался в "эмке". Еще только позавчера он с удовольствием прокатился до дома на такой же точно машине.
   Машина быстро неслась по улицам, на которых никогда еще не было асфальта. Он не понимал, куда они несутся и сколько раз повернули влево или вправо, да и зачем это нужно знать? Скорость была никак не меньше шестидесяти километров в час. Никто не мог прийти на помощь в эту проклятую ночь. Луговкину казалось, что все люди умерли. Может, будет чудесное воскресение, но когда они оживут, это станет уже совсем ни к чему.
   Когда въехали в какой-то двор, его вытолкнули из салона на холодный воздух, где стоял такой же точно автомобиль. За рулем был Рифхат Ибатуллин. Он только что привез на работу Шулепова, который успел поужинать и отдохнуть дома. Нельзя сказать точно, приехал ли он специально из-за предстоящей "беседы" с Флегонтом Акиндиновичем. Чем последний мог заслужить такую честь? Шулепов давно мучился от безделья. Он попил холодной воды из самовара. Он завидовал своему подчиненному Артему, которого любила красавица Ксения. Они могли находится дома, спокойно спать, в то время как он, начальник должен трудиться.
   Он овдовел три года назад и один воспитывал шестилетнюю дочь. Шулепов не понимал ничего в воспитании. Непонятно, каким образом уживалась в нем способность к хладнокровному истреблению обычных людей, которых он не знал, и не мог испытывать ненависти к ним и та, неизвестно как оставшаяся часть доброты, отдаваемой этой маленькой женщине. Он поправил гимнастерку, но ему все еще казалось, что она противно неровными складками торчит испод ремня. Он снова сел за бумаги и стал подписывать их при свете лампы, низко висевшей над его столом под абажуром в виде китайской шапки. Там были какие-то фотографии, машинописный текст, совершенно глупого на взгляд современного человека, содержания.
   Луговкина определили в подвальное помещение, где уже сидели несколько таких же бедолаг, как он. Один из них с черным от побоев лицом сразу захотел обратиться к Флегонту Акиндиновичу. В камере был тусклый свет, необходимый для работы надсмотрщиков.
  -- Ты сейчас только с воли? - спросил он.
  -- А откуда я еще могу быть? Конечно, только что. Разберутся, наверное, там что уж такое мог сделать.
   Луговкин знал, что еще при царском режиме в камеры подсаживали провокаторов, но этот безобидный с виду человек, даже если бы захотел, не смог бы получить от Луговкина никакой сверхценной информации.
   Тут Флегонт Акиндинович вспоминал вчерашний разговор с Шишагиным без страха или злости, но так что это было самое форменное зловещее предзнаменование. Он был истовым коммунистом и не раз доказал это. Так, например, с его подачи были высланы с семьями невесть куда двое зажиточных селян. Будучи воспитан в нормальной, в общем-то, религиозной семье, он участвовал в разрушении церкви.
   Самым печальным ему представлялось то, что власть, служению которой он отдал всю жизнь, все душевные силы, сделала его врагом народа. Жизнь погублена напрасно, разменяна на миражи, на то, что не являлось его жизненным предназначением. Луговкин участвовал в том, что назвали кулацко-эсеровский мятеж. Пришлось пострелять в противников, но никаких злодеяний он не совершил, и не знал, убил ли он кого-нибудь, или нет. До этого был в Красной армии и сражался против Колчака. После этого стал со временем преданным той идее, против которой его когда-то заставили воевать.
   Может быть, он и чувствовал себя предателем и своей веры, и советской власти, но такое происходило со многими людьми, вряд ли он мог подумать, что был серьезно в чем-то виноват перед властью. Так обстояло это дело на самом деле, или нет, только оказалось, что служил он тому идеалу, который был не его идеалом. Вся жизнь прошла в какой-то бессмысленной деятельности, которая если и была чем-то полезна, то неизвестно кому, во всяком случае, не самому себе.
  -- Что это такое накопали. Какая сволочь стукнула?
  -- Да ладно, видишь же, все с такой же печалью, может, выйдешь завтра же. Разберутся, раз ты ничего такого не сделал.
  -- Так самое главное, я же партийный, то было бы не так обидно попадать. А вот чтобы кто-то назавтра выходит, так, наверное, случая такого не было.
  -- Ладно, что уж там. У меня вот семья сейчас будет чем жить, непонятно. Дочка на выданье и ... Незнакомец обречено махнул левой рукой.
   В кабинете директор оставался один. Он любил находиться один в темноте и сейчас пользовался моментом, когда он мог побыть в этой приятной для него обстановке. Он снова пил воду из самовара, хотя налил себе только пол стакана. Это он посчитал достаточным. Лященко и Муравьев были ему не нужны. Шулепов имел странную особенность. Он ненавязчиво посвящал порой всех в свои личные дела, так было и сейчас. К нему вошли Мымрин и Ибатуллин, и он обратился к ним с короткой речью.
   -Мы, парни, крупную рыбу сегодня поймали. Я вот знаете, врачом хотел быть, да так и не стал, и, скорее всего, я уже упустил свое время. Зато теперь я лечу целое общество от такой мрази как этот. Я тоже врач, по сути, лечу от врагов советской власти, которые выползают отовсюду, в любом месте они могут быть.
  -- Я не знаю, что он сделал, - ответил Ибатуллин, - но, видимо, если у нас он сейчас, значит, вовремя нашли, пока ничего особенно такого страшного не успел сделать.
  -- Тебе вместо меня надо было сидеть.
  -- Не довелось, Михаил Александрович. Вот тромлер надо будет скоро получать, а то свечи так перегореть вскоре могут. Сегодня ведь опять на заправку ехать, на ту, что возле дороги на Тобольск. Так вот и накатали потихоньку.
  -- Ну это, Рифхат Айнуллович, будь уверен. Сейчас извини, конечно, мне не до этого.
   Мымрин подошел к столу своего начальника, когда Ибатуллин закрыл за собой дверь. Флегонт Акиндинович же в то самое время все ещё не понимал, почему он мог попасть сюда. Он был сдан людьми, о которых вряд ли уже мог вспомнить.
   Несколькими днями раньше была взята недавно вышедшая замуж Вера Осколкова. В свои двадцать шесть лет она надеялась лишь только поскорее вернуть все те, казалось бы, уже утраченные перспективы замужества, материнства, счастливой и полноценной жизни. Между тем, участие в террористической организации, которое вменялось ей в вину, уже не оставляло таких надежд. Теперь просто хотелось ей, чтобы это быстрее закончилось, тем боле, что после последнего разговора Шулепов каким-то образом уже смог ей внушить, что расстреливать не будут. Она не стала дожидаться пыток, а дала показания против Флегонта Акиндиновича, от которого слышала якобы антисоветские высказывания. При этом Луговкин был уже давно и серьезно недоволен тем, что происходило вокруг него. Не оставалось уже давно ничего, что как-то могло бы напоминать народную власть. Об этом он и сказал, просто было это им сказано достаточно уже давно, так, что в обычной жизни он никогда уже об этом бы и не вспомнил.
   Теперь он понимал прочно, что зря становился коммунистом. Он думал о том, что если выйдет отсюда, то будет заниматься прежней работой, но никогда уже не будет служить народной власти. Работал ведь он как-то и при царе. В то время он худо-бедно получал зарплату и не мечтал о политической карьере. Теперь, когда казалось, что пора было бы испугаться и за себя, и за семью, но страхи почему-то на ум не шли. Он пытался пугать себя, но всё происходящее как-то стало привычным, как будто он был бы по-прежнему дома, после работы. Вероятно, это было с ним, потому, что не было ещё ничего из того, что предстояло.
   Он пробыл в камере примерно пятнадцать минут к тому времени, когда его вытащили оттуда. Так бывает обычно в разных случаях, - думалось ему. Бывает в случае неудачной любви и потерянной зря в результате семейной жизни. Бывает так, когда работа найдена неудачно и приходится во взрослом возрасте начинать все сызнова.
   "Врачу" общества предстояла работа по превращению этого отца многочисленного семейства во врага народа, террориста, который намеревался совершить теракт против вождя и учителя.
   Луговкина посалили на самый край какого-то неестественно жесткого, словно заточенного по краям табурета. В лицо ему светил яркий софит, который слепил сразу, особенно после темноты камеры и совершенно темного коридора. Он попытался отвернуться, и получил от Шулепова лично не сильный, но болезненный удар ребром ладони по затылку.
  -- Вперед смотреть, сволочь! - крикнул он.
  -- Я не знаю ничего.
  -- Ах, вон оно что? Ну, так сейчас будем вспоминать, братец, все вспомним, даже не волнуйся. Ну, так что, Луговкин, как там тебя, Флегонт Акакиевич, вы говорили такое, что Сталин истребляет народ? Твои слова?
  -- Это постойте, вспомнить надо.
  -- Чего тут вспоминать. Это же с таким сердцем, наверное, было сказано, что и захочешь то, и то не забудешь.
  -- Ну, может, сказал.
  -- Так ладно бы сказал, это же не просто твои слова были. Ты же, сука среди сопляков малолетних агитацию вел. Ты от кого получал за свою работу? Почем ты партийной совестью то торганул, зайчик?! Партбилет тебе для того давали, чтобы ты врагам помогал? Нам здесь жалеть никого не приходится. Мы взрослые люди, Луговкин. Если ты говорил такое то это уже тоже немалого стоит. Если даже такое будет настроение, если бы ты даже ничего не делал, в чем я лично сомневаюсь, то это уже врагам помощь немалая.
  -- Давайте разберемся, мы же разумные люди, чего же вы хотите от меня?
  -- Здесь я задаю вопросы.
  -- В общем так, сейчас подписываешь от этот документ, и все, - он придвинул какой-то листок машинописного текста.
  -- И что
  -- Да нет, я ничего, но только я все равно думаю, что это ошибка какая то, и тогда вы отвечать будете уже.
  -- Не будем! Понятно!
   Это продолжалось довольно долгое время. Запас хороших слов у Михаила Шулепова быстро закончился. То, что было невыносимо с первых минут, продолжалось уже несколько часов. Казалось, что тела больше нет. Невозможно терпеть уже такую боль. Не с чем было это сравнить из всего, что приходилось испытать когда-то раньше. Теперь и это было тоже несущественно. Словно бы и эта боль стала каким-то привычным состоянием. Теперь уже началась настоящая ненависть к мучителям. Всё предыдущее навсегда осталось там, снаружи, и уже понемногу стало забываться. Сколько еще продлится эта ночь и дурацкие вопросы, тоже было неясно. Сознание он терял несколько раз, и к утру отправили в камеру, наконец. Страшно смотреть, во что превратился человек. Прошлое оказалось отрезано, словно и не с ним это все было, в рассказе какого-то занудного собеседника, который будто бы докучал вчера в пути своим рассказом, теперь уже не интересным.
   К тому времени, когда Флегонт Акиндинович сполна расплачивался, как ему казалось, за участие в разрушении церкви, хотя это было, возможно, даже слишком, Муравьев уже спал.
   Глава19.
   Айлыпов вернулся с рабочей смены совершенно уставшим. Он знал о том, что произошло, и настроения у него не было. Сегодняшний вечер, однако, казался ему вполне подходящим для того, чтобы пойти куда-нибудь развлечься. На танцплощадке должна была сегодня появиться его новая спутница. Когда он пришел домой, чтобы поужинать, к нему на кухню пришел сосед.
   - Ну что, Шаукат, опять после работы пойдешь куда то?
   - Да, нужно разобраться по части дел.
   - Все никак не можешь успокоиться. Собрания-то ещё не было?
  -- Нет, не было, да все теперь нормально должно пройти. Про то, что вредит кто-то опять, никто пока не говорит, да и план, вроде, выполняем. В общем, тихо все.
  -- Это понятно, что все тихо так будет, незаметно даже, только вот помоги мне разобраться по части вот чего: неужели люди, которые столько времени вместе находятся, могут действительно желать друг другу зла?
  -- Это трудный вопрос, про всех людей ведь не скажешь. Тут уж не до того, что кто-то нравится, а кто-то нет. Такой порядок просто, а что дальше будет, мы этого ведь не знаем. Все это интересно, конечно, но лучше там не лезть никуда.
  -- Ну, это только мы с тобой знаем, что так лучше, а вот люди-то кажется, так не думают.
  -- Это правда. Все это понятные вещи, я то знаю все про вас, а почему вы мне про это все рассказываете.
  -- Так ведь если рассудить, то как скажешь, кому можно верить, а кому нельзя. Вообще невозможно наверно это знать. Как можно сказать, что тот надежный человек, а тот - нет? Просто уже за это время так мне стало более или менее понятно, что тебе можно верить. И вот что я скажу, раз мы уж начали. Если бы не было такого, чтобы все выполняли только какую-то чужую волю, например если что обусловлено какой-то производственной необходимостью, то неужели бы люди стали так уничтожать друг друга. Я даже не про то говорю сейчас, что голосуют за исключение кого-нибудь из партии, или что-то в этом роде, а так не стали бы просто кровь портить друг другу.
   Он не стал, во избежание лишних неприятностей, говорить, что Флегонт Акиндинович Луговкин не вышел на работу, хотя раньше такого не случалось, а это могло означать, что разговоры насчет вредителей на собрании, по-видимому, будут. В конце концов, никто точно не знал, что случилось.
   Вообще бывают в любое время такие дни, когда очень трудно, если не сказать, что невозможно понять, что происходит. Все обычные дела, вроде бы идут так, как положено, но изменения в этом порядке совершенно не радуют. Так в этот раз он пошел к Алексею Плахину в новую гостиницу, где теперь жил последний, и в это время уже должен был быть на месте. Айлыпов после той встречи в квартире Горового еще не давал себе отчета в том, что произошло. В любом случае, ни муравьев, ни Горовой не были ни в чем виноваты. То, что Флегонт Акиндинович не появился на работе, и его сын вел себя так, что словно дело было уже совершенно плохо.
   Плахин уже подходил к зданию гостиницы и остановился у входа, увидев Айлыпова.
   -Привет, - сказал первым Плахин.
   -Здорово, коль не шутишь.
   - Ну, как, все сделал по службе, что там надо было, к нам то еще придешь?
   -Да так, более или менее, ты как живешь?
   - Тогда вместе сидели, так я там ничего такого не сказал.
   - Да ладно, что ты такого мог сказать.
   - Да мало ли, пили же все-таки.
   -Ну и что, да мало ли кто не пьет, так сейчас давай потом разбираться.
   - Ну, так тому и быть, значит ничего такого не было серьезного. Ты Артема то до этого давно видел?
   -В прошлом году. А я его так и не спросил, где он сейчас. Он у себя там с бумагами работает, непыльная работа у него, вроде такая же, как у меня, я то экспедитор сейчас.
   - Да, у него работа сейчас с бумагами, но не такая немного, чем у тебя.
   -Это интересно уже.
   - У него сейчас работа очень ответственная, и распространяться о своих делах ему не надо.
   - А ты все там в депо.- спросил его Плахин, скорее лишь для того, чтобы показать, что он знает кое что, кроме того, что Айлыпов ему говорил сам про себя. Он отошел немного назад, будто бы собирался уже идти к себе, но из уважения к собеседнику остановился, и никуда не пошел. Видно было, что он за день устал от хождения по кабинетам. Тем не менее, была теплая погода и хотелось поговорить, лучше даже на свежем воздухе.
   - Да, вот так, - снова начал Алексей Плахин, - так все ездим, договариваемся, надо на базу опять, получать керосин, там ведь начальника еще не застанешь на рабочем месте.
   - А я думаю опять на старое свое место вернуться. Мне только квалификацию повысить, а может, и этого даже там не надо. Я на паровозах раньше работал, так теперь вернуться надо, нам машинист требуется.
   -Ну, так давай, иди. Там далеко ездить приходится, может увидеть что-то новое можно.
   - Да не сильно далеко. Паровоз ведь километров сто тянет, а там к составу другой прицепляют, а на этом обратно тянут. Иногда только на поворотном круге развернут, а иногда и этого не делают. У нас маленькие, Э в основном. Там раз я, специалист, сижу не на месте, уже просят, чтобы я туда пошел. - И это надо будет завтра целый день ждать, когда он придет?
   - А как по-другому, ничего больше не остается.
   - Пойдем, может, немного пройдемся, тебе ведь не сочно возвращаться туда, в номер?
   - Ну, давай пойдем. Там дело-то очень серьезное. Горючее получить нужно, а без этой накладной никуда. Главное, его на месте не оказалось.
   - Ты с севера ехал?
   - Не то, чтобы с севера. Это километров сто-пятьдесят отсюда. Потом ведь хочется знакомых встретить. Давно уже в другом месте живу, и выбираться, знаешь ли трудно стало. Вроде бы и катер ходит регулярно, а вот не получается по большому счету иначе, как в командировку если пошлют. Так иногда только еще можно выбраться..
   - Понимаю.
   Они направились в городской сад, где в этот будний день даже вечером людей было не много. Дошли до памятника Сталину.
   -Ну а так, -спросил Алексей, - постоянно тоже там работаешь, не собираешься никуда, может повысят там.
   - А повысить там меня как могут? В моей-то ситуации, если только квалификацию повысить, сдать там чего.
   Дальше словно бы и говорить было не о чем. Вокруг было много мест, куда стоило пойти, чтобы просто прогуляться, но никуда уже было не нужно. Множество зданий, которые в принципе не могли быть похожими одно на другое. Много было еще такого, что оставалось с прошлой жизни, со времени капитализма, но, однако было еще достаточно новым. То, что идти было совершенно некуда, приятелей не огорчало. Алексею теперь казался город совершенно другим. Город этот был едва лишь виден с реки, когда пароход приходил сюда. Только хорошо различалась та самая верфь, на которой этот пароход и был построен. Сразу после судостроительного завода начинались железнодорожные пути, маленькие паровозы типа "Ъ", это были маневровые локомотивы, стояли составы товарных выгонов. Навигация на реке началась еще совсем недавно, но уже полным ходом шли портовые работы. Когда Алексей приехал, он знал уже, что рядом находится гостиница, не знал только, что в ней когда-то останавливался изобретатель радио Александр Степанович Попов. В этой гостинице свободных мест не было. Ему удалось поселиться в другой гостинице, тогда совсем еще недавно построенной, но в отличие от первого здания, теперь не существующей. Всюду на улицах было как-то болезненно спокойно, как тогда, когда он только что сюда приехал, так и сейчас. Еще не пришло то время масштабного строительства, когда начинали много, и заканчивали рано или поздно большую часть начатого, но, однако, не все.
   Глава 20.
   Владимир Алексеевич давно уже сидел в это время в пустой кухне, где горела электрическая лампочка, хотя особой необходимости в этом не было. Просто ему казалось неправильным сидеть одному в темной кухне. Его присутствие требовало, чтобы обязательно горел свет. Не пристало такой персоне находиться в отсутствие видимости. Так продолжалось до того времени, пока в квартиру не вошел Прохор Авдеевич, и не предупредил о приходе его племянницы.
   -Елена то сейчас придет уже, - сказал он, - поздно где-то ходит.
  -- У родителей, наверно была.
   Елена Андреевна вошла сразу же, как только ушел Прохор Авдеевич, хотя, как потом станет ясно, ушел он не на совсем..
  -- Елена, обратился к племяннице сразу же Владимир Алексеевич.
  -- Далеко ты ходила, Леночка?
  -- У папы была вот.
  -- Хорошо, если так, а то ведь я думал, что опять с тем же человеком общалась. Я не могу тебе приказывать, конечно, но скажу только, что это очень опасно.
  -- Что же в этом опасного? Это очень хороший мальчик, мы и характерами сошлись, по-моему.
  -- Вот именно, что мальчик, как ты сама его называешь, потом люди будут говорить, что ты с ума сошла, не исключено и такое, конечно, и они ведь отчасти правы будут.
  -- Дядюшка, ты понимаешь, что еще нужен кто-нибудь мне то, не старуха же я, а то ведь тот мой молодой человек погиб давно.
  -- Я тебе говорю, что этому человеку нужно только потешить свое честолюбие.
  -- Ну, ты ведь не знаешь совсем Игоря. Это ничего что он не знает столько всего, сколько мы знаем, главное при всем этом, что с ним интересно. Это какой-то врожденный талант увлекать других людей чем-то. Тут сразу и не скажешь, чем именно этот человек нравится. Другой вроде и знает много, а все равно остается таким же неинтересным, как если бы и не было у него в голове столько. А здесь, не смотря на то, что у него работа такая, так у него еще и совесть есть.
  -- Это интересно, Елена, что ты так его защищаешь, но все равно, если нам позволено в таких прозаических условиях говорить о таких вещах, как любовь, то знай, что любовь опасна, нужно думать, что ты делаешь, что говоришь.
  -- Но у меня то в подобных вопросах есть опыт.
  -- Я тебе не совсем про то говорю. Просто подумай, что у тебя дочь на выданье. Ей то это нужнее, а ты, насколько я помню, привыкла жить для себя. Ты потому, что... не обижайся, но ты осталась, как мне кажется в том возрасте, в каком ты была, когда Василий был жив.
  -- Ой, дядя Володя, это ведь для меня все еще больная память, думаешь, я не любила его, вроде бы и пожили то немного совсем, а все равно. Единственно, что только жить надо как-то дальше, поэтому и молодого человека найти все равно еще хочется.
  -- Да, ты права, но... следовало бы, чтобы у него была бы не такая опасная профессия, а то ведь, знаешь сама, иметь горький опыт.
  -- Так ведь это понятно, что горький опыт, только с Васей так получилось не на работе.
  -- Я знаю все, все знаю, что про это говорить. Я все равно думаю, что это не тот человек, с которым можно так безопасно связываться. Мне самому предстоит то же самое примерно. Ты не знаешь, как это все-таки тяжело. Как только проходит день весь в работе, тут и накатывает это. И ведь понимаешь при этом, что ты не последний человек.
  -- Так чего ты хочешь, дядя Володя, найти, что ли себе жену, или чтобы родные люди просто рядом были.
  -- Да я и того и другого хочу, человеку нужно абсолютно все для нормальной жизни, мне ведь пятьдесят шесть лет скоро совсем. И вот все вроде уже было, а хочется по-прежнему всего, и тоска от этого непреодолимая уже. Куда ушла прошлая вся жизнь, прошлым ведь жить не будешь. Опять смотришь на каждую, следом, все эти задницы, черт побери, надоело все это уже. Любаню я вспоминаю редко, да и зачем это мне нужно? Если бы она снова жить стала от этого.
  -- Ну полно тебе, что ж ты, дядя Володя, душу то себе снова травишь. Это ты про себя говоришь, но ты конечно лучше понимаешь в людях, кто есть кто. Кто с совестью человек, а кто ее вообще не имеет, кто может что-то, а кто просто слабый человек.
  -- Я вот и тебе пытаюсь еще кое-что объяснить, что сам понял. Я тебе скажу только, что ты человек добрый, со всеми уже ладить научился, а вот достойные тебя редко встречаются. Ты просто уже не одинокий человек, и это хорошо. Ко всем хорошо относишься, а вот так, чтобы тебя тоже понимали.
  -- Я же осознаю уже, что этого не может быть. Без понимания, и так проживём.
  -- Ну, что же так грустно. Все это не самое плохое. Здесь можно придумать, что-нибудь, бороться как-то с этим, все ведь можно, а то разве такое бывает. Уж можно понять, что люди некоторые куда как больше страдают и мучаются.
  -- А впрочем, ведь, это я стал таким потому, что все делал для людей, а сам поистратился. Нет такого, чтобы душевно с кем-то пообщаться. Вот Сашка у меня, я на него смотрю, так он не такой ведь как мы, нет такого, чтобы они с друзьями вообще когда-то о серьезном чем-нибудь по долгу говорили, нет, говорят, конечно, иногда, но редко.
  -- Дядя Володя, ты все ищешь равных тебе по уму.
  -- Да не по уму даже. Тут разве только в одном уме дело. Люди вообще какие-то черствые стали, и самое обидное, что и я вместе с ними высох совершенно.
  -- Да не огорчайся, сейчас у тебя работа будет хорошая. Вместе будем жить. Потом, если подумать, то кто сейчас вместе-то собирается, ну собираются, конечно, только это не желательно теперь уж.
   Да чем же отличается это страдать и мучиться? Одно что хочется дальше жить, а не гнить заживо, тем более, что не время еще. Вот это то, что я тебе скажу. Владимир Алексеевич в этот поздний час был уже совсем грустным. Он понял, что откровенность его зашла далеко, так, что не позволительно для того, кто считает себя интеллигентным человеком. В это время в кухне появился Прохор Авдеевич и начал сразу знакомство с гостем, как всегда в таких случаях не зная, с чего начать. Он понят, что двое человек уже давно ни о чем не говорят. Было при этом не трудно понять что тот, кто находится здесь, пребывает в неважном расположении.
   - Здравствуйте, ... я так это, зашел.
   - Здравствуйте,
   - Прохор я.
   - Владимир.
   - Так вы к нам теперь.
   - Да, приехал сегодня, как видите.
   - Я слышал, иногородний ведь вы.
   - Да, а почему вы меня спрашиваете.
   - Так, интересно.
   - Да это так, шутка.
   - Дядя Володя, Владимир Алексеевич был ценным специалистом, сейчас к нам в институт работать придет.
  -- Значит специалист, правильно. У нас ведь мало квалифицированных работников мало пока. Сами ничего не можем, да оно и не удивительно.
  -- Да, но здесь, в городских условиях моя специальность вряд ли может пригодиться, я в качестве преподавателя к вам приехал.
  -- Это хорошее дело. Вам только жить где-то надо так, чтобы работать спокойно. У вас умственная работа, она хороших условий требует.
  -- Да, это совершенно точно, только это же не для работы одной. Надо так, чтобы ко мне еще пришли, чтобы можно было привести кого-нибудь, а то без этого нельзя. Вот если такая комнатка в коммуналке будет, это очень даже будет хорошо.
  -- Дядя Володя приехал не на пустое место. Мы ему найдем, где жить. Он так просто не останется. Ему, в крайнем случае, институт должен что-нибудь предоставить.
  -- А мы здесь так, по-простому. Приходи так вот, на кухне посидеть. Мало ли, не спится если. Я люблю так. Особенно вот когда жарко будет летом.
  -- Чай может поставить, а то гость у нас сидит так просто. Надо же угощать чем-то, только вот пить то у нас чай не с чем.
  -- Да ничего, я так просто попью.
  -- А вы тут в квартире один живете?
  -- У меня жена тут. Сын вот должен завтра появиться. Обещал, что придет.
  -- Ну, это правильно. Надо приходить чаще.
  -- А я тоже занят. Я на пенсии уже, а без дела-то сидеть все равно не могу.
   Глава 21.
   Очень быстро к Луговкину пришло самое страшное сознание, и пришло оно так, что вообще не было страданием. Тело его было так истерзано, что мучения души были, вероятно, невозможны, это была просто мысль о том, что будет дальше, не наводящая ни тоски, ни страха. Да, наверное, если бы и не было всех этих телесных страданий, пыток; и без того не было бы ужаса, ведь все уже случилось. Первым приходил вопрос о том, удастся ли когда-нибудь выйти отсюда. Это было как-то как само собой разумеющееся, и притом, с самого начала.
   Следующей, второй, была мысль еще более отвратительная. До чего могут довести физическое состояние. Любое увечие могут причинить. Эти мучители уже не воспринимаются вовсе как люди, а как незнакомое до сих пор сатанинское отродье, которое в этом диком задоре способно на любое зло.
   Потом уже думалось не о себе, а о других. Таким образом, третьей, если так можно сказать, была мысль о том, что может быть плохо и всей его семье. Правда, мучительной для Луговкина тогда представлялась эта самая мысль, о том, что все его большое семейство находилось теперь в опасности. Ему никто не рассказывал о том, как это уже бывало с другими, как раз в это же время, просто это чувствовалось. Поскольку он теперь враг того народа, для которого трудился всю жизнь. Однако, если бы его личность не была теперь настолько измененной, он понял бы, может быть, что эти мучители - не есть народ, а только очень узкая прослойка его представителей.
   Четвертое, что приходило в связи со всем этим в голову, осознание какой-то не прямой вины. Вопрос "за что", только не в смысле, за что они его здесь держат, а что вообще он мог сделать в жизни такого, за что можно было бы так страдать. Ответ приходил сразу же. Он прекрасно помнил, что участвовал в становлении народной власти, и как он это делал, и разрушение церкви, точнее разграбление ее и переустройство под овощехранилище, и борьбу на законных основаниях с теми, кто с этой народной властью был не согласен. Так что остаток религиозного чувства, а может быть и просто элементарное чувство справедливости, позволяло ему понять, что если это расплата, то достаточно легко можно понять, за что он расплачивается.
   В пятых, он чувствовал, что предал свою православную веру, и отмщение понемногу настигает его. Казалось, что может и стоит только покаяться, ведь все кощунства, совершенные им в отношении религии, совершались им не по своей воле, хотя вряд ли у него теперь был путь назад. Это самая страшная мысль потому, что снова он связывал свое положение с тем, что на все Божья воля, и что он теперь является отступником от всего вселенского закона, которым было все создано.
   В шестых, мысль о расплате связывалась теперь в его сознании еще и с тем, что он, добросовестно отдававший весь труд служению родине, строительству социализма, идее равенства, оказался не нужен; и в этом есть некоторая справедливость, потому, что он лишь убеждал себя в том, что на самом деле всему этому служит. У человека есть постоянная, более простая задач прокормить семью, так что и не было времени думать ни о чем таком, что касалось бы счастья всех трудящихся и подобных глобальных вопросов.
   В седьмых, все его прошлое существование на земле представлялось ему теперь бесполезным, и если он выйдет отсюда, а он на это совершенно надеялся, то вся его дальнейшая жизнь будет совершенно иной. Почему-то ему в отличие, наверное, от многих, когда происходило что-нибудь значительное, прошлое словно как бы отметалось; и в то же время то самое прошлое казалось чем-то приятным отличным от сегодняшней суеты.
   В восьмых, он был уверен, что не виноват ни в чем, если даже этим извергам удастся логически доказать обратное. Если он даже погибнет здесь, что в последний момент останется чистая совесть, хотя бы в отношении того, что он не делал всех тех гадостей, которые ему вменяют в вину.
   Все эти мысли, однако, стирались невыносимыми условиями содержания. После ночных издевательств днем спать не дали. Продолжилось снова то же самое, словно никто не вспоминал про других узников.
   Он снова находился в камере, где ничего не оставалось делать, как только обратиться к тому человеку без возраста, который находился рядом с ним.
  -- Братан.
  -- Что тебе? - ответил безвозрастный человек, - который находился, как легко понять, в самом подавленном состоянии, какое может быть. - отлезь, пожалуйста.
  -- Да, я к тебе нормально же обращаюсь.
  -- Тебя эти, синие фуражки подсадили.
  -- Да, прямо, видишь, что сделали.
  -- Мне это знаешь...
  -- Да, просто, понимаешь, за что так. Ну, как можно, от детей, от работы забрали. Их то всех кто кормить будет, пока я тут парюсь?
  -- Ну, уж терпи, это все так. Это, главное дело тут про Бога не забывать. Если будешь по совести все отвечать, то и глядишь, выйдешь отсюда. Люди из такого разве выходили. Вон, из плена германского возвращались, не обязательно же конец здесь приходит.
  -- Не обязательно, говоришь? Это вот, то, чему бы верить хотелось. Звать-то тебя как?
  -- Лёха.
  -- Флегонт.
  -- Старообрядец?
  -- Да, нет, обычный. Много я плохого сделал. И не замолить теперь это ни как.
  -- Все замолить можно. Мне вот контрреволюцию шили. Мне вот сейчас двадцать восемь лет, а тогда сколько было?
  -- Это все из-за восстания, какое по нашим краям прокатилось.
  -- Оно самое.
   Глава 22.
   Новое утро трудового дня еще настраивало многих на этот самый день. Только немногие, или отпускники, или такие как Кучковский могли чувствовать себя сегодня несколько иначе. Самое лучшее, что может позволить себе человек, это дольше поспать утром, потому, что такая удача не часто бывает. Тем не менее, Владимир Алексеевич в это же время уже хорошо выспался, хотя встал раньше других. Сегодня ему предстояло направиться в отдел кадров института, куда он приехал в качестве преподавателя. Между тем, заботы у него теперь были совсем другие. Он не хотел допускать чрезмерные страсти в свою жизнь, но теперь, по-видимому, нужно было немного сдаться, чтобы не дать им овладеть собой совсем. Он еще раз хотел направиться к своему приятелю, Флегонту Луговкину, не зная, что тот ночевал в камере. Хотя, конечно же, приятель его не ночевал. То, что проделывал с ним Шулепов и его подручные, было невообразимо для человеческого разума. Владимир Алексеевич не знал еще, какой опасности он подвергается, находясь в городе, и им владело желание какого то романтического приключения на грани возможного. Перед тем, как войти в здание учебного заведения, он оглянулся назад, где в реке уже отражались кусты, которые начинали зеленеть, и маленький, еще не очень далеко простирающийся город, казался почти неподвижным. Мало походила на жизнь эта открытка, на которой все дома просто стояли и лишь едва двигались облака над водой. А здесь в этот солнечный день то и дело спешили по делам прохожие. Всем уже нужно было заняться каким-то своим делом. Только он пока еще чувствовал теперь какую то отрешенность. Весь этот процесс пока был для него каким-то чужим, не относящимся к нему лично делом.
   Он пришел в отдел кадров и предъявил паспорт. Лаборант кафедры, очень еще молодая девушка посмотрела на него, но сейчас ему было не до того, оценивает ли она его и как она его оценивает. Она спросила его.
   - Вы к нам ?
   - Да, пришел на работу устраиваться, мне сказали, что по моей специальности здесь преподаватель требуется.
   - Так пройдите сначала в отдел кадров.
   Оказалось. Что это было на самом деле сейчас не нужно. Из отдела кадров Владимира Алексеевича направили снова на кафедру, либо к ректору.
   - Здравствуйте.
   - Здравствуйте, проходите.
   - Мне сказали к Вам зайти. Я Кучковский, Владимир Алексеевич.
   - Слушаю Вас.
   - Я по поводу трудоустройства. Про меня Елена говорила, Панова, это моя племянница.
   - Да, конечно, проходите, пожалуйста, я слышал про вас.
   - Я специалист по агротехнике, но по своему образованию могу высшую математику преподавать, ну в том объеме, который здесь необходим.
   - Если вы специалист, то вам это будет не трудно. Учебный план у нас есть, если вы можете курс разработать, такой, чтобы он лучше здесь подошел, то это можно.
   - Понимаете, я думаю, что стоит сделать так, чтобы этот предмет был всем доступен. Я постараюсь сделать так. Просто знания по математике на практике нужны специалисту.
   -Я понимаю Вас. Только нужно, чтобы все это было в рамках требований, иначе как же. Могу вам предложить часы по высшей математике, по агротехнике у нас специалист и так справляется.
   -Это само собой разумеется. Цель ведь в том, чтобы студенты освоили предмет так, чтобы потом трудным он не был. Время есть еще. Я только пока думаю, что зря провожу время, ничего существенного сейчас не делаю, может, нужно будет готовить институт к будущему учебному году? Я могу помочь.
   -Мы вам скажем об этом.
   -Главное, что я знаю, может быть, как нужно, подход уже есть, чтобы они поняли всё.
   - Да, но это все проявится, когда Вы начнёте им все рассказывать. Сейчас в отделе кадров вам дадут ставку, все там объясните как нужно, знаете ведь.
   - Знаю, - и он попрощался, взял шляпу и пошел к двери.
  
   Владимир Алексеевич вышел из кабинета, из приёмной и направился в отдел кадров, где его оформили, приняли трудовую книжку, и он стал преподавателем института. Получалось, что племянница сама ему помола занять место преподавателя в этом учебном заведении. Ему снова думалось совсем о чем-то другом, о том, что хотелось бы ему побыть совершенно свободным хотя бы только один этот день. То, что он хочет, чтобы с ним было потом может произойти и в свободное от работы время, а сегодня был такой день, который никак нельзя было пропускать. В скором времени начнется утверждение нагрузки на будущий учебный год, официально он поступает на должность еще не скоро, и вроде бы времени предостаточно. Нельзя даже понять, почему ему казалось, что только этот день будет для него настолько свободен. Ему хотелось, чтобы жизнь когда-то пошла по-другому. И может быть сегодня он, ни больше, ни меньше, найдет новую спутницу жизни. Сколько для этого требуется времени? Когда этим лучше заняться, сейчас или подождать до вечера, когда это всё обычно происходит? Найдется ли она сегодня не так, чтобы она согласилась сразу с ним, а так, что он вообще сегодня её увидит?
   Все это не давало времени для того, чтобы думать о работе, которая ему предстояла. Вначале он хотел пройтись по институту, поговорить с кем-нибудь, лучше узнать людей, с которыми он будет сотрудничать теперь. Все это казалось суетно, но нужно было начинать жизнь снова. Эта жизнь нового человека в городе представлялась полной различных возможностей для любых устремлений. Он пошел в сад, который находился через дорогу от корпуса вуза. Кучковского даже немного расстраивало, что в такой удачный для любого дела день он еще ни с кем не заговорил ни о чем, что не касалось бы дела. Хотелось думать, что лаборантка какой-то кафедры, возможно, и есть та самая, которая будет когда-то его женой, или любая другая, но сегодня, вероятно, он уже ее видел. Все равно в этом было что-то не так. Нужно был продвинуться в этом отношении куда существеннее. Неужели придется после удачного поступления на должность сразу идти домой? Такое было бы для него недопустимым. Он вернулся в институтский корпус, где его никто не ждал. Действительно, почему его должны были ждать? Он не был еще хорошо знаком ни с кем. Впрочем, в любом случае его дела, чего бы они не касались, могли занимать только его самого. Слишком медленно, как ему казалось, он заводит знакомства с людьми, при этом на самом деле это происходило наоборот, довольно поспешно. Дело в том, что он из-за своего возраста был склонен считать, что он уже стар и безнадежно отстал то времени. Это подгоняло его.
   Вернувшись в помещение, он стал исследовать аудитории. Он подошел к той самой девушке с кафедры, и посмотрев на нее, сразу понял, что она непропорционально молода для него. Разве только здесь где-нибудь могла бы быть вдова, которая еще может все, все, о чем Владимир Алексеевич целомудренно старался и не думать без необходимости.
   - Здравствуйте, - здесь кафедра далеко.
   - Какая кафедра вам нужна?
   - Ну, где физико-математический факультет.
   - Здесь, рядом дверь.
   - Скажите, а вы давно здесь, работаете?
   - Что? А зачем Вам?
   -Я узнать хотел, у вас тут, хорошо работается.
   -Да, ничего, хорошо, привыкнете. Вы у нас будете?
   - Да, у вас.
   - А мне бы с деканом поговорить.
   - Пока на занятиях, подойдите через час.
   - Значит, тогда и подойдем. Простите, а почему-то у вас тут автобусов нет. Я сюда приезжал сто лет тому назад еще, так тогда они ездили отсюда до пристани.
   - Ну, вот так, старые вышли, видимо, из строя, а новых не закупили.
   Ему уже было пора. идите домой, он часы на его левой руке показывали только ровно одиннадцать часов. Он и не думал прежде, что все дела можно сделать так быстро. Ничего не оставалось, как только идти домой. Прелюдия к началу отношений, если они могут быть, уже состоялась.
   Он понимал, что сказал последнюю, совершенно бесполезную фразу, чтобы как-то привлечь к себе внимание, хотя сам себе казался давно уже человеком степенным, который знает уже где, и как нужно себя вести. Не волнует человека в таких случаях, что есть где-то большие проблемы, чем у них. Все было вроде бы хорошо. Можно было теперь сегодня идти домой, то есть к Елене потому, что сделано было все, что хотелось. Немного еще смущало, что ту, которая ему была нужна, он так сегодня и не нашел, а впрочем, эта лаборантка была, как казалось ему лет тридцати, а то и больше и при желании они могли бы продолжить общаться и все, что это может повлечь за собой. За один день, по-видимому, ничего и нельзя сказать. С другой стороны ему казалось, что такая забота для него теперь уже не так важна. Утешался он тем лишь, что эта женщина была без кольца, и возможно, старше его старшего сына, которому было тогда двадцать шесть лет. Хотя, - рассуждал он, - если так судить, то окажется, что в жизни совсем ничего не нужно. Он теперь мог позволить себе жить так, как он хочет. К чему бояться чего-то ему, когда реальных опасностей и так хватает.
   Глава 23.
   В это время дома у Владимира Алексеевича встретились его дети.
   - Тут осталось еще кое-что, такое, что папе будет нужно там. Отвези эти его бумаги, Андрей.
   - Что-то папа не взял ничего. Он вообще не думает о себе, как жить будет, как и что, только что зарплату будут платить, и ладно.
   -Ну, раз действительно ничего не надо ему, так я что сделаю. Он потом, может сам все перевезет.
   - Это особый характер. Я вот так не мог бы, сорваться, все бросить, и поехать непонятно куда.
   - Так ведь там Лена живет. Ну, он, конечно у нее в квартире теперь жить не будет, но все равно ничего там еще не решилось.
   - Все равно, я когда-нибудь, наверное, займусь таким же чем-нибудь, чем папа занимается.
   - Да тебе, Андрей, зачем. Ты здесь на производстве хорошо работаешь, ты инженер, ценный все-таки кадр на производстве, а если только преподавать будешь, то на все остальное у тебя времени не останется. Сейчас же не обязательно, чтобы в семье профессия передавалась по наследству.
   - Так хотя бы и по наследству, что в этом плохого. Или новые люди приходят на работу, ничего там толком не знают, или человек, можно сказать, с детства в этом всем находится. Ты сама вот замужем, если, так тебе конечно, к его семье надо привыкать, что они делают, знать надо.
   - Может быть и так, но ты там находишься на рабочем месте, в партию попасть даже можешь, так сидел бы.
   - Ты можешь утешить, правда. Ну, то, что я могу туда попасть, это еще не обязательно, это как там решат они.
   Глава 24.
   Василий Луговкин не знал, что в скором времени такие несчастья, что и несчастьями-то их трудно будет назвать, просто какая-то деструктивная данность. Все это сильно увеличится, то, что ему никак даже не представлялось сейчас, станет той реальностью, которая вскоре станет его реальностью. Теперь он говорил с человеком, не имеющим совести в обычном человеческом понимании, и знал это. Знал он и то, что тот самый человек все же не лишен совести. Муравьев был порядочным потому, что не был трусом. Все падение этого человека сопровождалось отрывом от обычных человеческих привязанностей. Те, кто считали его недавно друзьями не вызывали не ненависти ни сострадания, если оказывались по другую сторону этой борьбы. Для него, не злого и не очень доброго по своей природе вся эта чудовищная деятельность представлялась войной, где если не убьешь ты, то убьют тебя.
  -- Что с тобой, - спросил он, - зная, что до начала рабочего дня еще прилично времени, и он может поговорить с товарищем, хотя бы даже и бывшим, в силу не зависящих от них обстоятельств.
  -- Игорь, отца забрали ваши.
   Такое сообщение не то, что расстроило Муравьева, он был уничтожен. Так его начальник Шулепов, с которым вместе придется работать, еще Бог знает, сколько времени разрушил семью его товарища. Разрушил из-за, по-сути, абстрактной идеи борьбы с какими-то шпионами, врагами, к которым эта семья по человеческому разумению, никак не могла относиться.
  -- Что делать то будем, ты Вася только успокойся, сегодня же я к Шулепову пойду, что это он людей так просто хватает.
  -- Так таки пойдешь.
  -- Ну а что же не пойду, непосредственный ведь начальник. Я так, конечно, не буду говорить, но можно попытаться. Это хорошо, что я там сижу. Мы это дело можем исправить. Я, конечно же, так не буду прямо говорить, но просто это хорошо, что я там.
  -- Правда, веришь, что он не виноват ни в чем.
  -- Сейчас не про это разговор, раз я там, то обязан что-то сделать. Сегодня же разговор будет, как вот только я буду на работе.
   Он направился, как обычно, на работу, но не знал, что разговора этого сразу не будет, и вообще не будет сегодня такого разговора. Ничего, возможно, и нельзя было исправить в судьбе Флегонта Акиндиновича. У начальника Шулепова был план по изъятию и еще совершеннейшее убеждение, в том, что есть враги, с которыми надо бороться, подкрепляемое многочисленными энтузиастами из народа, которые были полны решимости, бороться с различными саботажниками на местах, а газеты печатали материалы об этом постоянно. При этом Василий Луговкин был совершенно убежден, что с ним тоже должно случиться плохое. Он когда появился на работе, старался делать все, как он делал много раз ранее.
   Он подошел к Айлыпову, и когда они пожали друг другу руки, сказал.
   - Сегодня, по-видимому, уходить мне надо с этой работы.
   - Ты нашел уже, куда нужно уходить.
   - Нашел, только ведь всем нужно и сразу. Я не знаю, что дальше там.
   - Что-то ты сегодня смурной какой-то, что случилось то.
   - Потом узнаешь, сейчас со мной не говорить лучше ни о чем. Тикать надо
   - Тебе что ли.
   - Не только мне. Здесь надо кое-что сделать.
   - Совсем тебя не поймешь.
   Василию Луговкину вовсе не думалось бросать отца и бежать куда-то, даже если со всем остальным семейством. Не то, чтобы ему казалось, что могут разобраться. Было даже сомнительно, что для него вообще был какой-то смысл ходить сегодня на работу. Такой неопределенности и душевного ада у него прежде не было никогда. Это было чувство того, что случилось уже самое страшное, что могло быть с семьей. Когда он пришел домой, он ничего не ел, а на другой день за ним пришли на работу. Бывшие приятели, в общем и не приятели почти, потому, что знал он их мало; уже работали с папкой, в которой находилось его дело. Ничего хорошего после этого уже никак быть не могло.
   Глава 25.
   Муравьев сразу принялся за бумаги, ждать чего-то было нельзя потому, что все дела требовалось уладить сегодня. Михаил Александрович, смертельно уставший от всего, что он делал ночью в порядке следственных мероприятий, приехал на два часа позднее обычного. Он задержался сильно, хотя бывало это с ним не часто. Он вошел в кабинет, где происходило все то же, что там бывало обычно.
  -- Муравьев, сегодня тебе предстоит ответственное поручение. В подвал пойдешь.
  -- Слушаюсь.
   Шулепов достал пистолет ТТ, который был заряжен, и это каким-то непонятным образом чувствовалось.
  -- Пора, Игорь, по-настоящему бороться с врагами.
  -- Муравьев не испытывал ничего. Он с детства надеялся, что ему не придется убить ни одного человека, а сегодня сбывалось самое страшное. Стрелять в безоружного человека, который не сделал ему лично ничего плохого. Он понимал, что если не убьет человека, то вероятнее всего, расстреляют его, и того несчастного он тоже не спасет таким образом. Погибнут оба. Отказаться от такого предложения было невозможно.
  -- Что, Муравьев, боишься. Это пионеры на местах борются, выявляют всех этих, а мы тут и находимся, чтобы дело до конца доводить.
   Дальше Муравьев никому ничего не говорил. Он молча спустился в подвал в сопровождении Мымрина и Ибатуллина, посланного на такое дьявольское мероприятие непонятно зачем. Тот, кот должен был погибнуть от руки Муравьева, попал в этот застенок по таким обстоятельствам, которые, казалось бы, не могли быть причиной его попадания сюда. Владислав Тарасов обвинялся в том, что, будучи офицером, в армии Колчака, расправлялся с мирными жителями. Даже то, что в девятнадцатом году, в конце этих событий ему было только семнадцать лет, и вряд ли он мог стать в этом возрасте белым офицером, начальство Муравьева не смущало. Проходивший по тому же делу Алексей, недавний собеседник Флегонта Луговкина был отправлен по этапу, избежав того, что называлось изъятием по первой категории.
   Для Муравьева же в этот момент было так, словно бы его заставили выстрелить в себя. Невозможно было сказать, почему он не отказался, хотя все его существо протестовало, была ли это просто трусость, или просто понимание того, что его убили уже, убили как личность, еще тогда, когда он попал на эту службу. Он пошел вниз, и когда подвели заключенного, Мымрин показал ему, что нужно делать. Муравьев приставил пистолет к затылку незнакомого ему человека, сразу выстрелил, махнув рукой вниз, бросил пистолет. Только когда казненный упал. Муравьев смог увидеть его лицо.
  -- Игорь, что с тобой? - спросил его Ибатуллин.
  -- Надо привести обратно, сказал Мымрин, -слабый человек, что же сделаешь.
  -- Сейчас водочки выпьем, - говорил Ибатуллин так, словно перед ним и не палач был, а просто человек, которому плохо, - это еще что. Тут по десять в день бывало, шлепали. Слабый человек просто, не надо было сюда вообще идти.
  -- Сейчас, Игорь, водочки выпьем.
  -- Они поднялись снова в кабинет, и через две минуты вошел Шулепов.
  -- Ну что, - сказал он громко, громче, чем говорил обычно, - прошел боевое крещение?
  -- Муравьев по-прежнему молчал. Его никто не просил ни о чем говорить. Он только теперь вспомнил, что видел фотографию этого человека, когда работал над его делом. То, что для него все закончится так, предположить было невозможно. Решение было принято тройкой, как это было обычно. План выполнялся. Шлуепов, не задумываясь, зачем он это делает, фактически выполнял то, что было направлено, чтобы удержать у власти лично наркома Ежова. Не долго уже оставалось последнему руководить. Сегодня же он только накапливал те преступления, за которые будет расстрелян уже в скором времени. С точки зрения перспективы времени, можно предположить, что вся эта чудовищная деятельность не имела смысла. В то же время для Игоря Муравьева эта его война приобрела теперь совершенно конкретную форму. Теперь совершенно точно определялся враг, который не был еще очень ненавистен, наверное в бою так и бывает. Только здесь по какому-то дьявольскому умыслу нужно было стрелять, так же потому, что иначе выстрелят в тебя, только не те, в кого приказали стрелять, а те, кого на это дело пошлют сами те, кто послали на это преступление и тебя. Преступлением это представлялось теперь Муравьеву потому, что это все равно не настоящая война.
   Глава 26.
   Он не помнил, что делал дальше, только понимал, что душа его погублена. Начальник уничтожил волевым решением его личность. Муравьев инстинктивно исполнял все поручения на службе, все это он выполнял исправно без сбоев, и Шулепов даже был им сегодня доволен. После работы, он понял, что свобода от совести стала абсолютной, это не свобода была даже, а дикая и ужасная вольность, в какой вовсе не нуждается человек. Свобода есть осознанная необходимость выполнения чего-либо, как утверждал Спиноза, и как после него это стало очевидным. Какой необходимости подчинялся теперь Муравьев, сказать невозможно, совесть была сожжена. Дальше было то, чего в принципе до брака быть бы не должно, как это понимал Игорь. В конце концов, и так его жизнь делилась теперь на то, что было до этого дня, и что будет после, и уже не важно, что произойдет дальше, теперь, когда он стал убийцей, никакие моральные запреты не имел уже значения, и этическое сознание у него теперь отсутствовало. А то, что происходит с человеком, внешне проявляется вообще слабо. Что можно было увидеть с внешней стороны кроме опечаленного и, наверное, сломленного уже человека, который сидит на койке рядом с той, которая может еще составить его счастье, не исключено, но теперь это будет значительно труднее. Здесь, где он был после недолгого времени только что бывшего здесь ужаса и шума. А дом все время стоял, как и положено, так же неподвижно, как невозмутимый человек, задержавшийся на одном месте в некотором оцепенении, притом, что внешние обстоятельства не нарушают его внутреннего покоя. Так и стоят эти дома, не долго в сравнении в историческим временем, но в этот именно период так крепко, что кажутся чем-то существенным и прочным в постоянно в разные стороны с перегибами и человеческой болью меняющемся мире.
   Елена помнила, что любила его, она знала, что большим было его влечение к ней, чем к её дочери, и почему-то успокоилась.
   _Игорь Сергеевич, - почти шептала она, - зачем так то. А если я в милицию заявление напишу. Могли бы по-доброму меня попросить.
   Елена была страшно измучена, больше не могла сопротивляться, да и зачем теперь это было нужно.
  -- Лена, женюсь, завтра же. Завтра заявление напишем. Лена, ты же любишь меня, ты же хочешь, чтобы вместе были.
  -- А кто одежду мне зашивать будет, ты что ли?
  -- Ну, давай я зашью.
  -- Дурак ты, Игорь... Ты правда на мне женишься?
  -- Теперь я обязан, ты понимаешь.
   Муравьеву стало совестно как никогда. Стыд сжигал его так, как никогда раньше. Это невыносимое чувство стыда словно бы оживляло его душу, но ему вовсе не нужно было такого оживления. Если душа восстановится, будет чувствовать как прежде, то это будет уже воскресение ни в коем случае не для радости, а для того же уничтожающего стыда. И корме этого стыда ничего не оставалось. Словно на короткий миг отложили смерть личности, за которой, казалось, должна последовать довольно быстро и физическая смерть.
   Ничего подобного не было. Он сидел вместе с Еленой, которая на самом деле хотела все же того, что произошло, только в тайне, не смея на это надеяться, и уж конечно не думала, что если все же это все произойдет, то именно так.
  -- Лена, я человека убил.
  -- Это неправда, ты не мог. Что ты говоришь такое.
  -- Значит не убивал.
  -- Игорь, у тебя раньше уже было?
  -- Нет.
  -- Что же это так то. В первый раз и сразу так, силой. Нехорошо же.
   Мозг все осознавал как никогда ясно. Что сделано, то сделано. Он прекрасно понимал все, что произошло. Он вспомнил, что не попросил за Флегонта Акиндиновича, и последний оставался в мрачном застенке, в подземелье, из которого не вырвался ни один стон. Мимо страданий и смерти, как ни в чем не бывало, ходили люди. Все это было невыносимо. Какая то мрачная завеса опускалась над его сознанием. Вот сидит Елена. Казалось, что она готова уже сейчас стать его женой. Никаких сомнений здесь и быть не может.
  -- Игорь, а если ты меня ... ну осчастливил уже.
  -- Тем лучше.
  -- А что тебе родители скажут?
  -- Что они мне могут сказать, у людей-то сплошь и рядом такое бывает, сейчас прямо, до свадьбы, будто никто не вступает.
  -- Не правильно это.
  -- Да знаю я, что не правильно.
  -- Игорь, сколько тебе лет?
  -- Сейчас двадцать девять уже. Согласись, что тебе самой хотелось всего этого.
  -- Я бы не сказала, чтобы так.
  -- Да чего уж говорить-то!
  -- Игорь, ты пойдешь сейчас.
  -- Если не станешь писать, то пойду.
  -- Останься, Игорь. Давай ты здесь будешь жить.
  -- Да ты что, домой ведь надо, ждут ведь.
  -- Игорь, страшно мне!
  -- Ну а я то что сделаю. Все нормально будет. Но это же бывает такое. Не старуха же бы, и я в, общем-то, не мальчик. Я не думаю, что все это так, под запретом будет. Завтра же заявление пойдем писать.
  -- А я до завтра не могу ждать, ты сейчас останься.
  -- Да что же с тобой сделается, Лена!?
   Глава 27.
   Муравьеву было теперь не просто стыдно, а невыносимо стыдно. Произошла совершенно странная вещь - нравственное падение по отношению к какому-то одному делу, привело его к совершенной деградации. Происходило это как-то странно, не то, что помимо его воли, а совсем не заметно, и сопротивляться этому он не мог. Вначале он поступил на службу, не зная точно, чем ему придется заниматься. Он стал обычным представителем власти, который абсолютно четко исполняет все, что от него требуется. Потом и стал постепенно приходить к тому, что и нет по сути, другой правды, кроме той, которую дает власть и, и которую нужно защищать потому, что все это поддерживают. Потом он подумал, что может в принципе делать все, что захочет, потому, что он и е6сть представитель власти и носитель этой правды, которая является общей во всех областях человеческой деятельности. Тогда те темные стороны души, которые присущи каждому, наверное, человеку стали для него совершенно осознаны, и даже требовали своего осуществления в жизни. А теперь этого простого объяснения своих поступков ему уже не хватало.
   Муравьев понимал, что так нельзя. И должно когда-то остановиться истребление своего народа властью при помощи того наркомата, в котором он служил. Если кто-то должен был начать ту борьбу, ту деятельность, которая это изменит, то это должен быть человек с чистой совестью. Так почему же эта мысль о необходимости такого сопротивления пришла именно ему. Он ведь сам и есть истребитель своего народа. Сегодня утром он уже стал одним из палачей.
   Получалось по его мысли так, что если есть хотя бы остаток совести, то необходимо предотвратить хотя бы что-то из того, что может случиться. За окном ему виделись только крыши соседним омов и все окружающее поэтому казалось поэтому неподвижным. Будто сама природа позволила ему вдруг остановиться и подумать о том, что вокруг происходит. Но если разобраться, то в данный момент, как ему казалось, не происходило ничего. Он и Елена сидели рядом, ничего не говоря и не двигаясь. Непонятным было их теперешнее положение. Объяснения этому не было никакого. Одно только утешало, что в такой момент решились вдруг сразу все проблемы жизни. Не было больше никаких старых забот.
   Муравьев понимал, что теперь обязан начать честную жизнь с того, что он женится на этой женщине, которую, в общем, поначалу и не рассматривал как свою будущую жену. Нужно было каким-то образом помешать тому произволу, который творил его начальник в погоне за цифрами, предписанными ему центром. Нельзя прекратить такую огромную трагедию всего народа, но можно попытаться сделать так, чтобы началось какое-то движение к этому, и Муравьев был уверен, что именно он должен начать это движение. Он не мог и не хотел даже допустить, что и эта отвратительная деятельность отчасти была для чего-то нужна. Он не был современным человеком, могущим судить спокойно о том, что происходило в этот период времени, и как и с кем шла борьба, и почему сильнее становилась власть. Кому-то приходилось самому действовать, а он не действовал. Сегодня Муравьев должен был попросить у своего начальника о том, чтобы разобрались с делом Флегонта Акиндиновича Луговкина, чтобы постараться, если это получится, сделать так, чтобы его отпустили, а он этого не сделал - забыл. Муравьев удивился опять тому, что не встретил почти сопротивления. Никак ему не думалось, чтобы Елена сама могла хотеть этого. Они сидели вместе на кровати, и можно было подумать, что они лишь просто старые друзья и находятся здесь вместе часто.
   Глава 28.
   В эту ночь в квартире, на первом этаже, где жил пьющий сосед, произошло короткое замыкание. Когда Елена Яковлевна проснулась, пожар был во всем доме. Теперь стало понятно, что самое страшное было после всего этого. Елена Яковлевна была совершенно убита всем, что случилось, а ночью произошло короткое замыкание. Елена проснулась, когда Ирина Венедиктовна и Прохор Авдеевич были уже на улице. Они побежали за пожарными. Когда нона оделась едва, остальные соседи выбежали из горящего дома.
   Жена виновника всего этого, Елена Николаевна пыталась своими силами бороться с огнем. Ульяна вылезла из окна, рискуя сорваться в любой момент. Пламя быстро охватило весь дом, и рядом с ним жара стояла невозможная. В пламени оставался маленький сын Елены Венедиктовны, Саша. Он сначала кричал, звал на помощь, потом как-то моментально перестал кричать. Он и не пытался уже выбраться из пламени потому, что был без сознания. Языки пламени, красиво выглядящие только издалека никак не могли быть видны.
   Елена Яковлевна как все выбежала из ограды.
   - Лена, - спросила ее, плача, Ирина Венедиктовна, там Сашка мой вышел?
   - Не знаю.
   - Надо Юру спросить.
   - Ира, ты где его сейчас найдешь, я сама.
   -Лена!
   И вот тут произошло то, о чем говорил поэт Некрасов. Дом был по своей конструкции, можно сказать, настоящей избой, с некоторыми усовершенствованиями, такими как крыша, разделенная на четыре ската, два этажа и обивка из досок темно-зеленого цвета. Елена вошла в это строение и даже стала подниматься на второй этаж. Никогда она не думала, что может быть где-то такая жара. Каким-то чудом ей удалось прыгнуть из окна с мальчиком на руках. Их поймали на одеяло. Одеяло держали Прохор Авдеевич, Юрий Иванович, отец мальчика, который сам только что вышел и был сильно обгоревшим и Елена Николаевна. Юрий Иванович упал без сознания от болевого шока. Он успел увидеть сына в безопасности, когда тот стал приходить в сознание. Елена тоже сильно пострадала от огня. Её стали поливать холодной водой, и когда мужчины пошли тушить, женщины, бывшие здесь сразу сорвали с нее приплавившуюся одежду. Ее завернули в какое-то покрывало, а она все кричала от боли, пока не потеряла сознание. На этом в одеяле жильцы Михаил Иванович Михайлов, с женой Еленой Николаевной и Прохор Авдеевич, сами её понесли в больницу. Дело пошло только тогда, когда добрались до песка.. Тогда стало возможно нормально затушить горящую электропроводку
   Елену удалось быстро доставить в больницу потому, что на дежурстве находилась милицейская повозка, совершенно случайно оказавшаяся в этом месте. В ней были двое милиционеров, которые были даже без оружия и совершенно неизвестно как они должны были догонять преступников, даже если бы они были на простом тихоходном грузовике.
   Самое страшное последствие было еще неизвестно никому. Сын Елены, Яков не смог выбраться из пламени. Спасая чужого ребенка, Елена потеряла своего, и чтобы спасти ее, нужно было постараться любыми средствами оставить эту правду недоступной, неизвестной для нее. Только когда пламя спало, пожарный вытащил ко всем присутствовавшим обугленный труп. Ирина Венедиктовна первой пошла навстречу огнеборцу в некоторой нерешительности. Это зрелище было фантастическим в его безобразии. То, что он нес, уже трудно было считать телом.
   -Что это?.- Спросила она, Кто это.
  -- Разойдитесь пожалуйста. - только и сказал пожарный.
  -- Яша, это, что с ним. - подходя говорила Ульяна.
   Вскоре, точнее, примерно через секунду Ирина Венедиктовна стала рыдать и выкрикивать совсем малопонятные звуки, а Ульяна, обгоревшая, но еще не почувствовавшая сильной боли во всей её полноте, кинулась на мертвого брата. Возможно, она всерьез хотела, чтобы он очнулся, страшна еще слишком смерть в этом её возрасте, и даже понимая умом, что человека нет уже, представить это нельзя.
   В это самое время
   - Кого несете, - что там? Спросил милиционер.
   - Женщина обгорела, - ответил ему Прохор, - ребёнка спасала, а сама вот видите.
   - Так больница то недалеко уже. Давайте, мы обязаны помогать. Он рванул под устцы и направился в больницу, находившуюся на его участке. Юрий Иванович дошел до больницы сам с помощью жены.
   Пока все это происходило, прибыл пожарный расчет на специально оборудованном "ЗиС 5". Когда приехал пожарный расчет, то стали тушить дом водой, что было бесполезно потому, что горела электропроводка. Стало уже настолько жарко, что никто не мог подойти, да и пожарные это запретили. Удалось только сделать так, чтобы огонь не перекинулся на соседние дворы. Жара стала теперь еще сильнее, и подойти к дому стало невозможно. Все, что там находилось - перестало существовать, обо всем этом можно было теперь забыть. Огромные языки пламени вырывались из-под крыши и за сотни метров летели куски какого-то сгоревшего вещества, подхватываемые ветром, а стекла лопались от огромной температуры. Юрий Иванович вряд ли теперь мог понять, что он сделал.
   Глава 29.
   Лечили Елену на совесть. Здесь нашлись дефицитные лекарства, и уход был самый первоклассный. Ее навещал отец, Ульяна и Муравьёв. Трудно было видеть ее в это время. Постоянные невыносимые боли прерывались разговорами о том, что она должна обязательно поправиться. Когда не было на это никой надежды, лечащий врач продолжал просто делать то, что должен, продолжались смены повязок та же постоянная боль и страх. Муравьев просто ходил на работу, и его не волновало то, что он понял всю дьявольскую сущность этой работы. Однако все эти внезапно пришедшие страшные открытия больше не интересовали уже Муравьева.
   Он в очередной раз пришел в больницу, которая находилась в том же квартале, где был тот дом, в котором он работал тогда. Елена начинала улыбаться как только он появлялся у нее. Однако больничная обстановка не вызывала никаких положительных эмоций. Лечащий врач Владислав Михайлович Коневич занимался всеми больными совершенно одинаково. Этот безукоризненно принципиальный человек был как и многие, почти все его коллеги верен медицинской деонтологии. В данном случае он тоже был настроен на то, чтобы приложить все возможные усилия, чтобы пациентка жила. Уже слишком серьезно стоял вопрос.
   Было мрачно и проникнуто серьезным процессом лечения, который, к сожалению, лишь иногда удается. Трудно было понять, что еще не так много времени пройдет, и атмосфера здания этого станет еще серьезнее, и людей станет во много раз больше. Сюда направляли тяжело раненых бойцов Красной Армии. Это уже были не кого больше всего не пожалела военная мясорубка, самые бесстрашные и самые лучшие. Здесь будут случаи ранений, ожогов, намного страшнее, чем этот. Просто нельзя сказать от каких случайностей зависит успех или неуспех лечения, даже будучи лечащим врачом, и не станем на этом останавливаться.
   Медсестра Аймгуль Баймагатбековна недавно снова меняла бинты. В двадцать один год она была классным специалистом своего дела и всеобщей любимицей больных. Не смотря на то, что она почти годилась Елене Яковлевне в дочери, умела увещевать ее. "Ну, Лена, все хорошо будет. Надо поправиться обязательно, ты красавица ведь". У нее с Еленой Яковлевной общим было то, что она также была матерью двоих детей, но замуж она вышла восемнадцати лет, а не семнадцати, как Елена. Они не знали таких подробностей друг о друге. Елена только недавно стала приходить в сознание и рассказать, конечно же, ни о чём пока не могла. У медсестры было два сына, полутора лет и двух месяцев.
  
   Никто в принципе не стал бы говорить сегодня Елене Яковлевне о том, что ее сын погиб на пожаре. Теперь Муравьеву поневоле приходилось лукавить, когда он вдруг коснулся темы семьи Елены Яковлевны в разговоре. Ему ни в коем случае не хотелось этого, и он несколько раз неподдельно содрогнулся.
   Перед тем, как Муравьев пришел в больницу, за час, буквально, до того, Аймгуль подошла к Владиславу Михайловичу, и начала говорить с ним о том, о чем, казалось бы, и так все было сказано. Она понимала, что рано или поздно Елена узнает о происшедшей трагедии. В то же время было без всяких доказательств понятно, что говорить об этом сейчас ни в коем случае нельзя, но чтобы подготовиться к тому, что она это узнает, нужно было что-то начинать. Уже было также понятно, что сейчас не время вообще для каких-либо разговоров.
   -Владислав Михайлович, как вы думаете, там ведь серьезное дело получается. Все пропало ведь в огне, говорить Елене об этом всем.
   - Ты с ума сошла? Конечно же, не надо. Надо, чтобы ее здоровье совсем поправилось, а там и так все дойдет. У неё сейчас состояние еще угрожающее жизни. Надо чтобы сначала вылечилась она, а потом ведь по сути, молодая еще.
   Она и встретила Муравьева у входа в палату.
   - Вы к кому, молодой человек? - спросила она. Увидев Муравьева в форме, она, естественно первым делом подумала, что он, может быть, пришел забирать, кого-то. Он же сам уже не думал о том, что сейчас он при форме.
   -Мне, Елену Панову, - сказал он спокойно, - как она там?
   Этот вопрос успокоил Аймгуль.
   - Ничего нельзя сказать, будем надеяться.
   - А к ней можно?
   - Сейчас уже да.
  -- Может, к ней только родным надо приходить, а я вот, видите, со службы сразу сюда.
   Аймгуль проводила Муравьева до палаты. Ничего сверхъестественного и ужасающего он там не увидел. Картина страданий осталась почему-то непонятной. Здесь было совершенно не то, что там, где он сам служил. Все, кто служил здесь, были объединены общей целью, сделать так, чтобы те, кто здесь находится на излечении, были живы и здоровы. Это принципиально отличало это заведение в глазах Муравьева от того, где трудился он сам. Елена лежала на спине на специальной особо мягкой кровати, предназначенной для лечения обоженных людей.
   -Игорь, здравствуй, - сказала она, с неподдельной радостью, хотя была уже очень слаба, и говорить было очень трудно.
   - Здравствуй, ты чего же так-то? ...договорились ведь обо всем.
   - Да, как же это, ребенок то, что ли погибнуть должен был?
   - Ну, осторожнее можно было. Теперь хоть поправляйся тогда. Годков то тебе еще... Не нужно ведь чтобы ты геройски... Надо чего, лекарства там или чего-то, так говори. Я уж думал, что другая девушка мне бы нужна, а ведь тебя такую не бросишь. Это так сделать я никогда бы не мог, потому и рассказываю, что думал так. Это хуже еще, чем человека убить. А я с тобой буду, пока не поправишься, сама не пойдешь так что говори, если что надо тебе будет.
   -Ничего мне не надо, врач когда разрешит, то можно будет.
   - Ты поправляйся, Елена. Его вытащила, так и сама себя тоже должна вытащить, тогда совсем молодец будешь. Ты не как героиня нужна, а ты нужна живая. У тебя свои уже есть дети, для них...
   Он беспомощно махнул рукой, и опустил голову. Муравьев, любивший теперь эту женщину так, что никакие его мысли не могли этого уже изменить, не хотел, чтобы она догадалась о гибели сына. Он не мог узнать, что сама она уже знала об этом. Желанием ее было теперь, после перенесенного горя, как не странно, чтобы у нее был другой сын, и хотелось быть живой для него, того, кто должен появиться, и для стоявшего рядом любящего мужчины.
   - Да ничего, поженимся еще, буду я жить, Игорь. Все равно буду, ... я выкарабкаюсь.
   Потом он увидел, выходя из больницы, как в том же направлении, куда шел он, быстро, километров пятьдесят в час, неслась эмка его начальника Михаила Шулепова. За ней едва набирал ход "Зис 5", груженый песком. Людей на улице было почему-то необычно мало. Он понимал, что это оттого, что рабочий день в это время уже закончился. Некоторые пойдут в сад возле института, где работала до недавнего времени Елена. Сад располагался на берегу реки, и это располагало к спокойному времяпрепровождению. Ему хотелось, как никогда прежде, думать, что Елена туда вернется, чтобы оживить это здание. Это должно было по его мысли быть, чтобы окружающее все опять наполнилось жизнью.
  
   Глава 30.
   После своего визита в больницу к Елене, Муравьев направился к ее дочери. Его, кажется, уже мало беспокоило, что дома его давно уже ждут к тому времени. Он снова был занят своими мыслями, теперь они были уже совершенно мрачные, такие, каких совсем ему не хотелось. Ульяна была дома, он никогда прежде не видел ее такой серьезной, чтобы она едва-едва терпела его присутствие. Перевязку делали часто, но процесс регенерации еще шел медленно.
   - Здравствуй, Игорь.
   - Здравствуй Ульяна Васильевна, - ответил он как-то совершенно уже безразлично.
   - Ты у мамы был?
   - У нее, поговорили, даст Бог, выкарабкается, хотя и Бога то нет, как нам считать положено. Так как же тогда, на кого надеяться-то тогда?
   - Это ты говоришь, а мне слушать-то это как? Это ты так мне можешь говорить?
   - Да мамка то у тебя молоденька еще. Сама крепкая вроде, так должна поправиться.
   - Да, может быть, но ты хотя бы в такой-то час про это не говорил. Ты видишь, что я брата потеряла, это как тебе, ничего?! И мне слушать все это. Иди ты к черту! Успокаивать меня будешь, духовник нашелся. Тебя и в батюшки бы не приняли такого психа. Я сама еще болею сильно, на перевязки хожу, знаешь как больно это?
   -Ты что, хочешь сейчас, вот при таком случае сделать так, чтобы я к тебе вернулся. Скажи честно, ты что, правда, что ли любила меня?
   - Я не знаю, но мне казалось, что я больше тебе нравлюсь.
   - Больше нравлюсь, - если бы так все просто было. Нравишься, может быть - не про то разговор, может, тебе и хотелось бы, чтобы у нас как раньше все было, чтобы дальше это все развивалось, да только мне-то уж назад пути нет.
   - Так таки нет?
   - Ну, нет! - крикнул он фальцетом, - Я сам себе это выбрал. Ты ничего что ли, не знаешь?
   - Это что такое я, интересно, должна знать?
   - Да это потом. Ты пойми, наконец-то, что сейчас не про это думать надо. Мать поправится, я жениться должен буду. Ты понимаешь, что если у человека двое детей, то это только за папу и за маму, так можно то сказать, а чтобы население лучше воспроизводилось, надо чтобы больше было, а она сильная еще, только бы поправилась.
   - Ишь какой! Я что у этой сильной я да сын уже взрослый.
   - И что с того? Я же если на то пошло, из обеспеченной семьи, у меня служба неплохая. Потом оттуда можно, наверное, перейти куда-нибудь, по дури ведь я попал. Я всегда свое место найду. Да раньше, если хочешь знать, так и женились, кто молодой - тот на вдове. Та вдова старше его, конечно же, ей нужно, чтобы в хозяйстве работник был, ну и родится еще кто-нибудь у них со временем, и не один, и даже не двое, может. Вот оно как раньше-то в деревнях было. Да что тебе это все говорить, сама потом еще поймешь.
   - Это тебе уже служба такая не нравится?
   - А что там может нравиться. Ты же не знаешь, что это такое.
   - Давай посмотрим, что дальше нужно делать. Если так хочешь, ну, можешь делать, что тебе вздумается, не это сейчас важно. Это действительно, пустое уже теперь.
   - Ну, хорошо, значит, Ульяна, ты ни за что на меня не обижаешься.
   - Дурак ты. Я же любить тебя начинаю.
   - Не надо этого начинать. Елена выкарабкается, я знаю.
   - Да, значит действительно этого не надо. Парень то у меня все равно будет.
   - Вот и хорошо, пусть Лена поправляется, тебе то она мама. До свидания.
   - Ну, пока.
   Он вышел из сеней и подумал тогда только; "Глупость какая. Зачем было говорить, "тебе то она мама". Он уже думал о том, как будет хорошо, когда выпишут из больницы женщину, с которой он отвратительно поступил. Представлялось. Что они будут жить вместе в просторных апартаментах его отца, пока не появится какое никакое жилье и сколько у них будет детей, как будто Елену обязательно должны вылечить, "а как же этого не случится при современном то уровне медицины". Современный уровень действительно казался всесильным. Он видел, что при таком изменении всей жизни, всех технологий и даже повседневно окружающих человека предметов, при том что методы лечения так же становились иные, чем во времена его детства. Теперь ему пришлось отчасти вникнуть даже в это. Самые забавные мысли были о том, что скоро он уже будет выдавать за кого-то приёмную дочь Ульяну. Но все это прошло довольно быстро. Сегодняшняя реальность вдруг взяла свое. Уже не важно как дальше будет теперь происходить его возвращение. Все улицы и небо над ними, все представлялось теперь как то, от чего и так никуда не деться. Дома его даже никто ни о чем не спросил. Все было здесь в порядке.
   Он вернулся домой, где его снова ждал вкусный ужин и спокойный отдых в совеем дворе возле дома. В этой усадьбе к нему приходило успокоение, не мыслимое ни в каком другом месте. Он пришел и домой, где на патефоне звучала редкая пластинка "
   Я бы так хотел любить,
Я бы так хотел страдать,
Все муки пережить,
Мечтать, молить, рыдать"
   Жаль, нельзя, наверное, пока ноты приводить в сочинении, и голос Петра Лещенко звучал в великолепном сопровождении оркестра. Такому сопровождению верно, позавидовала бы и современная группа, как "Корал", или даже "Drummagods". Все это соответствовало бы сегодняшнему настроению Муравьева, если бы счастливо разрешилась эта драма, но естественно, ничего определенного об этом сказать тогда было нельзя. Потом играла песня "Миранда", где исполнитель пел совершенно серьезно. "Хотел бы плыть я с тобою так вечно, и целовать всю тебя бесконечно"; и от этого становилось страшновато, потому, что к своей любимой он и пальцем теперь прикоснуться не мог, и так ее боль была невыносима. Все чувства словно на время перестали существовать в его душе.
   Глава 31.
   Для лечения Елены применялись самые новые средства. Было принято даже решение об отправке её для прохождения курса лечения в Москву, для этого все было готово, но спасти ее не удалось.
   На похороны с работы Муравьева отпустили без лишних расспросов. Вместо Шулепова в том день был его заместитель Мымрин. Прощание состоялось возле маленькой железной сварной постройки, бывшей еще долгое время моргом больницы. Муравьев не понимал ничего. Он принес пару цветков и сложил их к остальным цветкам в гроб. Когда все собравшиеся постояли какое-то время возле покойной, гроб закрыли и погрузили в полуторку "Газ АА". Автомобиль шел отсилы пять километров в час.
   Процессия двигалась с обычной пешеходной скоростью в сторону рыночной площади, мимо церкви и далее, к кладбищу, которое было основано богатым купцом до революции. Что заставило его взять на себя этот долг по обеспечению горожан достойным последним приютом. Отец ее Яков Юрьевич совсем сник и окончательно поседел, а Муравьев не чувствовал совершенно ничего, словно бы он просто пошел в гастроном. Елену провожали студентки с факультета, для которых младшим из них она была подругой. Словно в воздухе стоял рев. Кругом стена леса и стена скорби, непреодолимая и неизмеримая ничем. Тут же была Ульяна, оставшаяся круглой сиротой. Елену похоронили рядом с сыном, пять дней спустя после него.
   Опустошение было полным для Игоря. Он вернулся домой, не желая ни о чем говорить и ничего делать. Уже давно все его время вне работы не было заполнено никаким действием. Не отпускал бороды в знак траура по примеру древних римлян, но брился крайне не регулярно, хотя прежде он делал это каждый день, разогревая воду на печке и пользуясь сменными лезвиями. Никто из домашних не обращал внимания на то, что происходило с ним. Это, если не считать перепалок с близкими, было тихое горе, настоящее, съедающее человека болезненно изнутри.
   Глава 32.
   Флегонт Акиндинович понимал, что все было решено. Понял он это только недавно и не испытывал уже ни ужаса, ни желания жить. Все, что осталось в его душе - это ненависть к врагам. Теперь для него уже окончательно было ясно, что власть, это и есть враг всех людей, и самый главный враг народа, это тот, кого отцом теперь считает весь народ. Народ просто не сожжет видеть того, что здесь происходит. С такими, как он обращаются так, как нельзя обращаться с человеком, как бы тот человек ни был виноват.
   Если зло не остается безнаказанным, то невозможно представить ту силу, с которой придет расплата это зло. Иначе думать он не мог, потому, что за эти дни пришлось пережить столько физического страдания без всякой вины, что большего отчаяния и злости, наверное, и не могло быть. Ему раньше не могло представиться, что кого-то или что-то можно так ненавидеть. Его двое конвоиров форме вели по какому-то невероятно длинному тоннелю. Никто не говорил, никто словно даже не был похож на человека. Словно бы какая-то, неизвестно где и кем сконструированная машина сама действовала без всякой помощи человеческого разума. Когда пришли на место, оставили связанным в комнате. Он видел, что за ним следом привели еще троих. Среди них была женщина лет тридцати-пяти. Раньше она звала, чтобы дали увидеть сына, а теперь даже не умоляла никого ни о чем. Взгляд ее был теперь ужасен, и смотреть на них он не мог. В то время как ему думалось, что может это прощение за участие в разрушении церкви, за отступничество участие в делах беззаконной власти, те, другие, просто невероятно надеялись, что их отпустят, что пожалеют, ведь нельзя же заставить другого человека умирать.
   Думалось ему "не может так быть. Это что же. Так вот именно и уходят из жизни. По приговору каких-то педерастов и в этой зассанной комнатушке. Это что, вот так и приходит самый ответственный час? Это же глупо. В тот момент, когда столько всего осталось, оттаивают девушки, не скрывают ничего совсем, что плотно облегается одеждой и все видно, и что, в это самое время и приходит смерть? Вот без конца происходит какое-то движение к чему-то доброму, а к чему, наверное, к социализму и к коммунизму. Вот оно как счастье трудящихся то достается. Это замечательно! Хоть бы кто о настоящих преступлениях вспомнил, как я церковь ломал, как в своих, русских людей стрелял. Такого натворишь, а тут и не вспомнили. Даже обидно. И это что, так все прощается? Ну, это уже совсем здорово! Вот так и дочь уже замуж выдал, и внуки есть, и вот надо было жизнь прожить так чтобы как последнему дураку, вляпаться в самое говно". Слышал он выстрел или нет - ему было все равно. Сказать невозможно.
   В вскоре один из тех, что были в синих фуражках, выстрелил в Луговкина. Он упал сразу, и умер через секунду
   - Пошли все на хуй, - были его последние слова.
   Не было больше ничего. Тела увезли на подводе в скором времени туда, где несколько дней назад проходили Муравьев и Горовой. Они тогда слышали тот звон лопат о землю, которым сопровождалось в тот день такое же погребение убитых "вредителей".
  
  
  
   Глава 33.
   Муравьев после того, как не стало Елены, долго не ходил никуда, кроме как на службу. Он в это время неоднократно разговаривал с Шулеповым о работе, но не говорил про убитого Флегонта Акиндиновича, он понимал, что вовлечен в самую скверную деятельность, где он виноват во всем, даже если не делает ничего плохого. Он уже в настоящий летний, жаркий день пришел к Ульяне, и они долго разговаривали.
   - Да ладно, Игорь, не мучайся, ты ведь в этом не виноват.
   - Я хочу, чтобы она встала, жила снова бы. Я виноват, что этого хочу?
   - Вот про это хватит! Мне не больно разве, я знаю, что ничего уже нельзя было сделать, а я же не ною. Надо чтобы дальше что-то было.
   - Ты понимаешь, почему я пришел, схоронится мне надо.
   - Да где же от ваших схоронишься-то? Сам же из них, они же этого не прощают.
   - Надо что-то сделать, не могу так больше. А если опять заставят. Ты ведь ко мне не равнодушная, если на то пошло.
   - Ну, и что.
  -- Я такого сказал, что многие и не такое говорили, и их у нас обрабатывали так, что будь здоров. Это здесь легко рассуждать, что вот враги народа, они вредят. Смерть вредителям, голосовали у нас за это, я даже помню, так что все справедливо. А куда их всех дальше с вашей подачи потом направляют, и что дальше бывает, вы это видели? Вы голосуете, чтобы кого-то исключили из партии, иногда даже и этого не делают, и для вас человек больше не существует. Это сволочь, вредитель. Это получается, что вы свое дело уже сделали, а что потом с такими отверженными у нас происходит, вы знаете? Как их потом обрабатывают, вы когда-нибудь это видели!? А я видел!
  -- Игорь, тебе действительно надо уехать куда-нибудь. Ты не должен попасть туда.
  -- Ты что, боишься за меня уже?
  -- Да как же не бояться-то? Не чужой ведь ты человек мне уже.
  -- Ну ладно, но ты знаешь кто я? Я палач, и это исправить уже нельзя, разве, если в старое время можно было в монастырь уйти, а теперь что же?
  -- Ты можешь хотя бы уйти.
  -- Это система, из нее никто не может уйти.
  -- Игорь, я точно поняла, что я тебя люблю.
  -- Не придумывай, невозможно это, никак теперь уже невозможно. Совесть бы мне очистить, что делать то, застрелиться что ли?
  -- Не надо стреляться, надо полечиться.
  -- Это как?
  -- В психиатрической больнице, если примут, скажи, что тебе слышаться голоса. Я же бывала там раз, ну, правда, не то, что в психиатрическом отделении, там было это по неврологии, голова тогда у меня сильно болела, помнишь ведь? да и читать про это приходилось. Дедушка ведь врач, у него по психиатрии учебник есть. Мне бы не хотелось снова туда попадать, а тебе так нужно, а то вообще расстрелять могут.
  -- Это значит так можно уйти оттуда. Я не боюсь, никто этого не скажет, но ведь Шулепов зря людей в расход пускал. Они там ничего не доказывают. Знаешь что он сделал. Ты вот лечилась, а я в это время как раз на службу поступал. Он хор церковный расстрелял. Они просто пели, а их обвинили в том, что они входят в террористическую организацию, это парни, девчонки, которым бы потомство еще оставить, а он их в расход! Я подчиняюсь ему столько времени, я же в начале-то как мог это знать? Я сделаю сперва так, чтобы его самого!
  -- Да не получится этого. Ты же сам говоришь, что это система, с ней, если будешь воевать, тебя так же как их шлепнут.
  -- Надо, чтобы мерзавец этот сам загнулся, сволочь. Ты понимаешь, мне только раз пришлось такой приказ выполнить, но это же ни о чем совершенно не говорит. Мы постоянно с этими делами работаем. Это не просто бумаги, это судьбы человеческие. Вот бумага перед тобой лежит, и на ней какие-то каракули, а по ней расстреляли кого-нибудь. Нужно избавиться от него, чтобы прекратилось истребление властью своего народа. За это что ли в октябре семнадцатого года боролись?
  -- Да не получится. Ложись туда, как ты не поймешь, что я хочу спасти тебя?
   Трудно сказать, как это было, но Муравьев, сумел попасть в психиатрическую больницу. О чем он говорил с врачом, и как убедил всех в том, что ему надо лечиться, он вряд ли сам уже мог вспомнить. Он уже хотел наказать своего начальника, с которым, однако, продолжал доброжелательно разговаривать на службе, и вообще относился к нему как нормальный подчиненный к нормальному начальнику. В момент этого разговора он, конечно, вспоминал песню Петра Лещенко про проказника Мишку. Ему думалось, что этот Мишка, который является его начальником, уж точно должен получить кипятка по голове за то, что обрек на гибель столько ни в чем не повинных людей, даже лучше бы это не вода была, а гудрон. Самое плохое было то, что сам Муравьев по-прежнему безукоризненно выполнял все распоряжения Михаила Шулепова, не давая повода даже для того, чтобы быть им отчитанным за что-либо.
  
   Глава 34.
   Однажды Игорь решился на то, чтобы сказать начальству все, что он думает. Эти слова должны были быть вежливы, ему хотелось получить вразумительный ответ на свой вопрос, даже от такого злодея, как его начальник. Вполне можно было поговорить с ним по-человечески, выспросить его о настоящих его мыслях. Все здание, озарялось ярким солнечным светом, от которого скрыться было нельзя. Казалось, что свет теперь везде. Он проник в самые непроницаемые уголки. Несмотря на жаркую погоду, не было неудобства ни в чем. Вся природа, как ее можно было увидеть здесь, в городе была в самом лучшем своем состоянии, когда все, что живет, проявляется в полном великолепии. Все это можно было понять даже на рабочем месте, за столом, где бумаги колышутся внезапным ветерком, идущим из форточки. Муравьев все же подошел к своему начальнику с таким смелым вопросом, но Шулепов не стал обращать даже на него внимания. К нему подошел Горовой, очень уставший от однообразной работы, и явно раздраженный.
   - Что ты мучаешься, Игорь. У тебя кто-то знакомый был взят, у меня кто-то знакомый был взят. Это ведь такая война прошла, беляков-то знаешь, еще, сколько везде шатается!? Тебе чего их жалеть? Это бы ладно бы люди были, а то ведь вредители, из-за которых людям, государству никакой жизни нет.
   - Да, я понимаю, но можно разве так?
   - Можно.
   Дальше все было как всегда. Трудовая деятельность особенно и не давала думать ни о чем другом, корме выполнения служебных обязанностей.
   - Игорь, у тебя раз уж такое дело произошло, то тебе в этой семье нечего уже делать, ты не обижайся, столько же нормальных девчонок есть. Пойдем, как-нибудь, я тебе просто подскажу только. Ты понимаешь, я вот, чувствую почему-то, что у нас не всегда такая работа будет, скоро ведь легче должно стать.
   -Да тебе-то почём знать?
  -- Да потому, что момент такой сложный сейчас, ну как я могу тебе это объяснить? Не может быть ведь, чтобы всегда была у нас такая напряженная работа. Это же не производство.
  
   Теперь он был в кабинете врача, и встретил такое доброжелательное к себе отношение, какого, по-видимому, ни от кого еще не видел. Муравьев ненавидел ложь. Теперь же лгать было трудно, ибо его собеседником был лучший психиатр в области, Юрий Идрисов. Судя по всему, провести его было практически невозможно.
   Идрисов приехал с утра на служебном автомобиле "Газ А". Он не стал беспокоить водителя, и приехал сам. Как многие психиатры, Идрисов имел некоторые странности, вполне допустимые и контролируемые им самим. Следует упомянуть, что учреждение это находилось в другом городе, где даже и без закрытого режима, Игоря всё равно никто не знал. Некоторый припуск; такую определенную меру странности, позволительную для нормального человека, одной из которых была любовь к самостоятельному вождению. Сам он был сыном шахтера, их семья жила в Караганде. Один его брат тоже добывал уголь, другой погиб лет десять назад во время аварии на шахте. Сам он тоже начинал с шахтерской профессии, и доктором то стал, по правде говоря, во многом из-за слабого здоровья. Это было удовольствие, доступное очень немногим в то время, когда вообще не было частного автотранспорта. Трудно понять, почему он принял пациента. Можно полагать, что он знал о том, что многие люди и интеллигенция, в первую очередь, попадает в систему, которую представляет Муравьев, а тут произошло совершенно невероятное; этому сотруднику нужна помощь в том, чтобы выйти из системы, в которую он попал необдуманно. У Муравьева и на самом деле могло быть психическое расстройство от всего, что было, поэтому особого искусства в придумывании болезни применять не пришлось.
  -- Так вас беспокоят голоса, или мысли просто мысли.
  -- Слышатся они, так, что не просто как если когда думаешь о чём-то, а прямо, как кто-то это проговаривает.
  -- Ну, это понятно, а у вас не было ничего до этого, ничего не случалось? Мне рассказала ваша эта знакомая, что произошла эта трагедия.
  -- Да, вот, по-видимому, тогда это и началось, совсем ведь контроль потерял над собой.
  -- Это не беда, это долго, правда будет, но со временем вылечим, а вот работать на таком опасном участке я вам запрещаю, если это возможно, то нужно в другом месте, а не с преступниками.
  -- Да, я тоже про это думал.
  -- Ни при каких обстоятельствах не следовало соглашаться на предложение этого, кто вас туда направил.
   Муравьева вскоре направили в палату, в которой предстояло пробыть столько времени, что можно было подумать, что, возможно, он и не думал, что когда-нибудь оттуда выйдет.
   Горовой сидел на своем обычном месте в кабинете. Он знал, что Василий Луговкин попал в его систему, но его это волновало уже мало. Горовой понимал, что любой человек, каким бы он ни был хорошим знакомым, вполне может оказаться врагом. При этом было не по себе оттого, что он принимал его дома. Василий Луговкин был знакомым Алексея, его приятеля. Они встречались о той вечеринки у Ксении лишь пару раз, но Горовой, был виноват перед тем человеком, с которым он был когда-то в одной компании. Не трудно было понять, что какой-то человек поддерживал с ним приятельские отношения, а потом оказался сволочью, такое часто бывает в жизни. Горовой совершенно не мог понять, почему именно этот парень был виновником того, что движение всей страны вперед сталкивается с какими-то серьезными препятствиями.
   Невозможно было понять, как Луговкины вообще могут влиять на что-то в стране. Это было на следующий день после того, как погиб Флегонт Акиндинович Луговкин. Папка с его делом лежала на столе, за которым сидел Горовой, и ее нужно было сдать в архив. Горовой ничего не чувствовал. Какой-то клок его жизни был вырван, но этого еще нельзя было заметить, как не ощущается боль после получения какой-нибудь серьёзной травмы, хотя через секунду эта боль станет очень сильной. В кабинет вошел Михаил Шулепов. И снова лишний раз было видно, что для этого человека все происходящие процессы совершенно обычны, и он то не испытывает никогда никакой вины ни за что.
   - Здравия желаем, - встав, как обычно поприветствовали его все, и Горовой в том числе.
   - Здравствуйте.
   -Горовой, надо сейчас оформить все, чтобы эту папку списать. Этот Луговкин в скором времени у нас по этапу отправляется, я там уже сам все оформил. Ты понял?
   - Так точно.
   - Вот, Муравьева заменим скоро, к сожалению, он болен, и заболел, по всей видимости, на долго, ждать его нам даже не нужно уже.
   - А что случилось, простите.
   - Это меня спрашиваешь, я не больше твоего сейчас знаю. Он поддался влиянию этой контры, по-видимому, уже. Стал меня спрашивать то, что не должен, то Флегонт Акиндинович хороший человек, он по работе его будто бы знал, то про другого этого спрашивает. Это он непонятно откуда такой взялся, их семьи начальника, изнеженный он, знаешь ли. Тут же у нас не церковь, тут как на войне, только враг везде рассеян, искать его надо. Мы и так изо всех сил боремся, а он тут еще пристает со своими глупостями.
   - Да я понимаю.
   -Что ты понимаешь? У Советской власти много ведь врагов. У нас единственная страна такая, где сам рабочий человек хозяин, вот империалисты, белая мразь вся и вербует таких проходимцев разных. Это ж понятно. Это этим даже самим трудящимся легко так рассуждать, что люди они тоже, хоть и сволочь, и что не виноват кто, может, хотя не виноватый сюда и не попадет. А сколько беляков за границу сбежало, ты знаешь!? А они здесь лазейки найдут, через любого несознательного человека могут действовать. И Муравьев, если на то пошло, стал врагом. Нам сейчас некогда жалеть людей, государство под угрозой, если на то пошло. Если он этого не понимает, ему попросту здесь нечего делать.
   -Ну, в общем правду-матку-то он резал. Всегда, в общем, правду мог сказать.
   - Какую правду он говорил? усмехнулся Шулепов.- Зря держим Луговкина потому, что он хороший человек, это что ли, его правда? Это просто его личное мнение. Если бы мы, здесь работая, руководствовались только каждый своим личным мнением, то нам было бы вообще нечего делать. Много есть других, интересных дел есть на свете. Что он вообще здесь икал?
   Вряд ли Шулепов осознавал, что теперь он был не просто по своему убеждению, служителем законной власти, но и не был ни в чем виноват, и не перед кем, тоже, естественно, по своему убеждению. Убеждение это, однако, никакой роли не играло, это был просто обыкновенный исполнитель своих обязанностей.
   - Так что же это получается?
   - Поддался человек на вражескую пропаганду. На нее, может, кто угодно попасться, даже если человек был хороший.
   - И что, когда поправится, мы что должны его взять?
   - Не знаю пока, он не скоро поправится, если поправится, а там глядишь, и поумнеет, наверное. Он же неуравновешенный тип. Ну, вот и дошел до ручки.
   - Я понимаю, там такое было. У его невесты, так будем говорить, мать умерла в больнице.
   - И он обиделся, что в нашей стране, при нашей медицине ее спасти не могли?
   - Да она не мать, а... дочь невесты.
   - Что, погибла дочь невесты, ну ты, братец, совсем что-то путаешь.
   - Ну, это же шутка в деле что ли?
   -Устал ты, Артём.
   - Но ведь все равно произошло ведь такое у него.
   - Это понятно, а я ведь тебя обманул, что я не знаю, что с ним. Он попал в психиатрическую больницу.
   - Вот так дал!
   - Ну видишь? - Вообще непонятно, как таких малохольных к нам сюда на службу принимают.
   - Да, это тяжело, шутка в деле, что было, это же легко ли дело?
  -- Ну ладно, ни ты, ни я в этом не виноваты, пусть сам со своими женщинами разбирается.
   Артем сразу согласился с этим. Он хотел уйти из этого учреждения, была у него такая возможность, или нет, это не важно, ибо он так этого и не сделал. Может быть, и у Шулепова такие мысли тоже были, но теперь он был уже абсолютно уверен в том, что выполняет полезную работу, освобождая страну от тех, кто мешал строительству социализма, вредил, и само различение добра и зла для него теперь было определено отношением к власти, которую он представлял. Такое же понимание принимал теперь и Горовой. Он вскоре женился на Ксении, имел детей, кого конкретно, не уточняем. Неизвестно, что с ним дальше случилось. Вероятно, он был в то время напуган примером своего товарища, который захотел жить по настоящим человеческим чувствам, по совести, а может быть, что он еще худшим образом сошел с дистанции, погиб так же как Луговкин или оказался в лагерях. Он боялся пойти по стопам Муравьева, и это было главным для него сейчас. Трудно сказать, сколько людей в последующие годы совершенно ничего не могли и не хотели вспоминать свою жизнь. Иногда бывает так что жизнь была слишком неувлекательной. Это проявляется даже в тех редких случаях, когда действительно ничего не произошло, но чаще от того, что прошлое действительно оказывалось не то, чтобы темным, но таким, что любые рассказы о нем не вписываются в общую тенденцию рассмотрения истории. История в определенный период времени имеет особенность быть такой, какой ее хотели бы видеть и понимать большинство людей. Если даже кому-то и вспоминается какое-то событие в другом разрезе, то такое воспоминание рассматривается, словно, вне контекста. Хотя рассмотрение это происходит с разных позиций, все равно некоторые представления не вписываются в основную тенденцию.
  
   Глава 35.
   Примерно в это же время в кабине пассажирского паровоза серим Э, Шаукат Айлыпов ехал уже в качестве кочегара. До машиниста еще требовалось долго кидать уголь, при том, что он вообще стал бы им. Но он им стал. Тот, кто верен мечте, и относится к ней как к серьёзной работе, дойдет до того, чего хотел, и это будет делом уже неизъяснимо приятным и даст стимул к новым делам. Ему некогда было теперь заниматься ничем другим, кроме работы, одна, самая вероятная претендентка должна была в скором времени сталь его женой, во всяком случае, она относилась к нему нормально, даже лучше, чем остальные. Это сильно его утешало. Ему просто теперь не хотелось заниматься ничем другим, кроме работы, тем более, что он не мог не понять, что случилось с Луговкиными, и какой опасности он подвергался, находясь на той вечерке у Артема Горового, которого, впрочем, он с тех пор и не видел. О будущем рассуждать - самое неблагодарное дело, пожалуй, когда речь идет об отношениях с другими людьми. Он, конечно, не мог знать, будет он счастлив с одной девушкой из его знакомых, или с другой. Теперь просто была усталость от пережитого. Он подошел к маленькому окошку, которое не давало совершенно никакого переднего обзора. Толкатели двигались уже очень быстро, плавно скользили все пять колес, качалась кулиса, и это движение толкателей вверх и вниз было уже безукоризненно ритмичным, скользили по бокам рельсы. Скользили колеса, вращаясь с большой скоростью, и солнечный луч отражался словно бы постоянно от одной и той же точки, так, как будто бы колесо и не вращалось вокруг своей оси, а скользило бы, находясь относительно его в неподвижности. Едва заметными покачиваниями лишь нарушалась эта иллюзия. Мимо неслась зелень полосы отчуждения. Мимо бежало все остальное, что не имеет отношения к его деятельности. Город здесь был почти не виден. По обе стороны были по нескольку железнодорожных путей с составами, с паровозами, будки обходчиков, самое разнообразное хозяйство, необходимое для работы железной дороги. Дальше, уже начался настоящий лес, огромный массив. Это великолепие могло быть увидено теперь только благодаря тому, что частично оно было устранено с того места, где проходила эта дорога. Березы и сосны, каждая со своими особенностями. Природа, кажется, не тронутая ничем. Здесь можно забыть, хотя бы на время, но совершенно забыть обо всем, что могло бы когда-то волновать в обычной повседневной жизни. В это время в кабине происходила все та же повседневная работа. Его новый сотрудник, молодой еще кочегар снова подкидывал уголь.
   - Меня что беспокоит, воды, по-моему, залили мало.
   - Почему, - ответил ему Айлыпов, - все в норме. Там ведь тоже потом заправляется будем. Единственно, что жарко сегодня, а давление вроде нормальное показывает тахометр.
   - Сейчас от Камышолва не будем заправляться?
  -- Да почему? Раньше. Скоросремер вот девяносто показывает, может потише все же, горка здесь, а нам через двадцать километров все равно останавливаться нужно.
  -- Да это рано ещё, хорошо еще пока все идет. Вот водички, конечно, добавить надо будет.
   Еще довольно быстро мелькало все в окнах. Лес, казалось, был постоянно одним и тем же, и глаз невольно цеплялся за любые отличительные признаки того, что можно было отличить от все повторяющейся череды деревьев, полос травы и гравия, которые бежали по бокам. Айлыпов подошел к окошку, из которого, хотя оно было впереди, вообще не было видно дороги, и ни чего на расстоянии ста метров.
   Глава 36.
   Горовой, потом с Ксенией разошелся, по большей части из-за свойственного ему высокомерного отношения к людям. Тогда ему было отказано, не смотря на то, что предложение свое он сделал в довольно неподходящий момент, этот отказ привел его в бешенство, и вскоре его подруга уехала с одним лейтенантом в Свердловск. Его это уже не интересовало. Артем при этом даже счел нужным посетить товарища в больнице, когда это было разрешено врачами. Так и приходилось заниматься кровавой работой и попеременно горевать о живых, о бывшей невесте и о товарище, попавшем в психбольницу. Таким образом, человек этом положении уже поневоле начинает жить прошлым. По глупейшей случайности он вскоре и попал под вторую волну чистки. Тогда он стал возглавлять все отделение по городу, и как ответственный за все происходящее, был расстрелян. Как от стал главным по городу, это разговор особый: за два месяца до этого, в очень жаркий летний день Шулепова нашли мертвым в служебном автомобиле, а между передним и задним сидением была пустая полулитровая бутылка. Всю водку он выпил один. Машина находилась в странном месте, недалеко от самого берега Туры, где кусты росли гуще. Это была, если так можно выразиться, ужасно некрасивая смерть. Как и что происходило, это мало кого может волновать, очевидно то, что этот жестокий и запутавшийся в жизни и в убеждениях человек умер. Там где это произошло, по-моему, все осталось примерно так же, как и было в то время. Появилась высокая дамба и высокие здания видны в дальней панораме. Даже розовое промышленное здание, вполне возможно, что уже стояло. Район деревянных жилых домов только еще строился. Это были вполне современные здания, только деревянные. Это было, тем не менее вполне современно и виделось во всем, что жизнь здесь идет, и как будто даже не плохо. В этом автомобиле вскоре стал ездить Артём Горовой. Дальше и произошло с ним самое ужасное несчастье, как будто во всем, что ранее делалось, был виноват он.
  
   Хотя, впрочем,что это за такой период? Автор сделал все, чтобы можно было при желании почти безошибочно определить, какой это период, к которому это все здесь описываемое относится. При этом это все происходило в никаком году, потому, что чтобы сказать, что это происходило в каком-то году, нужно, чтобы это обязательно было, и было именно в этом году. Здесь же все, или, по крайней мере, почти все является плодом вымысла. Мы полагаем, что все это никогда, по-видимому, и не случалось в действительности, даже в самом относительном приближении, не говоря уже о том, что этом могло быть именно в означенное время. Чтобы все происходящее произошло бы именно в такое время, продиктовано опять же только лишь желанием автора, которому хотелось несколько упростить действительность, окружающую главного героя, и в то же время сделать так, чтобы все, что его окружает, было хотя бы сколько-нибудь узнаваемым. Если бы он был помещен в условия жесткой борьбы за выживание, как например, голод, война, места заключения, чего в то время хватало с лихвой, не было бы такой интересной темы, как непохожесть этого героя на окружающих. Не получилось бы, наверное, изобразить того желания добиться того, что он хочет, несмотря на то, что другим это может и не нравиться. Словом не было бы того типа человека, который хочет иногда невероятного на взгляд окружающих, словом, для повествования такого именно характера не появилось бы ничего интересного.
   В то же время, вряд ли можно сказать, чтобы автора так уж сильно интересовала судьба другого человека, который успокоился тем объяснением всего, что вокруг него происходит, тем только, что люди вокруг оказываются внезапно , не такими как мы и все изменяется. И может всегда есть некоторое противодействие, благодаря которому все процессы в жизни к какой-то момент начинают идти иначе. Для этого и нужно, чтобы эта сила исходила от тех, кто не знает, как нужно жить, что требуется в тех или иных условиях, по мнению многих. Эти многие в какое то время каждый по-своему, и словно бы все вместе стали такими, какими нужно быть. В то же время появляются другие, в которых не верит никто, все, что они делают, считают делом глупым. Глядишь, и в какое то время их правота подтверждается. И не то самая большая беда, что часто эти чудаки так и не дожидаются каких-то больших перемен, происходящих со всей страной, со всем обществом. Если даже удается изменит таким волевым усилием свою жизнь, то это можно считать большой удачей. Только этих людей, не очень интересует их собственная жизнь. Они о ней забывают. Помнят только о важных и непреходящих вещах. Только как бывает, что люди, которые минуту назад были совершенно обычными для него, оказываются вдруг врагами народа, нелюдями, которые мешают жить остальным. Так, по-видимому, раскаяние за то время, к которому призывают нас, может быть вполне справедливое, на деле совершенно невозможно. Во- первых, те, кто во всем участвовали - уже умерли, а если бы даже и остался из них кто-то, то, он по прежнему относился бы ко всему так, будто бы это была война, где есть враг, где, может быть даже, если не ты, то тебя.
   После излечения, а точнее, после разоблачения симуляции, Муравьев женился на Ульяне Васильевне, и по счастью, заниматься тем, что с ним случилось, было некому. У них родился сын Сергей и дочь Елена. По-видимому, это счастье было недолгим. Работая на производстве, Муравьев лишился в последствии брони от отправки на фронт, которая полагалась бы ему, если бы он работал как прежде в паровозном депо. И Муравьев впоследствии оказался на настоящей войне, вероятно, погиб в первые дни, и где, найдется еще не скоро. Можно предположить .что он так и не избавился от мук совести за то, что погибла Елена Яковлевна, и если бы даже ему пришлось совершить подвиг, чего он сделать не успел, вряд ли он считал бы это искуплением.
   Из того, что было потом можно заметить, что события, совершенно любые, и реальные и вымышленные происходили совершенно в другом мире. Уже их тех построек мало что осталось. Если есть связь с реальными прототипами, то это по отношению к автору лишь случайность. Наверное, всегда появляется соблазн, чтобы начать по возможности проверять, а быдл такое когда-нибудь или нет. Так ведь давно было. Если было когда-нибудь, то это приятно, только, может не так давно. Автор в своих оценках жизни исходил, наверное, из реалий современной жизни. Откуда же ему знать, как мыслили когда-то давно, хотя за последние десять тысяч лет психика человеческая не изменилась, если бы хотелось перенести все в неолит, то были бы некоторые вариации, а так все было не очень давно, все воображаемо и понятно. Если удалось все завершить, значит роман действительно пришел к автору сам, так что все в норме.
  
   4 ноября 2005 - 7 июля 2008. Ред. 2009-01-11
   Видеоролик для тех, кто прочитал текст6
   https://youtu.be/nE1CKFULHpw
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   71
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"