Сегодня утром Силиванов разбудил меня телефонным звонком. Я посмотрел на часы и тут же послал его к чёрту, аргументируя это тем, что ещё ни свет ни заря, но потом оказалось, что мои часы просто остановились. Пришлось выслушивать его дребезжание насчёт того, что нрав у меня дурной, а на улице давным-давно день. В конце концов мне это надоело, и я довольно грубо прервал его. По-видимому, это помогло ему вспомнить, зачем он собственно позвонил; во всяком случае, он сейчас же посоветовал мне включить телевизор. На этом, сочтя свою миссию выполненной, Силиванов положил трубку.
Под хоровой скрип половиц и собственных ног я доковылял до кухни, где, включив телевизор, принялся заваривать себе кофе. За окном действительно было уже совсем светло. День был душный, как и все предыдущие дни этого лета. Попытался открыть форточку, но тут же захлопнул - в квартиру ринулся скрежещущий, словно цепная пила, вой автомобилей, да и гарью пахнуло. Неудачное жилище я облюбовал себе. Неудачно стоит оно у самой дороги, с асфальтом, словно от жары потрескавшимся, как земля в пустыне. Неудачно солнце, огромное, белое, удушливое, нависло над противоположной улицей и простреливает квартиру насквозь. И совсем уж неудачно расположились тополи под окнами - ни один такой соблазнительно зелёный листок не достаёт до моих окон, чтобы их прикрыть.
Спохватившись, я заметил, что совсем не смотрю на телевизор, и какой-то необычайно важный факт, взволновавший Силиванова, проплывает мимо моих ушей. На экране приплясывали искусственно счастливые потребители фруктового сока. Их вид, хоть и явно аномальный, не слишком меня заинтересовал, и я принялся переключать каналы в поисках нужного. Наконец напал на него - шла какая-то новостная передача, но тут кофе начал сбегать из турки, и я, отвлекшись на борьбу с ним, явно прослушал что-то важное. Диктор как раз заканчивал длинную фразу о Европейском центре ядерных исследований и почему-то о курсе валют, а на экране демонстрировали не относящуюся к тексту и вообще какую-то совершенно несообразную штуковину. Это был большущий блестящий цилиндр, наподобие поставленной на торец гильзы от дробовика, только высотой метра два. Во всяком случае, штуковина была на целую голову выше репортёра, который скакал вокруг неё. Сперва я решил, что это очередная мистификация на тему космических пришельцев, и поэтому Силиванов, постоянный подписчик журнала "Паранормальный вестник", так забеспокоился. Но потом я заметил на блестящем боку гильзы аббревиатуру "CERN" и, вконец запутавшись, прислушался к комментариям.
А говорилось в комментариях, ни много ни мало, о машине времени. Этот самый европейский центр, который и обозначался аббревиатурой, якобы провернул необычайно дорогостоящее исследование, одним из итогов которого стало создание (в рекордно короткие сроки) устройства для перемещения через время. Гильза от дробовика, которая называлась "Светлое будущее", этим устройством и оказалась. На экране замелькали изображения каких-то огромных механизмов из пластика и металла, потом появился город с высоты птичьего полёта (по словам диктора, это была Женева).
Признаюсь, в первые минуты я не поверил своим ушам. Следующей мыслью, конечно, была мысль о розыгрыше, об одной из тех фиктивных программ, которые выпускают в эфир ради смеха. Мне приходилось слышать о том занятном происшествии, которое случилось в каком-то американском штате, где по радио принялись транслировать радиопостановку "Войны миров", после чего без малого миллион человек впал в панику. Чтобы случайно им не уподобиться, я на всякий случай выключил телевизор и спустился вниз, к почтовому ящику. Там я раздобыл себе газету и сразу же увидел громадный заголовок "СВЕТЛОЕ БУДУЩЕЕ" во всю ширину первой страницы. Гильза от дробовика была и здесь, чёрно-белая, с распахнутой дверцей. Очки я оставил наверху и потому не мог прочитать не слова, так что пришлось свернуть газету и возвращаться в квартиру. Там вовсю надрывался телефон. Оказалось, что это опять звонит Силиванов, желающий узнать моё впечатление. Я честно сказал ему, что, пока не увижу машину собственными глазами, верить не собираюсь. Силиванов шумно пожевал губами и сообщил, что перезвонит вечером.
Я налил себе кофе, отыскал очки и устроился с газетой в кресле. Из передовицы, растянувшейся сразу на несколько страниц, мне удалось выделить подробности. Оказалось, своим возникновением машина времени обязана какому-то масштабному эксперименту в области квантовой физики, который проводился прошлым летом в Женеве, точнее под ней. Поразмыслив, я действительно припомнил новостные сводки о громадном ускорителе частиц; год назад все до единого претендующие на научность журналы трезвонили о нём. Подробности припомнить мне не удалось, но статья уверяла меня в том, что эксперимент завершился успешно. Была доказана теоретическая возможность путешествия во времени, хоть и односторонняя - в будущее. ЦЕРН тянуть резину не стал и немедленно организовал проект по созданию действующей модели машины времени. Тут мне вспомнилось, что и об этом я раньше слыхал, но в то время принял новость за газетную утку. Учёные немедленно разделились на два лагеря; одни принялись твердить о прорыве, который изменит мир, вторые стали обвинять первых в некомпетентности и дилетантизме. Впрочем, учёные всегда так делают. Автор статьи привёл кусочек теории из квантовой физики, чтобы обрисовать аргументы и тех, и других, но я ничего не понял и, пропустив абзац, стал читать дальше.
Колдуны из ЦЕРН за считанные месяцы построили первый аппарат для трансляции в будущее элементарных частиц, потом взялись за отправку связных сообщений, а через полгода у них был готова машина для переброски макроскопических тел. Открытие стали считать свершившимся, когда первая белая мышь, опоясанная наручными часами одного лаборанта, исчезла из камеры аппарата и спустя пятьдесят часов появилась в ней же, причём стрелки на часах не сдвинулись ни на деление.
Затраты на производство машины времени оказались до такой степени невелики, что цена на неё лишь едва превысила стоимость недорогого автомобиля. Первое время технологию держали в секрете, но приспособить её ни для военных, ни для каких-либо ещё нужд не удалось, ведь путешествовать во времени она могла лишь вперёд, да ещё и без возможности вернуться. Зато с помощью неё можно было, например, сохранять продукты свежими без всяких холодильников, отправляя их из сегодня прямо в послезавтра, или экономить время жизни и переноситься вперёд на несколько часов, вместо того, чтобы пережидать их. Словом, поводов засекречивать технологию у ЦЕРН не появилось, и он, спустя год, заручился поддержкой могущественной автомобильной корпорации, которая от своего имени официально выпустила "Светлое будущее" на рынок.
Случилось это не далее чем неделю назад. Шумиха поднялась необычайная, и все до единого средства массовой информации хоть раз да упомянули об изобретении, и только я один, похоже, умудрился прозевать прорыв, потому что давно не включал телевизор.
В конце статьи нашлось место для комментариев от разных известных личностей. Одни рекомендовали, пользуясь очень убедительными и неоспоримыми доводами, вторые предостерегали, причём их доводы были ничуть не менее убедительны, а третьи отзывались о "Светлом будущем" как о грандиозном розыгрыше и мистификации и, конечно, противопоставить им в споре тоже было нечего.
Это повод позвонить Логацкому, подумал я, потому что ничьё мнение, кроме мнения Логацкого, меня в данный момент не устроит. Но как только я позвоню ему, как только рявкнет он в трубку "Слушаю" командирским своим голосом, всё сразу станет на свои места. Он появится - огромный, обширный - прочитает мою газету, сдвинет лохматые брови, и сразу будет знать, куда идти, кому звонить, и названия нужных книг назовёт он мне тоже сразу, словно в голове у него хранится библиотечный каталог, и, конечно, окажется, что один из его бесчисленных учеников занимается этим вопросом и готов предоставить своему учителю сотню монографий по нужной теме.
Однако Логацкий к телефону не подошёл. То ли он ещё спал, то ли уже куда-то ушёл, то ли и вовсе не ночевал дома. Я огорчился и решил позвонить сыну - он как раз отбывал в Швейцарии командировку - но линия оказалась перегружена; по-видимому, взволнованные женевцы пообрывали друг другу телефоны. Все пути к отступлению оказались перекрыты, и мне пришлось пока что принять как данное, что машину времени всё же изобрели.
Изобрели! И не в каком-нибудь неудобоваримом виде вроде замораживания в настоящем и размораживания в будущем, и не с помощью фантастического метода вроде погружения в чёрную дыру. А изобрели самую простую и понятную штуковину - вошёл здесь, вышел там, и любой человек может купить себе машину времени и поставить в прихожей. Изобрели, и не в заоблачном будущем, когда у каждого жителя Земли будет по космическому кораблю, а прямо сейчас, чтобы она соседствовала с ржавыми заборами, разбитыми дорогами и экологически нечистыми автомобилями нашей современности. Изобрели точно так, чтобы я успел её застать, пусть и не в самом расцвете сил, а куда позже. Ну да и на том спасибо.
Я ещё раз посмотрел в газету. Машина времени никуда не делась с первой страницы, невыразительная, но совсем, никаким боком в моё миропредставление не вписывающаяся.
Интересно, как она работает? Я порылся в памяти, пытаясь обнаружить остатки тех океанов информации, которые непринуждённо извергал на меня Логацкий, когда мы с ним ходили в бар, но ничего подходящего не вспомнил. А ведь он, действующий, хотя его давно должны были выгнать на пенсию, профессор физики в нашем Высшем Учебном, доктор наук, знал решительно всё и ни на секунду не задумывался, когда ему необходимо было дать ответ на вопрос, неважно какой, насколько сложный и из какой области знаний. Мне постоянно приходилось что-нибудь читать, чтобы не отстать от него безнадёжно, ведь сам я в профессоры не выбился, так и оставшись доцентом, да ещё и на пенсии.
Я отправился в спальню, чтобы поискать там какой-нибудь учебник по физике, но потом оказалось, что очки опять куда-то пропали. Рассердившись, я принялся методично обыскивать каждый сантиметр квартиры, потом нашёл их в кармане штанов и рассвирепел ещё сильнее. Тут зазвонил телефон, я, пребывая в не лучшем расположении духа, неласково рявкнул в трубку. Это оказался Логацкий. Я так удивился, что даже позабыл извиниться, но он уверил меня, что всё в порядке, а звонит он, чтобы уведомить меня о том, что его, Логацкого, немедленно командировали в Женеву. Я молча позавидовал профессору чёрной завистью, однако он тут же успокоил меня тем, что, вернувшись через пару дней и захватив с собой лучшего швейцарского коньяка, нагрянет ко мне с визитом. Я понял, что мне удастся получить все самые достоверные подробности из первых рук, и возликовал, на этот раз не молча. Тут Логацкий сообщил, что его самолёт скоро взлетает, и попрощался. Я пожелал ему удачного полёта и положил трубку.
Весь день до вечера я потратил, пролистывая содержимое своей небольшой книжной коллекции. Разумеется, сведения оттуда в большинстве своём безнадёжно устарели, и поэтому ничего интересного я так и не нашёл. Вечером перезвонил Силиванов. Чувствуя признательность перед ним за то, что именно он оповестил меня о событии, я покорно выслушал его, порадовался вместе с ним, что мы дожили до открытия, похвалил учёных, повосхищался мощью человеческого гения. Силиванов, довольный, положил трубку, но телефон немедленно зазвонил опять.
Это звонил сын, которому наконец-то удалось одолеть перегруженную телефонную сеть. Он сказал мне, что одним из первых купил "Светлое будущее", потому что не мог упустить этого шанса и боялся, что все экземпляры тут же раскупят. Я немедленно запретил ему использовать машину до того, как он встретится с Логацким и всё обсудит, но оказалось, что Логацкий, едва прибыв в Женеву, первым делом приехал к моему сыну в гости, самолично влез в машину, вылез из неё через три часа и умчался на какой-то научный консилиум. Это так поразило меня, что после этого весь вечер я уже не мог сосредоточиться на чтении и только бродил из комнаты в комнату и представлял, как Логацкий, огромный и вспотевший, врывается в узкую колонну "Светлого будущего", тает в воздухе, а спустя три часа появляется вновь, всё такой же огромный и вспотевший, потом хмыкает, довольный, и отбывает по своим делам. Теперь, когда удивительную машину испытал мой самый близкий знакомый, у меня наконец возникло понимание того, что появилась она в моём мире, здесь и сейчас, а не в каком-то далёком и гипотетическом, у незнакомых мне людей, которых я никогда не видел и вряд ли увижу. Взволновавшись, я включил перед сном телевизор. Показывали спор мастистых учёных, обоих я знал по именам. Спорили они яростно, только для себя, а не для телезрителей, и, судя по лицу ведущего, понимали друг друга тоже только они сами. У меня разболелась голова, и я, не дослушав, выключил телевизор и лёг спать.
В странном и смутном круговороте прошли следующие четыре дня. Ожидая возвращения Логацкого, я не знал, куда себя деть. Перво-наперво я прочитал все книги о теории путешествий во времени, какие только смог найти у себя в квартире. Это заняло совсем немного времени и не принесло почти никакой пользы, так как вся информация была слишком устаревшая. Все до одной книги были пыльные и затхлые, как мумии, и, вконец устав от их запаха, я собрался наведаться в университетскую библиотеку. Но едва я вышел на улицу, солнце удвоило усилия и раскалило воздух до такой степени, что я мигом вспотел, будто на меня вылили ведро воды. Пришлось вернуться домой и куковать там до вечера. Когда стемнело, я снова собрался и отправился в библиотеку, прихватив с собой свой старый пропуск. Было жарко, но не так, как в дневной печи, во всяком случае, можно было вдыхать, не боясь опалить себе горло. Я шёл пешком вдоль скрывающейся в сумерках улицы и разглядывал её, словно узник, выбравшийся из тюрьмы. Мимо раз или два, размеренно работая ногами, проехал велосипедист. На лавках вдоль тротуара располагались какие-то шумные компании и дети, болтающие ногами. Какой-то десяток лет назад на каждой лавочке можно было увидеть пожилых шахматистов, щёлкающих шахматными часами - они были непременным атрибутом моих вечерних прогулок. Я и сам не прочь был тогда к ним присоединиться, но знакомых шахматистов у меня не было, а приставать к незнакомым не доставало наглости. Сейчас ни одного не видать - умерли, наверное, все шахматисты, а их дети и внуки сумели найти себе занятие поинтересней.
Я посмотрел вперёд, где на фоне красного, как яблоко, солнца, виднелось здание библиотеки. Мне всё никак не удавалось увязать с окружением, с этой усыпанной тополиным пухом улицей, с велосипедистами и детьми, с обшарпанными лавочками и потрескавшимися плитками тротуара мысль о том, что где-то собрали машину, позволяющую путешествовать сквозь время. На меня вдруг навалилось ощущение того, что я здорово отстал от эпохи; это было непривычно для меня, ведь раньше в силу своей профессии я, как правило, был в курсе всех технических новинок и, на удивление коллегам, запросто управлялся с компьютером. Теперь же мне казалось, что я не просто отстал, но словно очнулся от тысячелетнего летаргического сна и, выбравшись из своей берлоги, бреду по знакомому миру и боюсь увидеть, как из какого-нибудь угла мигнёт мне холодным металлическим блеском атрибут нового, бесконечно чуждого мне времени. Но нет, всё оставалось по-старому, декорации с честью выдерживали испытание, и нигде я не мог найти огреха, ни разу не приметил неискренности в привычном лае собак и негромком гомоне прохожих. Стало спокойнее.
Наконец я добрался до университета. Библиотека была открыта, и на страже стоял только одинокий вахтёр. Он узнал меня и, рассмеявшись, спросил, что это я вдруг решил навестить университет. Я отмахнулся от него и прошёл в зал. Оказалось, что с моим старым пропуском бесплатного доступа к книгам у меня уже нет, но цена была чисто символической, и я решил набрать несколько свежих научных журналов на те деньги, что захватил с собой. В библиотеке почти никого не было, кроме пары каких-то унылых студентов. Подивившись, что это они делают здесь в середине лета, я прошёл к стойке и принялся рыться в новых поступлениях журналов. К сожалению, касательно изобретения ничего в них не было; наверное, ещё не успели добыть информации. Тогда я пошёл в архив и принялся копаться в подшивках научной литературы за прошлый год. На этот раз повезло больше - мне удалось найти целую кипу статей, посвящённых результатам эксперимента в Европейском центре ядерных исследований. Я выбрал несколько самых интересных, и, захватив на всякий случай небольшой справочник по квантовой физике, двинулся на выход. Груз знаний тяготил, накреняя вправо, и до дома я добрался, слегка запыхавшись. К тому времени уже совсем стемнело, зажглись фонари и сейчас же сгустили мрак. В отдалении гудел непрерывный поток машин, но во внутреннем дворе было относительно тихо. Я было собрался посидеть на лавочке у подъезда, однако подул прохладный ветер, и пришлось вернуться домой. Сгрузив добытые журналы на письменный стол, я пошёл на кухню и неторопливо и обстоятельно приготовил себе ужин. Оказалось, что это была неудачная идея - после еды потянуло в сон, и я успел прочитать только вступление к первой статье, после чего меня сморило. Рассудив, что утро, даже такое удушливое и жаркое, как грядущее, мудренее вечера, я закрыл журнал и выключил свет.
На следующее утро я вплотную занялся изучением материала. Это напомнило мне старые добрые времена, когда я точно таким же образом пытался угнаться за несущимся с неимоверной скоростью флагманом науки. Листая справочник и время от времени забираясь в Интернет за дополнительной информацией, я одолел к обеду половину статей. Процесс шёл медленнее, чем раньше, потому что я совершенно отвык думать, но потом мозг, словно руки пианиста, привыкшие к клавишам и знающие их лучше самого музыканта, со скрипом встал на обкатанные рельсы и заработал как надо. Я принялся поглощать статью за статьёй, привычно делая себе заметки, словно собирался читать лекцию по квантовой механике. Всё это здорово взбодрило меня, стало даже немного жаль, что я уже вышел на пенсию.
К вечеру статьи закончились. Я с чувством выполненного долга посмотрел на стопку журналов на краю письменного стола и почувствовал, что теперь готов к разговору с Логацким, когда он наконец вернётся. Вряд ли я чем-то смогу его удивить, но, во всяком случае, не придётся краснеть и не понимать, о чём вообще он говорит. Я вспомнил, как вздымаются в невероятном изумлении его лохматые брови, когда он обнаруживает, что собеседник давно и безнадёжно от него отстал, и усмехнулся. К сожалению, Логацкий мне пока не перезвонил, а это означало, что его прибытие из Женевы ещё даже не намечается. Сидит он там, наверное, на какой-нибудь конференции, и слушает, слушает, спрятавшись в отдалении, огромный, но незаметный, а мозг его работает, как сито старателя, равномерно пропуская через себя речь докладчика. А потом, когда в голове его дозреет какая-то одному ему понятная мысль, он что-то спросит раскатисто, и все обернутся в его сторону, впервые заметив, и докладчик запнётся, обнаружив шероховатость в своих рассуждениях. Тогда Логацкий усмехнётся, поправит его коротко, потом сядет и опять растает в тени, и все снова позабудут о его существовании, ровно до следующей шероховатости.
Следующие два дня по ощущениям были самыми длинными в моей жизни. Делать было до такой степени нечего, что я едва не рехнулся от скуки. Ожидание Логацкого, прочно засевшего в своей Женеве, изматывало. Сначала я пытался перечитывать статьи, чтобы выяснить, не упустил ли чего лишнего, но когда тексты запомнились чуть ли не наизусть, это дело пришлось забросить. Тогда я принялся выводить себя на прогулки, один раз даже совершил героическую дневную вылазку до парка и обратно. В перерывах между прогулками я пытался дозвониться до Логацкого, но телефон у него постоянно был выключен. К концу четвёртого дня я уже не знал куда себя деть. Дом был убран в ожидании гостя, продукты закуплены, статьи зачитаны до дыр, телепередачи просмотрены, а почта проверена.
И наконец на исходе вечера как долгожданный глоток воды посреди пустыни, как вспыхнувшее в темноте пламя факела, как весть о победе после войны, тишину моей квартиры разорвал телефонный звонок. Это был Логацкий. Он возвращался и велел мне готовиться к его приезду.
И он действительно приехал. На следующий день он нарисовался у моих дверей, взмокший, наглухо запечатанный в элегантную белую рубашку с застёгнутым воротником, сжимая в руках дорожную сумку. Когда Логацкий возвысился посреди прихожей, я вдруг вспомнил новость о том, что он лично, на себе испробовал действие машины времени. Он вдруг представился мне кем-то вроде космонавта, побывавшего на луне и спустившегося обратно к нам, на землю. Я посмотрел на него с недоверием, не рассыплется ли он на атомы из-за побочного эффекта "Светлого Будущего". Но Логацкий был такой плотный и материальный, что все иллюзии немедленно разбились об него.
Он расположился в зале за столом, выхватил из сумки бутылку обещанного коньяка, но откупорить её не успел, потому что я налетел на него, словно ястреб, и принялся клевать, наскакивая со всех сторон, чтобы он не молчал, а начал наконец рассказывать. И он в самом деле начал.
Не обещаю передать следующий разговор во всех подробностях хотя бы по той причине, что сам я усвоил из него не более чем половину. Выяснилось, что Логацкий на своей конференции в общих чертах выяснил принцип работы устройства, поскольку никто не находил необходимым держать это в тайне. В первые же минуты я обнаружил, что некоторые из свежепрочитанных фактов уже успели улетучиться из моей головы, но ценой некоторых усилий мне удавалось поспевать за профессором. Он говорил мне о первых экспериментах с машиной, о том, как она бесследно исчезла после первого запуска. Позднее удалось доказать, что машина сработала как надо и перенеслась в будущее, но, в силу движения земли, а также всей солнечной системы, в пространстве, оказалась на огромном расстоянии от ожидаемой точки приземления, то есть возникла там, где в будущем никакой солнечной системы уже нет, поскольку та умчалась вперёд. Он говорил о том, как после этого запуска учёные едва не забросили разработку "Светлого будущего", но затем выяснилось, что машина при должной калибровке способна перемещаться и в пространстве, ориентируясь на притяжение тела, на котором находится, ведь работа её в основе своей была связана с гравитацией; правда, я так и не понял, каким образом. Иными словами, прыгая в будущее, машина перестала отставать от Земли, влекомая её притяжением.
У меня аж голова от всего этого закружилась, но список моих вопросов ещё далеко не был исчерпан. Я спросил, почему нельзя путешествовать через пространство, перемещаясь на машине времени в момент, когда точка назначения догонит её. Логацкий объяснил, что, во-первых, таким образом перемещаться можно будет только в те галактики, которые летят вслед за Солнечной системой, а не удаляются от неё, что, во-вторых, вернуться обратно из такого путешествия уже не представляется возможным, что, в-третьих, энергия, потребляемая машиной, возрастает в зависимости от массы даже не по экспоненте, а вообще по какой-то невообразимой функции, и что, в-четвёртых, работы в этом направлении всё равно уже ведутся.
Тогда я, желая озадачить Логацкого, спросил, что будет, если в точке прибытия машины какой-нибудь умник в будущем построит дом. Он немедленно ответил мне, что всё продумано, и запускать машины надлежит лишь на специальных полигонах (на секунду задумавшись, он назвал их хронодромами), отсутствие препятствий на которых взялись в течение определённого количества лет вперёд обеспечивать страховые компании, обрадованные перспективой открытия нового рынка. Тогда я спросил, что будет, если две машины столкнутся при прибытии. Оказалось, что и эта беда - никакая не беда: особая природа временного перехода не позволяла двум объектам из разных времён очутиться в один миг в одном месте - они расталкивались в разные стороны, как бильярдные шары, и заботливые разработчики предусмотрели на такой случай особенную мягкую обивку стен.
Тут я сделал свой коронный выпад, припасённый заранее. Получается, спросил я, что при перемещении во времени, материя из прошлого исчезает и появляется в будущем, то есть в прошлом частиц становится меньше, а в будущем - больше, и это ведёт к нарушению фундаментального закона сохранения массы. Логацкий покачал головой и ответил, что я дилетант и в законах сохранения ничего не смыслю. Общее количество материи, во вселенной, сказал он, остаётся неизменным, ведь прибывает в будущем её ровно столько сколько исчезает в прошлом. Я возразил на это, что в прошлой вселенной частиц меньше, чем в будущей, а это невозможно. Он возразил, что если вселенную разделить на две части - левую и правую, то в правой части вполне может оказаться больше частиц, чем в левой, но меня это почему-то не беспокоит. Я обвинил его в дилетантизме, за что он назвал меня старым шарлатаном. В течение нескольких минут мы обстоятельно перемывали друг другу косточки, а после, довольные друг другом, вернулись к разговору.
Будучи не в силах выдумать новых вопросов, связанных с принципом действия машины, я спросил Логацкого, для чего, по его мнению, её будут использовать люди. Логацкий сейчас же ответил, что не видит смысла пересказывать мне содержимое газет, вместо этого он лучше заставит меня самого подумать. Он запустил свою большую руку в сумку, едва не смахнув при этом непочатую бутылку коньяка на пол, и вытащил заботливо завёрнутый в газету журнальчик. Он открыл его на заложенной странице и передал мне. В журнале была статья какого-то незнакомого мне автора, связанная с наиболее общими прогнозами на будущее. Я было начал читать её с начала, но Логацкий нетерпеливо указал на одно-единственное предложение, жирно выделенное маркером: "Таким образом, собирая воедино прогнозы ведущих футурологов на как недалёкое, так и отдалённое будущее, отметим любопытную вещь: подавляющее большинство учёных предсказывает, что человечество достигнет периода стабильного процветания и благоденствия в течение ближайших ста лет!".
Я прочитал предложение ещё раз, чтобы убедиться, не пропустил ли я чего-нибудь важное. Далее в тексте было написано: "При условии, конечно, отсутствия мировых катаклизмов и войн", однако Логацкий, заметив, что я читаю это предложение, сказал, что войны теперь, по-видимому, не будет. Я спросил его, почему он так считает, но вместо ответа он предложил мне поставить себя на место человека, у которого в одной руке находится прогноз футурологов о грядущем благоденствии через сто лет, а в другой - ключ от машины времени.
И мне сейчас же представился такой человек - почему-то это был Силиванов. Я увидел, как в его голове протекает несложный мыслительный процесс. Если всё пойдёт как прежде, подумает он, до рая на земле доживут разве что мои правнуки. Если же я раскошелюсь на "Светлое будущее", то сам, с детьми своими и внуками, если они есть, окажусь в раю, и никому от этого не убудет. Тем более что машину времени запросто можно себе позволить, а если денег нет, так и квартиру продать можно: в раю наверняка никто за жильё не платит.
И вот мой Силиванов затягивает ремень, а то и не затягивает вовсе - невелика затрата - и направляется прямым рейсом прямо на век вперёд, и в современном мире становится на одного Силиванова меньше, а в будущем - на одного Силиванова больше. А сколько таких Силивановых на свете?
Внезапно мне стало прохладно - будто кровь вдруг перестала поступать к кончикам пальцем. Я посмотрел на Логацкого, но тот не ответил мне взглядом, занятый откупориванием бутылки.
Мне представилось, как производители "Светлого будущего", шокированные растущим с невероятной скоростью спросом на их продукцию, всё снижают цены и расширяют производство, как блестящие цилиндры машин времени целыми составами скупаются людьми, и все эти люди, словно испанские искатели приключений эпохи открытия Америки, мчатся сквозь время на век вперёд. Людей миллиарды, но производственных мощностей ЦЕРНа хватает, чтобы со временем удовлетворить этот спрос. А когда миллиарды людей уходят вперёд, оставшиеся, пусть и не все, но очень, очень многие, будучи не в силах остаться одни в опустевшем мире, вынуждены следовать за ними. И тогда на опустевшей Земле остаются только те, кто не смог или не захотел догнать человечество по финансовым, идеологическим, религиозным или ещё каким-нибудь причинам. И - какая незадача - не остаётся никого, чтобы построить рай.
Логацкий налил мне коньяку и как-то виновато улыбнулся. Нахлынувший холод всё никак не хотел исчезнуть из кончиков пальцев. Я спросил его, в течение какого срока, по его мнению, всё произойдёт; я был абсолютно уверен, что он понимает всё в той же степени, что и я. Он ответил, что процесс достигнет апогея через несколько месяцев и завершится самое большее через пару лет.
Мы выпили с Логацким, не чокаясь, будто на похоронах, и замолчали на добрых пять минут. Он смотрел на меня, катая в пальцах стакан, будто ожидал каких-то моих слов. Я наконец сообразил, какой вопрос он хочет от меня услышать, и спросил его, пойдёт ли он вперёд. Логацкий опять улыбнулся виноватой улыбкой, которой мне раньше не доводилось видеть на его лице, и сказал, что людям там, через сто лет, придётся нелегко, и он, Логацкий, коль скоро ещё что-то может сделать, или в крайнем случае указать, как лучше сделать, должен присутствовать там. Едва сказав это, он сейчас же добавил, что и моя помощь понадобится, но я прекрасно понимал, что от меня, старика, пользы не будет, ведь нет у меня ни грандиозного запаса знаний и умений, как у профессора, ни его организаторских способностей, ни бесчисленной армии учеников. Он не стал спрашивать, пойду ли я с ним.
В конце концов, добавил Логацкий, наливая коньяку по новой, столетняя передышка пойдёт планете на пользу. Экология исправится, затянутся озоновые дыры, вырубленные леса хотя бы частично отвоюют свои территории обратно - вряд ли оскудевшее человечество будет сильно отягощать Землю своим присутствием. Сказав это, замолчал, представив, верно, как и я, обезлюдевшие города, чьи улицы, тротуары и дома медленно ветшающие, теряющие приданные им цивилизацией строгие формы, расплывающиеся, словно воск на солнце, обрастающие зеленью возвращающейся на указанные природой места фауны. Что будет стоять на месте нашего города спустя век? Что это будет за причудливое паразитирование живого на мёртвом, абстракция адаптировавшейся к чуждой среде жизни, и, главное, как справятся с этим люди? Конечно, выковыривать из-под слоя зелени и бетонной трухи предметы быта канувшей в лету эпохи не в пример проще, чем изобретать заново, да и использовать уже собранные знания легче, чем собирать их вновь, однако наверняка ни один из страждущих рая, наверное, не предвидит возможности, что возводить этот рай придётся ему своими руками, из окостеневших останков старого мира, бывшего сотню лет назад - миг назад - родным.
Логацкий начал вставать из-за стола, не переставая говорить, что ему нужно идти, что необходимо собрать вещи, отправить самое необходимое вперёд, организовать нужных людей, продумать, сопоставить, предсказать, разработать и сделать. Снова запаковывал он свою душную рубашку, а я смотрел мимо него в окно и не видел ничего, кроме ярко-синего летнего неба, и мне казалось, что уже сейчас, в этот самый момент, на земле ни осталось ни одного человека, и осталось только это небо, небо и безлюдная земля под ним, и будет оно пребывать, безмолвное, бестрепетное, до самого наступления светлого будущего.