Как тепло на улице! Достаточно одной легкой куртки, чобы без забот пройти привычный маршрут от дома и куда-то по улочкам. Может быть, потому, что так тепло - именно Так тепло! - опять всплыли мысли, протаяли какие-то воспоминания, что-то будоражит память...
Я хочу рассказать о своем летнем - июльском - путешествии на Соловки в компании двух женщин-коллег уже весьма сурового возраста, впрочем, как и я. Они купили - они заказали все - поездку с размещением в частном секторе, чего я всегда боюсь, дешевый комплекс на троих с завтраком, ужином собственными силами и с обедом, предоставляемым по путевке.
Да, так вот - поездка на Соловки у меня ассоциировалась с некоей другой поездкой - не моей, и можно ли назвать это поездкой - с нахождением в ссылке в лагере СЛОН мужа моей родной тети (я и не родилась еще в то время), а потом, как я узнала, и соседа напротив по лестничной клетке, еще и деда моей подруги по институту - отца П.Флоренского, и все там, на Соловках. Поэтому поездка туда, извините за пышность, освящалась возможностью отметить как-то для себя их память - память дяди Семы, соседа, деда подруги и иных, кого уже нет.
Прошло много лет с момента исчезновения их с поверхности земли. Один из них получил капельку счастья - он дожил до свидания с семьей, у других и этого не было.
Итак, мы поехали. Разместились в плацкартном вагоне, куда набилась уйма народу, двигающихся в сторону Мурманска. Долгий поезд, хоть и считался скорым, но останавливался очень часто. И мне казалось, что по карте это так близко, а на самом деле путь до Кеми занял очень много времени. Карта искажает районы, далекие от центральных, они искусственно уменьшаются в пользу увеличенного масштаба центра. Таковы правила картографии.
Было безумно жарко. Душно! Потому, что, конечно, окна не открывались, а народу было полно, и были дети. Но, как ни странно, вагон был очень мирный - ни криков детей, ни пьяных свар, ни раздраженных голосов родителей. Мирный вагон - может быть, потому, что мирное время, или потому, что люди здесь более спокойны - в тех северных краях, куда несся поезд.
Приехав в Кемь, о которой говорили, что название сложилось из трех первых букв фразы, используемой Екатериной весьма свободно при адресации неугодных в ссылку, но, предоставив Екатерину пыльным векам, мы пересели на катер, который пару часов с лишним вез нас, можно сказать, на ночь глядя, куда-то по Белому морю. Вокруг простиралось гладкое, почти без волнения белесое море, действительно, белое - просто потому, что небо над головой было совершенно бесцветным. Ни закатных облаков, ни розовых бликов - ничего нам не досталось. Темнело очень медленно, и когда мы, наконец,
заходили в бухту Большого Соловецкого острова, еще можно было сделать небольшое количество снимков достаточно чувствительным фотоаппаратом. Но они получились великолепно: поклонный крест посреди залива, вид на какие-то полуразрушенные здания - все освещено золотистым таинственным тоном. И общее настроение покоя глубокой ночи. Нам повезло с погодой - море было спокойно, и мы не подозревали, что оно бывает иным.
Узнав о возможности этой поездки, я много читала письма отца Павла Флоренского с Соловков. Настроение его можно было понять, но все-таки то, что он так негативно отзывался об этих местах - вне связи с тем, что здесь находилось место его заключения, а, по его словам, задолго до событий 30-х его представления об острове уже сложились, - мне казалось несправедливым априори. Но оставим пока некую предвзятость, на которую человек имеет право.
Что же мы увидели на Соловках за те несколько дней, что там провели?
Нас разместили достаточно удобно - на улице П.Флоренского, неподалеку от огромного мемориального креста. Можно было не привередничать - в прекрасном кирпично-деревянном коттедже у милой хозяйки, которая работала с совершенно дикой нагрузкой продавщицей в магазине, находясь там до 3-х часов ночи, потому что был сезон , и надо зарабатывать, пока шли потоком туристы. Основные посетители приезжали по святым праздникам, например, на Спас. Однако и среди нас были паломники, ведь мы покупали наш тур через паломническую, по премуществу, фирму "Радонеж". Но в принципе, от нас не требовалось участие в религиозных церемониях, все исключительно по желанию.
Один день посвящался памяти прошедших ссылку на "архипелаг ГУЛАГ". Здесь на Соловках в приснопамятные времена находился СЛОН - Соловецкий лагерь особого назначения. Экскурсоводы рассказывали о бесчеловечности начальников и охранников лагеря. Один из них был психически ненормален и ненормально жесток. Трудно рассуждать на эту тему - является ли ненормальность объяснением, и, тем самым, оправданием жестокости, изуверства... Вседозволенность, безнаказанность, безраничная власть над рабом - и всплывают на поверхность самые темные стороны человеческой натуры, которые в других условиях остались бы настолько глубоко запрятаны, что и сам человек не смог бы поверить в то, на что он способен. Ссыльные в лагере особого назначения были даже не рабы, они представляли собой прах, правда, еще передвигающийся по земле, еще шевелившийся в ожидании конца. Убийства, издевательства, изощренные убийства без объяснения причин и с объяснением - за малейшие провинности.
Я не думаю, что в моем рассказе стоит останавливаться подробно на истории существования лагеря, монастыря или доисторических временах, следы которых еще виднелись на соседнем Заячьем острове. Это не моя тема. Я хочу рассказать о том, что мы видели, что я чувствовала.
Мы посмотрели Кремль, который уже достаточно хорошо отреставрирован, и следы лагеря на его территории теряются во времени. Есть мемориальные доски, кресты, мемориальный отдел в Кремле - галерея фотографий тех, кто прошел этот ад и исчез с лица земли и тех, кто этим адом руководил. Геростратова слава.
Казалось, что люди, живущие на острове, не связанные никак с лагерной темой, старались не помнить того, что они знали, старались упрятать это в самых далеких уголках своей памяти, да ведь и невозможно жить с постоянными мыслями об аде рядом с тобой.
Казалось, что природа старалась изо всех сил скрыть с глаз людей те раны, которые люди же нанесли ей - природе. А природа там совершенно необыкновенная, она какая-то ненавязчивая, тихая. Если вы помните работы Нестерова, то в них именно та неяркость природы, которую сумел передать художник, и которая сохранилась здесь. Те же неброские цветочки, вызывающие умиление души, качающиеся под ветром среди дикого камня, то же море, неизменное с тех пор, когда появились первопроходцы-поморы, нежаркое солнце, мягкие тона красок земли, неба и моря, та же тишина, если немного отойдешь в сторону от жилых построек, от мест, где толпились туристы, или происходили реставрационные работы.
У нас выдался свободный день, и мы провели его, бродя вдоль берега Белого моря. Было тепло, было спокойно, было созерцательно. Становился понятней настрой на размышление, на возвышение духа, на обращение к богу, на то, чтобы именно в этих местах построить монастырь. Люди приходили сюда из других краев и очищались от скверны бытия. Вообразить себе расположение здесь такого учреждения, как СЛОН, сконцентрировавшего людей, занимающихся, в основном, бессмысленной изматывающей рабской работой, невозможно. Природа этого не приемлет, отвергает, убирает следы безумного уничтожения человеческого рода.
Один из дней нашего пребывания на Соловках был посвящен походу на Секирную горку, название которой, хотя и производят по христианской легенде от слова - сечь (ангел сек розгами ослушников), чудовищно отвечало происходящим на ней массовым расстрелам. Впрочем, и в далекие времена здесь на территории монастыря существовала темница для заключения тогдашних инакомыслящих - повод для размышлений. Неугодные царю, непокорные монахи - место, очевидно, было подходящим своей удаленностью от мира, безлюдием, суровым климатом и бытом для содержания опальных людишек. Наверное, и этим объяснялась некая неприязнь, возникшая, как я уже помянула, у отца П.Флоренского к этим местам задолго до ссылки.
Сейчас монастырь восстановил свое функционирование.. Монахов там немного, но службы регулярны. Паломники идут на службы, исповедуются. Мы слушали колокольный звон и присутствовали - в качестве скромных наблюдателей издалека - на крестном ходе в день освящения вод на берегу Святого озера, в котором не преминули искупаться, благо к женщинам сейчас относятся не так строго, как во время Оно.
Основную массу в нашей группе составляли женщины - так бывает всегда. Но мужчины тоже присутствовали, кто-то периодически возникал в поле зрения, никак не проявляя себя. Они были необходимы на экскурсиях, требующих физической силы. Собственно тут была только одна экскурсия такого рода - поход на гребных лодках.
А еще плавали на Заячий остров на катере, тоже, как и во время приезда, при тихом море. На этом острове сохранились следы пребывания доисторического человека. Удивительно, что они не были разрушены христианами, активно уничтожавшими языческие капища. На этом острове из каменных осколков были уложены на поверхности земли огромные спирали, переходящие одна в другую, значение которых утеряно. Спирали заросли мелким тундровым кустарничком, но хорошо видны.
Была и более далекая поездка на катере - на гору Голгофа, подъем на которую символизировал соучастие в страстях Христовых, что было исключительно важным для христианства, и в некоторых местах восходили на имеющиеся неподалеку подобные горы, называя их по имени иерусалимской. А то воспроизводили и целый Иерусалим (Новый Иерусалим под Москвой) или греческий Афон (Новый Афон) и т.п. Вот в этот день Белое море и показало свой характер - катеру пришлось вернуться из-за шторма, и экскурсию перенесли на следующий день. Впрочем, и на следующий день пассажиров основательно помотало. Мы не собирались плыть так далеко и были рады, что оказались благоразумны.
Однако, вернемся, наконец, к походу на гребных лодках по системе внутренних озер, которых на Большом Соловецком неисчислимое количество. Вот тут и понадобились мужчины, которых оказалось не так уж и много, и при достаточно длительном переборе действующих лиц, их все нехватало. Но в конце концов неразбериха рассосалась, и нашей компании пришлось разбиться. Мною дополнили малый экипаж, не слишком готовый к гребле, но полный энтузиазма, из двух женщин и одного предполагаемого гребца-мужчины. Однако на весла села одна из женщин, которая не умела грести, но сказала, что хочет научиться, и гребла очень старательно и долго, сколько смогла, сколько хватило сил. Я села сразу на руль, устроившись на корме и взяв рулевое весло, которым и выравнивала ее прихотливые блуждания по озеру.
Сначала мы шли в самом хвосте, отставая ото всех, но не унывали, потому что потеряться было невозможно. На узких местах - в каналах - руководство брал на себя наш единственный мужчина - немолодой, невысокий, но, как оказалось, очень крепкий человек. Во всяком случае, когда мы вырвались на свободную воду и ухитрились заставить его взяться за весла, наша лодка полетела вперед птицей.
Я, по своему любопытству и некоторой бесцеремонности, начала его расспрашивать, пока мы, выйдя после похода на берег, ожидали перевозки обратно. И он кратко рассказал историю своей жизни, которая началась со взлета. Он был боксером очень высокого класса. Я спросила его имя, вернее, фамилию. Он назвал - Мельников, что мне ни о чем не говорило. Я знала другие имена - Лагутин, Агеев, поговорили о них. Да, это были его современники, одновременно с ним защищавшие честь страны на международных соревнованиях в одной команде. И какими-то большие награды - медали он зарабатывал на состязаниях, будучи боксером легчайшего веса. По-моему, я во взрослом состоянии никогда не весила столько - вес мухи. Он действительно, был невысокий, очень худой, но жилистый, очевидно, сумел сохранить форму. Однажды, когда он готовился в очередной раз к какому-то серьезному чемпионату, то ли Союза, то ли Европы, и боролся за место в команде, его укусила собака. Ему сделали все эти бесконечные прививки, которые требуются в таком случае. Врачи предупредили, что в течении достаточно большого времени он не может давать себе большие физические нагрузки. Но тренер ему сказал - да ты что? На носу такой ответственный чемпионат!. И парень продолжал готовиться - нагрузки рядовому человеку даже представить себе невозможно. Но постепенно стал чувствовать себя хуже и хуже, и результаты падали. Врачи, к которым он вынужден был обратиться, первым делом спросили, продолжает ли он тренироваться, и, получив утвердительный ответ и узнав, что в команде есть свой врач, созвонились с ним и объяснили, что итог может быть самый непредсказуемый. Врач сборной объявил ему при первой же встрече, что он снимает его с тренировок. В команду взяли кого-то другого. Мельников еще пытался потом тренироваться, но, собственно, это было начало конца - он быстро покатился вниз. Его спортивная карьера прервалась, когда он был совсем молодым человеком. Подробностями я не интересовалась, он менял работы - там-сям, выше-ниже по рангам. Пришел к богу. Как спортсмен высокого класса, и как инвалид, наверное, рано получил пенсию. На сегодняшний день он глубоко религиозный человек, ездит по святым местам, разговаривает с людьми о смысле бытия, работает послушником в монастырях, и, как кажется, жизнь его вполне устраивает. Меня эта история чем-то задела, да и откровенное желание поделиться, проснувшееся в нем достаточно неожиданно, говорило о том, что не так уж и часто ему приходится встречаться со слушателем, просто слушателем, не поучающим и не требующим в ответ ничего. Он напоил меня чаем с каким-то невкусным печеньем в маленьком буфете при лодочной станции и все пытался продолжить разговор. Потом ушел и уже я его не встречала. А, может, и встретила, да не заметила своими подслеповатыми глазами. Одиноко бредет он по этому миру, ища истину в святых словах, ища успокоения в святых местах, случайно разговорившись с человеком, кто вызовет его доверие, и теряя возможность раскрыться и довериться.
Я иду по тихим улицам Калифорнии, вспоминаю Сашу Мельникова, и что-то царапает мне сердце. Небо розово на закате, сизо под легким туманом, ветер не колышет листву, и если б не проезжающие машины, то пустынность и розовость огромных небес и отвлеченность этим рассказом самой себе от калифорнийского пейзажа возвращают меня на скамейку около лодочной станции, где мы пили горячий чай и ели сухое рассыпающееся печенье, купленное Сашей для меня, и душа болела, как и сейчас, когда пишу я эти строчки.