Дом стоял на крутом подъеме вдоль (или это поперек?) горки, - по изоаномали одной высоты, одна половина, и другой - другая. Внешняя, уличная сторона по Водовозной была лицевой, а задняя, (другая часть дома) гораздо выше, туда вела булыжная, а потом асфальтовая дорога, где во времена булыжника я собирала жалкие травинки пастушьей сумки и суховатые колоски неизвестного названия, что-то еще, и камушки и стекляшки разного цвета. Потом такие колоски я встретила в Калифорнии. Камушки нужны были для игры. Игра с малым количеством принадлежностей: 5 камушков размером для детского кулачка и 2 руки. Одна рука ставила воротики из пальцев: оттопыренный большой и переплетенные указательный и средний (левая), а правая загоняла по одному камушки в воротики; кучки укладывались по-разному, и по-разному загоняли, подбрасывая при этом один камушек вверх. Надо было поймать камушек, а перед этим успеть загнать другой в ворота. Довольно тонкая игра, которой никогда не видела в Москве. Иногда камушек заменялся маленьким мячиком, но это уже было несерьезно, игра для начинающих.
Играли в ловитки. Название "салки" было незнакомо. И странно было узнать такое дурацкое слово, означавшее понятные ловитки. Играли в "стоп на месте", что, конечно, лучше московскою "штандера", в "море волнуется", в "монах в синих штанах" (или "краски"), прятки, круговую лапту, "казаки-разбойника", "фанты" ("вам барыня прислала"), редко "дочки-матери", карты, ломали куриную дужку на желание, жевали саккгыз, свечку, воск, смолу, алчу, кислятину, считались, прыгали через веревочку.
Итак, чего уже не знают наши дети.
"Стоп на месте". Ведущий бросает мяч в воздух, и все разбегаются. Когда мячик пойман, ведущий кричит: "Стоп на месте!", и все замирают. Он имеет право сделать 3 шага и бросает мяч в ближайшего к нему. Попал, тот водит. Не попал - продолжаешь водить, а если тот поймал твой мяч слету, у него запасное очко.
"Прятки". Считает водящий, отвернувшись к стенке и не подглядывая, после счета: "Раз, два, три, четыре, пять, я иду искать, кто за мной стоит, тот пять конов водит". Можно было выручать других, прибегая незамеченным к месту: "Палочка -выручалочка, выручи меня и еще кого-то". И водит бесконечно неповоротливый. "Море волнуется". "Море волнуется - раз, море волнуется - два, море волнуется - три! Замри". Все замирают и водящий ходит, разглядывая играющих, не дрогнет ли кто. Кто дрогнул, тот водит.
"Краски". Компания загадывает краску. Водящий. "Тук-тук! - Кто там? - Пришел монах в синих штанах. - Зачем пришел? - За краской. - За какой? - За такой-то". Если не угадал, води дальше под насмешливое: "Скачи себе по такой-то дороже, сломай себе такие-то ножки!" При этом все сидят, а монах скачет.
"Фанты". Водящий для затравки: "Вам барыня прислала в туалете 100 рублей, что хотите, то берите, да и нет не говорите, черного и белого не называйте, смеяться-улыбаться нельзя. Вы поедете на бал?", и т.д. по мере фантазии водящего. Ошибся, гони фант.
"Казаки-разбойники" и "Круговая лапта" требовали деления на команды. Капитаны стояли, положа руки на плечи, а пара примерно равных подходила и требовала выбора. "Груша или яблоко", или что-то в таком же духе. Капитаны выбирали по очереди. Казаки ждали, пока разбойники спрячутся, а потом искали и тащили всей командой. Для старших территория игры доходила до базара. Можно было вырываться.
Для выбора водящего были считалки. Потом, много лет спустя, я узнала, что у Бориса Заходера была книжка, посвященная считалкам, мне она не попалась. Я же давно хотела записать известные мне считалки, они гибнут, пришедши из тьмы веков и уходящие во тьму. -
Из под горки катится
Голубое платьице,
На боку зеленый бант,
Тебя любит музыкант,
Музыкант молоденький,
Звать его Володенька,
Через месяц, через два,
Он женится на тебя. - Выходишь сразу.
На залатом крыльце сидели:
Царь, царевич,
Король, королевич,
Сапожник, портной -
Кто ты такой? - Выбираешь; считалка повторяет только выбор. Выходит тот, на кого попал выбранный герой.
Эна, бена, рес,
Квинтер, финтер, жес,
Эна, бена, раба,
Квинтер, финтер, жаба. - Это искаженный латинский счет - раз, два, три, четыре, пять.
Эники, беники ели вареники,
Эники, беники, рес (вариации). -
Вышел месяц из тумана,
Вынул ножик из кармана,
Буду резать, буду бить,
С кем ты хочешь подружить? - Выходит тот, на кого упал выбор , и тот, кого выбрал первый.
Все вопят--меня, меня!
Катилася торба с высокого горба,
В этой торбе хлеб, соль,
Вода, пшеница
С кем ты хочешь подружица? - Повтор выбора и потом уже выход из круга.
Шла кукушка мимо сети,
А за нею малы дети.
Куку-мак, куку-мак,
Открывай один кулак. - Считаются с двумя сжатыми кулаками. Надо, чтобы на тебе остановились 2 раза - тогда выйдешь. А это что за кричалка?
Дождик, дождик, перестань,
Мы поедем в Еристань
Богу молиться,
Христу поклониться.
Играли в ручеек, очень редко в горелки. Бабушка пела:
Я страдала, страданула,
С моста в речку сиганула.
Ох, маменька, тошно,
Терпеть невозможно, - следы казаческой молодости.
Маруся (или Марьяша):
Трешка, трешка, балалашка,
Не моя жена Палашка.
Моя Пашечка,
Толстоляшечка,
В трубу лазила,
Сиськи мазала,
На крылечко выходила.
Черны брови наводила,
На камушек села,
Три лягушки съела,
Еще захотела.
Боря (на сундуке):
Я могилу милой искал,
Но найти ее не легко,
Долго я томился и страдал.
Где же ты моя Сулико? - и т.д., чего я не помню.
* * *
Гад Рыжик мешает мне писать, топоча по мне лапами, урча и царапая. Подлая скотина уминает меня, как ворох листьев, чтоб было поудобней и поуютней. Все, теперь только "ур-ур".
Пишу я гусиным пером, на котором нарисован черной тушью портрет Пушкина и его подпись (Нюськин подарок из Ленинграда).
Сижу не за письменным столом, который тихо занял Саша, захламив его так, как только могут делать мужчины. Сижу на диване, который инородным телом вполз в эту комнату, да так и осел у окна. Комната "музей" (по моему плану) или сепулькарий, по Сашиной не очень-то почтительной насмешке, о которой он уже и не помнит. Здесь остатки старины моей семьи: все тот же письменный стол моей бабушки, люстра из квартиры тетей - Веры, Лены и Юли, шкаф из семьи Яшке, в котором видны старинные бабушкины альбомы, стол должен был быть мамин круглый, но встал круглый бабы Шуры (Сашина бабушка), три стула Ефима Иосифовича (деда Киры) и современные книжные полки (чешские) и журнальный столик около финского зеленого кресла. На стенах фотографии в старинных рамках. Эти рамки дарили мне мои старые тети (мамины старые тети). Рамки едва дышали, лежали и ждали своего часа. На Алтуфье они возникли из небытия и стараниями Саши были укреплены и повешены. На стенке над креслом и рядом с теми самыми чеховскими часами - портреты мужчин: генерала Гаврилы (или Никиты) Даниловича, казака Терского войска, штатского генерала, действительного тайного советника, юрисконсульта Кавказского края, Иосифа Гавриловича; Кирилла Петровича Кутателадзе в великолепной форме, крестного бабушки; моего деда, Валентина Иосифовича, директора Владикавказского педагогического училища и председателя правительства Терского казачьего войска; Кирилла, моего дяди, в солдатской форме и суконном шлеме - политрук, погибший под Керчью.
Каждый достоин подробного описания, но потом, когда-нибудь.
На стене у окна: портрет моей - маминой - тети Веры, родной сестры Валентина Иосифовича, работы Фелицаты Николаевны Малолетковой; моей бабушки - юной красавицы в каком-то фантастически прекрасном платье, а на другой стене над книжными полками: бабушки в капоре с лиловыми лентами (так было известно) и прабабушки Анны Ивановны со значком "Ж.В" - женщина-врач.
Из всех вещей комнаты только письменный стол и портрет бабушки с альбомами прибыли из Баку (и фотографии тоже, но без рамок).