На днях было 22 января 1992 года. Прошло 2 года. Ходили с Кирой и Викой, ставили свечки. Там, где за упокой - вделан камень-булыжник. Такими булыжниками была вымощена улица, поднимающаяся у дома вверх. У дома была и дорога вниз, заворачивающая направо. Две дороги разделялись у дома, верхняя подпиралась каменной стеной, шедшей вдоль нижней довольно далеко. Стена разделяла европейскую и туземную части. А Водовозная делила по - другому. На нашей стороне ворвался наш европейский дом, а напротив остался туземный пятачок. Дома маленькие, за высокими каменными, глинобитными заборами с хорошо вделанной входной дверью или воротами, калиткой такое не назовешь. На улицах часто стояли грубые чаны с киром, который вонял, когда под чаном разводили огонь, и дымил. Вокруг ходил человек с черпаком на длинной ручке и разливал кир. Им заливали крыши, так чинили и дороги.
А ниже находилась улица, по которой ходил когда-то трамвай к базару, и стоял дом Лильки Сыроватской, где любила сидеть и просить милостыню на приступке забитого входа бабушка Ксени Голубицкой, или сидела продавщица семечек. Доставала семечки из мешка маленьким стаканчиком и высыпала в карман. Точно так сейчас делают торговки семечками у метро Медведково.
По стене вдоль улицы можно было идти, слегка боясь, в сторону базара и подойти к нему с задней стороны. Здесь мы покупали в кулек зеленую алчу и ели, перекашиваясь от кислоты. Потом (уже сейчас) я прочла, что детям очень нужна эта зеленая кислота, пусть грызут. На базаре продавалось все, но интересовало не мясо, которое закупала няня, или еще что-нибудь - виноградные листья к долме. Интересовала всякая кислятина: длинные простыни сухого вываренного сока с мякотью и не знаю чего еще. Цветы - весенние душистые махровые нарциссы. Запах убивал наповал своей мощью. Левкои тоже пахли, но мне они не нравились, а бабушка их любила и очень хорошо произносила их название "левкои". Были еще маргаритки среди любимых цветов. Их я собирала в парке весной, тихонько подворовывая и делая вид, что я - не я. Эта некоторая вороватость сохранилась на всю жизнь: иной раз очень хочется украсть, особенно в музее восточных культур. Приходится держать себя в руках. Дети что-то унаследовали от меня, поэтому особенно удивляться не приходится. В списке грехов помню украденную ракушку - рапану у Ефима Осиповича и окаменевшую лилию у Коли Насенко, правда, заранее предупрежденного о надвигающемся событии.
Что еще помнится о базаре? Высокие потолки, сумрак, выбитый каменный пол, вернее вытертый, где постоянно были лужи. Сквозь центральную часть можно было попасть в отделы более магазинного типа, светлые, кафельные, чистые относительно. Но главное - нарциссы и пол.
Дальше вниз - парапет-садик-сквер, садик при музее Низами, где стоял памятник Низами, вдоль шла Коммунистическая улица - центральная улица города, где стоял Баксовет, университет, превращенный уже без меня в институт народного хозяйства, где пребывали богатые дети. А тогда работала бабушка на кафедре русского языка и литературы, где учился Боря на биофаке, а потом Кира, Розита, Саша Болотин, но все это без меня.
Напротив Баксовета была моя школа, где учила меня Ирина Константиновна. Там училась со мной дочь Эммы Кессельмана, Ксеня, Лилька, Наиля. Что помню от школы? Жаренную кукурузу, которую продавали во дворе на переменах. Она была раздутая и похожа на меленький хлопок, только очень плотный. Иногда вату - сладкое нечто, пышное и тающее, петушки на палочке, длинные палочки - конфеты.Физкультура в актовом зале, где надо было бегать от стены до стены в физкультурной форме: футболке и мужских трусах, которые внизу были стянуты резинкой, на манер этакого пажа. Там в актовом зале я видела жуткий обморок девочки. которая во время бега от стены до стены упала и лежала, закатив глаза. Ее погнали, хотя она не хотела. Еще один обморок я видела у Жени Вьюновой, когда я была аспиранткой в МИНХиГП; у нее была эпилепсия, ей постелили мою болгарскую, тогда голубую шубу. Меня не было на месте, и появилась я там в разгар событий вместе с Таней Трошко, которая с радостью сказала о шубе: "Слава богу, не моя!" Таню Трошко потом долго называли "голубая лошадь", с легкой руки Танечки Щелоковой, но не буду забегать.
Актовый зал еще помнится мартом 53-го года, когда стоял в нем портрет Сталина с черными лентами и цветами на столике. Дети на переменах ходили мимо с торжественно унылыми мордами. А в классе помню рыдания. Учительница, не зная как успокоить класс, вызвала меня (очевидно самую спокойную) читать у доски. И кто-то из детей крикнул: "Не кощунствуйте!" Растерянная учительница отослала меня на место. Откуда дети знают такие слова? Это был мой последний год в бакинской школе. На следующий год я была в Москве, в 6-м классе.
А пока Баку продолжается. Коммунистическая внизу поворачивает направо и идет к морю вдоль магазинов справа и слева. В годы застоя там сняли всякое движение и сделали пешеходную зону, а тогда движение было очень сильное. Там мы гуляли с Марьяшей или с Марусей, а то и с мамой. И вот там-то и сказал какой-то прохожий о моих глазах: "Какая ундина!" Мама всегда считала эти слова большим комплиментом, и гордилась моей внешностью: зеленые глаза, черные брови и ресницы, светлые волосы и абсолютно белое лицо, тонкие руки и ноги. Зеленые глаза перешли сначала в ореховые, как однажды написала бабушка в письме к маме, светлые волосы сильно потемнели, а бледное лицо так и осталось бесцветным. Говорили, что бакинские дети все бледны из-за нефтяной гари. В Москве, правда, иногда на морозе румянец появлялся. Хорошо помню свои тонкие руки-ноги на многих фотографиях и чувство тощего тела в рукавах-фонариках.
* * *
Рукава-фонарики преследовали меня до конца школы: чудесный синий с розовым креп-жоржет, голубая с желтым клетка шершавого чего-то, выпускное платье...
Негодяй - кот меня когтит, пыхтит и никак не устроится у меня на руках. Уже стало ритуалом: когда сажусь на диван с пером и папкой на коленях, входит Он и устраивается. Вспоминаю Барсика и дядю Эму с котом на животе. Благо кохта толстая и грубая. Чувствуешь котовое блаженство.
Как создать словами те образы, что стоят в глазах живыми, но туманными картинами? Их требуется так много, а образ мгновенен: вот - парапет, вот - бульвар, вот море с вынесенным пирсом, вот парк пионеров, вот багировский садик. А вот - стирает время образ, и ничего не остается.
Парапет - что за слово? Сквер кругловатой формы, с невысокой каменной оградкой, где на краю была остановка трамвая.. Спуск к нему от базара или от музея Низами, а с другой стороны - подход от Кривой улицы.
Бульвар - приморский бульвар, окружающий бакинский залив, совершенно неаполитанской формы. Так, мне кажется, красиво сказать о заливе. Залив все время отступал. Говорят, теперь море стало вновь наступать. Глубоко в городе есть Девичья башня, с которой когда-то бросилась в море девушка. А теперь, уже на моей памяти, продолжение бульвара. После моего отъезда там возникла всякая развлекательная чушь: бакинская "Венеция", масса кафушек всех сортов, которые я посетила в 83-ем. Одно - чуть ли не в стенке - там помню траву и что-то вроде чебуреков; другое в виде бетонной ракушки - там курица типа табака, за которую заплачена бешеная сумма в виде 15 руб., вместо 5, т.к. Веснин не расслышал сумму. Третья - на пирсе, где подавали только кофе и шампанское. Город был чужой, и мы в нем были пионерами на туземной, но не совсем вражеской территории. И еще где-то в глубине нового для меня города - забегаловка, где нас поили и кормили гостеприимные хозяева, и где были одни азербайджанские мужчины. На Востоке так везде, женщины при всей эмансипации - на втором плане.
А вот кафе моего детства. После каждого экзамена мы с девочками ходили сами есть мороженое в кафе с расписными столиками и сидениями. Сейчас мне кажется, что роспись напоминает хохлому, но так ли это на самом деле? Подавали там мороженое в маленьких вазочках из металла, и, конечно, сама процедура поедания отличалась от обычной уличной, когда только и следишь, чтобы не закапаться. Хотя вкус, помнится, был не лучший. А уличное мороженое продавалось из бидонов, откуда вынимался маленький плоский цилиндрик, выдавливаемый поршнем, с 2-х сторон закрытый круглыми вафельками. Надо было быстро облизывать по кругу, чтобы не потерять тяжелые капли тающего на глазах и такого крошечного наслаждения. Вдоль бульвара ходил троллейбус, он поднимался вокруг Сада пионеров и выходил на Коммунистическую со стороны сада филармонии, где я бывала несколько раз, и спускался по Коммунистической со стороны университета. Здесь учился Боря в 6-ой мужской школе, а я в 134 - женской. Чуть дальше к филармонии по стороне моей школы была 8-я азербайджанская женская школа, где как будто училась Земфира. А Наиля училась в русской.1
У Кузнецовых была дочка Новелла, которая ходила, изячно отставив левую ручку и покачиваясь, наверное, в духе тогдашней "Ахеджаковой". К чему это я?
Русское и азербайджанское переплеталось очень тесно. Мы учили в школе "азрыбу" (т.е. азербайджанский язык), географию Азербайджана, а весь город говорил по-русски, или старался его освоить. Помню в филармонии очень красивый вид озера Гек-гель. Говорят, Азербайджан очень красив и интересен памятниками старины. Не знаю. Для меня, жившей там до 11 лет, Азербайджан был не доступен. Даже море реально было не доступно, плавать никто не умел, хотя бакинские пригородные пляжи роскошны, просторны и т.д. Научилась я плавать в 6 лет на Черном море, куда меня возили мама с отчимом. Потом в 8 классе летом я много плавала в бассейне, живя на каникулах в Баку. И в это время заболела воспалением легких, не вытершись как следует после домашнего мытья. Был гнойный плеврит, "поднималась вода" до какого-то ребра, был рентген, куда меня возили на каком-то автомобиле (жара и слабость), дверь белая в белой стене, и свисавшие растения сверху у двери. Мама, примчавшаяся из Москвы, и Марьяша с томатным соком из помидоров с рынка. Доктор Ольга Александровна (?)-- какая-то знакомая чьих-то родных. И те самые "кирпичи", о которых уже говорилось.
Так вот - азербайджанский. Язык, акцент, народ. Язык учили с трудом. Было ошушение неприятия языка, сохраняющееся и у сегодняшних, точнее недавних школьников. Язык для меня был непостижим. Английский давался легко, французский тоже. Что было в азрыбе такого, что вызывало смертную тоску? Полагаю, учителя, методика обучения. Учили мы только наизусть. До сих пор помню сейчас бессмысленное:
Гушлар, гушлар, ачан гушлар,
Гейда ганан, учан гушлар,
Гялим гонун агачлара, (2 раза)
Дейин учун сун тара (2 раза).
Речь шла о птицах. Буквы наверняка перепутались, но мелодия звучит в ушах. Это песня.
А вот монтаж. Девочки выходят и по очереди говорят стихи. Помню:
О Баку, шел по улицам старым твоим
Вождь народов, когда был совсем молодым.
Здесь он думал, и лоб его ветер ласкал.
Здесь учился, великим учителем стал. Угадайте, кто? И далее пели:
Садам сене, саламы Сталин,
Бютун дюня, имамы Сталин!
Олькалярин олму даджанда
Салам сене, Азербайджанда (2 раза). А еще:
От кра-ая до кра-ая по-о го-орным верши-и-и-нам,
Где го-орный о-орел соверша-ает полет,
О Сталине му-удром, ро-одно-ом и люби-имом
Прекра-асные песни слагает народ.
Лети-ит эта пе-есня бы-ыстре-е-е, че-ем пти-ица... (что дальше?)
И мы эту пе-есню по-оем гордели-и-иво
И славим вели-ичие ста-алинских лег.
О жизни поем мы
Пре-екрасной, счастливой,
О ра-адости на-аших великих побед. Немного запуталась по старости лет.
Тетя Шура, жившая в квартире-одиночке около кипариса, прекрасно готовившая печенье, вязавшая крючком всякие кружевные салфеточки и шившая мне простейшие одежки, работала в КГБ. У нее всегда странно и вкусно пахло ее сухими печеньями, которые я с удовольствием клевала, когда меня затаскивало к ней желание поглазеть на чужой дом, другой уют и мелкая страстишка слопать печенье.
Марьяша всех называла: Щурка, Сиранушка, Марьямка; а Миколавне (бабушке), давая отчет о покупках, заодно и сообщала разные дворовые сплетни. Они текли мимо...
Вернемся, однако, к школе N134, где мы учились на 2-м этаже. Иной раз в школу приходилось идти наклонно, преодолевая северный ветер - норд, который дул в Баку по осеням. Зимой изредка выпадал снег и лежал на пальмах маленьких, крепеньких и мохнатых в стволе и огромнолистных. Народ шалел и бросался снежками, и даже вытаскивали уникальные санки. Катались же в основном на самокатах, самодельных, на подшипниках. Памятуя об этом увлечении и, вдоволь накатавшись сама, купила Славе самокат, успеха не имевший. На нем все-таки покатался Никита, но после его сперли, что жаль, т.к. Никита катался очень лихо и чувствовал свою лихость. А еще были сидячие самокаты, на которых катались с горок; в Москве они тоже были, но как они назывались в Баку?...
А весной рано расцветала масса цветов: левкои, нарциссы, и девочки надевали легкую форму с коротким рукавам из легких тканей. Обычно их шили домашние портнихи. Напоминанием об этом были девочкины легкие формы, попавшие к нам от Кириных дочерей, используемые на починку и даримые дальше кому-то.
Те самые гушлар в большом количестве жили на стенах университета, в зарослях дикого винограда и каких-то лиан - плюща. Это было очень красиво, но неудобно для университета, т.к. гушлар орали дикими голосами (это были какие-то грачи), и заросли вырубали, очищая стены.
На-днях показывали Египет в детской передаче. Кирилл с трудом запомнил "Салам алейкум" и приветствовал преподавательницу английского, на что она ответила, удивившись , "Алейкум салам". А я ему потом сказала: китаб - книга, мюэллим - учитель, и вспомнила: балык - рыба, мэн, сэн - я, ты. Все ушло.