А пока - эпоха красивых женских шляп, одна из которых - слабое подобие предшествующего великолепия, надета на ней на маленьком овальном фото 1920 года. Шляпа с лиловыми лентами - на фотографии с Самсоновыми и на других. Особенной любительницей всяческих шляп была Евгения Евгеньевна Абрамова, жена Аркадия; вот уж на ком невероятные шляпы с цветами, целыми кустами цветов, и даже если на фото несколько дам в шляпах - у нее самая шляпа! При встрече с Люсей Абрамовой, разглядывая эти шляпы и перебирая множество фотографий семьи Аркадия, не могла удержаться от тривиальности - "Вот с этой шляпой - в трамвай!". Вернее было бы сказать - "в метро".
Вот фото дочери - первый раз подстрижена, купается в ванне с морской водой, кормит няня Домаша. У голубой ели со шляпой на траве, и постарше с бантами на мутаке - круглой подушке восточного образца в полосатом чехле, или на тележке в скромной пустой детской, или на руках у А.И. - выцветший, едва видимый снимок.
Вот родня: тети Женя, Вера, Лена, Юля, Маня и дядя Коля на фоне акации. Кроме Мани все в светлых юбках, белых блузах. Коля в студенческой форме. Или на фоне той же акации: Георгий с отцом Ильей Харитоновичем Иниевым, тети Женя, Лена, Маня, Вера, судя по Вере и Миле - 1916 г. Здесь и бабушка - Ольга Францевна. Похоже, что те же времена или немного раньше, т. к. Володе года 2-2,5: Женя, Юля, Аркадий, Вера. Тетя Лена стоит, а Ольга Францевна сверху наблюдает с балкона.
Люся навела меня на очень любопытную мысль, связанную с тетей Леной: она абсолютно не абрамовской породы, ни статью, ни лицом и ни характером. Она одна из всех получила, частично, правда, - не успела, высшее образование, - вслед за бабушкой, вышла замуж (Маня не в счет). Есть у Люси фотография, где она называет тетю Лену "молодая черкешенка". Кто знает, сыграли ли тут гены шутку со светлолицыми и длиннолицыми Абрамовыми или есть загадка в семействе действительного статского советника И. Г. Абрамова?
Вот он в окружении обширного семейства за столом с белой скатертью. То ли они у Иниевых, то ли Иниевы у родителей: Миля, Женя, Юля, И. Х., Вера, И. Г., Ольга Францевна, Вера стоит, Маня, Лена. Мужчины в формах - война. Детской рукой мамы приписка: "дедушка, бабушка и тети".
А вот фотография на квартире у Абрамовых ~ 1913 года, посланная на память Ольге Николаевне Абрамовой во Владикавказ на Грозненскую ул. Тетя Лена, Коля, Анна Францевна (жена Евгения), Евгений, тетя Вера, Аня Злобина (потом врач) - подруга Веры, Илья Харитонович. Тетя Лена щурится. Фото в круге за круглым же столом - старый Илья Харитонович. У Люси он в памяти остался с огромной бородой под Черномора, но у меня сохранилось много его фотографий в военизированной форме, где борода аккуратно подстрижена, почему Люся и не хотела его признать. Но м. б. военизированная форма заставила его принять более подтянутый вид. Маня выглядит везде очень "старшей" сестрой.
Карточка Pocztowka - Вера, неизвестная с фотоаппаратом в руках, Юля, Лена. Темные одежды - осень, аллея парка. Вера так всю жизнь, как и тетя Юля, не вышла замуж, перебивалась случайными заработками, работала у кого-то в семье гувернанткой. Тетя Юля работала в аптеке бухгалтером, на Пречистенке. Аптека, известная всей Москве. Тетя Лена вышла замуж за Вайсфельда, психотерапевта, одного из родоначальников тестирования и др. оценок профессиональной пригодности или способностей человека, одного из тех, кто говорил о параноидальности великого кормчего ( слухи ). Очень талантливый человек, оставленный ею под давлением сестер.
С ними - тетями моей мамы, которых вслед за ней я тоже всегда называла тетями, связана моя недолгая жизнь в их квартире на Спиридоновке (у Спиридонья в переулке), откуда они потом уехали, обменявшись в отдельную квартиру на Хорошевском шоссе. Их дом в ряду еще таких строили пленные немцы.
Спиридоновка для меня была примерно наполовину улицей Алексея Толстого. Я помню, как часто ходила по ней от Никитских ворот мимо памятника Тимирязесскому (вечный Райкин), оставляя слева консервы и ткани, минуя бюро продажи турпутевок, а затем музеи Горького и Толстого в особняке Рябушинского, иностранные посольства за чугунными оградами, поворот к Пионерским (почему-то еще и Патриаршим прудам) и под арку во двор, в подъезд, в лифт старинной постройки, наверно, еще дореволюционный, с зеркалом из "красного дерева". Многие годы мне снились разнообразные кошмары, связанные с этим лифтом, прозрачным, на тросе, который раскачивался и гудел. Третий этаж и квартира тетей, где им от их квартиры осталась одна разгороженная комната с портретом отца на стене, какими-то шкафчиками и постелями. Мне ставили раскладушку, а тетя Вера по утрам готовила для дяди Эмы, умиравшего в больнице, еду. Мама забирала ее и уезжала на дежурство в больницу. "Это вам отзовется в будущем - бессонные ночи", - говорила Таня, врач и друг мамы и дяди Эмы. Как же ее фамилия? Я ее хорошо когда-то помнила. Баева. У нее был папа - профессор. Она из семьи потомственных врачей и купцов. Дом купцов Баевых - теперь музей В.Брюсова ( Серебряный век).
А тетя Юля расчесывала мне волосы, но не в этот раз, а в какой-то из прежних дней, т.к. это был уже 10-ый класс, а потом и институт. У них всегда жил кот, и всегда кастрированный, тетя Вера называла его Кисель-Мисель, серая скотина деревенская уличная, очень независимого характера. Тетя Юля говорила - "дрянь" и "стервь". Это звучало быстро и хорошо. У них у всех были седые и пушистые волосы, вьющиеся чуть-чуть у Веры и Юли, и прямые у тети Лены. У всех было плохое зрение, и всегда поминался папа, который мог бы им помочь, но погиб. Они дружили и даже одно время сдавали жилье Жоржу Скребицкому, детскому писателю, автору книг о животных. Даже была книжица с автографом. А еще он во время войны стрелял ворон и кормил ими своих хозяек. Тети гордились тем, что 16.10 они не поддались всеобщей московской панике.
В квартире жили соседи: их подруга Гукасова, филолог, знаток Болдинской осени, по которой она защитила докторскую диссертацию, и фамилию которой обыгрывали: Бука-сова. Она жила в угловой комнате, почти фонаре. Мне было очень интересно туда случайно заглянуть: комната была загромождена и захламлена книгами и чем-то еще, так осталось в памяти. Вообще, квартира производила на меня впечатление довольно темного пространства, тети и остальные привыкли к занавескам, да и окна были не так велики, как строят нынче. В больших 2-х комнатах жили трое: муж и жена - Николай Николаевич и Нина Владимировна с домработницей Дашей, к которой я очень хорошо относилась. Видимо, чем-то она напоминала мне сестер Марусю-Марьяшу. В один из праздников - это было 7 ноября, я подарила тетям и Даше подарки: тетям броши, а ей серьги. Как ни странно это звучит сейчас, но они были серебряные. Помню, в стиле цветка-ландыша тете Юле, палочка тете Вере и цветок из многочисленных вставок тете Лене. Она потом смеялась, что их приятель Гриша с восторгом сказал, что сразу видно, что брошь с бриллиантами - наследственная. А сережки были с фиолетовыми - под аметист вставками. Даша (Дашета, как ее иногда называла тетя Вера) была до слез не "тронута", это какое-то не соответствующее характеру и ситуации слово, и не "умилена" - хотя это и ближе. Смешались в ней разные чувства - и удовольствие от внимания и смущение от неожиданности и горечь оттого, что не от кого получать подарки, да и никто не собирался ей их дарить. Я не ожидала такого - опять: не реакции, и не эффекта, и не результата от моего, в общем-то немного мне стоившего поступка. Смущает меня до сих пор какое-то несоответствие между моим действием и впечатлением от него. То же я ощутила и когда начала давать тете Вере по 10 р. в месяц, и когда отдала деньги тете Лене, не возражая и не добиваясь признания ее ошибки.
За комнатами Нины Владимировны и Николая Николаевича, он - бесцветный, она - яркая, суматошливая старуха с какими-то претензиями, жила Валентина Абрамовна, машинистка, которая на моих глазах вышла и замуж, и на пенсию и получила жилье. У нее была крохотная комнатка около кухни, фактически подсобка; она страшно много курила и вешала мокрую губку, чтобы не так пахло. Муж ее, шофер, не любил, когда она курила. Она подрабатывала машинкой - печатала чьи-то тексты. Тети ее уважали и хорошо к ней относились. А она их, мне казалось, любила. Потом часто к ним приезжала в гости. Очень некрасивая, одинокая и осчастливленная своим шофером женщина.
Из окна кухни был виден двор вполне современного дома. А в комнаты вели двери с непрозрачным фактурным стеклом, которое мне очень нравилось, и которое было завешено коричневой занавеской. Вообще, от квартиры оставалось какое-то коричневое впечатление, в том числе и от одежды обитателей.
И вот здесь прожили все годы тети и Котик, их общий сын и радость. Судя по рассказам, мальчик редкой души и светлого ясного ума. Его фотография в рубашечке, вышитой петухами, стоит у меня под именем "Котик Вася". Так назвала мальчика на фото моя Аняка. Но и вправду, коты или котики, неважно, все ведь носят имя Вася! Его портрет кисти Фелицаты Николаевны Малолетковой висит у Люси - пионер всем ребятам пример. В его школе был уголок, посвященный его памяти. Он погиб на Орловско-Курской дуге, танкист. На его могиле, под влянием сестер, тетя Лена заказала оформить табличку с именем Константин Абрамов, вместо - Вайсфельд. И возникла путаница с принадлежностью могилы, т.к. узнав о могиле с подходящим именем на табличке, приехали родственники другого Константина. В споры тетя Лена с ними не входила, считая, что нельзя делить могилы - пусть будет и у тех место, где молиться за упокой души сыновей, погибших среди тысяч других.
А уголок в школе организовала дочка Софьи Долинской, их приятельницы. У них друзей было очень много. Они умели их сохранять, что очень трудно. Надо все время дружбу кормить, она как хищный зверь, требует мяса - внимания и интереса. У них этого добра всегда хватало на всех. В друзьях долго был и Михаил Светлов. Дочь их приятельницы Марии Михайловны Амираджиби вышла за него замуж. Они следили за его стихами, радовались удачам, переживали нездоровье. Был сын Ванечка и вторая жена (Юлия Либединская?), которая их не волновала. А Амираджиби, княгиня по происхождению, после позта вышла замуж за Бруно Понтекорво - физика мирового уровня и, как будто, итальянца. У нее было грузинское имя, ей Михаил Аркадьевич посвящал стихи: Радам Амираджиби. Мать же звали "Мармиха".
Вайсфельд, отец Котика, был знаком с мамой и жаловался на тетей. Его можно понять, ведь мама была замужем за евреем, и он ей доверял. Однажды он, будучи врачом, дал консультацию жене дяди Иосифа и признал ее неизлечимой.