Ох, как нелегко жила Москва и южный Баку. Вот и уехали они с 3-х летним Бобой черт-те куда, это же не Рерихи и Пржевальские, а обыватели. Зачем они едут - бегут от голода. Талантливый врач не в состоянии прокормить семью. Все повторится потом - со мной.
Итак, Монголия. Что помню я из обрывков? Начнем с дороги. Вот они едут. Папа пишет с дороги по свежим следам об отъезде.
"17 / Х 9 ч. вечера. Пермь.
Дорогая Ольга Николаевна!
Вчера выехали в далекий путь. Наши случайные мечтания сбываются. Катим в двухместном купе Манчжурского курьерского поезда со всеми удобствами с вагоном-рестораном до Верхне-Удинска, куда прибудем через 6 суток пути, а потом либо на аэроплане, либо на автомобиле. Народу нас провожало уйма, цветы, конфеты, печенье, пирожные, бисквиты, книженки Боре - подарки от провожающих. Среди них - Гейликманы все, Тверские, Абрамовы - Вера, Лена, Юлия, Карге, Фейнберг и проч. Денег у нас предостаточно. Еды вдоволь. Отдыхаем, спим, едим, так что к приезду здорово пополнеем. Настроение бодрое. Борисок как только отъехали несколько, заметил: "Мы едем вперед, а деревья назад". Хорошо развивается дорогой сыночек. Боря спит. Крепко целую. Привет Кириллу и Анне Ивановне. Милица целует. Сама напишет. Ося".
Пишет мне дальше мама. Монголия.
"Там мы работали оба, а для Бори у нас была няня из перебежавших границу колхозниц. О жизни в Улан-Удэ напишу после (этого не было сделано). Осю очень уважали, а меня просто любили. Я была молодая.
Там мы узнали, что убит Киров. Слушали радио из Харбина. Вернулись в конце 1935 г. в декабре-январе. Уже было метро от вокзала. Был Торгсин, но у нас было оч. мало денег на Торгсин, т.к. мы посылали маме и Гите. Гита с 1932 г. была одна с 2-мя детьми. Ося ей помогал, чем мог. Жизнь ее мужа Семы требует отдельного рассказа. Он уже был в Соловках". На этом кончаются записи мамы. Я исполнила мамин завет, поместив в мою хронику рассказ о нем.
В бабушкином бархатном альбоме только одна фотография из Монголии: на встрече нового года у д-ра Брука. Молоденькая мама со своей прической, которая у нее была и в конце жизни, в полосатой кофточке на фоне ковра со свастиками, и папа в компании с врачами и женами за столом. У бабушки это время отмечено одним словом: "Монголия". Однако событий и впечатлений от нее осталось на долгие годы множество, какие-то штучки, воспоминания, столь необычные, что застряли и в моей памяти, которая, вообще-то, отличается тем, что многое, за ненадобностью, выбрасывает из головы.
Тогда А.И. с дочерью и внуком жили в Баку на ул. 9 января, 35, кв. 14.
А для мамы, Бори и отца начиналась новая жизнь. Папа - глазник, хирург - специальность, неизвестная до тех пор в Монголии. Вокруг монголы, китайцы, а они - тесный кружок русских врачей - землячество. Новый год они здесь отмечают спокойно за общим столом у доктора Брука и активно фотографируются.
В Монголии на рынке - на базаре
Отец для мамы ожерелье подбирал
По бусине - из древнего стекла
Неведомых земель. В таком товаре
Торговцы находили некий смысл.
И вправду - ведь нашелся покупатель.
И я потом - старательный читатель
Журнала путешествий, что хранил
Сосед по дому, - я нашла их след,
Тех бус старинных, что ушли из дома
Тому сто лет. А древний амулет
Хранит иных и ныне незнакомых...
Обрывки монгольских рассказов:
- Китаец приходит и сидит с утра на корточках - "Ты чего?" - "Нисево", уходит. "Шпион".
- Домработница из беглых колхозниц.
--
Бусы из "монгольского коралла", - из стекла, возможно индийского происхождения ( предположение Ю.Абрамовой, специалиста по древнему стеклу )
--
Бусы из черного с белым узором стекла - амулеты. Собирали по одной штуке на базаре.
- Барабаны молитвенные вертят для исполнения желаний. Они тоже вертели.
- Распродажа ценностей из монастырей. Арслан из черного дерева - с кровати богдогегена. Нефритовый слон, купленный у кого-то, кто боялся везти через границу, и проданный папой "на дачу", купленный мгновенно в комиссионке. ( Как ты мог, ведь это же мой ! )
- Чемодан, упавший с автомобиля при возвращении из Монголии. ( Поехали, поехали, не искать! )
- Папу вырвало от верблюжьего молока - угощения от чистого сердца , предложенного в юрте во время работы в экспедиции ( борьба с трахомой у кочевников - скотоводов). Предложение жены на ночь в знак глубочайшего уважения к гостю. Повальный сифилис, мало детей и очень большая любовь к детям.
- Шахматы - юрта с фигурками: верблюды, автомобили и т.д. Уже не помню других фигурок, разворованы соседскими мальчишками.
- Очки из горного хрусталя в серебряной оправе с восточными узорами, доставшиеся папе после операции, вернувшей зрение какому-то ламе. Тот получил обычные взамен. На прием к папе его под руки вели двое служек. Очки украли соседские мальчишки уже при мне. Об этой операции писали в тамошних газетах, которые не сохранились.
--
Деревянные кинжалы "турбо" с черепами для ритуальных жертвоприношений - "убивали" изображение человека на коврике.
--
Резьба по белому нефриту: плитки - бабочки и рыбки.
--
"Гейликмановские", "Бруковские" и т.п. - семьи.
--
Подставка под светильник или под Будду с коленопреклоненными ланями.
--
Съемка фильма "Наследник Чингисхана" (я не видела) и фотография огромного Будды, сделанная операторами.
- Коврик со слоном, который мы с Нюськой так удачно организовали.
--
Рукав от китайского халата, купленный мамой на базаре. Тоже наши с Нюськой труды и помощь Саши в этом деле.
--
Мама в беличьей шубе. Мне потом - значительно потом, купили пальто с таким же воротником, так что я получила только воротник, который быстро протерся под косой. Помню до сих пор мягкость и нежность меха.
--
Мама в кожаном пальто, очень современный вид, независимый - "знай наших".
--
Борик в белой шубке. Много Бориков.
--
Бесконечные безымянные фотографии, вырванные из какого-то альбома. Зачем это сделала мама, - экономя место, или хотела сохранить только кое-что, испортив все - и альбом, и сохраненные фотографии, т.к. в центре появились зияющие дыры. И т.п.
--
А в письме бабушки одно слово "Монголия", а в письме мамы - "о жизни в Улан-Баторе тоже напишу позже". Из отдельных же документов отца видно, что перед отъездом в МНР, работая в больнице им. Гельмгольца врачом-ординатором, он получает 130 руб. в месяц; в Монголии же - сначала 350 тугриков, а затем в НИЭ НКздрава РСФСР там же 390 тугриков. Торгсин получал по списку Минздрава. Начальником НИЭ был доктор Беленький, который подписал справку о работе отца в этой НИЭ с 20.05.1935 с окладом 490 тугриков. Конечно, это сразу изменило их жизнь на тот период, их отношение к жизни: они, наконец, смогли помогать родным. Но это уже в конце их пребывания там - такие деньги, а помощь родным идет с первых дней; поэтому-то мама и говорит, что по окончании у них было очень мало денег на Торгсин. Поэтому-то папа и продал слона из нефрита, а потом кожаное зимнее пальто и пошло-поехало.
В октябре 1932 года они выехали из Москвы, а уже в 1933 г. отца вызвал какой-то человек из советских (не помню, кто), и закрыв дверь, сообщил об аресте Семы Тверского. Точнее сказать, сообщил об аресте его в марте. С этого времени они стали переводить на Торгсин не только бабушке, но и Гите. Хоть они и знали, что происходит, но арест родного всегда ужасен. Это близость ужаса, который ходит здесь, рядом, неподалеку, вот-вот заденет и семью и задевает родную сестру мужа.
Надо знать расположение нашей квартиры в Малом Ивановском переулке и наших окон, выходящих в переулок, чтобы представить чувства живущих около Ивановского монастыря, превращенного в Высшую школу милиции ( не знаю ее название в те описываемые времена).
***
Черная Маруся,
Черный воронок.
Выходили, труся,
На ночной звонок.
Выключены фары,
Выключен мотор.
Заскользили кары
Вниз под косогор.
Из-за занавесок,
Не включая свет,
Смотрит недовесок -
Слабый человек.
- Пронеси их мимо,
Господи, спаси,
Не отдай на мыло,
Мимо пронеси!
Шины на дороге
Очертили след.
На твоем пороге
Зажигают свет?
Тридцать минет, сорок
Или шестьдесят, -
Затаились в норах,
Из-за штор глядят,
Как по косогору,
Не включая свет,
Едут вниз моторы
В бесконечность лет.
Мама многие годы хранила в памяти стихи Норы Буржинской ( Нора была маминой подругой) дочери генерала, арестованного очень рано. Она сама погибла под электричкой, когда беспризорник вырвал у нее из рук сумочку и соскочил с электрички - она за ним, а платформа уже кончилась. И вот в связи с чем эти стихи припоминались. Отец Норы, освобожденный к этому времени, в войну проезжал через Баку и, зная адрес, пришел в дом бабушки. Мамы не было, он ушел на вокзал. Пришла мама, скорей Марусю послали на вокзал, - она его видела и могла узнать, вернули его, и он день провел с ними. Потом уехал и исчез. Всю эту историю и ее стихи мама вспомнила в 80-е годы, увидя на экране телевизора племянника князя Кирилла Голицына, и связалась письмом с самим Кириллом. Тот ответил. Где-то есть черновик их переписки. Стихи мама напечатала на машинке с карандашными вставками. Во многом они передают и чувства тё Ги - так я ее всегда называла, и всех других таких же. Стихи были написаны Норой после того, как при посещении арестованного отца встретила там юного тогда князя.
Вот они.
Нора Буржинская (Элеонора Ив.)
Проститься было суждено,
Ни рук, ни губ не целовали,
Лишь молчаливо ободряли
Друг друга в тусклое окно.
Единой силой наших воль
Смирились ужас и волненье,
Но было так, как будто боль
Существовала от рожденья.
Мы будем помнить этот час,
Протяжный зов локомотива,
И дыма пенистая грива
Незабываемы для нас.
Потом, шатаясь, шла назад
По освещенному откосу,
Полузакрыв усталый взгляд,
Вдыхая жадно папиросу,
Сжимая голову в тиски,
В толпе чужой и многоликой
Под завыванье песни дикой -
"Эх, поезд мчится в Соловки!"
* * *
Посвящается князю Кириллу Голицыну.
Ты не первый, на моей дороге.
Белый князь Кирилл,
Но такой мучительной тревоги
Прежний не будил...
Зимними пустыми вечерами,
Проводив зарю,
Я хожу по комнате шагами
И курю, курю...
И пьянея дымом, вспоминаю
С терпкою тоской,
Что тебя не знала и не знаю,
Милый, но чужой.
Что я знала? Странное волненье
Наших беглых встреч,
За решеткой смутно отраженье
Полудетских плеч...
Знала губы, алые от муки,
Как следы вериг,
Тонкие мальчишеские руки
Среди груды книг.
И еще я знала, хмуря брови,
Как в тяжелом сне,
На тебе проклятье древней крови, -
Так же, как на мне.
* * *
Написано на границе с Финляндией.
Гляжу на солнце через ветку ели
И думаю о том, что умираю.
Тогда мне жаль мои худые руки,
Целованные Вами и другими,
Мои глаза, спокойные от муки,
Мое старинно-женственное имя.
Мне жаль того, кто за Полярным кругом
В седую ночь, под Северным сияньем
Зовет меня "своим последним другом",
Еще тая надежду на свиданье.
Его письмо приходит раз в полгода,
Пропитанное солью океана,
И мне оно милее, чем свобода, -
Вот отчего нельзя уйти так рано...
(И та свобода хуже, чем проклятье).
Я говорю словами южного поэта:
"Верните мне оплаканные своды,
И кандалов привычные запястья!"
Конец мама вспомнила позже, да он и неотчетлив, к тому же. Лучше концовка без последней строфы, но так помнила мама.
Дальше мама вспоминала "Три ключа" и Есенинские строки. "Холодный ключ забвенья" она часто повторяла, сидя у себя в комнате. Мама любила петь "Хризантемы в саду", основательно фальшивя, но с большим чувством...
1935 г. "Приезд мимолетный после Монголии семьи дочери". Они фотографируются вместе: папа, бабушка , мама, Кирилл. Объективно говоря, Милица и Кирилл выглядят как дети старших - бабушки и отца.
Затем снова Москва - больница и институт Гельмгольца, присуждение отцу ученой степени кандидата медицинский наук без защиты диссертации от 28.06.1937 во 2 МГМИ, по специальности "офтальмология", становится членом Цекубу (?), проходит в 36-37 гг. сбор Начсостава медслужбы ПВО гор. Москвы. Любопытен отзыв о его работе:
"Доктор Гейликман Ошер Борисович представляет одного из самых активных членов объединенного Общества глазных врачей в Москве и в качестве ординатора глазной больницы имени Гельмгольца является одним из лучших преподавателей молодых ассистентов, стажеров и экстернов. Напечатанные им труды благодаря большой продуманности и тщательности обработки материала обладают большой литературной ценностью, благодаря чему все последующие работы по тем же вопросам делают ссылки на данные, указанные доктором Гейликманом.
--
В виду изложенного полагаю, что д-р О.Б. Гейликман располагает всеми данными, необходимыми для того, чтобы быть членом Цекубу. Профессор имярек."