Еще до переезда мы с Сашей ходили посмотреть такой же дом в "жилом виде", где в кооперативной квартире жили его бывшие однокашники. Так что мы знали, на что идем. Но приехав, наконец, уже в наш дом, я не смогла удержать слезу при виде этого монстра чудовищной высоты, где мы, правда, поселились на третьем этаже. Нам предложили на выбор третий и седьмой. Саша, зная, что мне не хотелось жить выше пятого, остановился, не сомневаясь, на третьем. Для нас с двойней в коляске и с часто останавливающимся на ремонт грузовым лифтом, где только и помещалась наше телега, третий этаж стал в то время отличным местечком, откуда был виден двор с деревьями и детьми, потом и детский сад (не наших детей, но потом, оказалось, внука). И виден лес, где мы и паслись всю нашу тамошнюю жизнь, где встречались с друзьями, бегали на лыжах, катались на велосипедах, бесконечно фотографировались, собирали грибы, а потом я ходила туда писать стихи и отдыхать от неожиданностей родни.
А телегу подарили коллеги, и украли неизвестные ворюги. Впрочем, дети к тому времени уже из нее почти выросли. А дверь мы почти и не закрывали - дети постоянно бегали во двор и обратно. Места в квартире было много - четыре комнаты: две побольше, две поменьше, большая кухня, объемные удобства - туалет-ванная, коридоры-холлы, встроенные шкафы - чудеса! Мы перекрикивались из комнаты в комнату и часто в самом начале путались в выборе напавления. Единственно - туалет был один. О чем думали архитекторы? Их бы в многодетную семью. Можно подумать, что комуналки прежних лет служили им прототипом. Саша вскоре заказал пристроить прихожую, откусив кусок лестничной площадки. Мастер откуда-то притащил такую же дверь, как у нас, и сделал предбанник. Под это дело взял взаймы порядочную сумму денег - с трудом удалось выпросить обратно, сказав - что ж ты многодетных-то. Скопом с соседями сделали замки к дверям на черный ход и к лифту. Опер одобрил. Все строили, гремели молотки, жужжали дрели - новоселье обвальное. Сажали какие-то деревца, кустики - эйфория, можно понять.
Вначале малыши спали в нашей комнате. Я их забавно кормила из бутылочек - одновременно из двух рук. Они лежали в одной кроватке - помещались вдвоем, и кормление выглядело, как цирковой трюк, демонстрировавшийся гостям. Это входило в репертуар приема гостей, как вынужденный, но и забавный кунштюк. Потом, когда они уже начали ползать, Танечка Муравьева отметила это достижение словами удивления - расползаются, как тараканы, так их казалось много.
Прошло не так много времени, и над нами грохнуло несчастье. Причин тому много - и избыток детей, и упрямство Саши, соединенное с нежеланием утруждать других, и мое отсутствие. Вот как это было. Летом старшие уезжали в лагерь, и, пользуясь так называемым библиотечным днем, я ухитрялась их навещать почти каждую неделю по четвергам или средам, как получалось. Дорога в лагерь того года была чудовищна - на всех возможных перекладных с бесконечным ожиданием пересадок. И возвращалась я уже вечером, зачастую не успевая на последний автобус. Голосовала, и подвозили. О страхах не размышляла - спешила домой. И вот однажды... вернувшись домой, услышала мамин голос - Лена, поди сюда. Я недовольно - сейчас, дай придти в себя. Она - нет, иди сразу. И рассказала, что в мое отсутствие Саша готовил детям поесть, и, пока разогревал суп, дети толклись в кухне, хотя она и предложила ему забрать детей в свою комнату. Плита в кухне имела большую крышку, и конфорки гладкие для пущего разогрева. И тут Кика, разыгравшись толкнул Тутю прямо к плите. Тот ударился о плиту, крышка упала, сбив кастрюльку с кипящим супом. Саша схватился сдирать с него все вещички и под воду. То, как быстро он снимал одежду и определило силу ожога на разных местах его крошечного тела. Носочки он сорвал последними, и там пришлось делать пересадку кожи с бедра. Саша ходил с сыном на руках, а тот уже и орать не мог. Приехала скорая - очень быстро. Медсестра сама выгладила горячим утюгом простынку, в нее завернули несчастного Тутю и увезли. На полу осталась огромная лужа супа. Саша уехал с ними. Потом выяснилось, что его тоже ошпарило.
В больнице была сделана пересадка кожи под общим наркозом, и перевязки проходили так же. Он уже ходил и что-то говорил - все оборвалось, все отодвинулось надолго. Я не могла находиться при нем - была простужена. Через какое-то время его выписали - в больнице началась ветрянка. Шрамы остались на спине и ножке. Счастье, что не на лице. Какая-то мама сказала, что потихоньку от докторов делала примочки мумие, прямо на повязку. Вроде помогало. Мы были "лояльны" к советской медицине и ничего не предпринимали без разрешения врачей. Делали облепиховые и шиповниковые повязки. Саша - так жаль, такой был хороший мальчик! С тех пор Никита в доме на особом положении вплоть до сегодня.
После мальчики переселились из нашей комнаты в детскую, Аня вместо мамы переехала в маленькую отдельную, а еще после Слава занял столовую, где я организовала семейный музей, и где стояла старая мебель и висели портреты. Теперь ее занял внук.
Возвратимся в восьмидесятые. Ну, так вот - Аня поступила в соседнюю школу, где им досталась чудная классная. Ее первый день совершенно не помню, но он был такой же, что и со Славой, и с детьми потом - ритуал не менялся - цветы, дети по одному гуськом во главе с учительницей исчезают в дверях, умиленные родители расходятся, готовясь забирать детей из школы - все в первый раз. Ольга Николаевна прикрывала детей руками, когда отдавала их родителям, как наседка цыплят, чтобы те не разбежались и не потерялись. И это основное и главное мое впечатление этого дня. А через пару-тройку лет Ольгу Николаевну сменила Лариса Аксеньтьевна (? - не помню).
Аня сразу же определилась на танцы, продолжая занятия, начатые на Каховке. Там у нее был отличный преподаватель, Александр Иванович - "играющий" тренер, которого я упросила взять Аняку, говоря - мы неуклюжи, мы неизящны, и нам позарез нужны танцы. Занятия шли где-то в домоуправлениях, куда я сначала ее водила, а потом - на Алтуфьево - она бегала почти сразу самостоятельно, а я не задумывалась тогда о возможных страстях и ужасах. Дело пошло и продолжалось в университете, где тоже была чудная преподавательница Ольга Геннадиевна и чудные ребята, с которыми дочь дружит до сих пор. А про неизящество благополучно забыли.
Где-то в эти годы - младшие еще ходили в младшую группу детсада, мы попытались посетить Прибалтику. Там жила очередная родня Саши через все того же дядю Мишу.
Рига запомнилась поисками жилья после того, как милая родня попросила нас - меня с двумя детьми выехать прочь. Что делать - я взяла чемодан и детей и уехала на взморье. Там нас никто не хотел и даже не хотел приютить чемодан на время поиска жилья. Все понятно, но - тем не менее. Взяла, наконец, украинская женщина и предоставила комнатушку, ответив на мой вопрос - надо ли будет доплачивать, когда приедет муж еще с двумя - отрицательно, потому что я уже уплатила за жилье, а сколько мы туда впихнем, ее не колышет. Мне сразу стало спокойно. Скоро приехали остальные, и я зареклась тратить нервы на родню. Море было холодное до нельзя, беспардонно мелкое, продавцы наглы и надменны - мы вас сюда не звали, деньги брали, но с видом - приходится брать. Пользуясь тем, что я отвлекалась на детей, подсовывали негодный товар. Не хочу, а помню, но давайте вспоминать лучшее. Песок, по которому можно брести бесконечно, меся его до усталости босыми ногами, свежий ветер в соснах, когда идешь по тропинкам, устланным деревянными дощечками, пахучую клубнику - разовый выход на рынок, мороженое в вазочках, копченую курицу, творог, Славу, который зарывался в глубокий песок так, что были видны - одна нога на колене, другая - висящая в воздухе для баланса, и одна рука, упиравшаяся в песок, чтобы не свалиться в яму окончательно. И, конечно, все - устроившиеся в крошечной комнатушке так, что после "спокойной ночи" невозможно было пройти. Младшим папа мыл ножки, держа их на руках. Ножки легко отмывались и без мыла.
Алтуфьевский лес
Вернемся к самому началу Алтуфьева. Пора поговорить о лесе, спеть ему дифирамбы (их накопилось уж больше двадцати). Зима-лето, весна-осень. Пять минут от дома ленивой походкой.
Ковёр из хвои шаг мягчит.
Мокреть который день недели.
И одинокий московит
Спешит к теплу своей постели.
А я свой удлиняю путь
Туда, где сосны строй равняют,
Побаиваюсь, но чуть-чуть,
Что хулиганы нападают.
Иду туда, где иван-чай
Лиловы копья поднял к небу,
И где крапива, невзначай
Ужалив, празднует победу.
Застрявши в зарослях осин,
Тропа в низине исчезает,
Где над ручьём зелёный тмин
Под ветром головой качает--
Свой резкий запах расточает
В траве оборванный жасмин.
Знакомый лес, сквозь гул машин
И рёв сирены дальнобойной
Спешу к тебе опять--как сын,
Как блудный, но уже прощённый.
На территории леса еще видны были остатки какой-то старой усадьбы, старый сад - яблони, груши - очень старые, корявые, но что-то плодоносящие, обдираемые безжалостно в зеленом виде. Как-то Кирилл поздней осенью в глубине ветвей нашел полностью созревшее большое яблоко, мы его сразу съели и поняли, какова на самом деле эта старая кривая обломанная яблоня. Пахучие компоты из груш. Какая-то экзотика - маньчжурский орех, их которого делали ажурные пуговицы или что еще, мелкие вишни-черешни (получалось чудное желе). Великолепная красная рябина, варенье из которой варили по науке - с вымораживанием, вымачиванием в холодной воде. А цвет, а вкус! Саша очень любил и до сих пор вспоминает.
Мазки травы на полотне земли
Художник - май небрежно набросал,
И мелкие букашки поползли,
И солнца луч в глаза мои попал.
И ветер прошуршал в траве ужом,
И птичий гвалт заполнил тишину.
Расположились тени под кустом
И отдыхают, отходя ко сну.
Качает ствол березы, как гамак, -
Я чую это собственной спиной.
А растворение в воздусях - явный знак,
Что снова я приехала домой.
Мы любили одно солнечное - в меру - местечко, где постоянно стояла наша коляска среди молодых березок. В молодом лесу росли дивные травы - высокие, белые зонтичные, Иван-чай, молодая крапива - на щи, грибы на ужин - и белые - редкость, и подберезовики, и черные грузди, и свинушки с бархатными шапочками. Дети учились есть липовые почки, кто-то делал пирожки со снытью.
Через несколько лет лес вырос, и затемнились аллеи, и затенились полянки, и ушла мощная трава, которой нужно солнце. Но через много лет после чудовищного урагана, снесшего поллеса, травы вспыхнули снова. Удивительная мощь!
Заколдовал меня весенний лес -
Под сильным ветром клонятся березы
И выпрямляются, как мятник-отвес,
Здесь исполняя роль гипнотизера.
Стремительный пролет вороны с громким кар
Внес ноту диссонанса в птичье пенье,
Как появленье голливудской стар
В березовом лесном столпотворенье.
Прозрачно мелколистье в вышине,
Сверкает драгоценным изумрудом -
Его так много в дальней стороне,
А здесь его явленье - чудо.
То волшебство случилось в яркий день
При сильном ветре и листвы сияньи,
И чувство странное мелькнуло, словно тень,
Как новое судьбы предначертанье.
Через весь лес протекал ручеек, образуя болотистый, заросший кривыми черемухами птичий рай. Сирень, оставшаяся от давних хозяев, неизменно расцветавшая для соловьев, слушать которых входило в наш домашний ритуал. Луга, зараставшие то одуванчиками, то зонтиками, то луговой геранью и менявшие цвет лета.
Болотце, лужица, ручей.
Высоковольтная над ними.
Мирок неброский, мир ничей--
Пройдёшь, не оглянувшись, мимо.
Постой, прислушайся, чужак,
Замри, и чудо совершится--
Жизнь остановится, а шар
Земной, он дальше устремится.
Трава до неба поднялась.
Был жёлтым луг, теперь лиловый,
И там, где просека вилась,
Кустарник встал белоголовый.
Коренья вспучили тропу--
Смотри, не зацепись ногою,
Ставь осторожнее стопу,
Простяся с лёгкостью былою
И с тою резвой, молодою,
Что оглянулась на бегу.
Зима со снегами и освещенной трассой, продержавшейся очень недолго. А как было красиво! Гуляли с детьми на санках, потом на лыжах, катались с горок на картонках, всегда валявшихся под горой для желающих. А освещение скоро было уничтожено - кто-то соревновался, наверное, на меткость.
Качнулась ось, и выпали снега
Весной в Москве - последствия цунами
На Южной Азии. А берега
Индийского покрылися телами
Несчастных жертв. А мне зимы конец -
Весны начало снежное на радость.
Бегу на лыжи,ощущая благость
Пролета меж дерев. И белый Веденец
Мне чудится во стройной колонаде
Берез, усыпанных сверканием снегов.
И мальчик Неть и девочка Не Нядя
Вот-вот проявятся из заповедных снов.
Здесь следует кое-что объяснить. Когда мы с детьми проводили отпуск в Лоо, я сочиняла им простецкие сказки про мальчика по имени Неть, про девочку по имени Не Нядя, имея в виду самих Аняку и Ляку. Они это понимали и с удовольствием слушали сказки на темы дня, но вроде и не про них. Сказки требовались всегда - и в прогулках по лесу, и в походах в поликлинику, я хрипла, рассказывая их по сто раз одни и те же. Потом я навострилась требовать сказки от них - сначала ты, а потом я. Но не так просты мои детки - они рассказывали какую-нибудь курочку-рябу, а от меня выцыганивали Шарля Перро, братьев Гримм, Гауфа и, если я где-то застревала, немедленно возникал вопрос - а дальше? Я тихо стервенела и заявляла - еще одно "дальше", и сказке конец. Они терпели. Кстати, меня легко завести вопросом - чего ты волнуешься, или заявой - не волнуйся. Что делать - "у каждого свои недостатки".
Интересно, что и в детском саду, и в школе было много Ань - модное имя того времени. А я-то думала - в честь моей пра, редкое имя и на тебе! Но имя мне все равно до сих нравится. Потом пришло время осознать, что детей надо крестить. Выбирали крестную для Ани, а потом решили и детей (так я всегда называла только младших). Это произошло, когда в школе у Ани возникла новая преподавательница Елена Викторовна. Ее очень любили дети, и я обратилась к ней с этой, несколько неожиданной для учительницы, просьбой. Согласившись вначале, она вскорости отказала, сославшись на то, что первыми крестные должны крестить мальчиков. Так что поезд ушел.
Здесь я включаю в мое повествование одну из самых удивительных женщин, встреченных мною "по жизни". Эля Григорьевна - в крещении Елена - подошла к Саше в нашем алтуфьевском лесу посмотреть на детей, когда они гуляли без меня. А потом подошла и я. Вижу, с нашей компанией прогуливается дама средних лет, или, пожалуй, даже пожилая. Большие светлые глаза, простая прическа, невысока ростом, просто одета - и чудным молодым "полетным", как однажды она пояснила, голосом сказала-пропела -ах, какая красавица идет! С этих дней и навсегда.
Мать троих дочерей, потерявшая мужа-геолога очень рано в какой-то малопонятной истории, подняла их самостоятельно. Теперь уже и внуки взрослые, а в дни нашего знакомства все еще было зыбко с ее детьми. Работала в детских садах, получила по этой профессии высшее образование, стала выше рангом в детсадовской иерархии, увлекалась русским народным искусством, водила знакомство с палехскими художниками, завалила предметами русского искусства всю крошечную квартирку, полученную в бытность комендантом строительного общежития - работа, взятая для того, чтобы дать кому-то из дочерей хоть что-то из жилья. Дочери учились балету в училище Большого, потом в художественном училище, а дальше у кого что - по собственной судьбе и собственному выбору. Все красивы, все с огромными глазами. Старшая Наташа - художник по костюму, двое детей от разных отцов. Старшего сына Егора я никогда не видела, но как будто успешен. Дочь Лиду видела, могу сказать - живой ангел. Средняя Вика - двое детей от двоих разноплеменных мужей - болгарина и англичанина. Живет в Швейцарии, пытается помогать - как-то. Вызывает мать регулярно к себе. Дочь Инга - двое детей от двоих отцов (народ ищет и кого-нибудь находит). Ее старшая дочь Коринна становится певицей, кончая Московскую консерваторию. Младший еще учится. Каково? Как я уважаю мою Элю и удивляюсь ее силе и доброте. Ни раза, придя к ней в дом, я не ушла с каким-нибудь гостинцем, подарочком, и отказываться было бессмысленно. Морковка, чеснок, пара конфет, мед, вареньеце, русские игрушки, яблоко и проч. Бесконечно. И возила Аню на экскурсию в Смоленск как ребенка из многодетной семьи, где ее, между тем, чуть не забыли - она заснула на вокзале. И стала ее и младших крестной матерью, подарив Ане плат на голову (шикарно сказано - расписной) и новую специальную белую рубашечку, вышитую в Палехе.. И сама крестилась перед этим, хотя и была как будто крещенной. Но - посоветовал священник для уверенности.
Эля - уникум. Несмотря на невзгоды - они проходят, несмотря на возраст - ну, что поделаешь, несмотря на болезни - ничего, я встану, и помогает-помогает-помогает детям, чем в состоянии и даже через силу. Если может.
Еще одно приметное знакомство. Лола. Все тот же алтуфьевский лес. Лола Камаловна Николаева. В лесу мы как-то разговорились с одной мамой с коляской, в которой существовал ровесник нашим по имени Миша. Мишаня был блондин из блондинов, и меня поразило появление старшего сына Олега, абсолютного брюнета. Лола объяснила, что он был столь же светлым в раннем детстве, и что нас это же ждет. И была, увы, права. Она много раз бывала права, самоотверженно занималась детьми, отдавала себя семье - детям, маме, папе, мужу, потом семье старшего сына и друзьям. Времени на себя не оставалось, но на духовную себя обращалось очень много внимания. И на духовное состояние ее окружения. Ей хотелось, чтобы ее близкие не только разделяли ее взгляды, но и были активны в проявлениях духовности. Окружение вяло соглашалось, а иногда и брыкалось. Лола становилась лишь еще активнее. Она мне была очень приятна своим неустанным поиском - смысла жизни, может быть? От космизма - назовем это так, до христианства, с увлечением собственным и вовлечением других и туда, а потом и сюда. С Мишаней в школе некоторое время учился наш Никита, но это сильно потом.
Я училась у Лолы, как, впрочем, и у Марины К., как на своего рода негативном примере, тому, что не подходит для меня, чего постараюсь избежать, если сумею - навязчивому диктату в отношении с детьми, в первую очередь. Бог ее, несомненно, простит за искренность, а мне она интересна всякой.
Волковы. Многодетная семья - трое детей. Он - специалист по лифтам, рабочий, она - техник-хлебопек. Лена и Гена с близнецами Мишей и Алешей и старшим сыном Вадиком. Я не переставала учиться у них всему и, прежде всего, как ни странно это звучит - воспитанию детей. На Лене вживую можно было увидеть,как сугубо неинтеллигентный человек, но с желанием и соответсвующими способностями вырастает на глазах и дает высшее образование детям, толкая их вперед и вперед. Это она начала водить детей в бассейн неподалеку - и мы за ней. Это она принялась выплачивать детям за хорошую учебу точно рассчитанную заработанную плату, и я за ней. Интеллигентные скептики морщили нос и говорили - фи! Я отвечала - а что, учеба это не работа для детей? Скептики без удовольствия соглашались. Но до вершины воспитательной технологии я не дошла - они обсуждали с детьми первоочередные покупки, и что может подождать. Получив квартиру, как и мы - по близнецам, они сдавали комнату каким-то южанам и ежегодно ездили к ним к морю. Они приобрели садовый участок как многодетные - мы не шелохнулись. Они купили машину - тоже не для нас. Лена работала на трех местах - где-то уборщицей, где-то на подхвате. Вставила золотые зубы, потом - разобравшись - белые. Я наблюдала за изменениями с большим интересом. Сейчас она - секретарь в какой-то ученой организации, дети окончили, как будто Бауманский. Лена землю рыла, чтобы заработать на репетиторов, чтобы дети кончили спецшколу и потом достаточно престижный университет. Ей бы да хорошую платформу, с которой она б начала свой полет. Гена не изменился. Мне всегда интересно с ней - видна работа направленной на самоутверждение мысли.
А вот и совершенно другая женщина - мать однокласника Славы. Таисия, Таис - по Ефремову и одному из сыновей. Многодетная мать-одиночка, работает в Большом, поет в хоре и танцует. Иногда попадает с театром и за рубеж. Я ее не раз встречала в нашем лесу, когда она в одиночестве катила на вело. И всегда приветлива, разговорчива - мила. И на мой взгляд - хороша. Говорила, что пение для нее - прекрасный способ отойти от тягот быта, сохранить свежесть и молодость, а не только средство к существованию. Жаль, что семейная жизнь не пошла, как следовало быть. Дети - кто-то прошел тюрьму, требуют и отбирают деньги. Она поет, и работа - ее счастье. Чему же я научилась у нее? Петь, несмотря на возражения детей, хриплость голоса и ухудшающиеся возможности правильного воспроизведения мелодии, не говоря уж о том, что забываю слова, да и "мотивчик", к сожалению. По счастью, мне достался терпеливый муж.
Уход
Только мама уставала от нас все больше и больше. Сдавали жилье на Каховке, потом она решила жить самостоятельно. В 1974г. умерла бабушка, которая раньше часто приезжала в Москву из бакинского одиночества. Обычно они с мамой жили вместе на Ленинском, иногда - если мы с Виталием были в отпуске в отъезде - на Каховке. Хорошо помню, как мама упрекала ее за наивность,а бабушка тихо огорчалась и, чтобы не раздражать маму еще больше, уходила на кухню и там переживала обиду. Я, как могла, ее утешала, обнимая и чувствуя похудевшее ее тело, как-то повисавшее у меня на руках. А потом, когда я была в Уфе у Мархасиных по делам своей диссертации, мама вызвала меня домой на похороны бабушки. Бабушка приехала в очередной раз из Баку и, выходя из вагона, оступилась и сильно упала. Встречал Виталий, не подавший руки и не сумевший ее подхватить при падении. Только и успели довезти до дома. Умерла скоро. Перед смертью шарила рукой по груди, где потом мама нашла деньги, зашитые в лифчике - привычка Гражданской и Отечественной войн. Все свои деньги взяла - предчувствуя? На похороны прилетели Боря и Кира. В морге Кира одна пришла в себя во-время, чтобы заорать - это не наша бабушка! Тут и мы - мама, Боря и я тоже заорали - это не она, не она! Выдали нам какую-то седую старуху в бабушкином платье, выбранном мамой для похорон. Веселый мужик их морга перепутал старух. А что ему? Как бабушка хотела, чтобы у меня были дети!
И теперь у мамы была другая забота - пасти внучку Кирилла, дочь той самой Киры, невольной пособницы нашего соединения с Сашей. Очаровательная Вика училась в Москве в институте, а мама помогала готовить конспекты, переписывать лекции и пр. Потом в Москве появилась еще одна дочь Киры, которую родители сумели устроить в Москве путем ловкого квартирного обмена, и Вика переселилась к ней. Все правильно и логично, но мама затосковала. Переехав окончательно к нам на Алтуфьево, она прожила еще несколько лет, помогая нам готовкой, штопкой и просто своим присутствием, когда все работали. Дети ходили в детский сад неподалеку, Слава - в логопедический на пятидневку с ночевкой дома - не мог перенести целую неделю вне семьи. Саша возил его к завтраку и забирал после ужина, когда расходился основной персонал. Я работала в Управлении делами при ЦК КПСС от нашего ВНИИНСА и старалась прикупить в буфете что-нибудь интересненькое для детей и мамы - ранние ягоды на блюдечке, бутерброд с рыбкой. Больше этого сторонним не полагалось.
***
В эти годы мне удалось - я уже об этом говорила - заглянуть в приоткрывшиеся тайны мадридского двора и показать маме копии фотографий и текстов из державшихся до того в секрете "Очерков русской смуты" А.Деникина. В ответ она - в который раз - рассказала мне о статье в Медицинской энциклопедии об моем отце. И вот совсем недавно Аня нашла в интернете - уже для меня - эту ссылку. История повторилась. Вот ссылка.
Гейликмана проба (О. Б. Гейликман, сов. офтальмолог, 1887-1941) - метод выявления магнитных свойств у внутриглазного инородного тела при локализации его в пределах доступности для офтальмоскопического наблюдения, основанный на вибрации магнитного инородного тела в переменном магнитном поле (голову больного помещают в кольцо внутриполюсного электромагнита).
***
Я уже где-то рассказала о том, что Саша, будучи в Москве, сделал копии наших старых фильмов, перенеся их на видео. Вслед за этим я отыскала старые пленки и слайды и привезла их для сканирования. Среди них были и моя фотография в 16 лет и несколько других, сделанных в доисторическое время. Странно, что я себя не могла узнать.
Мне незнакомо это юное лицо, -
Ни в чем, нигде мои черты не проступают.
Но странно интересно - отчего
И мать, и дочь мою они напоминают?
Фигура - да. Фигуру много лет
Не раз воочую я изучала.
Лицо же - в зеркале. Зерцало, дай ответ
Кристальный. Но - лгало и искажало.
Не знаю ту. Хотелось до нельзя
Мне быть похожею на мать. И что же?
Исчадье комплексов, себя же пригвоздя
К позорному столбу, гляжу - была похожа.
Но поздно. Накопившийся комок
Не рассиропить прошлогодием постылым.
Отрезать, да... иль отрубить. Дамокл,
Ну, Гордий, дайте меч и силу.
В стихотворении, я надеюсь, отчетлива мысль о моем вечном, постоянном комплексе, характерном, думаю, для всех дочерей - попытке сравнения себя с матерью и принятии как данность того, что сравнение не в мою пользу. В глубокой моей юности отчим мне говорил - посмотри, какая у нас красивая мама, - и никуда не денешься - это была чистая правда. В нашей семье бытовала легенда о том, как однажды, когда мама с отчимом были в театре, к нему в антракте подошел элегантный пожилой человек и, извинившись, спросил - ваша жена из терских или из кубанских казачек, и, получив ответ - из терских, обращаясь к своей присутствующей тут же жене, сказал - видишь, я был прав, и добавил -в свое время я много их видел при дворе. Что тут сказать - мама была еще из рода кубанских казаков - по материнской линии, но считалась линия отцовская. Мамина красота признавалась всеми - и доброжелателями, и недоброжелателями. Вот потому-то, несмотря ни на какие уверения в моей красоте - со стороны мамы, или незнакомых абсолютно людей, у меня в глубине души существовал порог доверия к словам других - типа "я-то знаю, и никто не сможет меня переубедить". Комплекс. Однажды еще в школе, законфликтовав по какому-то поводу с мамой, я бежала из дома. По дороге я несколько поуспокоилась, но не окончательно, и брела, очевидно, с несчастным видом в неизвестность. Тут какой-то человек заговорил со мной как бы ни о чем, но, на самом деле, о том, как хороша жизнь, и как хорошо жить на белом свете, будучи настолько хороша. Это помогло, и я вернулась домой, не обсуждая с мамой мой происшедший только что побег.
В пожилом возрасте мама не любила, когда ей говорили, что она хорошо выглядит - какое там, враки неумелых льстецов. Но любила, чтобы я ее старательно подстригла, и ворчала, что быстро обрастает. Кирилл и Слава и я сама обрастаем с ужасной скоростью - в казацкую породу. В Карпатах во времена моего студенчества повар столовки, где мы паслись на практике в Чинадиево, заключил пари на то, что мои волосы - коса натуральные, и выиграл пари. Мне с того ничего не перепало, но вспомнить забавно и приятно.
Ближе к восьмидесяти мама была грузной, с больными ногами, вечно сидевшая в кресле перед большим телевизором, купленным ей в подарок на какой-то день ро. Она была очень смущена ценностью подарка, но мы ей говорили - разве это много, если разделить на все твои годы? Несколько раз она падала в квартире. Однажды при падении разбила спиной стекло книжного шкафа. Стекло раскололось на куски, по форме напоминающие турецкий ятаган. Не говоря ей ни слова, чтобы не пугать, я вынула один кусок, распоровший платье и скользнувший по спине, по счастью, даже не задев кожи. Несмотря на сильную астму, лекарство от которой ей привозила Нина Каганская из Франции в течение многих лет, мама продолжала чистить картошку, варить суп, изгоняя всех из кухни, где она царила и священодействовала, мыть посуду и, конечно, штопать и вышивать. Распускала нитки из уцененных детских полушерстяных чулочков, которые я накупила по совету моей многоопытной приятельницы Лены Мельниковой, научившей меня вязать. Многих друзей мамы уже не стало - и Верочка Альперович, умершая, и Люся Шмуклер, эмигрировшая, но главное, - она потеряла Вику, веселую, милую, но занятую собой и не заинтересованную уже в старой тетке. Мама доживала, уже как-то и не хотевшая жить. Саша был в Алжире, в январе 90-го вернулся к последним дням мамы, не зная, но предчувстуя что-то. В день его приезда мама упала в очередной раз. Ее отвезли в больницу - была сломана шейка бедра, но там быстро от нее отказались. Две недели спустя - "Довольно", - сказала она, когда врач скорой пыталась что-то, уже бессмысленное сделать. "Мама, ты еще не видела детей-школьников, Аню-студентку"...
Я отослала детей в кино, и мы ждали перевозку. Ее тело завернули в простыню, и в такой люльке санитары отнесли ее с третьего этажа. Похоронили ее в недавно купленном платье серебристо-голубого цвета, так идущем к ее серым глазам и светлому абрамовскому облику. Захоронены они вместе с бабушкой на Рогожке. Может, и для меня там найдется место. Вскоре после этого Боря и Марта с дочерью Олей и внуком Давидом уехали в Израиль.