Аннотация: Старого Абдуллу судьба занесла к русским женщинам. Не старым...
Флорид Буляков
ВЫХОДИЛИ ДЕВКИ ЗАМУЖ
народная комедия
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
ВАСЕНА
ПОЛИНА
ИВАНИХА
АВДОТЬЯ
АБДУЛЛА
ГЛАВА
Поселковое общежитие для одиноких престарелых женщин - четыре кровати, четыре тумбочки, стол, табурет, старый телевизор и на обшарпанной стене "Распорядок дня".
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ВАСЕНА,сидит на кровати, перебирая струны гитары. ИВАНИХА, сердито поглядывая на нее, роется в тумбочке. ПОЛИНА, разложив на койке шитье, пытается вдеть нитку в иголку. Иссохшая, глуховатая старуха АВДОТЬЯ лежит в постели.
ВАСЕНА. Непостоянная у них любо-овь... 0-ох!.. Насмотрелась я вчера, девоньки, в этот вот ящик на это, как его...
ПОЛЯ (мягко). Конкурс красоты вчера мы смотрели, подруженька.
ВАСЕНА. На конкурс красоты. Так под утро, знаете, что приснилось?
ИВАНИХА (ворчит). Ей только и снится! То марсианин ее в баньке парит, веничком березовым, то сама на нем, на железяке, по звездам скачет, грохот на всю вселенную!
ВАСЕНА. Сижу будто я на стожке сена горохового посреди поля пшеничного. Сижу и примеряю туфельки размалеванной мисси.
ПОЛЯ. Да ты что, Васенушка, откуда у эмалированной миски туфли?
ВАСЕНА. Не у миски, Полина. У мисси. У той, что королевой стала.
ПОЛЯ. А-а. А я-то, дура...
ВАСЕНА. Ой, сижу, примеряю, а кругом ералаш! Ну, прямо суета сует! Архангелы в трубы трубят, ангелы порхают, чертяки гомозятся...
ИВАНИХА (ей в тон). Инопланетяне с шаечками носятся...
ВАСЕНА. И туфельки - как раз! Ну, в самый раз - носи не хочу! К чему бы это? А, Поленька?
ПОЛЯ. Известно, к чему. Новая обувка, девка, - к свадьбе!
ИВАНИХА (ехидно). А если б еще губы при этом зудели - то к поцелуям. Трепетным.
ПОЛЯ. Готовь приданое-то, Васенушка!
ВАСЕНА. А что его готовить-то? Взяла вон подушку под мышки, и готовая! К труду и обороне! (Потянулась к тумбочке.) Господи, вдовье дело горькое... (Достает банку с напитком, наливает на донышко стакана). Только вымерли они, кавалеры-то наши. Как те мамонты. В эпоху всемирного померзания... Господи боженька, прости грешную сиротинушку... (Выпивает) Так-то вот, Поленька.
ПОЛЯ. Это уж точно. Померзли. Великие табуны померзли!
ВАСЕНА. И какие были табуны!
АВДОТЬЯ (шевельнулась). Ишо...
ВАСЕНА. Земля гудела! Свет белый в глазах качался! Хрюшки на комодах плясали! А теперь? Услышишь ли что? И дрогнет ли что?
ПОЛЯ. Вчера, однако, ветерок донес скрип какой-то. Шебарши-ится кто-то. Где-нибудь в глухом уголке, в какой-нибудь степной Тюбенеевке, еще ходит, видно, какой-нибудь старенький Абдулла в потертой тюбетейке...
ИВАНИХА(ей в тон). Которую подшить некому.
ВАСЕНА. Абдулла-то ходит, наверное. Ему-то что станет.
ПОЛЯ. Не его ли туфельки-то примеривала?
ВАСЕНА. С чего это?
ПОЛЯ. Ну, мамонт все же... какой-никакой.
ВАСЕНА. Мамонт-то он мамонт, милая, да только хобот у него, как у того марсианина.
ПОЛЯ (робко, зная, о чем речь пойдет). А что у марсианина?
ВАСЕНА. А у марсианина... (Шепчет на ухо Поле).
ПОЛЯ. Мамоньки!
ВАСЕНА. Как корова языком! Прямо край! Только здесь вот две штуковины какие-то, две рессоры от кровати...
ПОЛЯ. Так может у них, у марсиан, на лбу... рессора-то.
ВАСЕНА. Ну их, динозавров треклятых! Повымерли и ладно! (Поет)
Поля присоединяется
ИВАНИХА. Распелись! Невесты на выданье!
ВАСЕНА. А ты, староста, рты нам не затыкай. Смотри, переизберем мы тебя. Время нынче такое.
ИВАНИХА. Меня, подруга, не выбирают. Меня во всякое время - назначают. И раз уж поставила меня администрация на эту должность, присматривать за вами, - порядок рушить не позволю. Грамотные, поди, читайте: с четырнадцати ноль-ноль - мертвый час! На Авдотью вон равняйтесь: сказано ей - мертвый час, она и лежит покорно.
АВДОТЬЯ (простонала). Ишо...
ВАСЕНА (наливает). Господи, темность наша!
ИВАНИХА. И хватит хлобыстать эту заразу! Уж больно сладка, что ли, не оторвешься, хлещешь хуже дядьки какого!
ВАСЕНА. Сладка, как же! Мать-богородица, девка святая, прости грешную вдовицу... (Выпила.) Мне вот петь хочется, а ты запрещаешь. И всю-то жизнь хотелось, и всю-то жизнь... ай, да что я тебе! (Взялась за гитару).
ПОЛЯ (робко). Не воспрещай ты ей, Ивановна, пусть поет, раз душа жаждет. Человек ведь все же... какой-никакой...
ИВАНИХА (заглядывая в самовар на столе). Да разве я запрещаю. По мне пусть бы пела, пока глотка терпит. Распорядок, режим не велит, матушка! И куда сунула?
ПОЛЯ. Что потеряла-то? Ищешь с утра самого.
ИВАНИХА. Пейджера.
ПОЛЯ. Как?
ИВАНИХА. Пейджера ищу, говорю.
ВАСЕНА. Мы, простые-то, о татарине, а она, вишь, цаца какая, - о немце в самоваре.
ИВАНИХА. Да какой там немец! Телефон теперь так называется. Пейджером. Хозяин оставил давеча, если что, мол, звякнешь. И куда сунула?
ВАСЕНА. Этот пес рыжий другое бы что оставил, вместо пиджера.
ИВАНИХА. Васена, доберусь я до тебя нынче! Чем недовольна? Ни дров тебе таскать, ни воды. Банька под боком, в ванную корыту хоть втроем лезь! Уборная и та рядом - не скакать через двор в мороз. Ей коммунизм построили, а она еще и недовольная.
ВАСЕНА. Довольная, как же! Только какой же это коммунизм, когда мужика нет?
ПОЛЯ (не смело). Строили, строили, и хоть бы один дотянул. Вот уж поплевались бы они, на коммунизм-то твой!
ИВАНИХА. И ты, Полина?
ВАСЕНА. Ведь вон что творится - в снах даже не появятся! Приходят, прости господи, какие-то консервные банки с коровьей жвачкой вместо...
ИВАНИХА (не дает ей договорить). Васена!
АВДОТЬЯ (поддержала подружек). Ишо...
ИВАНИХА. Мать честная! Что за митинг? Несексеонированный?
ВАСЕНА. А у нас теперь плювализм! Кто хочет, тот и плюй! Хоть в лицо, хоть в спину.
ИВАНИХА. Вот ешки, а! Доведешь ты меня, Василиса, ой доведешь! Вот найду только пейджер! Позвоню хозяину, пусть скатает в степь и засватает за тебя того динозавра с туфлями. Будет тогда тебе плюрализм. У них, у татар, он завсегда был.
ВАСЕНА. И пойду. А что? И ты пойдешь.
ИВАНИХА. Я? За татарина? Да меня пусть... вот огнем хоть...
ВАСЕНА. Вторым номером пойдешь, хоть и третьего сорта. После меня пойдешь.
ИВАНИХА. Второй? После тебя? Вот покажу-ка я счас вторую... Где-ка он, телефон чертов!
ВАСЕНА. А зачем тебе телефон? Ты письмо напиши. Ты прямо в Москву. Ты им так напиши! Низко, мол, кланяются вам вдовы, Господни невестушки, да божий одуванчик, Авдотья Петровна! Проживающие в царствии божьем в коммунальном на территории замерзающего поселка имени Шойгу. Беспредельно, мол, благодарны вам за распрекрасную жисть нашу, за счастливое детство и особливо за счастливую старость! Сиротское, мол, наше вам с кисточкой, сукины вы дети!
ИВАНИХА. Пьяна! Да она ж пьяна! Ты что несешь-то, чумовая?
ВАСЕНА. Что дали, то и несу. Чего рот-то растаращила? Пиши, пока я диктую. И не бойся - что не так, почтальон подправит. Печкин!
ИВАНИХА. Наказанье, чистое наказанье!.. И так вот всю жизнь. Еще в пионерском отряде была у меня одна такая же чумовая. И в комсомольском. И потом. Век терзали! Хоть на пенсии-то дайте вздохнуть!
ВАСЕНА. Выйдешь за татарина, второй бабой после меня, тогда и вздохнешь. Авдотью вон возьмем третьим номером! Полину возьмем. Вот тебе и новый отряд. Пионерский! Барабан бы нам еще да горн! Трубить на все Европы - мол, живы еще, трепыхаемся, ползаем!
ИВАНИХА. Пристегну! Я счас ремнями тебя к коечке пристегну! Чтоб не трепыхалась. Вот встану и пристегну! За мной не заржа...
ПОЛЯ (вдруг). Мамоньки! Сижу!
Иваниха с Васеной, оборвав привычную и отнюдь не на высоких тонах перепалку, уставились на Полину.
Сижу!.. Прохудилась головенка-то, совсем вылетело!.. Сегодня пенсию дают, подруженьки, пенсию!
АВДОТЬЯ (зашевелилась). Ишо...
ИВАНИХА. Кто сказал?
ПОЛЯ. Радио сказало, даем, дескать. Целый час гвоздили - даем, даем. А потом разливались - ностальжи, ностальжи...
ИВАНИХА. Тьфу на вас! Пропаду я с вами, ей Богу, пропаду!.. Ты, Полина Игнатьевна, гражданочка милая, остерегайся. Худая хворь к тебе липнет. Мешаться стала, бредишь.
ВАСЕНА. Все скоро сбрендим.
ИВАНИХА. Предупреждаю, Игнатьевна. Стеречься тебе надобно. Ведь что делается. То пенсию на дню три раза вспомнишь, весь коллектив одуванчиковый взбаламутишь, то вдруг призрак начинаешь доить, корову, которая показалась. А то и с муженьком покойным начинаешь собачиться! Ложись, давай, спи! Ложитесь оба к чертовой бабушке, чтоб не слышно вас было в мертвый час государственный! (Легла).
Пауза. Лишь семиструнка в руках Васены не умолкает.
ВАСЕНА. Ах, Поля, Поля, добрая душа. И буренушка твоя, видно, доброй была - вспоминаешь ее часто.
ПОЛЯ. Доброй, голубушка, доброй.
ВАСЕНА. И муженек, видать, добрый был - до сего дня лаешься с ним, с призраком покойным.
ПОЛЯ. Добрый, Васенушка, добрый. (Вздохнула). Мастеровой, справный был мужик, чего уж там.
ВАСЕНА. Мастеровой, говоришь?
ПОЛЯ. Плотничал. В краях наших чуть ли не каждая хоромина им была сложена. Работящий. Его так и звали больше по прозвищу - Рабатай.
ВАСЕНА. Знала я те дома. Красивые были...
ПОЛЯ. Были... Хоть бы один остался, ну хотя бы один! Пошла бы и в пояс поклонилась.
ВАСЕНА (потянулась к банке, наливает). Пил, поди, Рабатай твой, раз мастеровым был?
ПОЛЯ. Пил, голубушка, пил.
ВАСЕНА. Мы, наделенные талантами-то, все этим грешны. Мать-богородица, дева пресвятая, прости заблудшую овцу... (Выпила.) И поколачивал, поди, раз пил?
ПОЛЯ. Поколачивал, голубушка, поколачивал. Как же без этого?
ВАСЕНА. А говоришь, душевный был.
ПОЛЯ. А я и не знала, и не догадывалась, пока не помер он. Подивленным.
ВАСЕНА. Как это - подивленным?
ПОЛЯ. Подивился он перед смертью-то. Пришла я к нему в больницу. Попрощаться. Села, сижу. Я молчу, и он молчит. Прощаемся. И он вдруг возьми да скажи - что это ты, голова с косичкой, рыжими-то слезами обливаешься? Я говорю, где рыжими? Да вон, говорит, на правой щеке твоей слеза рыжая... колотится. Я говорю, да это ж не слеза у меня! Как, говорит, не слеза, что я слепой, что ли! Потрогай-ка, говорит, щеку свою правую. Как же. Я говорю, не слеза это - родинка. Тут он и подивился - откуда, говорит, взялась? Я говорю, она и не девалась никуда, всегда там была, со дня рождения с самого. Что ты сочиняешь-то, что сочиняешь, кричит. А я как же ее сочинишь, ее же не прилепишь, родинку. Она или есть, или ее нет. Повернулся он к стене и вижу - плечи у него трясутся... Плачет, значит. Голова с бородой.
ВАСЕНА. Так вы что, жизнь вместе прожили, а у кого где родинка, где бородавка не видели?
ПОЛЯ. Выходит, жили и не видели. Когда ж видеть-то было.
ВАСЕНА. Да ее, твою родинку, за версту заметно. Он что у тебя, слепой был?
ПОЛЯ. Он у меня плотником был.
ВАСЕНА. Да-а... И слезы у тебя приметные.
ПОЛЯ (улыбнулась сквозь набежавшие слезы). Да уж. Их бы на базаре продавать, богаче нас людей бы не было. Мы бы как перешли на рыночные-то отношения, так весь свет божий и подивили бы. Алигархами бы стали! Если б, конечно, мужики при этом живы были. А?
ВАСЕНА. Вот именно, если б они живы были... Паразиты! Все они хороши, все одним миром мазаны. Вот моего только возьми...
ИВАНИХА (ехидно). Это которого?
ВАСЕНА. Да хоть которого. Говорю же, все едины. Вот Ваньша мой. Уж на что был святой человек, ему хоть самовар на голову ставь, он не воспротивится. Но - орал!
ИВАНИХА. На тебя, да не орать!
ВАСЕНА. Пел он так - ором. Будто не пел, а тайгу пластал! Как клюкнет маненько, так всю ноченьку и пластал! И песни-то, прости господи! Уши вяли. Бывало, как выскажет вот эту, про колодец... Вот послушайте-ка...
ИВАНИХА. Эй-эй, ты уж наши-то уши побереги.
ВАСЕНА. Жаль. Песня куда знатная.
ПОЛЯ. Ну, а второй?
ВАСЕНА. А вторым у меня был грек!
ИВАНИХА (перебила). Погоди-ка, ты же вчера только плела, что вторым у тебя был лицо кавказской национальности.
ВАСЕНА (ничуть не смутившись). То вчера. Вчера было лицо, а сегодня - визовый режим!
ИВАНИХА. Господи, у всех биография, а у нее - география!
ВАСЕНА. И, представьте, уж на что воспитанный был грек, но если за борт капнуло, пляски подавай! Как зачнет вот эдак-то кобениться... Айда-ка вот... (Тащит в пляс Иваниху).
ИВАНИХА (отбивается}. Вася, нам в мертвый час лезгинку только осталось выкозуливать!
ПОЛЯ. Ну, а третьим, третьим кого тебе бог послал?
ВАСЕНА. Третьим?Ах, третий, третий! Бабы, родные мои, любите всегда третьего!
ПОЛЯ (нетерпеливо). Кто ж он был, кто третий-то?
ВАСЕНА. Третьим мне, девоньки, цыган достался.
ИВАНИХА. А говорила, зимбавец крещенный.
ВАСЕНА. Цыган, милая, цыган! Настоящий Будулай! Пил, не совру, редко, но уж если дорывался - ночи-то напроле-ет...
ПОЛЯ (аж привстала). Ну?
ВАСЕНА. Нет, Поленька, вот это, проси не проси, мне не показать.
ПОЛЯ (с сожалением). Что ж так?
ВАСЕНА. Это только он и умел, и про это если вспомнить, вот уж точно подивленным помрешь.
ИВАНИХА. Чему дивиться-то?
ВАСЕНА. Как же не дивиться, если даже с таким Будулаем ребеночка умудрилась не нажить. Вот ведь вся несправедливость-то жизни в чем. Достанься такой мужик тебе, Иваниха, ты бы за раз троих гвардейцев принесла! И не дрогнула бы!
ИВАНИХА. Я бы с вашими Будулаями не то что рожать, но и рядом на одну лавку бы не села. Господи, срамота! Как жили, а? Орали, да плясали, да...
ВАСЕНА. Ну, а вы? Вы как жили?
ИВАНИХА. Мы социализм строили!
ПОЛЯ. Она спрашивает, как жили?
ИВАНИХА. Я и отвечаю, не жили, а... Да ну вас! С вами договоришься!
ВАСЕНА. А ты расскажи. Не отмалчивайся. Похвались-ка вот перед нами, какой он был, твой муженек?
ИВАНИХА. Мой?
ПОЛЯ. Твой, Ивановна, твой. Похвались.
ИВАНИХА (после паузы.) Нет, девки. Не ждите. Не возьмуся хвалить.
ПОЛЯ. Что так?
ИВАНИХА. А нечем. Так себе был мужичек. Уж и не знаю, как жила с пеньком эдаким. Печником он был. За ним в очередь стояли, печки-то класть. Клал печи, да и жил что в печи - за работу не просил, а что давали... Прямо как курица, прости господи, где ходил, там и напивался. Его, вислоухого, так и звали - Матай. Твоего вот Рабатай, а этого - Матай. Я на обчественной работе, а он на промысле - так и жили, ни хрена не нажили!
ВАСЕНА. Темнишь, комендант. Не похоже, чтоб такая державная да замуж за... пенька.
ИВАНИХА. Да разве угадаешь? Выходила - вроде, за кедра, переночевала - оказалось, пенек липовый... Я уж его прибить готовая была. Только однажды и со мной вот это ваше удивление сотворилось.
ПОЛЯ. Расскажи, Ивановна, расскажи.
ИВАНИХА. Что сказывать-то? Снарядился он как-то на очередной промысел, подошла я к нему, чтобы внушить линию, гляжу: а глаза-то у моего пенька как у младенца новорожденного. Ну вот прямо как... как у этого... как у олененка. Ходил неделю черный, словно в ночь родился, а тут вдруг, когда идти печь класть, посветлел. И так необычно, так чудно. Словно кто свечку зажег и осветил его душу изнутри. Ай, смехота-а! У него и печки-то все были такие же... ребячьи. С печурками да с зеркалами. Только нет уже давно печек тех... да и зеркала все поразбились...
ПОЛЯ (тихо). Ни домов, ни печек. Будто и не жили...
ИВАНИХА. Иное она этим хочет сказать. Присказка есть такая. "Ждала сватов, даже шею помыла. Сижу теперь вот, как дура, с чистой шеей..."
Авдотья согласно вздохнула и, произнеся "Тудысъ твою мать", легла.
ВАСЕНА. Да-а, уж что-что, а шеи у нас у всех чистые! Сидим с намытыми...Эх, появись сейчас хоть бабай тот степной - пошла бы! Задрав штаны бы побежала!.. (Поет) Степь да степь круго-ом...
Входит Глава Администрации. За ним появляется и старик Абдулла.
ГЛАВА. Айда, старик, айда. Не робей - свой гарнизон!.. Здравия желаю, бабоньки!
ПОЛЯ. Здоровеньки булы, дяденька!
АБДУЛЛА. Ассала-ам алейкум!
ВАСЕНА (ему в тон). Живе-ем по маленькум! (Поле.) Мамонт!
ПОЛЯ. Накликала!
ВАСЕНА. На ловца и зверь... (Вышла к старику, протянула обе руки.) Здорово, Кострома!
АБДУЛЛА. Здоров, золотце, здоров. Альха-ам делил алла шокор.
ВАСЕНА. Чего-чего?
АБДУЛЛА. Благодарю сидящего там, за облаками. (Показал на небо).
ГЛАВА. Та-ак! Вот он наш золотой фонд! Живая история государства!.. Тут тебе и орлы, и треколор, и гимн советского союза!
При последних словах Главы, Иваниха почтительно встала.
ГЛАВА. Ну, Ивановна, докладывай обстановку. Как народ?
ИВАНИХА. Народ поет, товарищ главком обитателей поселка!
ГЛАВА. Так! Как говаривали, будет хлеб, будет песня!.. Как бабка Дуня?
ИВАНИХА. Да будто дышит.
ГЛАВА. Пусть дышит. Следи! Авдотья Петровна - последний из могикан, основатель и первопроходец!.. Брагой будто пахнет?
ВАСЕНА. Унюхал! Откуда быть ей, браге, если пенсии нет.
ГЛАВА. С дисциплинкой, гляжу, не все в порядке, Ивановна! Митингует Василиса?
ИВАНИХА. Да уж...
ГЛАВА. Следи! Чуть что, пиши докладную, мы ее через профсоюз протащим! Как Полина? Не заговаривается?
ИВАНИХА. Да ведь...
ГЛАВА. Что, начальник здравоохранения разве не заходил? Я же ему, сукиному сыну, латинским его языком...
ИВАНИХА. Да был, был. Оставил вон пилюли.
ГЛАВА. Пилюли? Ну-ка? "Пирамидон".
ИВАНИХА. Не ест она их.
ГЛАВА. Как не ест? Корми! За порядком следи, староста. Если уж и вы начнете! Нам только вашей забастовки не хватало!
ИВАНИХА. Боюсь, что началось. (Отводит в сторону Главу). Бабка-то наша, Авдотья Петровна, в сортир отказывается ходить.
ГЛАВА. Да ты что? На каком таком основании?
ИВАНИХА. Услышала по телевизору, да не поняла, темная. В сортирах, дескать, мочат нынче.
ГЛАВА. Да кому она нужна, старая!
ИВАНИХА. Так, лампочку бы хоть туда вворотить какую.
ГЛАВА. Куда... вворотить?
ИВАНИХА. Да в сортире. А то ведь действительно, сидишь и трясешься как овечий хвост, вдруг да и вправду зачнут...
ГЛАВА. Ладно-ладно! Сделаем! А старухе объясни, что до нее черед еще не скоро дойдет. Да-а... Ну вот, старик, это и есть наше доброе начинание. Первый в округе дом престарелых. Чтоб не маялись старушки, дома их мы под бульдозер, а самих сюда. В прогрессивную, так сказать, старушечью обитель!
ПОЛЯ. Мамоньки! (Васене) Глянь...
ВАСЕНА. Да ты что, Семушка? Что позоришь-то нас! Где ты видишь старушек престарелых?
ГЛАВА. А-га-га! Никак наша Василиса в девки непорочные записалась? Сейчас, говорят, диплом купить, что раз плюнуть.
ВАСЕНА. А ты что, динозавра этого на ревизию привел по этой части? Так скажи ему, пусть с того вон угла обследование-то начинает...