Возможна ли попытка говорить не "философскими категориями", якобы общепонятными (впрочем, общепонятна как раз их необщепонятность, и каждый мыслитель снова и снова начинает сначала, переопределяя, переосмысливая исходные категории), а - как бы "художественной" речью, оперируя красками и кистью, а не карандашом, циркулем и линейкой? Язык поэзии годится ли для философских размышлений? Говоришь так, как думаешь, не стараясь всё время осуществлять внутренний перевод на язык (якобы) общепонятный. Я могу сказать Липовка - и это будет философская система, которую, конечно, нужно раскрывать в её содержании, оперируя её внутренними "понятиями": Лес, Луг, Чёрное Озеро, Старица, Баба Люба, Кулёк, Мельница Без Крыльев, Колодец, Песок, Две Берёзы... Такая философия не будет понятна другому человеку вообще? А как же тогда может быть понятной поэзия? Или, когда поэт говорит "лес", он имеет в виду лес и ничего более? Что такое "лес"? Это понятно? 

В древности философия и поэзия не были разделены. Все "священные тексты" - это философия? это поэзия? Философские поэмы. В Китае это было до последнего времени. А Ницше? Его Заратустра? Не потому ли чань (дзэн) "отбрасывает слова"? И настаивает на конкретном опыте личной жизни. 

Это конец философии? 

Попытка говорить без "внутреннего переводчика", на своём собственном языке, на языке своей личной жизни и, тем самым, на языке природы, социума, мира, где нет никаких "категорий", а есть лес, луг, Чёрное Озеро, Старица, баба Люба... 

Но что это я? На каком языке я говорю сейчас? 

Это не философия получится. Но это не должно быть и поэзией. Голос бытия, проходящий через моё личное существо. Через что же ещё ему проходить? У бытия ведь нет голосовых связок. Нет есть! Это мои голосовые связки, и твои, и Хайдеггера. 

Вот вопрос: когда я говорю "лес", я говорю "лес" или что-то другое? Что-то ещё? Что-то за лесом? Лес - это проявление чего-то ещё (абсолюта)? Или лес - это лес? Когда я стремлюсь к "конкретному языку", я должен говорить "лес" и иметь в виду именно лес. Но что такое лес? Я не хочу, чтобы "две берёзы" было обозначением чего-то другого. Это именно две берёзы, которые растут перед моим домом в Липовке. Но что такое две берёзы? Вот что требуется понять! Понять и попытаться высказать. 

Мне не хочется считать мир "проходным двором" к "истинному", "потустороннему" миру, абсолюту, царству Божьему, нирване. Это уже говорили: "тождество нирваны и сансары". Но и в этом есть разделение как при всяком пост-отождествлении. Проблема, следовательно, в том, чтобы понять этот мир. Ведь трансцендентное - это нечто недоступное нашим органам чувств. Но и атомы, элементарные частицы, хромосомы и т.п. тоже недоступны нам непосредственно, но безусловно принадлежат этому миру. Вопрос в том, что есть бытие? Что значит "быть"? "Есть" ли то, что было? Принадлежат ли бытию Конфуций, Древний Рим, египетские фараоны, князь Игорь? Или они принадлежат небытию? Проблема времени. Принадлежат ли бытию наши идеи, фантазии, мечты? Или они принадлежат небытию? Фауст "есть"? Или "не есть"? Проблема мышления. 

Человеку печально, что не весь мир "его". Тот, кто ничего не знает о деревне Липовка, - для него Липовка не существует. Но ведь она есть! Говорят, что мир един. И значит весь мир, мир как целое и, следовательно, мир как множество содержится и тождествен вот этой капле дождя. Всё время, и прошлое, и будущее, и вечность тождественны вот этому мгновению падения капли дождя. 

Так ли это? И если так, то это слишком абстрактно. Подобные утверждения ничего не говорят моему уму и сердцу. Может быть, они ничего и не могут "сказать", потому что "сказать" вообще невозможно? Можно лишь увидеть падение капли дождя, но и в это невозможно поверить и даже понять, о чём идет речь, пока капля дождя, вот эта самая, а не капля вообще, не упадёт на мою ладонь. 

Но что понимаю я в этот миг? Это можно выразить? Это можно понять? "Выразить в форме понятий"? Нечто приоткрывается. Или Ничто? Озарение - это "ужас Ничто"? Что такое Ничто? Пустота, это называют пустотой, потому что это предел полноты. Но что сие значит для меня? Это по-прежнему ничего не говорит моему уму и сердцу.  

Радость - непродуктивна, потому что человек не хочет её покинуть, он хочет оставаться в ней, остановиться. Печаль - отталкивает, она побуждает к действию, чтобы избавиться. Не в том ли причина скорби мира? Не потому ли этот мир - юдоль печали? Не потому ли наша жизнь - это страдание? Была бы радость - не было бы мира и жизни.

Но самая радостная радость пронзает нас в пределе печали. И печаль тоже притягивает. Как "ужас небытия"? Может быть, истина бытия не в радости, и не в печали, а в радости=печали? Как назвать это чувство?  

Не между человеком и природой, не между "субъектом" и "объектом", а между лугом и Чёрным Озером, деревом и пнём, белым мхом и сосной, вершиной сосны и облаком... 

Но и не отношения между "объектами". Нет никаких объектов. Есть мир: единый и живой. 

Есть ли истина как пустота мира? 

Что важнее: человек или истина человека, "природа Будды"? Ценностное мышление? Нельзя спрашивать, что важнее?  

Осветление и утемнение всегда связаны с краем. Даже если это середина луга, или центр неба. Потому что середина и центр - это тоже край.

В дороге должно быть движение, то есть некоторая непредсказуемость, неожиданность, неизведанность, по дороге двигаются, узнавая, открывая и ожидая открытий. Только это и делает дорогу путём. 

Ещё больше это касается вроде бы тропинки, тропы. Она уже, неожиданнее, она всё время сворачивает, она петляет. Но тропа всё же узка, она маленькая, по тропам блуждают, в ней нет мощности дороги. 
  

Земля под ногами - это важная особенность пути. Если нет земли под ногами, путь бессмыслен, бесцелен, безопорен, ложен, бессодержателен. Поэтому шоссе - не путь. 

То же и в мышлении человека, в духовном пути. 

Земля под ногами - это и всё, что вокруг, что окаймляет путь, что делает путь путём. Путь ведь проходит в мире сём. 

Путь проходит через светлость и через тёмность, чередование, светотень. Путь подходит к краю и отходит от края и идёт по краю. Но и сам путь - это край. На обочине дороги, у края тропы. Но это край оставленный, это сбоку, до этого места дошли и пойдём дальше, а это оставим. Даль пути - это тоже край. Если дорога имеет конец дороги, там будет край. Что значит конец дороги? Истинный путь не имеет конца? Его край - великий предел? 

"Дорога", "тропа" - это лучше, чем "путь". 

Во-первых, "земля под ногами" - слишком часто "путь" проходит где-то в безвоздушном пространстве, чёрт-те где, где ни о какой земле и речи нет. 

Во-вторых, не слишком ли "философское" слово "путь"? Дао. "Сам себя конструирующий путь". 

В-третьих, дорога, тропа имеют обочины, окрестности, стороны, то, мимо чего проходишь, даже сквозь чего (лес) и через чего (луг, поле). Путь абстрактен. 

Отношение к человеку и человека. Дорога кем проложена? Для кого? Тропы бывают звериные. Дорога на водопой. Это ощущение: дорога чья-то, но не человека. Человек идёт по дороге, проложенной не им и не для него. Каким видится мир с такой дороги? 

Но и без зверей. Можно ли впервые пройти по дороге? Первому? Прокладывание дороги - это калечение мира. Сломанные деревья, вытоптанная трава, раздавленные муравьи. Истинные дороги не прокладывают, они существуют извечно. Человек лишь выбирает дороги и идёт по ним. 

Но всё же, идя по дороге, идёшь как бы по следам. Чьи это следы? Самого бытия? После того, как человек прошёл по дороге, на ней остались следы человека. До этого следов не было, а после следы есть. Что значит "до"? Что значит "после"? В целостности мира время содержится всё целиком. В целостности мира нет "до", нет "после". Человек идёт по своим собственным следам, которые останутся на дороге, когда он пройдёт. Это ощущение - впервые идти по своим следам - как назвать его? Открытость бытия, по Хайдеггеру? 

Только тропу как будто можно проложить. Если много раз проходить по этому месту, слева от берёзы, меж двух кустов, через овражек, справа от холма, к тому дальнему дубу на берегу Чёрного Озера. Много раз, повторяя путь, делая его традицией. Не ломая деревьев, не вытаптывая траву, а лишь приминая её, перешагивая через муравьиную дорожку. Я люблю узкие тропы, хотя прямая дорога совершенно ровна. По дороге продвигаются вперёд, а тропы - это так, блуждание, жизнь в своём краю, когда дни повторяются и пути повторяются в круге края, образуя тропинки. Хотя бывают и чужие, неизвестные, неизведанные тропы, ускользающие куда-то вглубь, в чащу или петляющие по лесу с неизвестным концом, неизвестной целью или уплывающие в даль, через луг, исчезающие вдали, теряющиеся. Чьи тропы эти? 

А ещё человек движется по бездорожью, просто по лесу, просто через луга. Что такое движение без дорог? Потерянность в мире. Как сладко потеряться! Когда нет дороги, нет цели, нет стремления, нет пройденного и того, что ещё предстоит пройти. Что же есть? Зачем-то ведь нужно это без-дорожье? Это забытьё. Этот сон. Эта слитность с миром. Это не-пересечение мира. Эта жизнь в нём, не расчленённая даже на тропы. Это самоотсутствие. Устранение. Быть может, самая главная дорога человека - когда нет дорог? Но как остаться при этом человеком? Как перестать быть человеком, оставаясь самим собой? Как вернуться к себе, перестав быть человеком? Или только тогда человеком и становишься? А кто же тогда мы? Кто мы, когда идём по дороге и страшно боимся свернуть в сторону, оставить дорогу и оказаться один на один с миром, нет не "один на один", а просто "один"? В бездорожье мира.

У края леса, на повороте тропы, рядом с камнем в ручье. Когда идёшь, какие-то места проходишь, просто проходишь мимо, от каких-то мест уходишь, сворачиваешь, не хочешь быть там. А в каких-то местах останавливаешься, замедляешь шаг, можно даже сесть, потому что тянет к земле, в определённых точках, в определённом ракурсе, в определённой позе вдруг понимаешь: это дом. Ощущение дома не идёт снаружи, нельзя сказать, что оно идёт изнутри. Оно как бы пронизывает всё: пространство, воздух, землю, небо, тебя, траву, ветви дерева, камень, песок, не различая, где ты, а где не ты. Это как поле притяжения, со своим центром и своей периферией. Дом притягивает, потому и называется домом. 

В доме живут, через всё остальное проходят. 

Мой дом в Липовке - это целый мир со своими внутренними центрами притяжения, внутренними домами: у печки, в "красном" углу на лавке за столом, у среднего окна на диване под китайским фонарём, который я сделал сам, перед домом на бревне, у крыльца, за домом по тропинке у туалет, в огороде, где растёт японская айва... Перечислять можно бесконечно. 

Вообще весь мир усеян домами. Они разные, каждый имеет своё настроение, своё ощущение, свои краски и звуки, свой облик, свою суть... Нет слова, чтобы выразить, что именно есть каждый отдельный дом. Как будто дом хочет что-то сказать вошедшему в него, что-то своё, особенное и глубинное. Ощущение неслышной речи, невысказанного сказания, безмолвного диалога, тишины говорения охватывает тебя, входящего в дом. Это и есть ощущение дома. Этим дом и отличается от не-дома. Дом говорит с тобой, но так, что это не вообще с кем-то он говорит, и не вообще о чём-то, а именно с тобой и именно о конкретном именно твоём. Потому что это твой дом. Это место, где мир для тебя родной, не чужой. У каждого дома для тебя есть своё особое слово. "Домашнее слово". Человек срастается с миром своими домами. Иногда даже кажется, что совокупность, система домов человека более реальна и жизненна, чем сам человек. Когда человек мыслит или, наверное, лучше сказать: ощущает себя живущим, он путешествует мысленно по своим домам. Что происходит с домами человека, когда человек умирает? Когда умирает дом человека, он вовсе и не умирает. Дом не может умереть, потому что он есть независимо от времени, или, лучше сказать, он есть во времени и вместе со временем так, что когда-то дом ещё не построен, а когда-то дом уже разрушен, но в целом, которое включает в себя всё время, все времена, и прошлое, и будущее, дом вечно есть. Могло бы показаться, что дом просто есть в сознании человека, человек "помнит о доме". Конечно, человек помнит о доме, но лишь потому, что дом всегда есть. Можно ли помнить о том, чего нет? Поэтому-то смерть человека ничего не меняет в доме. Впрочем, меняет: дом теперь помнит смерть человека. Вообще следовало бы говорить, не "человек помнит о доме", а "дом помнит человека". 

Иногда кажется, что единственное, что действительно умирает в этом мире - это человек. Этим и отличается. Конечно, мой умерший друг продолжает жить. Но это - для меня. Для себя же он действительно умер. Наверное. 

Человек - единственное смертное существо?

"Категории Липовки" - не категории, не понятия. Это "точки входа" в мир. Мыслить значит входить в мир. Но через какую бы точку мы ни вошли в мир, нам открывается весь мир. Увидим ли мы весь мир? Какую часть его мы увидим? Это не сильно зависит от точки входа. Сказав "Чёрное Озеро", я дальше могу говорить о чём угодно, о том, что откроется мне в мире. 

Я не даю, не могу дать определения "категориям Липовки". Я не могу им дать, потому что вообще ничего нельзя "дать" миру. Можно лишь попытаться "взять" у мира понимание его. Но ещё и потому, что "определять" значит "отграничивать" одно от другого. Но в мире ничего нельзя отграничивать. Нельзя, сказав "Чёрное Озеро", не сказать тем самым и всё остальное, вообще всё, что только можно сказать. 

Смысл "слова" не в его словарном значении, а в том способе, которым через это слово мы входим в мир. Но важен не способ входа, а сам мир. Вообще существование слов - самая большая загадка человека. Получается, что слова нужны для указания на то, что они заслоняют, закрывают, скрывают. Прорыв преграды слова достигается самим словом, когда оно преодолевает само себя. Так звучит поэтическое слово. Слово обыденной речи - бумажный экран, заслоняющий истинное слово. Мы живём в мире бумажных экранов. Научное слово, имеющее "определение", - термин - это затвердевший экран, он может стать совсем твёрдым, непрозрачным и непробиваемым, как бетон. И тогда истинное слово вовсе не чувствуется , как чувствуется то, что находится за бумажным экраном. 

Но именно в обыденной речи, речи повседневности, если она касается именно повседневности, обычной жизни человека, а не пересказывает газетные статьи, - именно в такой речи, которую можно услышать хотя бы от бабы Любы в Липовке, обыденное слово подчас неуловимо сливается, или лучше сказать продолжается в слово истинное. Как будто это единое протяжённое слово - от обыденности к истинному бытию. Два конца одной "палки", обычно же мы имеем дело только с плоским торцом. Впрочем, "палка" - это не очень удачная аналогия из-за её вещественности, непрозрачности, твёрдости. Протяжённое слово живое и пустота лежит между словом обыденным и истинным. Пустота не отделяет, а как бы "отсутствует". Кажется, что протяжённое слово - это дорога, начинающаяся в слове обыденном. И есть ли конец у этой дороги, который я назвал словом истинным? Мы говорим слова и как бы двигаемся по всем дорогам мира.

Мне придётся на время оставить категорию "Дерево", в том числе и в аспекте "древесности", поскольку я не могу ещё сказать нужное: я лишь наметил тему, но тема - это не то, что следует сказать, а лишь некий фон, антураж. Нужно сказать "что", а не "о чём". Я наметил эту тему, правда, потому, что есть ощущение того, что я хочу сказать. Пусть ощущение созреет...

Сомнения мои другого рода: баба Люба - человек как и я. Моё размышление о ней возможно ли не одновременно как её размышление обо мне? Невозможен монолог о человеке - возможен лишь диалог с человеком. Это правда, но кажется мне, что так можно сказать в отношении многих вещей: моего дома в Липовке, Чёрного Озера, мельницы без крыльев, двух берёз, глиняной чашки с отбитой ручкой... Если говорить не поверхностно, когда говорение - это просто сотрясение воздуха, вибрация языка и шум сознания, если пытаться искать сути вещи, её существа и смысла, то говорить нужно с вещью. Понимание есть диалог с понимаемым, а вовсе не монологичное препарирование. 

То, что пишу я здесь - диалог? Я пытаюсь писать так: мысленны диалог с тем, о чём я пишу или, лучше сказать, чем я пишу, с чем я пишу. 

В таком диалоге моё философствование сталкивается с философствованием бабы Любы. Баба Люба - философ? Я берусь показать, что баба Люба больше философ, даже истинно философ, чем многие из тех, кто считает себя не чуждым этому занятию. Может быть больше философ, чем я, наверное больше. Хотя баба Люба, конечно, не знает, по-видимому, ничего о философии. 

Само не-знание бабы Любы тесно связано с её философичностью, хотя и не определяет её. Философия вообще есть род не-знания. Даже историографически философия - это некий центр, от которого отпадало знание в виде частных наук. Когда-то ведь все науки были частью философии, но как только в какой-то такой части появлялось "знание", что и делало её частью, эта часть выделялась и отпадала от философии как наука. Психология - пример сравнительно позднего отпадения. Философия не терпит в себе частей. Философия - это всегда целое, потому что она есть нацеленность на суть мира. 

Целостность - следующее качество бабы Любы, делающее её философом. Целостность, цельность и не-знание сами по себе, может быть, следствие обыденности, простоты жизни бабы Любы. Обычная жизнь, проходящая в повседневности, не выходящая за край (предел) и наполняющая собой край (родную сторону), жизнь в деревне Липовка, в деревянном пятистенке на конце улицы, называемой "Куток", жизнь, хотя и связанная с дальними городами сыновьями и дочерьми, внуками и правнуками бабы Любы, но укоренённая именно здесь, хотя и тревожимая вестями с экрана телевизора или мембраны радио, но так, как тревожим лес ветрами, прилетающими издалека, и остающийся неколебимым благодаря корням, глубоко ушедшим в землю, лес, который посадила когда-то баба Люба. Жизнь бабы Любы - не каменная башня ( тем более - не башня из слоновой кости), а скорее тростниковая хижина (если позволительно воспользоваться этим японо-китайским образом), продуваемая всеми ветрами-временами. Стойкость этой жизни - не твёрдость древесного ствола, который можно сломать, а гибкость бамбука (опять Китай!), который ведь есть трава. Неискоренимость этой жизни того же свойства, что неискоренимость травы. 

В жизни бабы Любы как будто не было ничего такого, что принято называть "достижением", да и добра особого баба Люба за свою жизнь не нажила. Если, конечно, под "добром" иметь в виду барахло, богатство, недвижимость, деньги, а не добро. 

Короче говоря, в жизни бабы Любы не было ничего лишнего. Но мы уже знаем, что обыденность есть путь к истинному. Отсутствие лишнего - это отсутствие преград и всего, что мешает разглядеть этот путь. Жизнь бабы Любы своей обыденностью, простотой, я бы сказал, очищенностью (в том числе, от всякой наносности - знаний, философий, достижений, "добра") была и есть обнажённо близка истине мира, открытости бытия. Речь бабы Любы близка - я бы даже сказал, опасно близка - истинному слову, то есть слову по существу, слову-смыслу. Баба Люба очень много чего не знает и не "понимает", не надо говорить с ней о вещах несущественных, о всяких науках, политиках, техниках и прочих вещах, о которых мы так часто говорим, но которые вряд ли понимаем в сути их, а главное, не очень-то и хотим понимать, как бы предчувствуя их необязательность, неважность для сути человеческой жизни. Но в разговоре по существу, по смыслу, разговоре самим смыслами слово бабы Любы всегда точно и существенно. Слово бабы Любы, как и её жизнь, соотносится со словами многих людей, как и с их жизнями, также как слово поэтическое соотносится со словами газетных статей и научной трескотни. Баба Люба - поэт в том изначальном, исконном смысле, в каком поэт - значит философ, то есть человек захваченный истинным бытием и в своей жизни и своём слове не отступающий от живого смысла мира. 

После этого случайно ли, что мою соседку по Липовке зовут Любовь Петровна: любовь есть существенная составляющая философии и, может быть, её суть, если вспомнить слова Новалиса, приводимые Хайдеггером в его "Основных понятиях метафизики": "Философия есть, собственно, ностальгия, тяга повсюду быть дома."

Я буду думать о времени на русском языке. Это существенно для такого рода мышления. Связь с языком вообще особая тема, развиваемая Хайдеггером, но сейчас не об этом. Как-нибудь следует предпринять специальный анализ русских приставок, вводящих отношение к времени: пред-чувствовать, до-думывать, пере-делывать, по-гулять и т.п.

Например, приставка "пред" указывает не только на нечто более раннее, не только вводит отношение к будущему, но и меняет смысловые оттенки. Пред-сказывать означает не просто предварительное сказывание, пред-чувствовать - не просто 
предварительное чувствование по аналогии с пред-ощущением как предварительным ощущением, но имеет характер прогноза: высказывания о будущем, чувствования будущего. 

Прошлое, настоящее, будущее. Хайдеггер справедливо критикует расхожее представление о времени как линейной последовательности однородных "теперь". Он говорит о "достигающем человека присутствии" прошлого как осуществившегося и будущего как наступающего. Осуществлённое, настоящее, наступающее - три измерения времени и их единство - четвёртое и основное измерение. При этом для прошлого и будущего их присутствие является в форме от-сутствия уже-не-настоящего и ещё-не-настоящего. Связь времени и бытия даёт со-бытие, которое оказывается самым главным словом. 

Здесь я прямо предельно кратко пересказал Хайдеггера, поскольку это, как я понял, его основная мысль и это следует взять как отправную точку для размышления. При том, разумеется, что самого Хайдеггера ("Время и бытие") я понял плохо и придётся постоянно пытаться понять, продумать. 

Мне кажется, прежде всего, отношение прошлого-настоящего-будущего глубоко и сущностно несимметрично. Прошлое - уже-не-настоящее? Хайдеггер специально различает настоящее как "теперь" и настоящее как "действительное" (настоящий праздник!). Но это различение одинаковых слов говорит, может быть, только о том, что прошлое в известном смысле более, чем настоящее-теперь, является настоящим-действительным. Прошлое имеет как бы больше оснований быть "истинным", чем многое в настоящем. Прошлое более "укоренилось", оно более основательно "обустроилось", как говорят, "устоялось". И, кроме того, в отличии от теперь оно как бы не-отменимо, не подлежит изменению: когда мы говорим "надо изменить нашу жизнь", мы имеем в виду "нынешнюю жизнь", жизнь-теперь, но никому в голову не придёт сказать "надо изменить нашу прошлую жизнь". Настоящее как бы ещё-не-устойчиво, оно как бы ещё не вполне есть. Вообще забавно: нельзя переделать, изменить прошлое (оно "уже"), нельзя переделать, изменить будущее (его можно лишь "выбрать") - переделывают и изменяют всегда настоящее. 

Но давайте вглядимся в это "переделывание, изменение" повнимательнее. Во-первых, в совсем уже формальном (пустом) смысле настоящее в принципе нельзя изменить, поскольку, пока мы лишь думаем об этом, собираемся сделать это и даже делаем это, настоящее стало прошлым. Это часто становится причиной изменения наших планов. Настоящее стало прошлым, а теперь у нас новое настоящее, а именно, наступившее будущее. Но так ли это? Или же прошлое стало длиннее, больше, а настоящее как некая виртуальная граница, наподобие горизонта, передвинулась в будущее и именно настоящее изменилось? Если последнее, то да - меняется всегда настоящее, но так, что все этапы этого изменения не исчезают, а образуют собой прошлое. Но понимание настоящего в столь "виртуальном" смысле делает из него фикцию, абстракцию, нечто несуществующее в реальности, не-настоящее. 

Во-вторых, что собственно мы "переделываем, изменяем"? Допустим, я хочу изменить и меняю свою жизнь. Но моя жизнь - это совсем не только теперь-жизнь, это моя жизнь от рождения, жизнь протяжённа. Изменяю я поэтому скорее прошлое, чем настоящее - к моменту завершения изменения я говорю "моя жизнь изменилась", то есть употребляю прошедшее время. И это не случайно. Если я говорю "моя жизнь меняется", значит "моя жизнь изменилась" и "моя жизнь продолжает меняться", то есть прошлое (изменение жизни) ещё не вполне прошло, оно ещё-не-осуществилось. 

В-третьих, "переделывать, изменять" не означает ли поставить себе цель и добиваться её осуществления? Но это ведь значит определять (выбирать) будущее. Тем самым переделываем, изменяем мы как раз будущее - то, которое наступает на нас. И это переделывание, изменение завершается тогда, когда будущее "наступит", то есть станет настоящим (и тут же прошлым), а новое будущее - это новые цели. 

У меня уже была мысль: настоящее - это сумма прошлого. Но эта мысль не точна: отнюдь не всё прошлое входит в эту сумму, настоящее как бы фильтрует прошлое, что-то из него беря в себя, а что-то отбрасывая. Настоящее всё время переоценивает, переосмысливает, переотбирает прошлое. Настоящее - это вечное путешествие по прошлому? И что значит "настоящее всё время" что-то делает? Настоящее не точечное теперь, оно протяжённо во времени? Какова длительность настоящего: сей-час? сего-дня? этот год? нынешний век? наша эра? Или настоящее - это именно всё время (и прошлое, и будущее), но взятое в каком-то специфическом ракурсе? 

Характерное вырвалось слово - фильтрует. Настоящее - это фильтр между прошлым и будущим? Движение времени идёт как бы вовсе не из будущего в прошлое (наступает - имеется - отходит в прошлое), что, кстати, довольно странно было бы: движение из того, чего нет, в то, что есть, причём многое есть давно и весьма основательно. Естественнее считать, что движение идёт, наоборот, из прошлого в будущее: прошлое растёт в будущее и настоящее - это точка роста. 

Но тут придётся уже отказаться от слова "фильтрует", поскольку, если фильтр что-то задержал, не пропустил, то это уже никогда не попадёт в будущее. Однако, для прошлого это не так. Никакое настоящее не в силах навсегда задержать что-то в прошлом. Скорее уж можно считать, что рано или поздно это прошлое вновь "оживёт", то есть "вернётся" в настоящее и уйдёт в будущее. Весьма характерные слова: "оживёт", "вернётся"! Требуют обдумывания. Встреча с прошлым в будущем? Тогда настоящее - это некий "срез" прошлого, "взгляд" на прошлое. 

Несимметричность времени (прошлого-настоящего-будущего) характерно проявляется в приставках русского языка, означающих отношение настоящего к прошлому - "после" и отношение настоящего к будущему - "пред": есть пред-сказание - нет после-сказания, есть пред-варительный - нет после-варительного, есть после-действие - нет пред-действия. 

Впрочем, есть после-родовой и пред-родовой периоды, есть после-словие и преди-словие (но это уже не время, а линейное пространство книги - или это тоже время?). 

Будущее можно предчувствовать, предсказывать, предугадывать, строить, ожидать, выбирать, бояться, встречать и т.п. 
Прошлое в основном можно помнить или забывать. 

Не рассматриваю ли я время в форме памяти? То есть слишком "субъективно"? По этому поводу у Хайдеггера весьма характерен разбор сущности человека (не "субъекта" новоевропейской философии): человек - это тот, кого "задевает" присутствие настоящего и отсутствие-присутствие осуществлённого (прошлое) и наступающего (будущее), это тот, кто "принимает" присутствие как бытие, это тот, кто обнаруживает, открывает, захватывается не-потаённым (то есть истиной). 

Так что дело не в том, что я "путаю" время и память. Дело в том, что соотношение времени и памяти, их сущность следует продумать основательнее, сделать предметом обдумывания. 

Например, в том ли дело, что мы помним того же Хайдеггера и лова, которые говорил Хайдеггер? Не точнее ли сказать: Хайдеггер (его слова) стал частью нынешней философии? В том ли дело, что мы помним изобретателя колеса (кстати, не помним), или в том, что колесо и ныне используется? В каком смысле "уже-не-настоящая" Римская империя, когда мы то и дело сталкиваемся с её существованием (существованием её составляющих): римское право, город Рим, Колизей, стихи Овидия, римские слова, римские боги и т.п.? В каком смысле "осуществилась" октябрьская революция - в смысле того, что наше настоящее есть её прямое следствие и она существует в своих последствиях? 

Такое впечатление, что, если очистить всё это от "памяти", то и вообще ничего не будет. Более того: лучше всего "помнится" - в смысле продолжает существовать и действовать, оказывать влияние - как раз то, что "забыто" (изобретение колеса). 

Ещё интересно: как понимать "осуществление"? Как завершение, конец, прекращение, отход в прошлое? Скорее уж как продолжение существования, как даже начало полноценного существования. Но тогда прошлое - как осуществлённое - это "живее всех живых", истинно настоящее. 

Протяжённость времени - это слово есть у Хайдеггера. Протяжённость прошлого в настоящее и, наверное, в будущее. Протяжённость будущего в настоящее - "щупальца будущего". А в прошлое? Конечно - "это событие оценят по-достоинству в будущем", "будущее рассудит" - но, чтобы будущее рассудило, оно должно как бы стать судьёй прошлого, судьёй в прошлом. Или ещё - "он высказал идею, которая получила развитие и осмысления в будущем или была реализована в будущем" - это ведь значит, что будущее началось в прошлом! 

Будущее начинается в прошлом - хорошая фраза, требующая обдумывания. 

И опять говорят: это всё касается человека, человечества, истории, а вот в природе разве так? Не говоря уже о том, что зачем так уж выделять и противопоставлять человека всему остальному миру, думается, что и в природе очень даже так. Не хочу приводить примеры. Дело в другом: нельзя же сводить мир к физико-химии, к элементарным частицам и физическим полям, к механике или ещё каким-то весьма частным взглядам, причём весьма субъективным, на мир. Наука вообще весьма субъективно (в смысле не-истинно) видит мир. Заворожённые "научно-техническими достижениями" мы совершенно смирились с чудовищными искажениями мира, на которые вынуждена идти современная наука, но не должен идти человек. Тут Хайдеггер прав. Современное научное знание в смысле понимания мира отнюдь не есть достижение по сравнению с не-знанием тех же греков. Тут дело не в том, чтобы отказываться от современной научной "картины мира", а в том, чтобы действительно понять сущность современной науки и осознать её границы в безграничности человеческой мысли. Тут тоже Хайдеггер прав. 

Поэтому a-priori ясно, что никакая новейшая физическая теория времени не может заменить, отменить философию времени - не как "философскую теорию", "систему", а как обязанность мысли мыслить проблему времени. От физики можно ожидать в этом плане только каких-то намёков или пищи для мысли, но вообще-то эта пища возникает не после создания физической теории, а до, в результате чего и возникает возможность создания такой теории. Разумеется, когда я говорю "мысль", я не имею в виду "мысль профессора философии" в отличии от "мысли физика", я имею в виду мысль человека.

Свойство снега - стирать различия и сливать разное.   Поэтому снег - это единство, это образ единого сущего. В таком единстве,   снимающем различия, чувствуется восточная идея пустоты. Снег как образ пустоты. Пустота прозрачна, снег белый. Белый цвет есть образ прозрачности.  Пустота и белизна вызывают ощущение одиночества, покинутости. В снежном   безмолвии покинутость деревни Липовка, затерянной в зимней природе.   Липовка летом не кажется покинутой и затерянной, может быть, потому,   что буйство зелени, цветов, воды, травы, мощность леса и простор лугов   вызывают иное ощущение: скорее уж кажется, что здесь центр мира и средоточие   бытия, а дальние города, куда можно добраться по бесчисленным дорогам,  веером расходящимся из центра - Липовки, - это периферия мира. Впрочем, покинутость и затерянность зимней Липовки - это, может быть, покинутость   и затерянность средоточия бытия, его потаённого центра, а совсем не   периферии. Покинутость бытия.   

Снег не просто покрывает землю и крыши домов. Снег создаёт мир обнажённой тоски, той ностальгии, которую Новалис назвал сутью философии. Но если философия - это тоска повсюду быть дома, то что значит это в заснеженной деревне? Здесь неуютность, чуждость, холод и дальность открытых белых лугов, омертвевших рек и опустевших, но всё же (лучше сказать: поэтому) самозамкнутых, мощных, молчащих и густых лесов. Исчезают те милые и мелкие, затейливые детали лета, которые делают мир уютным. И здесь же - уютность зимнего дома деревни. Зимний дом много уютнее дома летнего. Летом нет такого контраста дома и не-дома. Зимой мир контрастен и снегу противостоит огонь, горящий в русской печи нашего дома в Липовке. Что значит зимой "быть дома"? Быть дома около огня русской печи? Или быть дома в неуютности, потерянности, покинутости, холоде, белизне и пустоте снежной природы? Как можно быть там дома? Как возможна философия? 

Но может быть снег - это ещё и образ Ничто, которое Хайдеггер считает alter-ego бытия? И ужас Ничто, иначе называемый чувством открытия мира, падением в открытость бытия - это и есть то странное ощущение, с которым человек входит в заснеженный тёмно-светлый лес, или выходит на простор сливающегося с небом поля, или бредёт вдоль ветра метели по засыпаемой снегом дороге. 

Многие считают снег символом трансцендентного, говоря, что краски лета - это мир явленности, мир сей, а белизна зимы - это мир скрытости, мир тот. Но если снег - это трансцендентное, то сколь же странно, что его можно ловить руками, когда он падает, брать в руки пушистыми горстями, слеплять снежки, топтать валенками и долго обтряхивать снег с валенков веником при входе в дом. Не значит ли это, что трансцендентное вовсе не чуждо этому миру, что это не та, а эта сторона, что здесь, а не там, находится, существует и проявляется в простых и непотаённых формах всё то иное, что мы относим куда-то очень далеко? Но тогда, может быть, вовсе и нет двух сторон - той и этой, - мир един и просто в мире есть снег? 

В конце концов, снег - это замёрзшая вода. И если вода - это суть лета, вода пронизывает, пропитывает летний мир, падает дождём, сочится ручьями, выступает росой и, смешиваясь с другими элементами, заполняет всё живое летнее так, что, сдавливая ягоды малины, или гриб, или стебель травы, или листья деревьев, по пальцам стекает сок мира. Если так, то снег - это суть зимы, снег укутывает землю, падает с неба, стряхивается с ветвей и плоскостью безупречной стелется по реке или озеру. Сколь удивительно, что снег - это вода. Но сдавливая снег, по пальцам стекает вода. В этом тождестве субстанции мира видим мы тождество самого мира, тождество, не нуждающееся и не терпящее потусторонности. Ведь всякая потусторонность есть недоверие к этому миру, обеднение его. Стремление к иному не есть ли следствие непомерной гордыни человека, считающего, что в этом мире ему уже всё известно и не интересно? Или, может быть, эта гордыня - от комплекса неполноценности? Человек, чувствуя свою неспособность лицом к лицу встретиться с миром, со всей его сложностью, многообразием, с его тайной и его не-человечностью, относит всё то, с чем он боится встретиться в своей жизни, за пределы этого мира и этой своей жизни. Может быть, в этом исток религий? Страх перед снегом? 

Монохромная живопись снега. Это не только чёрный лес над белой землёй, белый снег на чёрных ветвях, чёрные сухие травы - скорописью по белым листам полей. Более интересно - белое на белом. Глядите на листы снега - на них можно увидеть нарисованные белым пейзажи, цветы и травы. Или цветы и травы на стекле окна. Белое на белом - что это значит? Если белое - это пустота, что значит пустота на пустоте? Пустота пустоты? Или, напротив, не-пустота пустоты? Что значит не-пустота пустоты - нечто на поверхности пустоты, ещё-не-пустота? Или нечто в глубине пустоты, уже-не-пустота? Вообще-то чисто живописно белое на белом - это на самом деле чёрное на белом, или белое на чёрном. Это какое-то особое чёрное - белое чёрное? Или это какое-то особое белое - чёрное белое? Может быть, это серое? То, что одновременно и белое, и чёрное? Но, пожалуй, в белом на белом серое только контур или, напротив, только фон, и это не воспринимается серым, а именно белым, пусть даже чёрным белым. Простая смесь называется серостью, что не случайно имеет ещё и переносный смысл. Снег всё-таки должен быть белым, или умирающим чёрным. Серый снег - просто грязный снег пыльных городов, не знающих настоящей зимы.

Какого цвета снег ночью? Белый? Чёрный? Как будто   издали - чёрный, сливающийся с самой ночью. Но вблизи - определённо   белый, выступающий из черноты ночи. Хотя, может быть, этот белый при   свете зимнего дня показался бы чёрным?  

Если белое зимнего дня - пустота бытия, то чёрное зимней ночи - пустота Ничто? Есть в зимней ночи и чёрное на чёрном: чёрная полоса леса за чёрным полем под чёрным небом, чёрные силуэты деревьев, чёрные дома. И здесь тоже можно спросить: чёрное на чёрном - это нечто на поверхности Ничто, ещё-не-ничто? Или нечто в глубине Ничто, уже-не-ничто? Уходящее в Ничто? Выходящее из Ничто? 

Сижу за столом у окна. Если дневное окно уводит взгляд наружу и есть окно в мир, так что окна - это как бы глаза человека, то ночное окно останавливает взгляд и возвращает его обратно, так что это ночь заглядывает снаружи в окно и смотрит внутрь дома. Окна - это как бы глаза человека, но не он смотрит через них на мир, а, напротив, мир смотрит через них на человека. Мир? Или Ничто? Ничто как alter-ego бытия. Почему считается, что через глаза человек смотрит на мир, даже считалось раньше, что из глаз человека льются на мир невидимые лучи, ощупывают вещи и так человек видит их? Не точнее ли считать, что это мир смотрит на человека через его глаза, что вещи испускают лучи, льющиеся через глаза человека внутрь него и так человек видит их? Физически действительно свет, испускаемый вещами или отражаемый вещами, льётся в глаза человека, но этот физический факт не осмыслен никак философски. Если мир смотрит на человека через глаза его, то человек ли видит вещи или вещи видят человека? И это взаимо-смотрение, вглядывание друг в друга не только человека и вещи, но и всяких двух вещей, двух нечто? Диалог глазами вещей, может быть, форма диалога мира с самим собой? Это нужно ещё обдумать. 

Но вернёмся к ночи. Ночь есть ещё и потому Ничто, что это время сна. Две формы бытия живого: бодрствование и сон. Бодрствование в бытии дня и сон в Ничто ночи. Образ ночного зверя, выходящего ночью на охоту, хищника, ищущего спящих. Образ хищного Ничто. День и ночь, свет и тьма, белое и чёрное, бытие и Ничто, добро и зло. Почему же день, свет, белое, бытие - это добро, а ночь, тьма, чёрное, Ничто - это зло? Что бы это значило? И в чём сущность сна? Жизнь человека - это череда дней. А что же такое череда ночей? Если главное в человеке - это он сам, его внутренний мир, сознание, то не только днём, но и во сне существует всё это. И сколь странно взаимодействие бодрствования и сна: ведь сон - это ещё и сновидение. Мало того, что в сновидении мир странен, странен и сам человек в своём сне. Но, проснувшись, мы можем лишь помнить сон, да и то не всегда. Почему забываются сны? Почему бывает трудно вспомнить, что же снилось, когда точно знаешь, что сон был, и есть ощущение сна, какие-то смутные мысли, смутные чувства, вызванные тем, что происходило во сне. Это ощущение того, что нечто, быть может, очень важное, иногда ужасное (просыпаешься в холодном поту) происходило во сне и, значит, в самом человеке, но, проснувшись, он этого не помнит. То есть человек не помнит самого себя. Это потеря части себя. Сон - это потеря. Ничто поглотило? 

Ночью человек может и бодрствовать. Но давно замечено, что ночное время отличается от времени дня. Дневное время бежит, оно имеет границу, конец. Ночное время как бы не имеет границы, оно создаёт иллюзию собственной бесконечности. Человек сидит ночью за письменным столом и ему кажется, что впереди много-много времени, точнее времени в астрономическом формальном смысле, может быть, совсем мало - всего несколько часов до рассвета, но как бы впереди есть какая-то преграда. Преграда не в смысле стены, а в том смысле, что время становится вязким, густым, плотным, причём таким оно становится впереди, сейчас оно вполне прозрачно, даже как бы не движется, почти стоит. Рассвет воспринимается как нечто после времени, как будто время ночью утягивается в вечность, а за вечностью как некий обрыв - рассвет. Новая кальпа, как сказали бы индийцы. Обычно кончается это сном, в котором человек незаметно для себя проходит границу вечности ночного времени и рассвета. Но если человек не спит до самого утра, то и тогда он эту границу не замечает, не помнит: вроде бы была ночь и вдруг замечаешь, что уже светает, а что было между не помнится - это какое-то несуществующее время. 

И ещё ночь считается временем любви. Для животных это не так, только для человека. Исторически это, видимо, связано с необходимостью освобождаться от одежды: чтобы лишний раз не раздеваться, любовью занимаются ночью. Но исторически - не значит по сути. Занятие любовью есть некое интимное, то есть тайное действие. Тайные действия вершатся скрытно, под покровом, под покровом ночи. А поскольку ночь - это тьма, чёрное, Ничто, зло, то занятие любовью имеет некий оттенок предосудительности. Но это больше социальный предрассудок, чем сущностное отношение. Занятие любовью есть в некотором роде проникновение в женщину, и женское начало - это начало тёмное, таинственное. Ночь - женщина, день - мужчина, в том числе и в смысле грамматического рода. Интересно, что если зачатие происходит обычно под покровом ночи как нечто связанное с погружением во тьму, то рождение человека - это появление на свет божий, возвращение в день. Самый главный период жизни человека, самый потаённый, не поддающийся осознанию, период между зачатием и рождением происходит во тьме, ночью. Остальная часть жизни - это как бы день. И в конце пути человек снова уходит в ночь, в Ничто, в это alter-ego бытия.

По Чёрному озеру, ставшему белым, по краю соснового леса, по лесной дороге между рядами присыпанных снегом сосен. Восхищение красотой природы. Но в конце прогулки потянуло домой - в тепло, на диван, за стол поесть, к печке погреться. Может быть, наибольшее восхищение вызывает красота мест, где человек жить не может? Животные понимают ли красоту? Может быть, красивым в природе кажется то, что человек покинул? Красота - это покинутость человеком? Красота - это ностальгия по тому, что человек покинул: леса, луга, озёра, реки, горы. Красота - это ностальгия по оставленному дому?

Деревенский быт много труднее городского. Вещи требуют большего внимания, времени, ухода, заботы. Городскую вещь человек не замечает. Отчуждение вещи и человека в городе уже превышает разумные пределы. В деревне вещь нельзя не замечать. Валенки нужно отряхивать от снега перед входом в дом, их нужно ставить за печку сушить. Чугунок ставится в печь не простым отчуждённым движением руки: нужно взять ухват, аккуратно подвести его, чтобы не разбить и не смахнуть что-нибудь со стола, ухватить чугунок и медленно вносить его в печь, выбирая место, куда поставить, затем ухват тихо вынуть из печи и поставить на своё место, может быть, нужно ещё взять кочергу и подвинуть угли к чугунку. Даже вода, текущая в городе из крана отчуждённо, незаинтересованно, безлично, в деревне требует к себе отношения особого: нужно взять вёдра, одеться, если холодно, надеть обувь, пойти на колонку или к колодцу. Зимой с колонки нужно откинуть тряпки, утепляющие её, надеть вёдра, нажать ручку и ждать, пока вода не заполнит ведро. По дороге туда и обратно можно смотреть по сторонам или вдаль, видеть деревенские дома, как играют собаки, поздороваться с соседями, увидеть лес вдали за лугом. Идёшь, выбирая тропу, потому что, когда идёшь по земле, а не по полу квартиры, нужно смотреть, куда ставишь ногу. Идя с полными вёдрами, ощущаешь тяжесть воды, нужно дойти до дома, подняться на крыльцо, открыть дверь в избу, занести вёдра, закрыть за собой дверь, отнести вёдра на место, закрыть их крышками.

И такое длинное описание можно привести для пользования любой вещью в деревне. Здесь вещь желает разговаривать с человеком обстоятельно; живя в деревне, человек находится в постоянном диалоге с множеством вещей. Каждая вещь здесь имеет свою индивидуальность, деревенские вещи много индивидуальнее вещей городских. Отношение человека и вещи, и вещей друг с другом, здесь интимно, сущностно. Такое впечатление, что в городе отношения вещей выхолощены, пусты, не-сущностны. Отношения вещей и сами вещи в деревне наполнены большим смыслом, этот смысл ещё не утерян и само бытие тем самым более непотаённо в своей истине. В городе бытие настолько потаённо, скрыто, неистинно, что его уже и невозможно обнаружить, всё, что происходит, кажется скольжением теней по поверхности стены пещеры. Только в деревне ещё бытие открывает свои глубины и трудность деревенского быта есть в действительности трудность освоения глубин бытия. В городе нет трудностей, потому что глубины бытия закрыты и жизнь скользит по поверхности. В такой жизни, конечно, есть свои многочисленные трудности, но они носят искусственный характер. 

Вообще говоря, жизнь города столь же принадлежит бытию и миру, как и жизнь деревни, природы. Ведь и то другое равно "есть". Более того, город в известном смысле больше "есть", чем деревня. Это называется урбанизацией цивилизации. Облик, да и сущность, современной цивилизации определяется, в первую очередь, городом. Почему же деревня кажется более сущностной, более "бытийной"? Наверное, потому, что это исток человека. Хотя истинный исток - это природа, а деревня - это некий промежуточный этап, но этап, который сегодняшнему человеку, во всяком случае, горожанину кажется более близким природе, чем городу. Исток в сущностном и историческом планах всегда кажется важнее последующих наслоений, следствий. Также как человек постоянно возвращается к истокам мысли, философии, искусства, морали, религии, культуры, истории человечества, также его тянет к истокам его местопребывания - к деревне, к природе. Также человек ищет свой исток в своём детстве. Но если так, то значит история человечества, жизнь человека есть отход от чего-то изначального, истинного? Почему так получается? Или дело в том, что требуется понимание, осознание того истока, который не был достаточно понимаем, осознаваем, когда мы были в самом этом истоке? Тогда история человечества и жизнь человека есть постоянное возвращение? Уход и возвращение. Может быть, вообще сущность времени - это уход и возвращение? Тогда будущее - это возвращение в прошлое? Или это всегда в одной части - уход от прошлого, а в другой части - возвращение в прошлое, с тем, чтобы после эти части менялись местами. Тогда во времени движение всегда идёт в двух направлениях одновременно: от прошлого и к прошлому. Уход и возвращение.

Может показаться, что философия - это мышление философскими понятиями в отличии от обычного мышления обычными словами. Философские понятия имеют как бы особое - философское - содержание, смысл, истину, которых не имеют обычные слова. Но если философия - это проникновение мыслью в суть мира, в истину бытия, то что означают обычные слова? То, что не имеет отношения к миру, его сути? Не-истину бытия? Зачем же они тогда нужны? Как можно ими пользоваться? Как они смогли возникнуть вистории человечества? Что они делают в языке? 

 Что вообще такое "язык"? На языке мы вроде бы говорим и думаем. Что значит это говорение и думание? "Язык есть дом бытия",- сказал Хайдеггер. Язык, а не философия. Но тогда каждое слово, пусть самое "обыденное", есть "философское понятие", если философия - это мышление об истине бытия или, лучше сказать, в истине бытия. Философия - это не мышление философскими понятиями, терминами, а философское мышление обычными словами. Философия - это истина языка. Не в том дело, чтобы знать и правильно применять, умело комбинировать философские термины, а в том, чтобы как бы заново открыть свежесть, глубинное дыхание, протяжённость, смысл и истину каждого слова языка. Мышление "в терминах" - это всего лишь скольжение по поверхности языка и в этом оно ничем не отличается от "обыденного" мышления. Но язык - это Великий Ком, в глубинах которого проносятся вихри, раскручиваются смерчи, бушуют бури смысла. Первозданный Хаос смысла - вот что скрывается под грамматической неподвижностью и словарной скукой живого языка. Язык гомоморфен миру и философия есть поэтому проникновение, даже падение, бесстрашный шаг в пропасть языка в той же мере и в том же смысле, что и в пропасть мира. 

 И всё же это слишком общо сказано: "шаг в пропасть языка". Существует ли вообще язык без человека, говорящего этим языком? Кажется мне, что существенность языка открывается только в интимном отношении к говорящему человеку. Слово само по себе мертво. Слово оживает, лучше сказать, просто живёт в конкретной, индивидуальной, я бы сказал, тотально личностной речи человека. И не человека вообще, а конкретного человека: меня, тебя... Может быть, у каждого человека свой язык, своё слово? Становится загадкой, как люди могут понимать друг друга? А понимают ли они друг друга? Я говорю своё слово - моё слово, а ты слышишь своё слово - твоё слово. Два дерева соприкоснулись вершинами, вершины двух гор столкнулись, два облака прошли друг сквозь друга, две параллельности пересеклись. 

 Наверное, поэтому истинное слово, слово истины, великое слово, слово великого человека не может быть "понято". Великое произведение письменности потому и велико, что, сколько бы веков ни прошло с его сотворения, оно остаётся непонятым и попытки понять его не прекращаются, и каждый читающий его начинает с начала. Сказанное слово - это не одно слово, это столько слов, сколько людей, услышавших слово, и даже больше. "Дао дэ цзин", "Лунь юй". 

 И всё же "прямая дорога совершенно ровна и широка". Правильная речь проста и обыденна. Лао-цзы открывает дорогу слова, выворачивая слово наизнанку, взрывая слово, рождая слово живым, живущим с его мягкой плотью, сочной, сочащейся соком, дышущим, двигающимся, движущим свой собственный смысл. Конфуций открывает дорогу слова, как бы проходя мимо слова, не обращая на него внимания, оставляя спокойным, неподвижным, пустым, мёртвым. Лао-цзы открывает слово, Конфуций скрывает слово. "Мудрый любит воду. Обладающий человеколюбием наслаждается горами. Мудрый находится в движении. Человеколюбивый находится в покое. Мудрый радостен. Человеколюбивый долговечен." Продолжить ли эти слова Конфуция? Мудрый играет словами. Человеколюбивый подобен "обхватившему устой". Мудрого слово веселит. Человеколюбивого слово печалит... 

 Слово "Липовка" можно произнести в двух интонациях: в интонации Лао и в интонации Куна, в интонации потаённости и в интонации не-потаённости, в интонации инь и в интонации ян. Но что такое интонация? Слово одно, но то как оно произносится, определяет разные значения, смыслы слова, можно сказать, разные слова. Лишнее подтверждение того, что слово не сводится к своим словарным значениям. 

 Слово - вход в мир, протяжённое слово, слово-дорога, дорога в мир. Философия есть странствие по этим дорогам. И тупики, и блуждание по кругу. Трудно найти, почувствовать, нащупать, помыслить правильную дорогу. Не помогают указатели - их оставили прошедшие по дороге, но они оставили их для себя. Для тебя же эти указатели больше сбивают с пути, чем помогают в пути. У каждого человека своя дорога, своё слово, не похожее на слова других людей. И это самое трудное - идти именно своей дорогой, говорить именно свои слова именно в своей интонации. Чужое помогает понять только одно: оно - чужое, не твоё, твоё - иное.

Понимание - это диалог с понимаемым. Между ними соблюдается некая дистанция, некое равноправие; каждая вещь имеет свой суверенитет, свою территорию, своё частное владение, вторгаться в которое без спроса предосудительно. Встречаешь в лесу необычное дерево, привлекающее внимание, и останавливаешься. Как бы наталкиваешься на какую-то преграду, и ближе можно подходить уже осторожно, словно преодолевая некое сопротивление, словно входишь в иной мир и тебя окружают какие-то неясные тени, слышится невнятный шёпот; у самого дерева напряжение возрастает, присутствие дерева ощущается физически, оно - хозяин, а ты здесь - гость. Это вступание в бытие дерева, в поле его бытия. Нельзя вторгаться сюда, не замечая хозяина, равнодушно подойти к дереву невозможно. Или - вот глиняная кружка с отбитой ручкой. Протягиваешь к ней руку и чувствуешь некое тепло, некое искривление пространства, берёшь кружку в руки и это соприкосновение - взрыв ощущений, наливаешь чай и долго-долго пьёшь его, поднося кружку ко рту, чувствуя её губами, это долгое-долгое общение с кружкой, будто ведёшь безмолвный диалог с нею, и уже ты существуешь не сам по себе, не один, а вместе с кружкой, два бытия встретились, соприкоснулись, проникли друг в друга и это со-бытие, и когда отставляешь кружку, глиняную кружку с отбитой ручкой - будто теряешь часть самого себя. Так рождается ностальгия по старым вещам. (Существенно, что кружка - с отбитой ручкой.) Старая вещь - это вещь, бытие которой долгое время соприкасалось, соединялось, взаимодействовало с твоим бытием, поэтому эта вещь стала частью тебя, а её бытие - частью твоей жизни. Но и наоборот: держа в руках глиняную кружку с отбитой ручкой, будто ведёшь разговор со всеми людьми во все времена, кто пил чай из этой кружки, кто отбил у неё ручку, кто держал её в руках и вёл разговор с предшественниками. Кто стал частью глиняной кружки. Старые вещи - посредники и хранители человеческого общения. 

 Почему бытие вещи требует к себе целомудренного отношения? Потому что вещь - живая. Я не понимаю, почему дерево считается живым, а камень - мёртвым. Здесь какая-то аберрация восприятия. Просто их бытие, их жизнь - разные. И вещь, сделанная из дерева, разве уже мертва? То, кажется ли нам вещь живой или мёртвой, зависит не от самой вещи, а только от нас: видим ли мы её жизнь, её бытие или не видим. Понимание - это способность видеть вещи живыми. Бытие и жизнь - синонимы. Мёртвого бытия не бывает, бывает лишь мёртвое сознание как отсутствие понимания. 

 Есть два рода познания: мёртвое и живое. Как мёртвая и живая вода русских сказок. Наука - это мёртвая вода; она необходима, но она не способна оживить вещь, увидеть бытие вещи как жизнь вещи. Для этого нужна живая вода. Озарение, просветление, сатори, - это когда вдруг обнаруживаешь, что мир - живой и каждая вещь - живая, вдруг видишь ясно непрерывное течение бытия как жизнь. Понять, постигнуть - это увидеть жизнь вещи так же ясно, чувственно, неоспоримо, как мы видим каждое мгновение времени сами себя, своё бытие как свою жизнь.

Встречая в лугах бабочку, приподнимаю шляпу - на тот случай, если это спящий Чжуан Чжоу. 

 На тему этой симметрично удвоенной притчи Чжуан-цзы я написал два стихотворения в сентябре 90-го года. Дневное и Ночное. 

В полдень в центре большого луга               
один я на этом свете!  
                
Гляжу, как бабочка вьётся  
над цветами цветов.  
                
"А что, если это уснувший в полдень  
поэт и философ иного мира?  
Как бы хотел я с ним  
перекинуться парой слов!"               

С мыслью такой я лёг на цветы цветов,                 
и не заметил, как сам уснул.               

Мне снился тихий полёт  
над цветами цветов.               

Мне слышался тихий голос:               

"Как бы хотел я с ним  
перекинуться парой слов!"           

Ночью глубокой сижу у печи,  
горькое пью вино.  
Шорохи-звуки слышны в ночи -   
бабочка бьётся в моё окно.               

Чуская речь вдруг почудится мне -                  
голос то близок, а то - далёк.  
Одинокого гостя встречает во сне  
захмелевший ночной мотылёк.

За год до этого, в 89-ом, я нарисовал картину, которую почему-то назвал "Сон Чжуан-цзы. XX век". 

Только сегодня до меня дошло, что речь идёт о проблеме времени. Итак, Чжуан Чжоу ли снилось, что он - бабочка, или бабочке снится, что она - Чжуан Чжоу? До сего дня я видел эту агностическую релятивистскую проблему Чжуан-цзы, так сказать, в "пространственном" измерении: что есть реальность, а что - иллюзия? что есть мир настоящий, а что - мир воображаемый? 

Но странное желание встретить в лугах деревни Липовка бабочку философа и поэта из древнего царства Чу сводит вместе два великих слова: Сон и Время. Уснувший Чжуан Чжоу, ставший бабочкой, переносится из IY века до н.э. в XX век н.э. И по закону симметрии, если мне приснится, что я - бабочка, то эта бабочка будет летать среди цветов, которые цвели в лугах 30.000 лун назад. Может быть, я понял это только сейчас потому, что только что закончил цикл картин, который - сам не зная почему - назвал "30.000 Лун"? 

Сон - это путешествие во времени? Путешествие длиною в 30.000 лун. Всякий ли сон - или только сон с бабочкой? Почему для путешествия во времени нужно стать бабочкой? Или - наоборот: только бабочка может путешествовать во времени, но для этого она должна в своём сне стать человеком? 

Возможен ли диалог человека и бабочки? Человека с уснувшим человеком другого времени? Уснувшей бабочки с бабочкой другого времени? Чжуан Чжоу мечтал "перекинуться парой слов" с человеком, "забывшим слова". Ему бы надо было искать не человека в лугах царства Чу, а - бабочку. Потому что "человек, забывший слова" - это уснувший человек, то есть бабочка. 

Но если уж играть в симметрию, то нельзя задавать только один вопрос: Сон - это путешествие во времени? А может быть, время - это путешествие в сон? Прошлое - это не прошедшее настоящее, будущее - это не будущее настоящее. Иные времена - это сны настоящего? Или настоящее - это сон иных времён? 

Если бы бабочка могла говорить! Или если бы мы понимали речь бабочки?

По облакам, плывущим в небе. По облакам, плывущим   по воде Старицы. Старица - это часть бывшего русла реки Мокша. Это как   озеро, но шириной и длиной как река. Вода не течёт вдоль Старицы. Но   вода в Старице проточная - она течёт поперёк: втекает ручьями и вытекает   ручьями, она течёт вширь: прибывает ключами и растекается по болотцам.   Вода не течёт вдоль Старицы, но облака плывут вдоль Старицы. Облака   плывут по воде.   

Это нужно продумать: облака плывут по воде. Ведь облака - это тоже вода, как и снег. Три ипостаси воды. 

Вода течёт по земле, хотя точнее было бы сказать: вода течёт под землёй, потому что свойство воды - стекать вниз; вода рек и озёр выступает из-под земли и остаётся всё ещё чуть ниже земли; если воды прибывает слишком много, она не поднимается вверх, а, стремясь вниз, растекается по поверхности земли, ища углубления. 
  
Вода течёт под землёй, облака плывут над землёй (в небе), снег лежит на земле. Вертикальная триада воды:

Это соответствует триаде Небо-Человек-Земля:

Облака стремятся в небо, вода - в землю; между небом и землёй - снег и человек. Снег - сущность человека? 

Небо - начало мужское, ян; земля - начало женское, инь. Облака - ян; вода - инь. 

Действительно, в Китае вода считается женским, "иньским" началом. Тогда и снег, и человек - это единство ян и инь? Великий Предел? Человек в себе разделён на два пола и жизнь зачинается их соединением. Если снег сжать, он превращается в воду; если снег рассеять, он подобен облаку. Снег рождается в небе, падает на землю, проводит свою жизнь на земле и, умирая, уходит под землю талой водой. Человек проводит свою жизнь на земле и, умирая, уходит под землю. Человек рождается в небе? 

Я говорю "облака", но, может быть, правильнее говорить "облако"? Вода и снег - это субстанции. Вода не единица вод, снег - не единица снегов. Нельзя увидеть воду как отдельное нечто, нельзя увидеть снег как отдельное нечто. Воды - не много вод, а много озёр и рек; снега - не много снегов, а много снежный полей. В сущности, воды - то же самое, что вода; снега - то же самое, что снег. Разница здесь как между субстанцией и её явленной наличностью. Воды - не много вод, а много воды; снега - не много снегов, а много снега. Не так с облаками и облаком: облака - это именно много облаков. Можно увидеть отдельное облако. Одинокое облако, плывущее в пустом небе. Облако подобно душе человека. 

По принципу соответствия макро- и микро-косма, можно взглянуть на внутренний мир воды. Тогда вода - это живой организм. Облако - душа воды, вода - кровь воды, снег - кости воды. Или лучше сказать:

Тогда будет точное соответствие рода:

Если сердце понимать так, как его понимают китайцы - как единство чувства и мысли - синь, то оно действительно среднего рода: единство мужского духа и женской души. Облако. 

И в целом, объединяя внешнюю и внутреннюю вертикальные триады воды, мы получим:

Правда, здесь средний род оказывается наверху, а мужской - в центре, и соответствие инь, ян и Великого Предела женскому, мужскому и среднему родам также нарушено. Ян - средний род, Великий Предел - мужской род, а надо бы наоборот. И человек как единство инь-ян не соответствует сердцу как единству души и духа. Отчего возник этот разлад? 

Посмотрим на наши триады в контексте пространственной схемы 8 триграмм китайской "Книги Перемен". Есть два расположения триграмм по 8 сторонам света:

"ПРЕЖНЕЕ НЕБО"     озеро     небо ветер огонь   Ю В З С   вода     гром     земля гора   расположение Фу Си

"ПОСЛЕДУЮЩЕЕ НЕБО"     ветер     огонь земля гром   Ю В З С   озеро     гора     вода небо   расположение Вэнь-вана

В "Прежнем Небе" центральную вертикаль юг-север занимала оппозиция Небо-Земля, то есть среднего и женского рода, а среднюю между Небом и Землёй горизонталь восток-запад занимала оппозиция Огонь-Вода, то есть мужского и женского рода. Человек между Небом и Землёй был единством мужского Огня и женской Воды. 

Но при переходе к "Последующему Небу" Небо и Земля поменялись местами и сдвинулись к западу, а средняя горизонталь Огонь-Вода превратилась в центральную вертикаль юг-север. То есть вместо центральной вертикали среднего Неба и женской Земли стала вертикаль мужского Огня и женской Воды. 

Может быть, вместо слова женского рода "Земля" будет лучше говорить слово среднего рода "Основание". Тогда в "Прежнем Небе" человек жил между вышним Небом и нижним Основанием, но сам был разделён на мужской Огонь и женскую Воду. Человек был живым единством инь-ян, а их абстрактное, неподвижное единство воплощалось в Небе и Основании: Небо - мужской средний род, Основание - женский средний род. 

При переходе к "Последующему Небу" человек сам захотел занять космическую вертикаль: мужчина занял место Неба, женщина - место Основания (Земли). Сердце разделилось на дух и душу. Смешение представлений "Прежнего" и "Последующего Неба", их переход из одного в другое и дало то несоответствие, которое мы видели в триадах. 

Здесь может возникнуть вопрос: корректно ли объединять китайские триграммы и грамматический род слов русского языка? Нужно заметить, что в китайском языке нет показателя рода, но "вода" действительно считается женским началом, "огонь" - мужским. В конце концов, и китайская оппозиция инь-ян и грамматический род русского языка имеют один исток. 

8 триграмм - это универсальная классификационная схема. В таком качестве её можно применить для анализ мира воды:

триграмма  вода  это  вода триграмма  ОГОНЬ  это  пар триграмма  НЕБО  это  облако триграмма  ЗЕМЛЯ  это  снег триграмма  озеро  это  озеро триграмма  ГОРА  это  лед триграмма  ГРОМ  это  дождь триграмма  ВЕТЕР  это  роса

озеро     облако роса пар Ю В З С вода     дождь     снег лед

 

Заменяя "воду" на "туман" (оппозиция пар-туман: горячий-холодный) и помещая "воду" в центр получаем все 9 клеток:

При этом сохраняются присущие триграммам оппозиции центрально-симметричных клеток 9-клеточного квадрата:

Добавляя "град" и преобразуя квадрат "Ло шу" в крест "Хэ ту", получим:

квадрат ЛО ШУ   4 9   2         3   5   7         8   1 6

крест ХЭ ТУ       7         2     8 3  5/10 4 9     1         6

Все десять ипостасей воды. 

9 из этих "ликов" воды (кроме собственно воды) выстраиваются в три ряда по трём агрегатным состояниям вещества: 

облако	туман	пар	газовое	оно	он	он		ОНО	Тай-Цзи
лёд	снег	град	твёрдое	он	он	он		ОН	ян
озеро	дождь	роса	жидкое	оно	он	она		ОНА	инь

Единица жидкой воды - капля дождя, росинка.

Единица твёрдой воды - снежинка, градинка.

Единицы газообразной воды нет, зато есть облако. Одинокое облако, плывущее в пустом небе. 

 Облако плывёт по воде Старицы и приводит в Липовку. Из облака может пойти дождь и луга станут мокрыми. Или из облака посыпется град и градинки будут подпрыгивать от земли. Зимою из облака опускается снег и укрывает землю. Вода Старицы превращается в лёд и теперь можно добираться в Липовку напрямую - по зимнику. Весною снег тает и талая вода уходит в землю. Тает лёд на Старице. Летом солнце прогревает воду и вечерами над Старицей поднимается пар. Ранними утрами в лугах выпадает роса и они становятся серебристыми. В августе по утрам и вечерам белый туман стелется по земле, завораживает лес, в исчезающих лугах одиноко витают редкие деревья, туман протягивает свои щупальца в деревню и дома один за другим тают в нём. Осенью туман сменяется дождями и ближе к зиме дожди незаметно превращаются в снег, а роса - в иней. 

 Вот он - одиннадцатый лик воды - иней. Добавляем иней и получаем одиннадцатичастный "мир воды". Кстати, одиннадцать - сакральное число китайской нумерологии, символизирующее единство Неба (6) и Земли (5): 11=6+5. 

МИР ВОДЫ

3 агрегатных состояния
триграмма огонь				он	пар		ян		триграмма вода
				она	вода		инь
				он	лёд		ян
8 природных обликов воды
в небе					ВЕЛИКИЙ ПРЕДЕЛ		на земле
облако							озеро
оно							оно
с неба падают						у земли рождаются
дождь	он	ян			триграммы				ян	он	туман
снег	он	ян			НЕБО	ВОДА			инь	она	роса
град	он	ян			ЗЕМЛЯ	ОГОНЬ			ян	он	иней

Так рождается мир воды.

Вода - это одно.

Это одно рождает два: лёд и пар.

Эти трое рождают восемь: облако, озеро, дождь, снег, град, туман, росу, иней.

Эти восемь рождают всю тьму вещей мира воды. 

 Это градация облаков: слоистые, перистые, кучевые, дождевые, лёгкие, тяжёлые, густые, редкие, тучи. 
 Это градация дождей: проливные, моросящие, затяжные, грибные, муссонные. 
 Это не только озеро как репрезентант водоёма, но и река, ручей, ключ, родник, пруд, омут, лужа, море, океан. 
 Это не только снег, но и снежинка, снежок, снеговик, позёмка, метель, пурга, сугроб. 
 Ещё это сочетания: "облако плывёт по воде", "снег тает", "ручей впадает в озеро", "дождевая туча". 

 Так рождается мир воды. 

 Но сердце воды - облако. Облако - это душа, воспоминание, мечта, сон. Облако- сон. А поскольку сон - это инобытие времени, то облако и время связаны друг с другом. Время утекает как вода, не останавливаясь, - это бодрствование. Время плывёт как плывут облака в небе - это сон. 

 Облако - это сон воды и дождь - пробуждение. Облако, плывущее в небе, - это сновидение? 

 Мир облаков причудлив и грандиозен. Это прекрасно видно в иллюминатор самолёта. На облаках помещаются боги и ангелы. Можно часами лежать на траве в лугах Липовки и смотреть на облака.

Сегодня на маллармеанском вторнике у Вадима Берова после того, как я почитал свои заметки, зашёл разговор об онтологическом статусе сновидений. Честно говоря, в этой плоскости мне не очень хочется размышлять: тут легко скатываешься в наезженную колею классической немецкой философии. Но чтобы не попасть на эту изъезженную дорогу, нужно бы поставить некоторую рационалистическую точку - шлагбаум.

Что представляют собой образы, которые мы видим во сне? Есть две точки зрения:

1. Первично переживание (чувство), которое и создаёт эти образы, в отличии от бодрствования, когда, наоборот, образы, как восприятия вещей, создают в нас переживания.

2. Образы в сновидении являются нам, так что они - именно явь, они в сновидении приходят к нам, тогда как во время бодрствования скорее мы сами приходим к реальным вещам через их восприятие.

Соответственно, получаются две картины мира сна:

1. Мир Фихте - мир, творимый Я; это Я во сне творит не-Я, которое потом и воспринимает.

2. Мир Канта - мир вещей-в-себе, которые неизвестным образом воздействуя на Я, порождают в Я некие образы; вещи-в-себе являются Я во сне в виде сонных явлений, которые, как и полагаются по Канту, могут к самим вещам не иметь никакого отношения.

Таким образом, мы благополучно перемещаем классическую немецкую философию из мира бодрствования в мир сна, где она, видимо, должна окончательно уснуть. Осталось ещё только позвать Георга Вильгельма Фридриха Гегеля, чтобы он объяснил нам, как абсолютно сонная идея, желая познать самоё себя, исторгает из себя своё инобытие, называет его миром сна, и, развиваясь в историческом процессе сновидения, воспринимает и осознаёт сама себя, что и завершается ко всеобщему удовлетворению созданием философской системы Гегеля, чей пухлый увесистый том падает на стол, производит страшный грохот и наступает пробуждение.

Существуют многочисленные буддийские притчи о человеке, прожившем долгую, полную всевозможных событий жизнь, а потом проснувшимся с тыквой-горлянкой в руках около лесного ручья и обнаружившим, что вся эта жизнь приснилась ему за те несколько минут, пока он спал около лесного ручья с тыквой-горлянкой в руках. От противопоставления мира реального (мира бодрствования) и мира сна буддизм делает радикальный шаг к их отождествлению, но такому отождествлению, в котором всё оказывается сном - майей. Поэтому естественно, что реальностью становится в буддизме отсутствие этого "всего" - та нирваническая шуньята (пустота), в которой все элементы мира ( дхармы) прекратили своё суетливое дёрганье и навеки успокоились; даже больше того - когда выяснилась "пустотность" и самих этих дхарм. Реальность буддизма более всего, тем самым, похожа на глубокий сон без сновидений.

Другой радикальный шаг заключается в таком отождествлении реальности и сна, в котором, наоборот, сон оказывается реальностью. Во многих китайских (и, наверное, не только китайских) историях "о чудесном" события, происходящие во сне, на самом деле оказываются происходящими в реальности. Правда, часто эта реальность располагается в загробном мире, откуда после сна поступают в земной мир разные "сувениры", удостоверяющие, что события сна были не игрой воображения, а происходили на самом деле. В действительности, китайский загробный мир вовсе не трансцендентен миру земному: просто реальность состоит из Неба и Земли; к тому же мир Неба устроен точно так же как мир Земли: та же чиновничья пирамида, те же бюрократические процедуры, та же рутина повседневной небесной жизни, и во всех "чудесах" нет ровным счётом ничего чудесного, если под чудесным понимать сверхъестественное - "чудеса" загробного мира абсолютно естественны: просто мир сей расширен до включения в него мира того, в каждой части мира свои законы и никаких "незаконных" чудес быть не может. Даосизм, а позже неоконфуцианство, разрабатывавшие онтологические проблемы философии, считают всё, включая духов, предков, богов (если кто из китайских философов верил в них), имманентным этому миру, который есть процесс саморазвития Дао-пути, по которому движется, как в притче Чжуан-цзы, труп изначального Хаоса, которому приятели, желая доставить удовольствие, проделали дырки в теле, чтобы он мог видеть и слышать, отчего он сдох, а его распадающееся и дифференцирующееся тело и составило нынешний мир. В этой философии сон не может не быть реальностью по определению. Другой вопрос: онтологически статус сна в реальности.

И всё же мне не хочется размышлять столь рационалистически, даже ирония не возмещает пустоты таких размышлений. Уж лучше я снова вернусь к мифопоэтическому мышлению, к художественной речи, к необязывающим притчам, к "категориям Липовки", тем самым к Липовке, к реальности.

Когда у Кулька запой, он подобен маленькому Хаосу Чжуан-цзы. Днём он двигается по улицам Липовки и каждого встречного спрашивает "нет ли выпить?", не различая мужчина это или женщина, взрослый или ребёнок, первый раз он его видит сегодня или они встречались пять минут назад. Ночной обход деревни он совершает, ориентируясь по свету в окнах домов. Утренний - по интуиции и смутным обрывкам воспоминаний.

"Ёш-ты!" - говорит Кулёк, когда ему отказывают. И незлобиво идёт дальше, повторяя: "Ёш-ты!".

Кулёк, выпивающий стопку одеколона "Шипр". Кулёк, кряхтя и "ёштыя", в раскоряку спускающийся с крыльца. Кулёк в утренней полумгле будто из ниоткуда являющийся на пороге дома, не спросясь заходящий в избу, крутящийся на месте посреди комнаты и, не солоно хлебавши, уходящий и исчезающий в утренней полумгле.

На выходе из недельного запоя Кулёк, ещё по инерции продолжающий свои обходы деревни, но уже осознающий юмор ситуации, лениво тянет в ответ на вопрос "Ну чего тебе?" - "Боле-е-ю я". И ухмыляется с хитрецой уже-не-запойного, но ещё-не-трезвого мужичка.

Когда однажды Кулёк зашёл в дом трезвым, я не узнал его. И он не узнал ни меня, ни дома: стал рассуждать об обстановке комнаты, об обоях, занавесках и прочем так, будто попал сюда впервые. Трезвый Кулёк потерял весь свой шарм, потерялся и ничем уже не выделялся из череды обычных персонажей деревни. Исчезла та могучая целеустремлённость, которая вела его в пространстве и времени этого мира по удивительной, странной, парадоксальной и безошибочно выбираемой траектории пути.

Кулёк в запое похож на пружину, которая то ли сжата, но готова вот-вот взорваться, то ли уже распрямляется и толкает его существо по его пути, то ли, напротив, сжимается в сосредоточении единственной страсти и единственной цели. "Сердце человека - Пружина," - говорится в "Книге о единении сокрытого" ("Иньфу цзин"). Сердце Кулька жаждет водки. "Пружина находится в глазах." Глаза Кулька неуловимы и мутны. "Никто в Поднебесной не может её увидеть, никто не может познать." Познать сердце Кулька - всё равно что броситься с головой в омут. Пружина Мира, вселяющаяся в запойного Кулька, поражает своей безудержной, неостановимой, тёмной, безразличной, первозданной, хаотической и в то же время тонко отрегулированной силой.

"Ёш-ты!" - говорит Кулёк. Этим "ёш-ты" Кулёк как бы хочет сказать: "О! Я несусь! Кажется нет места, где мог бы остановиться. Все люди полны желаний, только я один подобен тому, кто отказался от всего, кроме одного. Я сердце глупого человека - такое тёмное, такое неясное! Мир людей ясен и очевиден, только я один живу в мире смутном, подобном вечерним сумеркам. Мир людей расписан до мелочей, только я один живу в мире непонятном и загадочном. Все люди пытливы, только я один равнодушен ко всему, кроме одного. Неостановимый, подобно дыханию ветра! Все люди проявляют способность, и только я один похож на глупого и низкого. Только я один отличаюсь от других тем, что вижу основу в водке."

Конечно, так, или почти так, на самом деле говорил Лао-цзы. Но разве кульковское "ёш-ты!" означает что-то иное?

Кулёк в запое подобен маленькому Хаосу Чжуан-цзы, в котором друзья-приятели уже просверлили одну дырку. И в эту дырку Кулёк льёт водку. Он уже не замкнут в себе, он уже несётся, развёртываясь в своём Дао опьянения. Ведь приятели Хаоса - это просто его собутыльники и приходили они к нему, чтобы вместе выпить. Когда будут просверлены остальные дырки, Хаос умрёт и Кулёк станет обычным трезвым человеком.

А пока маленький ком Кулька катится по деревне Липовка от дома к дому. И глядя вслед ему, мне самому хочется воскликнуть во вдруг возникшем ощущении единосущности меня, Кулька, бабы Любы, Липовки, мира, Хаоса, хочется воскликнуть незлобиво: "Ёш-ты!".

В мой первый приезд в Липовку, ещё в начале пути, около деревни Демушкино, до переправы через Мокшу я видел цепь высоких сосен на песчаных холмах, бегущих к реке. Сосны на песчаных холмах, как и сосны в горах, для меня есть один из ликов китайской поэзии. Берега Мокши местами высоки и песчаные обрывы усеяны дырочками, в которые то и дело снуют ласточки-береговушки. Переправляясь через реку, попадаешь в иной мир. Это мир Липовки. Песчаная дорога плывёт по широким лугам под широким небом. Ветру просторно здесь. Мой будущий дом оказался в конце улицы, которая называется по-местному "Куток", а официально - "Песчаная". Дальше дорога проходит краем небольшого луга и уходит в сосны.

Я подходил к соснам и видел. Вот обнажённый песок волною прибоя подкатывает к самым корням и стволам молодых сосен с широкими лапами и длинными синеватыми иглами. А вот и красно-зелёный сухой мох покрывает песок и на этом тонком ковре то тут то там совсем ещё крошечные сосёнки всего лишь с двумя-тремя веточками. А вот и дальше чистые прямые стволы взрослого леса уходят высоко в небо. Я знаю: под ними сухо потрескивает покрывало опавшей хвои. Я всё это знаю, я всё это помню. Но это было так давно! И вот теперь, в свой первый приезд в Липовку, я вдруг очутился на пороге ушедшего мира. Тот мир удаляется от меня в пустоте и вечности четырёхмерным запечатанным цилиндром. В нём остались Архитектор и Ученик, они ведут нескончаемые беседы о том, как устроен этот мир. Как далеко уже этот мир от меня, и вот - я на его пороге!

В тот первый приезд в Липовку я стал свидетелем соединения миров. Или участником? Или творцом? Не знаю, наверное, без меня никакого соединения бы не было, но разве я это сделал? Два мира, два пространства, два времени вдруг сошлись в тот день на опушке соснового леса. Кажется, воздух в этом месте стал прозрачнее, а дальние предметы, наоборот, вдруг покачнулись, будто по ним прошла волна, и стали таять, как тают вещи в мареве нагретого воздуха, поднимающегося с земли. Голоса спутников моих делались глуше и глуше, пока не исчезли вместе с другими звуками. Была тишина, ровный солнечный свет, прозрачность наэлектризованного воздуха и запах сосновой смолы. Следуя за запахом, сделаешь шаг, другой, за тот поворот, через тот холмик и, казалось, перейдёшь в другой мир - незаметно войдёшь в четырёхмерный цилиндр, увидишь Ученика, а, может быть, даже Архитектора...

Но я не двинулся с места, потому что нельзя этого делать. В запечатанном четырёхмерном цилиндре для меня уже нет места. Только видеть то, что происходит в нём, могу я изредка внутренним взором. И то хорошо! Проход закрылся и больше уже никогда не ощущал я иного мира на опушке соснового леса. Позже узнал я, куда ведёт эта дорога, я ходил по ней далеко вглубь леса, вдоль Чёрного Озера, мимо пятиствольной сосны, к бывшему лесному пчельнику, и ещё дальше, пока дорога не выходила в луга, за которыми вдали, на том берегу Мокши виднелись крыши деревни Шевали-Майдан.

Но теперь я знаю: это песок. Песок соединяет миры: пространства и времена. Песок подобен пустоте и вечности. Он сух, чист и лёгок. Песок прозрачен - недаром из него делают стекло. В прозрачности песка песчаные миры просвечивают друг в друге.

Песок отличается от любой другой почвы. Только песок может струиться меж пальцев. В этом песок подобен воде. Песок - это сухая вода. Песок состоит из песчинок. У глины нет "глининки", у чернозёма нет "чернозёминки". Они непрерывны, а песок дискретен. Но песок струится, а они - нет. Песок - это дискретная сухая вода. Поэтому есть водяные часы и есть песочные часы. Песок - это время. В этом он подобен камню. Камень - это твёрдое время, это мёртвое время. Песок - это бегущее время, это живое время. Горы - это высокая древность. Пустыни - это широкая древность. Но песок - это, в сущности, измельчённый камень. Не песок затвердевает в камень, а камни рассыпаются в песок. Камень - это прошлое, песок - настоящее. Прошлое превращается в настоящее. Настоящее - это измельчённое прошлое?

Песок - это текучесть, мимолётность, ненадёжность. Это тоже время, время - мгновение, время текучее. "Строить на песке," - так говорят. Но мой дом в Липовке стоит на песке, даже в песке, поскольку его фундамент так устроен, что это называется "дом в яме". Два нижних венца ушли в песок и, хотя они изрядно сгнили, песок консервирует их и вряд ли у меня хватит духу тревожить мой дом и песок. Мой дом сроднился с песком под ним.

Песок ненадёжен, но он сохраняет. Время мимолётно, но оно хранит.

Луга Липовки покрыты травой и цветами. Но трава и цветы растут на тонком слое плодородной почвы, под которой - песок. Когда однажды один такой луг распахали и посеяли пшеницу, то поднялась не пшеница, а пыльная буря. Песок не любит, когда его тревожат, когда на нём строят неподобающее. Песок не плодороден сам по себе, но песок - это основа, несущее почвы. Прекрасно родится в Липовке картошка и на нашем огороде буйно растёт всякая зелень.

Песок - это основа. Земная кора больше чем наполовину состоит из кремнезёма - SiO2. А кремнезём - это песок. В сущности, мы все живём на песке.

Сосна - это дерево песка. Не потому ли сосна - это дерево долголетия, дерево времени, дерево вечности.

Есть у песка возраст? Он кажется одновременно и юным и старым. В четырёхмерном цилиндре мира Архитектора и Ученика песок кажется юным. Потому что юн Ученик? Дети играют в песочнице. В Липовке песок кажется ближе к старости. Потому что я не молод? А кто-то, быть может, скажет: он совсем дряхлый, из него "песок сыпется". Наверное, песок - это юный старец или древнее дитя. Как Лао-цзы - так можно перевести это имя.

По Кобзеву, в Европе логика победила нумерологию (Платон - Пифагора), а в Китае, наоборот, нумерология - логику (протологику). Глубинная причина: идеализм в Европе и натурализм в Китае. Логика основана на законе тождества, а тождества в реальном (натуральном) мире нет: любые две конкретные вещи нетождественны. Тождественны могут быть лишь идеальные конструкты, эйдосы. По этой же причине: в Европе - диалектика, в Китае - псевдодиалектика Лао-цзы, мышление "инь-ян", мышление в противоположностях, биполярное мышление. Диалектика, преодолевая логический закон противоречия ("исключённое третье"), не способна преодолеть закон тождества. Вторая причина: ориентация в Европе на субстанциальную картину мира - "мир вещей", и ориентация в Китае на процессуальную картину мира - "мир перемен".

В целом выстраиваются оппозиции

И ряд более детальных оппозиций:

Контрадикторное отрицание	Контрарное отрицание
абсолютное отрицание утверждение противоположного Оно выводит за пределы реальной действительности: Оно оставляет в пределах реальной действительности: A - это "всё", кроме A: A - это такое B, которое противоположно A: если A "вещь", то A "не вещь" если A "вещь", то A "тоже вещь"

В историческом аспекте Кобзев анализирует ситуацию в Китае непосредственно перед тем, как был сделан выбор между логикой и нумерологией в пользу последней.

Дэн Си школа имён     лян   кэ допустима обоюдная допустимость A&A или A&A   Чжуан-цзы даосизм   лян ван допустимо обоюдное забвение A&A или A&A   моизм бу кэ лян бу кэ недопустима обоюдная недопустимость (A&A)   Хань Фэй легизм бу кэ лян   ли недопустимо обоюдное установление (A&A)

Кстати, Конфуций (Лунь юй, XYIII,8): "у кэ у бу кэ" - "ни допускать, ни не допускать". Здесь Конфуций и Чжуан-цзы едины.

Получается полный набор сочетаний отрицания и конъюнкции:

A&A допустимо что есть A и есть не-A A&A допустимо что нет A и нет не-A (A&A) недопустимо что нет A и нет не-A (A&A) недопустимо что есть A и есть не-A

Особенности:

1. Недифференцированность противоречия и противоположности как двух форм противолежания. Контрадикторность и контрарность: и . (Эту дифференциацию ввели было моисты, но после их поражения это вскоре было забыто.)
2. Идея антиконъюнкции в формулах моистов и легистов. Штрих Шеффера: AB = (A&B) Через штрих Шеффера выражаются все остальные операции булевой алгебры. Антиконъюнкция - это несовместность, что выражает специфику противоположности. ("Гений и злодейство - две вещи несовместные")

Ещё о противоречии и противоположности, о и :

1. В краткой форме:

Противоречие безусловно:	Противоположность условна (в каком отношении противоположность?):
A полностью определяет A A полностью определяет A	нужно называть оба члена противоположности A и A
Противоречие - унарно	Противоположность бинарна

2. В полной форме:

Противоречие бинарно	Противоположность тринарна
A и A - третьего не дано	A и A и среднее между противоположностями

3. Ч.Пирс: Бинарные отношения при умножении воспроизводят ту же самую бинарность, а тернарные образуют более сложные связи (две триады дают тетраду). Что это значит? Видимо, так:

Обозначения:

AB - множество A вложено или совпадает с множеством B

aA - элемент a принадлежит множеству A

AB - декартово произведение множеств A и B

Бинарные отношения

R     a b c     S

RS a c

Для RAB и SBC определяется произведение RSAC: (a,c)RS тогда и только тогда, когда существует bB такое, что (a,b)R и (b,c)S.

Тринарные отношения

R     a b c d     S

RS a d

Для RABC и SBCD определяется произведение RSAD: (a,d)RS тогда и только тогда, когда существует bB и cC такие, что (a,b,c)R и (b,c,d)S.

b)

R         a b c d e       S

RS a b c d

Для RABC и SCDE определяется произведение RSABDE: (a,b,d,e)RS тогда и только тогда, когда существует cC такое, что (a,b,c)R и (c,d,e)S.

4. "Белая лошадь". Полное контрадикторное и контрарное отрицания.

5. "Белая лошадь". Частичное отрицание.

5a) Частичное контрадикторное отрицание.

(БЛ)     (БЛ)   БЛ БЛ     БЛ БЛ   (БЛ)     (БЛ)

основное производное, которое строится как объединение основных частей в группы по 3

Фундаментальная бинарность контрадикторного отрицания:

5b) Частичное контрарное отрицание.

Кодируем троичными числами:

Кодируем символами и числами:

порода
					5	-	лошадь
					4	-	домашнее животное других пород
					3	-	корова
масть
					5	-	белое
					4	-	другая масть
					3	-	чёрное

сумма чисел породы и масти	символы породы и масти
10 9 8 9 8 7 7 6 5

Фундаментальная тернарность контрарного отрицания:

1 -	недифференцированное единство
3 -	отрицание: A, A и среднее между этими противоположностями
9 -	частичное отрицание

6. Для полного отрицания:

2 основных элемента контрадикторного отрицания (A и A) описывают весь универсум;

3 элемента контрарного отрицания (A, A и то, что между ними) описывают замкнутую часть универсума: остальная часть мира - нефиксируемый (ибо требует для своей фиксации контрадикторного отрицания) 4-й элемент.

7. То же для частичного отрицания:

4 основных элемента контрадикторного отрицания описывают весь универсум;

9 элементов контрарного отрицания описывают только домашних животных, то есть всё, что лежит между белой лошадью и чёрной коровой: остальная часть мира - нефиксируемый 10-й элемент.

8. Описание в противоположностях принципиально замкнуто: оно описывает ограниченную часть мира - ограниченную крайними противоположностями. Здесь нет выхода в беспредел актуальной бесконечности. В этом смысле замкнут и сам китайский универсум - космос - тянь-ди (небо-земля).

Тема логики и нумерологии привела меня к исследованию булевой алгебры и магических квадратов 4-го порядка. Это вылилось в отдельный трактат, который слишком математичен, чтобы включать его как часть "Философских заметок". Он существует отдельно, а здесь я лишь отсылаю к нему: http:/www.ispras.ru/~igor/izin/BA_MS/index.html.

Он делал это тихо и безразлично, с равнодушием взирая на новое, ненужное и бессмысленное для него время. Великие здания, хранившие тишину и недвижимость имперского величия в своих коридорах и кабинетах, наполнились шумной толпой новых людей, когда-то не любивших, а теперь и не понимающих смысла этих зданий. У их подножия, ещё недавно запретных и пустынных, кипела пёстрая пена мелкой торговли. Внушительные фасады скрылись под яркой и чужой рекламой. Будто старого генерала, уже впадающего в маразм, облепила стая наглых внуков, обалдевших от безнаказанности и наконец-то получивших возможность отомстить за все причинённые когда-то обиды, наказания и выговоры - они увешивают деда медалями и орденами, вырезанными из цветной бумаги, с шутовскими надписями, напяливают на него треуголку из старой газеты, закидывают лентами серпантина и обсыпают конфетти. Город безучастно смотрел, как его площади и улицы наводняются чужими машинами и чужими людьми. Он уже не делал различия между чужими приезжими и своими горожанами, ставшими ему чужими. Город слушал ночные выстрелы, но даже не удивлялся им, некогда невозможным на улицах столицы Империи. Новые правители города не вызывали у него не только уважения, но даже интереса. Он знал, что все они - временщики, но это мало его волновало, потому что в будущем он не видел не только их, но и себя самого. Имперский город умирал. С усмешкой наблюдал он попытки оживить тот другой, старый город, город предыдущей Империи, который когда-то был убит им и, казалось, навечно похоронен под асфальтом и за фасадами великих зданий новой Империи, сама память о котором была стёрта вместе со старыми названиями улиц и площадей. Теперь, умирая, Имперский город испытывал к своему предшественнику даже нечто вроде симпатии и сочувствия, но знал, что тот мёртв и что сам он уже совсем скоро будет мёртв, и все попытки оживления глупы и обречены на неудачу и фарс. Город даже предвидел, что когда-нибудь попытаются оживить и его самого, но это было ему безразлично и он знал, что умирает окончательно, а всё остальное - суета. Из города уходило величие, стало больше грязи, подземелье ветшало и само небо над городом потускнело и лишилось имперского блеска. Город помнил свою бурную жестокую юность, мрачноватую зрелость, но более всего он любил свою старость - то своё состояние, которое предшествовало умиранию. Именно к старости в нём окончательно укрепился и успокоился имперский дух, даже разложение Империи в последние годы лишь подчёркивало её величие, даже нарастающий маразм её верховных правителей только укреплял состояние имперского безвременья, потому что приближал к идеалу всякой империи - величественной пирамиде с кучкой дерьма на самой вершине. Имперский город к концу своей жизни хорошо понимал и ценил эту тайную прелесть тотальности, сладкое вино вездесущей секретности, терпкий вкус глобальной безопасности и тонкий аромат имперского страха - этого почти религиозного трепета, на котором основывались лояльность, спокойствие, порядок и государственный патриотизм. Разумеется, сам город не испытывал никаких чувств - ни страха, ни любви, ни ненависти - как и подобает истинно имперскому городу. Чувства - удел людей, а города живут в иных измерениях. Люди должны были бояться, любить или ненавидеть город, а город лишь воплощал эти чувства в своих проспектах и площадях, зданиях и бульварах, в своём асфальте, камне, бетоне и стекле. Имперский город умирал. Менялся облик его зданий, улиц и площадей, сами названия их менялись, менялись машины, менялись люди. Город не знал - да это его и не интересовало - какой город идёт ему на смену: будет ли это город новой Империи или пирамиду растащат на камни, которые можно использовать как груз при засолке грибов. Имперский город уходил из жизни без провожатых, растворяясь в тумане перемен, беззвучно напевая свою любимую имперскую песню "Любимый город может спать спокойно..."

Мир Дерева столь же велик, как и мир Воды. Может быть даже, он ещё больше.

 

Классификация

Один раз я уже пытался описать мир Дерева, но отступил, почувствовав его необъятность и свою неготовность. Мир Воды мне удалось описать, точнее дать грубый и контурный его набросок, только потому, что я начал с частного. Я описывал по отдельности Снег, Облако, Озеро, Дождь, Росу, Иней... Изучая эти провинции мира Воды, я постепенно понимал, как устроен этот мир, какова его карта, его пути сообщения, его границы, его возвышенности и равнины, пока не подошёл к воротам его столицы и стражники, допросив меня, хоть и неохотно, но всё же пропустили меня внутрь и я смог, пусть издали и мельком, увидеть правителя мира - тот центр, из которого исходит мироустроительная сила, создающая и упорядочивающая мир Воды.

Не знаю, говорили ли так китайцы, но наверняка могли бы сказать: "Необъятное нельзя объять, но его можно классифицировать." Способов классификации может быть много. Какую классификацию мира Дерева мне выбрать? Классификации могут быть адекватные и неадекватные, инструментальные и непригодные для практического использования, поверхностные и исходящие из сущности, простые и сложные, односторонние и охватывающие все грани многообразного, полные и частичные, требующие или не требующие взаимного исключения признаков, красиво симметричные и равнодушные к эстетике и т.д. Наверное, классификация классификаций - задача не менее, а скорее более сложная, чем классификация любого мира, даже такого огромного, как мир Дерева. Поэтому выбор любой, пусть первой попавшейся, классификации быстрее продвинет нас к цели, чем предварительный выбор правильной классификации. Ведь отделение правильного от неправильного и есть наша цель, поэтому вряд ли стоит делать такое отделение условием начала движения к цели. Даже китайская классификация по Борхесу не столь абсурдна, как это кажется на первый взгляд. Может быть, её бессистемность есть определённая система перечисления многообразного; это как бы классификация наоборот: классифицируются по рубрикам не объекты, а сами рубрики с помощью отнесения к ним объектов. Замечу в скобках, что "китайской" свою классификацию Борхес назвал напрасно: китайцы как раз были большие мастера классифицирования, они понимали толк в правильных классификациях, хотя их принципы классификации поначалу были совсем не поняты европейцами, так что классификация Борхеса отражает не неспособность китайцев к классифицированию, а уровень непонимания европейцами принципов китайских классификаций.

Итак, деревья бывают: растущие около моего дома в Липовке, растущие вдоль Чёрного Озера, растущие в большом лесу, встречающиеся на лугах, используемые как дрова для русской печи, пригодные для столбов, перекладин и штакетника забора, хвойные и лиственные, те, которые мне нравится рисовать, дающие тень густую или узорчатую, дающие или отнимающие энергию, высокие и низкие, с прямым или кривым стволом, похожие на кустарник, одиноко стоящие, распиленные на доски, свешивающие свои ветви до самой воды Старицы, поваленные сильным ветром, используемые как венцы для сруба, шелестящие листьями на ветру, те, из которых делают карандаши, принадлежащие государству, многоствольные растущие из одного корня, сплетающиеся ветвями, несуществующие В Липовке, весенние и осенние, пахнущие смолой, с тонкой корой, разбитые молнией, приготовленные для строительства веранды, цветущие в мае белым цветом, подаренные мне чеченцем Романом, те, которые видны вдали, когда стоишь на высокой горе, берёзы и сосны, деревья вдоль дороги, нарисованные на картине, которая висит между первым и вторым окнами, и нарисованные на картине, которая висит между третьим и четвёртым окнами моего дома в Липовке, сосны большие и очень маленькие, дубы старые и совсем молодые, деревья в мае, лежащие на заднем дворе, покрашенные масляной краской для кухонной полки, протёртые морилкой для книжной полки, некрашеные для цветочной полки, деревья с опадающими жёлтыми листьями, отражающиеся в воде Чёрного Озера, летящие по небу во сне, украденные тёмной августовской ночью, мёртвые деревья на болоте, те, которые я помню с детства, растущие на погосте Липовки, с горизонтальными ветвями, помеченные моей собакой, деревья, под которыми растут грибы, деревья, сожжённые в печке прошлой зимой, деревья в утреннем тумане, деревья, гнущиеся под ветром, деревья, сквозь листву которых пролетают солнечные лучи, деревья заметённые снегом, деревья на опушке леса, деревья...

Берёза

Перед моим домом в Липовке растут две берёзы. Точнее - три. Нет, лучше сказать иначе. Сначала перед моим домом в Липовке росли три берёзы. У берёзы белый ствол и тонкие листья, которые шелестят на ветру. От берёзы падает узорчатая тень и лучи солнца мелькают среди её ветвей. Я рисовал берёзы у моего дома. Я рисовал их ранним утром, когда свет солнца подобен прозрачному туману или лёгкой дымке или пару над озером или испарившейся росе. Потом средняя берёза засохла и упала. Остался пенёк. Потом пенёк сгнил и я его выкорчевал. А в это время сзади дома, на огороде выросло маленькое берёзовое деревце - мне по пояс. И кто-то сказал, что берёза на огороде - это плохо, потому что её корни разрастаются вширь и мешают овощам и зелени на грядках. Тогда я выкопал это деревце и посадил на место сгнившего пенька. Теперь, когда я приехал в Липовку в мае, перед моим домом опять растут три берёзы. Правда, одна берёза совсем маленькая, но всё равно это берёза и корни её крепко держутся за землю. Из берёзы получаются самые лучшие дрова для печки, а ещё из берёзовых стволов любят делать заборы, а ещё из тонких берёзовых ветвей делают веники для русской бани. Есть люди, которые ходят в берёзовой роще и обнимают белые стволы берёз; они гладят ствол руками и иногда прижимаются к нему щекой. Другие люди стоят и смотрят, как тонкие ветви берёзы с маленькими листьями тянутся вниз к самой земле, будто это нити дождя. А ещё есть люди, которые садятся на траву и прислоняются спиной к стволу берёзы и держатся рукой за выступающий из земли красный корень, чтобы не упасть от головокружения. Может быть, поэтому некоторые люди сразу ложатся под берёзой на траву и смотрят, смотрят, смотрят вверх, потому что сквозь крону берёзы можно видеть небо и плывущие по нему облака. Маленькие дети, когда они забираются на берёзовое дерево и стоят на толстой ветке, прижимаясь к белому стволу, чтобы не упасть, кажутся снизу такими же белыми и похожими на берёзу. У мёртвых берёз на болоте нет ветвей и листьев: только белые стволы стоят и немногие обломанные ветви похожи на поднятые кверху руки. Берестой называется берёзовая кора. Берестой разжигают русскую печь, из бересты делают лукошки для земляники, берестой укрывают нижние венцы деревянного дома, выступающие из земли, чтобы предохранить их от дождя, на бересте пишут берестяные грамоты. Но в наше время почти невозможно получить по почте берестяное письмо от близкого человека, отправившегося в далёкий путь. В берёзовой роще светло даже в пасмурную погоду, светлее, чем даже на поляне. Но под берёзой не прячутся от дождя, потому что, когда идёт дождь, берёза сама плачет. Только если вам нужно поплакать, идите в дождь под берёзу. А если вам нужно смеяться, идите в берёзовую рощу ясным солнечным днём. Три берёзы растут перед моим домом в Липовке. Это первая область мира Дерева. Берёза - это дерево детства и памяти по ушедшим.

Нумерологическое дерево

Дерево вообще - один из пяти элементов универсальной китайской нумерологической схемы у син. Остальные элементы: огонь, металл, вода, почва. Дереву соответствуют:

время года	время дня	сторона света	цвет	планета	этап жизни
весна	утро	восток	зелёный	Юпитер	рождение

Дерево - это образ одной из восьми триграмм - триграммы СЮНЬ, состоящей (снизу вверх) из черты инь и двух черт ян:

Слово "сюнь" означает "утончение". Свойство этой триграммы - проникновенность. Альтернативный образ триграммы СЮНЬ - ветер. Дерево и ветер, не правда ли, связаны между собой: ветер шумит в кронах деревьев.

Из трактата "Шо гуа чжуань", входящего в "Книгу Перемен", мы можем узнать, как связаны с триграммой СЮНЬ различные явления мира:

	имя	действие	с помощью триграммы царь	в семье	животное	часть тела
	сюнь ветер	развеивает	уравнивает	старшая дочь	курица	бедра

"Исчерпывающий отчёт о диспуте в Зале Белого тигра"

В 79 г. н.э. по появлению императора Чжан-ди в столице Ханьской империи г.Лояне в дворцовым Зале Белого тигра состоялась дискуссия по конфуцианским канонам книгам - цзинам. Придворный историограф Бань Гу записал ход обсуждения в трактате под названием "Бо ху тун" - "Исчерпывающий отчёт о диспуте в Зале Белого тигра".

В 4-й книге трактата есть глава "О природе пяти первоэлементов". Что говорится о дереве?

Дерево в пространстве и времени

"Местонахождение "дерева" - восточная часть света. [Именно] в восточной части света ци ("первоначало", "мельчайшее") силы ян приходят в состояние действования, давая начало жизни тьме вещей. "Му" - "дерево" означает то же, что "чу" - "пробивать". Когда ци силы ян приходят в состояние движения и клокотания, они пробивают землю и выходят наружу." Уже отсюда видно, что дерево является репрезентантом всего растительного мира, шире - всего живого и ещё шире - всей "тьмы вещей". Восток - это весна. В "Юэ цзи" ("Записки о музыке") сказано: "весной происходит рождение [тьмы вещей]."

Сколько дней в году царствует дерево?

Дерево - весна, огонь - лето, металл - осень, вода - зима. Земля же (почва - И.Б.) "царствует во всех четырёх [сезонах года] - в каждом сезоне ей соответствуют 18 дней последнего месяца." Поэтому дерево царствует не 90 весенних дней, а 72=90-18.

Как дерево связано с силой ян?

Пять элементов делятся на две группы:

дерево - слабая сила ян огонь - сильная сила ян           металл - слабая сила инь вода - сильная сила инь

Земле (почве) соответствует сила инь, поскольку земля (почва) противоположна небу, олицетворяющему силу ян.

Итак, дерево - это слабое ян.

Как сказано в "Дао дэ цзине": "Все живые твари, деревья и травы, когда рождаются, нежные и слабые, а когда умирают, сухие и гнилые. Твёрдое и крепкое - это то, что погибает, а нежное и слабое - это то, что начинает жить. Вот почему воин, неустрашимо рвущийся в бой, найдёт свою погибель. Дерево, высокое и крепкое, найдёт свой топор. То, что идёт вниз - это твёрдое и крепкое, то, что растёт вверх - это мягкое и слабое."

Вкус и запах дерева - кислый.

"Почему вкус "дерева" кислый? Восточная сторона света, [чей первоэлемент "дерево"], связана с рождением тьмы вещей. [И именно] кислота ["дерева"] способствует их рождению, подобно тому как пять вкусов проявляют себя благодаря кислоте... Тьма вещей только-только вышла из земли, поэтому от неё разит как от козла." В 3-й главе "Ли цзи" ("Книга обрядов") говорится: "Запах, свойственный востоку, - вонючий."

"[Восточную сторону свет называют] Дун фан потому, что это - "сторона, где двигаются [вещи]" (дун фан), где тьма вещей начинает двигаться и жить."

По этому поводу в 84-м году я написал стихотворение:

В середине поляны древесный труп
торчит обглоданною костью.
Здесь под солнцем теплее, 
         и воздух суше,
                и запахи тоньше,
                         и облако в небе изящней,
чем на краю поляны
у ручья в бурьяне,
где в сумраке тёмном, и влажном, и душном
рождается новая жизнь. 

Двойственная природа дерева.

Здесь мы сталкиваемся с двойственной природой жизни, олицетворяемой деревом. Жизнь - это сила ян, но рождается она в среде инь. Не случайно, ян - это мужское начало, а инь - женское. В "Бо ху туне" сказано про дерево: "сила ян возникает в середине силы инь". Может быть, это неточный перевод, но я бы сказал не "в середине", а "в начале". Впрочем, при развитии изнутри вовне, что соответствует рождению, "середина" - это и есть "начало".

Начальный момент - это зачатие. Наверное, ему можно поставить в соответствие триграмму ЧЖЭНЬ - "возбуждение", чей образ - гром, молния. В этой триграмме начальная позиция - это ян, а две верхние позиции - инь. Триграмма СЮНЬ, соответствующая дереву, противоположна триграмме ЧЖЭНЬ - она как бы завершает процесс, начинаемый ЧЖЭНЬ. Рождение завершает процесс, начинаемый зачатием. В триграмме СЮНЬ начальная позиция - это инь: в момент рождения начинается процесс, завершаемый смертью.

 

ЧЖЭНЬ

СЮНЬ

В квадратно-круговом расположении триграмм по Фу-си триграмма СЮНЬ противоположна (центрально-симметрична) триграмме ЧЖЭНЬ. При обходе триграмм именно переход от ЧЖЭНЬ к СЮНЬ проходит через центр и меняет направление движения:

 

Три стадии развития слабой силы ян.

Обратимся снова к "Бо ху туну".

Развитие слабой силы ян, соответствующей дереву, проходит три стадии: рождение, расцвет, упадок. Каждой стадии соответствуют зодиакальный знак двенадцатиричного цикла (и соответствующее животное), музыкальный лад двенадцатиступенчатой гаммы, лунный месяц.

стадия	знак зодиака	зодиакальное животное	музыкальный лад	луна
рождение расцвет упадок	N3 - инь N4 - мао N5 - чэнь	тигр заяц дракон	2-й мужской - тай-цу (цоу) 2-й женский - цзя-чжун 3-й мужской - гу-си (сянь)	1 2 3

Музыкальные тона двенадцатиступенчатой гаммы.

В позднечжоуском памятнике "ГО ЮЙ" ("Речи Царств") рассказывается, как в 522 г. до н.э., отвечая на вопрос чжоуского правителя Цзин-вана о музыкальных тонах, музыкант Чжоу-цзю говорит: "Второй музыкальный тон называется Тай-цоу - в это время как бы раздаются удары колокола, помогающие силе света ян выйти из застоя... Второй женский тон Цзя-чжун означает выход слабых сил инь, скрытых в недрах земли... Третий мужской тон Гу-сянь приводит в порядок и омывает всё живое. Этот тон подходит для жертвоприношения духам и приёма гостей."

"Бо ху тун" о музыкальных тонах Дерева говорит:

"Почему музыкальный лад 1-й луны называется Тай-цоу? Тай означает также да - "великий", цу - то же, что и цоу - "собирать". Это значит, что тьма вещей начинает всемерно собирать [силы], чтобы прорваться из земли наружу (чу).

Почему музыкальный лад 2-й луны называется Цзя-чжун? Цзя - то же, что и фу цзя - "вылупливаться, появляться". Это значит, что тьма вещей, вылупливаясь и появляясь (фу цзя), подразделяется [сразу же] по родам и видам (чжун лэй).

Почему музыкальный лад 3-й луны называется Гу-си? Знак гу однозначен с гу - "старый", си - то же, что сянь - "молодой". Это значит, что вся тьма вещей, отбросив старое, обновилась и вещи стали свежи и прекрасны."

Дереву в целом соответствуют:

музыкальный тон пентатоники	первопредок	бог	дух-покровитель
цзюе	Тайхао	Гоуман	Зелёный дракон

Тон Цзюе - 3-й тон пятиступенчатого звукоряда. В процессе вычисления числа, соответствующего тону цзюе (и выражающего длину соответствующей этому тону музыкальной трубки), он оказывается пятым, начиная от числа 81 (начальный тон гун):

1	4	2	5	3
гун	чжи	шан	юй	цзюе
81	81*2/3=54	54*4/3=72	72*2/3=48	48*4/3=64

Тону цзюе (и тем самым дереву) соответствуют:

число	часть социума	внутренний орган	этическая норма
64	народ	печень	человеколюбие

Первопредок Тайхао - "Тайхао означает "общий подъём", когда тьма вещей возбуждается." Буквальное значение - "Великий светоч", один из наиболее почитаемых первопредков древних китайцев, отождествляемый со змееподобным легендарным правителем и культурным героем Фу-си.

Бог Гоуман - "Гоуман обозначает начало жизни вещей, ман тождественно слову мэн - "прорастать"." Буквальное значение - "Вьющийся терновник", первоначально зооантропоморфное растительное божество, бог Востока и весны. О Гоумане в " Шань хай цзине" ("Каталог гор и морей") в разделе 9 ("Каталог Заморья Востока") говорится: "Богом Востока [является] вьющийся терновник (Гоуман). [У него] птичье туловище и человеческое лицо, ездит на двух драконах."

Дерево - печень - человеколюбие - желчный пузырь.

Теперь рассмотрим соотношение пяти первоэлементов, пяти "вместилищ" (пяти внутренних органов), пяти этических норм и пяти "хранилищ" (шести внутренних органов).

первоэлементы	"вместилища"	"хранилища"	этические нормы
дерево	печень	желчный пузырь	человеколюбие
огонь	сердце	тонкие кишки	благопристойность
металл	лёгкие	толстые кишки	справедливость
вода	почки	мочевой пузырь	мудрость
земля (почва)	селезёнка	желудок	искренность
		пищевод

В "Бо ху туне" сказано: "Почему печень [соответствует] человеколюбию? Печень [представляет собой] тончайшее первоэлемента "дерево", а человеколюбие означает "любить всё живое". Восточная сторона света представляет силу ян (как и первоэлемент "дерево"), [там] тьма вещей начинает жить. Поэтому печень напоминает по цвету дерево, она зелёная, как ветви и листья [деревьев]. Почему глаза свидетельствуют о состоянии [печени]? Глаза могут исторгать слёзы, но не могут вобрать внутрь [какую-либо] вещь. Таким же образом и деревья могут выпускать из себя листья и ветви, но не в состоянии включить что-либо внутрь себя." "Глаза - слуги печени."

"Шесть хранилищ служат кладовыми для пяти вместилищ". "Желчный пузырь - это хранилище печени. Печень представляет собой тончайшее первоэлемента "дерево". От неё зависит "человеколюбие"; человеколюбие же не может быть жестокосердным, решает всё смело, поэтому человеколюбие должно быть отважным." Здесь можно вспомнить поверья многих народов о том, что, если съесть печень врага, будешь отважным.

"Печень и желчный пузырь имеют различные назначения, откуда известно, что они блюдут друг друга? Печень представляет собой тончайшее первоэлемента "дерево", а му - "дерево" означает то же, что му - "пастырь". Когда человек гневается, то лицо [его] зеленеет, глаза выкатываются, это происходит благодаря действию [печени]."

Дерево и гнев.

Шести сторонам света (включая зенит и надир) соответствуют шесть человеческих чувств.

счастье зенит	ненависть юг
гнев восток		радость запад
	север любовь	надир горе

"В восточной части света тьма вещей рождается, поэтому там гнев." Впрочем, в данном случае иероглиф ну следует понимать скорее не в значении "гнев", а в другом его значении: "буйство, возбужденность, неудержимость."

Дерево и душа- хунь.

Согласно представлениям китайцев, у человека две "души" : хунь и по, соответствующие слабым силам ян и инь.

"Что такое хунь и по?

Хунь - "душа" связана с представлением как бы о свободном, нестесняемом парении, о хождении без отдыха. [Хунь] представляет собой мельчайшее слабой силы ян, поэтому [она] находится в постоянном движении. Будучи по отношению к человеку внешней [силой], [ хунь] управляет природными задатками [людей].

По -"дух" связан с представлением как бы о настоятельном давлении [по] на человека. По представляет собой мельчайшее слабой силы инь. Подобно металлу и камню, [ по] давит на человека без насилия [и таким образом] управляет чувствами [людей]."

В "Ли цзи" ("Книга обрядов"), в главе "Цзяо тэшэн" ("Жертвоприношение животных в предместье") о двух душах человека говорится: "Хунь поднимается на небо, а по уходит в землю (после смерти человека)." Существенно, что в знак хунь входит фонетик юнь со значением "облако".

Таким образом, дереву - через слабую силу ян - соответствует "небесная" душа человека - хунь. А через неё - облако. Дерево и облако в небе - достаточно устойчивое поэтическое сочетание.

Ещё не зная этого, в 89-м году я написал:

Есть среди душ моих и дерева душа.
И без неё я тоже неживой.
И раннею весной,
надеясь и дрожа,
я тоже начинаю новый круг.

Разве у человека одна душа?
Их столько, сколько стволов в лесу.
Среди них заблудилось, подобное эху,
в ветхом плаще на тонких плечах
моё "я".

Слабые силы ян и инь соответствуют уровню человека, его двум душам. Великие силы ян и инь соответствуют уровню космоса.

"Цзин - "тончайшее" - это то же, что цзин - "невозмутимое спокойствие". [Тончайшее] - это распределяющее и превращающее ци великой силы инь. Подобно превращениям первоэлемента "вода", тончайшее призвано заботиться о выполнении своей обязанности порождать жизнь.

Шэнь - "духовное первоначало" (сверхъестественное) - это то же, что хуан ху - "нечто туманное и неясное" (по другой версии - "предельное напряжение [космических] перемен"). [Шэнь] - это мельчайшее великой силы ян, которая непрерывно уходит и приходит. В целом можно сказать, что [шэнь] - это корень десяти тысяч превращений тела."

Дерево и другие элементы: взаимопорождение.

"Почему пять первоэлементов чередуют свои царствования? Потому, что они последовательно взаимопорождают друг друга. Поэтому [у каждого из них] есть конец и начало. Дерево порождает огонь, огонь порождает землю (почву), земля (почва) порождает металл, металл порождает воду, вода порождает дерево. Следовательно, когда царствует дерево, огонь помогает, земля мертва, металл находится в заключении, а вода отдыхает. То, что побеждено "царём" (владычествующим элементом), - мертво. [То, что "царю" предстоит победить], - в заключении, [то, что ему предстоит родить], - помогает, таким образом, то, что породило "царя" - отдыхает."

Дерево и другие элементы: взаимопреодоление.

"Взаимный вред, который наносится пятью первоэлементами друг другу, заложен в природе неба и земли. Множество побеждает немногое, поэтому вода побеждает огонь. Тонкое побеждает крепкое, поэтому огонь побеждает металл. Твёрдое побеждает мягкое, поэтому металл побеждает дерево. Плотность побеждает рыхлость, поэтому дерево побеждает землю (почву). Наполнение побеждает пустоту, поэтому земля (почва) побеждает воду."

"Когда царствует дерево, огонь помогает. Как узнать, кто окажется подданным (чэнь)? То, что земля (почва) умирает, [происходит потому, что] сын [дерево, рождённое водой], должен отомстить [земле] за отца, [поскольку земля побеждает воду]."

Всё это происходит "[следуя] принципу (ли)".

Сочетание взаимопорождения и взаимопреодоления:

 

Социальные явления, связанные с деревом.

На базе схем взаимопорождения и взаимопреодоления пяти первоэлементов Бань Гу, автор "Бо ху туна", анализирует различные социальные явления и нормы, применяя метод аналогии ("по примеру"). Вот некоторые примеры, касающиеся дерева.

1. "Как [огонь] находит прибежище в дереве, так и [владыка людей] полагается на человеколюбие."

2. "Почему дерево плавает, а металл тонет? [Это отражает тот] принцип, что сын обязан своим рождением матери, [как дерево - воде, металл - земле (почве)]."

3. "По примеру чего сын наследует власть отца после его смерти? По примеру того, что "огонь" (лето) воцаряется после завершения владычества "дерева" (весны)."

4. "По примеру чего сын не оставляет своих родителей? По примеру "огня", который не расстаётся с "деревом", [породившим его]."

5. "По примеру чего сановник увещевает своего правителя? По примеру того, что "металл" выпрямляет (побеждает) "дерево"."

6. "По примеру чего сын увещевает отца? По примеру того, что "огонь" изгибает и распрямляет "дерево"."

7. "По примеру чего благородный муж отстраняет сына и приближает к себе внука? По примеру того, что "дерево" отстраняется от "огня", но сближается с "землёй" (порождённой "огнём")."

В этом примере речь идёт о пережитке системы обязательной формы брака, так называемой чжао-му, по которой все чётные поколения относились к одной группе, а нечётные - к другой: если отец и внук относились к группе чжао, то сын - к группе му (или наоборот). Система чжао-му строго соблюдалась при жертвоприношениях предкам, в соответствии с ней располагались могилы предков на родовом кладбище и таблички с именами предков в домашнем алтаре.

8. "По примеру чего отец покрывает своего сына? По примеру того, что "дерево" таит в себе "огонь"."

9. "По примеру чего родители дают жизнь детям, воспитывают и растят их? По примеру того, что "вода" рождает "дерево" и выращивает его большим."

10. "По примеру чего сын кормит своих родителей? По примеру лета, которое обеспечивает деревьям их рост, - это означает, что "огонь" кормит свою мать ("дерево")."

11. "По примеру чего сын носит траур по родителям? По примеру того, что дерево чахнет при отсутствии воды."

12. "По примеру чего государь заботится о потомках двух предшествующих царственных домов? По примеру того, что дерево нуждается в металле, чтобы стать прямым, и нуждается в воде, чтобы стать влажным."

Эта забота о потомках двух предшествующих династий отражает историческую концепцию "триединства преемственности" (сань тун) в Поднебесной. Триада сменяющих друг друга царственных домов - неизменно повторяющийся цикл в бесконечной цепи сменяющихся правлений.

Ну, а теперь оставим "Бо ху тун" и его автора Бань Гу в 1-м веке нашей эры и вернёмся в Липовку.

Сосна.

Человек подобен дереву, прорастающему ветвями в тысячи завтрашних дней. Но приходит рассвет и день оказывается единственным из возможных. Остальные ветви засохли и обломились. Человек подобен сосне, уходящей в небо прямым стволом. И только у самой вершины раскинулась крона с тысячью игл, врастающих в завтра.

В сосновом лесу сухо и жарко. Белый мох покрывает землю. Белый мох и опавшая хвоя. Сосновый ветер свободно движется меж прямых стволов. Солнечный свет свободно падает вдоль прямых стволов.

Тысячествольный корабль соснового леса
плывёт в чистом небе.
Ветер шумит в парусах зелёных.
Лёгкая пена осела на палубе белым мхом.
Горечью пропитались колючие паруса.
Мы искали, но не нашли
острова долголетия.
Голубые бабочки неба нас провожают к земле.
                      

Кто не ходил по дороге, засыпанной хвоей сосновой,
кто не вдыхал опьяняющий воздух сосновый,
не подпевал музыке ветра вершинах сосновых, -
тот не знаком совершенно с основой
 жизни на этой земле.

И всё же высший смысл есть
в засохшем пне,
в сосне,
что малому ребёнку по колено,
в сосне, летящей в небо,
в белых облаках
уходящих.

В ярком солнечном свете
                    на опушке леса
Среди корней высокоствольных сосен
Великие Ученья неизвестны,
И сердце слов не произносит...

      У края города, от леса в стороне
      Сосна кривая так приятна мне!
      С вершиной плоской в вышине.


Один человек сказал: - "Сосна эта будто святой.
Весь безобразный город искупит собой!"

      "Разве можно сравнить одну сосну
      И десять тысяч людей?!" -

      Воскликнул я и в шуме ветвей
      Услышал: - "Конечно, нельзя!
      Конечно, люди важней!"

Дубы - одноногие птицы.
Когти - корни,
листья - перья.
Все птицы - летающие деревья.

                      

Я высохший дуб уподоблю чудесному камню,
причудливой силой ветров и воды
                       превращённому в дуб!
Слетались века и садились на голые ветви,
и там щебетали о времени вечной душе.
Я молча стоял, я в обличии был человека,
и тайную суть превращений я сердцем постиг.
И я ничего не просил у богатого века,
из небытия возникающего лишь на миг.

Под небом широким все десять тысяч вещей.
На плоской равнине стоят одиноко дубы.                      

Простёрли дубы над землёю долгие ветви.
Повсюду, повсюду листья недвижно лежат.
Тысячелетья над этой землёй пролетят -
разве изменится сердце в груди человека?

Как падают дубы -
не так, как прочие деревья,
как будто рушатся миры,
и обнажаются ступени
в глубины неба и земли.              

Дух дубовой рощи
на кончиках ветвей
качается под ветром
над снежной белизной.

И к небу расширяется
из глубины корней
и медленно сжимается
до самых желудей
               
   его древнее сердце...                      

Три брата-дуба, обнявшись, стояли
И не было им горя и печали.
Вершинами качали в синеве,
Разбрасывали тени по траве.

И путники, что мимо путь держали
В далёкую столицу государства,
У трёх дубов оставшись на привале,
Молчали о любви и о коварстве.

О всех обидах и о всех удачах,
О радостях и горестях своих
Они молчали, не смеясь, не плача,
В костёр подбрасывая веточек сухих.

И на заре, омыв росою лица,
Держали путь в далёкую столицу.
Три брата-дуба, обнявшись, стояли
И не было им горя и печали.

Когда рисуешь дерево,
оно растёт в твоей душе.
И уходит корнями в землю,
к тем, кто раньше жил на земле.
И прорастает почками
в зрачках и кончиках пальцев.                      

"Книгу Деревьев" раскрыв наугад,
долго читаю.
В Книгу Деревьев войдя наугад,
листья листаю.

"Книгу Деревьев" лист за листом
перерисую.
В Книге Деревьев построю свой дом
и зазимую.

"Книга Деревьев" ярко сгорит
в сердце моём.
Книга Деревьев вновь заговорит
ранним весенним днём.

"Книгу Деревьев" в сердце я схороню,
пепел и чист и бел.
Книгу Деревьев из рук уроню
на холст, что и чист и бел.                      

Я жду, когда закипит вода для чая.
Я всё забыл - я листаю
листы деревянных книг.