Сидеть у окна и смотреть, выглядывать... Если б здесь было море, она всматривалась бы в паруса, завела бинокль, подглядывала бы за людьми, шатающимися по палубам. Но окно тут такое ничтожное! Ничего-то в нем не видно, кроме пары-тройки домов, по крышам которых, как огненные дьяволы, стремительно проносятся черные коты.
Ей не везет, это точно. Все-все давно повыходили замуж, живут, кто лучше, кто хуже, впряглись в воз, работают, радуются каждому закончившемуся дню, с сомнением ожидают наступления дня грядущего и трудов его. И только она ничего не делает, ждет, сидит у окошка, как кошка, как тощая, облезлая кошка. Никто не кинет лакомого куска.
В телефоне одно и то же - звонишь ли Оленьке или Светику - все те же заботы, мужья внушительно урчат где-то рядом с трубкой, порой ее собеседница пискнет - значит, видать, муженек ущипнул за попку, или, чего доброго, чмокнул в ушко. Подержишь руку в этой теплой воде, пока хватит сил, послушаешь про их тупые, монотонные и такие веселые дела, и возвращаешься в свое настоящее. К окошку. Девица в светелке.
А она ведь так боялась этого! Боялась, что землистый книжный мир, на травах которого она была настояна, вторгнется в ее единственную жизнь. И его сомнительные трагедии, nessun maggior dolore/lashat ogni speranza, годы боли за минуты счастья и иной полувнятный лепет - перекочует со страниц книжек на линии ее ладоней. Она не хотела и думать о таких словах (или все же вещах?), как рок, фатум, судьба. Да и жизнь кругом не давала к тому повода. Все совершалась спокойно и не крикливо. Вот разве только одноклассник Вовчик угодил под машину, тот, в которого были влюблены полкласса, и она тоже, да ведь это случилось так давно, они быстро все забыли. Осталось что-то сентиментальное и благородное, повод для возвышенных и грустных воспоминаний, за которые в редкие честные сама с собой минуты становилось даже и стыдно перед памятью давно мертвого человека.
Когда-то исчез бедный Вовчик... И почти так же нелепо и безжалостно исчез и тот, другой. Надо же было ей встретить того, кто исчезает так скоро! Разве она хотела этого? Просто, без затей, так же, как Оленька или Светик, стоять у телефона, обсуждать бесконечно две-три вещи (или все-таки два-три слова?), потом чтоб ребенок, обязательно, пеленки, ванночки, больницы, мама-папа, но - чувство выполненного долга, не пустячности своей обыденности, важная гордость матушки-гусыни, вот это ей было любо, к такому она себя и готовила. Счет, при всем при том, шел бы на дни, и даже на часы. Она бы не умела загадывать вперед, смотрела б только на ближайшее, на насущное, и так жилось бы долго-долго, весело, как Оленьке и Светику. Страшно засчитывать зараз месяцы и годы, ибо тогда объемлешь время своей жизни, начинаешь понимать сроки, тебе отведенные, а значит - приближаться к их концу...
Как он очутился в этом городе? Глухая тишина его прибытия напомнила ему о том, сколько шума предстоит здесь произвести...Поезд выкинул его в три часа ночи, пришлось выпрыгивать из вагона на низенький перрон, типичный провинциальный неподнятый перрон. А приехал он сюда, как Чичиков, с определенной мыслью, с ясной и четкой идеей.
Родилась идея из ненависти к провинции, из презрения к казарменной добродетели и гордости немощи, которые испокон веков наполняют воинственной дрожью старческие пальцы российской глубинки. Сиротство, возведенное в геройство. Всякая нора мнит себя Холмогорами, а жестокую зависть к метрополии выдает за патриотизм. Но в норе, как и положено, сыро, темно и пусто...
Так Алексей думал обо всех тех малых и не таких уж малых городах, которых на своем веку повидал предостаточно. Так он думал и об этом городе - уже сам вид перрона вызвал в нем привычное чувство раздражения. Но на этот раз он имел для мышек-норушек маленький сюрприз. Алексей, что греха таить, всегда хотел быть человеком, который совратит Гейдельберг.
Поколебать самоуверенность безумцев нелегко. Надо их заставить глянуть хоть раз пристально в собственное нутро. Для этого Алексей вез в город собственного изготовления ящик Пандоры, и имя тому ящику было "карнавал". Настоящий карнавал, в котором бы соединились черты кровавых и развратных венецианских, сицилийских, бразильских карнавалов - с одной стороны, а с другой - не менее кровавое и развратное, дышащее смертью веселье славянского праздника, Янки Купалы, праздника, в котором бы одна ночь ценилась на вес жизни. Дикость и несуразность этой идеи в применении к маленькому поволжскому городку, способному разве что на Жестокий романс или кулибинские остроты, Алексея не смущала, наоборот, трудность задачи интриговала и занимала.
Но все это, конечно, должно было случиться не просто так. В городке ожидались выборы мэра. Естественно, мэром хотел стать сам мэр, но также и еще один человек, очень богатый, очень влиятельный и довольно популярный в народе. Мэр обратился в их агентство. Работа предстояла обычная, мелкая, да и не слишком доходная. Но, как водится, где-то у кого-то оказались нужные знакомые, которым не следовало отказывать. И они согласились работать с мэром.
Почти сразу стало ясно - нужно придумать что-то необычное. Горожанам требовалось показать, что мэр способен еще на что-что, что он не так уж стар и у него достаточно сил, чтобы не дать перейти себе дорогу. Он и в самом деле походил на Акелу, этот мэр, он внушал уважение и почтительную боязнь. Видно было, что человек много повидал и научился крепко держаться за жизнь, за власть, за деньги. Алексей присутствовал на встрече с мэром, там был еще один психолог из их агентства, психолог спросил - что вы хотите поселить в сердцах людей, страх или любовь? чем хотите победить? Подумав, мэр ответил: Я хочу любви, но эта любовь может быть...немного страшной
Тогда Алексея сразу посетила мысль о карнавале, благо у него уже был достаточный опыт в проведении разного рода празднеств и публичных торжеств. В агентстве с ним не сразу, но все-таки согласились. Требовалось сделать не обычное народное гулянье, а настоящий карнавал, в котором мэру отводилась бы роль Господина, дарителя важнейших жизненных благ. Конечно, соперники мэра также должны были участвовать в карнавале, но они не знали бы своих истинных ролей, и тот, самый главный соперник, его в итоге должны были подставить самым убедительным образом. Для праздника требовалось отыскать некий формальный повод. На поиски ушла неделя, зато они нашли не просто повод, а настоящий, бесценный раритет, который заказчик не сможет не оценить по достоинству.
В обязанности Алексея входила прежде всего организация праздника. Он не участвовал во всех тех мероприятиях, которые проводились агентством в целях поддержки мэра. Они не очень-то преуспели, хотя все могло быть и хуже. У того, главного соперника, тоже имелось свое агентство, свои советники, Алексей даже лично знал некоторых из них - как никак, одна тусовка, в одной каше варятся. Итак, две упряжки шли нос к носу, нужен был рывок, решительный удар хлыстом, который принесет победу.
На самом деле Алексею было все равно, поможет ли его задумка мэру. Он знал, что мэр - законченный подонок, да и конкуренты были его не лучше, какая разница, Алексею хотелось именно здесь, в этом городе сделать удивительный праздник - а в том, что это даст много очков мэру, если все будет правильно, он не сомневался, он не занимался прогнозами, другие люди все посчитали и прикинули. Главное было - чтобы об их планах прежде времени не узнали конкуренты, чтобы не успели заготовить ответных ходов. Поэтому приезд Алексея обставили некоторой даже секретностью - он приехал на поезде, ночью, его никто не встречал, он взял такси и тихо, без шума отправился в гостиницу.
Она нарадоваться не могла на свою младшую сестренку, на Танечку - как у той все ладно получилось! Училась себе Танечка в захолустном их пединституте на учителя русского языка и литературы, к четвертому курсу стала задумываться - а что она в жизни со своим русским и литературой будет делать? И как раз объявился жених, да такой жених, что ни в сказке сказать, ни пером описать - молодой, красивый и богатый. И работал он на весьма влиятельного человека, и был у этого не последнего в городе человека не на последних ролях, несмотря на молодость. И звали его полновесно и оптимистично: Юра Круглов.
Первый раз увидев Юру, Алена подумала: ну вот, типичный такой розовощекий лейтенант-гвардеец! Такие идеальные мужчины либо быстро умирают, либо еще быстрее спиваются, у них вырастает брюхо и портится характер - не выносит поволжский климат столь хрупкого природного явления, как идеальность!
Но пока все было хорошо, Таня очень скоро вышла за своего лейтенанта замуж. Влиятельный человек тогда сильно шел в гору, и всех своих тоже подымал. Молодоженам подарил квартиру в одном из лучших домов города. Круглов служил своему патрону с собачьей преданностью, и ему всегда доставались лучшие куски, заслуженные награды. При этом танин муж умудрялся оставаться хорошим и вполне порядочным человеком. Или это только в нерабочее время?
А он еще и стихи писал, такие очень восторженные и дурацкие стихи, словом, беда - ну да жене нравилось. И, главное, они вообще друг другу очень во многом нравились, даже скучно как-то было. Нет, Алена, конечно, не завидовала сестренке, слава богу, что бы Танька сейчас делала со своим русским языком и литературой? А, может быть, и завидовала - а почему бы и нет, почему бы не позавидовать чему-то очень хорошему, не черной, а белой завистью, говоря про себя не: А чтоб вам пусто было!, но: Пусть у меня все будет так, как у вас!.
Да только Алена знала, что у нее так никогда не будет. Знала и боялась Чувствовала, что город для нее как будто мелковат. Ей все советовали ехать учиться в столицы, или хотя бы в Нижний, но она не поехала: во-первых, страшно не хотелось менять уклад жизни, поселяться в какую-то непонятную общагу; во-вторых, она просто любила свой городок, ей нравилось в нем жить. Она любила не высовываться - в хорошем смысле этого слова, то есть не выдувать себя, как мыльный пузырь, за плоскость своей судьбы, за границы линий на ладонях. В провинциальности ей нравилось чувство начала, предыстории всего того, что потом когда-нибудь где-нибудь продолжится и разовьется в раскидистое, необъятное для взора дерево. Если жизнь есть и в этом городке, да не такая уж и плохая, то какова эта жизнь в Нижнем? а в Москве? а в Париже, Нью-Йорке, в белоштанном Рио? С отдалением от родного города количество и качество жизни в представлении Алены росло, как снежный ком, это была сказка, это было чудо, о котором она почти ничего не знала и не хотела знать, так как далеко всегда оставалось далеко, и тем дороже и ближе становилось близко - хотя бы как отправная точка, как кокон, из которого впоследствии сможет - если захочет - выпорхнуть новая бабочка-Алена.
Ну а пока ей и в самом начале было хорошо, первая глава вроде бы удачно склеилась, и ей не очень хотелось подглядеть: а что же будет дальше, в середине, в конце? В сущности, она была по-своему права - зная эпиграф, ты уже знаешь и эпилог, так кого же автор смог бы обмануть?.
Единственная приличная гостиница в городе называлась Отель Паллада. Алексей стал припоминать похожие названия, которые он уже встречал в провинции - Глория, Парадиз, "Рояль Палас". Чем больше в городке было убожества, тем спесивее звучали названия. В одном бывшем "ящике" Алексею довелось провести ночь в гостинице под названием Дездемона...
Но Паллада - значит победа. Хороший знак. Алексей был суеверен, смеялся над своим суеверием сам, смешил им друзей и коллег, старался закрывать глаза на знаки, которые ему посылала судьба - но слово удача так много значило в его жизни и в его работе, что забыть его он так и не смог. Дурное название Паллада сулило ему удачу, и он улыбнулся про себя - значит, все получится.
В гостинице "Палладе" было что-то от кладбища - много цветов, пышности и тишины. Алексей первым делом обратил внимание на ковер: ковер оказался потертый. Все новехонькое, а ковер, как всегда и везде - потертый. Все ковры потертые - подумал он. Если бы по тебе столько ходили ногами, ты бы тоже потерся, поистратился. И люди как ковры - чем больше по ним ходят ногами, тем более потертые у них лица. Вот наш мэр - у того лицо, как бетонная глыба, шероховатое, но ровное. А вот у Сафикова - ох какое потертое личико, видно, походили по нему в свое время, походили от души...
Он посмотрел в зеркало, висевшее в холле - а как обстоит дело с его собственным лицом? Ну, скажем так, средне, средне, скорее даже хорошо, чем плохо. Признаться, чаще он по кому-то ходил, чем ходили по нему. Его слабости были из тех, которые обычно уважают и склонны принимать скорее за добродетели: наглость, жестокость, равнодушие, цинизм. Все это не грубо, конечно, с умом и под флером. Не будь флера, все равно уважали бы и боялись, как слабостей силы. А вот слабостей слабости - трусости, слабоволия, этих пороков-немощей за ним не водилось никогда. Оттого-то скорее он тер, чем терли его. Однако он не терпел грубого насилия, и свои победы любил представлять как следствия естественных и неумолимых законов природы, умаляя себя до незаметного исполнителя этих законов. Он не специализировался на ниспроверженьях и попраниях - он всего лишь находил в состоявшемся глиняном колоссе точку наибольшей "глиняности". И наносил удар.
Паллада как Паллада. Вот разве что девушка на ресепшьон - очень приятная. На удивление умное лицо, умные глаза, умная челка. Он решил поговорить с ней. Узнал, что скоро в городе выборы, все только этим и живут. Но ей все равно, кто будет мэром. А что ей не все равно? О, но это долгий разговор! И то правда, всем пора спать - а вот завтра, завтра, когда у нее кончится смена, она не пообедает с ним? Может быть, она и покажет ему какое-нибудь приличное заведение на предмет пообедать, ведь он здесь впервые, ничего еще не знает.
Только поднявшись к себе в номер, он подумал, что забыл спросить, как ее зовут... Черт, а надо было светиться - говорить, что в городе впервые, и прочее, и прочее? Нет, скорее спать - утро вечера мудренее.
На следующий день с утра Алексей был в штабе. Результаты работы, проделанной его коллегами, все-таки скорее радовали, нежели огорчали. Областное телевидение полностью находилось под контролем Трепова. Было оперативно учреждено рекламное агентство - и в течении двух недель на улицах городах появилось два десятка рекламных щитов, с которых на горожан смотрели однообразные суровые Треповы. Местные газеты тоже по большей части старались дружить с мэром.
Проблемы были разве что с радио и местными вкладками двух национальных газет. Конкурирующее агентство, которое работало на Сафикова, выкупило все рекламное время на двух местных радиостанциях на срок до выборов, причем таким образом, что незадачливые продавцы и не знали, что совершают не коммерческую, но политическую сделку. Когда узнали, кусали локти, да было уже поздно. Впрочем, рекламные споты Сафикова компенсировались длительными передачами о выдающихся достижениях администрации Трепова. Радиостанции с радостью пошли на это, причем совершенно забесплатно. Что и говорить, административный ресурс - он и в Африке останется административным ресурсом.
Национальные издательские дома, как всегда, капризничали, и пока не хотели продаваться кому-то одному, с радостью обдирая всех кандидатов. Алексей знал, что кокетство закончится за пару недель до выборов: в этот момент главным игрокам понадобятся серьезные материалы в свою поддержку (или компромат на конкурентов), и они не пожалеют денег на покупку площадей в независимой прессе. А преференции, как обычно, получит тот кандидат, у которого шансы на победу будут сочетаться с интересными предложениями относительно режима распространения издания в городе.
Но шансы на победу надо было делать. Увы, горожане мэра Трепова не любили. Он казался им слишком мрачным и грубым. Эти его недостатки еще предстояло обратить в достоинства. Реально же Сафиков, главный конкурент Трепова, мог рассчитывать на победу уже в первом туре. Осознав губительность текущих рейтингов, коллеги Алексея, используя давно наработанные каналы, заключили неформальное соглашение о сотрудничестве с единственным социологическим центром, который регулярно проводил в городе опросы общественного мнения. Упаси Боже, господа социологи вовсе не собирались рисковать своей репутацией, публикуя заведомо ложные результаты исследований. Но опросные листы теперь составлялись таким образом, что уже самой постановкой некоторых вопросов склоняли рейтинг в сторону мэра, и уводили избирателей от Сафикова. В результате рейтинг мэра удалось неплохо поднакачать - а ведь большой рейтинг, как деньги, делает сам себя.
Такси высадило Алену у подъезда ее дома. Что это было? - спрашивала она себя. Это был всего лишь обычный ужин. Правда, в самом лучшем ресторане города. Да у них всего их было четыре-пять, этих ресторанов, не считая разного рода пивнушек, рюмочных, кафетериев и совсем уже безымянных забегаловок. Но "Паллада" была самым лучшим рестораном. Лучшим рестораном в лучшем отеле. Да, им не пришлось далеко идти...
Сколько же ему лет? Трудно сказать. Тридцать плюс-минус десять. Самый обычный человеческий возраст. "Задай себе еще вопрос!"- смеялась она про себя: "Сколько у него волос на голове? Не считала? А сколько звезд на небе? Должно быть, столько же..."
Как странно... У нее не такая уж и тусклая жизнь, она богата событиями, пусть не самого высокого полета, но все же. А когда он попросил рассказать ее о себе, о городе, вообще, о чем-нибудь, ее рассказ уложился в пятнадцать минут. Было даже как-то неловко. Вот о чем она могла рассказывать бесконечно - так это о Танечке с ее мужем. Впору высылать корреспондентов от самого Руссо, чтобы они, пока не поздно, зафиксировали эту идиллию, отсняли каждый ее кадр. Но что-то удержало ее рассказывать об идиллиях. Не хотелось рассказывать ему сказки. Потому что сказка начиналась за их столиком.
Алена с удивлением заметила, что ее внутренние голоса, ее собственный театр теней в присутствии этого насмешливого человека обрели плоть и кровь. Эти птицы, чурающиеся чужих, пугающиеся яркого света, при виде Алексея распустили свои цветистые перья и запели настоящими, звонкими и высокими голосами. Он за несколько минут навел мостки, соединившие его с настоящей, затаенной, самой лучшей Аленой. Она сама не знала о себе, что она может быть такая. Что ж, краски, сколь бы хороши они не были, подвластны только хорошему художнику. Чтобы они заиграли в полную силу, открыли себя, надобно знать их секреты, знать, что с чем смешать, в каком месте затушевать что-то, в каком - выставить на свет ослепительно чистый тон. Попав в хорошие руки, краски обретают волшебную легкость, превращаются то ли в снежинки, то ли в пушинки, в нечто, постоянно готовое к исчезновению и неуловимо прекрасное в своей мимолетности.
Разговаривая с ним, Алена чувствовала, что превращается в флер, вуаль, дымку, что она становится воздухом, всего лишь звуком его голоса, всего лишь точкой приложения его взгляда. Она ощущала себя исчезающей и потому - легкой. Такое чувство посетило ее впервые. Она знала о нем по книгам, знала об обманчивости его и краткости, но в эти мгновенья, взлетая, как воздушный шарик, по ступенькам своего подъезда, она ничего не хотела знать и не хотела ни о чем думать. Первый опыт столкновения мира ее внутренних странствий с человеком из мира всамделишного был слишком необычен, слишком нов для Алены.
Она еще несколько часов не могла уснуть. В ней возникло внутреннее движение, которое требовало выхода наружу - и она летала по квартире взад-вперед, ее мысли, восторженно звенящие где-то в вышине, как хороводы нимф, долго не давали ей покоя. Только под утро она упала на диван и стремительно уснула, не успев даже раздеться, не успев даже и подумать о том, что пора ложиться спать...
После разбора полетов Алексею предстояла встреча с мэром. Его привезли в загородный дом Трепова. Алексей был приятно разочарован - дом оказался совсем не таким шикарным, как можно было предположить, приняв во внимание немалые доходы мэра. Просто богатая дача, со вкусом обставленная.
Стол накрыли на веранде. Мэр обедал всей семьей - жена, теща, две красавицы дочки, одной пятнадцать, другой семнадцать лет. Старшая пыталась строить Алексею глазки. Трепов это заметил и чуть улыбнулся - Алексей впервые увидел улыбку на этом грубом, как будто каменном лице.
Подошло время для десерта. Покончив с ним, жена и дочки мэра исчезли, как по мановению палочки. Заказчик и исполнитель остались наедине.
--
Итак?... - мэр бесцветными рыбьими глазами поглядел на Алексея.
--
Пока все идет нормально. Сафиков опережает вас на двенадцать-тринадцать процентов.
--
Это, по-вашему, нормально?
--
Вы нелюбимы. Зачем удивляться небрежению со стороны не любящей вас женщины? Впрочем, разрыв между вами и Сафиковым постепенно сокращается. Если все пойдет такими же темпами, к первому туру он будет опережать Вас всего на три, может быть, даже на два процента. Ситуация классическая - нужна мулька. Решительный ход, который переломит ситуацию в нашу пользу.
--
Ваш хваленый праздник?
--
Да. Расклад отличный. Неделя до выборов. День города - как действующий мэр, вы берете на себя заботы по его организации. Всех кандидатов пригласят принять участие в маскараде. Сафиков бы с удовольствием отказался, но мелочевка не упустит шанса себя показать, и Сафикову тоже придется участвовать. Он не сможет проигнорировать возможность лишний раз появиться перед телекамерами. Если все пойдет так, как я задумал, Сафиков потеряет от десяти до пятнадцати процентов голосов.
--
Ого! - Трепов удивленно поднял свои густые, брежневские брови. Его лицо, обычно скупое на мимику, слегка задвигалось. В глазах появился азарт - И что же вы задумали? Что же ты такое придумал, - естественно и незаметно, как и все начальники его поколения, Трепов перешел на "ты". Алексей не удивился - к этому он привык:
--
В свое время, согласно графику, вы все узнаете. Не требуйте выкладывать все карты на стол, партия пока не готова. Каша должна успеть свариться. И давайте договоримся раз и навсегда - вы не задаете мне вопросов, на которые я пока не готов отвечать, договорились? Вы должны мне доверять. В конце концов, у вас нет выбора - без решительного перелома вы в любом случае проигрываете. Еще в первом туре.
--
Хорошо, я не буду задавать вопросов - усмехнулся Трепов, - Будем считать, что мне неинтересно, как сработан топор, который отрежет башку Сафикову. У меня к тебе напоследок все-таки есть один маленький вопрос. Скажите, вот вы занимаетесь такими делами... Вы не боитесь? Я же вашим рассказывал, что за человек Сафиков.
Алексей вздохнул. Как раз этот вопрос ему задавали постоянно. И ответ на него он уже выучил наизусть.
- Нас не трогают. Это вы делите власть. Если бы не наши услуги, вы просто перестреляли бы друг друга - и еще половину своего электората в придачу. А так игра идет по правилам. И вы понимаете, что в этом заинтересованы все. Нет, я не боюсь.
"На позицию девушка провожала бойца". Ну хватит, хватит, мне пора идти. Вот опоздаю на пять минут и выгонят меня взашей. Что мы тогда будем делать?
--
Тебя выгонят? Нет уж! Если он тебя выгонит, ему самому придется долго-долго думать, что он без тебя будет делать! И знаешь, что он придумает? Он придумает придти ко мне и сказать: Танюша! Пожалуйста, заставь его вернуться. Ведь мы пропадаем без твоего Юры!
Танька провожала мужа на работу. Неделю назад она подарила ему чудесный белоснежный шарф. Длиннющий! Пять, семь, десять раз можно было этот шарф обмотать вокруг шеи - она вот уже десять минут крутилась вокруг Юры, летая на елочных лапах этого пушистейшего шарфа, то заматывая его, то вновь разматывая. Да, она хотела заколдовать мужа, закидать его заколдованными снежками своей белоснежной, пушистой ласки, чтобы он вернулся домой. Вернулся домой таким, каким уходит, сильным, молодым и красивым, таким же ее единственным! Но лучше было бы совсем его никуда не выпускать! Ах, если б только это было возможно...
Юра довольно краснел, пытаясь поймать и остановить жену, которая опутывала его не то серпантином этого шарфа, не то кружевом своих рук. Но Оленька кружилась вокруг мужа и никак не хотела его выпускать...
--
Я уже опаздываю!
--
Ну и глупый! Вот возьми и никуда не ходи!
--
Ну здрасьте!
--
А вот я бы на твоем месте взяла бы и никуда не пошла! Но ты трусишь! Тебе не хочется, а ты идешь! А я бы вот не струсила и не пошла бы!
С улицы настойчиво просигналили. За Юрой приехала машина. Оленька вздохнула, в пол-мгновенья завязала мужу шарф с удивительной легкостью - как будто лассо затянулось на шее мустанга. Легло ровно и точно по мерке...
--
Ну ладно, иди, трудись! И чтобы без подарка не возвращался!
--
А что бы ты хотела?
--
Ну, не знаю...- Оленька призадумалась, - Что-нибудь такое... Что-нибудь необыкновенное! Что-нибудь, что ты еще мне ни разу не дарил!
--
Вот задачка! Где ж тут я тебе такое найду. Разве что в Москву ехать!
Ее смена закончилась. Алена вышла из взвизгнувших дверей гостиницы и остановилась в задумчивости. Куда ей идти? Можно было отправиться направо, сесть в трамвай - и тогда она попадала домой. Можно было пойти налево - и тогда она через каких-то пятнадцать минут доберется до сестренки, квартира у Танечки с мужем ведь в самом центре города. В неприступном старинном доме с высокими потолками и лепниной, а во дворе растут полувековые тополя, верхушки которых добираются чуть ли не до самой крыши. Надежный, крепкий, сильный дом. Он простоит еще лет сто, а то и больше. Хотя в нем что-то происходит внутри. Что-то творится неладное. Текут трубы. Порой замыкает износившаяся проводка. Или найдут что-то ужасное в подвале. Сражу же приезжают рабочие, все чинят-латают, и следующие несколько месяцев дом стоит седовласый и величавый, как ни в чем ни бывало. Пока что-нибудь опять не произойдет.
Но в этом доме живет Таня. Неугомонная Танька, несостоявшийся педагог, в детстве - любительница быстрой езды на велосипеде, вечно битые локти и коленки, звонкий, не по годам бабий голосище. Ах, ну чему б она научила детей! Какая из Таньки училка, в самом деле.
Да, она пойдет к Танечке и, может быть, что-нибудь ей расскажет. Потому что это была уже четвертая их встреча. И кто-то должен ее выслушать, и восхититься всему происходящему. Чудо не чудо, если о нем не узнают. Чудо требует пения, огласки, оглашения. Чуда нуждается в крике. Или хотя бы в паре слов любимой подруге, единственной сестренке, Таньке.
В подъезде Алена остановилась поболтать с пожилой консъержкой. Консъержки ее обожали. Консъержки и бездомные собаки. Какая жалость, что консъержки и бездомные собаки никогда не смогут быть вместе - консъержки гонят собак прочь из теплых подъездов, а собаки страшно боятся консъержек.
...Вот и Танина кухня. В квартире есть большая гостиная, но Танька ее сторонится, поэтому гостиная, как чулан, обычно стоит пустая и заброшенная. Таня по привычке собирает гостей на кухне. Наверное, потому, что ей обязательно нужно чем-то заниматься: протирать тарелки, переставлять с места на место мелкие вещи, что-то чистить, отмывать от несуществующей грязи. Они сидят и пьют чай.
--
Танька, тут со мной такое вышло...- начинает Алена.
--
Да ты влюбилась! - в восторге вопит ее младшая сестренка, и Алене становится стыдно и скучно, она понимает, что Танюше ничего другого в голову и прийти не могло. И с ней случилось именно то, что, по мнению Таньки, только и могло с ней случиться. И она ничем ее не удивит, не получится рассказа о чуде, ведь какое же это чудо, если о нем наперед все известно...
--
Немедленно рассказывай, кто он такой! Небось не местный? - берет Татьяна быка за рога.
--
С чего ты взяла? - Алена вздрагивает, она чувствуют, что ее раздевают догола, и не где-нибудь, а в освещенной лампами дневного света белой-белой комнате, а она стоит на кафельной плитке, прижимая одежду к груди, и тут ее раздетость постыдней, чем где бы то ни было.
--
Перед выборами здесь столько народу толкается! И из Нижнего, и из Москвы есть! Корреспнденты, наблюдатели, какие-то совсем непонятные люди, которых я даже не знаю, как называть! Так твой из каких?
Алена думает. А что он рассказал о себе? Почти ничего. Она и не спрашивала. Она только видела, что обручального кольца на руке нет. Может, он его специально снимал? Что за чушь! Откуда он явился? Четыре встречи - и бесчисленное количество раз, когда они перекидывались взглядами, он шел в номер или из номера, а она сидела за стойкой, и возвращала или брала у него ключи. Он, должно быть, и сам не представляет, как много значит то, что она владела его ключами! .
--
Да скорее... из тех, которых неизвестно, как называть. Во всяком случае, не корреспондент.
--
И то ладно. Ты знаешь, это корреспонденты такие противные! Один привязался ко мне около дома. Представь себе, расспрашивал про мою личную жизнь! А еще, наглец такой, спрашивал - скажите, а не слышали ли вы ничего интересного, когда ходили в гости с мужем к некоторым сильным мира сего! Представь, он так и сказал - к сильным мира сего. И знаешь, что я сделала?
--
Сказала, что сильные всего мира собираются превратить всех корреспондентов в чебурашек?
--
Хуже! Я щелкнула его по носу и пошла по своим делам!
--
Смотри, Танька, какой интерес уже вызывает твоя персона! Глядишь, и похитят, увезут в какое-нибудь Аргунское ущелье и потребуют выкуп!
--
Ха. Пусть попробуют. Останутся тогда от их ущелья рожки да ножки.
Сколько уже таких городов перевидал он на своем веку! Когда-то, еще в перестроечные времена, он занимался организацией всяческих торжеств по всему Союзу. Праздники труда, физкультурные шествия, концерты, фестивали... Какие они все были одинаковые! Он набил себе руку, работал автоматически, работал однообразно хорошо. Правда, и тогда за это платили неплохо. Настолько неплохо, что он чувствовал себя то ли подпольным цеховиком, то ли фарцовщиком. Иногда его охватывала жуткая тоска, он отправлялся подальше от своих дел куда-нибудь в Сочи, кутил там страшно, разбрасывался деньгами. Таксисты и бармены его уважали.
Потом наступила эпоха митингов, серьезных многолюдных мероприятий с серьезными и крикливыми людьми. Оказалось, что крикливых людей тоже кому-то надо было организовывать - кому же, как ни ему? Так он познакомился с будущей властью, кое с кем познакомился вплотную, знал их вплоть до мелочей, до повадок, вплоть до любимых ругательств.
А затем наступила эра предвыборных кампаний и не очень заметных людей, которые делали из малопривлекательных вчерашних комсомольцев и цеховиков народных героев. Один из не очень заметных, но очень широко известных в узких кругах деятелей пригласил Алексея в свою агентство, причем сразу на первые скрипки - на тот момент Алексей мог себя расценивать как высокого профессионала. И последние шесть лет он занимался предвыборными кампаниями.
Как и любой производственный процесс, кампании эти были монотонным и очень технологичным делом. Но Алексей не занимался технологией, он привлекался в тех случаях, когда нужно было что-то особенное - тогда, когда требовалась мулька. Алексея это вполне устраивало. Ему не приходилось пахать по шестнадцать часов в день, как некоторым его коллегам. Он был секретным оружием, которое бросали в дело нечасто. Денег ему хватало. И такое положение дел его вполне устраивало.
Ему приходилось достаточно глубоко копаться в психологии клиентов агенства - мэров, губернаторов, директоров заводов, мафиози, генералов и прочей публикой. А это были такого рода люди, что близкое с ними общение могло либо свести нормального человек с ума, либо выработать непреклонную волю и непробиваемый цинизм. Алексей пошел по второму пути. Клиентов он рассматривал как фишки в казино, а себя - как ловкого мошенника-крупье, который знает и как обмануть, и когда. Это была игра с зыбкими и неустойчивыми правилами, а потому дававшая большой простор импровизации и творческой, так сказать, фантазии.
Самый курьезный случай произошел года полтора назад, когда ему пришлось "завалить" кандидата, на которого он когда-то много работал и которого достаточно неплохо знал. И Алексей "завалил" его. Жертва Алексея надеялась на его слабость. Надеялась, что Алексей окажется порядочным человеком, почему-то самые закоренелые подлецы уповают на то, что все вокруг них будут порядочными людьми... После поражения он попросил Алексея о встрече и в получасовой беседе вывалил на него всю свою душевную помойку, все море кислоты ненависти, желчи, неудовлетворенного властолюбия. Обвинил его в предательстве.
В том омерзительном монологе было даже что-то величественное, Алексей восхищался: как же низко, оказывается можно пасть! И нормально! Тот раут закончился, и Алексей уже был готов к следующему. Свое душевное спокойствие он воспринял как успешно пройденный тест на профпригодность. Теперь он мог разговаривать с клиентами на равных. Правда, он никогда не желал своим противникам зла, и это, возможно, иногда вредило делу - как и во всякой борьбе, некоторое остервенение (в рамках приличия, конечно) тут не помешало бы.
А вот Трепов ему был симпатичен. Трепов нравился Алексею своей простотой и искренностью, своим отменно феодальным, барским мировоззрением, которое мэр никогда не считал нужным скрывать. Потом, Трепов был настоящим хозяином, он просто не представлял себе, как можно управлять городом как-то иначе. "Послушай, - рассказывал Трепов, - я чихать хотел на ту газетенку, которая льет на меня грязь, ну пусть льет, но я же знаю, кто за этим стоит! Знаю, что меня через это хотят скинуть, какая тут свобода слова. Я просто не могу допустить такое в своем городе! Иначе грош мне цена как мэру!" Именно неспособность к демагогии, искренность Трепова привела к такому падению его популярности. Эти было слабое место мэра, и поэтому первое, что сделали ребята из агентства - запретили Трепову выступать публично без предварительной проработки и "прогонки" с имиджмэйкерами.
Да, Трепов Алексею нравился. А еще ему нравилась девушка-портье. От нечего делать он назначал ей встречи, романтические встречи в дорогом ресторане. В последний раз даже подарил ей цветы. "Пожалуй, это самый яркий провинциальный цветок из всех, которых я когда-либо видел" - думал он. Еще ему казалось, что это в высшей степени справедливо: в провинциальной помойке нашлось такое милое и симпатичное существо. Как это помогает в работе! Можно закрывать глаза на многое, жить естественной, нормальной жизнью, без гангстерских повадок гастролера. Встречаться с девушкой, ходить с ней по ресторанам. Можно было бы отправиться в театр или в кино - если бы в этом городе имелся нормальный театр и если бы в кино шли приличные фильмы. Алексей ощущал, что таким образом он уходит от стресса, и мысль его, очарованная иллюзией нормального существования, работает яснее и продуктивнее.
Беззаботность - вот что она испытывала с ним. Ей не приходилось тогда ни о чем думать, она словно спала наяву. То была беззаботность земли, подставляющей себя дождю. Беззаботность раскрытой книги, дождавшейся читателя. Беззаботность корабля, пришедшего в гавань.
Но не меньше здесь было и покорности. Алена в какой-то момент поняла, что много и бессмысленно двигалась раньше, и - устала. Теперь она отдыхала, не считая возможным противиться неожиданно посетившему ее отдохновению. Ее успокоенность казалась особенно яркой на фоне нового городского пейзажа: вздыбленные валы, молнии, отдаленный гром. Рать пошла на рать, старики почувствовали себя воинами - сказывалась романтика периода предвыборной кампании. Униженные и оскорбленные внезапно вспомнили о своих правах, а тесная и кругом повязанная городская элита - о своих обязанностях.
Алексей однажды рассказал Алене о любопытнейшем человеке - о докторе, который настолько хорошо узнал людей, что не мог их не презирать. Но и свое презрение к ним не расточал бескорыстно, а употреблял для опытов и экспериментов. Доктор был беспристрастен и слегка брезглив, потому и плохо кончил - подопытные не простили ему отсутствия ненависти к ним. Они не могли понять, как можно уничтожать живые существа, не желая тем зла. А доктор, по всей видимости, не желал ни зла, ни вообще чего-либо. Причем ни своим жертвам, ни себе самому... Он перерос и их, и даже себя, и теперь не знал что с собой делать. Поэтому и применял себя, как умел - с умом, но без страсти.
"В любых баталиях всегда найдутся нормальные люди. Им безразлично все происходящее - и поэтому их-то будут уничтожать с особым удовольствием," - говорил Алексей, и глаза его делались чуточки стеклянными, пугали слегка Алену, но быстро оттаивали, и она оттаивала, не придавая всем этим притчам особого значения.
А еще Алене казалось, что был он для нее так же велик и чрезмерен, как была велика и чрезмерна она для своего города. Она могла кувыркаться в Алексее, плескаться в нем, но не могла достать до дна. Да что там, не могла даже и увидеть дно! Словно он был огромным брикетом эскимо, под мякотью которого скрывается жесткая, чреватая занозами палочка. А она? Она была лишь прозрачным леденцом, который раз лизнешь, два лизнешь - и нет его...
В дверь нервно, по-заячьи постучали. Войдите! - сказал Алексей. Перед ним предстал незнакомый молодой человек лет двадцати пяти. Впрочем, нет - пару раз Алексей видел его рядом с Сафиковым. Кажется, они о чем-то доверительно разговаривали друг с другом. Так, значит, Сафиков послал парламентера! Ну-ну.
--
Добрый день, Алексей Антонович,- уверенно и даже слегка развязно произнес Юра Круглов. Да вот только неловкая поза, нервное подрагивание пальцев как-то не вязались с этой заученной наизусть, официальной и насквозь фальшивой уверенностью.
--
Здравия желаю. С кем имею честь? - спросил Алексей.
--
Я член предвыборного штаба Сафикова. Меня зовут Юрий. У меня к вам есть предложение.
--
Хочу сразу вас предупредить. Если это как-нибудь касается Андрея Андреевича, вы пришли не по адресу. Я всего лишь консультант Трепова, я не принимаю никаких решений и не владею никакой информацией,
--
Я в курсе. Я в курсе, кто ведет кампанию Трепова. Я просил бы вас для начала меня выслушать. Могу я рассчитывать на пять минут внимания? - Круглов продолжал стоять у дверей, словно опасаясь засады. Алексей заметил, что не только руки, но и все тело Круглова пробирает мелкая дрожь, которая иногда доходила до лица, выдавая себя нервическим подергиванием щек. Алексей резко встал с дивана и подошел к незваному гостю вплотную. Несколько секунд они смотрели друг другу в глаза. Этого Алексею хватило вполне для того, чтобы понять, что перед ним - мелкая сошка, сопляк-выскочка, не стоящий выеденного мизинца своего грозного босса. Круглов инстинктивно отступил, вплотную прижавшись к двери. Тогда Алексей отошел к окну и широким хозяйским жестом пригласил гостя на диван:
--
Садитесь! Если вам есть что сказать, я вас слушаю.
Сам же он остался стоять у окна, чуть облокотившись на подоконник. Круглов, собравшись с духом, отлепился наконец от двери и почти строевым шагом проследовал к дивану. Сел. Руки он спрятал под журнальный столик - видимо, чтобы не так была заметна дрожь в пальцах.
--
Алексей Антонович! Вы даже не представляете, на кого вы работаете...
Далее последовал рассказ о том, какой Трепов опереточный злодей. Как он обижает вдов, сирот и рабочих трубопрокатного завода. Алексей с трудом сдерживал смех. Господи, ну и анекдот! Такого еще с ним не случалось. Чтобы не было видно, что как смеется, Алексей закашлялся и, отфыркиваясь, сказал:
--
А ваш Сафиков - бандит!
Круглов изобразил на лице самое решительное возмущение:
--
Думайте о том, что говорите!
--
Да это каждая собака знает. Но Трепов немногим лучше. Думаете, вы рассказали мне о вашем градоначальнике что-то новое? Отнюдь. Весь негатив, всю дрянь о себе Трепов изложил мне лично. Таково непременное условие работы - чтобы решать проблемы, я должен о них знать. За конфиденциальность я отвечаю своей шкурой, а также - что, быть может, даже более важно - своей репутацией.
--
Тем более! Как же вы можете работать на такое чудовище?
--
Молодой человек! Я, как и вы - хорошо оплачиваемый фрилансер. Я делаю свою работу, и меня совершенно не волнует личность моего заказчика. Почему-то мне кажется, что и вас не слишком-то интересует моральный облик вашего босса. Кстати, скажите, а на какую должность будете претендовать лично вы в случае победы Сафикова? Нет ли у вас интереса к трубопрокатному делу, например?
--
В отличие от вас, я работаю на общественных началах! - возразил Круглов. Алексей поморщился:
--
Да, да, конечно. Однако ближе к делу. Что угодно от меня господину Сафикову?
Юра дернулся, встал с дивана, и положил на столик черный дипломат. Самый обыкновенный дипломат. В таких носят и ключи от атомных боеголовок, и обычный командировочный ассортимент вроде носков, бритвенного набора и пары галстуков. Но Круглов положил дипломат с таким усилием, как будто он весил не одну тонну, будто в нем, как в ящике Пандоры, было сосредоточено неисчислимое множество бедствий, ожидающих лишь случая, чтобы вырваться наружу. Освободившись от своего груза, порученец Сафикова явно почувствовал себя спокойней, его руки перестали дрожать. Алексей понял, что Круглов до того был на удивление бледен, так как сейчас кровь прилила к его щекам, и Юра быстро приобрел свой обычный румяный, упитанный и довольный вид. Будто бы, избавившись от дипломата, он вылечился от смертельно опасной болезни.
--
Аркадий Семенович надеется, что вы сделаете правильный выбор, - произнес Круглов, - Трепов - не тот человек. Его время истекло. Подумайте над нашим предложением как следует. Аркадий Семенович свяжется с вами в ближайшее время.
Прежде чем изумленный Алексей успел что-либо ответить, Круглов вышел из номера.
Алексей остался один на один с дипломатом. Итак, мне подложили какую-то дрянь. Скорее всего, это самая банальная взятка. Сколько здесь, интересно? Чем провинция может порадовать столичного специалиста? Алексей понимал, что самым разумным выходом было не прикасаться и пальцем к дипломату, а позвонить куда следует. Следовало - в милицию, ФСБ, боссу в Москву, еще в пару мест. Ха-ха, да вот только кто подтвердит, что этот Юра сюда что-то приносил? И что дипломат, даже будучи принесен Юрой, имеет хоть какое-то отношение к Сафикову? Отель-то принадлежит Сафикову .
Поразмыслив немного, Алексей все же решил, прежде чем что-либо предпринять, открыть дипломат. Он поднял этого кота в мешке - вроде бы обычный вес, нетто-брутто. Мелькнула мысль - а вдруг чемодан пустой? Вдруг его хотят подставить? Да нет, на такую работу мысли здешние боссы не способны. Алексей открыл чемодан. И не поверил своим глазам.
В чемодане действительно лежали деньги. Причем много. Столько денег Алексей не заработал за всю свою жизнь. И вряд ли когда-нибудь заработает. Он проникся к Сафикову даже некоторым уважением - молодец, не жадный. Уж если взятка - значит взятка. Значит, Сафикову есть от чего откупаться. Есть чего бояться. Бандюга несчастный. Как ему хочется стать господином! Как ему хочется не темной, подпольной, а законной, пышнотелой власти! Какой же он дурак... Разве не понятно, что суть власти - не в парче и пурпуре, прав был полоумный диктатор Маркеса, утверждая, что власть - это как шарик на ладони. Твердое тело в мягком месиве мира. Закваска в тесте. Власть - это каменный гость, от которого ты никогда не сможешь избавиться. Первородный грех, который всегда будет лежать у тебя душе.
Теперь у Алексея появился свой, шкурный интерес в том, чтобы обставить Сафикова. "Я организую ему парчу и пурпур! Пусть узнает свое настоящее место. И оно ему не понравится."
Мысли Алексей вернулись к деньгам. "Неужели он думает, что я возьму их! А я не продаюсь за наличные. Я продаюсь только по любви. Заставьте меня полюбить вас, господин Сафиков, и тогда - можете покупать меня с потрохами! Хотя у вас есть шанс добиться моей жалости. Наутро после карнавала. А от жалости до любви, как известно, один шаг!"
Чемодан перестал представлять опасность для Алексея. Теперь он стал угрозой для Сафикова. В руки Алексею попала козырная карта, которую следовало использовать с максимальной отдачей. Конечно, не туз - Сафикова этим не возьмешь, но шестерка. Как раз подходит по калибру к этому..как его...Юрию. "Я скажу, что мне не приносили никакого чемодана. Это подтвердит Алена. После нее его никто уже не видел. Сафиков решит, что мальчонка решил поживиться его деньгами...Вот смеху-то будет!"
Алена увидела, как он приближается. И впервые не почувствовала этого чудесного чувства беззаботности. Наоборот, теперь от него исходила тревога. Он шел к ней с делом. И дело это было явно нехорошее.
--
Алена, у меня к вам просьба.
Она вся сжалась в маленький комочек, несчастный пушистый клубок, лучше б исчезнуть, не слышать ничего, не слушать его, лучше бы, чтобы он никогда не показывался в этом городе.
--
Я с такой радостью сделаю для вас что-нибудь...хорошее! - жалко улыбнулась она. Ей хотелось плакать.
--
Алена, вы должны мне пообещать кое-что. С полчаса назад ко мне приходил один молодой человек. Так вот - если кто-нибудь у вас спросит: видели ли вы его или нет, вы должны сказать, что не видели. Алена, это вопрос жизни и смерти.
--
Тво...Вашей? - Алена с ужасом подняла на него глаза.
--
Да. Начинается серьезная игра. Ты мне можешь очень помочь. Могу я на тебя положиться?
Алена решила сделать последнюю попытку. Она нашла в себе силы взглянуть ему в глаза и почти закричала:
- Вам кто-нибудь угрожает? Вы только скажите мне, у меня есть очень влиятельные знакомые, они вступятся, если я попрошу, вам никто не посмеет ничего сделать, никто-никто, вы знаете, тот парень, Юра, он ... словом, он хоть и молодой, но большая шишка, мы с ним почти родственники, если я попрошу, он все для меня сделает! Все-все, что угодно, вас здесь никто не тронет, а если что, бросайте все, езжайте отсюда, уезжайте, ведь все эти дела - такие пустяки, господи, такие пустяки, разве они стоят того, чтобы из-за них рисковать ну хоть чем-нибудь, они же ничего, ничегошеньки не стоят!
Он стоял и молча слушал. Потом спросил:
--
Вы сделаете то, о чем я вас просил?
И она поняла, что не в силах помешать ему. Она не в силах его остановить. Она может только покориться неизбежному.
--
Да.
--
Спасибо, Алена. А что вы делаете сегодня вечером?
Она жалко и счастливо улыбнулась:
--
Да так... не знаю. А что?
--
Я опять не могу предложить вам ничего путного, кроме своего общества. Мне кажется, что лучшим рестораном стал бы мой номер. Сегодня вечером я сам буду и официантом, и метродотелем. Я вас не разочарую. Ну как, по рукам?
Радуясь тому, что этот разговор сейчас наконец-то закончится, он ее отпустит, и она сможет некоторое время побыть одна, Алена выпалила, даже не успев подумать:
--
Да-да, конечно. Моя смена заканчивается в шесть вечера.
--
Вот и отлично. Я буду здесь ровно в семнадцать пятьдесят девять. До скорой встречи.
...Алена не хотела думать о слове, которая она дала. Знала только, что обязательно сдержит его. Чего бы это не стоило.
Сафиков питал к Круглову слабость. Круглов напоминал Сафикову себя в молодости, такой же пронырливый, ловкий, цветущий. И Сафиков склонен был помиловать Юру. Но команда Сафикова, люди отнюдь не сентиментальные, не хотели и слышать о прощении. Предатель должен быть наказан. Наконец, ближайший из ближайших, надежнейший из надежных, шеф службы безопасности, сказал простую вещь: " Ты не прав. Ты ставишь личные привязанности выше дела. А дело для нас - прежде всего" И Сафиков махнул рукой. Сколько еще Юр на свете! А дело у него действительно одно, одно-единственное, и он, Сафиков, просто не имеет права ради какого-то юнца изменять своим правилам. И Сафиков махнул рукой: пусть делают с Кругловым, что хотят.
До выборов оставалось две недели. До праздника - пять дней. Теперь в одном номере с Алексеем ночевал охранник. У него появилась машина с водителем и еще - машина наружного наблюдения. Трепов считал, что Алексею есть чего бояться.
Хотя скандала с деньгами не вышло. Сафикову повезло - люди из агентства, которые его вели, убедили не трогать Круглова. Просто Юру погнали с работы, отобрали у него квартиру и попросили убираться из города подобру-поздорову. К тому же через недельку чемодан с деньгами вернулся к Сафикову. Но Круглову это помочь уже не могло - люди никогда не прощают своих ошибок, особенно тем, кто стал жертвой этих ошибок.
Молодой и энергичный Юра исчез, перестал позировать перед камерами и давать интервью. И это не прошло незамеченным. Скандала Алексей затевать не стал, но несколько недобрых статей в местной прессе с заголовками типа: " Куда деваются руководители предвыборного штаба Сафикова?" сделали свое дело - Сафиков потерял от двух до трех процентов голосов. Это был очень важный успех. И Трепов, возможно, не ошибался, когда решил, что автору этой комбинации, Алексею, есть чего опасаться.
После этой истории доля Сафикова уменьшилась с сорока шести до сорока трех процентов голосов. Шансы его на победу в первом туре стали совсем призрачными. Трепов же поднялся с тридцати четырех до тридцати шести процентов. Сафиков начинал уступать. Медленно, потихоньку, но все-таки отступать.
Но у них оставалось слишком мало времени. Поэтому вся надежда была на праздник...
Алексей вспомнил, как он однажды пришел к мэру и положил сценарий ему на стол. Треплев долго вчитывался в эти пять страничек мелко набранного текста. Закончив читать, он поднял глаза и с удивлением спросил:
--
Юбилей нобелевского лауреата? Разве у нас в городе жил нобелевский лауреат?
--
Да. Там же написано.
--
Можно подробнее? Почему же я, как мэр, ничего о нем не знаю?
--
Потому что вы мэр, а не архивная крыса. Предъявите претензии вашим архивным крысам. Правда, вряд ли в городских библиотеках есть что-то об этом человеке. Лернер уехал из города в 1909 году, в возрасте десяти лет, и больше никогда не возвращался. После революции он эмигрировал. Он был выдающимся медиком-психиатром. Водил знакомство и с Павловым, и с Юнгом. Имел свою частную клинику в Провансе. Нобелевку получил в последний предвоенный год, в 1938...
Далее славные страницы его биографии заканчиваются. В годы войны Лернер сотрудничал с Петэном. Лернер не был нацистом. Но зато он был евреем, и очень боялся смерти. Доктор учавствовал в разработке некоторых медицинских экспериментов, которые потом ставились над его соплеменниками. Когда союзники высадились в Марселе в 1944, Лернера застрелили. Ходили слухи, что приказ был отдан лично Эйзенхауэром.... Впрочем, это, наверное, всего лишь слухи.
Для горожан все будет, конечно, не так. Лернер - боец сопротивления. Геройски погиб в борьбе с нацистами во время освобождения Франции. Почти Сент-Экзюпери. Удивительный человек, не правда ли? И -уроженец вашего города! Вы должны гордиться им.
--
Да... - Трепов был озадачен. - Вот так персона... А нельзя ли проверить твои данные об этом докторе?
--
Почему нет, - Алексей положил на стол прозрачную папку. - Здесь ксерокопии книг, публикаций, архивных документов. Не знаю, пригодится ли вам - здесь в основном по-французски и по-немецки, есть пара статей по-английски. Будете брать?
--
Да нет, зачем, я тебе верю... - Тррепов задумался - Он был похож на меня, этот Лернер? - неожиданно спросил мэр.
--
В какой-то мере. Делал свое дело и попутно творил чудовищное зло. Но он был ученый. У вас же, Аркадий Николаевич, зло входит в вашу профессию. Как неотъемлемая часть.
Треплев перебирал листки бумаги. Алексей почувствовал, что для мэра все еще очень и очень неясно.
--
Я не буду сейчас вдаваться в детали мероприятия, Аркадий Николаевич, это совершенно ни к чему. Объясню, какие цели мы ставим, и какими методами мы их достигнем. Цель первая. Вы есть власть. Все остальные лежат у ваших ног. Сафиков - сатана, падший ангел. Главное - представить его уже выбывшим из борьбы. То есть борьба невозможна, потому что мы расставим полюса в нужном нам порядке, а части мироздания не могут друг с другом ссориться, они могут находиться в отношениях господства и подчинения.
Это просто. Будут две части. Официальная и неофициальная. С помощь нашего доктора вы убедите горожан гордиться собой - и тем больше они будут гордиться вами. Кое-чему вам придется в спешном порядке научиться....
В этот день Алена не выходила из дому. На улице было шумно. Шум постепенно нарастал, достигнув апогея часам к восьми вечера. Затем все стихло.
Алена отдернула шторы и посмотрела в окно. Ни души... Тихо, как перед бомбежкой. Куда же все подевались? Наверное, люди покинули этот город. Может быть, город уже разрушен до основания, может быть, в нем уже нет ни одного целого здания? И только она одна осталась на пепелище...
Тихо... Слышно, как от порывов ветра тихонько дребезжат оконные стекла. Жизнь ушла из города. Жизнь уходит из нее. Постепенно. Мелкими, неслышными шажками...
После того случая ее выгнали с работы. Охранники просто не пустили ее в "Палладу". Сказали: "Ты уволена." Без всяких объяснений. Хотя какие тут могут быть объяснения... Что-то ужасное случилось. По вине Леши. Заметил ли он ее отсутствие? Искал ли ее? Сейчас она не хотела его видеть. У Тани с Юрой отобрали квартиру. Она пыталась уговорить их поселиться у нее, но они даже не захотели с ней разговаривать. Куда-то исчезли из города. Корреспонденты больше не охотятся за Танькой. О них все забыли. Как будто и не было их никогда.
Может быть, ее, Алены, тоже никогда не было? Или, во всяком случае, нет сейчас? Алексей что-то затеял. Наверное, он хочет стереть их маленький город с лица земли. Вместе с ней. Ее он уже стер. Почти. Она теперь - как обветшавшая, ненужная обувь, уже отслужившая свое. Сослужила свою службу и стала не нужна. И теперь она остается совсем одна даже не в своей квартире - одна в целом городе. Люди покинули его, и только она хранит верность этой горстке домов, этим зыбким следам живших в городе людей, голосам, которые еще вчера звучали на улицах и в домах, голосам, которые по-прежнему что-то для нее значат. Не так мало. Не так мало, как мог бы подумать Леша. Если он вообще думал об этом.
Но нет, он думал о чем-то своем. В последнюю очередь думал о ней... А она страшно устала. Она устала помнить его. Она устала пытаться понять, что же он такое сделал с ней, с Юрой, с Танькой. Она очень хочет спать. Она так сильно хочет спать, что уснет здесь же, в кресле, не доходя до кровати, уснет в обнимку с непонятной и жуткой тишиной за окнами...
" Давайте! Все в сад! Официальная часть благополучно закончилась! Теперь настал черед вашего неофициального безумия! Вы уже заболели им, всамделишным доктором Лернером, человеком с руками Господа и с сердцем Иуды! Вы уже любите его, вы уже не расстанетесь с ним ни за что на свете. У вас появилось, чем гордиться. Вы нашил своего Ваала, своего Золотого тельца! И Вы говорите - спасибо, дорогой товарищ Трепов, что дали нам знать об этом! И вы, дряхлые и нищие обожатели правдолюбца Сафикова, вы первые отвернетесь от своего прежнего кумира в пользу Господина Мэра! Ах, властитель, бойся не сильных мира сего, а бойся малых сих! Ибо они безумны и мстительны, никогда они не забывают никакого зла, но добра не помнят, и, как плохо воспитанные собаки, ласкаются к тому, кто кинет им более жирный кусок.
Все к реке! Вам уже раздали маски. В нагрузку вы получите свободу. На целую ночь. Ха, сколько же неизвестно чьих младенцев появится на свет через девять месяцев! В каком-то смысле это будут и мои дети. И у многих горожан появится своя тайна, и хранителем этой тайны будет господин Мэр, который позволит им совершить все то, что они совершат. И который один будет держать в руках ключи тайны.
Как же непросто было обучить г-на Трепова верховой езде! Зато посмотрите, как теперь он гарцует на белом коне! И сам весь в белом. От него уже исходит какое-то неземное сияние. В каком выгодном он оказался положении по сравнению с Сафиковым! Ведь тот умеет ездить только в лимузинах, и теперь его неуклюжий джип так скверно смотрится по сравнению с волшебным единорогом Господина Мэра. Джип урчит на ухабах, и как-то по-дьявольски изрыгает из себя клубы дыма. Сафиков в нем - как ведьма на помеле. Ну, скажите, какой из него Господин, из этого дурня, из этого Иванушки-дурака, запеченного в печке с тонированными стеклами?
. Теперь я вижу - нам удалось найти многое из того, чего так не хватало жителям этого городка. И они это получат - из рук Трепова. И вот тогда, когда они все будут преисполнены благодарности, тогда произойдет нечто чудовищное - кто-то осмелится поднять руку на Господина! И пусть никто не будет ничего знать точно, все взоры обратятся на этот мрачный черный джип! Ибо кому, как не Сафикову, желать зла Господину, кто, как не Сафиков, желает свергнуть единственно возможного, единственно истинного помазанника Божьего!
И вдруг окажется, что это шутка! Окажется, что жив господин, ибо он неумертвим, непобедим, недостижим на своем белом коне! Шутовская петарда, и все тут, не больше. И любовь к спасенному в одночасье станет страстью. Она станет шириться, подыматься неудержимо, как воды потопа, и ничто не сможет ее остановить, я сейчас вижу эту любовь, это обожание, как она отбивает чечетку: один...два...четыре...шесть, восемь, десять пятнадцать процентов! И нет больше Сафикова, и рассеется он как дым, и через недельку ничего от него не останется. Прощай, мой недоделанный кумир, лепил ты себя, лепил, да так и не слепил. Мало создать плоть, а надо еще и душу вдохнуть во власть, а где тебе взять душу, если нет ее у тебя?"
"Бред какой-то. Какая-то нелепица...Что здесь происходит, в конце концов? Как же не хотелось в это влезать. Но что делать. Говорят, отказаться нельзя. Как откажешься? Все видят, все снимают. Интервью берут. Этот старый козел взгромоздился на лошака. Не понимает, что ли, как глупо он выглядит? А вот что мне надо было сделать - так это заказать под это дело машину с открытым верхом. Все-таки паршиво, что его все видят, а меня - нет. Но не идти же пешком вместе со всеми! Да еще по такой грязище.
Тряпки... Какие же все тряпки...дешевки! На дармвощинку собраться, на халяву - так это на милую душу! Да, как волка не корми, все равно в лес смотрит. Кто послаще кинет пряник, тому и карты в руки. Морда какая, вон в этой маске... Дырищи-глаза, огромные такие - и рога торчат. А вот идет жирнющая бабища, грязная юбка, замаранная каким-то дерьмом, а в руках-то у нее дудка! Дудит, дудит в свою дуду дебильную, дубовая, дебелая кастрюля... А вот к ней уже подкрадывается сзади такой маленький, наверное, совсем заплеванный, замудоханный в жизни старикан, а маска то у него - писаный красавец, и усы щегольские пририсованы, и эти, как его...бакенбарды, ручку то он к ней тянет, тянет, а она вроде и сторонится, да не очень-то пугается, если приглядеться-то.
Суки... А эти, смотрите-ка, уже в лес прячутся, ни стыда, ни совести, как они в себя в зеркало назавтра смотреть будут? И, кстати, нормально так посмотрят, подбоченясь, между прочим. И гаркнут довольно - вот, дескать, я хоть и соленый огурец, а все же молодец!
Трепов. Кто такой Трепов? Обычный ворюга. Нет у него самого ни гроша за душой, вот вылетит он из кресла - и хоть по миру иди. Потому что кое-кто отнимет у него награбленное. Грабь награбленное, не стесняйся! И ограблю. За милую душу. Потому что не надо было ему становиться мне поперек дороги. Надо было сказать себе: все, стар стал. Никуда не гожусь. Надо уходить. Надо дать другим дорогу. И тогда остался бы он при своем. Ну, разве что чуток я пообкусывал бы тогда пирог треповский, слишком жирный он себе пирог наел за восемь лет.
Не уступил. Уперся рогами и стоит. Да и превращает наш город в какой-то бродячий цирк, если не сказать хуже. Ну что ж. Пусть в таком случае пеняет на себя!
Между прочим, дождик собирается. Вот так незадача, Трепов, батяня! Будет дождик - и все разбегутся, маски-то с костюмами им роздали, а о зонтиках не позаботились, еще бы, где здесь сорок-то тысяч зонтиков взять! Однако барахла на каждого набрали. Ни одной нормальный рожи человеческой не видно - все в масках, масках, масках... Только у Трепова лицо без маски и все как будто бы светится... И у меня нет маски, но кто меня видит? Ну ничего, сейчас камеры подъедут, спросить у единственного реального кандидата: ну что же вы, г-н Сафиков, будущий законно избранный мэр, что вы думаете о всем этом безобразии?"
"С высоты седла люди кажутся морем, которое плещется покорно у ног твоих... И это море несет тебя. Куда-то вдаль, туда, где море вольется в реку. Ближе меня нет сейчас никого к Господу. Вокруг - стройные ряды сподвижников. Вот они, в белоснежных мундирах, с саблями наголо, и сабли эти сияют в пасмурный хмурый день так же ослепительно, как их лица!
Зачем ты, падший брат мой, упрятал себя в железную скорлупу, черную-черную, как сама земля? Ты мог бы пробиться ко мне сквозь белоснежные мундиры и сабли моих людей, преданных мне с такой же силою, с какой колосья пшеницы преданны лучам Солнца! Но ты боишься. Ты нервничаешь, Сафиков! Ты надеешься, что дождь распугает горожан - но возможно ль, чтобы стихии смогли разогнать процессию паломников, идущих на поклонение? Дождь лишь больше соединит нас. И ты, и я - мы видим, как под угрозой ливня люди крепче жмутся друг к другу, они же малые котята, прижимающиеся друг к дружке каждый в отдельности, а все вместе они ищут спасению у теплого живота матери, единственной их надежды и защиты. То есть у меня.
Еще полчаса - и мы дойдем до речки. Там приготовлено столько еды и питья, сколько, возможно, не было в нашем городе за все время его существования. И мы познаем настоящее изобилие. А вы - вы познаете все мыслимые запретные удовольствия и грехи. И только я, ваш император, буду неустанно восседать на белом коне - и вечером, и ночью, и даже под утро, когда маски покажутся вам липкой тиной, обернувшей лицо утопленника, даже тогда я буду неусыпно охранять и беречь ваш покой. Потому что я знаю все про доктора Лернера, павшего жертвой от рук собственного таланта. А вы знаете только солнечную стороны этой монеты. Вам известно, каково золото на вид - ну а я, я знаю, каков его вкус. И еще, может быть, я знаю и то, чего точно никому из вас узнать не дано - знаю золоту цену.
Может быть, я слишком стар? Ничего, я еще послужу городу, не только пять лет, но и пятью раз по пять, поколение успеет состариться и умереть, а я буду все также гарцевать на белом скакуне. Пока не обращусь в памятник, в величественный монумент на главной городской площади. Что с того, что вам приходится меня выбирать? Выбирайте меня каждый раз заново, чтобы вновь и вновь убеждаться в правильности своего выбора! Какое наслаждение - всякий раз подтверждать свою правоту. Словно шепчешь про себя символ веры, который с каждым новым повторением становится только истинней...
Тучи собираются над нами. Гремит гром. Над городом уже разразился ливень. Но улицы города пусты, только старики и малые дети остались под крышами, все прочие жители - здесь, со мной. Что же сорвало их с насиженных местечек, что в воскресный день вырвало из постелей? Ах, они же все-таки потомки кочевников! Сильна, сильна монгольская кровь, что ни говори, особенно сейчас, сквозь маски, заметно, какие у нас у всех раскосые глаза и толстые хищные губы. Долго собирались. Копили силы, запасались припасами, заливали воду в бурдюки, латали ветхие кибитки. Замерли, ожидая. И вот - в один прекрасный день вся эта масса людей шевельнулась и тронулась в путь. Много лет Везувий притворялся спящим, но время настало - и потекли мощные потоки лавы, сметая все на своем пути. И неистовство было платой за многолетнее смирение.
И так же мои горожане выплеснулись мощной, неудержимой волной, повинуясь моему призыву. Алексей был тысячу раз прав - людям нужен поход, а похода нет без предводителя. И не все ли равно, куда мы идем - за тридевять земель, или всего лишь до ближайшей речки, не все ли равно, зачем мы идем - убивать и грабить, или просто пьяно и безумно веселиться, танцевать и совокупляться ночь напролет. Возникает чувство единства, я ощущаю его всем своим телом, и даже конь мой ощущает, и все эти десятки тысяч желают единства и повиновения!
Безликое воинство, шумный табор выродков и недоносков! Я сам такой же, как вы, поэтому нам так легко понимать друг друга! Я всегда слышал ваши голоса, все эти годы я вслушивался в них, а если я и плевал в ваши души и обчищал ваши кошельки - что ж, таковы были правила игры, чтобы подняться, требовалось встать во весь рост, потеснив многих. Что поделать, если город наш так мал и беден!
Но сколь бы ни было ничтожно поселение, власть в нем должна быть величественна и надменна. Власть имеет общую природу и мало зависит от свойств мест, где она применяется. Она не умеет приспосабливаться - зато хорошо умеет приспособить к себе самой.
Наверное, чем меньше и слабее те, кем правят, тем сильнее власть их деформирует и уродует - просто оттого, что не может иначе, заботливая ее рука слишком тяжело ложится на плечо подданных, ломая кости и нанося увечья. В большом городе бремя власти не столь навязчиво, ее можно обойти, обмануть, проскользнуть меж пальцев. А на маленьком катерке в открытом море власть капитана мучительна и даже опасна, так как настигает всех и каждого. Но ей-то, ей ведь не каждый может взглянуть прямо в глаза! "
Гром будто бы разбудил спящую Алену. Тело ее отодвинулось к самому краю кровати, дальнему от окна, чтобы не испугаться надвигающейся грозы. Но сон, вопреки ожиданию, не покинул ее. Просто душа Алены вылетела из тела и вместе с усиливающимся ветром понеслась на восток - туда, куда двигалась нестройная процессия горожан, возглавляемая Треповым. Они уже достигли речки и располагались на обширной, заранее подготовленной лужайке.
Алена почувствовала, что вдруг стала мудрой и всезнающей. Она обращала внимания на вещи, которых были незаметны для подавляющего большинства участников действа. Так, она увидела Алексея, неприметно, в стороночке готовящегося к инсценировке покушения на мэра. На Алексее тоже была маска, но она-то и выдавала его с головой: маска его была такой же бесстрастной, выдержанной и загадочной, как он сам.
Она увидела Трепова и заметила, что мэр стал потихоньку терять над собой контроль. Он слишком вошел в роль, слишком уж нравился себе на своем белоснежном жеребце. Или это и был настоящий, всамделишный Трепов, а мрачная физиономия затравленного волчары., к которой горожане успели привыкнуть за много лет, оказалось только личиной? Только маской?..
Она видела стоящий на краю опушки джип Сафикова, самого Сафикова, который вместе с охраной курил у капота. Алена почувствовала, что в Сафикове постепенно нарастает, ширится мрачное, бездонное, звериное бешенство. Здесь никто не интересовался фаворитом предвыборной гонки: сторонники Сафикова словно позабыли о нем, даже камеры и те крутились в основном вокруг мэра, вылавливая каждый его жест и каждое слово. Либо снимая пикантные детали того, что в утренних новостях, по всей вероятности, назовут "народным гуляньем.
И поэтому Сафиков готов был взорваться. Выкурив несколько сигарет подряд, он сел в машину, закрыл двери и поднял стекла. Затворился в своей раковине...
Где-то с полчаса публика устраивалась. Наконец, корзины с едой и выпивкой были разнесены, бутылки открыты, пластиковые стаканчики наполнены. И тогда мэр начал свою речь. Сразу все стихло. Трепову не понадобилось никакого звукоусиливающего оборудования - его от природы громкий голос заполнил собой всю опушку .
Мэр говорил о выдающемся горожанине Лернере. Говорим о том, что мы начали находить свое прошлое. И выразил надежду на то, что в ближайшие годы сможем, наконец, найти и свое будущее. За это был поднят тост. Раздались аплодисменты. Сафиков сидел в машине и тупо чиркал зажигалкой. Вдруг он понял - это провал. Полный и окончательный. Ему не справиться с Треповым. Его побили. И первый, кто в этом виноват - этот щенок из Москвы. Который отказался взять его деньги. А ведь Трепов наверняка заплатил им всем куда меньше!
Неожиданно Сафиков увидел Алексея. И узнал его. Сафикова обожгло волной ненависти, и это было чудовищно больно, как если бы ему заливали расплавленный свинец в глотку. Сафиков задыхался. В этот момент случилось то, чего он так желал - хлынул ливень. Хлынул в одночасье, накрыв тысячи людей, расположившихся на опушке. Ливень был так силен, что выбивал из рук бутерброды, а пластиковые стаканчики, в которых на донцах плескалось шампанское, до краев наполнились дождевой водой.
Шум дождя совершенно заглушил слова мэра. И в это время там, где стоял Трепов, грянул взрыв, метнулись языки пламени. Гвардейцы Трепова в ужасе бросились к месту трагедии. Алена увидела мэра, лежащего на руках у своих соратников. Она пыталась различить в струях дождя капли крови, но ничего не заметила. Мэр окунулся в дождевую воду, как младенец на крещении окунается в купель. Мэр омывали струи благодатного майского дождя. Он был невинен. Он был чист. Более, того - он был цел и невредим.
Сполохи дикой, собачьей радости полыхнули в рядах гвардейцев мэра с той же силой, с какой грянул недавний взрыв - и эта взрывная волна мгновенно объяла всех горожан, находившихся на опушке. Люди срывались со своих мест и бросались к эстраде, на которой уже возвышался, словно восставший из мертвых, Мэр и Господин этого города.
Сафиков тоже это видел. И еще он видел Алексея, сорвавшего маску и неистово хохотавшего прямо ему в лицо. Сафиков не слышал, что кричал Алексей, зато слышала Алена. Это были слова презрения, омерзения и жалости. Это была речь победителя, обращенная к побежденному.
"Надо не дать ему вновь одеть маску!" - закричал Сафиков. В мгновенье ока он выхватил пистолет у своего водителя, выскочил из машины и бросился к Алексею. Тот держал маску в руках и видел Сафикова, вставшего прямо напротив него, трясущегося, лысого, жирного, жалкого Сафикова в измазанном грязью костюме. Как в замедленной съемке, к ним шумно бежали все три охранника Сафикова, рты их были разинуты в немом крике.
"Ну что же вы!" - закричал Алексей, перекрикивая шум дождя - "Ну что же вы сегодня так буднично!? Оденьте маску! Я одолжу вам свою!!" - и протянул Сафикову свое холодное, бесстрастное, насмешливое лицо.
Тогда Сафиков поднял пистолет и выстрелил. Алексей упал ничком в грязь. Сафиков успел выстрелить еще три раза и сделать контрольный выстрел в голову. Через миг охрана настигла его и вырвала из рук пистолет, который был зажат в руках Сафикова так крепко, как только медвежья глотка может быть зажата в челюстях убитого бульдога. Охранники взяли Сафикова под руки, поволокли к машине. Он не сопротивлялся. Как большую ватную куклу, его запихнули на заднее сиденье. Джип взревел всеми своими лошадиными силами, рванул с места и, мешая грязь с кровью, укатил в сторону города.
Со странной отрешенностью Алена пыталась рассмотреть лежащего лицом вниз Алексея. Но ей это не удалось: того мгновенно окружили люди, среди которых выделялся блистательно-сияющий Трепов.
А вот Алексей увидел ее. Это лицо было последним его видением. Оно парило где-то в вышине, огромное, как заходящее на поле битвы солнце. Алексею показалось, что все они здесь - оловянные солдатики, выстроенные на большой картонной коробке, и лишь Алена, которая с неба расширенными глазами смотрела на их потехи, лишь Алена - единственный настоящий человек из плоти и крови, наделенная даром дыхания и прозрения.
И, когда Алексей понял, что его смерть будет всего лишь концом маленького оловянного солдатика, он согласился со своей смертью и принял ее без лишних вопросов. А лику, что парил в небесах, как лик Богоматери - над Куликовской битвой, Алексей сказал все-таки: Извини!, потому что ему в последний проблеск сознания показалось, что Алена почему-то огорчена гибелью оловянного солдатика...
Проснувшись, Алена бросилась к окну. Светало. По улицам кучками и в одиночку шли усталые, изможденные люди. Праздник закончился, и они возвращались к своим будничным делам.
Алена быстро оделась и выскочила на улицу. Она пыталась искать его среди забрызганных грязью Арлекинов. Но она знала, что не сможет найти его. Не сможет найти теперь уже никогда.
После двух часов безуспешных поисков она заняла пост у гостиницы Паллада. Внутрь ее не пустили. Вообще, в отеле было беспокойно: туда-сюда носились служащие, директор Коля был странно бледен и постоянно звонил кому-то у стойки на ресепшьон.
Через пару часов Алена заметила двух ребят, в которых узнала коллег Алексея - пару раз она видела, как он с ними беседовал. Она побежала к тому из них, что был помоложе, схватила его за руку и зашептала: "Скажите, где он? Вы не подскажете, где я могу найти Алексея? Скажите, а с ним ничего не случилось?" Она смотрела человеку прямо в глаза, и чувствовала, что тот готов уже сказать ей правду. Но вмешался второй, бородатый очкарик с насмешливым взглядом и голосом.
--
Девушка, Алексею пришлось сегодня ночью срочно вылететь в Москву. Еще вопросы есть?
--
А он еще появится здесь? Вы не могли бы оставить мне его московский телефон, рабочий, там, ну, какие-нибудь вообще координаты?
--
Появляться он здесь больше не будет. Не должен, во всяком случае. А координаты я, извините, всем желающим давать не могу. Думаю, если б он хотел, он бы сам сообщил вам, как с ним можно связаться.
--
Да, да...конечно, - пробормотала Алена и отпустила рукав. Она была готово поверить в услышанное - настолько обычным, будничным тоном все это было сказано. С другой стороны, ей все же не верилось - она помнила свой сон.
Жаль, что у Алены не хватило духа дойти до морга при городской больнице. Тогда бы она увидела, как оттуда в два часа пополудни вынесли цинковый гроб без всяких опозновательных знаков, загрузили в машину с правительственным номерами, и на бешеной скорости повезли в аэропорт. Алексею действительно пришлось вылететь в Москву...Первый раз в жизни он серьезно ошибся. И ошибка его была вознаграждена по заслугам...
Вынос тела стал первым следствием разговора, происшедшего накануне на даче, где от ночных трудов отдыхал Господин Мэр.
Трепов принимал гостя на веранде. Он не удивился, когда Сафиков позвонил ему на следующее утро и попросил о встрече. Они пили крепчайший кофе - у обоих выдалась трудная ночь...
--
У меня, Андрей Андреич, есть к тебе деловое предложение - начал Сафиков.
--
Эх, Аркадий... Знаю, знаю, что ты хочешь мне предложить. - вздохнул Трепов. Перед глазами у него в который раз встали события вчерашнего вечера. Он вновь и вновь спрашивал себя: правильно ли он поступил в той ситуации? И каждый раз отвечал себе: это был единственно верный способ.
Едва оправившись от шока, мэр дал приказ охране: "Оцепить! Никого не подпускать!" Алексея перевернули. Трепов посмотрел на его мертвое лицо и подумал: " Праздник должен продолжаться. Он сам говорил, что возможны всяческие неожиданности, что на таких крупных мероприятиях невозможно все предусмотреть заранее. Вот и случилась...накладочка. Но праздник продолжится. Он бы сам ни в коем случае не допустил, чтобы праздник сорвался. Все должно идти своим чередом. Пусть дотошное исполнение сценария станет для него отходной молитвой."
Мэр подошел к совершенно обалдевшим коллегам Алексея. Популярно объяснил, что теперь все организационные моменты ложатся на них. В случае гибели командира командование переходит к его заместителю, не так ли? Все пока идет прекрасно. Учитывая новые обстоятельства дела, они могут поставить вопрос об увеличении вознаграждения. Однако, если они не возьмут себя в руки и не продолжат праздник, он оставляет за собой право расторгнуть контракт. В их интересах оставить случившееся в тайне - иначе может серьезно пострадать репутация агентства. Ну что это за фирма, сотрудников которой убивают среди бела дня в присутствии сорока тысяч человек?
И тем ничего не оставалось, как согласиться. За исключением пары десятков человек, никто ничего не видел. Тело Алексея унесли. Теперь с трибуны требовалось объяснить, что все это было шуткой, небольшой мистификацией для того, чтобы взбодрить публику. Специально приуроченной к началу грозы. Которая, кстати, уже и заканчивалась.. Ведь в карнавале всегда сначала побеждает зло. И только потом сомнения в победе добра рассеиваются, смерть прячет свою косу за пазуху, и вместе со всеми пускается в свирепо-радостный данцмакбр...
- Ну так я тебя слушаю, Аркадий Семенович! Посмотрим, посмотрим, как быть.
--
Я снимаю свою кандидатуру. Без шуму, без скандала. Взамен я должен получить гарантии того, что это убийство не будет предано огласке.
--
Ну, как же так получится? Ты посуди сам. Ведь ты человека убил - не зайца на охоте подстрелил. И не просто человека - а человека, который на меня работал. И как же я могу скрыть это убийство? Что же ты мне предлагаешь такое, Аркадий Семеныч?
--
Шум и тебе не пойдет на пользу.
--
Да ты сначала о своей пользе подумай! Не мальчик, знаешь, во что вляпался! Свидетели у меня найдутся, не волнуйся!
--
Вот потому я и пришел к тебе с разговором!
--
Так разговаривай. Хорошо, ты снимаешь свою кандидатуру. Сам. Завтра же. Для начала неплохо. Но этого недостаточно.
--
Так назови цену!
--
Цену? - Трепов усмехнулся, - Ох уж эти капиталисты! Все бы им купить, продать, выменять... Мне лично ничего не надо. Но я считаю, что наш любимый город мог бы принять участие в некоторых твоих предприятиях. У тебя ведь есть очень прибыльные дела, налоги ты не особо платишь, ведь правда? А так город мог бы напрямую получать прибыль. Хорошее вышло бы подспорье в бюджет, что и говорить. Завод реконструируем, в больницу оборудование закупим, детишкам в школе новые учебники дадим. Люди тебе спасибо скажут, Аркадий Семеныч!
Трепов взял со стола на папочку, достал из нее листок и протянул Сафикову.